СИРОТА

повесть

 

 

— Каждый год я пытаюсь как-то решить эту проблему, и каждый год ничего не могу придумать, — сказал Марк. — Ты не представляешь, как у меня пухнут мозги от бессонницы.

— Представляю, у меня тоже пухнут. Однако, пока ты тут решаешь стратегические проблемы, к Лешему хожу я.

Только час назад я пришла от соседки, у которой ночью отелилась корова. Так что пришлось срочно заговорить новорожденного теленка от порчи. Было уже далеко за полдень. Марка я застала во дворе, он споро правил покосившийся забор. Завидев меня, он заторопился в дом, готовить на стол обед и греть воду. Пахло от меня хуже, чем от навозной кучи. Я, изморенная работой, уселась за большой, тщательно, до бела, выскобленный деревянный стол и сложила, как примерная школьница, руки перед собой. Появилась неизменная как всегда тарелка с овощами. Милый мой Марк, как ты можешь из-за дня в день есть эту гадость! Многое я бы отдала за хороший кусок телятины, или говядины, или свинины, или, на худой конец, куры. Все равно чего, но чтобы это было непременно мясо. Но Марк, упертый вегетарианец, даже запаха его не переносил, обзывая бифштекс мертвечиной, а приличную котлету — трупной ассорти. Естественно аппетит у меня сразу пропадал, и даже хотелось иногда любимому мужу врезать между глаз. В итоге, скрипя сердцем, от мяса отказалась и я, чтобы, не дай бог, наши препирательства не довели дело до греха.

Марк Соврански — довольно привлекательный молодой человек. Ему еще только-только исполнилось тридцать лет. Хотя, впрочем, его портили огромный почти двухметровый рост и худощавое, даже тощее телосложение, делая похожим на жердь. Казалось, одно резкое движение, и Марк, который в данный момент мерил избу гигантскими шагами, переломится пополам.

Марк приехал в нашу деревню Ольховку лет шесть назад, сразу после аграрного института. Я тогда заканчивала школу, и заодно, находясь на попечении бабки Тимофеевны, постигала еще и другую довольно странную, необъяснимую для многих науку. Науку смотрителя. Мои родители, когда сёла только начали нищать, сбежали в город на заработки, я потом тоже захотела податься к ним и поступить в училище, но бабка не пустила, мотивируя тем, что «портних и так полно, а такой большой район без смотрителя оставлять нельзя. Всякое может случиться». Район действительно в ее ведении был большой и насчитывал три деревни — Выселки, Витки и Ольховку, что от Длинного озера до озера Невинных Дев составляло по площади почти 650 километров. И потому Тимофеевна редко бывала дома, да заодно и меня с собой таскала, чтобы «смотрела и запоминала». Но мне, естественно, подобные поездки были малоинтересны, и я тогда злилась и даже грозила бабке сбежать из дому, но так и не сбежала, то ли сама не собралась, то ли Тимофеевна наложила какой-то до сих пор мне неведомый наговор. Да к тому же я умудрилась совершенно по-детски влюбиться в приезжего Марка Соврански, который, по сравнению с неотесанными деревенскими чурбанами, был для меня в то время настолько привлекателен, что казался принцем, чей белый конь припрятан в сарае за домом. И ко мне он относился, как к принцессе. Подобной заботы я в своей жизни ни разу не видела. На руках, правда, не носил, но относился галантно и обходительно, как кавалер. Нечего было и сомневаться, я воспылала к нему быстрее и ярче, нежели облитый бензином хворост. Но Марк, заметив девичье томление, поступил более чем разумно (но для меня в то время совершенно непонятно и обидно) и постарался держать мою горячую натуру, как говорится, на расстоянии вытянутой руки, сохраняя при этом теплые дружеские отношения. Как взрослый человек, здраво рассудив, что подобная «пылкая любовь» быстро пройдет. И влюбленность прошла. Все пролитые ночью слезы, так и остались на подушке, а дружба между мной и Марком с каждым днем крепла, под его влиянием перерастала в более глубокое чувство, какое и можно, наверное, назвать любовью. Однако бабка Тимофеевна Марка в качестве жениха не воспринимала, и старалась всячески препятствовать нашим отношениям. То ли по старой знахарской закалке предчувствовала что-то, то ли окончательно одолел ее старческий маразм.

Но зимой Тимофеевна внезапно умерла. Пошла как всегда в воскресенье вечерком в баню и не вернулась. Нашла я её сидящую на полатях и сжимавшую в руке веник. Мертвых я не боялась, но увидев лицо бабки, у меня в жаркой бане закололо затылок ледяными иглами… На лице старухи застыла маска непереносимого ужаса, словно перед смертью предстал перед ней сам дьявол.

И только тело моей не слишком, но любимой бабушки опустили в сырую землю, на пороге избы появился Марк со своими нехитрыми пожитками в котомке. Я, может, и отправила бы его вон, но в те дни каждую ночь виделась мне Тимофеевна с веником. Поселила я его в комнате бабки, надеясь, что его присутствие поможет избавиться от кошмаров. И как по волшебству это и случилось. Только Марк появился в доме, бабкин призрак оставил меня в покое.

После похорон минуло три месяца. Марк однажды тихонько постучал в дверь моей комнаты.

— Входи, — сказала я, сев на кровати и прикрыв одеялом плечи. Марк протиснулся в дверь, потоптался у входа, потом, видимо, набравшись храбрости, решительно подошел к кровати и сел.

— Про нас в деревне черте что болтают уже… — начал он. Я догадалась, к чему он клонит, но молчала, и ему волей неволей пришлось продолжить.

— Что, мол, неженатые, а вместе живут… Вот я подумал… — Марк глубоко вдохнул. — Может, нам пожениться…

Я, в принципе, была готова к такому обороту, но все же для приличия подумала минут пять и согласилась. Ту ночь Марк провел в моей постели…

А потом пришлось нам брать хозяйство Тимофеевны в свои руки. Марк сразу стал негласным лидером, чему я нисколько не противилась. Он следил за порядком в деревнях и решал возникающие время от времени людские проблемы, в которые я не совалась. Но мне хватало «не людских» проблем. Необходимо было заново налаживать контакты. Ведь у смотрителя главная забота — регулировать жизнь потустороннего люда и деревенских жителей. Чтобы друг друга не обижали, а жили в мире и согласии. Конечно, не все деревенские даже Домового в глаза видели, но могли по незнанию случайно все же его обидеть, и тогда беда. Так вот, чтобы беды не случилось, я нужна. Как мостик между двумя берегами.

Перво-наперво, я посетила Водяного. Тот, не скрываясь, поселился на берегу озера Невинных Дев. Озеро то само по себе примечательное. Вода в нем чистая, прозрачная настолько, что и в глубоком месте дно видно. Рыба, будто не пуганая, чуть ли не сама в руки прыгает — только подставляй. Птица промысловая, гуси и утки, из года в год на нем охотно гнездятся. А название оно свое получило очень давно, лет триста назад, потому туда, пользуясь его отдаленностью, во все времена молодые девки бегали купаться нагишом. А Водяной-то до молодух известный охотник…

В один летний день я, как учила бабка, распустила русые волосы, надела на голое тело простую льняную рубаху и, прихватив с собой корзинку сластей и подарков, в том числе и вышитое собственноручно полотенце, направилась с визитом к Водяному. И как я не переживала, все прошло замечательно. Полотенце пришлось ему по душе, да и меня, сделавшую все по правилам, он стал примечать и относиться по-хорошему. Недаром он девок любит.

С Лешим проблем было больше. Он, как и положено, жил в глухом лесу. Сначала он меня вовсе ни во что не ставил, пока я ему не преподнесла в качестве дара бутылку самогона. Самогон я на секретных травах настаиваю, чтобы он приобрел крепость, вкус необычайно приятный, и в тоже время, чтобы на другой день голова была ясная и никакого похмелья не было. Правда, мужиков с двух стопок с ног валит, но Лешему в самый раз.

К Кикиморе я на Лешачью топь идти побоялась. К ней даже Тимофеевна не ходила — куда уж мне.

И все бы у нас устоялось, наладилось, заработало, если бы не надобно было вместе с хозяйством принимать главную беду Тимофеевны…

Около Ольховки есть кладбище старинное. Темное, с покосившимися каменными крестами, заросшее высоким иван-чаем и колючим репейником. Мрачное кладбище. Я туда ходила пару раз, чудилось, что ни птицы возле него не поют, и даже кузнечики в траве не стрекочут. Наши, деревенские, на нем лет двадцать не хоронят. Предпочли выбрать местечко посуше, посветлее, глазу и сердцу приятней.

А вот на том, старинном, стали собираться городские ведьмы и колдуны. Уж не могу сказать насколько настоящие, но проблем и забот у нас от них, как от настоящих.

По осени, в последние дни октября, они тянутся длинной вереницей (с десяток иномарок-легковушек) на шабаш в честь западного праздника Хэллоуин. Самоуверенные и наглые, они несутся по деревням, сначала по Витке, той, что ближе к озеру Длинному и к стольному городу, потом по нашей Ольховке. Несутся, не снижая скорости, мимо деревянных покосившихся домиков. Иногда кажется, что промчатся и ветром сдует старые избы, но, нет, дома еще деды наших дедов строили, а тогда все на совесть делали. Бревна на сруб брали самые лучшие и подгоняли их одно к одному без зазоров, потом тщательно конопатили и обшивали. Получался не дом, а крепость тепла и уюта, в которой и домовые охотно селились, и люди жили добрые и здоровые.

Сейчас, конечно, времена смутные. Кто помоложе, как мои родители, в город рвутся — счастья пытать. Сумевшие выучиться — большими людьми стали, а кому не повезло, все равно не вернулись, зарабатывали, где могли, потом женились на городских, да так и оседали. В деревеньках же остались в основном старики, бабки и с малыми ребятишками мамки. Последние, возможно, тоже в город уехали бы, только куда с детьми — пропадешь.

Но старики ольховские, виткинские и выселковские еще справные. В работе любого молодого мужика за пояс заткнут, а во хмелю еще тянут своих старух в сене побарахтаться. Бабки тоже им не уступают — и ладные, и статные, и частушки споют такие, что не знаешь куда уши красные спрятать.

В общем, народ крепкий, молоком парным отпоенный, на свежем воздухе выращенный, и потому особенно не любит он этих хилых городских задавак, которые сидят по несколько человек в машине, намеренно облаченные в обычные потертые джинсы и куртки. Но каждый на коленях сумку держит. В сумках не менее десятка амулетов, по пакету травы заграничной и балахоны черные (мне обо всем этом в свое время Леший поведал). И вонь «благоухающих» масел такая, что даже сквозь закрытые окна в избы просачивается.

Эти колдуны из подобных поездок делают страшную тайну. Там, в городе, они обычные люди и не самого низкого порядка и состояния. Им репутация поклонников чертовщины ни к чему — делу сильно мешает. Деревенские же, по их убеждениям, лишнего болтать не будут, по причине своей простоты и недалекости.

Главный колдун в их шайке еще в девяносто четвертом году председателя нашего сначала запугал до полусмерти, а потом денег дал за молчание. И всякий год дает. Бабка моя поначалу пыталась как-то отвадить их от своего подопечного района, но после того, как ночью к ней бандиты в масках ввалились, избили, чуть дом вместе с хозяйкой (и со мной) напрочь не спалили, она махнула рукой и постаралась не обращать внимания на подобное ежегодное неудобство.

Люди наши хоть и «тёмные», в это время дома у печек сидят и нос даже во двор не высовывают. Пусть уж городские сумасшедшие навеселятся до упора и обратно укатят. А то кто его знает, что им в голову больную взбредет и дурным глазам покажется. За беса примут ещё и обниматься полезут, хлопот потом не оберёшься. Так это ещё не самый худший вариант. А как ангелом привидишься?..

После только отправят двух-трех мужиков похрабрей на дурное место — сжечь мусор и выбросить водочные бутылки. Баб с ребятишками туда круглый год не пускают, потому что они к плохому восприимчивей, подхватят чего-нибудь и заболеют. Да и не дело им на погань смотреть…

— Видно опять тебе придется к Лешему идти. — Вздохнул Марк, усаживаясь рядом за стол и приобнимая меня рукой. В голосе у него звучала, как мне почудилось, неподдельная горесть, он прекрасно понимал, что мне в очередной раз придется пережить.

Я только кисло улыбнулась.

— Ну раз мы действительно ничего больше придумать не можем, то придется.

Марк тихо рассмеялся, прижал к себе и коснулся губами волос.

