Новый перевод

 

Повесть известного удмуртского поэта впервые публикуется

на русском языке (в журнальном варианте). Переводить ее начал еще сам автор, но, к сожалению, не успел довести работу  до конца. Редакция обратилась к сотруднице журнала «Кенеш» Людмиле Кутяновой. Откликнувшись на просьбу,

Людмила Дмитриевна взяла на себя ответственность и закончила перевод повести. Сегодня с воспоминаниями писателя-фронтовика могут познакомиться все желающие.

 

От автора

 

Об Отечественной войне рассказано уже много. Расскажут еще. Писали генералы и маршалы, фронтовые журналисты-писатели. Но они большую часть своего времени проводили в штабах.

Моя же повесть — это повесть рядового солдата-окопника, который перенес на своих плечах все тяготы войны. Здесь нет ничего придуманного — все случаи связаны с реальными событиями. Многие имена и фамилии подлинные. Но позднее я попал в другую часть, и дальнейшие судьбы многих товарищей мне не известны, поэтому их фамилии несколько изменены.

О моих рассказах один критик писал, что в них говорится о событиях, которые редко встречаются в жизни. Но бои на войне всегда были связаны с самыми неожиданными поворотами… Статистика утверждает, что из ста человек, родившихся в 1920—1923 годах, живыми с войны вернулись домой только трое. Я, видимо, попал в число счастливых. Я родился в 1923 году.

Эту повесть я написал и в память о погибших друзьях. Среди них, дорогие читатели, были, наверное, и ваши отцы и деды. Погиб и мой отец. Эта книга посвящена им.

 

Часть первая

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

 

1

Дороги, дороги. Говорят в народе, что у них нет конца. Садись, Георгий Степанович, ты прошел все пути и дошел до конца. Позади остались многие тысячи километров. Прошел ты их пешком, проехал верхом на лошадях, на телегах, в санях… Поезд тебя доставил на войну. Ты был простым солдатом — пехотинцем, минометчиком. А потом и танкистом. Горел. И снова вперед, вперед…

 

Ох, машина, машина,

Куда увозишь ты меня?

Везти-то везешь,

Вернешь ли обратно?..

 

Да, она вернула тебя. Но остаться дома не удалось. И снова пути-дороги. Пешком, на машинах, на самолетах, на пароходах. А потом снова пешком, пешком. И с каждым годом всё тише и тише. А теперь, Георгий Степанович, садись и подумай обо всем пройденном. Клубок размотался. Покатился он по дороге шелковым и цельным, а возвратился изношенным. Вставай, дядя Егор, под свой старый тополь и посмотри на свои родные места. И, может, вспомнишь тогда свои прошлые сказки-сны и в шепоте старого тополя услышишь забытые песни. А уснешь на траве, так во сне снова будешь летать на крыльях мечты.

 

2

Старик, немного прихрамывая, зашагал под старый тополь. Погладил свои седые волосы. Грустными глазами посмотрел вокруг равнодушно, не думая ни о чем. Потом глянул еще раз. Теперь он кое-что увидел. Среди репейника валяется старое проржавевшее ведро, немного в стороне, под старой вербой, покосившаяся борона. Правее — сгнивший колодезный сруб. А стойка с маховиком до сих пор стоит.

Здесь раньше была деревня. Родная деревня Георгия Степановича. Красивая деревня с плодоносными садами. Да и дома свои жители строили с расчетом на века. Прошло время. Не победили деревню ни голод, ни война. Победили непонятные годы, решения высоких властей. Там, где стояли дома, растет теперь бурьян, репейник, лебеда и крапива. Лишь в верхней части бывшейдеревни видны три-четыре дома. Они уже сгорбились, а на крышах растет мох. Нижние части окон забиты почерневшими досками. Что за несчастье выпало на долю этой деревни? Или жители слишком греховодили?

У Георгия Степановича под окном стояла старая ветла. Крупное дерево, с целую сажень охватом. Под этим деревом у старика прошли незабываемые молодые годы. Здравствуй, мой старый друг! Помнишь ли ты меня, мальчика Егора?

 

3

Георгий Степанович вздохнул и зашагал к сгорбившимся домикам. У первого дома его встретила лохматая собака. Долго лаяла. Но без злобы, а как-то с грустью и жалостью. Но вот за воротами послышалось поскрипывание сенных лестниц. Открылись ветхие ворота. На улицу вышел старик. Он тоже лохматый и поседевший. Глаза его, видимо, ослабели, смотрят с прищуром. Немного погодя он поднял кривую палку и крикнул на собаку: «Тише, Лохмах! Не видишь, что к нам прибыл живой человек. Какими судьбами? — он опустился на старое бревно под окном. — Ну, садись, человек. Как нашел ты дорогу в наши края?» На голове у старика полинявшая шапка, его тощую грудь и плечи закрывает старый коричневый пиджак. Повыше грудного кармана нацеплены орденские колодки-планки. Но и они уже полиняли и непонятно что означают.

Георгий Степанович вздохнул и сел рядом со стариком. Узнал ли он старика? Кажется, узнал.

— Ты не дядя Эсар?

— Я и есть. А сам-то ты кто? Может, какой начальник?

— Начальник… Теперь уже нет. Правда, ходил и в начальниках. Было всё. А теперь… Ты знал, наверное, Ефремова Степана. На войне погиб… Я его сын. Звать Егором.

— Э-э-э, потерянный человек… Значит, прибыл поглядеть на свою былую деревню. Ну что ж, и это уже хорошо. Ведь и кладбище нужно проведывать… Ну, здравствуй! Но мне какой-нибудь начальник нужен бы.

— На что он тебе?

— Э-э-э… Кажется, ты сказал, Егором звать… Ты видишь этот столб? Обрывок провода торчит. Здесь нас, старых, шестеро. Электричества нету. Столбы повалились, провода обрезали. Плохо и с керосином. Часто, как в древние времена, по вечерам сидим с лучиной. За хлебом и солью за шесть верст. По грязи, по снегу… Вот так. Видать, никому мы уже не нужны.

— Значит, о вас забыли?

— Не совсем. Наши фотокарточки — в школьном музее. С орденами и медалями. Не забыли… О музее… А вот о нас — ни слова… Э-э-э, вот так оно.

— Нехорошо это. Разве сообщить об этом в контору колхоза? Или в сельсовет?

— Сам решай. Только собака лает, ветер уносит, — вздохнул старик, потом добавил: — Э-эх вы, начальники! Летали в небесах, кричали «ура!» А про земную жизнь забыли. Вот оно, твое отцово поле. Сорняком заросло. А теперь свои грехи хотите свалить на рядовых работников, на простых людей.

Старик навалился на палку и замолчал. Он не заметил, как Егор встал и ушел.

Георгий Степанович зашагал к своей старой ветле. Не думая ни о чем, нарвал охапку диких цветов. Остановился у своего уже не существующего дома. По почерневшим кирпичам нашел место бывшей печки. И туда, не сознавая до конца, что делает, как на могилу родных, положил цветы. Стоять долго не хватило духу. Быстро повернулся и, прихрамывая, зашагал вниз по откосу, к большому логу. Подойдя к знакомому роднику, немного успокоился, умылся. Зажег папиросу и лег под дерево. Закрыл глаза. И тогда, как живой портрет, предстали пред ним его родная деревня и детские годы.

 

 

ПРЕДВОЕННЫЕ ГОДЫ

 

1

Егор ушел в школу голодный. Последнюю муку еще вчера издержали на кисель. Когда возвращался из школы, прошел мимо арки. Ее поставили в прошлом году. В самой середине деревни. Высокая, можно под ней проехать и на лошадях, и на машине. На арке красными буквами написано: «Сделаем колхоз богатым, а колхозников зажиточными!»

Егор тяжело вздохнул, подумал: отец сегодня хотел к председателю сходить, муку просить. Может, сейчас дома и еда есть. Но дома тишина. Пусто и на столе. Отец бросил окурок в печку и, как будто жалея сына и в то же время стесняясь, сказал:

— Муку мне не выписали, сынок. Сказали, что склады давно уже пустуют. Но я знаю, что мука хоть немного, но есть. Может тебе дадут, сынок?

Егор это знает. И это не первый случай. И цену этому знает. Если отцу скажут «нет», то второй раз он и рта открыть не посмеет. А Егор за председателем будет бегать и час, и три. И плакать будет. Как подумал об этом, защемило сердце, а по телу пробежал холодок. Он опять вспомнил слова, написанные на арке. О, Господи, когда это обещание исполнится? Ох и поел бы тогда Егор! До одури.

Парень верил в будущее. И красивым обещаниям. Крепко верил. Даже с родным отцом в спор вступал. Да и как не верить, когда о прекрасном будущем говорил вождь народа. А кое-где это обещание уже исполнилось. Недавно в журнале «Огонек» Егор увидел удивительную картинку: колхозный кассир получает из банка целый мешок денег. Но это в южных республиках. Возможно, это благо дойдет и до родной деревни Егора. Но когда? Страна огромная, а дороги длинные. Сколько можно ждать? Ну а пока подтяни потуже ремень и шагай искать председателя колхоза. За три-пять километров. Муки получишь, и это будет радость. Смешаешь с картофельным крахмалом и лебедой, так на целую неделю хватит.

Ну а в слово «коммунизм» Егор не очень верил. По словам учителя, жизнь при коммунизме будет легкой и веселой: работай меньше и веселись. И всегда ты будешь сыт. Как в раю. О райской жизни Егор уже знает.

Дом у Егора стоял в верхней части деревни. Рядом жил старик, полурусский, полуудмурт. Он был уже пожилой, но в деревне все жители его звали дядей Петей. Руки у него были золотые — ладил самовары и чайники, ремонтировал замки, часы, мог выковать крестьянский обиходный инструмент: кочергу, ухват, щипцы и многое другое. Этим и жил.

