ПОСВЯЩЕНИЯ

* * *

Н. Сомову

 

Вот и снова пришёл я на эту опушку…

Неделимо умела она сочетать

Оловянную кружку да врушку-кукушку,

Что учила когда-то до сотни считать…

 

Не беда, коль на компасе времени – запад

И последняя гавань зовёт на постой,

И что кружки греховной не выглохтить залпом,

А кукушка, пожалуй, праправнучка той -

 

Неоглядна природа и сладостно дышит,

И хоть в море житейском волна солона –

Всех на свете вода милосердно колышет,

Всех на свете, как мать, колыбелит она.

 

Всё как надо успела судьба обуставить,

В лихолесье сомнений поставить на след –

Потому и не жалко живущим оставить

Золотую лихву накукованных лет.

 

Ну, а что у вещуньи промашка случилась –

Отпущу, не взыщу -

                                      не резон причитать:

Знать, как я, окаянная худо училась

Там, где их обучают до сотни считать!

 

* * *

Маргарите Зиминой

 

Прятаться за рощи, прятаться за камни

Солнышку в закате – всё ему равно…

Белые туманы заткали Закамье,

Белые туманы, чёрное рядно.

 

Зоревала радость – счастье опевали,

Закатилось счастье – горе опоём.

Мы на многоцветье и не уповали,

Оттого певали всякий о своём.

 

Поменять   пластинку времени не хватит,

Ход его конечен, путь его покат.

Колесом-дорогой время наше катит,

Колесом-дорогой правит на закат…

 

Не досталось доле холи и теплыни

В паточной усладе, сладком хоть бы хны –

Но свои резоны в горести полыни

И свои резоны в горечи хины.

 

Сами не судили – сами не судимы,

А   судьбина, впрочем, не во всём строга;

Всё же это что-то: белые седины,

Белые туманы, белые снега…

 

Твербуль, 25

Руслану Искандирову

 

Искандер воздвижен на Тверском,

Путник по умам и странам Герцен,

Каменный в обличии людском,

Каменный – с живым и теплым сердцем.

 

Он не из забвения восстал

Попеченьем книжников-гурманов –

Он восстал на этот пьедестал

Из тягучих лондонских туманов.

 

Не во всём тропа его права…

Но за то, что не был путь окольным,

Призвала изгнанника Москва

Многозвонным зовом колокольным.

 

Жив еси и надобен еси,

Праведен душою, честен гневом,

Вновь окоренился на Руси,

Вдосыть наскитавшись по женевам!

 

Наставленьям сердцу и уму

Он созвучен в скверике лохматом…

Мы обувку ваксили ему:

- Подсоби, Иваныч, с диаматом!..

 

* * *

Борису Мультановскому

 

Далеко-далеко, в неподвластном познанью пространстве,

О котором, скорее, лишь мнить или грезить легко,

Обитает на свете негромкое царствие странствий

По всему, что минулось, ушло в далеко-далеко…

 

Не достигнуть его никаким сапогам-скороходам,

Не поднять-пробудить никакою водою живой,

Лишь на малое время туда заглянуть мимоходом,

Самому заглянуть – а иным не достигнуть его…

 

Ненаписанных строк проступают короткие тени,

Выступают сплетенья не пройденных нами дорог,

Негоревших костров и не виданных нами растений –

Чтобы вновь опочить в немоте ненаписанных строк.

 

Повсему потому, намечтав дорогое свиданье,

Где одни светляки прозревают извечную тьму,

Ты себе не солги, что созреют твои ожиданья –

Ты легко и без боли вздохни по всему по тому.

 

Невозможно никак совладать с разделенным на части,

Несвершённое взять и невозданной доли посметь…

Далеко-далеко обитает в безгрешном зачатье

То, чего не сумел – и чего невозможно суметь…

 

* * *

Александру Мартьянову

 

В сумятице фьёрдов, где острые скалы

Сулят мореходу смертельный удар,

Творили легенду суровые скальды

Про мёд, побуждающий песенный дар.

 

Ему покорялись и море, и камень…

Но карликам-гномам в провалах земли

Он был за погибель;

                                    одни великаны

Священную пищу отведать могли.

 

И гномы ярились в свирепой досаде,

Когда облекался блистающий мир

В попутному ветру созвучные саги

И стрелам подобные знаки рунир…

 

Над темной землёю вскипели вулканы,

Ледник в иссечённые недра проник —

И в вечную память ушли великаны,

И канули карлики в сказки про них.

 

Лишь мёд великанов, волшебная пища,

В отраде и сладости непоправим,

Остался поэтам, слагателям нищим –

Последней отрадой и мукою им!

 

Посвящение

 

Засим прощайте: близок зов оттуда,

Где равно бесполезны плач и смех…

Позвольте лишь напомнить, что Иуда

Свершил неотмолимый, смертный грех.

 

Последний суд простит, коль кровью крашен

Иль, по судьбе, разбойник или тать –

Но не простит Вам сребреников Ваших

В стране, где Вам случилось доцветать…

 

«Далёко Ваш Винсконсин, где-то в Штатах…»

 Возможно, и не место там тоске,

Но белый   свете, сколь бы ни был шаток,

Не на чужом покоится куске!

 

Он, белый свете, долго в ухо бухал

Колоколами всяких  гулких лих,-

Но мы делили ржавую горбуху,

Посыпанную солью, на двоих.

 

И в звёздный час, в прибрежном краснотале,

Где в третьих лишних только лишь сова,

Мы так светло друг другу лепетали

Стыдливые и сладкие слова…

 

Что ж, скоро в путь – закаты мало длятся…

Но, мало ль что не сладилось в былом –

Поверьте, Вам негоже похваляться

Котомочным довольством и теплом!

 

А мне, в родне по духу и по крови,

Пока не загасила очи тьма,

Отрадно, что родной землёй покроет

Россия на шеломени холма…

 

* * *

Целебен, как бальзам для нервов,

Беспечен, словно детский смех,

Пушит в окно кому-то первый,

А мне, видать, последний снег…

 

Сегодня день его рожденья,

Где он – сиятельство и князь

И чист в своём грехопаденье

От Божьих врат – в нагую грязь.

 

Его невинность не почата,

Не возмущаема извне,

И даже совестно печатать

Следы на этой белизне.

 

А для того, кто скудно пожил

В холодной путанице лет,

Он – словно чистая одёжа

На самый главный распослед.

 

…С необратимым нету сладу,

Но не смыкает память век…

Так долго-долго

                               Падал,

                                           падал

Мой первый, мой последний снег.