КУДА УШЕЛ ГУЛЯТЬ «НОС» ДЕТСКОЙ ПОЭЗИИ

Ирина АБУГОВА, Ирина КУРС

Неподслушанные диалоги

— У тебя что-то новенькое? Точнее, что-то уж очень старенькое…
— Да вот случайно попала в руки книжка — взяла, чтобы показать своей младшей, — и не могу оторваться, увлеклась сама.
— Детской книжкой? Ну ты даешь! И такая древность — 1912 год! Для нынешних детей это, наверное, так же далеко и не нужно, как египетские пирамиды!
— А вот и ошибаешься! Было бы неплохо, если б наши дети росли на таких вот книжках. Да и нам, взрослым, есть над чем поразмыслить.
— Да что такое ты в ней нашла? «Моя первая книга стихов». Издание товарищества М.О.Вольф. Художник Елиз Бём. Составила Мария Лемке. Сплошные немцы…
— …и еще русский художник-иллюстратор Н.Н.Герардов, вкупе радевшие о нравственном воспитании российских деток и развитии их родного языка. Вот что пишет составительница о целях своей работы: «Я глубоко убеждена, что подобные сборники необходимы в каждой семье как постоянный спутник ребенка. Стихи, вполне понятные и дающие детям не только гармонию звука, но и красочное изображение в красивой речи близких им картинок разных моментов из их собственной жизни, или иллюстрирующие природу и животный мир, — как нельзя лучше помогают, во-первых, развивать ум, сердце и эстетические наклонности подрастающего человека; во-вторых, учат красиво говорить на родном языке и, наконец, незаметно укрепляют память, что так важно в детском возрасте».
— Ну память, ну эстетические наклонности… Да сейчас полно всяких книг и различных методик! Уж наверняка наука давно ушла от этих наивных стишков!
— До стишков мы еще не дошли, а вот ты не заметила одну маленькую деталь: «развивать сердце». Да, сейчас так не говорят, зато говорят, что дети, вырастая, зачастую становятся черствыми, бессердечными. Но кто же в этом виноват? Мы не развиваем им сердце, а потом с ужасом читаем в газетах об убийствах родителей детьми. Мне тут попалась на глаза заметка о случаях, когда попавшие в «игровую зависимость» дети, убив мешавших им (не пускавших, не дававших денег) родителей, спокойно отправлялись в игровой зал. Так вот, на мой взгляд, именно неразвитое сердце приводит к этому кошмару. И система ложных ценностей, в основе которой — то же неразвитое сердце.
— Ну о каких ужасах ты говоришь! Не все же дети такие.
— Еще бы. Однако, согласись, у выросших в советскую эпоху людей отношение к окружающему миру далеко не такое трепетное, какое было у предыдущих поколений — что у дворян, что у крестьян…
— Да ты просто идеализируешь прошлое!
— Может, и идеализирую, но раньше газеты не пестрели сообщениями вроде «После совместного распития спиртных напитков сын на почве неприязненных отношений зарубил отца топором».
— Слушай, давай уж лучше о книжке, а то разговор какой-то мрачный получается.
— Ну вот смотри, что еще пишет Мария Лемке о своем сборнике: «…ребенок найдет картинку из детской жизни, с ее шалостями, проказами, заботами, радостями и горем». Ты помнишь, чтобы какие-нибудь стихи, рассказы, прочитанные в раннем детстве, заставляли тебя задуматься о смерти, осознать естественный процесс круговращения жизни, найти в нем свое место…
— Ну, ты загнула. Да я была твердо уверена, что, пока я вырасту, откроют эликсир бессмертия, ведь у нас самая справедливая страна, где всё делается для людей, а смерть — это несправедливость. И вообще, «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!» И все мы тоже будем жить вечно.
— Вот-вот. А горе в стихах помнишь?
— Конечно! Я плакала над некрасовской «Несжатой полосой» лет в шесть. Как-то остро осознала непоправимость чего-то, судьбы, что ли… Наверное, и стихотворения-то как следует не поняла, но оно меня потрясло: начал человек дело, а завершить его уже не может и, кажется, не сможет никогда… «Руки, что вывели борозды эти, высохли в щепку, повисли, как плети…» Вселенский ужас объял меня, сказала бы я сейчас. Именно тогда меня поразила мысль, что человек не всесилен, а наоборот, скорее бессилен перед чем-то непостижимым…
— Понятно. Но заметь, это Некрасов, не советские, знаешь ли, стихи. А помнишь какое-нибудь стихотворение, в котором тема горя, если так можно выразиться, оказалась на первом плане?
— Помню. Барто. «Зайку бросила хозяйка…»
— Ну конечно, на Барто мы выросли все. А еще что-нибудь?
— Как-то не вспоминается.
— Мне тоже. А вот в этом сборнике — прочтешь, убедишься сама — картина жизни представлена довольно объективно. Никакого лицемерия, никаких запретных тем. От ребенка не скрыто, что в жизни есть болезни и смерть, есть страдание, бедность, бесприютность, тяжкий труд. И это при том, что книжка предназначена «…как для тех малюток, которые еще не умеют читать и которым ее будут читать старшие, так и для тех детей, которые уже сами читают. Это имелось в виду при выборе стихов, причем обращено внимание, чтобы в книгу вошли только такие стихотворения, которые вполне доступны для младшего возраста». Не будем говорить о советском периоде, но боюсь, что и наша современная литература для детей, поэзия в частности, не скоро еще откажется от ложной стыдливости и честно взглянет в глаза правде жизни. Вернее, не побоится рассказать эту правду детям.
— А вот смотри, что еще пишет Лемке: «Под стихотворениями подписаны фамилии авторов, чтобы, начиная с самых малых лет, ребенок приучался относиться с вниманием к родной литературе». Это действительно важно. Знала бы ты, как часто приходится, разговаривая с детьми о литературе, слышать: «А я авторов не запоминаю». А то и просто встречаться с убеждением, что все стихи, которые на слуху, написал Пушкин.
— Ну, Пушкин даже платит за свет, чему ж тут удивляться. А вот ты посмотри и удивись, чье стихотворение открывает книжку:

Собирайтесь поживее!
Книжка новая пришла.
Под обложкою своею
Радость детям принесла. <...>