Но у деревенских стариков он был в почете за знание Библии. Через Библию дядя Петя знал многое. Например, когда придет голодный год, война, когда наступит конец света. Но жизнь шагала по своему пути. По этому поводу дядя Петя говаривал: «Э, понять Библию дано не каждому. Тут десять умов надо иметь». Но, видимо, их в деревне тогда не было. И как-то дядя Петя приметил Егора. «Приходи, сынок, ко мне. Я тебя научу познавать умную книгу — Библию». Егор с малых лет любил книги, особенно после смерти матери. А Библия заворожила его своей непонятностью. К тому же книга старика была изложена на старославянском языке. Но за год Егор освоил и это. Некоторые библейские премудрости ему понравились, и он даже переписал их в свой блокнот. Но Всевышний из Ветхого Завета ему не понравился. То он восхваляется слишком много, то обижается и без причины приходит в ярость. За незначительную ошибку человека он пускает на землю болезни, мор, войну, град и пожары. Не понял Егор и еще одного. Говорили: без божеской воли с головы человека не упадет ни один волосок. Выходит, что каждый поступок человека происходит по божьей воле. Тогда зачем во всех грехах винить человека?

Егору и рай не понравился. Там круглосуточно будет звенеть музыка, ангелы будут петь и славить Всевышнего. Таких песен и на грешной земле немало. А боги меняются. Но, скажем, песня надоест. Тогда ты начнешь гулять по райскому саду. Вперед-назад, вперед-назад. Но с деревьев не смей собирать плоды. И так пройдет год, два. Потом всё это надоест, и от скуки снова захочешь умереть… Таким же представлял Егор и будущий земной рай — коммунизм. Но вот социализм ему был по душе.

…Егор в тот день бегал за председателем полдня. Когда председателю всё это надоело, он написал и подписал бумагу на три килограмма муки. Вытерев покрасневшие от слез глаза, мальчик побежал на склад. Теперь он будет в раю. Чтобы попасть в земной рай, одним нужно золото, полный амбар, шелковые одежды. А Егору для этого хватило трех килограммов муки.

 

2

Наконец-то начертанные на арке обещания стали выполняться. Через год старого председателя сняли. Он, черт бы его взял, успел набедокурить. За четверть самогона постороннему подсобному хозяйству продал десять гектаров плодородной колхозной земли. И этим не ограничился. Район выделил деньги на покупку кормов для животноводства. Но и эти деньги пошли не по назначению. Голова колхоза купил на них выездного рысака и разукрашенную кошевку. А на фермах от нехватки кормов начался падеж скота. А председателю хоть бы хны, вышел из грязи чистым. Правда, с должности его всё же сняли.

Новым председателем стал Косарев. Еще молодой, недавно демобилизовался из армии. В конторе он мало сидел, чаще бывал в бригадах, на полях и фермах. Одним словом, среди колхозников. Был сердечно-душевным, понимал настроения людей.

Колхозники уважали его, верили ему. И работать стали лучше, стали чувствовать себя истинными хозяевами полей и ферм, а в целом и колхоза. Весомыми стали и трудодни. Вскоре в крестьянских амбарах появилось зерно, мука, крупа, горох и другое.

Но Косареву долго работать не пришлось. А дело было так. Колхоз еще до конца не выполнит план хлебопоставки, а из райцентра приходит дополнительный план. И еще, и еще. Так до тех пор, пока колхозные склады совершенно не опустошат. Но Косарев дополнительный план не выполнил, зато зерно раздал колхозникам — по трудодням. Ну а последствия знакомы — суд, срок, лагерь.

 

3

Егор рос хилым. И это понятно: голодал, часто питался лебедой и крахмалом. Но школу окончил успешно. Год учился в педагогическом техникуме, но из-за болезни учебу продолжать не смог. Да и одежды с обувью путных не было. Плохо было дома с деньгами. Случайно появится рубль, тут же уходит на налог. Так и остался парень работать в колхозе. Вначале был пастухом, а потом стал конюхом — ухаживал за молодняком. А летом, во время уборки, работал на жнейке.

В свободное время он мало общался с друзьями, а больше уединялся. Бродил по лесам, вдоль родной реки. В одно и то же время жил в двух мирах — в мире мечтаний и на грешной земле. А в зимние вечера — книги, книги. Герои книг стали ему самыми близкими друзьями. Вместе с ними он побывал в Африке и на Амазонке, в Париже и в Шотландии, прошел Уссурийскую тайгу. Завидовал Павке Корчагину, Чапаеву, его ординарцу Петьке. Даже во сне он катался на тачанке.

И девушек он любил тоже в своих ночных мечтах. В деревне таких не было. Его любимые девушки за туманными странами. Да и сами они были туманными, неясными. Всё же нравилась ему одна деревенская молодка. Но и она была далека от Егора. Она была красива, как луговая купава. А когда смеялась, на щеках появлялись ямочки. Поцеловать бы эти ямочки. И одевалась она шикарно. А у Егора и одежды-то путной не было — всё латано-перелатано. И на работу в том же, и в кино. И на вечерние игры. А сапоги он носил только во сне. А так зимой и летом — в лаптях. Разве в таком виде предстанешь перед красоткой.

Но в своих ночных мечтах или на лесных прогулках он был горд собою, красив и силен. И выдуманные в мечтах девушки любили его.

Ну а утром… Утром начинается обыкновенный день. Если зима — за окном снежная пурга, весной — пенье соловья. Каждое утро под окном появляется бригадир. Стук! Стук! Стучит в окно. «Егор! Работать сегодня там-то. Быстрей!»

Сегодня он Егора направил на дорожное строительство. Камень крошить. Утро выдалось ясным и безветренным. А к обеду стало жарко и душно. Не принесла свежести и ночь. Спать легли у самого края дороги, на траву. Но из-за духоты уснули только к утру. Тяжело спали, стонали. Но долго спать не пришлось. Из деревни примчался молодой парень, сын Александра, Василий. Он остановил черного жеребца и дрожащим голосом крикнул: «Вставайте! Война!» Эти краткие слова перевернули весь мир. Кажется, помрачилось и солнце. Люди вскочили, женщины заплакали. Быстрее в деревню! Быстрее! У каждой из них дома родные: отцы, старшие и младшие братья, мужья. В деревню! Через лес, напрямик. В лесу встретили верхового. Тоже на черном коне! Он в одной рубашке, волосы растрепаны. И немного под хмельком. «Вы не видели пастуха?» — «Нет, не видели». — «Это брат мой. А меня забирают в армию, на фронт!» В тот день на деревню упала черная тень. Черная весть! Нашел ли тот парень своего брата?..

А поздней осенью Егор провожал на войну отца. Когда отец садился в вагон, сказал:

— Второй раз отправляюсь на войну. Чувствую, что с этой войны не вернусь. Дай хоть в последний раз поцелую тебя.

Паровоз свистнул, и поезд ушел.

 

Ох, машина, машина,

Куда увозишь ты меня?

Везти-то везешь,

Вернешь ли обратно?..

 

А в мае 42 года в армию взяли и Егора. Провожали его в мечтах выдуманные девушки да соловьи. Ах, Егор, Егор! Ты себя всё еще считал мальчишкой. С какими же думами, с какой верой ты выходишь в дальнюю дорогу, под свинцовые дожди войны. Помогут ли тебе в окопах туманные мечты твои. Ну что ж, отец, жди меня там, на передовой. Будем стоять рядом. Ох, вы, жаворонки, любимые мои жаворонки! Коли сам я не умею молиться, так вы молитесь за меня. Ведь у меня матери родной нету. Ох, машина, машина, привезешь ли ты меня обратно?

Не видит небо горести людей. Сельские женщины, вдовы, невесты молятся в сторону восхода: «Всевышний наш, исполни нашу веру…» Но слова эти уносит ветер. И почти каждый день из далеких краев приходят в деревню страшные вести: «Ваш муж… сын… сражаясь геройски…» Такая бумага пришла и об отце Егора, Степане.

 

 

В ОГНЕ ВОЙНЫ

 

1

В те годы человек с восемью классами считался образованным, ибо многие призывники имели только начальное образование. Егора направили в Москву, в артиллерийское училище. Но не приняли — худощав. Вернули в Ижевск. Республиканский военкомат направил его в Воткинск, в 3-е Ленинградское пехотное училище. Тоже не был зачислен — причина та же. Попал в маршевый батальон — сюда годен. А потом, под Владимиром, в запасной полк.

Ох уж этот запасной полк! Егор его никогда не забудет. Солдатам там давали по шестьсот граммов хлеба. Но доставалось только четыреста. Остальное — сержантам и старшинам.

А проявишь недовольство — иди чистить отхожее место. А бывало и хуже — по целому часу заставляли ползать по-пластунски. В запасном полку сержанты и старшины чувствовали себя богами — что хотят, то и творят. Почему их не контролировали офицеры — Егор до сих пор не понимает. А солдат целый день на марше, часто бегом, вплавь через реку Клязьму. На нем минометная труба, карабин, вещмешок, набитый кирпичами, плащ-палатка, патронташ, лопата, гранаты, противогаз… Терпи солдат! И солдаты терпели. Говорили старшие: тяжело в ученье, легко будет в бою. Может, и так.

Иногда вместе с партией солдат на фронт отправляли и командиров отделений и старшин. И тогда они менялись на глазах. Становились добрыми, душевными. Не таили злобу и солдаты. Оно и понятно — бой одинаков для всех. Пуля не разбирает, кто солдат, кто сержант.

В запасном полку Егор пробыл всего двадцать два дня. В одну из ночей роту подняли по тревоге. А потом марш на вокзал и по вагонам. Куда? В Сталинград? В Москву? Полк разделили на две части и рассадили в разные эшелоны. Первый состав загудел и скоро скрылся в ночном тумане. Уехал в этом составе и близкий друг Егора — Петька Карелин. Он был родом из Алнашского района. Через год Егор узнал, что друг воевал в Сталинграде, был ранен, вернулся домой искалеченным.