Ходить к Лешему с поклоном и бутылкой самогона я начала в первый же год своей необычной деятельности. Просила, чтобы он этих колдунов, пока не наступит утро первого ноября, дальше конца старого кладбища в деревню не пускал. Но с Лешим, сами понимаете, договориться трудно. И топать к нему по лесной чаще, по едва заметной тропинке километров семь тоже мало приятного. Но все бы ничего, если бы он этот самый самогон вместе с ним пить не заставлял. А о действии самогона я уже раньше говорила. В первый раз я так наклюкалась, что вспомнить не могла и о чем договорились, и как эти самые семь километров обратно полночи на карачках ползла. Хорошо еще Марк меня на дороге ждал. Помог до дому добраться. Потом поумнее стала, как в сказке: мешочек кожаный на груди под рубашкой подвязывать и в него зелье выливать.

— Опять отнекиваться станет,— сказала я. — Дел у него по горло, то зверье без надзору, то трава не растет.

— А ты аргумент приготовила?

— Приготовить-то, приготовила. Но ты же его знаешь. Он с причудами, уговаривать, как красну девицу, надо. Будто я его замуж зову.

Марк снова рассмеялся, но теперь весело и задорно.

— Ох, Натка-Наташка, может тебе и правда меня бросить, да за него замуж выскочить. Мужик он видный, потрепанный немного, но деловитый. А там, глядишь, и у нас хлопот меньше будет.

Я его шутку не поддержала, а, наоборот, обиделась. Легко веселиться, когда знаешь, что дальше дороги не пойдешь и с Лешим на брудершафт пить не будешь. Марк всегда избегал контактов с моими необычными подопечными, да и те его, кстати, тоже не жаловали.

— Издеваешься?

Марк сразу стал серьезным.

— Прости. Обещаю, последний раз. В следующем году обязательно что-нибудь придумаю.

— Дождешься от тебя…

Внезапно дверь в кухню распахнулась, и, как смерч, ворвался лесник Михалыч. Мы и не слышали, как у калитки протарахтела его машина. Михалыч, бледный, лохматый, с дрожащими руками был похож на человека, который только что избежал смерти. Он грузно упал на стул у входа и вытер рукавом грязной фуфайки пот со лба.

Мы оба раскрыли рты от удивления и недоуменно на него уставились.

— Ты чего это, Михалыч? — Зная крутой нрав лесника, с опаской спросил Марк. — Какая муха тебя укусила?

В том, что Михалыч напуган до потери сознания, не было никакого сомнения. Но видеть Михалыча в таком состоянии лично мне приходилось крайне редко, а, точнее, никогда. В свои пятьдесят два он был еще «могучий, как дуб, и ловкий, как белка». Так он, по крайней мере, сам выражался, и никто с ним не спорил. Да и кто с медведем спорить станет? Раньше, вроде, попадались охотники, но они, по-моему, до сих пор в больнице нежатся.

В деревне Михалыча уважали за прямоту, что говорит, то и делает, что думает, то и говорит. Не всегда приятно, но против такой правды не попрешь. Но и в помощи он никогда не отказывал. Что попросят, то и сделает. И место ягодное покажет, и на зверя мужиков сводит. Конечно, свои секреты профессиональные имел, но куда уж без этого — хозяйство по миру пустишь. Живет Михалыч один, не считая двух собак, на берегу того же озера Невинных Дев.

В свои годы так и не женился. Дружбу с Водяным водит. Иногда с Лешим может в картишки перекинуться, а вот пить с ним ни-ни — не перепить. Так где ему чего бояться? Тем более, что любимую двустволку он даже дома всегда под рукой держит.

— Что у тебя стряслось, Михалыч? — спросила я и, потеснив Марка, поднялась со скамьи, чтобы налить гостю воды.

Михалыч замычал, схватил поданную мной железную кружку и с наслаждением тремя глотками осушил ее.

— Ещё. — Голос у Михалыча был сиплый, как у больного ангиной. Я вновь плеснула воды и протянула ему, но пить он не стал, а поставил кружку рядом на стол.

— Что случилось?! — Спросил переполненный волнением лесник. — Беда у меня!

Я и Марк с плохо скрываемым любопытством придвинулись ближе. Лесник этого не заметил.

— Я сегодня, как обычно, по лесу полдня промотался. Сами знаете, каждый божий день силки проверяю. Вот… — он на секунду умолк, что-то обдумывая, но тут же продолжил. — Возвращаюсь домой… А собак я сегодня, как чувствовал, с собой не брал. Ну вот, домой возвращаюсь, слышу собаки — одна лает, как бешеная, с цепи рвется, а другая, наоборот, в будку забралась и воет оттуда. А около бани крики какие-то раздаются, да какой там крики, вопли просто душераздирающие. У меня ведь Таврей-банник — парень с характером, особый подход требует. Он иногда и меня в баню не пускает, особенно, когда приму лишку с утра для здоровья… А о чужих и говорить нечего.

Михалыч хлебнул водички, кашлянул, потом извлек из кармана чистую тряпочку и шумно высморкался. Мы его не торопили, понимали, тяжело сейчас леснику.

— Ну вот. Я бегом к бане — спасать вора. Бегу, а сам думаю, что кто ко мне в такой глуши в баню-то полезет. Ближе к дому подбегаю и вижу: у меня посреди огорода какая-то хреновина металлическая в землю врыта. Я даже застыл на миг, но потом вопить еще громче стали, так я и, не разглядев ничего, рванул дальше.

Лесник снова запнулся. Мы с Марком замерли, ожидая продолжения. Рассказ Михалыча настолько меня заинтриговал, что я почти не дышала.

— Ну и что? — не выдержала я.

Лесник жестом показал на кружку и спросил:

— Покрепче ничего нет?

Я покачала головой.

— Ну и то! — громко рявкнул он. Видимо, спокойная обстановка и присутствие смотрителей подействовали на него успокаивающе или просто с досады.

— Вокруг бани банник мой, завернутый в одно полотенце, кругами носится и орет, как оголтелый. Я опешил сперва, потом на очередном круге его за это самое полотенце ухватил, встряхнул хорошенько и ору ему в ухо мохнатое: «Что случилось?», а тот все равно только пеной изо рта брызжет, лапами меня по рукам колотит да кричит. Я его, наверное, с полчаса в чувство приводил. И по щекам хлопал, и тряс… Потом, правда, видимо узнал меня, к груди прижался, как к родному и заплакал. А сам в оконце банное пальцем тычет, иди, мол, глянь, что у меня в хозяйстве творится. Я его на ступеньку посадил и в окно заглянул. А у самого поджилки трясутся. Если уж банника так напугали, так куда уж мне.

В кухне повисла томительная тишина.

— Заглянул. В бане темно, со света сначала ничего разглядеть не мог, потом присмотрелся, и стало мне не себе, дурно стало от страха, что, будь бабой, в обморок бы грохнулся…

Лесник снова мелко задрожал. Ни я, ни Марк теперь не торопили его, уже прекрасно понимая, что проблема произошла как раз по нашему роду деятельности.

— Вы не представляете. Сидит на полу чудище и гудит, как трансформатор, — изрёк лесник.

— Господи, только этого нам сейчас не хватало. Мало других проблем, — в сердцах воскликнула я. Почему-то я поверила Михалычу сразу и безоговорочно. Марк был другого мнения. Он скептически посмотрел на Михалыча, затем на меня.

— Ты, Михалыч, сколько до сегодняшнего дня пил?

— Не верите, да? — Лицо Михалыча покрылось красными, неприятными пятнами. — Неделю капли во рту не было.

Марк передернул плечами — убедить его было трудно. Я же встала и обречённо направилась за фанерную перегородку, отделявшую комнату от кухни. В баньке попариться сегодня вряд ли удасться, а переодеться всё же нужно. Без воды я чувствовала себя плохо. Просто жить не могла. В воде я отдыхала, лечила уставшее тело. Я готова плескаться в баке день напролёт, лишь бы позволяли обстоятельства и муж. И чаще, кстати, он смотрел на подобные чудачества сквозь пальцы.

— Посмотреть надо! — Крикнула я из-за ширмы.

Михалыч, вообще, был любитель выпить. Пил он для аппетита перед завтраком, обедом и ужином, как снотворное перед сном, для интереса в компании, для снятия стресса в одиночестве. И никак не меньше стакана за раз. И трудно поверить, что он трезв уже целую неделю. Да и перспектива трястись двадцать пять километров по разбитой грунтовке, радости не представляла. Но ехать всё равно придёться. Одному откажешь, у всех потеряешь доверие.

Собрались быстро. Марк ворчал, как дед маразматик, но исправно укладывал вещи. Погрузились в старенький «уазик» Михалыча и поехали. Я за разговорами и не заметила, как быстро пролетело время. Уже вечерело. Небо к тому же заволокло чёрными, тяжелыми тучами, готовыми в любую минуту разродиться холодным осенним дождем. Противный ветер легко проникал через щели гнилого кузова машины и пронизал тысячами ледяных стрел.

«Уазик», морщась единственной жёлтой фарой (вторую Михалыч разбил ещё летом, врезавшись пьяным в дерево), медленно пробирался по ухабам и колдобинам.

Марк сидел впереди, в кабине, мёртвой хваткой вцепившись за ручку, я же тряслась в салоне, одновременно пытаясь удержаться на сидении и запихаться, по возможности, целиком в тёплую фуфайку.

— А ты эту штуку в огороде хорошо рассмотрел? — вдруг спросил Марк.

— Да какой там. Я ведь сперва к бане кинулся, а потом, когда это чудище увидел, сразу к вам.

— А банника где оставил?

— Его Ерёма в избе чаем отпаивает. Скорее всего там и заночует.

— Хороший у тебя Ерёма, — сказала я, с тоской вспоминая горячий ароматный чай с мелиссой.

— Это уж точно, домовитый у меня домовой.

— На то он и домовой… — отозвался Марк и красочно выругался, подпрыгивая на очередном ухабе.

Ехали долго — почти два часа. Когда, наконец, увидели вдалеке огонёк окна, я уже почти отчаялась встретить сегодня хоть какие-нибудь признаки цивилизации.

Избушка у Михалыча небольшая, в самый раз на одного, так что втроём на крохотной кухне было тесновато. За печью, занимавшей почти полдома, кто-то шуршал и тихонько всхлипывал.

— Остался всё-таки, — сказал Михалыч, — разлад у них с Ерёмой со стародавних времён. Но ничего… Смотрю, после такого и притерпеться можно. Авось и помирятся.

— Угу. — Я прижалась спиной к горячей печке, подтопленной предусмотрительным Ерёмой, и блаженно закрыла глаза.

Михалыч, глядя на меня, сочувственно вздохнул.

— Замерзла? Может по сто грамм примем для сугреву и для храбрости заодно.

— Нет! — резко отрезал Марк. — Фонарь свой лучше поищи!

Михалыч глянул на Марка, как на дикого зверя, еще раз тяжко вздохнул, пожал плечами и вышел в сени.

Марк же принялся копаться в рюкзаке, выкладывая на стол веревку, нож, два маленьких фонарика и другие необходимые в подобных делах приспособления.

— Ты может в доме посидишь? — не отрывая взгляда от инструментов, спросил он меня.

— Ну уж нет! — встрепенулась я. — Мы же договаривались — везде вместе.

— Там может быть опасно. Вдруг и правда монстр какой.

— С колдунами тоже опасно.

— Колдуны все-таки люди, а там не пойми что…

— Леший, значит, человек!

Я решительно отлипла от печки и застегнула фуфайку на все пуговицы. Вернулся лесник, в руке он держал свой знаменитый мощный прожектор, купленный как-то по случаю в городе. Михалыч очень гордился им и потому оберегал пуще, чем мамка всоё дитя.

— Ну, готовы что ли?

Лесник храбрился из-за всех сил. В машине, пока ехали, он был спокоен и уверен в себе, но здесь в тридцати метрах от чудища, его губы предательски задрожали, а лоб покрылся испариной.

— Пойдём в баню, что ли… — сказал Михалыч.

Марк покачал головой.

— Нет, сначала в огород.

Марк взял из трясущихся рук Михалыча фонарь и спокойно направился к двери. Мы с лесником поплелись следом.

На улице моросил дождь, ветер усилился и стал ещё более неприятным и порывами хлестал лицо холодными каплями. Я опять сразу замёрзла, и в данную минуту мне невыносимо захотелось вернуться в дом, к теплой печке, к шушуканью домового с банником в углу, но любопытство и гордость пусть с трудом, но побороли холод и страх.

