ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ
БЛАГОДАРНОСТЬ
Он пешком пришёл в соседнюю деревню, до которой было километров двенадцать. Очень ему выпить хотелось, а в родном селе никто не давал денег в долг, и угощать спиртным просто так перестали. Вот и потащился он в ясный августовский денёк к Верке. Та – баба пронырливая, такая из-под земли достанет если не водки, то самогона, на худой конец, – технаря.
Вышел он с утра пораньше, чтобы по холодку дойти, но денёк выдался по-настоящему летний: уже часам к десяти стояла такая жара, что он весь покрылся потом, несмотря на то, что шёл без рубахи.
На подходе к дому Верки он почувствовал себя разбитым и несчастным. Ему хотелось скорее спрятаться в сумеречной прохладе деревянного дома, и ещё – получить ковшик прозрачной, ледяной воды, такой, чтобы зубы сводило от холода.
Но на двери знакомого дома висел замок. Он уставился на него и никак не мог понять, откуда тот взялся на двери, что никогда не запиралась ранее. Где-то на краю сознания мелькнула мысль, что Верка, может, скрывается от кредиторов, потому и сидит взаперти.
Он обошёл дом, одиноко стоящий на участке, поросшем сорной травой, – хозяйка себя не утруждала работой. Даже трое ребятишек не могли заставить мать обзавестись хозяйством или посадить огород. В одном из давно немытых окон с выбитой нижней фрамугой он увидел семилетнего мальчишку – старшего сына Верки. Тот стоял у окна и смотрел на него огромными грустными глазами.
- Где мать?
- Два дня как уехала… – голос мальчика тих и бесцветен.
- Куда? С кем? – ему не верилось, что зря проделал такой путь.
- С дяденьками – камазистами.
- А вернётся когда? – так не хотелось расставаться с надеждой.
- Не знаю.
Можно повернуться и отправиться на поиски спиртного в другом месте, но что-то было в этом мальчишке, что держало, не позволяло ему уйти. Он взглянул на ребёнка внимательно.
- Ты один что ли дома?
- Нет. С Машкой и Пашкой, – охотно ответил мальчик. – Они спят… Плакали-плакали и уснули…
- А чего плакали? Ты их что ли обидел? – строго спросил он.
- Нет, – поспешил внести ясность ребёнок, – они есть просили. А нечего…
- Как нечего? – он опешил. – Вам мать, что, ничего не оставила?
Было видно, что мальчик колеблется – не хочет подводить мать, но взрослый проявлял к нему настоящий интерес, и он решил сказать правду.
- Оставила банку варенья и булку хлеба, – виновато пряча взгляд, буркнул ребёнок тихо. – Мы их сразу съели…
- Так вы что, голодные два дня просидели? – недоверчиво спросил он, но, взглянув ещё раз в бледное личико ребёнка, сам нашёл ответ. – В лес бы сходили, ягод хотя бы набрали, грибов…
Мальчик отвернулся от него и, разглядывая что-то внутри дома, быстро произнёс:
- Мамка нас заперла, чтобы мы по деревне не ходили, есть не просили, её не позорили…
Внутри его закипала злость на Верку: и уехала не вовремя, и детей голодных бросила на верную гибель, не оставив им ничего из продуктов. Теперь уже он твёрдо знал, что не уйдёт, пока не поможет детям.
- Где тут у вас можно топор найти? – он огляделся.
- А тебе зачем? – в глазах мальчика мелькнул страх. Он поспешил успокоить ребёнка:
- Да вот замок сорву, выпущу вас на свет божий. Мальчик не смог сдержать радости:
- Под крыльцом топор наш лежит. Только он тупой.
- Острый нам и не нужен, – уже на ходу бросил он.
Топор действительно нашёлся под старыми, гнилыми досками крыльца. Пришлось немного повозиться, прежде чем вытащить пробой из двери вместе с висевшим на нём замком. Он вошёл в дом.
Ранее, бывая у Верки всегда в хорошем подпитии, он никогда не обращал внимания на убогость обстановки.
В этот раз, на трезвую голову, ему в глаза сразу бросилась нищета семьи – некрашеный, сколоченный из неровных досок стол, пара табуреток, железная кровать с железной сеткой без матраса, куча какого-то тряпья, сваленная прямо на полу в углу единственной комнаты. На столе пустые консервные банки и железная кружка. Почему-то подумалось, как же должны быть голодны дети, что даже крошек на столе нет.
На стене прибита полка из досок, на которой стоит несколько видавших виды щербатых тарелок, стакан, с крупной, серого цвета, солью и чёрная, от копоти, кастрюля.