Тронулся второй состав. Ехали только ночами, днем стояли на малых станциях. И Москву проехали ночью. Прибыли на какую-то станцию. Узнали — Погорелое Городище. Погорелое и есть. Все дома разрушены и сожжены. На этой станции с платформ с грохотом сползали танки. И здесь Егор узнал, что он попал в мотострелковый батальон 161-й отдельной танковой бригады. С этого дня он стал бойцом-минометчиком.

Солдат построили, и колонна двинулась на запад. Туда, где небо гремело и дрожала земля от взрывов снарядов и бомб.

 

2

Батальон назывался мотострелковым, но машин почти не было. Вся надежда — на солдатские ноги. От станции шли всю ночь. И днем тоже, и почти без отдыха. В полдень попали под бомбежку. Немецкие самолеты не штурмовали, бомбы бросали с высоты, так что Егор не успел даже испугаться. Не встревожила его и дальняя артиллерийская канонада. Ну и что же, там идет обыкновенный бой. А он такие бои видел в кино, читал о них в книгах. Конечно, сейчас там кому-то приходится туго. А вот прибудет туда батальон Егора и ударит по врагу.

Да, молодой солдат всё еще жил в стране юношеских грез. Ему одно было обидно: почему его не назначили пулеметчиком? Был бы как чапаевский Петька. Но скоро красивые мечты угасли. Он здорово устал. Сколько километров прошли они? Пятьдесят? Семьдесят? А может, больше? Шли по болотам и гатям, по пыльной дороге. Егор совершенно обессилел. И что изумляло — оказывается, можно спать на ходу. Идешь, шатаясь из стороны в сторону, десять минут, пятнадцать. А потом тебя несет куда-нибудь в сторону. «Эй, ты! Уснул что ли?» Просыпаешься, открываешь глаза, но ты еще не в этом мире. В каком-то полусне. В голове одна дума: хоть на десять минут, хоть на одну минуту прилечь бы у края дороги.

Наконец Егор окончательно проснулся. Ночь темная и душная. Воздух наполнен пылью, тяжело дышать. На западе небо багровое — там, видимо, идет бой. Солдат незаметно очутился позади строя. Потихоньку достал из сумки противогаз и бросил в придорожные кусты. За противогазом полетела лопата. Стало немного легче. А впереди бой, видимо, усилился. От взрывов уже дрожит земля. За дальним лесом сверкают ракеты. Синие, красные, желтые. Начинает светать. Вдоль строя прошел приказ: «Шире шаг! Быстрее!» Батальон вышел на поле. Егор еще помнит: на бугре стоял обгоревший немецкий танк. Но что было дальше, уже как в тумане. Кажется, на время он потерял рассудок. Вначале был режущий ухо свист, а потом устрашающий гром. Задрожала земля. Воздух наполнился дымом и пылью. Так начался вражеский артналет. Кто-то кричал страшным голосом, другой плакал и звал мать. Егор заметил командира взвода Мушинского. Он бежит вперед, потом неожиданно падает, потом снова вперед и вперед. К роще, к оврагу. За ним побежал и Егор. Тоже падая и поднимаясь. А минометный лафет уже до крови избил затылок.

3

В овраге собралась только половина батальона. Другая половина осталась лежать в поле у обгоревшего фашистского танка. Приказ звал нас вперед и вперед. Может, погибших подберет похоронная команда.

Поредела и минометная рота. Из шести минометов сумели собрать только один. Не осталось и зарядов. Уцелевших солдат перевели в стрелковую роту. Из рощи вышли цепью, как в атаку. Впереди показалась небольшая деревушка, дворов двадцать. По карте узнали — Махотино, Смоленская область, Кармановский район.

Приказ окопаться. На бугре, рядом с речушкой. Но вот опять со свистом прилетел снаряд. Еще и еще. Начался артиллерийский обстрел. Роща у реки и высотка покрылись воронками и пороховым дымом. Только-только ротный старшина и писарь принесли было в термосах обед — кашу. Снаряды всё разнесли — и термосы, и старшину с писарем. Солдаты попрятались кто где мог. Некоторые успели уже вырыть окопы. А Егор без лопаты. И прятаться некуда. Тогда по-пластунски он пополз к речке. Но речка небольшая и мелкая. По водовороту нашел более глубокое место и сел на дно. Теперь над водой у него торчит только голова.

Батальон должен был помочь стоящему впереди пехотному полку. Но не успел дойти до места три километра. А полк там уже целую неделю воюет с немцами. И, конечно, силы иссякли. И оставшиеся в живых солдаты не выдержали, стали панически отступать, подались в бега. Если бы отступали организованно, с боями, жертв было бы меньше. Началась паника и в мотострелковом батальоне, в роте Егора. Первым побежал командир. На его груди болтался бинокль, глаза страшные, как у сумасшедшего.

— Куда, товарищ капитан? — крикнул ему взводный.

— В штаб. Выяснить обстановку, — на бегу, задыхаясь, ответил капитан.

— Вот черт! Обстановку ему… Вся обстановка на виду… Тьфу! — плюнул лейтенант вслед командиру роты.

За капитаном побежало и несколько солдат. Вот-вот ударится в панику весь батальон. Это и понятно — многие солдаты в бой попали впервые. Растерялись, кажется, и командиры рот и взводов. И тут появился незнакомый лейтенант с орденом на груди. Он и остановил бегущих солдат. Приказал окопаться на высотке. Нашел и Егора. Схватил за шиворот и вытащил из речки. Спросил:

— Ты что сюда забрался? Кто тебя послал?

Егору или бог помог, или еще что. Он поднял правую руку к пилотке и спокойно ответил:

— Я, товарищ лейтенант, охраняю левый фланг роты.

— Где твоя рота?

— Здесь, на бугре.

У лейтенанта в руках дрожит пистолет. Посмотрел на мокрого солдата и строго приказал:

— А ну-ка марш в роту!

Нашли командира взвода Мушинского.

— Это ваш боец?

— Наш.

— Кто его поставил в речку.

— Не знаю. Он из другого взвода. А взводный убит.

— Где ротный командир?

— Удрал.

— Удрал?.. Вот номер… Тогда ротным будьте вы! А ты, — лейтенант строго посмотрел на Егора, — окопайся здесь, на самом бугре.

Потом он помахал пистолетом перед носом Егора и добавил:

— Если оставишь окоп, пристрелю! Понятно?

— Так точно!

Когда шли к роте, Егор увидел убитого товарища. Взял у него лопату и шинель. А своей шинелью прикрыл мертвого. Поднялся на высотку и вырыл окоп. Недалеко устроился незнакомый лейтенант. У него в руках появилось противотанковое ружье. Он громко крикнул:

— Знайте, на нас наступает батальон эсэсовских офицеров. Не бойтесь! Они храбры только в борьбе с мирным населением, а вы — советские солдаты!

Потом добавил:

— Первый выстрел будет мой. До меня не стрелять.

У Егора в руках карабин, на краю окопа — гранаты. Рядом с Егором устроился такой же молодой пулеметчик. Его, беглеца, тоже остановил лейтенант. Хорошо хоть пулемет был при нем.

Фашистские офицеры всё ближе к нашим окопам. Они в сапогах и галифе. Но без гимнастерок, только в нижних рубашках. Рукава засучены. У каждого в левой руке автомат, а в правой кинжал. Видно, что сильно пьяные, пошатываются. Временами кричат: «Урь-я!» Но не стреляют. Только с флангов строчат два немецких пулемета. Если бы в роте не было опытных бойцов, можно было подумать, что рота окружена.

Ну а с Егором что? Он окончательно потерял чувство реальности. И кажется, будто даже тронулся умом. С удивлением смотрит на приближающихся эсэсовцев и думает: что им здесь нужно? А может, это не настоящие фашисты, а галлюцинация.

А пьяные враги подходят всё ближе, и уже слышно, как они дышат. Егор посмотрел в сторону лейтенанта и про себя прошептал: «О господи, стреляй же, стреляй!» И в это время над окопами пронесся крик лейтенанта: «Внимание!» — и выстрелило противотанковое ружье. Окопы ожили: заработали автоматы, пулеметы.

Егор прицелился и выстрелил в приближающегося немца. Тот упал. И еще, и еще. Солдат даже представить не мог, сколько времени длится бой. Двадцать минут или двадцать часов? Ряды противника поредели, он начал отступать.

— За мной! Ур-ра-а! — крикнул лейтенант.

— Ура! — крикнул за ним и Егор.

Он тоже, как и лейтенант, бросил карабин и поднял немецкий автомат. Три километра вперед. Дошли до оставленных полком траншей. Дальше наступать не хватило сил. Да и боеприпасы подошли к концу. Здесь Егор впервые увидел зверства фашистов. У убитых советских бойцов глаза были исколоты кинжалами. Егор в этот день получил боевое крещение.

 

4

Ослабевший батальон десять дней сидел на передовой. Молчал и противник. Танковые батальоны действовали на других участках. Но и они потеряли немало техники и остановились.

В прошедшем бою освободили от врага лишь небольшую деревушку Махотино, а потеряли не одну сотню товарищей. В роте у Егора было немало земляков. Многие из них полегли в Кармановском районе Смоленской области. Многие не похоронены. Может, и они попали в списки без вести пропавших.

Имел ли этот бой какое-либо серьезное значение? Политрук объяснил, что мы помогли соседнему фронту. Может быть, и так, политруку солдаты верили.

В августе 1942 года еще один случай запомнился Егору. Однажды утром солдат послали в ближний тыл за боеприпасами. Местность болотистая, машины с боеприпасами застряли. Егор поднял ящик на плечи и зашагал к передовой. Его остановил раненый солдат. С удивлением посмотрел и спросил:

— Постой-ка минутку. Ты откуда родом?

— Из Удмуртии.

— О-о, какая встреча! Ты, кажется, Ефремов? Здравствуй!

Эти слова он произнес по-удмуртски. Егор посмотрел на раненого солдата с удивлением.

— Что, не узнал? Я Саша Устинов.

— Устинов… Что-то припоминаю, но…

— В Можгинском педтехникуме встречались. Я учился в другой группе.