Мне вдруг почему-то стало интересно, боится ли Марк. Глянув на его тощую фигуру, которую, казалось, вот-вот сломает ветер, я решила для себя, что он боится, только виду не подает. И легче от этого не стало.

— Картошку как выкопал, дожди зарядили, огород весь размыли. Грязь одна… — принялся сокрушаться Михалыч. Ноги в резиновых сапогах и, правда, вязли по самую щиколотку.

— Скользко как…

Михалыч обернулся и взял меня за руку.

— Давай, помогу что ли.

— Не надо, я сама как-нибудь, а то ещё вместе упадём.

Марк даже не обернулся. «Ну ничего, вернёмся домой, скажу я тебе пару приятностей!» — подумала я, и тут же забыла об этой мысли. Мощный прожектор осветил нечто…

Я однажды смотрела по телевизору передачу про летающие тарелки, инопланетян и жизнь за далекими звёздами, и могу точно сказать, что эта штуковина не похожа ни на одно из тех серебристых блюдец. Я увидела ЭТО и сразу подумала о яйцах. Именно яйцо она и напоминала. Более острой частью «космический корабль» уходил в землю, верхняя же, более широкая, оказалась расколота точно посередине.

— Похоже, он раскололся от удара, — сказал Михалыч.

— Не похоже, — усомнился Марк. — Видишь, какой ровный раскол. Будто две половинки в разные стороны разъехались, чтобы…

— Изнутри кто-то вылез, — закончила я и протянула руку, чтобы прикоснуться к «кораблю».

— Не трогай! — как сумасшедший заорал Марк.

— Почему? — удивилась я, но руку все же отдернула.

— Внеземная жизнь, от корабля может исходить вредное излучение.

— Но мы и так стоим очень близко…

— Вот именно… Пойдем-ка отсюда.

Мы переместились от «яйца» на приличное расстояние и устроили совет.

— Что теперь делать будем? — спросил бледный Михалыч.

Марк задумался. У меня же от ночной тряски в машине голова вообще ничего не соображала, поэтому я отошла в сторонку и принялась сосредоточенно счищать о траву грязь с сапогов, подсвечивая себе фонариком. Вдруг в траве блеснул какой-то предмет. Я, решив, что это потерянная незадачливым лесником какая-нибудь блесна или что-то в этом роде, присела на корточки. Через секунду я держала в руке абсолютно гладкий, отполированный до зеркального блеска металлический брусок около семи сантиметров длиной. В первый момент мне захотелось броситься к Марку и показать находку, но, поддавшись какому-то необъяснимому чувству, я передумала.

— Наташа, чего ты там?

— Иду, — крикнула я, запихивая штуковину в карман.

Вскоре мы уже гуськом следовали к бане. По пути Марк еще раз посветил фонариком в сторону огорода и что-то пробормотал себе под нос. Его настроение заметно поменялось в лучшую сторону. Он стал похож на охотничью собаку, напавшую на след зверя. Секунда – и встанет в стойку.

Около бани было тихо. Марк направил луч света через грязноватое стекло и долго вглядывался внутрь. Михалыч, засунув руки в карманы и переминаясь с ноги на ногу, превратился в эталон нетерпения. Я себе выбрала местечко подальше от двери, но так, чтобы чудище, вырвавшись вдруг из бани, не смогло меня миновать. Потом достала большинство бабкиных заговоренных амулетов.

И обвешалась ими, как елка новогодняя. Вдруг хоть один поможет. Вид у меня стал комичным до безобразия, но в темноте до этого никому не было дела.

— Что-то я никого не вижу, — произнес Марк. — Погодите-ка, внутри посмотрю. И не дожидаясь протестов, он скрылся за дверью.

Сначала было тихо. Я даже слышала биение своего сердца: потом вдруг из бани раздалось негромкое гудение, перераставшее постепенно в непонятное бибиканье. Словно кто-то нажимает на клаксон автомобиля. Я, бренча амулетами, кинулась Марку на выручку, уже живо представляя, как злобное чудище разрывает моего любимого мужа на части. Ворвавшись внутрь, первую секунду я чуть не задохнулась от запаха. Захотелось тотчас же выскочить обратно, к живительному кислороду, и только благодаря любопытству и почти ослиному упрямству, я сдержалась. Зажав рукой нос, огляделась. Марка я заметила раньше, чем он меня. Он спокойно стоял у стены, дыша полной грудью, словно здесь пахло морской свежестью, и светил прожектором куда-то под лавку. Я проследила взглядом за лучом и увидела… Господи, если бы здесь была хоть малая частица воздуха, которую могли вобрать в себя мои легкие, я бы закричала. Точно. Завизжала бы, как поросенок на бойне. Но от вони и испуга, у меня, наоборот, еще больше перехватило дыхание. Я не могла вымолвить ни слова, а только стояла и хлопала в миг округлившимися глазами.

Из-под скамьи на меня глядели восемь глаз. Нет, они не просто глядели, они изучали, ощупывали каждую часть моего тела. Причем, каждый глаз, находясь на длинном тонком стебле, независимо от других, поворачивался в любую, какую ему заблагорассудится сторону, от чего создавалось впечатление, что монстр может одновременно зрительно контролировать восемь сторон света.

— Чем-то он на колобка похож, — увидев меня, тихо сказал Марк, — пучеглазого и странного.

Я в душе согласилась. В жизни не видела ничего более отвратительного. Существо представляло собой мохнатый шар с четырьмя руками и двумя ногами. Головы, в обычном нашем представлении, у него не было. Восемь отростков симметрично росли прямо на вершине тела, и между их основаниями пролегала глубокая, хорошо заметная щель, которая, по всей видимости, заменяла пришельцу нос. Ну а ниже ее располагался огромный рот с рядом довольно внушительных зубов.

— Ужас какой! — ахнула я.

— Тише! — цыкнул на меня Марк. — Видишь, как он нас боится.

Существо, действительно, целиком забралось под лавку и встревоженно оттуда бибикало.

— А может он только и раздумывает, как на нас напасть.

Я никак не могла поверить, что мои глаза способны видеть подобное. Я ущипнула себя за бедро, но не рассчитала сил и теперь потирала больное место.

— Не думаю, что он нападет, — сказал Марк. — Посмотри на его зубы. Я лично не наблюдаю у него во рту ни одного клыка. Такими зубами он способен только травку жевать.

Лошади тоже больно кусаются, — парировала я. Марк не возразил в ответ.

— Надо вытащить его отсюда. Боже, какой кошмарный запах. Да, — согласился Марк, — он пахнет смесью серы и лаванды. Ты еще их как-то можешь различить?

— Притерпелся, видимо. Ладно, иди на воздух.

— А ты?

Я еще немного побуду… Не волнуйся.

Я пожала плечами и выбралась из бани. От вони нестерпимо болела голова. Как Марк может спокойно находиться внутри? Мне явственно показалось, что он не испытывал никаких неудобств. «Вот что значит закаленный мужской организм!» — решила я. Если бы я находилась в бане столько же времени, что и Марк, то давно бы уже валялась где-нибудь в углу без сознания. А он ничего… Как новенький…

Я оперлась на косяк двери, дышала свежим воздухом и не могла надышаться. Просто необходимо окунуться в воду. Пусть вода не для купания, но мне сразу станет заметно легче. В этом нет никакого сомнения. Уже не думая ни о чем, я пробежала по мосткам до воды, быстро разделась и прыгнула в воду. В первую секунду, погрузившись в осеннее озеро, я не могла даже вдохнуть от шока. Невообразимо холодная вода обожгла кожу, и мне пришлось хорошенько поработать руками и ногами, чтобы разогнать по организму кровь и, наконец, задышать свободно. Только после этого я заметила бледного, окончательно ошалевшего Михалыча, который таращился на меня, как на умалишенную. Я смутилась. Конечно, я для него никак иначе и не выглядела. Выскакивает баба из холодной бани и… в воду.

— Ты, Михалыч, не подумай ничего… — начала осторожно я, — просто голова разболелась, освежиться решила малость.

— Конечно… — Михалыч стал немного заикаться. — Дело-то понятное.

— Ага. Одеяло принеси.

Он послушно поплелся к дому. Правда, поминутно останавливался, оглядывался на меня и как-то неестественно подергивал плечами.

Голове стало легче. Чудесное ощущение. Словно все тело дышит каждой клеточкой. Я в блаженстве закрыла глаза и, по-моему, задремала.

Очнулась я от мягкого возгласа.

- Не простудись, лягушонок.

Я открыла глаза и посмотрела на Марка. Он сидел на мостках на корточках, склонившись к воде. Я хихикнула.

— Не хочешь ко мне, от тебя ужасно пахнет.

-  Нет уж, увольте! Предпочитаю теплую воду.

Я неохотно побрела к берегу, отметив про себя, что замерзла настолько, что еле шевелю конечностями.

— Ты когда-нибудь совсем окочуришься со своей водой. Когда меня рядом не будет. — Отчитывал меня Марк как нерадивое дитя, заворачивая в услужливо поданное Михалычем теплое одеяло.

Не окочурюсь… — стуча зубами, с трудом огрызнулась я. -  Не перечь мне! Иди в дом — Ерема чаю нальет.

Марк пребывал в прекрасном настроении. Он только что не прыгал от радости, словно нашел алмаз в тысячу карат.

— А что с этим? — я кивнула в сторону бани.

— Всё! Поговорим в доме. Ты уже трясёшься вся. Михалыч, забери мою жену.

Михалыч протянул руку, на которую я с благодарностью оперлась. Ноги онемели настолько, что я еле передвигалась. Меня колотил озноб, кожа посинела от холода. Скорее всего, я уже подхватила воспаление лёгких. Но нашла в себе силу заявить Марку:

— Помойся, от тебя воняет, как от немытого носорога. Марк позади расхохотался.

Неужели вокруг меня только тепло и уют? Волосатенький, полуметровый Ерема, как умел, дружелюбно улыбнулся, потом споро сдернул с меня одеяло, растер тело жестким полотенцем, от чего кожа сразу покраснела и стала нестерпимо гореть огнем. Я не сопротивлялась, только зажмурилась и до крови закусила губу, чтобы не заорать от боли. Закончив пытку, Ерема протопал в комнату и вернулся с ворохом чистой одежды. Облачившись в длинную рубаху лесника, я уселась за стол. Михалыч, скинув фуфайку прямо на пол, без сил опустился рядом.

— Ты его, Наталка, только с бани моей забери. Он ведь мне, сама понимаешь…

— Заберу, заберу, — успокоила я его, — найду куда и сразу заберу.

Ты тогда побыстрее найди… Ерема налил в чашки чай и гордо удалился за печку.

— Что-то Марка долго нет, — забеспокоилась я.

— Да…

Я отхлебнула маленький глоточек из чашки. Чай приятно обжег рот. Озноб совсем прошел, голова стала легкой, почти невесомой. Теперь меня привлекала только мягкая кровать и пушистое одеяло. Я блаженно зевнула. Странно, но я совершенно не испытывала от встречи с пришельцем безумной радости и удовлетворения, как Марк, или животного страха, как Михалыч. Может от усталости, может из-за женской недалекости, я отнеслась к сегодняшним приключениям нейтрально, даже немного отстраненно. Да, сначала было любопытно и забавно, затем интерес куда-то исчез, уступив место усталости и безразличию.

На веранде загрохотали каблуки сапог, и на пороге возник Марк с моими пожитками в руках.

- Чаи гоняете?

Он уже умылся и снял верхнюю одежду.

— Как было приказано, — сказала я. — Ерёма и тебе нальет.

— Нет уж! Я сам.

За звоном чашек я различила облегченный вздох из-за печки. Отчего-то Марка не просто не любят. Даже стараются избегать с ним встреч, как будто боятся его.

— Михалыч просит забрать это существо как можно скорее, — начала я разговор. Марк нисколько этому не удивился и не воспротивился.

- Ясное дело. Конечно, заберем.

— И где же, милый, мы его будем прятать.

Марк немного замялся. Внимательно уставился на свои руки, словно во всем мире нет важнее объекта для изучения. Потом осторожно произнес:

— Я так понимаю, — осторожно произнес он, — твои потусторонние друзья его не приютят. Вот я и подумал…

Я чуть чаем не захлебнулась.

— Не-е-ет… Ты так не можешь поступить! Ко мне люди ходят!

— Но я же не прошу его в доме держать.

— Прости, но в сарае он мне всю скотину перепугает. У нас такое начнется, что проще сразу его по главной улице провести и всем показать.

Однако Марк не сдавался.