На кровати, ничем не застеленной, на металлической сетке спали двое полуголых ребятишек. Оба одеты в длинные женские кофты. Оба с нечёсаными, спутанными волосами. Не разобрать, кто из них Машка, кто Пашка.
- Что же мне с вами делать? – произнёс он, глядя на мальчика.
Надо было накормить голодных детей. И он уже знал, как это сделает.
- По соседству с вами кто живёт?
- Баба Катя, – с готовностью откликнулся ребёнок. – А с другой стороны – Ивановы. Они сами злые, и собаки у них злые…
- А у бабы Кати есть собака?
- Есть Шарик, но он добрый. Баба Катя его не на цепи держит. Он почти всё время возле дома бегает. Я иногда с ним играю.
- Вот и хорошо. А кто ещё у бабы Кати есть?
- Никого. Она одна живёт.
- Что, и никакой живности не держит?
- Никакой. Только куры…
- Вот и хорошо. Ты сходи-ка, поиграй с Шариком, а я посмотрю, чем вам помочь можно.
Мальчика уговаривать не пришлось. Он заправил в штаны мешком висевшую на нём старенькую женскую футболку и убежал на улицу.
Немного выждав, он сквозь заросли бурьяна пробрался к изгороди огорода бабы Кати, перемахнул через забор и прошёлся по грядкам. Отыскав стоявшее тут же, на огороде, старенькое ведёрко, вилами, так удачно оказавшимися прислоненными к стене баньки, накопал картошки, выдернул кочан капусты, несколько головок чеснока, свёклы, моркови.
Все овощи он аккуратно перетащил через забор и занёс в дом. Малыши продолжали спать. Старшой малец ещё не вернулся. Он засунул за пояс топор и вернулся на участок бабы Кати.
Теперь, пройдя огород, он через калитку проник в ограду дома. Остановился. Прислушался. Было тихо. Собаки не было. Бабы Кати, видимо, тоже. По двору гуляли четыре рыжие курицы и белый петух.
Он кинулся к курице, что была ближе других к нему, упал прямо на неё, ухватил за горло обеими руками.
Поднялся переполох. Куры закудахтали, забегали по двору. Петух замахал крыльями, закричал, подскакивая вверх и опускаясь на землю.
Не обращая никакого внимания на шум, он ловко свернул пойманной курице голову и тем же путём, что пришёл, ушёл в дом Верки. Тут же отрубил курице голову, вместе с кожей прямо топором счистил с неё перья, выпотрошил.
В это время с улицы вернулся парнишка, которого он сразу же послал принести воды с колонки. После этого они вдвоём чистили и резали овощи.
Мальчишка, косо поглядывая на своего спасителя, засовывал в рот большие куски свёклы, моркови, капусты и, не жуя, глотал, насыщая свой детский организм. Он в начале ещё пытался уговаривать ребёнка подождать, когда сварится борщ, но поняв, что это бесполезно, оставил пацана в покое.
Вскоре жарко топилась печь, а на ней в кастрюле варился борщ со свежей капустой и курицей.
Когда по дому поплыли аппетитные запахи варёной курицы и капусты, проснулись малыши. Они не успели даже и слова произнести, как были усажены за стол перед дымящимися тарелками с супом.
После обеда пришло всеобщее опьянение от жирной, сытной пищи. Они вчетвером, весело смеясь, распевали какие-то песни, прыгали по дому, исполняя танец дикарей, вернувшихся с удачной охоты. Все были счастливы. Впервые за много лет ему было хорошо без спиртного.
Лишь поздно вечером, ещё раз накормив борщом детей и уложив сытых малышей спать, он собрался идти домой. Старший сын Верки пошёл его проводить до конца деревни. Шли молча по спящей улице. У последнего дома он остановился.
- Дальше не ходи, а то одному страшно будет идти назад.
- Я не боюсь. Можно ещё чуть-чуть тебя провожу? – глаза ребёнка с мольбой смотрели на него.
- А не боишься, что Машка или Пашка проснутся, а тебя нет? Они ведь испугаются без тебя…
- Не-а-а. Они теперь до утра спать будут.
- Всё ж таки не надо, не ходи дальше. Иди домой.
Мальчик повернулся, чтобы идти, но, вспомнив что-то, опять вернулся к нему.
- А мамке что сказать, когда она вернётся? Кто приходил?
- Скажи, что был дядя Вася с Красной Зари… Спокойной тебе ночи! Беги, пострелёнок! Я постою, посмотрю, чтоб тебя кто не обидел.
- Спокойной ночи! – и мальчишка уже мчался по улице назад к своему дому.
Отбежав на приличное расстояние, он остановился, обернулся и срывающимся голосом прокричал:
- Спасибо, дядя Вася!..