— Сергей Городецкий! Выходит, он писал и для детей?
— Наверное, не так много, а это стихотворение, похоже, написано просто по заказу.
— Вот уж действительно открытие! Поэт, известный нам совершенно другими стихами, из той плеяды…
— И это, кстати, не единственное его стихотворение в сборнике. На мой взгляд, и в качестве детского поэта он весьма неординарен. Чего стоит его стихотворение «Куклы» или «Колыбельная ветревая»…
Но самое удивительное: из этой книжки, как мне кажется, вышло многое из того, что мы сами читали в детстве. Наши (русско-советские, а потом и просто советские) авторы выросли именно на этой литературе — в раннем детстве она запала им в память, в подсознание, и впоследствии, может быть даже не отдавая себе в этом отчета, они использовали ее темы, мотивы и даже просто ритмы в своем творчестве. Вот, например, у того же Городецкого «Доктор Козява»:

Выйди в лесок,
Поверни направо,
За пень, за колоду,
За стоячую воду.
Стоит бугорок,
На бугре домок.
Старый, дырявый,
С хозяином Козявой.
У Козявы нос кривой,
У Козявы рот пустой,
Золотит себе он рожки,
Чешет хвостик, скоблит ножки.
У Козявы полон дом
Всяким-всяческим зверьем:
Вот больной навозный жук,
Вот чахоточный паук,
Вон кузнечик без крыла,
Вон ослепшая пчела.
Всем лекарство и прием
Утром, вечером и днем.

— Ага: «Всех излечит-исцелит добрый доктор Айболит». Но смотри-ка: «…полон домом всяким-всяческим зверьем» — а в доме одни насекомые…
— Ну да, на то он и Козява…
— А мысль о всяческом зверье развил уже Чуковский. И, похоже, даже ритмику заключительных строк сохранил. Это же не просто так, это — как знак знающему!
— Что, зацепило? То-то же. В этой книжке просто залежи всего интересного! Например, стихи Лидии Чарской. Оказывается, она занималась и стихотворчеством. Вообще, феномен Чарской — предмет отдельного разговора.
— Согласна. Возвращение ее книг в начале 90-х (как теперь выражаются, прошлого века) вызвало фурор в моей собственной семье. И ты знаешь, кто ее книгам радовался больше всех? Моя мама! Вот она, память детства… Проблем с домашним чтением вслух поубавилось — бабушка с внучкой глотали романы Чарской: «Волшебная сказка», «Лесовичка», «Княжна Джаваха», «Паж цесаревны», «Сибирочка»…
— А всего актриса Александринского театра Лидия Чурилова выпустила, кажется, восемьдесят книг за пятнадцать лет. Популярность — фантастическая. В предисловии к одной из ее книжек я прочитала: в отчете детской библиотеки за 1911 год (кстати, за год до выхода нашего сборника) указывалось, что книги Чарской требовались 790 раз, а, например, Жюля Верна — лишь 232 раза.
— Но и доставалось ей, понятно, от современников. Тот же Корней Чуковский (в том же 1912 году) разделал Чарскую, что называется, под орех. Подойдя к ней с мерками большого искусства, он назвал ее произведения наив-ной, надрывно-истеричной штамповкой. (Между прочим, впоследствии некий профессор, подойдя к Чуковскому с такими же мерками, проанализировал «Муху Цокотуху» и показал абсурдность и аморальность этого произведения.)
Да, наивные, да, сентиментальные, с непременным, как сейчас бы сказали, «хеппи эндом», а тогда — попросту — хорошим концом, утверждающим обязательную победу добра над злом, сколько бы оно ни торжествовало.
— Кстати, в этом году кинематограф преподнес зрителю подарок — очень симпатичную экранизацию «Сибирочки» режиссера Владимира Грамматикова.
— Так. Мы уже и до кино добрались… А как же книжка?
— Добрались, добрались. И еще вернемся, попомни мое слово. А теперь давай Чарскую почитаем.

Большая стирка

«Оля и Таня! Вы смирно сидите,
Дружно, не ссорясь, на стуле своем.
И повнимательней, крошки, следите,
Как я справляюсь с бельем.
Стирка большая — ведь это не шутка,
Надо побольше намылить воды…
Оля, смотри-ка, дурная малютка,
Как свое платье испачкала ты!
Ну да я справлюсь, хоть пятна большие…
Только в другой раз смотри, не пятнать.
Ах, эти дочки, шалуньи какие!
Только изволь на них мыть и стирать!»
Девочке жарко. Танюша вспотела.
Куклы смеются себе под шумок:
«Ты наши платья испачкать сумела,
Ну так и мой их, дружок!»

Стихи, конечно, грешат излишней назидательностью, однако и они отпечатались в памяти тогдашних детей, и не зря. Помнишь у Леонида Пантелеева (автора «Республики ШКИД») рассказ «Большая стирка»?
— Еще бы! Сколько раз я читала его своим девчонкам! Раз по сто каждой, пока не научились читать — очень любили эту историю про Белочку и Тамарочку. У меня до сих пор перед глазами их метания со злосчастной скатертью — и трагедия, и комедия…Честно говоря, когда появилась эта телепередача — «Большая стирка» — мне стало обидно: вот, думаю, плагиаторы, взяли название, наверное, сами не помнят откуда…
— Ну, здесь ты попала пальцем в небо! А авторам передачи руки бы оборвать — за то что, как сейчас принято, решили погреть их на чужой славе. «Большая стирка» — это популярная французская комедия 60-х, кажется, годов с Бурвилем в главной роли. (Была еще и «Большая прогулка» с ним же и де Фюнесом, помнишь?) И «стирали» там вовсе не белье, а телеэфир! Актуальнейшая, кстати, тема: родители и учителя, обеспокоенные тем, что их дети без меры торчат у телевизоров, объединились в «карательную» группу и, лазая по крышам, обливали какой-то дрянью антенны — чтобы нарушить телевещание. И детки волей-неволей возвращались к книгам. Каламбур!
А что касается Пантелеева, то он вполне мог читать или слышать в детстве эти стихи (в год выхода книги ему было три года), а потом благополучно забыть. Мы и не подозреваем, какие шутки шутит с нами подсознание.
— Но и тему «девчоночьей постирушки», вернее назидания на эту тему, детская литература никогда бы не обошла. Убей, не помню автора, а вот слова въелись насмерть — читала эти стихи в четвертом классе на «выпускном» вечере:

Наташа свой воротничок ругала:
«Из-за тебя я так устала!
Я у корыта целый день.
Как пачкаться тебе не лень?
Чуть выстирал — а ты опять как сажа,
Чернее даже…»

— Как же, как же, помню твой «бенефис». А резюме было такое — воротничок отвечает Наташе: «Ты лучше чище вымой шею, тогда не будешь часто так стирать!» Логично… А вот логику «Постирушки» С.Михалкова мне понять так и не дано. Девочка Надя, которую придумал наш классик, — настоящий «стиральный» маньяк, доводящий близких родственников до шока:

И стирает, и стирает,
Полоскает, оттирает,
Отжимает двадцать раз.
Мокрых тряпок полон таз!
На передничке от стирки
Появились даже дырки.
Новый бабушкин платок
Целый день в корыте мок.
Почему бабуся плачет,
Порошок стиральный прячет?
Стоит мыло не убрать —
Внучка примется стирать.