О боже, какие встречи бывают в жизни. Егор наконец узнал Устинова.

— В какой части был? Где ранило?

— В бою, конечно. В соседней деревне, что в Калининской области.

— Но здесь же Смоленская область.

— А они рядом.

— Саша, можешь немного подождать? Я с тобой письмо отправлю. Оно уже готово, только добавлю два-три слова.

— Давай.

Егор достал свое письмо и снова перечитал его: «Пишу 14 августа 1942 года. Дорогой мой брат Никита, с фронтовым приветом. Пишу письмо в окопе и в спешке. Я уже четыре дня в бою. Командира нашего расчета убило, двоих товарищей ранило осколком мины. Я был с ними рядом. У меня оторвало подошву ботинка, ранило в ногу. Но легко, строй не оставил. Что нас ждет завтра — не знаю. Кругом свистят пули, рвутся снаряды. Даже на это письмо сыплется земля. Сумею ли отправить — не знаю. Будь здоров, браток. Привет всем родным и товарищам. Пиши и сам, может, дойдет». После этих слов Егор добавил: «Письмо свое отправляю с раненым товарищем».

Взяв письмо, Устинов зашагал на восток, а Егор — на запад. Встретятся ли они когда-нибудь снова?

 

5

Ночью батальон вывели из боя километров на десять от передовой. На отдых, для пополнения.

Вспоминался первый бой. Это был обыкновенный бой, хвалиться было нечем. Но солдат погибло много. Командир роты оставил строй. Думали, что его будет судить военный трибунал. Но он отделался очень легко — его поставили командовать хозяйственным взводом. Останется жив, после войны займет какой-либо руководящий пост. А как же — офицер, был на фронте. Да и языком работать умеет.

На этом ЧП не закончились. Из батальона трое солдат ранили друг друга — умышленно, чтобы попасть в госпиталь. Одному прострелили левую руку, второму — правую, третьему — ногу. Их застали на месте преступления, но судили только одного — организатора. Двоих отправили в хозяйственную часть.

Были неприятности и у Егора. Во время артналета осколком снаряда оторвало подошву ботинка. Задело ногу. Ранило и одного можгинского парня, Субботина. Звали санитаров. Но их поблизости не оказалось. Егор перевязал раненую руку друга, и тот ушел в санчасть. У Егора рана оказалась легкой. Он снял ботинок и завязал ногу обмоткой. Но рана стала гнить, началось заражение. Врач санвзвода закричал на солдата:

— Ты сделал это умышленно, чтобы уйти с фронта. Отдам под трибунал!

Но тут взорвался и Егор. Схватил автомат и пошел на врача:

— Сволочь! Я, раненый, остался в бою. За это награждают! А ты пугаешь меня трибуналом. Сволочь!

Чем бы закончилась эта перепалка, если бы в палатку не зашел новый командир роты старший лейтенант Мушинский? Он и помирил их. Награду Егору не дали, но и под трибунал он не попал. Позднее они с врачом подружились.

 

6

Бригада стояла в лесу. Место болотистое, поэтому сыро и в блиндажах. Но Егора не это беспокоит. Все спят, а ему не до сна. Про тот случай товарищи не знают, но это не спасает Егора от стыда. Эх, ты, солдат, солдат. А еще завидовал чапаевскому Петьке. Что же ты чуть не наделал? Был легко ранен и в строй не встал. Ладно. Прятался в речку. Но и это терпимо. На фронте всякое бывает. Но было другое, более постыдное. Об этом не расскажешь даже близкому другу.

Егор вздохнул и повернулся на другой бок. Да, ему теперь стыдно. Это случилось перед наступлением эсэсовских офицеров, во время артподготовки противника. Страшной артподготовки. Дрожала вся земля. Снаряды над окопами летели со свистом и рвались рядом. И вот на спину Егору упал крупный, но ослабевший осколок. Он еще был горячий. В голову солдата пришла глупая, но страшная мысль: «Если бы этот осколок попал ему, скажем, в левый глаз, тогда прощай фронт. А жить можно и с одним глазом. Есть же на земле зрячие, а на жизнь смотрят косо, видят в ней только плохое».

Егор приподнял над окопом голову и осмотрелся. За ним никто не наблюдал. Тогда он взял в правую руку осколок и замахнулся. Но перед левым глазом рука остановилась. Господи, что с тобой случилось, Егор? Куда делись твои любимые книжные герои — Петька, Павка Корчагин и другие? Отец, родная мать, братья. Если бы они узнали правду, что бы они подумали о тебе? И товарищи по окопу. Ведь кто-то должен воевать, защищать Родину. А Егор, значит, плюет и на Родину, и на свои светлые мечты. Этот случай Егор не забудет всю жизнь.

Осколок полетел в сторону, и Егор легко вздохнул. Схватил карабин и загнал патрон в патронник.

Он еще не раз участвовал в боях. В тяжелых боях. Чтобы победить себя, напрашивался на опасные задания. Да, чтобы победить себя. Чтобы победить врага, иногда хватает и одной пули. А вот победить себя, оказывается, тяжелее.

Танковыми бригадами руководит фронтовой штаб. А фронт растягивается на многие километры. И ежедневно случаются непредвиденные обстоятельства. Бывает, что наши части прорывают оборону противника, но дальше наступать не могут — иссякли силы. Тогда на помощь бросают танковую бригаду. Перебрасывают на сотни километров. В серьезных случаях мотострелковый батальон сажают на танки. Таким вот образом Егор прошел и проехал в 1942 году почти всю Смоленскую область. Побывал в Карманове, Сычевке, Гжатске, в Мосальском районе, в Сухиничах, Людиново. Всего уж не припомнишь. Особенно остро запомнилась река Жиздра. Это было зимой. К реке прибыли ночью.

Задача обыкновенная: подменить на передовой уставшую часть. Наши расположения за рекой, в низине. А немцы на высотке. Им всё видно, так что и головы поднять не смей из траншеи или окопа. Даже обеды разносили только по ночам. А был холод, и всё, что в котелках, и даже хлеб, замерзало. Хлеб грели на груди, под шинелью, иначе куска не отломить.

Особенно надоедали пушки и минометы противника. Они периодически стреляли по нашим окопам и траншеям. Здесь Егор потерял многих близких друзей, в том числе земляков Трефиловых и Байбородова. Один Трефилов был худощав, высок, рыжеват. Другой полный и чернявый. Байбородов родом из Сарапульского района. Худощавого Трефилова и Байбородова ранило, а от второго Трефилова ничего не осталось — снаряд угодил прямо в его окоп.

Неожиданно потеплело, повалил мокрый снег с дождем. В окопах стало сыро и грязно. А на ногах у солдат валенки. Шинели намокли — хоть выжимай. Землянок не было, приходилось спать тут же в окопах. Устроишь в стене сиденье, сиди и спи.

Через три дня небо прояснилось, и снова ударил мороз. Валенки, брюки и шинели обледенели. Так прошла еще неделя. Наконец начальство, видно, сжалилось, и в одну из ночей батальон отвели в тыл. Но Егору опять не повезло — он прошел третье крещение. В реку упал снаряд и пробил во льду большую полынью. Потом это место затянуло тонким льдом и запорошило снегом. Вот туда и провалился Егор. По самую шею. Товарищи его кое-как достали и положили в грузовую машину, покрытую брезентом. Так он проехал десять километров. И почти в бессознательном состоянии попал в санитарную палатку. Егор смутно помнит, как врач разрезал на нем одежду, натер всё тело спиртом, а потом дал глотнуть полстакана и ему. Там, в палатке врача, он и уснул. И что интересно, даже не заболел. Лишь весной на спине появились фурункулы. Тогда-то и подружился Егор с военврачом.

К тому времени от бригады осталось одно название. Танков — единицы, вместо батальона — рота. Наверху решили две танковые бригады объединить в одну. Так Егор попал в 29-ю гвардейскую танковую бригаду. И снова были бои. А в один из дней он перед знаменем бригады на коленях дал гвардейскую клятву. С того дня он стал не просто солдатом, а гвардейцем.

 

 

В ПЕРЕРЫВЕ МЕЖДУ БОЯМИ

 

1

На фронте дней не считают. Солдат свои дни считает между боями, на отдыхе. Но «на отдыхе» — это не совсем верно. Части выводят с передовой для пополнения. И сколько часть пробудет там, зависит от того, когда прибудет пополнение. Время проходит очень быстро. Да и отдых не отдых. Нет-нет, появляются немецкие самолеты, бомбят. Долетают и тяжелые снаряды — ведь часто до передовой всего десяток километров.

В ожидании пополнения солдаты латают прохудившиеся гимнастерки и штаны, отмываются в походной бане, успевают написать одно-два письма. А потом опять среди ночи тревога, и часть отправляется на передовую.

Тяжело проходит время на передовой в окопах — под бомбежками и во время артобстрела. Верующие молятся: «Господи, спаси меня…» Неверующие верят в жизнь: «Пули и осколки меня не заденут, я останусь жив».

Время останавливается, когда противники встречаются в бою. Тогда солдат возбужден,  кричит «ура!», стреляет. Стреляет и противник. Кто кого! Если побеждает враг, твое время кончается. Если победил ты — и жизнь, и время твои. А впереди — отдых.

На этот раз Егора ждал настоящий дом отдыха. Как это получилось — Егор и сам по-настоящему не понял. Возможно, так. Батальон был на передовой, но противник молчал. Гремело где-то на правом фланге. Вдруг прибежал командир бригады полковник Юдин. Один. И крикнул:

— Бездельники! Черти! Вы здесь сидите спокойно, а там, — он махнул пистолетом в сторону, — фашисты окружили наш танковый батальон! А ну за мной!

Батальон поднялся. Егор случайно оказался рядом с полковником. Тот посмотрел на солдата и улыбнулся. Враг отступил, танковый батальон был освобожден.