- А если в бане. У нас ведь нет банника.

На миг я даже опешила от подобного нахальства. Что верно, то верно – ни банник, ни домовой вместе с Марком не уживаются, но баня-то – место святое… Как я мыться буду?!

— Ты что с ума сошел?

Марк, улыбнувшись, показал мне белые зубы.

- Наточка, я знаю, что ты без воды не можешь…

— Я без нее умру!

- … Можно и потерпеть.

— Нет!!!

— Но такое случается раз в жизни! Как ты не понимаешь!? — взорвался Марк. Он от злости и гнева весь покрылся красными, отталкивающими на вид, пятнами. Он посмотрел на меня в упор с какой-то необъяснимой мне ненавистью. Как японец на атомную бомбу.

Но я не сдавалась.

— Или я, или он!

- Ты совсем рехнулась со своей баней, водой и всем остальным!

Я не собиралась молча проглатывать горькую пилюлю:

— А ты вонючее мохнатое не пойми что, ценишь больше своей жены!

— Ребята, может мы не будем ссориться… — тихо сказал Михалыч, — пусть, ладно, тут обитает. Места хватит. А я другую баню поставлю.

В пылу перебранки мы про него совсем забыли, и теперь его голос прозвучал как нечто постороннее.

— Нет! — резанул, как ножом Марк. – Подобная находка должна быть под пристальным надзором смотрителей. Случись чего, мы сюда не наездимся. Забыл уже какой к нам прибежал? А он ведь в бане век сидеть не будет. Вылезет, куда помчишься?

Повисла гнетущая тишина. Михалыч, потупив глаза, уткнулся взглядом в чашку.

— А если он из нашей бани вылезет и начнет бегать по деревне, что делать будем?

- Все равно нам будет легче его там проконтролировать.

— Хорошо. Ты прав, — уступила я. — Но тогда мне придется уйти из дому.

Это был мой последний козырь.

— Отлично.

И он оказался младшей масти. Марк заметно повеселел, что меня до крайности удивило. Обычно он ревностно следил за моими передвижениями и, если я хоть ненадолго уходила, всегда дотошно допытывался: куда, зачем? А тут будто подмененный. Уходишь – и слава Богу, под ногами путаться не станешь.

Оскорбленная, я молча допила чай и встала.

— Михалыч, ты меня на другой конец озера не подкинешь?

-  О чем разговор.

Я быстро оделась, и мы вышли на улицу, оставив Марка в одиночестве за столом. Дождь прекратился, но тяжелые тучи не рассеялись. Где-то за ними светит бледная луна, а по небу рассыпаны звезды, с одной из которых прилетело это чучело.

Господи, как же мне сейчас хочется вернуть время лет на десять назад и сбежать навсегда из этих мест в город, к родителям. Правда, я их совсем не помню. Бабка Тимофеевна уверяла, что они уехали, когда я еще и ходить толком не умела. И больше ни разу носа в деревне не показывали, да и денег присылали только первые два года, а потом и вовсе забыли. Неужели совсем не интересно им, что со мной стало. Не кошка ведь, дитя родное…

- Ты меня вон у той поляны высади, а дальше я сама.

Я показала рукой в сторону леса.

— Хорошо. — Михалыч был со всем согласен и не задавал никаких вопросов. Он уже и не рад, наверное, что с нами связался. То едем неохотно, то ругаемся, а я еще при нем в озеро прыгнула… Я еле слышно хихикнула, но лесник все равно испуганно отшатнулся и крепче сжал руками руль.

Машина остановилась, и я спрыгнула в мокрую траву. Помахав на прощание, двинулась в лес, спиной ощущая, как лесник облегченно откинулся на сиденье. Ничего, ему еще с Марком разбираться, инопланетянина из бани выманивать, возможно, даже до деревни вести…

А Марк? Как он мог со мной так поступить?!

Ай, да пошли они все…

 

* * *

 

Окно в доме Водяного не светилось. В принципе, чему удивляться — на дворе осенняя глубокая ночь. Ежась от холода, я потопталась на крыльце, потом тихонько, нерешительно постучалась. Все-таки не настолько мы с хозяином озера близкие друзья, чтобы ломиться нахально в дом. Но, вопреки моим ожиданиям, дверь моментально распахнулась, и предо мной предстал свежий и бодрый Водяной.

От неожиданности я чуть язык не проглотила, но, быстро собравшись, промямлила:

— Здравствуйте, батюшка Стерляжий царь…

— Проходи давай скорее. Дует, — плюя на все ритуалы, пробасил он в ответ и посторонился.

Я прошмыгнула мимо него в сени, затем в темную огромную кухню. Ох, что-то я сегодня только по кухням и обитаю, а поесть при этом так ни разу толком и не удалось. Хотя сейчас я кухне все же предпочла бы спальню или, на худой конец, подстилку в углу, настолько сильно вымотал меня сегодняшний день.

— Федор Лаврентьевич, кто там? — раздался вдруг в глубине дома томный заспанный женский голос.

— Тут не про Вашу честь, голуба моя, — ответил Водяной, входя вслед за мной и включая свет.

— Есть поди хочешь? — обратился Хозяин уже ко мне. Я отчаянно закивала головой. Говорить что-либо уже не было сил. Да и неловко. Из-за своего мимолетного гнева на Марка, из-за того, что показала дурной характер, я оказалась в довольно дурацкой ситуации. А отступать уже поздно…

— Ефрефлория Ивановна, голубушка моя, сообрази-ка на стол для гостьи.

Водяной весело подмигнул мне и, сев на табурет, принялся набивать резную деревянную трубку.

Из комнаты выпорхнула красавица в длинном небесно-голубом платье с оборками и белоснежном переднике. Закружилась по кухне, споро принявшись за работу. Постелила на стол расшитую цветами скатерть. Холеными ручками живо достала из печи горшочек с чем-то мясным, потом поставила несколько глиняных тарелок, прикрытых льняными салфетками, положила передо мной ложку и спряталась за спину Водяного. Все это она продела настолько быстро, что я успела рот только открыть. И ещё несколько минут так и сидела. Водя дружбу с Водяным, я еще никогда не встречала русалок. Говорят, они выходят из воды только ночью, или просто не хотят показываться мне на глаза.

— Да ты кушай, кушай! Чего сидишь?

Я подобрала челюсть с пола, пару раз моргнула, чтобы отогнать наваждение… и набросилась на еду. Великолепное мясо «по-петровски», пахнущее пряными специями и грибами; щука, запеченная в сметане; картофельные зразы с маслом; оладьи с медом и тушеные овощи (последнее блюдо я отодвинула подальше).

Если описывать внешность Водяного, то, сказать по правде, ничего общего со старыми поверьями в ней нет. Никакой зеленой бороды и усов, и с левой полы кафтана вода не капает. Федор Лаврентьевич вообще сильно от людей не отличался. Такой же мужик. Высокий и мощный, достаточно некрасивый из-за полного отсутствия волос, даже ресниц я у него не заметила. Но глаза, если присмотреться, сразу наводят на мысль о чем-то потустороннем. Неприятные водянисто-прозрачные, способные довести немигающим взглядом любого человека до дрожи в коленках.

— Ну, теперь, голуба моя, ступай, — обратился Водяной к женщине и почти по-отцовски похлопал ее по руке.

Та раболепно ему улыбнулась, и точеная фигурка вмиг испарилась за дверью.

— Эх, Наталья, жениться мне пора, — вдруг печально произнес Водяной, — но разве выберешь? Их-то много, а я один. И каждой за меня замуж выскочить неймется. И красавицы все. И рукодельницы… Одну приголубишь, остальные слезы льют. Вот и маюсь…

Я скорчила на лице сочувствие и понимание, но от еды не отвлеклась. Полчаса я уплетала яства за обе щеки, запивая их топленым молоком. После блаженно отвалилась от стола и с благодарностью отвесила Водяному подобие поклона.

— Накушалась? Вот и хорошо.

— Я ведь к тебе не с дому пришла, Федор Лаврентьевич. От лесника… — начала я, борясь со свинцовой тяжестью на веках. Глаза после обильной еды закрывались сами собой. От Водяного это не укрылось.

— Всё-всё. Слышать сейчас ничего не хочу. Спать

Я не стала сопротивляться. Позволила отвести себя в одну из комнат, раздеть и уложить в кровать. И едва ощутив щекой мягкость подушки, мгновенно уснула.

Проснулась я поздно утром. Неяркое солнце сумело-таки разогнать тучи и проникнуть лучами через окно в комнату. Но ветер упрямо и настойчиво шелестел оставшейся пожелтевшей листвой, словно напоминая, что зима не за горами. Но в кровати было тепло и уютно, поэтому мне совершенно не хотелось вставать, и я нежилась под одеялом, пока в дверь бесцеремонно не заглянул Водяной.

— Проснулась уже? Хорошо, — он потер ладони друг о друга. — Тем более завтрак уже готов давно. Есть будешь?

— Буду, — отозвалась из-под одеяла я.

Федор Лаврентьевич исчез. А я неохотно поднялась. На стуле возле кровати меня ждала чистая отутюженная одежда. Я, мурча от удовольствия, натянула приятно пахнущую свежестью одежду и подошла к большому зеркалу во внушительного вида раме. Конечно, до красоты Ефрефлории Ивановны мне, как до Китая… Я всегда считала, что в моей внешности очень много «слишком». Слишком высока для девушки, волосы слишком жиденькие, слишком пепельного оттенка; нос похож на кнопку; глазки слишком маленькие, слишком близко посаженные, слишком невыразительные; личико слишком круглое; кожа слишком бледная; губы слишком тонкие. В целом, всё не так страшно, однако мужики на улице восхищенно не оборачиваются.

Поплескавшись от души над тазом и приведя себя в более или менее божеский вид, я прошествовала на кухню. На столе меня уже ждала горячая каша с густым сливочным маслом, горка блинов с медом и душистый чай.

— Ого! Ты меня совсем закормишь! — воскликнула я.

— Ешь. Может мясо на костях нарастет. Дохлая, как кошка бездомная.

Водяной снова терпеливо дождался, пока я поем. Он сидел напротив меня совершенно спокойно, как если бы я не заявилась к нему на порог среди ночи, а пришла с визитом чинно, как нормальный человек.

— Накушалась? — как и ночью спросил он меня. Я кивнула.

— Ну тогда, Наталья, говори, что у тебя приключилось.

Я немного помолчала, чтобы собраться с мыслями. Поразмыслила, как лучше всего рассказать свою историю. Врать Водяному не имело смысла. Обмануть его невозможно. Он сразу легко определяет даже незначительную фальшь. А попытавшись соврать, можно нечаянно нажить в его лице врага, что в моем положении смерти подобно. Поэтому я поведала ему все от начала до конца, не опуская никаких, даже самых необычных и неприятных для меня моментов: про испуганного лесника, про космический корабль, про инопланетянина, про ссору с Марком, не упустила даже своего купания в озере и внезапно начавшуюся дружбу Ерёмы с Тавреем. Водяной слушал, не перебивая, только изредка сокрушенно качал головой. Но когда я по ходу своего повествования дошла до пришельца в бане, он вдруг заметно побледнел и до такой степени сжал кулаки, что костяшки пальцев побелели. Но все равно дал договорить до конца.

— Это всё? — спросил он, когда я закончила.

— Всё.

Федор Лаврентьевич принялся отрешенно изучать некогда зеленый, а теперь умирающий на зиму сад за окном. Казалось, он сразу забыл о моем существовании. Я увидела, что он уже, как раньше, не излучал доброту и дружелюбие, а его глаза стали серьезными, даже жестокими. Не осталось сомнения — Водяной что-то знал, что-то связывало его с этим инопланетянином. Но теперь пришла моя очередь молчать. За время общения с подобным людом я научилась не только играть по их правилам, но и терпеливо ждать. Никогда не знаешь, как их левая пятка настроена на общение сегодня. Иногда на тропинке за километр от дому встречают радостно и радушно, а иногда даже дверь не соблаговолят открыть.

— Значит, инопланетянина забрал Марк? — обращаясь скорее ко своим мыслям, чем ко мне, спросил Водяной.

— Наверное, — все-таки ответила я, — я же раньше его от Михалыча уехала.

— Да, конечно… — спохватился он и, обратив, наконец, на меня внимание, вновь стал прежним.

— Ты, кстати, где решила пока остановиться?

Я замялась и покраснела, но Водяной и так без слов все понял.

— Живи, живи. Я тебе всегда рад, да и не стеснишь ты меня сильно.

— Спасибо. Тогда я сегодня кое-какие вещи из дому заберу.