- Да за что спасибо-то?
- За борщ спасибо! – мальчишка договаривал эти слова уже на бегу.
Он улыбнулся и зашагал в свою деревню. Впервые за много лет на душе его было покойно и радостно.
А на следующее утро к нему нагрянули сотрудники милиции. Едва переступив порог, участковый спросил:
- Был вчера у Верки?
Отпираться не имело смысла – чуть не вся деревня видела, как он шёл к её дому.
- Был.
- И кур ты воровал?
- Не кур, а всего одну, чтобы Веркиных сопляков накормить…
- Накормил. Теперь сам будешь за государственный счёт кормиться…
- Что, за одну курицу и сразу посадят? – не верилось ему.
- А ты забыл, что у тебя уже есть условное наказание?
А ведь и впрямь забыл! Забыл, как по дурости украл у своего соседа два мешка зерна и продал их за бутылку технаря. На другой день также пришла милиция…
Но теперь другое дело – он же детей накормил. Верка – стерва, бросила их голодными. Они умереть могли бы, если б не он…
- Кража остаётся кражей, – спокойно объяснил ему участковый Лыков, – потерпевшая сказала, если б ты попросил, она бы тебе так дала и курицу, и овощи, и крупы ещё в придачу… А ты, как бандит какой, средь бела дня обворовал одинокую старуху и надеешься на снисхождение… Не будет снисхождения! Собирай вещички, в СИЗО поедем!
И была камера в изоляторе временного содержания, потом – в следственном изоляторе… Затем настал день суда.
Он знал, что всё произойдёт быстро и мирно: вину он признал полностью, несмотря на то, что потерпевшая заявила о пропаже двух куриц (кто знает, может и впрямь вторая курица потерялась, когда он ловил первую: от испуга перелетела через забор, а там – собака).
Но никак не ожидал того, что произошло. Переступив порог суда, первое, что он увидел – большие грустные глаза старшего Веркиного сына. Мальчик стоял умытый, причёсанный, одетый в чистую одежду, и в руках держал чёрный полиэтиленовый пакет. Рядом с ним стояла маленькая, сухонькая старушка в белом платочке.
Пацанёнок бросился к нему, обхватил ручонками его бёдра (выше не достал) и заговорил быстро-быстро, словно боясь, что его сейчас перебьют:
- Мы с бабой Катей гостинец тебе привезли, – и протянул пакет. – Там курица варёная. Это баба Катя тебе сварила… Ещё булка хлеба… И пачка сигарет… Говорят, в тюрьме завсегда надо сигареты иметь…
Он прижал к себе парнишку и гладил его по волосам обеими руками, скованными наручниками. Защипало глаза. Защемило сердце. У него, тридцатипятилетнего мужика, мог быть свой такой сын. И от этой мысли злющая тоска его охватила: жизнь свою угробил, утопил в спиртном. Захотелось выть от безысходности.
Словно прочтя его мысли, старушка – потерпевшая – подошла, забрала ребёнка и, подняв на него свои добрые, чистые глаза, сказала: «Жизнь не кончилась… Мы тебя ждать будем!»
Он не смог удержать непрошеную слезу. Отвернулся и пошёл скорей мимо…
ЛЮБВИ ВО ИМЯ
Мир устроен всё же очень странно. В нём удивительным образом уживаются добро и зло, любовь и ненависть, душевность, готовность дарить себя другим людям и равнодушие, чёрствость. Меняются времена, род людской преображается и от поколения к поколению становится более разумным, окружающая жизнь приобретает новые очертания, а чувства остаются неизменными. Как правило, любовь рождается, живёт и умирает или возвышается до бессмертия, следуя одним и тем же законам (впрочем, это касается и ненависти, равнодушия, чёрствости).
И ещё – остаётся неизменным это зыбкое равновесие между добром и злом…
В жизни каждого человека бывает такой короткий миг, когда кажется, что равновесие это нарушено, и вся сила накопившегося зла обрушивается на тебя. И только сила любви и добра помогает выстоять, выдержать этот натиск и победить…
Так случилось и с Андреем Звягиным. Никогда, ни до, ни после этого дня, он не ощущал себя защитником сил добра, любви, когда только от него, от его поступков зависела надёжность этой хрупкой грани, разделяющей добро и зло.
Ничто в тот день не предвещало беды. Наоборот, всё было как обычно. Ежедневные домашние дела сельского жителя: завтрак, хлопоты по хозяйству – корова, свиньи, куры – требуют внимания и заботы.