Тут нужно разъяснение. Танки стояли без горючего и с малым запасом боеприпасов. Об этом случае позднее Егор написал стихотворение, которое прочитал на концерте во время одной из передышек:

 

В черной шубе,

С пистолетом

По снегу белому

Бежит полковник…

 

— Вот черти, — хлопал себя по колену полковник, — вот черти!

«Черти» было его любимым словом. И ругательным, и одобрительным, в зависимости от ситуации.

С тех пор полковник стал называть Егора сынком. В строю ли встретит или еще где, каждый раз спрашивал: «Ну, как живешь, сынок?» По этой причине или по другой, но после очередного боя Егора направили в однонедельный фронтовой дом отдыха.

 

2

Огонь костра похож на раненую птичку: машет крыльями, а взлететь не может. То вверх взметнется, то в бок, до земли. Тогда сгорает травка и превращается в пепел. У костра сидят сержант и солдат Егор. Сержант уже пожилой. Ростом невысок, но плечи широкие. Лицо чуточку конопатое. Хотя он в военной форме, но на военного не похож. Длинная шинель сидит на нем как старый зипун. Ремень плохо подтянут и провисает. Пилотка надета глубоко, до глаз. Короткие толстые пальцы пожелтели от махорки.

Егор и сержант подружились в доме отдыха. В первый же день. Пожав Егору руку, сержант представился: «Корев. С Волги». Они отпросились эту ночь провести у речки. Боялись, что не отпустят. Но начальник разрешил. Только предупредил, чтобы далеко не уходили. Это и понятно. Хотя до передовой километров двадцать, но о фронте забывать нельзя.

В эту ночь они попали в другой мир, забытый мир. Конечно, солдатам-окопникам двадцать километров — и уже другой мир. Тыл. Пули не свистят, пушки не гремят. Да и вражеских самолетов в последнее время меньше стало. Тишина. И эта необычная обстановка радует иволнует. Бойцы сидят у костра и в своих мыслях уносятся в далекое мирное время.

Пожилой сержант повернулся к Егору, спросил:

— В колхозе?

— Да.

— Легко ли жилось?

— Всяко. И легко, и трудно.

— Так и у нас… Но меня другое удивляет. Ты еще молодой. И комсомолец. Значит, ты в Бога не веришь. Но человек должен во что-нибудь верить. Без веры жить нельзя. С какой же верой ты идешь в бой? Если встретишься со смертью, о чем подумаешь в последние минуты жизни?

— Не знаю… Но, кроме неба, есть еще земля, родная страна, Родина, родные люди. В нашей деревне на арке было написано: «Колхоз укрепим, колхозников сделаем зажиточными». Верю родному народу. Мне нужно оставаться живым… Я больше всего боюсь ранения… А если встречусь со смертью… Не знаю… Наверное, подумаю о родимой матери.

Снова стало тихо у костра. Огонь погас, последние поленья стали превращаться в пепел. Пожилой сержант закурил папиросу и тихо спросил:

— Вижу, что ты еще не женат. Но девушки-то были? Целовал их?

— Нет… — покраснел Егор. — Но меня целовали.

— Как так?

И Егор вспомнил весенний случай. Тогда в батальоне побывали гости — девушки-комсомолки из уральских краев. Заводчанки. Они приехали с подарками. Комсомольцы батальона встали в строй. Первый подарок — комсоргу батальона. Комсорг и девушка поцеловались. Теперь нужно выйти Егору — он заместитель комсорга. Парень заранее покраснел и даже мелко задрожал. «Ефремов!» — крикнул замполит. Егор машинально вышел из строя. Но девушка оказалась боевой. Она обняла и крепко поцеловала солдата. Об этом Егор рассказал сержанту, а потом добавил:

— Я об этом даже стихотворение сочинил.

— Значит, ты, парень, поэт?

— Э, какой поэт. От скуки иногда мараю бумагу. Не получается.

— Прочти стихотворение про ту девушку, которая поцеловала тебя.

— На удмуртском оно.

— Пусть. Хоть твой родной язык послушаю.

— Да и на удмуртском это слабо. Ладно, прочитаю.

И он прочитал.

— Ох, парень, парень! Ты в жизни ничего еще не успел узнать. Да хранит тебя Бог от смерти. А сам-то успел кого полюбить?

— Любил… Но только в ночных мечтах.

— Понятно…

Сержант вздохнул и закурил новую папиросу. А в доме отдыха, видимо, еще не спят. Там поют. Песня обрывками долетает и к речке. И до боли трогает сердце сержанта и солдата.

 

Меж крутых берегов

Волга-речка течет.

А по ней по волнам

Легко лодка плывет…

 

— Юрин поет. Рязанский парень, — как бы про себя прошептал сержант.

Потом посмотрел на тлеющие угольки костра и сиплым голосом продолжил песню:

 

Как на бережке том

Красный терем стоял,

Там красотка жила,

Он ее вызывал…

 

Закончив песню, спросил Егора:

— А ты любишь песни?

— Пою, только в одиночестве. У меня голос плохой. А песню… От хорошей песни я плачу. И сам себя не понимаю. У меня, наверное, сердце слабое, товарищ сержант. И в бою мне страшно. Когда выхожу из окопа под пули, сердце сжимается. Стыдно перед товарищами.

— А кому не страшно в бою! Каждому хочется жить. Так ведь?

Помолчав, сержант снова заговорил:

— Друг был у меня. Хороший друг. Николай Семенович Дедушкин. На фронте познакомились. Как и я, вырос на берегу Волги. Сам он называл себя нижегородским. А мы его звали нижегородским соловьем. Пел удивительно красиво. Как его там, на родине, не заметили? Прославился бы на всю Россию. Слушать его часто приходили и бригадные офицеры из штаба. Пел он старинные песни. Слушаешь, а перед глазами встают просторы Волги-реки. Потому что песни его лились широко и вольно, как наша Волга. Жаль, — прервал свой рассказ сержант, — сам я петь не умею. Но если б ты сейчас спел, я по мелодии распознал бы, из каких краев будешь.

— С Камы я, из лесных мест. У нас много родников и красивых рек.

— Леса, реки… Значит, песни у вас немножко грустные, спокойные. А веселые песни журчат, наверное, как бегущая по галькам речка. Так ведь?

— Похоже.

— Это так. Песни всегда связаны с землей, где человек родился. У горцев они другие. Звуки там перекатываются с горы на гору и возвращаются к поющему. Это и передает мелодия. Живущие же у широких рек поют иначе. Песня у них, как ширококрылая птица, летит от берега к берегу и уходит далеко, чтобы не возвращаться. Вот, например, одна из любимых песен моего друга:

 

Во субботу, в день ненастный

Нельзя в поле работать,

Нельзя в поле работать,

Ни боронить, ни пахать…

 

Пел он, целиком отдавая песне сердце, у самого по щекам слезы текут. В такие моменты всё на свете забывается: и грязь в окопах, и враг на высоте. Душа устремляется далеко-далеко, в волшебную страну.

Удивительный человек был этот Дедушкин. Не только саму войну, но и оружие ненавидел. «Немец хоть и враг, не смогу я убить человека», — часто говаривал он. И вышагивал-то он не как все. Нормальные люди шагают так: вместе с правой ногой вперед выдвигается левая рука, а с левой — правая. У него же вместе с правой ногой вперед выдвигалась правая рука, с левой — левая. Командиры сердятся, солдат и сам до слез расстроен, но шагать как люди не может. В конце концов смирились: шагай, говорят, как хочешь, только в конце строя.

Сержант умолк.

— А где теперь твой товарищ? Жив еще?

— Не знаю… В одном из боев мы освобождали деревню. Кажется, в Калининской области это было. Всех жителей, даже маленьких детей, звери повесили. На этом не остановились, повешенных штыками еще кололи. Я тогда посмотрел на Дедушкина и испугался: губы дрожат, винтовку сжал, пальцы побелели. А глаза… Не дай бог увидеть такие глаза. Взглядом бы, наверное, испепелил врага. Долго стоял он перед повешенными детьми. Про себя что-то зло шептал. Потом резко повернулся и твердыми шагами отошел в сторону.

Вскоре мы вновь пошли в бой. Нас подняли в атаку. Фашисты встретили ее свинцовым дождем. Мы попадали. Головы поднять нельзя. «Провалилась, — думаем, — атака». В это самое время над полем боя взметнулась песня. Смотрю — Дедушкин. В руке автомат. «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…» И сразу же как гром взорвалось: «С фашистской силой темною, с проклятою ордой!»

Песня поднявшихся в атаку бойцов, как злые волны Волги-реки во время страшной грозы, хлынула на врага: «Пусть ярость благородная вскипает как волна…»

На некоторе время я потерял из виду шагавщего впереди друга. Рядом с ним упал снаряд, вверх взметнулись комья земли и клубы дыма. Потом увидел: наш запевала, схватившись за грудь, медленно упал. Но его песня еще долго не утихала. С холма на холм, удаляясь, летала над окопами врага. Она вела нас за собой вперед и вперед. Враг отошел.

— А Дедушкин?

— После боя мы его не нашли. Может, санитары из другой части подобрали… Давай-ка, Ефремов, пойдем, начальник рассердится.

В доме отдыха еще не спят. Слышится задорная песня:

 

Как за Камой за рекой

Я оставил свой покой…

 

Вдруг неожиданно, прочерчивая след на ночном небе, в сторону поющих полетели пули. Самолет-разведчик? Или заблудившийся бомбардировщик?

 

Возле города Тагил

Я Мару…

 

Голос резко умолк, песня оборвалась.

— Видел, сержант? Певца убили. Гады-фашисты!

— Видел, Ефремов, — положив руку на плечо Егора, вздохнул сержант. — Видел. Но песню не убьешь. Песня может исчезнуть с этой земли только вместе с последним человеком.

 

3

Горе по лесу не бродит, бродит среди людей. А на фронте оно братается со злою долей, тенью ходит за солдатом. Когда они вцепятся в тебя? Сегодня? Завтра? Неведомо. Может, злая доля летит уже к тебе с вражеской пулей, снарядом или с бомбой. Каждый день ты теряешь идущих рядом друзей, иногда даже не успевая их похоронить. Но сердце твое никогда их не забудет, погибший товарищ останется в нем навсегда.