— Это хорошо, — согласился он. — Заодно к Кузьме Алексеевичу заедешь. Раз все равно в ту сторону собралась.

— Зачем?

— Ко мне позовешь. Разговор у меня к нему есть.

Я обречено вздохнула. Ничего себе «заодно». До дома Лешего от Ольховки идти и идти. Но раз сама на постой напросилась, придется подчиниться.

— Ты, кстати, на чем до Ольховки добираться собралась?

— Думала Михалыча просить…

— Не надо. Михалыч после вчерашних приключений поди пьян с утра, как сапожник. Есть у меня тут драндулет. В свое время из воды выудил, починил на досуге. Вот теперь и пригодится.

— Так я и водить-то не умею, Федор Лаврентьевич.

— А чего там уметь. Две педали да ручка газа. Научишься. Давай одевайся. Сначала к Лешему заедешь, а потом домой.

Я медленно поднялась, сняла с крючка фуфайку, оделась и вышла во двор. Водяной появился следом.

По ухоженному двору мы направились к сараю. Хозяин, конечно, Водяной отменный. Чистота кругом такая, что даже рьяному аккуратисту свой двор по сравнению с этим стыдно будет показывать. На земле не валялось даже маленькой щепочки, грядки вскопаны, озимые укрыты тростником, деревянная дорожка до сарая сделана на совесть — досочки одна к одной, не скрипнут, не прогнутся. Федор Лаврентьевич открыл ворота сарая, больше похожего на бревенчатый дом без окон, и я имела честь лицезреть старый, но недавно выкрашенный зеленой краской мотоцикл.

— Прошу, Наташенька, — Водяной сделал приглашающий жест. — ИЖ «Юпитер-5» — стальной конь к Вашим услугам.

— Да-а…

Я испуганно глянула на Водяного, потом снова на мотоцикл и недвусмысленно засунула руки в карманы.

— Да ты не бойся, — рассмеялся Водяной, — уверен, ты быстро научишься.

— Угу. Если только не убьюсь.

— Не убьёшься. Можешь мне поверить.

— Ты даёшь мне гарантию?

— Даю, даю. Это у тебя в крови.

— Что?

— Способности к технике.

— А ты всё и знаешь!

Я сжала руки в кулаки и внезапно нащупала в кармане забытый брусок. Я и в рассказе про него не упомянула. Память девичья…

— Раз ты все знаешь, тогда скажи, что это такое?

— Я вынула найденную штуковину и показала ее Водяному. Тот не взяв ее в руки, сразу спросил:

— Откуда у тебя это?

— Забыла сказать… Нашла рядом с кораблем.

— Вот оно что… — Водяной загадочно ухмыльнулся. — А я-то думал, почему он не изменился.

— Кто? — не поняла я.

— Неважно…

Водяной стал похож на кота, добравшегося до сливок. Он довольно растянул губы в подобие улыбки и потер руки.

— Так что это?

— Это… преобразователь. Изменяет структуру существа на клеточном уровне, не затрагивая при этом память и сознание. Весьма удобная и полезная штука для путешественника меж звезд.

Я недоверчиво покрутила брусок. Ни кнопок, ни лампочек — самая простая железяка.

— И вот это может превратить меня в русалку?

— Не просто превратить. Оно может сделать тебя русалкой, и даже анализ крови не выявит подмены.

— Ничего себе.

Я принялась так и сяк прикладывать брусок к телу, совершенно при этом не представляя, каким образом его можно задействовать.

— Так ничего не добьешься, — заметил мои тщетные манипуляции Федор Лаврентьевич. — Все проще. Его нужно проглотить.

— Проглотить? Это у меня вряд ли получится, он мне и в рот-то не влезет.

— Он для людей и не предназначен. Не для гуманоидных, так сказать, рас.

— А-а-а… Удобно. Надо превратиться…

— Преобразоваться, — поправил меня Водяной.

-  Преобразоваться… Взял брусок, проглотил, а захочешь обратно — берешь бумажку и на горшок.

Водяной расхохотался.

— Немного не так, но ход рассуждений правильный. Ладно, давай его сюда и отправляйся.

Он протянул руку. Я неохотно отдала преобразователь, здраво рассудив, что он для меня бесполезен, раз не предназначен для гуманоидных рас, и села на мотоцикл.

— Считай, что ты на нем родилась, — негромко сказал Водяной и легонько шлепнул меня по лбу ладонью.

Страх тут же пропал. Я почувствовала такую уверенность, как будто исколесила на этом аппарате всю страну. Мотор завелся сразу и работал отлаженно и ровно, как часы. Я выехала из сарая, сделала Водяному ручкой и отправилась в путь.

Дорога была ужасной. Частые дожди превратили ее местами в сплошную серую кашу, которую приходилось осторожно объезжать по краю. Напрямик не попрешь — засосет, и будешь сидеть посреди лужи, как Робинзон на острове.

Водяной, конечно, знает куда больше, чем говорит. И с подобными пришельцами он уже сталкивался, и, судя по реакции, не в особо дружеской обстановке. И к Лешему он меня послал не случайно…

Пробиралась я долго. Только к трем часам пополудни показалась Ольховка, но домой, как и было приказано, пока заезжать не стала. Оставив Ольховку в стороне, я свернула и поехала к Лешему. Здесь дорога была – не сказать, что лучше, но до его избушки я домчалась за каких-то полчаса.

Леший сидел на ступеньках крыльца, будто ждал. К виду его я, признаться, в свое время долго привыкала. Синяя кожа больше навевала мысли о подземных жителях, о жизни после смерти или о ходячих зомби, если вам так будет угодно, чем о существе из плоти и крови. Впрочем, от зеленого пламени, каким у него светятся глаза, у меня до сих пор мороз по коже. А представляете, с ним пить!? Ещё и горячки белой нет, а чёрт уже тут как тут.

— Кузьма Алексеевич, здравствуйте! — крикнула я, заглушив мотор.

— Всегда рад.

Леший поднялся и пошел ко мне навстречу, протягивая руки для объятий. Век с ним не случалось такого радушия, но я, давно уже перестав удивляться, позволила себя обнять и даже дружески похлопала его по спине.

— Пойдем в дом. Жена моя с детьми с раннего утра в лес ушли. Так я сегодня один. Отдыхаю, так сказать, в тишине и покое.

— Это хорошо. А я к вам, Кузьма Алексеевич, по делу пришла. Леший захихикал.

— Опять что ли колдунов твоих сторожить надо? Ну, это, мы сейчас по стаканчику хлопнем и обсудим.

— Нет, Кузьма Алексеевич. Не обижайтесь, а пить я не буду. Времени нет, да и не за этим я приехала. Меня к Вам Федор Лаврентьевич послал…

— Водяной? — застыл пораженный Леший. — То я и думаю, что ты на его мотоцикле прикатила… И чего хотел?

— Разговор у него к вам есть срочный. Зайти просил.

— Разговор? А чего сам не приехал? Знает ведь, что до сих пор после дня Ерофея-мученика синяки болят. Ох, и погуляли мы на этот год…

Он блаженно закатил глаза и почесал бок.

— Ну ладно, приду. Пусть ждет. Ох, кости мои, кости окаянные. Шел, нашел, потерял… А что, колдуны твои больше не беспокоят?

Я, если честно, о них уже и думать забыла. Последние события отодвинули эту проблему на второй план. В принципе, правильно, разве сравнишь городских придурковатых сектантов со встречей с настоящим инопланетянином? Но как сказать об этом Лешему? Я, конечно, могу догадаться, что Водяной позвал своего лесного сотоварища в связи с этой историей, но самой ничего объяснять не хотелось, поэтому я попробовала отнекаться.

— Есть у меня дела и без них. Водяной расскажет…

— Ладно. Подвезешь до Ольховки?

— Конечно.

Леший снял с крюка кафтан. Застегнул на все пуговицы. (Левую полу, действительно закинул на правую). Достал мешок, что-то загораживая от меня спиной, в него покидал.

Мы вышли на улицу. Леший закрыл дверь и поставил палочку, знак того, что дома никого нет. Замком, естественно, в такой глуши он сроду не пользовался. Да и от кого? Какой дурак к Лешему в дом полезет?

Я села на мотоцикл, Леший водрузился сзади, держа свой мешок на весу. Минут через сорок я высадила его на развилке и поехала к своему двору, надеясь, что Марка я там не встречу. Хорошо разогнавшись, проехала почти до середины деревни и… чуть не налетела на выставленные прямо на дороге железные ведра с водой. Чертыхнувшись, я резко затормозила. Сразу увидела, как из калитки, театрально схватившись за голову руками, выскочила бабка Пелагея в неизменной своей аляпистой юбке и зеленой кофте.

— Ты что, Пелагея, ведра посреди дороги кинула? До двора не донесла? — зарычала я на бабку.

Бабка Пелагея относилась к тому типу дам пенсионного возраста, против которых даже СМЕРШ бессилен. Они каким-то непостижимым образом всегда оказываются в центре событий, высматривая и вынюхивая, а вслед за ними в центре событий оказывается вся деревня. Разговор с бабкой Пелагеей больше похож на допрос с пристрастием и эмоциональной пыткой.

— Ой, Наташенька, кто же знал, что ты сейчас поедешь? Смотрю — никого, вот и оставила пока. Скамеечку хотела протереть… А ты мотоцикл приобрела? Ну так, конечно, сподручней будет. А то как вспомню, — она принялась шмыгать носом и тереть совершенно сухие глаза рукавом, — Тимофеевна, покойница, столько ходила. Из одной деревни в другую зовут, а она и ходит, и ходит…

— Убери ведра, Пелагея, проехать надо. – Та даже не шелохнулась.

— А ты откудова? С Выселок что ли?

— С Выселок.

— Там, значит, задержалась. А то я и думаю, что это Марк твой глубокой ночью с лесником приехал, а тебя нет.

— А я думала они к утру только появятся, — я аккуратно задержалась на интересующей меня теме, но Пелагея и так была рада радешенька почесать языком.

— Я по ночам теперь плохо сплю. Больше не сплю даже. Вот и слышу, как мимо дома мотор тарахтит. В окно высунулась… А ночи, сама знаешь, теперь темные: земля черная, небо черное, лес черный — не видно ни зги. Но я к забору вышла, затаилась… Гляжу Михалыч из своей машины вылезает, а за ним Марк…

— И что? — я от нетерпения затаила дыхание, но бабка этого не заметила.

— Ворох, ворох тряпок. Вдвоём волокли. Твои что ли? Куда вам столько?

— Э… — мне нужно было срочно что-то придумать. — Нет… Собака у Михалыча заболела, вот он мне ее на присмотр и отдал… Побоялся у себя оставить. Сам по полдня в лесу — не углядел бы.

— Собака… — на лице Пелагеи отразилась работа мысли. Бабка даже руки на груди скрестила, выражая глубокую задумчивость.

— Собака… — повторила она. — Крупная же она, собака эта.

— Ох, оставьте вы, Пелагея Степановна. Ночь же была, недоглядели вы видно… — попыталась я скорее закончить и уже нисколько не сомневаясь, что наш дом и мы сами попали под пристальное внимание бабки. Теперь нужно быть втрое осторожнее, ибо глаза и уши доброй соседушки будут преследовать нас везде, где бы мы ни находились.

— Ладно. Я поеду. Дел у меня по горло, — я завела мотор и жестом указала Пелагее на ведра. Та недовольно хмыкнула, очень красноречиво покачала головой, но ведра убрала. Сделав ей ручкой, я покатила дальше, спиной чувствуя неодобрительный взгляд.

Добравшись, наконец-таки, до родной избы, я сразу отметила, что внешне ничего не изменилось. Все лежало на прежних местах, печка протоплена, посуда вымыта. Я опустилась на лавку, на которой сидела вчера и устало опустила руки на стол. Больше всего на свете мне хотелось сейчас окунуться в теплую воду. Тело мне казалось уже невыносимо грязным и потным, пропахшим бензином и выхлопными газами. А где, интересно, Марк? Наверняка он сидит в бане, изучает своего инопланетного друга. Ну и чёрт с ними…

Сидеть бы так и сидеть, но время не терпит. Потом буду по темноте добираться. Я неохотно поднялась и направилась к шкафу. Собрала кое-какую одежду, уложила ее в дорожную сумку и вышла на улицу. Уже привязывая сумку к багажнику, я услышала какой-то странный шум. Огляделась вокруг, навострив уши. Нет, не показалось. Еле слышный шорох, переходящий в гудение. Наш пришелец гундосит, что ли? В принципе, ничего не стоило бы сесть на мотоцикл и уехать, но я часто совершаю напрочь необдуманные поступки, за которые потом расплачиваюсь. Но любопытство — далеко не последний женский порок. Я бросила свое занятие и потихоньку, еле слышно переставляя ноги, прокралась к бане. Что шум доносится оттуда, я не сомневалась. Минуту постояла у двери на тот случай, если вдруг из бани выйдет Марк. Не хотелось, чтобы он застукал меня за подглядыванием в щелочку. Из глубины бани донеслись щелчки. Сначала одной тональности, и почти тут же другой – более грубые и низкие. В баню я решила не соваться, даже если кто-то выскочит из-за угла и приставит к моему виску дуло пистолета. Я ещё живо помнила тот невыносимый аромат, какой источают залетные братья по разуму. Благо, шторка на закопченном окошке отодвинута, и можно осторожно заглянуть. Что я и сделала.

