РАССКАЗЫ

ХОЗЯИН

Лес молчал в предчувствии события.

Прозрачная музыка тишины давила непредсказуемостью.

Околдовывало, подтревоживало, настораживало. Крупная капля влаги, скатившись на край листа, набухла, замерла, боясь нарушить хрупкое равновесие.

В капле отразились два силуэта.

Где-то вдали послышался горловой голос кукушки.

Двое шли друг за другом. Первый, бородатый, шёл размашисто, статно и уверенно, как и подобает величавой фигуре. За плечами нёс армейский мешок. Второй, щуплый, шёл налегке. Шёл настороженно, опираясь на палку.

Первый остановился, прислушался.

- Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось? – спросил тот, что шёл следом.

- Ку, – выдохнула кукушка.

Щуплый немного подождал. Напрасно.

- И всё? А чё так мало? Год что ли? Или того меньше?

- Ерунда всё это, – обронил бородач. – Сказки.

- Ничего себе сказки с таким концом. Если бы она мне триста лет намолотила, я бы поверил в такие сказки. Ой, не нравится мне это.

- Пустое, – прохрипел его спутник. Откашлялся.

- Устал я, – выговорил щуплый. – Передохнуть бы.

- А вон, на том пригорке и отдохнём.

Расположились. Бородач вынул из-за пояса топорик.

- Отдыхай. Я недолго.

- Я с тобой.

- Не боись. Спокойно здесь. Тихо.

- А если звери?

- Прикинься мёртвым.

- Тьфу на тебя. Ещё накаркаешь. Вон сколько валежника. Чего зря ходить?

Сделал паузу.

- Да и ссыкотно мне одному.

- Буду скоро, – отрезал бородатый. – Отдыхай пока. И ушёл проворной поступью, да так, что ни одна павшая ветка не хрустнула под его ногами.

Щуплый прислонился к берёзе, осел. Выпрямил ноги. Откинул капюшон. Закрыл глаза.

Босоногий мальчуган бежал по тропинке.

- Хей-эй-эй, – крик уносился ввысь, распадаясь на тысячу «эй». – Я самый, самый, самый. Небо, я твой господин. Солнце, я твой повелитель. Ветер, ты мой раб. Слышите меня? Хей-эй-эй! Ой!

Большой камень на тропинке так и остался большим камнем. Мальчуган сделал головокружительный кульбит, хотя не имел на это ни малейшего желания. Поднялся в горячке. Осмотрел себя. Коленки и локти были изодраны в хлам. Тихо заскулил от боли. Нарвал подорожника, хотел наслюнявить, не получилось. Всхлипывая, спустил штаны, помочился на листья, приложил их к ранам. Боль усилилась, и мальчуган снова заскулил.

Раздался звук топора.

Бородач кромсал сухую стволину. Делал «ёлочку»: ловкими ударами он надрубал бока. Затем, за пять взмахов, разделил стволину на равные части. Собрал хитро костёр, зажёг с одной спички.

- Ловко вы разводите, – произнёс щуплый. Подумал над сказанной фразой. Усмехнулся. – Двусмысленный глагол – разводите. Не считаете?

- Я считаю время. У нас осталось четыре часа. Уговор.

- Уговор у вас слышится, как приговор. Сурово.

- Время сейчас суровое. Не до сантиментов.

Бородатый подошёл к мешку, дёрнул за верёвку. Достал банку тушёнки, хлеб, завёрнутый в полотенце, фляжку. Банку кинул в костёр. Достал складной нож. Подержал на руке, как будто проверяя, не потерян ли вес. Успокоился. Хлеб нарезал щедрыми ломтями.

Щуплый смотрел на это действо и не мог налюбоваться отточенными движениями бородатого. Была в этих движениях не только уверенность, но и какая-то магическая сила, способная завораживать, заставляющая восхищаться, но в то же время вызывающая какую-то необъяснимую тревогу. Какую, щуплый никак не мог уловить.