В отличие от деревенских мужчин, своих соседей, Андрей сильно любит жену, потому и старается помочь ей во всех делах. Ему не стыдно стирать бельё, готовить обед, полоть грядки в огороде, вместе с женой кормить скот, доить корову. Он считает, что его мужская гордость и честь нимало не страдают, а жене – ощутимая подмога.
Вместе с женой Андрей возился в стайке, когда увидел, как она, громко ойкнув, стала заваливаться на бок. Не раздумывая, он бросился к ней. И подскочил вовремя: ещё мгновение – и она повалилась бы прямо под ноги корове.
Он подхватил жену на руки и вышел из стайки во двор на свежий воздух. Широко распахнутыми глазами жена смотрела на него. И столько боли было в этом взгляде! Боли, страха и мольбы. Она молила его о помощи. Пыталась что-то сказать, но изо рта вырывались лишь непонятные звуки, в которых невозможно было разобрать ничего, похожего на слова.
Муж осторожно занёс её в дом и аккуратно устроил на диване в большой комнате. Игравшие здесь дети, увидев маму, бледную и неподвижную, притихли и забились в уголок, словно пугливые мухи при виде страшного паука.
Сергей, устроив жену, бросился к телефону и вызвал «Скорую». После чего, уже более спокойно, мог воспринимать ситуацию. Зная, что жена в последнее время часто жаловалась на боли в сердце, он сделал вывод, что её нынешнее состояние связано с сердцем. Необходим приток свежего воздуха. Он распахнул окно и вернулся к жене.
Её вид напугал его: она была без сознания; губы, подбородок, мочки ушей, шея – всё потеряло свой естественный цвет и налилось синевой. На лице и груди чётко проявился рисунок – сеточка из мелких кровеносных сосудов. Из горла шёл страшный хрип. Рот женщины открылся, она судорожно ловила им воздух и никак не могла набрать его достаточное количество, чтобы сделать нормальный вдох.
Он приподнял её голову, подложив две подушки под спину, но состояние не изменилось.
Андрей смотрел на жену и чувствовал, как в него закрадывается леденящий душу страх – а что, если жена сейчас умрет… Нет! Он не желал даже думать об этом.
«Всё будет в порядке! – убеждал он себя. – Иного просто и быть не может! Всё будет хорошо! – и тут же с беспокойством выглянул в окно. – Где же эта «Скорая»?»
«Скорая» приехала на удивление быстро. Но его радость от этого сразу же померкла, потому что фельдшер, пожилая толстая женщина, взглянув на больную, равнодушно заявила:
- Я не в силах помочь Вашей жене. Везти её в город нельзя – не довезём. Да и вообще ей сейчас уже ничто не поможет. Если бы вы были люди верующие, я бы вам посоветовала позвать священника, но вы вряд ли в Бога верите… Поэтому ничем не могу помочь.
Сказав это, женщина развернулась, чтобы выйти из дома. Но хозяин загородил ей дорогу. Он встал, широко расставив ноги, лицом к ней, закрыв своей могучей фигурой входную дверь.
- Как это не в силах помочь?! – мужчина не мог до конца осмыслить того, что только что произнесла женщина – медик. Приговор, вынесенный ею жене, не принимался его душой. – А клятва Гиппократа? Вы же должны до конца, до последнего вдоха бороться за жизнь больного!
- О чём вы говорите! – она удивилась и возмутилась его непониманием. – Я ещё раз вам повторяю – ваша жена умирает, ей уже ничто не поможет. Я здесь просто лишняя.
- Нет! Вы так просто не уйдёте! – зло сверкнув обезумевшими глазами, он достал из-под дивана, на котором лежала умирающая жена, охотничье ружьё и направил его в сторону фельдшера.
- Я заставлю вас выполнить свой долг до конца, – мужчина взвёл курок, проверил, есть ли там патрон. Патрон был на месте.
- Быстро открывай свой чемодан! – в голосе Андрея зазвучал металл. – Что там у тебя есть сердечное – коли живо!
Видя, что он не шутит и действительно готов к тому, чтобы устроить пальбу, женщина открыла саквояж, в котором у неё находились лекарства и инструменты, достала фонендоскоп и измерила давление больной, послушала сердце. Мужчина нетерпеливо следил за каждым её движением. Непослушными трясущимися пальцами медик принялась перебирать лекарства, что были в её распоряжении.
- Я не кардиолог, не реаниматор… – пыталась она образумить мужчину, от которого в этот момент, она чувствовала, зависит её жизнь. – Могу что-то не так сделать…
- Да делай же хоть что-нибудь! – Андрей нетерпеливо повёл стволом ружья из стороны в сторону.