Как всегда, из боя бригада вышла поредевшей. Многие танки сгорели, поредел и стрелковый батальон. В роте осталось два офицера и девять бойцов. Более двадцати погибли, легли в братскую могилу. Не забывайте их, будущее поколение! Они думали о вас, с этой думой расставались с песнями и солнцем. Возможно, на этой братской могиле у неведомой дороги не будет ни креста, ни звезды, зарастет она травой. Или же разравняют ее пахари, засеют отборным зерном. А летом заколосятся здесь хлеба. В городах и деревнях вы, наверное, поставите памятники. Не будут ли и они безымянными?

Погибших товарищей Егор провожал со слезами. Но впереди его ожидало известие еще страшнее. После боя почтальон вручил ему треугольное письмо. Осколком ранило оно сердце солдата. Брат писал: «Пришла похоронка на отца. Похоронен он на белгородской земле…»

Эх, отец, отец! Жили рядом. Но знал ли я тебя по-настоящему? Работу твою знал, а сердце твое — нет. Вступил в колхоз, работал конюхом. Половину жизни провел там, на конном дворе. Работал без продыха, а сам нередко ел хлеб с лебедой. Когда душили налогами, ругал советскую власть, колхоз. Но в то же время на их стороне оставался. Потому что знал: Россия две войны прошла — сам на гражданской воевал, — пережила голодные годы, кормилась плугом. А для восстановления хозяйства денег из-за границы не будет. И насчет колхозов, наверное, правильно было задумано — фронт не голодает. Другое хозяйство смогло ли кормить целую страну?

Да, для крестьянина колхоз был правильным выбором. Но, как из дойной коровы, каждый день из него тянули, а кормили плохо. Порою вовсе не кормили. И председателями нередко ставили краснобаев, а не тех, кто хорошо разбирался в сельском труде.

А ты, отец, видел и другое. На планете то там, то тут полыхал уже огонь войны: Абиссиния, Испания, потом Хасан, Халхин-Гол. В событиях, наверное, ты хорошо разбирался. Твой сын от тебя с фронта одно только письмо успел получить. Одну строку Егор никак не может забыть: «Когда разобьем фашиста-изверга, жизнь нашу по-новому начнем строить». Ты уже не будешь строить ее. Оставшиеся в живых сыновья будут строить.

Егор жизнь изучал по книгам, по фильмам. Фурманов, Николай Островский. Были еще «Броненосец “Потемкин”», «Александр Невский»; Чехов и Максим Горький; удмуртские писатели: Михаил Петров, Игнатий Гаврилов… Много их было, учивших добру книг! Но глубже понять жизнь, отделять зерна от плевел научила уже война, фронт. Егор возмужал и окреп в окопах, приняли его в партию. Получив тяжелое известие об отце, он плакал. А домой написал: «Любимый брат, получил я твою весть… Эх, брат, остались мы с тобой вдвоем… Что поделаешь, горе не перечеркнешь… Выпало бы мне вернуться, как-нибудь жили бы. Перетерпи уже, не отчаивайся… Я пока жив. До свиданья!»

 

4

Ох, эти затишья, дни отдыха! Как они быстро проходят. Большая радость — баня. Часто ее устраивали под походным брезентом. На этот раз солдаты истопили настоящую баню. Но и сейчас помыться как следует не пришлось. Хоть плачь, хоть смейся. Понятное дело, солдаты смеялись уже потом. А тогда было не до смеха.

Батальон стоял на высотке, в холмистой местности, в лесу. Рядом — деревня. В конце деревни, у маленькой речки — баня. Ее и истопили. Мыться всей ротой пошли. Погода теплая, солнечная. На лугу разделились. Кто в банемоется, кто в речке. Как раз в это время откуда-то немецкий штурмовик и появился. Но, видимо, не было у него боезапаса. Как начал кружить над головами. Вот-вот крыльями зацепит. Покружится, отойдет и вновь летит. Солдаты по лугу бегут врассыпную. Кто куда — один в бане прячется, другой под ольхой. Многие в речку попрыгали. Но тут у края леса очнулась четырехствольная зенитная установка. Достала зверя. Самолет задымился. Далеко уже не смог улететь, упал и взорвался. А в бане солдаты все-таки попарились. Свежими березовыми вениками.

После бани человек молодеет, становится настоящим гвардейцем. Помывшись, солдат садится писать домой. Написать письмо для него священное дело. Тогда ты солдата не трогай — он уходит в другой мир.

Дни отдыха, видимо, завершаются. В батальон пришло пополнение, бригаду усилили новыми танками. Значит, скоро снова на передовую.

В этот вечер Егор жил в каком-то непонятном мире. Во-первых, сердце потревожил концерт. Приезжали артисты из Москвы. Ох, песня, песня! Не может он спокойно слушать задушевную песню. Слезы так и текут, перед товарищами совестно.

В роту возвращался один, от всех в стороне. Проходя мимо хозяйственного взвода, увидел лошадей. Их тоже с пополнением, видимо, пригнали. Среди них одна показалась очень знакомой. До войны Егор кормил молодняк, да и вместо отца часто на конном дворе оставался. Был у него любимец. Черной масти, со светлой звездочкой на лбу и в белых носках. Кличку ему Егор сам дал — Иза.

Конь стоял, опустив голову. Устал, видимо, в пути. Солдат долго стоял, глядя на коня. Потом не вытерпел, тихонько позвал: Иза! Конь поднял голову, посмотрел на солдата. Затем напрягся, взмахнул гривой и — к нему. Широко распахнув ноздри, уткнулся в грудь солдату, потом положил на его плечо голову и затих. Посмотрел Егор, а из глаз коня капают слезы. И сам солдат уже не смог удержать слез. Иза, Иза! Ты ведь животное. Но если и ты понимаешь горе-печаль, что уж тогда говорить о человеке.

 

 

В БРЯНСКИХ ЛЕСАХ

 

1

В 1943 году, летом, бригаду перебросили на Брянский фронт. После успешных боев под Курском и Белгородом советские части, подминая фашистов, перешли в наступление. На запад двинулся и Брянский фронт. Перед бригадой поставили задачу: прорвать фронт и закрепиться на новых рубежах.

Вначале всё шло по плану. Около часа гремели пушки, «катюши», минометы, после чего на фашистов бурей понеслись танки. Затем танковые батальоны и рота, вооруженная противотанковыми орудиями, пошли в одном направлении. А стрелковый батальон повернул в лес. Против вражеских танков остались только гранаты. Но ввязываться в бой строго запрещено. Нужно идти вперед и вперед через дремучий лес. Сто двадцать верст. Потом окопаться. Так батальон простился с бригадой.

Егор в то время был заместителем комсорга бригады. Но в бою, в первый же день, комсорга, лейтенанта Магоню, ранило. Егор остался за него. Как только зашли в лес, его отыскал замполит.

— Ефремов, — сказал он, — пойдешь позади батальона. Следи, чтобы никто не отстал. Если что, донесешь по цепочке.

— Понятно!

Солдаты шагали по просекам и непроторенными путями. Иногда плутали. Тогда им помогали звериные тропы. Эти тропы приводили либо к водоемам, либо на опушки. Встречались и маленькие деревушки, по десятку дворов. Печально стоят они: окна забиты досками, огороды заросли сорняком. Человеческих следов не видно. Но всё равно чувствуешь — люди где-то близко, далеко не ушли. Они в лесах, в партизанских отрядах.

И в Удмуртии много красивых лесов. На картинах Ивана Шишкина леса похожи как раз на те, что раскинулись в южных землях удмуртов. Но всё равно брянские леса удивили солдата. Об этих местах он кое-что уже знал. По прочитанным книгам и по стихам родившихся здесь известных русских поэтов А.К.Толстого и Ф.И.Тютчева. Егор вспомнил строчки из письма Толстого: «Если бы вы знали, как красивы здесь места в летнюю и осеннюю пору: леса раскинулись верст на пятьдесят, лощины и овраги похожи на необычные картины. Такую красоту я еще нигде не встречал. Осень, особенно нынешняя осень, всю землю покрыла желто-красными, золотыми красками. Глядя на разноцветье, слезы выступают».

Но леса эти больше всего прославились в войну — партизанским движением. Слава эта прокатилась за океаны.

Сосны и ели, дубы, клены и березы, кажется, до небес дотягиваются. Никогда здесь тихо не бывает — в вышине, в кронах деревьев, постоянно раздается шум и шепот. Лучи света редко достигают земли.

Солдаты будто забыли войну — фронт остался далеко позади. Не слышен грохот пушек. На третий день вышли на большую опушку. Целое поле. Около леса — деревня. Домов пятьдесят. В деревне ни одного человека не видать. Под солнцем августа качаются созревшие хлеба, в огородах вянут спелые овощи. Поступил приказ: остановиться на привал. Батальон в поход вышел без полевой кухни, взяли только сухие пайки. Но в вещмешках солдат еды вдоволь. Перед тем как завернуть в лес, батальон встретился с обозом врага. После короткого, но жаркого боя обоз перешел в руки бригады. Богатые припасы оказались к месту.

Погода прекрасная, августовское солнце льет теплые лучи. Тихо. Даже ветер куда-то скрылся отдохнуть. Солдаты присели кто на лужайке, кто на бревна под окнами, открыли вещмешки. Егор подозвал удмуртского товарища Ваню Сысоева. В запасном полку ребят из удмуртских краев было много. Расстались в Гороховецком лагере. Остальных разбросала война. Некоторые погибли или были ранены. В роте удмуртов осталось двое — Егор и Ваня из Ярского района. Присели на бревно.

— Что это, Ваня, может, война окончилась?

— Да уж, окончится. Сердце мое что-то не на месте. Чувствую, поход добром не кончится.

— Может и такое быть. Война добро не приносит. Ее злое дыхание, наверное, и до Яра докатилось.