Солнце сегодня скупилось на свет. Но и того, что проникало в баню, оказалось достаточно, чтобы разглядеть, что происходило внутри. Марк, конечно, приволок пришельца именно сюда. Я сразу увидела инопланетянина, сидящего на скамейке между двумя перевернутыми тазами. Он меня не заметил. Все его восемь глаз были устремлены в сторону печки. Я изогнулась, чтобы лучше виден был тот угол, куда так пристально уставился инопланетный гость, и чуть не упала от неожиданности.

Собственно, сначала он показался мне просто темным пятном, но через какое-то время задвигался, развернулся и предстал во всей красе. Точно такой же пришелец! Боже, их уже двое! Они еще, оказывается, плодятся быстрее, чем мыши!

Я ошарашенно отлипла от окна, и мои ноги, вопреки всякому желанию, понесли меня прочь. Подальше от этого ужасного места, которое я еще совсем недавно считала своим домом.

Я была настолько потрясена, что не помнила, как села на мотоцикл и оставила далеко позади деревню. Очнулась я уже в лесу, когда чудом не въехала прямо в середину огромной лужи. В последний момент вывернув руль, я с трудом выехала на обочину и остановилась.

Что происходит? Этот вопрос стал мучить меня еще сильнее. Водяной ничего вразумительного после моего повествования не сказал. Марк, который загорелся идеей заполучить единственного в наших краях инопланетянина, тоже. Однако же, он каким-то невообразимым образом даже распознал, чем конкретно воняет восьмиглазый пришелец. Откуда такие способности? Лично я чуть не умерла от запаха. Потом этот пресловутый преобразователь… а теперь пришельцев стало двое. Куда Марк смотрит? Да и где он вообще? Ни в доме, ни во дворе я его не встретила. По-моему, настало время задать Водяному вопросы.

С этим решением я тронулась с места и как можно быстрее, конечно, с поправкой на местность, поехала к озеру Невинных Дев.

 

* * *

 

Теплая вода приятно ласкала тело. Живительные струи наполняли меня энергией, заряжали как автомобильный аккумулятор. Я даже постанывала от удовольствия. В бане я плескалась уже почти два часа, мне никто не мешал, не бегал проверить, жива ли или меня уже защекотал банник до смерти. Хотя банника на месте не было, он, как и многие из подобного люда, отправился в дом Водяного на Совет. А мне вежливо предложили пойти ополоснуться после дороги. Сначала я хотела возмутиться и заорать, что тоже имею право голоса, как и все остальные, но усталость и непреодолимое стремление залезть в воду взяли верх, и я, вооружившись полотенцем, удалилась. И если никто этого не сказал вслух, то все равно мне явно дали понять, чтобы я не торопилась. А я и не торопилась… Напарилась, наплескалась вволю и только потом направилась к дому. Шла не спеша, пусть наговорятся. Благо тема для разговора у них была.

Когда я подошла к дому, Водяной сидел на крыльце в одиночестве и по своему обыкновению попыхивал трубкой. Вид у него был безмятежный, даже, можно сказать, будничный. Недаром, как вода, они легко меняют настроение. Секунду назад они тихие и спокойные, и вдруг свирепеют и начинают крушить все вокруг, как цунами. И наоборот.

Распаренная и утомленная, я присела рядом с ним и с нескрываемым удовольствием вытянула гудящие от долгой езды ноги.

— Разошлись уже все? — как бы между прочим поинтересовалась я.

— Нет. Сидят. Тебя ждем.

— Меня?! С чего вдруг? Ты же сам меня в баню отправил.

— Думал, помоешься, отдохнешь, будешь свежая, как огурец.

— Я с вами зеленая, как огурец, буду. Водяной негромко рассмеялся.

— Ладно тебе. Пойдем в дом.

— Подожди, — я схватила его за рукав. — Мне сказать тебе кое-что надо. Сразу хотела, так ты не дал…

— Их стало двое? — вдруг спросил Водяной.

Это было как удар ниже пояса. Я растерялась и выпучила на него глаза.

— Откуда ты знаешь?

— Доложили. — Водяной ободряюще похлопал меня по плечу. — Ты, видно, забыла, что мы повсюду расползлись. Все видим, все слышим, все замечаем…

— Так они что, почкуются? Или их на корабле двое было?

— Ни то, ни другое. Ты, Наташа, сейчас много не особо приятного услышишь… Пойдем в дом.

Мы вошли. Все собрались в самой большой комнате огромного дома, которую сам Водяной называл комнатой голубой воды. В ней и правда почти везде присутствовал голубой цвет: и шторы, и накидки на креслах, и рисунок ковра, и люстра, и подушки, и обои… Голубой цвет здесь царствовал и задавал тон настроению.

Мебели было немного. Два внушительных дивана и несколько кресел — вот, собственно, и все, но даже они казались кукольными в этом помещении. И сейчас они были заняты. В комнате было много существ (людьми их назвать трудно) самого разного вида и характера. Я сразу приметила сидящего в отдельном кресле лешего, рядом с которым стоял вполне человек, если бы не непропорционально длинные руки и серая шерсть, покрывающая все его тело.

На одном из диванов сидели вперемешку домовые, дворовые и банники с женами. Русалки стояли кучкой в уголке, подальше от центра и с явным почтением наблюдали за собравшимися. Еще в одном кресле разместилась приятная женщина, выглядевшая молодо, но со старыми глазами. Пришла Лешуха с детьми, и несколько совсем уж неизвестных созданий.

Водяной предложил мне присесть в одно из свободных кресел, а сам сел в другое. Видно их берегли специально для нас. Шум голосов моментально стих, и все устремили взоры на нас. Водяной встал.

— Дорогие собратья, — заговорил он своим приятным для слуха голосом, — я пригласил вас сюда не случайно. И чтобы вы поняли важность сегодняшнего собрания, очень прошу выслушать рассказ нашей несравненной Наташи.

Он кивнул мне. Мое лицо зашлось краской. Еще ни разу в жизни меня не слушало сразу столько народу. Несколько секунд потребовалось, чтобы взять себя в руки и перестать трястись от волнения. В полной тишине я вновь подробно и обстоятельно поведала события последних суток, закончив тем, что видела уже двоих пришельцев. Наконец, плюхнулась обратно в кресло, вытирая рукой выступивший холодный пот.

Воцарилось молчание. Каждый обдумывал сказанное мной, и я видела, как мрачнеют их лица, как у некоторых на глазах блестят слезы. Я и подумать не могла, что произведу на них такое впечатление.

Выдержав паузу, Водяной снова поднялся.

— Вы все слышали. И потому должны понимать, что произошло. Планета, которая за пять тысяч лет стала нам домом, в опасности.

— Да, — закричал вдруг кто-то из домовых, — нам пора искать новый приют!

— Нет, — сказала незнакомая женщина, на которую я обратила внимание, — мы не должны бежать. За такой длительный срок Земля стала нашим домом. Наши предки прилетели сюда давно, тоже в поисках пристанища…

— Вот, — не унимался тот же домовой, — они же убежали, значит, нам тоже нужно бежать.

— Они убежали от безысходности, потому что их дом превратился в пустыню. Я наклонилась к Водяному:

— Я ничего не понимаю.

Водяной сразу поднял правую руку, и спор мгновенно прекратился.

— Я думаю, нужно объяснить единственной непосвященной, а заодно и напомнить остальным, кто мы и как очутились на Земле.

Водяной слегка мне поклонился.

— Как говорит госпожа Кикимора…

«Ах ты, гой еси, кикимора домовая, выходи из горюнина дома поскорей!» Никогда бы не подумала, что Кикимора такая приятная женщина. По народным поверьям, она представляет собой сгорбленную старуху с прялкой, и никак иначе. Может и стоило познакомиться с ней пораньше. Но кто же знал… Если слух неизменен несколько тысяч лет, значит, он становится правдивым…

— …Наши предки оставили свой дом — зеленую планету Корну , которая очень быстро превратилась в мертвую пустыню, где погибли все живые существа. Они погрузились на три огромных космических корабля и долго скитались меж звезд, пока не нашли Землю. Люди тогда еще только-только превращались из просто разумных в нечто похожее на цивилизованных. Но мы, как вынужденные беженцы, не стали ввязываться в войну и отбирать у людей планету. Потому что сами пострадали от подобного. Мы отошли на задний план, дав возможность человечеству развиваться своим путем. Мы прикрылись занавесью неизвестности и людских слухов, изредка только показываясь избранным. Так мы и жили бок о бок века, нисколько не мешая друг другу. Но теперь та же беда, что застигла Корну, пришла на Землю. Прилетел разведчик. И это только первая весточка. Мы не должны допустить, чтобы он привел за собой армию, которая уничтожит эту планету. И мы не можем снова убежать, мы не можем снова остаться без дома. Мы должны помочь людям, ибо они не ведают, какой опасности они подверглись!

Водяной говорил на одном дыхании, действительно переживая каждое свое слово. Когда он сел, я заметила крохотные капельки пота на его висках, и что у него дрожат руки.

Стало быть, легенда права. Все мои друзья свалились на землю с небес. Ангелы, изгнанные Богом…

Я посмотрела вокруг. Конечно, на ангелов они мало похожи, в особенности Леший и Болотный, а на пришельцев очень даже. Как только я раньше не догадалась? Хотя, настолько они мне стали привычными, что о далеком космосе я и не думала.

Вдруг встал Леший. Скрестив на груди руки, он вытянулся почти до самого потолка, чем произвел неизгладимое впечатление на весь домашний люд и на меня впрочем тоже. Никогда я не видела, как он меняет свой рост. Говорят, Леший может стать выше самого высокого дерева, и я в этом не сомневаюсь.

— Водяной прав. Мы не должны убегать, не можем, не имеем права. А если кто-то боится, то он может спрятаться. Однако, я не уверен, что его это как-то спасет!

— И что же делать? Что же нам делать? — завизжали до истерики напуганные домовые.

— Бороться! Сражаться! — голос Лешего гремел так, что его, наверно, было слышно и в далекой Витке.

— Простите… — я кашлянула, чтобы обратить на себя внимание, понимая, что поступаю непростительно нагло! — Я немножко не в курсе дела. Вы сказали, что на Землю прилетел разведчик. Но я видела место так называемой посадки. И оно больше похоже на следы катастрофы…

— Но ведь корабль не пострадал.

— Ну насколько было видно в темноте, внешних повреждений он не имел.

— Да ты не сомневайся, голубушка, — встряла Кикимора, — они всегда так садятся.

— Всегда? — удивилась я. — Но даже если так, возможно, этот разведчик не найдет на Земле ничего для себя интересного…

Раздался дружный хохот. Бедные нечестивые создания чуть животики не надорвали после моих слов. Я снова непонимающе воззрилась на Водяного, оказавшегося вторым после меня человеком в комнате, который не смеялся. Он покачал головой и резко рявкнул на окружающих:

— Всё, хватит. Закатываете истерики на людей, понимаешь ли. Сами подумайте, откуда ей знать.

— Ты прав, — сказала Кикимора, вытирая слезы. Она первая нашла силы успокоиться.

— Ты прав, — повторила она. — Тебе и невдомек, голубушка, – то, что так интересует сантарианцев находится прямо у тебя под ногами.

— Трава, трава, моя дорогая. Много травы — много пищи, мало травы — мало пищи — такая у них, по-моему, бытует поговорка.

— Трава? Они что, не могут вырастить свою? По-моему это очевидно и просто.

— По-твоему — да, а по их мнению – это невозможно. Или они не хотят, или не умеют, но они тысячелетиями грабят другие планеты.

— Трава… — задумчиво сказала я. — А я думала, что они нас всех перебьют.