- Сейчас, сейчас… – фельдшер, наконец, нашла то, что искала. Взяв несколько ампул и одноразовый шприц, она разложила всё это на столе и начала набирать лекарство.
Дети, сидевшие в углу, не сводили глаз с рук медички, своим детским умишком понимая, что только от этой тёти, которая почему-то не хотела помочь их маме, зависит сейчас жизнь самого любимого и дорогого человека. От напряжения они не могли даже плакать.
А фельдшер уже вводила лекарство в вену больной. Словно понимая, что судьба всех присутствующих зависит от него, лекарство начало без промедлений действовать в организме молодой женщины. Медленно, очень медленно, но всё же синева начала отступать. Шея, мочки ушей, подбородок и губы сначала побледнели, а потом постепенно стали принимать обычную окраску.
Больная вздохнула, сначала неуверенно, поверхностно, а потом глубже, и, наконец, задышала полной грудью.
Жизнь женщины – матери двоих детей была спасена. Она открыла глаза и не до конца осмысленным взглядом обвела комнату. Увидев мужа, попыталась улыбнуться:
- Извини, я напугала тебя…
- Да что ты такое говоришь! Как я рад, что всё обошлось! – он наклонился к ней, незаметно задвинул ружьё под диван, и осторожно, чтобы не навредить жене, погладил её волосы. – Ты даже себе представить не можешь, как я испугался за тебя!
В это время фельдшер, видя, что угроза миновала, тихо собрала свой саквояж и, ни слова не говоря, покинула дом, где только что чуть не рассталась с жизнью.
Она прямиком поехала в милицию и написала заявление о привлечении к уголовной ответственности Андрея Звягина за покушение на её жизнь…
Андрея судили. Более четырёх месяцев он провёл в камере следственного изолятора. За это время он неоднократно возвращался мысленно в тот роковой день, каждый раз заново переживая случившееся, и пришёл к выводу, что, если бы потребовалось, он смог бы выстрелить в фельдшера, чтобы заставить её выполнить свой медицинский долг и помочь больной. Ради жены. Ради детей. Ради себя самого. Но, к счастью, этого делать не пришлось. И, выступая на суде, он сказал потерпевшей – медичке: «Мне жаль вас: неужели вам в детстве не объяснили, что добро всегда побеждает зло?!»
В конце концов, судебные власти разобрались и оправдали Звягина. Он вернулся к любимой жене и детишкам…
Эта история (в который раз!) заставляет задуматься о силе любви. Не каждый может совершить поступок, спасая жизнь другому человеку, но во имя любимого человека такие подвиги совершаются чаще. Только любовь способна защитить, спасти. Любовь… Самое величайшее чувство на земле. Самое непостижимое. Самое таинственное. Сколько поколений людей пытаются разгадать это чувство! И всё же вся наша жизнь основана и держится на любви. Поэтому и силам зла никогда не победить. Добро и Любовь – вечны!
ТЯЖЁЛАЯ НОША
В прокуратуру района Александр Григорьевич Войцевич пришёл к концу рабочего дня. Сильно сутулясь, виновато опустив глаза вниз, он вошёл в кабинет прокурора и сразу же от порога решительно заявил:
- Арестовывайте меня! Я убил человека!..
Прокурор оторвал взгляд от разложенных на столе бумаг, посмотрел на стоящего перед ним мужчину, совершенно не похожего на убийцу, и спокойным голосом сильно уставшего человека произнёс:
- Присаживайтесь и рассказывайте, что у вас случилось.
- Я что не ясно сказал, – в голосе Александра Григорьевича слышались нотки раздражения. – Я убил человека! Понимаете, я убийца! Не могу больше жить с этой ношей… Арестовывайте меня, отправляйте в тюрьму, я готов нести наказание.
Прокурор снял очки, провёл ладонью по глазам, словно снимая усталость.
- Давайте сначала представимся друг другу. Я Александр Александрович Арзамаков, прокурор района, а вы кто?
Сбитый с толку Войцевич растерянно смотрел на сидящего перед ним мужчину. Наконец до него дошёл смысл сказанных прокурором слов, он смутился, слегка покраснел и уже совершенно иным тоном, тоном подчинённого, разговаривающего с высоким начальством, произнёс:
- Войцевич я. Шофёр Иваньковского сельсовета.
- А имя, отчество у вас есть?
- Александр Григорьевич.
- Ну, вот и славно! – с удовлетворением произнёс прокурор. И было непонятно, что же здесь славного – то ли то, что, наконец, посетитель представился, то ли то, что зовут его Александр Григорьевич.