— Ну, просто Михалков не читал, наверное, твоей книжки…
— Еще как читал. А ну-ка посмотри на это стихотворение. Ничего не напоминает?

Жук-учитель

Как-то летом на лужайке
Господин учитель-жук
Основал для насекомых
Школу чтенья и наук.
Вот стрекозы, мушки, мошки,
Пчелы, осы и шмели,
Муравьи, сверчки, козявки
На урок к жуку пришли.
«А» — акула, «Б» — букашка,
«В» — ворона, «Г» — глаза…
Шмель и муха, не болтайте!
Не шалите, стрекоза! <...>

— Стоп, стоп! Это же… Это же «Лесная академия» Михалкова!

Как-то летом на лужайке
Очень умный Майский Жук
Основал для насекомых
Академию наук.

А потом: «А — акула, Б — береза, В — ворона, Г — гроза… — Шмель и Муха, не жужжите! Успокойтесь, Стрекоза!». Это что же получается?..
— А получается то, что, заменив «букашку» на «березу», «дитя» на «дорогу», «жаркóе» на «журавля», «ходули» на «хорька», а «цыгана» выбросив вообще…
— …и «господина учителя» туда же…
— …поставив скромно в скобках под новым названием подзаголовок «По старинной детской песенке», г-н С.В.Михалков присвоил себе произведение г-на К.Н.Льдова, автора, представленного в сборнике тремя стихотворениями — дальше у него еще будет «Цирк кота Морданки» и «Господа Царапкины на уроке танцев».
— А, может, г-н Льдов — это…
— Не может. Михалков родился на следующий год после выхода этой книжки.
— Ну, тогда давай лучше про котов. Кто там у тебя, говоришь, Морданка?
— И множество других на все вкусы. Вообще, какая детская литература, да и само детство, может обойтись без котов и кошек? Вспомни, как кошка Киплинга вошла в человеческий дом!..
А в этой книжке коты явно лидируют среди прочей живности: почти каждый десятый стих — про котов. Они и танцуют, и цирк устраивают, и безобразничают, и колыбельные поют (и им самим поют колыбельные), и стариков утешают. Ну, вот возьмем хотя бы «Юрочкину колыбельную песню» г-на Н.Юрьина:

Котик серенький присел
На печурочке
И тихонечко запел
Песню Юрочке:
«Уж проснулся петушок,
Встала курочка;
Подымайся, мой дружок,
Встань? мой Юрочка!
Бьет копытом конь лихой,
Сивка-бурочка…
Ах, куда ж поскачет мой
Мальчик Юрочка?
У Мороза-старика
Есть дочурочка;
Приглянулся ей слегка
Светик Юрочка.
И в далекой стороне
Ждет Снегурочка:
Приезжай скорей ко мне,
Милый Юрочка…»
Но не слышит — и лежит
Словно чурочка,
Сном спокойным крепко спит
Мальчик Юрочка.

— Мило. Я, правда не всё поняла: почему «вставай», если это колыбельная? Но особенно мне понравилось: «…и лежит, словно чурочка…».
— Смейся, смейся! А вот не хочешь ли такой сюжет г-на А.Федорова?

Котята в дядиной шляпе

Здесь удобно и уютно — в самый раз,
Но боимся, что прогонят нас, —
Даже в шляпе не дадут нам посидеть,
И должны мы притеснения терпеть!

— Что ж, не пройдет и полвека, как «дискриминация» котят закончится: шляпа упадет на пол, перевернется (ты посмотри, посмотри на рисунок!) и станет «живой шляпой». И натерпеться страху от странного, таинственного предмета придется уже детям, героям Николая Носова.
— Ну, что касается странного, таинственного, интригующего, даже драматичного — это детям преподносит в сборнике Константин Дмитриевич Бальмонт. Как видишь, тоже писал для детей. Возьми хотя бы его

«Кошкин дом».

Мышка спичками играла,
Загорелся кошкин дом.
Нет, давай начну сначала.
Мышка спичками играла
Перед Васькой, пред котом.
Промяукнул он на мышку —
А она ему: «Кис-кис».
«Нет, — сказал он, — это лишку»,
И за хвостик хвать плутишку.
Вдруг усы его зажглись…
Кот мяукать, кот метаться…
Загорелся кошкин дом.
Тут бы кошке догадаться,
А она давай считаться:
Всё поставила вверх дном.

— Так вот, значит, как дело было, пока не вмешался Маршак и не восстановил справедливость: кошкин дом — это все-таки дом кошки, а не кота.
— Ну при чем здесь кот, кошка. Ты подумай, какой ужас: коту подпалили усы, он мечется, поджигая всё вокруг, преследует мышь. Триллер, да и только. А вот бальмонтовская же мистическая фантазия:

Гномы

На лугу большие кучи
Свежевырытой земли.
Лето. Жарко. Полдень жгучий.
Дым стоит вдали.
Кто здесь рылся? Может, гномы,
Всей смешной толпой своей,
Строят нижние хоромы
Для своих царей?
Города во тьме возводят,
Строят замки под землей,
И, уродливые, ходят
Под моей ногой?
Зажигают вырезные
Лампы в царстве темноты?
Нет, ошибся. То — слепые
Черные кроты.

Есть у него еще довольно зловещая «Фея за работой»: мошки и букашки, напившись росы, пришли к фее и
Стали жаловаться все
С самого начала,
Что ромашка им в росе
Яду подмешала.
Фея на букашек рассердилась, натравила на них паука, но в конце концов «пошла на луг проверять росинки».
— Ну и где же тут твое «развитие сердца» — милосердие, сострадание?
— Что значит где? Есть ведь еще зайцы, птички! Заяц, если хочешь, — самая трагичная фигура в детской литературе, самый что ни на есть страдалец. Не одна детская душа разрывалась от жалости к зайцу. Благо, авторы во все времена не жалели красок. Не исключение и эта книжка. Бальмонт, интерпретируя считалку про «вышел зайчик погулять», надеется, правда, на благополучный исход:
Заиньку белого ежели убьют,
Что же нам песенки веселые споют!
А вот некто под инициалами «А.М.» рассказывает о тяжелой жизни зайца в «Проводах» уже без особого оптимизма:

<...>
— Отпустите меня, зайку серого,
На свет Божий взглянуть
И себя показать.
Что за жизнь в лесу?
Под кустом сидишь,
Чуть заслышишь шум —
Убежать спешишь.
Серый волк и лиса
Нас везде стерегут,
Даже ястреб с совой
Нам житья не дают.
<...>