— Им незачем вас убивать. Не будет вашей зелени, вы умрете сами. Если разведчик сообщит остальным, их прилетит сюда миллионы. Они снимут весь зеленый покров быстрее, чем бритва бороду. Они выкачают все водоросли с океана. И планета погибнет. Умрут звери, птицы, рыбы и люди.

— Боже! — только и смогла произнести я.

— Он не поможет. Нам придется сделать так, чтобы разведчик с Земли не улетел.

— Если так, нужно его уничтожить! — моему отчаянию не было предела.

— Не-е-ет! — закричали со всех сторон.

— Нет! Нельзя! — замахал на меня руками Водяной. — Если мы убьем разведчика, у нас совсем не останется никакого шанса спастись. При посадке компьютер корабля сам посылает сигнал основной базе о своем приземлении. И если корабль в ближайшее время не взлетит или взлетит с мертвым пилотом на борту — мы погибли. Сентарианцы объявят Земле войну.

— И что же делать?

— Не знаю…

Я повесила голову. Жутко не хотелось верить во весь этот бред. Люди на протяжении всей своей истории воевали ради территории, ради славы, ради мелкого авторитета, но никогда не воевали ради травы. И справятся ли они с внезапным нападением инопланетян, к тому же…

— Они еще и плодятся как тараканы, — со вздохом заметила я.

— Нет, — улыбнулся Водяной. — Они размножаются куда медленнее человечества.

— Откуда же тогда взялся второй?

— Это давняя история. Лет пятнадцать назад в этих местах с разницей дня в два упало целых два космолета. В одном из них и был Сентарианец. Битый, но живой. Корабль вдребезги, поэтому пришлось ему, бедному, на земле приживаться.

— И вы знали?! И все это время молчали?!

— Он не представлял никакой опасности. Улететь он не мог, а один он тоже больших пакостей не наделает. Мы, конечно, за ним пристально наблюдали, пока он вдруг не исчез. Я думал, он погиб, но вот видишь — объявился.

— А второй?

— Что?

— Пилот с другого корабля.

— А-а. Он сильно пострадал при посадке, мы не смогли его спасти.

— Он тоже был Сентарианец?

— Нет. Другой расы. Совершенно мне неизвестной.

По лицу Водяного невозможно было определить, врет он или нет. Но я и не пыталась.

— Ну, все. Расходитесь. План такой. Домовым приглядывать за домом, Лешему — за дорогой и лесом. Если что, связываться со мной незамедлительно. Я же возьму на себя корабль. Схожу к Михалычу — давно уже не был.

— А я? — мне тоже хотелось поучаствовать. — Что мне делать? Я все же представитель всего человечества.

— Тебе? — Водяной оценил меня взглядом. — Ты поедешь домой, а завтра поутру поищешь второй преобразователь. Чует мое сердце, где-то он там.

— Ладно, — согласилась я, хотя сильно сомневалась, что преобразователь станут терять, где попало.

Все начали расходиться, обсуждая на ходу пришельца и свою миссию в общем деле. Вскоре в доме остались только я и Водяной. Мы так и сидели в своих креслах и молчали. Наконец, я решилась.

— У нас ведь нет никаких шансов.

— Почему? Шанс, даже самый крохотный, есть всегда. Вопрос только, как мы его используем.

— И что же это за шанс?

Водяной скривил гримасу, похожую на судорогу от боли.

— Шанс… Шанс, что его не устроит по каким-то параметрам планета Земля; шанс, что человечество им понравится, и они решат не трогать его; наконец, шанс, что трава покажется настолько горькой и невкусной, что они не станут её есть.

— Ты хоть сам-то в это веришь?

— Честно? Нет.

— Так может отпустить его. Пускай летит, приведет своих травособирателей, и тогда мы пойдем на них войной.

— С чем? Со своими примитивными ядерными бомбами и бумажными самолетиками?

— Почему? Мы ведь уже летаем в космос!

— Наташа! Неужели ты до сих пор не поняла! Сентарианцы опережают человечество по развитию на несколько тысячелетий. Ядерное оружие давным-давно никто не применяет. Только психотропное. Вы сами отдадите свою траву и еще спасибо им скажете, что они ее забрали.

— А может нам удастся наладить с ними торговые отношения?

— В это мне верится еще меньше, чем в вашу победу.

— Тогда надо облить всю планету какой-нибудь гадостью.

— Это равносильно травле клопов шариковыми дезодорантами.

— Все! Я сдаюсь.

Я насупилась и уставилась в пол. Идеи кончились. Голова была пуста, как горшок, даже так же звенела. Я еще не могла осознать, в какой опасности находится моя любимая Родина. Все представлялось плохой, но интересной игрой. Игрой, в которой дали возможность поучаствовать, но сразу предупредили, что на выигрыш рассчитывать не стоит.

— Пойду-ка я спать.

Я поднялась в свою комнату, нарочито громко хлопнула дверью и подпёрла её стулом. Плохо или хорошо я поступлю, но в Ольховку я наведаюсь сегодня ночью. А там посмотрим… Водяной прав, крохотный шанс есть всегда. И, возможно, на месте мне придет в голову подходящая мысль.

Я вылезла через окно. Повиснув на руках, нащупала носком крышу веранды. И уже с нее спрыгнула на землю. Все просто. Дом у Водяного, словно в импортных фильмах, идеально подходил для беглецов. Куча выступов, никаких падений с высоты, разрезанных простынь и сломанных конечностей.

Прокравшись в сарай, вытолкала мотоцикл. Залезла я на него уже на приличном расстоянии от дома…

Огни в Ольховке не светились. Все нормальные люди уже спят давно. Деревенская необходимость рано вставать и рано ложиться была у жителей в крови. И мне это только на руку.

Подъехав к дому и спрыгнув со своего «боевого коня», я подобралась к забору. Тихо. Вдруг рядом зашуршала пожухлая трава, и из нее появился испуганный домовой. Он вытаращил глаза и мелко дрожал.

— Скройся! — цыкнула я. — И смотри в оба.

Домовой понимающе закивал и так же незаметно растворился, как и возник. Я перелезла через забор и перебежками подобралась к избе. В ней царствовала тьма. То ли Марк уже спать лёг, то ли его дома нет. Надо проверить, чтобы вдруг не оказаться в дурацкой ситуации. Я вбежала по ступенькам крыльца и приоткрыла дверь. В нос ударил удушающий, навек запомнившийся запах. Соврански обнаглел настолько, что приволок этого урода в дом. Значит, действительно развод. Променял красавицу жену на залетного пришельца. Я пошарила рукой в углу у двери и нашла железный лом, которым Марк зимой обивал лёд со ступеней. Вооружившись, я почувствовала себя гораздо увереннее. А то мало ли что…

На цыпочках, еле слышно, кошка бы позавидовала, я достигла комнаты и осторожно отодвинула занавеску. Сначала я не увидела ничего. Как назло эти пришельцы черного окраса, а черное на черном не очень-то разглядишь. Но потом вдруг загорелись, вспыхнули одним разом, восемь огоньков. И были они направлены в мою сторону! Скрываться больше не имело смысла. Я вошла в комнату и, направив кол на пришельца, спросила:

— Ну, травоядный, и где же твой товарищ?

Инопланетянин, видимо с перепугу, что-то эмоционально забибикал. Он вылупился на меня своими глазищами, и у меня вновь возникло ощущение, что меня ощупывают, пронизывают, проверяют. Я зажмурилась на миг и снова открыла глаза. Так и есть. В то время, как шесть глаз пытаются с помощью гипноза оставить меня на месте, еще два непроизвольно косятся в сторону… Я резко отскочила. И вовремя. Из-за печки выскочил человек. Он бросился вперед, как торпеда, намереваясь выхватить у меня оружие. Одному Богу, наверно, было понятно, каким немыслимым образом мне удалось извернуться. Я крутанулась волчком и тут же ударила. Целилась я, понятно, куда попало, но постаралась вложить в удар все силы. Что-то затрещало. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что это звук входящего в тело железа. Я вьшустила лом из рук и увидела Марка. Его тело медленно оседало на пол. Марк, обхватив обеими руками лом, посмотрел на меня полными боли и ужаса глазами и захрипел.

— Господи, Марк!

Я почувствовала, как начала задыхаться. Слезы, горячие, жгучие слезы не давали вздохнуть. Меня начал бить озноб.

— Господи, я убила его! — заорала я изо всех сил. Уже не замечая, как пришелец забился под кровать, я бросилась к Марку и упала перед ним на колени.

— Марк, милый мой Марк!

Марк захрипел и взял меня за руку.

— Зачем? Зачем ты сунулась? — еле слышно проговорил он. — Я почти уговорил его… Силы оставили меня. Я положила голову ему на грудь, слушая, как умирает его сердце, и рыдала. Весь мир перестал существовать. Остались я и убитый мной муж. Наверное, я отключилась. Потому что очнулась от того, что тело Марка под моей головой начало изменяться. Я шарахнулась от него. И плюхнулась на задницу. Он действительно менялся… Чёрная шерсть росла со скоростью ускоренной съёмки, руки и ноги, наоборот, уменьшались, сжимались до комического размера, и сразу деформировались в четырёхпалые лапы, нос провалился, образуя глубокую щель, вокруг которой выскочили восемь отростков с глазами.

Меня прошиб холодный пот. Рубашка мгновенно прилипла к коже. Единственное мое желание было броситься вон из дома, но я не могла пошевелиться от ужаса. Марк — отвратительный сентарианец. Человек, которого я любила, который делил со мной кров и постель — мерзкий восьмиглазый пришелец.

Не знаю, сколько я просидела над телом своего бывшего мужа. В голове крутились бессвязные мысли. Мне казалось, что я схожу с ума, что весь мир вдруг обернулся бредом тяжелобольного и без лекарств из него не выбраться. Наверное, надо было раньше бежать отсюда подальше… Хоть на край света…

Резкий хлопок. Я повернула голову. Это с кровати упала подушка. Что-то я совсем забыла про второго. А враг не дремлет, напротив, незаметно пытается ретироваться к двери, пользуясь тем, что меня полностью поглотило горе. Неимоверным усилием воли я выбросила дурные мысли прочь и кинулась за пришельцем. Нельзя позволить ему уйти! Ещё неизвестно, каких дел он может наворочать, если оставить его без присмотра. В три прыжка настигнув беглеца, я схватила его за загривок и хорошенько встряхнула.

— И только попробуй хоть бибикнуть! — страшно прошептала я.

Тот, изогнув свои отростки, попытался в очередной раз покопаться у меня в мозгах. Телепат чёртов!

— И хватит пытаться меня загипнотизировать. Это еще никому не удавалось, — заверила я и стукнула его кулаком по макушке. Ростки-глаза обмякли. На мгновение я даже испугалась, решив, что убила еще и этого, но, присмотревшись, обнаружила еле видимое подрагивание конечностей и успокоилась.

Захватив в плен инопланетянина, я, признаться, не имела никакого представления, что мне с ним теперь делать. Вытащив его на улицу, поволокла к мотоциклу. Светало. Серое солнце пряталось в тяжелом небе, нисколько не желая греть и светить. Я оглянулась. Деревня только-только начала просыпаться. Хозяйки еще были в коровниках — доили, а мужики растапливали печи. В общем, каждый занят своим делом, и есть шанс проскочить незамеченной. Я набросила на пришельца тряпку, водрузила его впереди себя на сиденье и завела мотор. И тут же услышала противный вой клаксонов. Это еще кто? Развернув мотоцикл, я поехала навстречу шуму.

Их я увидела еще издали. Обоз черных, красных, серебристых иномарок приближался к Ольховке. Как-то я забыла про них. Воистину, по сравнению с гибелью планеты, эта беда – не беда. Так, проблемка небольшая. Несясь им наперерез, я на ходу достала из кармана перочинный ножичек и рывком содрала с восьмиглазого тряпку. Приставив лезвие к его боку, я скомандовала:

— Ори, — и для острастки легонько ткнула.

Пришелец заорал! Меня в первый момент чуть не сдуло с мотоцикла от его рева. Никогда бы не подумала, что такое небольшое существо имеет такие мощные голосовые связки. Он перекричал клаксоны машин, он перекричал рокот моторов и шум качающихся под ветром деревьев.

Иномарки резко замерли. Я со смехом представила, как давят испуганно по тормозам новоявленные сатанисты. Бедные! Они никак не ожидали ничего подобного. Хотя мне сейчас приходилось намного хуже, чем им. Ведь я находилась ближе.