В кабинете повисла неловкая тишина, которую прервал Александр Григорьевич, желавший добиться своего:
- Я вот вам заявляю, что человека убил, а вы никак на это не реагируете. Вы же должны меня арестовать, в тюрьму отправить, может, даже и побить для порядка… А вы…
Прокурор молча выдвинул ящик стола, достал лист чистой бумаги, ручку, подвинул их к Войцевичу и предложил подробно всё написать.
Александр Григорьевич взял в руки лист бумаги, повертел его, рассматривая так, словно впервые в жизни видел, положил снова на стол, сел на стоящий возле стены стул, тяжело вздохнул и, виновато глядя на прокурора, сказал:
- Не смогу я… Никогда писательством не занимался… Давайте я вам расскажу, а вы уж сами запишите во что там полагается, в протокол или ещё куда…
Прокурор, у которого выдался тяжёлый день и который мечтал пораньше вернуться домой, чтобы посидеть вечерком в кругу семьи, поиграть с внучкой, гостившей вместе с дочерью вот уже неделю, понял, что все его планы остаются только планами. А на деле предстоит ему сейчас выслушать этого не похожего на убийцу человека, потом, возможно, ехать проверять изложенные им факты… Он ещё раз тяжко вздохнул, с тоской взглянув в окно. А за окном уже потянулся ручеёк закончивших рабочий день служащих, спешащих домой к родным. Но… работа у него такая. Он быстро набрал знакомый номер, соединился с начальником уголовного розыска и пригласил того к себе. Начальник уголовного розыска районного отдела внутренних дел Воробьёв Михаил Сергеевич долго ждать себя не заставил. Войдя в кабинет и увидев сидящего Войцевич, удивился:
- Дядя Саша, а ты здесь чего? Случилось что?
Александр Григорьевич Войцевич был знаком в районе многим. Уважали его за трезвый образ жизни, что тот вёл, за то, что никогда не отказывал в помощи на дороге, да и вообще был Войцевич неплохим человеком. Не раз выручал он и районный уголовный розыск.
Но на вопрос Воробьёва Александр Григорьевич промолчал, за него ответил прокурор:
- Проходи, Михаил Сергеевич, присаживайся. Разговор, видимо, будет долгий.
Прокурор подождал, пока сыщик сел к столу, и только потом продолжил:
- Александр Григорьевич пришёл в прокуратуру с заявлением о совершённом убийстве.
- Кто убил? Кого? Где? Когда? – Воробьёв с интересом взглянул на Войцевича. В этот момент он напоминал охотничью собаку, которая уже приняла стойку и готова взять след, чтобы загонять дичь.
- Александр Григорьевич говорит, что убийство совершил он, а вот кого, где, когда и при каких обстоятельствах, он нам сейчас и расскажет, – прокурор пододвинул к сыщику лист бумаги и ручку, – а тебе придётся писать протокол явки с повинной.
Воробьёв с удивлением взглянул на Войцевича, но ничего говорить не стал. В кабинете воцарилась тишина. Собравшись с духом, Войцевич начал свой рассказ.
Несмотря на то, что прошло уже тридцать лет, он помнил всё отлично. Запил он тогда сильно. Пил так, что жена, забрав двух детей, ушла от него к своей матери. И на все его просьбы вернуться отвечала, что не перешагнёт порог его дома, пока в нём не выветрится запах перегара.
Нет, вы не думайте, что был он тогда пропащим алкоголиком, нет – на работу он ходил каждый день, не прогуливал. Крутил баранку целый день, а вот вечером после работы позволял себе немного расслабиться. Много не пил, но жену раздражал даже не сам факт его выпивки, а то, что он вместо того, чтобы спешить домой, задерживался в гараже с друзьями. Нет, пил он немного, но в тот злополучный день он, словно съехал с катушек – так его понесло.
Была пятница, впереди два выходных дня. Сначала по этому поводу выпили в гараже с мужиками. Потом, придя домой и убедившись, что жена и дети не вернулись, он решил с тоски ещё немного добавить и отправился в сельмаг. Здесь, в сельмаге, он и встретил Котова Сергея.
В деревне не было большего лентяя и пьяницы, чем Сергей Котов. Уже много лет он нигде не работал постоянно. Лишь летом устраивался на работу в сельсовет и пас частный скот. Но и эту работу он выполнял халатно, поэтому сельчане, которые весной из жалости соглашались доверить ему своих бурёнок, ближе к середине лета уже требовали его замены на более добросовестного и трудолюбивого работника. В тот день Котова в очередной раз уволили с работы, и он гулял на полученные под расчёт деньги.