Но подлинного трагизма достигает «Сказка» М.Н.Соймонова:

<...>
Горько плакал заинька,
Горько плакал серенький:
— У меня ль, у заиньки,
Волки в ночку темную
Съели мать родимую;
У меня ль, у серого,
Псы борзые, злющие
Затравили батюшку,
Русака матерого <...>

Душераздирающая история кончается более или менее благополучно: «детки-малолеточки», пожалев сиротинушку, берут его к себе в дом.
— Ну а птички, как правило, сидят в клетках, а неразумные дети еще и дразнят их веточкой?
— Угадала. Мотив неволи здесь, конечно, основной, и, как противопоставление ему, — естественная и счастливая жизнь птицы на свободе: А.С.Пушкин «Перелетная птичка» («Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда…»), Иван Никитин «Гнездо ласточки», жалостливая «Птичка над моим окошком гнездышко для деток вьет», которую пел в наше время каждый детсадовец…
— Почему жалостливая-то?
— Не знаю, как у тебя, а у меня почему-то слова «птичка, душенька, устанет, спит и петь перестает» вызывали слезы. Наверно, восприятие контаминировалось с белорусской «Перепелочкой», которую мы пели примерно в то же время. Там у бедной птички и ножки болят, и ручки болят, и муж старый, и детки малые — как тут не заплакать!
— Вот-вот, а сама говорила, что горя советские дети не знали… Смотри, а вот еще «птичка»! Это снова Л.Чарская — «Не дразните гусей!»
— Ну да: «Не дразните собак, не гоняйте кошек, не жалейте для птиц ни зерна, ни крошек…» Помнишь эту песенку в исполнении детского ансамбля имени Локтева?
— И не только. Ну, и чем же дело кончилось у Чарской?

Миша испугался,
Бросился бежать.
Серые в погоню…
Гуси тут как тут,
За ноги хватают,
Щиплют и клюют.
Миша, громко плача,
Лезет на забор…
Уж гусей не дразнит
Мальчик с этих пор!..

— У моего любимого Валентина Берестова на этот счет короче и изящнее:

Тот, кто с гусятами близко знаком,
Знает: гусята гуляют гуськом.
Тот же, кто близко знаком с гусаком,
К ним ни за что не пойдет босиком.

Но каждому поколению свое. А мораль одна: будь осторожен и не бойся.
— Ты что-то путаешь. Не бойся — это другая мораль: «От вороны карапуз убежал, заохав. Мальчик этот просто трус — это очень плохо».
— До Маяковского о «Трусишках» писал И.И.Косяков — они испугались раков:
Ах, детки, срам!
Не стыдно ль вам,
Что раки вас пугают?
Они ж стрелой
Летят домой,
Лишь пятками сверкают.

— По-моему, раки страшнее вороны.
— Лично я еще больше боюсь лягушек.
— Видимо, поэтому И.И.Косяков написал еще и стихотворение «Лягушечки» — чтобы ты их пожалела.

Лягушечки-
Квакушечки
По бережку гуляют.
Комашечек,
Букашечек
Да мошек собирают.
Журавлики-
Кораблики
Плывут под небесами.
И белые,
И серые,
И с длинными носами.
Лягушечки-
Квакушечки,
Живыми быть хотите?
Тогда скорей
От журавлей
В болото уходите.
Крылатые,
Носатые
Квакушек увидали,
Спустилися,
Садилися
И сотни их пожрали.
Что, квакушки-
Зевакушки,
Чего вверх не смотрели?
Всё прыгали
Да шмыгали,
Вот вас за то и съели.

— Постой-постой… «Журавлики-кораблики плывут под небесами. И белые, и серые, и с длинными носами». Это же из фильма «Летят журавли» Михаила Калатозова и Сергея Урусевского!
— Точно! Красавица Татьяна Самойлова в роли Белки-Вероники, глядя на летящих высоко в небе журавлей, напевает эти стишки. А потом поглядывает лукаво на длинноносого Алексея Баталова в роли Бориса Бороздина. Интересно, это было у Виктора Розова в пьесе?
— Вряд ли. Ведь фильм — это уже далеко не «Вечно живые», а именно «Летят журавли» со своим авторским решением, потрясающими операторскими образами, стилистикой. Я где-то читала, что Розов, пару раз побывав на съемке и ничего не поняв в работе киношников, махнул на них рукой и больше не появлялся. А что до детского стишка про журавликов-корабликов, он вполне мог всплыть в памяти и Калатозова, и Урусевского — оба, по возрасту судя, потенциальные читатели этого сборника.
— То есть получается, что детская память, само наше детство, — это тот «нос», лукавый такой, любопытный носишко, который гуляет сам по себе, независимо от нас, взрослых, и высовывается в самых неожиданных ситуациях, там, где его и не ждали…
— Но одновременно этот «нос» — мы сами и есть, со всем, что заложено в нас с детства, в том числе и книгами. «…Значит, нужные книги ты в детстве читал» — общеизвестное резюме Высоцкого здесь как нельзя кстати.
— И всё же согласись, что для современного ребенка эта книга устарела. Ну посмотри хотя бы на этот «Совет» А.Плещеева:

Меж игрою и трудом
Времечко делите:
Порезвитесь, а потом
Смирно посидите.

Да современные дети не вынесут такого морализаторства. Сама знаешь, как они относятся к подобным советам!
— Конечно, каждому поколению свое. Но заметь, книжка рассчитана на довольно длительный период общения с ней — с четырех до восьми лет. И в четыре года такой коротенький стишок и запомнить ребенку легко, и простая мысль о том, что в жизни должно быть и то и другое, и труд и отдых, а не только развлечения, станет привычной и естественной. А что происходит сейчас? Современная массовая культура, реклама призывают человека получать удовольствие, стремиться к нему, полагая его целью жизни, а всё остальное — работу и прочее — лишь средством для достижения этой цели. В этой книжке постоянно проводится мысль о том, что (как ни банально это звучит!) труд — основа жизни. Именно это, я считаю, необходимо внушать детям с пеленок. А не то, что все их желания непременно должны быть исполнены. «Вы этого достойны!» — замечательный слоган, но горе тому, кто в него поверит. «С какой стати?» — возникает у меня один вопрос и «Достойно ли оно меня?» — второй.
— Это твоя филологическая привычка искать смысл в словах, в которых его, может, и быть-то не должно. Так, кодировка на уровне знака.
— Может, эта привычка и спасает от закодированности? Мне нравится, что эта книжка, пусть наивно, старомодными методами, пытается привить детям чувство любви к миру и людям, сострадания к слабым и беззащитным, понимание, что все разные, у всех своя жизнь (в этих стихах запечатлена жизнь разных сословий, и богатых, и бедных, но все они имеют право на существование). Скоро и наше общество должно будет осознать проблему социального неравенства, от которого никуда уже не денешься при нынешнем положении вещей. Мы не готовы строить «шведский социализм». Еще недавно в ток-шоу муссировался вопрос «Стыдно ли быть богатым?», теперь нас пытаются убедить, что стыдно быть бедным. Каждый решает этот вопрос самостоятельно, но в обществе должно быть уважение и сострадание ко всем его членам. Великая русская литература всегда призывала к этому. Осудить, отринуть — проще всего. Попытаться если не помочь, то хотя бы понять — эта тенденция (ненужная, по мнению некоторых сильных и очень здоровых психически людей) все-таки развивается в нашей современной «взрослой» литературе. А для детей такого не пишут и не напишут. Поэтому «второе дыхание» обретают Чарская и Диккенс, Суриков и Френсис Элиза Бернетт…
Здесь, в этой книжке, вопросы, естественно, и ставятся, и решаются проще. Вот, например, стихотворение Ивана Белоусова «Милая кукла».