Внезапно крик задохнулся и стих. В голове стелился туман, и продолжало звенеть. Я полностью оглохла. И вряд ли слух когда-нибудь вернётся ко мне. Скорее всего, мои барабанные перепонки лопнули навсегда и восстановлению уже не подлежат. Глаза застилали слезы боли. Я была уверена, что еще немного и упаду в обморок. Я вдруг превратилась в ничто. Где-то на грани сознания я почувствовала дикую боль в руке, от которой ослабела еще больше. Я видела, как медленно нож упал в траву, как пришелец выпрыгнул с мотоцикла и скрылся за деревьями, потом погрузилась в темноту.

 

* * *

 

Море лениво накатывало на берег зеленые волны, неторопливо обрушивая их на серую гладкую гальку. Видимо, понимая, что никуда она от него не денется, а времени для борьбы впереди — бесконечность. Рыдающие крики чаек, спешащих в свои гнезда, ныряющих в соленые волны и тут же взлетающие ввысь с серебристой рыбой в клюве. Запах соли приятно-мокрый щекочет ноздри. Теплое солнце нежно ласкает мою голубую кожу, грея каждую клеточку. Я раскинула щупальца во всю возможную длину и с наслаждением качалась на волнах. Мне не хотелось открывать глаза. Почему-то я была уверена, что как только открою глаза, весь этот рай исчезнет и вернуть назад его будет уже невозможно.

— Ну что? Жива? — услышала я голос сверху. И притворилась, что не слышу его.

— Жива, жива, — сам себе подтвердил голос. — Давай, Наталка, хватит отдыхать. Нас ждут великие дела.

Я приоткрыла один глаз, потом другой, потом остальные десять. Сверху на меня воззрилась довольная безволосая физиономия Водяного. Дверь в рай захлопнулась. Я скорчила ему рожицу и спросила:

— Сколько я тут?

— Почти двое суток. Думал, не выкарабкаешься. Но тебя вода лечит. В особенности родная.

Я потянулась, выставив щупальца кверху. «Осьминожка, только большая!» — сначала равнодушно подумала я и спохватилась: значит, я тоже не человек!

— Не человек, не человек! — словно услышав мои мысли, прогундосил Водяной. — Вылезай, все объясню.

Мне на грудь упал преобразователь. Подумать только. Я — не человек! Кошмар! Лучше бы я умерла!

Трудно, практически невозможно, отмести образ, к которому привык за такой долгий срок. Как бы вы повели себя, если вдруг узнали, что выглядите, как, например, слизень или улитка, а человеческий облик лишь результат клеточного преобразования? Вернее я неправильно поставила вопрос. Насколько быстро вы свихнулись бы?

Эмоции уже били через край, и я заорала во все свои могучие легкие. И получила от этого крика какое-то неповторимое сумасшедшее удовлетворение. Наоравшись вдоволь, я проглотила преобразователь. Не скажу, что стало легче на душе, может только чуть-чуть. Я выбралась из капсулы. На траве меня уже ждала сложенная стопкой чистая одежда. Я поежилась от холодного ветерка и принялась быстро натягивать брюки…

— Ну, ты просто помолодела и преобразилась, извини за каламбур, — сообщил Водяной, не вынимая изо рта трубки. Я в ответ только фыркнула… Оказывается, мой корабль Водяной все это время прятал в лесу, недалеко от собственного дома. И так профессионально, что заметишь, только наткнувшись на него лбом.

— Кушать хочешь?

— Нет, — я уселась с ним рядом на крыльцо и поинтересовалась о наболевшем:

— Ну и кто я?

— Кингтанианка.

— Звучит неплохо.

— Да. Планета, полностью покрытая водой. Один сплошной океан. Не считая нескольких микроскопических островов. Мы наткнулись на неё когда скитались по космосу. Нас встретили высокоинтеллектуальные существа, похожие на осьминогов. Достаточно огромные и громоздкие на вид, но шустрые и подвижные на самом деле.

— Высокоинтеллектуальные? — проговорила я больше для себя, чем для Водяного. — Почему тогда я такая тупая?

— Ты ещё ребёнок на самом деле.

— Ой, не обзывайся.

— Нет, я серьёзно. Ты ещё ребёнок. Тебе только пятнадцать лет. Совсем малыш. По человеческим меркам тебе не больше трех месяцев.

— Тогда я ещё ничего.

— Конечно. Тебя принесло на землю в инкубационной капсуле в состоянии зародыша. Я тогда еще подумал: «Кому могло прийти в голову отправлять зародыш в космос?» Но потом понял, раз этот кто-то решил так рискнуть, значит, случилось непоправимое.

У меня похолодели руки.

— А через несколько дней после твоего приземления свалился с неба он. Сам почти не пострадал, а вот корабль его превратился в металлолом. К счастью для нас, кстати. Мы, как могли, держали его в поле зрения, пока он вдруг не исчез. Как потом стало известно, преобразовался и ушёл в город. А тогда мы подумали, что он либо сам где-нибудь сдох под кустом, либо медведь помял. Что Марк — инопланетянин, я догадался только после известных событий. С чего вдруг такая забота о восьмиглазом…

— А бабка Тимофеевна? Она тоже?

— Нет. Что ты. Одинокая она просто была, вот мы ей подарок и сделали.

— В качестве меня…

— В качестве тебя.

— А что должен помнить зародыш, а впоследствии младенец. Даже кингтанианца. Ничего. Генетическая память, не более того. Да, твое высокое развитие проявится позже. Но пока ты ребенок. Младенец с погремушкой.

— Ничего себе игры для младенцев.

— Да, — хохотнул Водяной.

— Пришелец ведь что-то сделал со мной, раз я упала в обморок.

— Обморок, — передразнил меня Водяной. — Ты чуть не погибла от его укуса. Хорошо, лешие оказались рядом. И здорово же ты напугала этих своих колдунов. Сначала этот развопился, а потом ещё ты вдруг преобразилась в истинное обличье. Им до конца жизни будут кошмары сниться.

Но мне сейчас было не до колдунов. Значит, я еще и чуть не умерла. И это море — рай, или генетическая память?

— Они ещё и ядовитые.

— Люди, голубушка, тоже ядовитые. Сентарианцы дышат азотом и, соответственно, у них иной обмен веществ. Поэтому для большинства существ их укус смертелен.

— Пришельца нашли? — спросила я, и мой вопрос показался мне смешным. Кто здесь, спрашивается, не пришелец?

— Нет. Но мы пристально наблюдаем за кораблем. Он должен появиться. Скоро истекает время его пребывания на Земле.

— Стало быть, пора навестить Михалыча.

— Пора. Ты своим ходом?

— Конечно. Федор Лаврентьевич… — вопрос крутился у меня на языке, но смелости задать его не хватило.

— Что, милая?

— Мою планету уничтожили Сентарианцы?

— Я не знаю. Во многих миллионах галактик, много миллиардов рас и враждебные встречаются не так уж и редко… А может это был какой-то катаклизм… А может ещё что-нибудь. Бесконечное количество вариантов…

— Я сирота. Единственный представитель расы кингтанианцев.

— Скорее всего — да.

Мы помолчали. Не хотелось ни говорить, ни спрашивать. Слишком много потрясений для столь короткого временного отрезка. Я явно ощутила, что прежняя Наташа умерла, а новая так и не в состоянии была родиться. Да и Наташа ли я? Кто я вообще? Последний представитель умершей расы…

Я встала и уже начала спускаться по ступенькам, как вдруг оказалась на полу. Сбив меня с ног, на крыльцо вбежала не на шутку перепуганная русалка, мертвецки бледная. Она дрожала так, что ходуном ходила земля.

— Что случилось?

— Он выстрелил! — закричала русалка, прижав руки к груди и еле сдерживая слезы. — Он убил его!

— Кто?! — голос Водяного взорвался как вулкан. — Кто?!

— Лесник… Лесник. Он выстрелил в сентарианца!

Не дожидаясь продолжения я спрыгнула с крыльца, вскочила на мотоцикл и помчалась к леснику…

Михалыч сидел возле космического корабля, обреченно уронив голову на грудь! Когда я прибыла, Водяной и Леший уже были на месте и что-то втолковывали бедному Михалычу, эмоционально размахивая руками. Могу догадаться, что именно! Тело пришельца, ничем не прикрытое, валялось в огороде. Но я не стала к нему подходить, и так ясно, что обратно его не воскресить. Я направилась прямиком к кораблю.

— Ну и что теперь прикажешь делать?! — орал на лесника Водяной. — Скоро здесь будут миллионы пришельцев, которые за двоих своих уничтожат всю планету. Или ты думаешь с ними как-то договориться? Думаешь?!

— Нет… — промямлил перепуганный не на шутку Михалыч. Мне его стало откровенно жалко. Откуда ему было знать, какие вокруг кипят страсти.

— Подожди, Федор Лаврентьевич, — произнесла я, — не горячись. Если бы пришелец улетел, через какое-то время здесь все равно появилось бы полчище инопланетян.

— Но у нас было бы время…

— Никакого времени у нас не было бы и не будет.

Я подошла вплотную к кораблю и заглянула внутрь. Куча кнопок, лампочек и всякой другой дребедени, совершенно мне незнакомой. Я вздохнула.

— А сам по себе он улететь не может?

Водяной удивленно уставился на меня, потом на корабль.

— Не знаю…

— Может попытаться?

— Их технологии совершенно для меня не знакомы. Но единственное, что я могу сказать точно — у них возникнет вопрос: «Почему корабль прилетел пустой?».

— А если он погибнет в космосе?

— Они проверят последние координаты приземления.

— В случае с Марком не проверили.

— Марк разбился о землю. К тому же прилёт второго разведчика был лишь вопросом времени. Мы ожидали, что так будет.

— Ожидали, но ничего не сделали.

— А что мы могли сделать? Начать убеждать человечество, что ему грозит опасность? Как ты себе это представляешь? Вдруг в Кремль заявляется , например, вполне человеческого облика Леший и начинает нести ахинею про сентаринианцев. Вопрос: как скоро вынесут президента?

— Замкнутый круг получается.

— Получается, — эхом отозвался Водяной.

Собственно, я уже давно знала, что нужно делать. Но произнести вслух у меня не было сил, поэтому и не стала этого делать. Молча забралась в корабль. Поерзала, устраиваясь поудобнее и скомандовала Водяному:

— Ну-ка, стукни меня по лбу, как тогда в сарае.

— Я ведь тебе тогда свои знания передавал…

— А-а… Ну ладно. Так разберусь.

Водяной зажмурился. У меня на секунду возникло чувство, что он сейчас заплачет, но он сдержался. Хотя и все понял.

— Михалыч, отойди, от греха.

Лесник подскочил, как ужаленный, и прыгнул в сторону. За последние дни он стал похож на затравленного собаками зайца.

— Ты что, действительно собралась лететь? — осторожно спросил меня Леший.

— А что, есть другие варианты?

— Может, отправить кого-то другого? Наташа, ты осталась одна в своём роде, — поддержал Лешего Водяной, — и ты должна понимать, что ты не можешь рисковать собой.

Я улыбнулась им, но продолжала сидеть внутри корабля. Вылезать я не собиралась.

— Нет. Вы же не можете использовать преобразователь. Вы — гуманоиды, а я — нет. Может, для этого меня сюда и отправили. Даже, если я последняя, то нашу расу будут помнить всегда, благодаря моему поступку. Как знать… некогда думать об этом, я готова…

— Ты уверена?

— Да. И отступать не намерена.

План у меня был прост до безобразия. Долететь до сентарианцев и сказать им, что Земля бесплодна. Вот и все. Просто, как все гениальное. Но требующее определенной решимости.

Я принялась нажимать на кнопки, все подряд, признаюсь. В произвольном порядке. С какой-то там попытки верхняя крышка закрылась, и двигатель заработал. Ладно, хоть не в обратном порядке.

Я откинулась на сиденье и нажала на старт. Дальше компьютер корабля справится сам. Я посмотрела на свои руки и вздохнула. Преобразуюсь в космосе. От ускорения меня вдавило в кресло и чуть не размазало тонким слоем. Я так и не сказала им «прощайте». Не обняла, не пожала рук. Словно ничего меня с ними не связывало. Спонтанный детский поступок. Но на то я и ребенок.

Улетела, и всё. Хотя, наверно, я всё сделала правильно. Не дала себя уговорить, разубедить. А они бы сумели, даже нечего сомневаться.

Теперь – только вперед. К звездам!

И единственное, о чем я буду жалеть, что ещё долго не попробую мяса. Наверное, надо было прихватить с собой Михалыча…