Когда Александр Войцевич пришёл в сельмаг, Котов только что отоварился и думал, к кому бы пойти распить купленное спиртное. Надо сказать, что жил Котов один, хозяйства никакого не держал, огород не садил. Жил на иждивении деревни. «Что это за деревня, если она одного человека прокормить не может! – любил пофилософствовать Котов, находясь в хорошем настроении и найдя себе слушателя. – Вот раньше в деревне, бабка сказывала, всем миром сирых да убогих кормили, да ещё странников, людей божьих… Сейчас я один в деревне остался. Мне совсем немного и нужно-то: кусочек хлебца да сала, а когда и несколько ложек супчика какого…» Жалели его деревенские старушки, кормили по очереди, считая его убогим от рождения.
В тот день, увидев входящего Войцевича, Котов сразу решил напроситься к нему в гости, надеясь у последнего поесть вкусной домашней пищи. Все в деревне знали, какая у того жена домовитая: и самые вкусные пироги в деревне – у неё, и самый вкусный борщ. Долго уговаривать Войцевича не пришлось – тот сам был рад неожиданно подвернувшемуся собутыльнику.
Первую бутылку распили дружно и быстро. На закуску выставил хозяин кусок сала солёного, луковицу и краюху хлеба: в отсутствии жены питался он исключительно всухомятку. Вот на этой-то почве и завязалась между собутыльниками ссора. Уже хорошо захмелевший Котов заявил Александру, что жена к нему больше не вернётся, и быть ему теперь, как и Котову, бобылём. И так задели эти слова затуманенный алкоголем мозг хозяина, что он возмутился и со всего размаху ударил по столу кулаком. Стоявшая на столе бутылка водки подпрыгнула и опрокинулась, водка вытекла на стол. Это сильно не понравилось Котову, и он вскочил с табуретки, схватил лежащую бутылку и ударил ею собутыльника по голове. Удар пришёлся вскользь, поэтому сильной боли Войцевич не почувствовал, но обида на поднявшего на него руку собутыльника заполнила его, он схватил лежащий на столе нож, которым резал сало, и ударил им Котова куда-то в грудь. Котов удивлённо ойкнул и повалился на пол. Хозяин допил стоявшую перед ним стопку с водкой, закусил тонким пластиком сала и произнёс голосом человека, желающего помириться: «Хватит, Котов, валяться, садись, выпей. Водки хватает. Нечего в бутылку лезть».
Но Котов, лежащий у его ног, не двигался. Войцевич нагнулся над собутыльником, тронул того за плечо и увидел нож, торчащий из груди Котова. Собутыльник был мёртв. Мгновенно Александр протрезвел и испугался содеянного. Выходило, что он убил человека. Теперь он убийца. Его посадят в тюрьму. Жена и дети никогда больше к нему не вернутся, совсем от него откажутся. Вся деревня его теперь будет презирать, потому что он лишил жизни человека. И жену его деревня будет презирать, и детей. Что же он натворил! Он же жене своей, Любушке, и детям малым, Надюшке и Ванюшке, жизнь поломал. Теперь же они родственники убийцы. Александр сел на пол возле убитого им Котова и зарыдал, по-бабьи, в голос. Жалко ему стало и жену, и детей, и себя самого, такого непутёвого и несчастного. Перед глазами поплыли картины: как его поведут по селу с вывернутыми назад руками, скованными наручниками, под недобрыми взглядами односельчан; как будут его судить, и прокурор будет говорить о том, что был хороший человек Войцевич, но водка его погубила и довела до преступления, что не мог он водке противиться и потому заслуживает самой жёсткой меры наказания; как вынесет суд приговор и отправят его на зону, где уголовники будут над ним издеваться… От жалости к себе он от рыданий перешёл на вой. Выл, как раненый зверь. От безвыходности положения хотелось наложить на себя руки. И вдруг ему пришла в голову спасительная мысль: свидетелей-то не было, никто же не знает, что здесь случилось, надо только от трупа избавиться. Никогда больше в жизни он и капли водки в рот не возьмёт, будет жить только ради семьи – своей Любушки и Надюшки с Ванюшкой. Он выскочил из дома во двор с единой мыслью – куда спрятать труп, чтобы его никто никогда не нашёл.
Была уже глухая ночь, двор стоял, погрузившись в темноту. Он постоял, размышляя, что делать. И тут услышал, как в стайке возятся и визжат свиньи, которых он вечером не покормил. Сразу же пришло решение проблемы – расчленить труп, сварить и мясо скормить свиньям. Кости можно закопать в саду.