«Милая куколка, как ты устала!
Ты целый день ведь со мной
Шила, вязала, играла…
Ночь наступает — пора на покой!
В небе зажглися одна за другою
Звездочки — божьи огни.
Ляг, одеяльцем тебя я прикрою,
Глазки закрой и усни!..»
Девочка куклу свою уложила,
Рядом сама улеглась она с ней…
Если уж куклу она так любила —
Будет любить и людей.

— Простенько и без затей, чтобы не сказать примитивно.
— Пусть так. Но словосочетание «любить людей» как норма жизни отложится если не в сознании, то в подсознании ребенка, сможет стать ценностью и когда-нибудь послужит основанием для оценки людей… Да просто станет нравственной нормой!
— Хорошо бы, кабы так. А вот, смотри-ка, это уже мои старые знакомые —
Шаловливые ручонки

Шаловливые ручонки,
Нет покоя мне от вас!
Так и жди, что натворите
Вы каких-нибудь проказ.
Вот картинку изорвали,
Спичку серную зажгли,
А вчера ключи куда-то
От комода унесли.
Куклу новую купила
И сказала: «береги»,
А гляжу: она уж мигом
Очутилась без ноги.
То мне волосы растреплют,
То сомнут воротничок…
Как я вас ни распекаю,
Шалунишкам все не впрок!
Так на резвые ручонки
Деток жаловалась мать,
А сама их то и дело
Принималась целовать.
Знает мама, что не вечно
Этим пальчикам шалить,
Что придет пора — и станут
С нею труд они делить!

Не знала, оказывается, это Плещеев. А строчки пом-ню с детства — мне бабушка часто рассказывала. Она закончила всего четыре класса в деревне, но до конца дней с огромной благодарностью вспоминала своих учительниц — сестер Нину Дмитриевну и Марию Дмитриевну, жаль, не помню их фамилии. Дворянки, родом из Казани, они пошли в народ и еще до революции стали учительствовать. Стихи, множество которых с их слов по памяти выучила бабушка, были с ней до самой смерти. В последние дни, еще находясь в сознании, она лежала и вслух читала эти детские стихи… Может быть, они стали для нее мостиком для возвращения к истокам, для перехода в иной мир…
— Вот уж действительно, «нам не дано предугадать, чем наше слово отзовется…» И конечно, она была атеисткой, да? Религиозный человек думал бы о боге, а она, вероятно, вспоминала свое детство, и в ностальгической дымке от него остались лишь милые сердцу черты, ведь тогда всё только начиналось и сколько волнующего и таинственного ждало впереди… А теперь книга жизни прочитана до конца и можно вернуться к первым, самым приятным ее страницам…
А кстати, в этой книжке немало христианских мотивов. Мне кажется, каким-то образом, пусть в форме знакомства с нашей культурой, ребенку нужно открывать моральные христианские ценности. У нас вечно перегибают палку. То вырывали с корнем всё, что хоть как-то напоминало о религии, теперь же государственные мужи по праздникам выстаивают церковные службы, демонстрируя свою «верность традиционным ценностям». Но это фарисейство. Хорошо говорит Андрей Кураев о том, что не стыдно быть богатым, стыдно тратить большие деньги на себя, когда рядом кому-то не хватает маленьких. Ведь доходы наших «слуг народа» никак не соотносятся с зарплатами большинства представителей этого народа, которые живут плохо не потому, что работают плохо, а потому, что тем, кто у кормушки, не стыдно брать себе много, оставляя другим крохи. И «новые русские» «выгибают друг перед другом пальцы» — кто кого переплюнет в покупке футбольных команд, островов, квартир, машин и бриллиантов. А то, что они жертвуют на храмы и ходят в церковь, — вовсе не свидетельство их христианского сознания, скорее наоборот — и на том свете хотят подстраховаться на всякий случай, если он все-таки есть. Это не те классические случаи раскаяния разбойников, когда они отдавали всё накопленное богатство бедным и отправлялись до конца дней замаливать свои грехи в монастыре, на хлебе и воде (вспомнить хотя бы атамана Кудеяра). Людмила Петрушевская в рассказе «Завещание старого монаха» отдает дань этой традиции. Но это уже современность.
А в этой старинной книжке есть такое стихотворение А.В.Круглова «Зине»:

Спать пора. Давно кроватка
Ждет тебя, ребенок мой…
Ярко теплится лампадка
Пред иконою святой.
Смотрит лик Христа не строго,
Ясен взгляд очей благих…
Помолимся, крошка, Богу,
За себя и за других.
А потом тебя с любовью
Я в кроватку уложу
И, склоняся к изголовью,
У тебя я посижу.
Безмятежен, с грезой сладкой
Скоро сон слетит к тебе,
И на цыпочках, украдкой
Я уйду тогда к себе.

— Ну, если не говорить о художественных достоинствах стихотворения — мне они представляются сомнительными, это о вечерней молитве, обязательной в христианских домах, и призыв помолиться не только за себя, но и за других… Я не сильна в христианстве, в том числе и бытовом, но помнится мне, есть молитва за путников, за тех, кто остался без крова…
— Да, просто и доступно для детского восприятия, как и «Сельский вечер» (автор «И.С.» — подозреваю, что это Иван Захарович Суриков), как и «Вербная суббота» А.Блока: «Мальчики и девочки свечечки да вербочки понесли домой». А что касается молитвы за путника, то в стихотворении Н.Сулейкина она становится понятной и близкой ребенку, потому что материализуется в поведении взрослого, в его реальных поступках.