— Знаю — голодают. Письмо получил: поля на себе пашут.

— И у нас лебеду едят. И дрова на себе таскают. Ох, всетерпеливые матери и сестры наши! Тяжесть войны больше всего на них обрушилась. Сами голодные, а кормят целую армию, много миллионов солдат. Может, после войны уже увидят хорошую жизнь?

— Увидят разве? Снова стоящие у руля ополчатся на крестьян. Один: «Давай-давай!», другой: «Дай-дай!»

Сысоев много разговаривать не любит. Запинаясь говорит. А петь любит. Тогда и язык не заплетается, слова сами льются. Вот и сейчас, развязывая вещмешок, он начал про себя тихо петь:

 

Мама, наверное, печь истопила,

Из трубы, наверное, дым повалил.

Вышла, наверное, за порог и,

Наверное, «сын возвращается» говорит.

 

Отец, наверное, коня покормил,

И вороного, наверное, запрягает.

В дугу, наверное, колокольчик повесил и,

Наверное, «сына встречу» говорит…

 

— Эх, Егор! Доживем ли мы с тобой до возвращения?

— Кто же это знает, Ваня! Путь наш еще длинный.

А кругом сейчас тихо. Грустят бесхозные дома, тихо шепчутся высокие дубы и березы. Такую тишину окопные солдаты давно уже не припомнят.

Наверное, эта тишина успокоила и командиров, и солдат. Солдаты, наевшись, разбрелись под тень садов, прилегли на траву, некоторые взялись чай заваривать. Солдат не забывает о войне, пока врага не победит, но ведь и он хочет немножко расслабиться. К примеру, как сегодня. Пушки не грохочут, дождь не идет, солнце светит, и сыты. Красота! Вдруг в это блаженное время кто-то закричал: «Танки!» Этот крик как гром среди ясного неба прогремел. Вмиг весь батальон был на ногах. Действительно, по пшеничному полю в сторону деревни двигаются танки с крестами, за ними — автоматчики. Откуда они появились? В бой вступить с автоматчиками сил хватит. А против танков? Даже противотанковых орудий нет. И гранаты рассчитаны только на пехоту. Связав по пять-шесть гранат, наверное, можно будет пустить их против танков. Но ведь и этих гранат совсем мало. Когда прорывались через линию фронта потратили, когда брали вражеский обоз. А танки (их пять) всё ближе и ближе. Стреляют. Снаряды уже рвутся на улице, в огородах.

Вступать в бой батальону категорически запрещено, у него другое задание. Но непредвиденные обстоятельства заставляют это сделать — фашисты уже окружают деревню. Танки, ломая изгороди, лезут в огороды.

Рыть окопы поздно. Солдаты попрятались в канавы, в картофельные борозды. Егор и Ваня легли за старой баней. В руках у Сысоева карабин, у Егора — автомат.

— Иван, гранаты остались?

— Одна еще есть.

— Давай быстрее, у меня — три.

Егор связал четыре гранаты вместе и отдал Сысоеву. С карабином против автоматчиков долго не повоюешь. Кроме того, Сысоев здоровее — он прямее кинет связку в танк. Один танк прямо на них прет, вот-вот угол бани своротит. В это время Сысоев вскочил и бросил гранаты в сторону танка. Взрыв, и танк с баней окутались клубами дыма, затем — огня. В других огородах тоже горят танки. В бой пустили станковые и ручные пулеметы. Вражеские автоматчики не выдержали, легли, затем побежали обратно. Немецкие солдаты подниматься в атаки без танков не часто осмеливались.

Прозвучал приказ: немедля в лес! Хорошо хоть он в двух-трех сотнях шагов. Задворками, по ивняку солдаты ринулись в лес. Часть командиров предложили продолжить бой. Действительно, около затерявшейся в лесу деревни вражеской силы много не будет. И танков, наверное, уже нет. И солдаты не прочь продолжить бой: «Нужно уничтожить врага!» Но комбат Гончаренко твердо сказал: «Вперед! Дойдем до места, чем будем сражаться? Вот и здесь сколько боеприпасов израсходовали».

Батальон вновь двинулся в путь. Наступил пятый день запланированного похода.

 

2

Фашисты, оказывается, действительно боятся партизан — вдоль дороги лес повырублен метров на сто. Но вырубки уже покрылись кустарником и зарослями малины. Поперек дороги тянется овраг, по оврагу течет небольшая речка. Вода в речке как лед холодная. По оврагу растут ольха, смородина, малина.

Первая рота и автоматчики начали рыть окопы в версте от остальных. Вторая стрелковая рота стала укрепляться не дойдя ста метров до оврага. Минометчики остались без мин, поэтому их соединили со второй ротой. Егор с Иваном окапывались рядом. Про своих забыли, видимо, и наши, и немцы. Вокруг никого. Судя по карте, где-то рядом деревни Каменка и Матрёновка. Но и оттуда не слышно ни звука.

Кругом тишина. На земле хозяйничает август. Зреют плоды и ягоды. Словно и войны нет. Солдаты рвут малину. И тут чуть ли не в самый окоп въехал немецкий мотоциклист. Понятно, его взяли. Но больше малиной солдаты уже не увлекались. Назавтра с восточной стороны послышался гром. Значит, фронт близко. А боеприпасов мало. В автомате Егора осталось четырнадцать патронов. Заверили, что боеприпасы доставят на самолете. Уже проходит неделя, а самолета не видать.

На восьмой день Егор стоял в карауле, потом, разбудив Ваню, лег спать на дне окопа. То ли успел заснуть, то ли нет, Сысоев уже будит:

— Вставай быстрей! Немцы!

Действительно, за оврагом на холме творится что-то неладное. Весь холм окутан дымом, трещат автоматы и пулеметы, с грохотом рвутся снаряды. Чуть погодя в клубах дыма показались немецкие танки и самоходные орудия. На танках — автоматчики.

Роты начали отстреливаться. Но против танков разве долго устоишь с одними винтовками и автоматами? Кто-то крикнул: «Не стрелять!» Правильно. Нужно подождать тех, кто окопался впереди. Но вместо них из оврага и зарослей малины показались немецкие автоматчики. Они подходят всё ближе, уже слышно их дыхание. Танков пока не видно. Они тарахтят внизу — наверное, застряли на дне, в болоте. Командир роты капитан Черкаско крикнул:

— Стреляйте, пока патроны не кончатся, потом отходите в лес!

Сысоев уже вылез из окопа. У Егора в автомате остался один патрон. Он тоже выскочил и побежал в заросли кустарника. Кто-то крикнул: «Бегите влево от дороги!» Солдат повернул, но его опередили немцы — они уже в тылу роты. Егор повернул вправо. В это время солдат, бегущий впереди него, взмахнул рукой и упал. Прошептал: «Братцы, не оставляйте меня». Подняв раненого, Егор потащил его в заросли. Залегли в болотистом месте, в камышах. Сзади прозвучала автоматнаяочередь. Пули срезали верхушки камыша. «Погибнем, наверное, оба», — с грустью подумал Егор. Но стрелявших больше не было. Продвигаясь по болоту ползком, сквозь камыши, он вытащил раненого товарища в лес. Тот стонет, встать не может, просит пить. Но откуда взять воду? И фляга, и шинель, и вещмешок остались рядом с окопом. К счастью, пожилой солдат мешок свой не бросил, и фляга при нем. Но вместо воды во фляге оказался ром — трофей из немецкого обоза. Сам глотнул и дал глотнуть товарищу. Запили позеленевшей болотной водой. В укрытии провели ночь. А перед рассветом раненый умер. Егор похоронил его там же, на краю леса, под березой. Брянский лес, охрани сон еще одного солдата, сбереги его могилу!

 

3

И остался Егор в лесу один. Что делать, куда податься? Влез на высокую сосну. Сверху увидел: по дороге на запад тянется множество машин, танков, обозов. Вдоль дороги в спешке движется немецкая пехота, поднимая пыль. Значит, где-то им от наших крепко досталось. У Егора один патрон еще есть. Эх, пальнуть бы! Но кто знает, что его впереди ждет? Возможно, в другое время этот патрон очень кстати придется. Сверху же услышал грохочущие звуки. Прикинул: до передовой около версты будет. Слез с сосны и направился в лес в сторону востока. С собой захватил вещмешок и плащ-палатку умершего товарища. Поискал патроны — не нашел.

Часа через два вышел на какую-то поляну. Посреди стоит высокая сосна, под ней развалившаяся телега. Невдалеке — заброшенная землянка. На покосившейся двери надпись: «Спать здесь опасно! Будьте осторожны!» Солдат и не думал останавливаться. Покружив немного возле телеги, обнаружил патрон от противотанкового ружья. В голове промелькнула мысль. Достал из сумки карандаш, нашел бумагу. Написал: «Я… (вывел фамилию, имя, отчество) в августе 1943 года заблудился в этом лесу. Недалеко похоронил товарища. На могиле поставил столб, надписал имя, отчество и фамилию солдата. Эта могила находится к западу от деревни Матрёновки в трех-четырех верстах. На дороге погибли и другие мои товарищи. Нашедшего это письмо прошу сообщить в Удмуртию…» — и указал адрес брата. Затем, достав пулю из найденного патрона, высыпал порох и сунул туда бумагу. Пулю вставил обратно. Углядел в стволе сосны небольшое дупло и сунул туда патрон. Пусть лежит. Может, найдет кто когда-нибудь и пошлет весточку в родную деревню.

А теперь что делать? Небо покрылось черными тучами. В толщу леса солнце и днем редко заглядывает, а теперь вовсе стало сумрачно. Не поймешь, где юг, где восток. К тому же ни еды, ни питья нет. По заросшим мхом стволам кое-как определил направление. Зашагал вглубь леса. Шел до вечера, спотыкаясь, падая. Совсем уже было выбился из сил, как перед глазами вновь показалась поляна. Повеселел солдат. Но что это? Посреди поляны растет сосна, под сосной — развалившаяся телега, неподалеку — землянка.. Оказывается, вышел на прежнее место. Эхма, хоть плачь! Залез солдат в землянку и, устроившись на пожелтевшей хвое, уснул.

