СТИХИ-САРКАЗМЫ
Клофелинщица
Гламур запарил на экране,
Я вышел в люди на проспект,
Чтобы девчонку заарканить,
И мне сопутствовал успех.
Она была не из когорты
Дешевых уличных путан,
Любуясь ею, встал бы мертвый,
Зашевелился б истукан.
Необъяснимые флюиды
Её природа источала,
Язычника так манит идол
Всем обаянием оскала.
И я поддался этим чарам,
Как бабуин питоньим танцам.
Опасна и юнцам, и старым
Любовь, но ей легко поддаться.
Любовь парализует волю,
И вот едва ль уже мужчина
То существо, тот жалкий кролик
На поводке своей любимой,
Готовый выполнить, как в сказке,
По мановению мизинца
Любую прихоть, чтобы ласки
Совсем неискренней добиться.
Но не в сентенциях тут дело,
Вернемся к нашему сюжету:
За кралей приударить смело
Мне позволяла мощь бюджета.
Мы прошвырнулись для начала
По барам, городским тавернам,
Нам было вакханалий мало,
Греха мы жаждали и скверны.
Сулила ночь одни услады,
Соблазнов полон был вертеп,
Притягивала страсть каскадом
Утех, но как же я был слеп,
Не разглядев в плутовских глазках
Обмана дьявольских огней,
И так всегда: пролог как в сказке,
Развязка прозы дня пошлей.
Финал логичен, хоть и жалок,
Не утолив влеченья жажды,
Мне краля что-то подмешала
В бокал, очистив мой бумажник,
Пока дремал я сном младенца.
Апофеоз любви дурмана,
Но от него куда нам деться?
Душа страдает и карманы.
Ренегат
Хор-то есть, да запевалы нет.
(А.Н.Островский)
Наш коллектив сплочён и дружен,
Но есть в нём слабое звено,
Как узел, что станку не нужен,
Бригаде нашей чужд давно
Тот нерадивый отщепенец
И беспринципный ренегат.
Парней кончается терпенье.
Иссяк доверья гандикап.
Он директивой спущен сверху,
Курировавшим нас бюро,
Он неприятен был как перхоть,
Едва ступил он на порог.
Его мы взяли на работу
В наш замкнутый масонский круг,
Но начал он плести тенёты
Подстав, доносов, как паук.
Он ловко сталкивал нас лбами
И виртуозно клеветал,
Что даже отшибало память.
Бригаде угрожал развал.
Неразберихи внёс бациллу
В наш органичный коллектив
Пришелец, страшный, как Аттила,
Единство наше разобщив.
Он средь сумятицы и брани
Лелеял личный интерес,
Как на Олимпе, думал, станет
Он верховодить как Зевес.
Но хрен ему в свиное рыло.
Похерить этот лохотрон!
У коллектива хватит силы
Поставить гада на перо.
Кричал на общем толковище
Мой корефан, что нравом крут:
«Пускай другое место ищет,
иначе олуху капут!»
Ну, прямо Ленин на Финляндском,
Картавит также как Ильич,
И грозно челюстью полязгав,
Закончил мой напарник спич.
Мы одобрительно внимали,
Поняв, что будет всё ништяк,
На сходняке мы так избрали
Харизматичного вождя.
Сократ
Встречает пьяного Сократа
Суровая жена.
(О.Э.Мандельштам)
Не всякий муж своей фемине
Способен набросать стихи,
Поскольку полон мир эринний,
Ксантипп, мегер или ехидн.
Их поведение гнетуще
Влияет на мужское янь.
Уж где тут петь о райских кущах?
Летит из уст сплошная брань.
Когда жены характер скверный,
А быт похож на бездну мук,
Как на Голгофу к ней, наверно,
Домой идет её супруг.
Допустим, отпахал он смену,
Бесправней римского раба,
Как гладиатор на арену,
Он отправляется в кабак.
С зелёным змием в бой неравный
Вступает, притупляя стресс,
И верх берёт ценою раны.
Но аспид, глядь, опять воскрес.
Едва ли есть альтернатива
Визита к Вакху избежать.
«Твой Рубикон не пинта пива»,-
подначивают кореша.
Слаб человек перед соблазном.
Вплавь Рубикон преодолён.
И на пороге цезарь грязный,
На лбу помады медальон.
За дверью с утюгом иль скалкой,
Негодования полна,
Чудовище, а не весталка,
Им не воспетая жена.
Троица
(зарисовка)
Как у Васнецова на картине,
На балконе три богатыря:
Нецензурным пафосом соря,
С сигаретою в зубах – Добрыня.
Вот Алеша, голову склоня,
Разливает новые пол-литра,
Произносит тост, – почти молитву,
Суть её непьющим не понять.
Между ними третий – великан,
Габариты Муромца известны,
Облик его, точно дубликат
Мощи и невежества, и зверства.
Квасят, не заботясь ни о чём,
Этноса славянского харизмы,
И грозят невидимым мечом
Три столпа униженной отчизны:
«Протрезвеем, жало отсечём
Звероящеру капитализма!».
Кунктатор
Квинту Фабию Максиму, римскому
стратегу, прозванному
соотечественниками Кунктатором1 ,
посвящается
Festinalente.
Квинт Фабий принимать решенья
Привык, обдумав всесторонне.
Быть обречён всегда мишенью,
Кто не искусен в обороне.
Юпитер пожалел таланта
И креатива, и харизмы,
Но дал усердье варианты
Искать спасенья для отчизны.
Объявят трусом демагоги
В сенате. Царствует плебейство.