Старый и малый

— Бабушка, родная,
Что же ты не спишь?
Вечер весь вздыхая,
Отчего ворчишь?
— Ах ты, мой касатик!
Сон на ум нейдет, —
Слышишь, вьюга воет,
Ставни так и рвет.
Нам с тобой на печке
Тёпло, хоть темно,
А на воле вьюга
Так и бьет в окно.
Ветер завывает,
Ровно дикий зверь,
И мороз сердитый
Лезет в нашу дверь.
В теплых хатах сладко
Вся деревня спит,
А послушай, в поле
Роща как шумит!
Помоги, Создатель,
Путнику в пути,
Невредимо к ночи
До дому дойти.
Ох, не сладко птицам
И зверям лесу
И в своей конурке
У амбара псу.
Дай-ка я, касатик,
Ночничок зажгу,
Огонек укажет
Путнику избу.
Коль придет — согреем
И уложим спать.
Слава Богу, хватит
Хлеба и палать.
— Бабушка, родная,
Зажигай скорей!..
А погреться пустишь
Птичек и зверей?!

Внука больше тревожат животные — для ребенка действительно естественнее пожалеть зверей, чем взрослого человека, но если малыш способен сострадать, значит, и выросши, он не станет черствым и бездушным.
Вообще связь бабушек-дедушек и внуков — одна из важных тем в этой книге. Дедушки и бабушки учат работать, заботиться о других, чувствовать чужую боль. Глубинное родство «старых и малых» является своеобразным подтекстом этой книги. Ну, вот, например, «Бабушка и внучка» Н.И.Познякова.

Всё-то дремлешь ты, бабуся,
Всё качаешь головой…
Бабушка, не спи, послушай:
Я болтать хочу с тобой…
Думала я долго-долго,
А придумать не могла —
Ты такою же девчуркой
Прежде, как и я, была?

Бабушка, и ты просилась
В садик бегать босиком?
Кукле так же ты любила
Домик строить под столом?

Все такие же седые
Были волосы твои?
А ты прежде надевала
Эти страшные очки?

Бабушка, зачем в морщинах
Всё теперь лицо твое?
Разве желтое такое
Будет также и мое?

Бабушка, да разве тоже
Буду бабушкой и я?
Неужели стану после
Я похожа на тебя?

Бабушка, да отчего же?..
Что ж, бабуся, ты молчишь?
Милая, скажи: ты знаешь…
Бабушка, опять ты спишь!

Течение жизни, естественность процесса старения, неразрывность этих начальной и конечной точек бытия пронизывают всю эту книжку.
— Бабушки еще сказки перед сном рассказывают, а вот колыбельные поют почему-то только мамы.
— Да, вообще мотив сна, укладывания в постель — один из самых важных в этом сборнике. Здесь более десятка различных колыбельных. Хотя я, честно говоря, до сих пор не понимаю, для чего их включают в качестве чтения для детей. По своему детству помню, что никак не воспринимала их в качестве стихов.
— А ты сама-то пела своим детям колыбельные?
— Конечно, куда же без них! Не знаю, как там в прошлом веке, но — по опыту скажу — современных детей довольно трудно уложить спать. Может быть, они перевозбуждаются от эмоциональной и информационной перегрузки и не могут успокоиться, может быть, существуют какие-то другие причины, но это чистая мука. А пела я колыбельные, которые когда-то пели мне мама и бабушка. Пришло время, и они просто всплыли у меня в памяти.
— Может, всплыли и те, которые, как ты говоришь, не воспринимались в детстве в качестве стихов? А очень многие молодые мамы вообще не знают колыбельных.
— Ну, положим, «серенького волчка» знают все, а на этот мотив можно напевать что угодно, как Шурик из «Операции Ы»: «Я вам денежки принес за квартиру, за январь…». Хорошо бы, конечно, и слова несли какую-нибудь нагрузку. Например, в этой книге, на мой взгляд, из лучших — уже упомянутая «Колыбельная ветревая» С.Городецкого.
— Ветер, укачивающий младенца, — мотив не новый. Помнится, у Майкова было что-то такое…
— Именно! Здесь эта колыбельная тоже есть — «Спи, дитя мое, усни». А еще, с тем же мотивом ветра и довольно экзотическим антуражем, — колыбельная А.М.Федорова «На вершине Гималая колыбелька золотая». Согласись, засыпать под такую колыбельную и приятно, и полезно.
— Соглашаюсь. Сама засыпала под майковскую в детстве. Сейчас вспомнила очень остро.
— Вот видишь, тебе есть что вспомнить. А что вспомнит человек, не слышавший от матери ни одной колыбельной?
— Ну, ничего не вспомнит, но это же не смертельно?
— Я уже не берусь судить о том, что смертельно, а что нет. Но знаю, что память держит нас «на плаву». Недавно услышала о самоубийстве девочки, оставившей записку: «Не вижу смысла в жизни». Тоже наше прагматическое отношение. Не воспитано было у девочки благоговение перед жизнью в любых ее проявлениях. Ведь наполнить ее смыслом — это уже наша задача. А эта книжечка учит бережному отношению к жизни. Вот, например, стихотворение И.Сурикова «Бабушка Маланья»: одинокая старушка доживает свой век, а как нужна людям:

Кто ее не знает!
Здесь по всей сторонке,
В каждой деревушке,
С деда до ребенка,
Знают о старушке.

Или «Два друга» Д.Михайловского! Старые дед и кот составляют смысл жизни друг друга, и это трогательно.

Ночь. Мороз. Бушует вьюга.
Буря с крыш солому рвет…
На скамье сидят два друга:
Старый дед и старый кот.

Оба дряхлы, еле дышат,
Еле ходят, чуть живут,
Плохо видят, плохо слышат —
Но один к другому льнут.

Их безмолвная беседа
Задушевна и проста…
Жить не может кот без деда,
Дед пропал бы без кота.

— А вот и еще одна бабушка — «Бабушка Авдотья» А.Кузнецова. Тут уж и вовсе о смерти детям рассказывают. А каков финал!

Ворогом подкрался
В хату злой недуг,
Бабушка Авдотья
Захворала вдруг.
Шепчет: «Ой, как худо,
Вся я как в огне —
С острою косою
Смерть идет ко мне».
И постель старушки
Пестрою толпой
Окружили внуки
С слезною мольбой:
«Бабушка, родная,
Перестань хворать —
Мы теперь не будем
Больше баловать!..»
Слушая, больная
Говорит с собой:
«Время бы мне, старой,
В землю — на покой.
Да внучат-то крошек
Жаль мне всей душой:
Кто убережет их
Летнею порой?»