Бородатый подошёл к костру, случайной веткой выкатил банку. Взял топор и рубанул, рассекая воздух и жесть. Банка, разделённая на две равные половины, стрельнула и тут же сдалась. Две мерных половины, поставленные бородачом на днище, успели выпустить только пар.

- Ловко, – только и выдохнул щуплый. – У меня был знакомый, который о голову разбивал бутылки.

- О свою?

- А? Ну да, конечно же. Он выиграл много пари. И всё ему было нипочём. А однажды ему дали бутылку из небьющегося стекла. Он ударил себя три раза и проиграл.

- Помянем?

- Помянем.

Бородач отхлебнул из фляжки и передал щуплому. Тот сделал два глотка. Закашлялся.

- Жжёт. Чего здесь? Я такого не пивал.

- Забудь и заешь.

Щуплый взял протянутую ложку.

Ели молча.

Машина на большой скорости неслась по шоссе.

Поворот так и остался поворотом. Водитель, вылетев из машины, сделал головокружительный кульбит, хотя не имел на это ни малейшего желания. Поднялся в горячке. Осмотрел себя. Коленки и локти были изодраны в хлам. Тихо заскулил от боли. Нарвал подорожника, хотел наслюнявить, не получилось. Всхлипывая, спустил штаны, помочился на листья, приложил их к ранам. Боль усилилась, и водитель снова заскулил.

- Ты чего такой напряжённый? – спросил бородатый. – Боишься?

- С тобой не страшно. А вот хозяина побаиваюсь.

- А ты откуда про хозяина-то знаешь?

- Ваши мужики говорили. Ещё говорили, что если кто к нему попадёт – заломает.

- Такой может.

- И часто он появляется? Ты его хоть раз видал?

- За пять лет один раз всего.

- Когда?

- Вчера.

- Помолись, что пошутил.

- Ладно.

Щуплый встал.

- Пойдём?

- Так торопишься убежать?

- Скорее бы.

- Зачем? Кому ты там нужен? Ежели чего здесь натворил, и там достанут.

- Не достанут. Кишка тонка.

- Кишка, она может быть и тонка, а руки длинные.

- Не пугай. О себе подумай. Ведь ты мне помогаешь.

- А кто тебе сказал, что помогаю? Делаю свою работу.

- Значит, для тебя деньги всё?

- Для меня деньги ничто.

Бородатый сердито развалил костёр, завязал мешок, выпрямился, жёстко скомандовал: «Пошли».

- Далеко ещё?

- Тебе нет. А мне ещё обратно возвращаться.

Шли молча. Бородатый шёл так же размашисто, статно и уверенно, щуплый едва поспевал за ним. Временами он садился на поваленное дерево, чтобы перевести дух, бородатый замедлял шаг, чтобы не потерять его из вида.

Вышли к болоту. Бородатый остановился.

- Пришли.

- Куда? – спросил щуплый.

- Куда надо. Дальше уже один пойдёшь.

- По болоту?

- Прямо пойдёшь. Тут гать. Почувствуешь. Вот слега.

Бородатый протянул ему жердь.

- Видишь кусты? Там уже земля. Чужая. Но для тебя в самый раз.

Щуплый замлел, глянул вдаль, закачал головой.

- Как всё просто. Ещё немного и я там. Там-там-та-рам-там-та-рам.

Старая мелодия выплеснулась наружу.

- На посошок? – спросил бородатый.

- Давай, – согласился щуплый.

Бородатый достал фляжку, побулькал, взвешивая остатки, отхлебнул и передал фляжку.

Щуплый взметнул руку:

- Прощай, немытая Россия! – Сделал два глотка, занюхал воздухом.

- Закуривай, – предложил бородатый.

- Я не курю. А, впрочем, давай.

Щуплый затянулся и неумело выпустил дым тонкой струйкой. И вдруг крикнул:

- Я слышу, – отозвался бородатый. – И не только я. Не кричи так. Леса у нас чуткие. Не любят шума.