Их сунь в сраженье, – только ноги
Засеменят в хаосе бегства.
Противник, как ни плюй, не фраер,
Что с Альп в долину лавой рухнул,
Его поход – экспромт без правил,
Он живодёр на римской кухне.
Уже просунулась и в залу
Башка, забрызганная кровью.
Квириты2, чуя Ганнибала
Аврально рвы вкруг Рима роют.
Против такого на пространстве
Поставь когорты ветеранов,
Он с ликованьем станет драться,
Резню устроив, как при Каннах.
Что ж говорить о новобранцах,
Запуганных ещё до битвы,
Их не удержат децимации3,
Центурионы4 и молитвы.
В итоге, всё усеяв поле,
Лежат смиренные кадавры,
А между тел, из пекла тролли,
Трофеи собирают мавры.
Картины эти видит Максим
Как наяву, прослыл он флегмой,
Но не желает жизней таксой
Оплачивать неверный вектор.
Поэтому Квинт Фабий медлит,
Как наш Кутузов в Подмосковье,
Пришельца завлекая в петлю
И с пиететом, и с любовью.
Нельзя ж по Апеннинам рыскать
Без провианта и резерва,
Лишившись пыла и маневра,
Тем повышая степень риска
Влететь в засаду в глухомани.
Слабеет дисциплина в войске,
Делёж награбленного, роскошь
Разлад посеяли в их стане.
Они измотаны, понуры.
Среди союзников – измена,
И также дороги им шкуры,
Наемник точно также смертен.
Иссяк поток, на солнце высох.
И аутсайдер чемпиону
Ослабшему бросает вызов,
С цепи спуская Сципиона5,
Как волк, ощерившись оскалом,
Он зрелости сдает экзамен,
Стремясь покончить с Ганнибалом
Одним сражением при Заме.
А что, вы спросите, Квинт Фабий?
Он незаметен, серой мышью
Угрозу снял, врага ослабив,
А больше ничего не вышло.
Примечание:
Кунктатор – медлитель.
Квириты – римляне.
Децимация – наказание в римской армии за бегство с поля боя, казнь каждого десятого воина в бежавшем легионе.
Центурион – командир римского воинского подразделения (центурии).
Сципион Африканский – римский полководец, разгромивший Ганнибала в сражении при Заме.
Письмо с того света
(эпистола)
Я смертельно устал, группенфюрер,
Оттого и пишу этот рапорт.
Я пластался как угольщик в Руре,
Хоть и мог с дезертирами драпать!
Паникёров стрелял я, не целясь,
И умылся в крови точно Зигфрид,
Моё сердце зажёг доктор Геббельс,
И я верил в наш вермахт и «тигры».
Разрядив всю обойму, мой вальтер
Неказистою струйкой дымился,
Но похож на германского скальда,
Саги чьи – пустотелые гильзы.
Хватит пичкать пустышкой арийцев.
Большевистские танки на марше.
Я – последней экспансии рыцарь,
От судьбы удостоенный шаржа.
Но когда станет жарко как в пекле,
Я шевроны спорю с униформы,
Когда свалятся главные кегли,
Улизну тихой сапой как Борман.
И с собой прихвачу я на память
Кинохронику от Рифеншталь
И «MeinKampf», и со свастикой знамя,
И священную чашку – Грааль.
Оказавшись в нейтральных широтах,
На досуге издам мемуары.
Седовласым, почтенным геронтом
Я покой обрету как подарок.
И ещё, чтоб не спятить от скуки,
Консультировать местных тиранов
Я начну, вспоминать факельцуги
Да залечивать старые раны.
Упиваясь своей ностальгией,
Снизойду я в чертоги Валгаллы,
Где проворное племя валькирий
Наполняет нектаром бокалы…
P.S.:
Этим грёзам, геноссе, не сбыться.
По легенде, проникший в наш тыл,
Рейха враг и холодный убийца
На рассвете меня застрелил.
* * *
То балагур, то полоумный шут -
Проводники сюжета у Шекспира.
Остроты купол, словно парашют,
Чтобы смягчить падение на грунт,
На твёрдый грунт насупленного мира.
* * *
Известно всем, что фосфором богата
Любая рыба. Допинг для мозгов.
Поэтому количество фанатов
Рыбалки велико средь мужиков.
Зависимые словно наркоманы,
Сомнамбулы без сна, ведь их покой
Под действием какого-то дурмана
Украден страстью, пьянством и рекой.
Зависимость – их безусловный признак,
С настойчивостью вредного глиста
Порабощенные рефлексом организмы
Стекаются к прикормленным местам.
Как зомби, подчиненные приказу,
Утратившие личности черты.
Писать о них непросто без сарказма
И наводить культурные мосты.
Так на иного смотришь, – дурень дурнем:
Из пасти выхлоп, в голове – бардак.
Не то, чтобы побриться, мусор в урну
Бросать он не приучится никак.
И речь его, что затхлая трясина,
Где жабы мата возятся киша,
Но лишь ухи хлебнет эта скотина,
Его преображается душа.
Его, как говорится, подменили,
Противоядьем упразднили яд,
Он изъясняется уже высоким штилем
И пассию зовёт на променад.
Гуляя с милой по аллеям сквера,
Во фраке с бабочкой как бог неотразим,
Шенье цитирует на память и Бодлера,
А не бежит за водкой в магазин.
Не давит массу на диване старом,
Уставившись в реклам калейдоскоп,
Не отравляя климат перегаром
И едким смрадом ношеных носков.