— Да, книжка воспитывает философское отношение к жизни, смерти, труду; чувство ответственности, долга, сострадание. Вообще, много стихов этого сборника посвящено тяготам жизни. Вот стихотворение А.Барановича «Работница»: девочка осознает необходимость работать, помогать матери:

<...>
Мне уж на прошлой неделе
Девять исполнилось лет.
Я помогу — я большая,
Сила мне Богом дана,
Мама ж не может больная
Больше работать одна».

Следующее — «Среди детей» Василия Смирнова: нищий мальчик, стоя у ворот, смотрит, как во дворе веселятся дети, играют в снежки, катаются с горы, но, вспомнив об умирающей матери, со слезами отходит прочь. Риторический вопрос: «Кто пригреет сиротинку, если вдруг умрет [мать]?» — в этой книжке находит множество ответов. Тот, кто может, должен помочь, добрые люди есть, и это пример, которому надо следовать. Есть и прямые призывы: «Дети! откройте окно и помогите скорей!..» — обращается Г.Галина («Шарманщик») к явно состоятельным детям, которые могут бросить монетки бедному шарманщику за его игру, помочь ему выжить. Посильную помощь может оказать каждый: девочка Соничка (А.Сашин. «Петушок»), смастерив бумажного петушка, наказывает ему:

Ты послушай, мой дружок,
Что тебе скажу я;
Ты чужих не знаешь бед:
Есть такие дети,
У которых близких нет
Никого на свете…
Мама ласковой рукой
Их не приголубит,
И игрушки никакой
Им никто не купит.
Ты на крылышках своих
К ним лети как мушка —
Пусть же будет и у них
Хоть одна игрушка.
В «Рождественской елке» А.Н.Плещеев благодарит:

Будь же вы благословенны,
Вы, чья добрая рука
Убирала эту елку
Для малюток бедняка.

— Ну и было бы удивительно, если бы этот сборник не включил в себя стихотворение «Сиротка» Петерсона.

Вечер был, сверкали звезды,
На дворе мороз трещал,
Шел по улице малютка,
Посинел и весь дрожал.

«Боже! — говорил малютка, —
Я прозяб и есть хочу;
Кто ж согреет и накормит,
Боже добрый, сироту?»

Шла дорогой той старушка,
Услыхала сироту,
Приютила и согрела,
И поесть дала ему.

Положила спать в постельку.
«Как тепло!» — промолвил он,
Закрыл глазки, улыбнулся
И заснул… Спокойный сон!

Кстати, вся страна помнит наизусть комедию «С легким паром!» Рязанова и тот эпизод с пьяным Ипполитом, когда он рассказывает о своих злоключениях: «”Шел по улице малютка, посинел и весь пр-р-родрог…” Ботиночки на тонкой подошве…». Но многие ли знают источник знаменитой теперь цитаты?
— А это то, что ты сама же определила как знак знающему. Вспомни, как это стихотворение было использовано Борисом Заходером при пересказе кэрролловской «Алисы»:

Вечер был, сверкали звезды,
На дворе мороз трещал.
Папа маленького сына
Терпеливо просвещал.
И хотя он (папа) вскоре
Посинел и весь дрожал,
Задавать ему вопросы
Сын упрямо продолжал…

Его перевод замечателен тем, что рассчитан на русского читателя и был адресован тем, «кто понимает». Используя кэрролловский принцип, создавая эффект «чепухи», Б.Заходер «переделывал» известные его поколению стихи. Поэтому строчки «Шел по улице малютка» должны были производить на его сверстников определенное впечатление, напоминать им стихотворение Петерсона, а окружающий их «чепуховый» контекст создавал комический эффект.
— Однако не слишком ли «черненький» получился комизм? «Сиротка»-то уж больно жалостливый…
— Не слишком. Потому что заходеровская «Алиса» — это в сущности книга о любви, в настоящем, истинном, я бы даже сказала, христианском ее понимании. Как пишет сам автор в предисловии, окончательное решение взяться за пересказ появилось у него после того, как он прочел следующее высказывание Кэрролла о своей героине и, по большому счету, наверное, понял ее до конца: «…Какой же я видел тебя, Алиса, в своем воображении? Какая ты? Любящая — это прежде всего: любящая и нежная; нежная, как лань, и любящая, как собака (простите мне прозаическое сравнение, но я не знаю на земле любви чище и совершенней); и еще — учтивая: вежливая и приветливая со всеми, с великими и малыми, с могучими и смешными, с королями и червяками <...>».
Кстати, пришли другие времена, и жалостливый «Сиротка» звучит по-прежнему жалостливо. Помнишь, я говорила об экранизации «Сибирочки» Л.Чарской? В конце некоторых серий (стилистически, на мой взгляд, очень уместно) в качестве музыкального сопровождения титров «Сиротку» пели на мотив городского, мещанского романса.
— Да, всё это довольно любопытно…
— И, думаю, не только нам с тобой. Может, и какому-нибудь издателю захочется выпустить репринтное издание этой книжки. Мне кажется, она не затерялась бы среди обилия современной литературы для детей и нашла свою нишу. Интересна, на мой взгляд, эта книжка была бы для студентов педучилищ.
— И что, ты предлагаешь использовать это собрание стихов как источник литературоведческих задачек?
— Почему бы и нет? А кто-то, почитав стихи своим детям, захочет поговорить с ними, ведь замечено, что современные родители очень редко разговаривают с детьми на отвлеченные темы, а тут такие поводы… И ведь у каждого могут родиться совершенно иные ассоциации!
Вот смотри: известный всем «Пастушок»: «Раным-ра-но поутру пастушок ту-ру-ру-ру…». И подпись: какой-то В.И.Водовозов.
— Ничего себе какой-то! Василий Иванович Водовозов, известный педагог XIX века, методист по русской словесности и начальному обучению, писал труды по теории педагогики, учебники, книги для народного чтения. Любой, кого начинали обучать игре на фортепиано, вымучивал эту песенку, не зная, конечно, кто автор ее стихов. Она шла наравне с присутствующей в этой книжке «Буренушкой» как народная.
— Вот и я о том же: во всех детских хрестоматиях и книжках советского выпуска этот стишок шел в разделе фольклор. Я понимаю, что это фольклорная обработка, но чья-то же…
А вот взгляни — ничего не напоминает:

Веселей
И живей
Побежим мы в поле;
Там гулять
И играть
Станем мы на воле.

— Да вроде нет… Автор — М.В.Самочернова. Тоже ни о чем не говорит.
— А если я тебе другое прочитаю:

Высоко,
В небесах
Ярко солнце светит.
До чего ж
Хорошо
Жить на белом свете.
Если вдруг
Грянет гром
В середине лета,
Неприятность эту
Мы переживем,
Между прочим, это
Мы переживем.