- Да, понял. Это я от избытка чувств. Прости.

- Бог простит. Ступай, там тебя встретят.

Бородатый шёл не спеша. Он ждал. Он считал шаги, что равнялись секундам, которые складывались в минуты. И всё же он пропустил мгновение, когда раздался крик, от которого загустел воздух. Страшен был этот крик. Крик ненависти, пощады и прощения.

И зашумел лес.

И склонились вековые сосны.

Ку-ку, – зарядилась кукушка.

- Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?

Ку-ку, ку-ку, ку-ку, – не умолкала кукушка.

- Признала хозяина, шельма. Прости нас всех, Господи!

ДВА ОТЦА – ДВА СЫНА

В дверь позвонили.

Семидесятипятилетний дед – Семен Семенович Соломатин поднялся со стула и пошаркал по коридору. Глянув в дверной глазок, он радостно произнес:

- Бабка, радость-то какая, внучок пожаловал.

Пелагея Ивановна попыталась подняться с кровати. Уже две недели, как она лежала по причине высокого давления, так что попытка удалась не сразу.

Дед радостно щелкнул замком. Зрение его не подвело. В дверном проеме действительно стоял его внук Стёпушка.

- Вот радость-то, – запричитал Семен Семенович. – Ну, здравствуй, чего стоишь, проходи, не стесняйся.

Внук Степан явно стеснялся. Он стоял в дверном проеме и от волнения пытался вдавить каблук правого ботинок в кафельный пол.

- Здравствуй, дед. Я не один, я с товарищами по работе.

Товарищи с суровыми лицами стояли за спиной внука. Все были в форме.

- Так, с товарищами и заходи. Чего стоишь в дверях, как не родной. Чайку попьем. Бабка, правда, сдала немного, так ничего, мы сами управимся.

Внук и его товарищи по работе зашли в коридор.

- А, вот я тебе управлюсь, – Пелагея Ивановна вышла из своей комнаты. – Я тебе так управлюсь, что забудешь, где поликлиника. Внучок в кои веки пришел, а ты его чаем поить собрался. Я вот сейчас блинчиков испеку.

- И наливочки налей, уж не поскупись, – ввернул дед.

- Кому налью, а кто просто посмотрит. Здравствуй, Стёпушка. Ой, какой красавец. И вы здравствуйте. Ой, какая красивая форма. Наверное, сукно высший сорт. Да чего же вы в коридоре? В комнату проходите. Не стесняйтесь.

- Здравствуй, ба, не надо наливки и блинчиков не надо.

- Я сама знаю, что надо, что не надо.

- Я по работе пришёл, сказал внук.

- Эка, смотри, уже работаешь. Молодец, – похвалил дед внука.- Это хорошо. Но всё равно проходите. Дед я тебе или не дед?

Прошли в комнату.

-Я вот с осьми годков начал работать. И знаете, чем занимался? Бил баклуши. Хе-хе. Это сейчас смешно. А тогда, в войну, это был военный заказ. Наш колхоз ложки поставлял для красной армии. Людей не хватало. Вот мы, мальцы, и трудились. Бить баклушу, это у мерной чурки обтесать один конец, ровно от половины. Ну а дальше бабы из этих заготовок ложки вручную вырезали. Работа у нас не сложная была. Но план был непосильный, а за невыполнения плана карали строго. Да, было время лихое.

- Не тарахти, знаем мы про твои подвиги. Я на кухню, а ты с гостями оставайся.

Пелагея ушла на кухню и загремела посудой.

- Ну, Стёпа. Рассказывай, как жизнь, как работа. Мог бы и почаще стариков проведывать. Но то, что пришёл, уважаю. Сейчас бабка всё быстро приготовит.

Степан кашлянул в руку и произнес:

- Гражданин Соломатин Семен Семенович…

Последовала затяжная пауза.

- Пелагея! Пелагея, бросай жарку! – крикнул громко Семён Семёнович. Сюда поди.

Бабка вошла в комнату.