Когда проснулся, сквозь щель в двери увидел свет. Значит, проспал до утра. Всё тело болело как от побоев, во рту сухо. Сначала Егор не мог вспомнить, где он. Потом понял — в землянке. Подойдя к двери, сквозь щель выглянул наружу. Там светло, тепло и солнечно. Осторожно, с опаской открыл дверь. Вдруг услышал твердый голос:

— Руки вверх!

Егор прыгнул обратно, схватил автомат. Нет, так просто его не возьмут, у него есть еще один патрон.

— Ну, выходи быстрей! Не чужой, наверно, — послышалось снаружи.

В дверь увидел — около землянки человек десять с автоматами.

— Кто? Откуда?

Егор достал документы. Стоявший ближе всех мужчина с черной бородой, увидев красноармейскую книжку, засмеялся:

— Так и знал, — потом сказал солдату: — Ваши уже у нас. Мы — партизаны.

Так Егор оказался в партизанском отряде. Встретился с девятью товарищами. Среди них командир взвода лейтенант Коршунов. Но особенно Егор обрадовался, когда увидел друга, Ивана Сысоева.

 

4

А фронт всё ближе и ближе. В небе всё чаще стали появляться советские самолеты По вечерам и по утрам слышен уже грохот боев.

Однажды разведчики донесли, что в Матрёновке немцы. Кроме пехоты, там расположилась артиллерия и около десятка машин с обозом. Посреди деревни стоят три танка и две бронемашины. Драться с фашистами у партизан и примкнувших к ним солдат сил не хватает. А боеприпасы есть. Если посмотреть по карте — Матрёновка со всех сторон окружена лесами. Только дорога, что ведет к деревне, разделяет их. Значит… Значит деревню нужно тихо окружить ночью. Что будет потом, покажет бой. Иногда и малой силой побеждают. Нужно только всё точно рассчитать. Командиры так и поступили. Разбили всех на четыре группы. После обеда направились в сторону деревни. В лагере остались женщины, старики и дети. Но на войне всякое бывает. Поэтому несколько партизан остались их охранять.

Солдат объединили в одну группу под началом лейтенанта Коршунова. Им было приказано выйти на дорогу с западной стороны. Оттуда уже незаметно зайти в деревню.

От разведчиков стало известно, что пехота врага стоит также и в соседней деревне Каменке. Одна группа партизан с автоматами и пулеметами была направлена туда.

Когда солдаты подошли к месту, было еще светло. Деревня Матрёновка хорошо просматривается — до нее меньше полверсты. Но обстановка изменилась. Танки и броневики переместились к краю деревни. Значит, и план боя меняется. Теперь против этой техники должны выступить солдаты.

По улице вышагивают патрульные, возле танков стоят часовые. Но к деревне незаметно приблизиться можно — местность неровная, кругом кусты и высокая трава.

Нужно только подождать темноты. А ожидание — тяжелая вещь. Особенно нестерпимо бывает перед боем. Что впереди? Об этом не думай, солдат! Пока живой, думай о живых и о жизни. А доля твоя никуда не убежит, она ходит с тобой рядом. Сегодня ты понимаешь: если не подбить танки, живым отсюда не выберешься. Или они, или ты! Боеприпасов теперь полно: есть и противопехотные, и противотанковые гранаты, бутылки с горючей смесью. Кроме этого группе дали еще легкие станковые и ручные пулеметы.

Наступила ночь. Ползком двинулись к деревне. Что ж, бойцам не привыкать: ни одна ветка не хрустнет, ни один сук не треснет. Немцы по ночам любят ракеты пускать. Но сегодня почему-то тихо. Боятся, видимо, наших самолетов.

Вот и околица. Пять солдат двинулись к танкам и броневикам, двое — в сторону часовых. Патрули взяты на пулеметную мушку. Теперь нужно подождать общего сигнала — должны загореться две красные ракеты. А сигнала всё нет и нет. Терпение на исходе, сердце неистово колотится, вот-вот взорвется в груди. Что-нибудь случилось разве? А деревня спит спокойным сном. Только патрули тенью ходят по улице туда-сюда. Но вот за деревней в черное небо взметнулся красный огонь, за ним другой. Сразу же полетели гранаты, темная ночь взорвалась громом. Танки вспыхнули пламенем. Кругом раздались пулеметные и автоматные очереди.

В эту ночь из Матрёновки и из Каменки ни один вражеский солдат не смог уйти, ни одна вражеская машина не сдвинулась с места. А под утро в деревню вошел советский гвардейский полк.

 

5

Дорога перекрыта жердью, на ней доска с надписью: «Хозяйство Юдина». Стрелка указывает, где это хозяйство можно найти. Юдин — командир танковой бригады. По указанной стрелке солдаты, попавшие в партизанский отряд, нашли штаб бригады, тыловые части. Из леса один за другим стали выходить солдаты других рот. Мало их, очень мало. И танковые батальоны тоже поредели. Целой осталась лишь противотанковая батарея — она в тыл врага не ходила.

На месте Егор тщательно почистил автомат, зашил-заштопал порвавшуюся гимнастерку, выстирал всё в речушке, потом и сам искупался. С радостью подумал: «Будем, наверное, здесь долго стоять, отдохнем. Пополнение не скоро прибудет. От бригады одно название осталось, с ней не повоюешь». Но ошибся. На третью ночь прозвучала тревога. Приказ: быстро двигаться до реки Десны.

Погрузились в машины, на танки. К рассвету бригада была у Десны. По понтонному мосту переправились на другой берег. Окопались. Там уже узнали, что одна пехотная часть попала в тяжелую ситуацию, отступает к реке. А с холма с грохотом спускаются вражеские танки. Из окопа в окоп понеслось: «Тигры!». Егор посчитал: выплевывая огонь, движутся восемь танков. Из них три «тигра». Всё ближе и ближе. За ними — автоматчики. Вражеские снаряды уже рвутся рядом с окопами и дальше, в воде. Разбило понтонный мост. У Егора в груди похолодело. Есть у него противотанковые гранаты, но разве можно ими подбить «тигра»? Егор такие танки видит впервые. Но вот оживилась противотанковая батарея, что стояла на левом фланге у края оврага. Залп! Один «тигр» закрутился на месте. Из леса показались наши Т-34, стали стрелять. Второй «тигр» вспыхнул огнем и покрылся дымом. Горят еще четыре танка. Третий «тигр» повернул назад и скрылся за холмом. Но с холма успел еще сделать залп в сторону противотанковой батареи. Снаряд оказался смертельным: одна пушка разбита, погибли артиллеристы и командир батареи. Враг отступил, бой закончился. Солнце, выглянувшее из-за туч, с жалостью посмотрело на истоптанное и истерзанное пшеничное поле. Но Егор ничего этого не видел. Присев у своего окопа, дрожащими руками свернул самокрутку и закурил, затем шепотом промолвил: «Господи! И на этот раз я живой остался».

* * *

Да, Егор, сегодня ты опять остался живой. Помолись за это святой своей земле, товарищам — и погибшим, и живым. Сегодня ты уцелел. Но до конца войны еще ой как далеко. Теперь ты возмужал, окреп, вырос. Никому не ведомо, что будет впереди. Может, и живой вернешься. Солдат живет внутри огня. Война у него и в крови, и в мускулах. От нее не убежишь и во сне. В неспокойных своих снах Егор видел коней. Черных коней. Может, это и не кони были? Может, на землю спустился дракон из страшной сказки. В старину люди рассказывали: вырвется из железных пут дракон, появится на грешной земле. Огонь и дым из ноздрей выжжет всё живое. Но во сне солдат дракона не видел. Видел коней. Откуда же они пришли, черные кони? Страшную весть о начале войны принес деревенский парнишка. Он прискакал на черном коне. По лесу, ища брата, скакал на черном коне уходящий на фронт мужчина. Потом Иза. Черные кони, неспокойные сны! Может, это сама война?!

 

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА

 

В завершение расскажу еще один тяжелый случай, в который я попал. Тогда мне помог земляк, Ваня Сысоев из Яра.

В свободное время нас учили стрелять из танкового пулемета, противотанкового ружья и пушек. Знакомили с танками. Больше трех лет я воевал в танковой бригаде вместе с Ваней Сысоевым. Когда в экипажах не хватало бойцов, их укомплектовывали молодыми солдатами из других рот. Ставили только заряжающими. Однажды в Т-34 оказался и я. Заряжать — дело нехитрое: по приказу командира в казенник пушки толкаешь нужный снаряд. Только руку успей убрать — пушку при выстреле назад отбрасывает, чуть замешкаешься — останешься без руки.

Едва вступили в бой, вражеский снаряд накрыл нас, танк начал гореть. Внизу танка люк. В него и спустились. Хорошо, местность оказалась неровной. Ползем к нашим позициям. Отползли уже на пятьдесят метров. Смотрим — нет радиста-пулеметчика. Погиб, наверное. Командир танка посмотрел на меня и крикнул: «А ну назад, к танку! Вернись за пулеметом!» Что поделаешь, приказ надо выполнять. В танковых частях был непреложный закон: пулемет никогда в танке не оставлять.

Но машина уже охвачена пламенем. Не успел подползти поближе — танк взорвался. А я, кажется, потерял сознание. Хорошо, что заметили меня Ваня Сысоев с товарищами. Они и спасли.

Уже в конце года я попал в другую, 254-ю танковую бригаду. Бригада хоть и воевала, но один батальон был учебным. Оттуда я вышел возмужавшим, настоящим танкистом, радистом-пулеметчиком. А Ваня Сысоев стал механиком-водителем. Но вскоре наши пути разошлись. Об этом я и сейчас жалею.

После войны я с ним встречался в Ижевске два раза. Здоровье у него было подорванное. И вскоре он умер.

Ох, война, война! Когда ее не станет на земле?!