— Песенка кота Леопольда из известного мультфильма. И что?
— А то, что эту ритмику, которую использовал один автор, обязательно снова нашел бы и использовал другой, хоть через сто лет, потому что она замечательна для детского стишка-песенки.
— Ну, если уж что интересно сравнить, так вот это стихотворение А.А.Фета:

Печальная береза
У моего окна
И прихотью мороза
Разубрана она.
Как гроздья винограда,
Ветвей концы висят,
И радостен для взгляда
Весь траурный наряд.
Люблю игру денницы
Я замечать на ней,
И жаль мне, если птицы
Стряхнут красу ветвей.

— Да уж, Есенин явно знал это стихотворение. Но ни в каком плагиате его не упрекнуть. И образ совсем другой… Вообще интересно сравнить эти стихи прямо по строфам. Картинка-то, кажется, одна и та же: береза под окном в зимнем наряде, освещенная светом зари (денницы), а отношение — разное.
— Конечно, привыкнув к есенинской березе, не сразу воспринимаешь эпитеты Фета: «печальная береза», «траурный наряд». Так поэт, вероятно, воспринимает «временную смерть» дерева. А из того настроения, что этот «траурный наряд» «радостен для взгляда», родилось стихотворение Есенина. Только для него «сонная тишина» — олицетворение сна, отдыха делают всю картину радостной. Даже ритмика иная, у Есенина такое мажорное звучание…
— Как видишь, и нам, дилетантам, интересно. Этакие маленькие открытия… Любой читатель, имеющий за своими плечами некоторый опыт чтения, может сделать подобные открытия. Вот и удивляйся потом, что интересного может найти взрослый человек в старинной детской книжке…
— Да, взрослые-то, похоже, нашли себе занятие, а как насчет детей?
— О, не волнуйся. Моя шестилетняя с высоты своего небольшого читательского опыта тоже нашла что с чем ассоциировать. Ну, вот, например, «Кукольный доктор» А.Сашина:

Куклы сильно захворали…
К бедным доктора позвали.
Он ответил: «Я сейчас!»
И явился… через час!

Доктор прямо настоящий:
Зонт, сюртук,
цилиндр блестящий!
Но меня берет сомненье:
Есть у доктора… уменье?

— Быть, а не казаться — вот подтекст. Так?
— Может быть. А дочка опять-таки вспомнила нашего любимого Валентина Берестова — «Про машину»: «Вдруг машина заболела: не пила она не ела…» И доктор к ней явился уже внушающий доверие (хотя тоже мальчик):

Доктор знает всё на свете.
Первоклассный доктор — Петя
(Петя кончил первый класс).
И машину доктор спас.

— А.Сашин, Н.Юрьин, Г.Галина… Всё это, похоже, псевдонимы. Сам-дедушка, П.Соловьева (Allegro)…
— Да, десятка полтора авторов — фамилии известные, но большинство нам теперь уже ни о чем не говорит. Хотя стихи-то знакомые! Вот, взгляни — «Мама» И.И.Косякова (его мы в этой книжке уже читали). Уверена, что никто и слыхом не слыхивала о таком поэте. А сам стишок учили в детском саду, отрывочно, конечно. Как сейчас помню, к 8 Марта, когда для мам воспитатели собирали самые приятные и трогательные стихи. Помнишь?

Кто вас, детки, крепко любит,
Кто вас нежно так голубит,
Не смыкая ночи глаз,
Всё заботится о вас?
— Мама дорогая!
Колыбель кто вам качает,
Кто вас песней забавляет
Или сказку говорит,
Кто игрушки вам дарит?
— Мама золотая!
Если, детки, вы ленивы,
Непослушны, шаловливы,
Как бывает иногда,
Кто же слезы льет тогда?
— Всё она, родная!

— Да, знакомые строчки! А выражение «мама дорогая» у некоторых вообще вроде присловья, не обращала внимания?
— Да ты вспомни Толика Тарасова из нашей группы — это и сейчас его «визитная карточка»! А всё это узнавание, так сказать, культурные коды и являются той составляющей, что заинтересовала нас в этой книжке. Но, я бы сказала, узнавание в широком смысле, узнавание ситуаций, например. Вот скажи, тебя ставили в угол?
— Было пару раз, причем это наказание восходило явно к литературной традиции. Мне еще при этом (отправляя в угол) рассказывали, что раньше детей ставили на горох. И вот однажды я сама попробовала это испытать — ради интереса. Мои родители, не воспринимая свои наказания всерьез (они не умели наказывать детей, и я тоже не научилась), просто испугались моей попытки постоять в углу на коленях и на горохе. Действительно, было довольно больно, но это именно тот случай, когда я сама демонстративно наказывала себя (видимо, было за что, хотя уже и не помню этого). А когда ставили по-настоящему, просто в угол, спиной к миру, было страшно обидно, и я скорее сердилась, чем раскаивалась…
— Вот и в стихотворении И.Б.Хвостова «В углу» подобная ситуация.

Э, я вижу — передряга
Без меня с тобой была!
Ты наказана, бедняга!
Не отходишь от угла!
Что молчишь? Сомненья нету —
Ты была не понята!
Всё скажи мне по секрету!
Вынь-ка пальчик изо рта!
Да не хмурь лица и людям
Не кажи сердитых глаз!
Мы с тобою всё обсудим
И обдумаем сейчас.
Если даже нашалила —
Кто ж на свете не шалит? —
Ты бы маму попросила:
Мама добрая — простит!
Побежали дети в поле!
Что за воздух — благодать!
Брось обиду! Лучше, что ли,
Здесь одной в углу стоять?

Вероятно, не ты одна дулась в углу — наши бабушки и дедушки вели себя так же. Автор стихотворения предлагает ребенку забыть обиды и просить у доброй мамы прощения… А мотивация: «Кто ж на свете не шалит?» — позволяет ребенку самому простить и себя, и других, если он считает себя наказанным несправедливо. А ведь, согласись, так чаще и бывает. Поэтому наказание и не достигает цели, а вызывает обиду. Тебя не поняли! Ты хотел как лучше!
— А получилось как всегда! Еще одно клише, и автор известен…
— Видишь, говорим о старой книжке, а современность так и врывается в диалог!
— Ну, не будем повторять банальностей о связях всего со всем…
…Мама дорогая! Ты посмотри на часы-то! Ну и засиделась я у тебя. Пора и честь знать.

Бойтесь, дети, лени
Как дурной привычки.
И читайте в сутки
Вы хоть по страничке.