Так он всё и сделал. Целая ночь ушла у него на сокрытие следов преступления. Сначала он во дворе разрубил труп Котова, потом варил его в бане в несколько приёмов, добавил дроблёного зерна и скормил свиньям, которые съели всё за милую душу. Кости он закопал в саду под яблоней. После этого он до самого утра убирался в доме, мыл полы, чтобы и следа не осталось от пребывания Котова в его доме. Следующие два дня выходных он не выходил на улицу, боялся, что кто-нибудь у него спросит, где Котов. Он за эти два дня переделал всю работу, что уже не первый год ждала его рук. За это время он много чего передумал и решил, что в понедельник пойдёт к жене и будет её умолять вернуться, клянясь, что со спиртным завязал, да и с друзьями-приятелями тоже.
Жена с детьми вернулась к Войцевичу через неделю после случившегося, заметив, что муж стал совсем другим человеком. С тех пор никто никогда не видел, чтобы Александр Григорьевич выпивал хоть рюмку спиртного, больше он никогда после работы ни на минуту не задерживался в гараже после окончания рабочего дня. Всё свободное время отдавал своему дому, огороду, и скоро дом его стал самым красивым в селе, а урожаю его огурцов и помидоров завидовали многие сельчане.
О пропавшем Котове деревня очень быстро забыла, решив, что тот подался куда-то в поисках лучшей доли. Так шли год за годом. Никто не знал страшной тайны Александра Григорьевича. Считался он в районе лучшим водителем, на каждый праздник поощрялся руководством, ставился в пример молодым. В деревне считали его лучшим хозяином и семьянином. Дети выросли, оба окончили институты, завели семьи, родили детей – внуков Александру Григорьевичу. Жить бы да радоваться… Но не мог радоваться жизни Александр Григорьевич, мешал его радости тяжкий грех, совершённый им. Сначала он боялся, что всё откроется, узнают сельчане о его преступлении, и поэтому старался меньше людям глаза мозолить, чтобы кто ненароком не вспомнил, что пропавший Котов к нему в гости ушёл и не вернулся. Но Котова никто не искал, никто о нём даже не вспоминал. Александр Григорьевич немного успокоился. Но потом тяжёлая ноша совершённого преступления стала его тяготить. И он сам попытался подсказать сельчанам, что вот же Котова давно не видно, пропал человек, надо бы его поискать, но в ответ слышал, что чего искать – пьёт где-нибудь или, может, уже и умер от пьянки. А потом и вовсе не до Котова стало: в стране такое начало твориться, что судьба какого-то тунеядца и пьяницы никого не интересовала. О Котове вовсе забыли. Но не забыл Александр Григорьевич. Говорят, что преступник возвращается на место своего преступления. Александру Григорьевичу не надо было возвращаться, он жил на месте своего греха. И хотя он полностью перестроил, переделал свой дом, и ничего больше не напоминало о той ночи, сам Александр Григорьевич никак не мог забыть совершённого. Столько лет он боролся с собой, жалел жену и детей, но настал момент, когда уже не стало сил носить в себе этот грех, нужно было идти и каяться, и просить наказания. И он пошёл в прокуратуру…
Войцевич замолчал. Молчали и его слушатели. Первым заговорил прокурор:
- Мне понятна причина, по которой ты, Александр Григорьевич, пришёл к нам. Но должен тебе сказать, что есть такое понятие у юристов – давность привлечения к уголовной ответственности. Ты вот говоришь, что уже тридцать лет прошло с того дня, так? – прокурор взглянул в глаза Войцевичу.
- Так, – тихо ответил Александр Григорьевич.
- Не можешь ты, Александр Григорьевич, быть привлечён к ответственности за убийство Котова – сроки давности миновали. Неподсуден ты, – прокурор встал и подошёл к Войцевичу. – Поэтому иди домой и живи дальше спокойно.
Войцевич встал и с болью в голосе сказал:
- Как же жить-то мне с этой ношей дальше?
- Так же, как и до этого жил, – вставая со своего места, сказал Воробьёв. – Никто в деревне ничего не знает и не узнает. Живи себе, не горюй.
- Да как вы не поймёте – я же человека убил. Тяжкой ношей лежит это на моей душе. Гнетёт, не даёт жить спокойно, – волнуясь, произнёс Александр Григорьевич.
- Ты пойми, Александр Григорьевич, – вновь заговорил прокурор, – закон тебя наказать не может. Твоё наказание – ты сам. Тебе жить со своим грехом.
- Да не могу я больше жить, – перебил прокурора Войцевич, махнул рукой и вышел из кабинета. Ещё какое-то время начальник уголовного розыска и прокурор посидели молча, а потом оба решили идти по домам.
На следующий день, придя на работу, прокурор узнал, что Александр Григорьевич Войцевич накануне вечером повесился.
- Раздавила человека тяжкая ноша, – тихо произнёс прокурор, но слов его никто не слышал.