- Что кричишь? У меня сковороды накаляются.

- К чёрту твои сковородки, тащи лекарство, все какое есть. Внучок серьезно захворал. Меня гражданином назвал.

Пелагея молча опустилась на диван.

Степан продолжал:

- Вот постановление об изъятии ценных вещей в счет погашения долга за невозвращенный кредит.

- Какое постановление, какого долга? – переспросил Семен Семенович. – Никогда ни у кого в долг не брал. Что за дрянь ты несешь?

- Я, дед, выполняю только решение суда, – ответил Степан. – Я работаю в системе судебных приставов, и моя работа взыскивать долги с должников.

- Бабка, не надо лекарств, «Скорую» вызывай, психиатрическую бригаду. Наш внучок умом тронулся, – крикнул потрясенный дед.

- Ой, – воскликнула Пелагея. У меня же на кухне сковородки. И пошла в кухню.

Сослуживцы Степана переглянулись и на всякий случай отошли в дальний угол.

- Тут вот какое дело, – продолжил внук. – В прошлом году Ваш сын кредит в банке брал.

- Это ты про своего отца так говоришь? Другого сына у меня и не было.

- Да, про него. Он кредит взял, а отдать не может. А так как он прописан по этому адресу, по закону придётся ценные вещи здесь описывать.

- Ты что, не знаешь, где он проживает?

Вошла Пелагея Ивановна переводила взгляд то на внука, то на мужа и ничего не понимала. Чувствовала только, что дело плохо.

- Вот ведь как закрутилось, – вскипел Семен Семенович. – Вот Аркашка, вот подлец. Эх, мало я его ремнем порол.

- А может слишком много? – тихо отозвалась Пелагея Ивановна. – Вот и стряс все мозги.

- Если бы я знал, что мозги у него в этом месте, я бы его по голове лупцевал.

- Так, что будем описывать? – спросил один из судебных приставов. Он чувствовал себя неловко.

- Господи, позор-то какой, – всплеснула руками Пелагея Ивановна.

- Иди, прими лекарство, – строго приказал Семен Семенович. – Сами разберемся.

- Да как же это, Сенюшка, – всхлипнула старушка и пошла в свою комнату.

- Так сколько этот подлец задолжал?

- Двести пятьдесят тысяч четыреста сорок два рубля девяносто две копейки, – ответил второй пристав, взглянув на бумаги.

- Сколько, сколько? – переспросила бабка из комнаты.

- Цыц! Тебя не спрашивают, ты и не сплясывай. Двести пятьдесят тыщь, говоришь?

- И ещё четыреста сорок два рубля и…

Пристав осёкся под суровым взглядом деда.

Аркаша был их единственным сыном. Поздний ребёнок. И мать души в нём не чаяла. Баловала, разрешала вольности. Отцу это не нравилось. Он хотел воспитать настоящего мужика. Помощника по хозяйству. Опору на старости лет. Не вышло. Сын больше стремился к матери. Она и вкусненького приготовит, и денег даст при малейшей просьбе. Кое-как, окончив школу, Аркаша ушёл в армию. Хоть там его исправят, – надеялся отец.

Однако и армия была бессильна. Отслужив, Аркашка ещё два года жил на родительских харчах, тратив свободное время на разгульные гулянки и беспробудное пьянство.

Отец несколько раз пытался поговорить с сыном, да всё напрасно. Сын обещал устроиться на работу, как только найдёт что-нибудь стоящее, и клялся исправиться. Но к вечеру, взяв у матери деньги, снова отправлялся в загул.

Однажды пришёл и сообщил: «Я женился. Ухожу. Сам себе хозяин».

Отец с матерью так и присели.

- Как женился, на ком? А почему невесту в дом не привёл, – тихо спросила Пелагея. – Не по-людски это.

- А свадьбу, значит, без нас сыграли? – хмуро поинтересовался отец.

- Мы без свадьбы. Тихо посидели с друзьями.

- Могли бы и нас пригласить, неужто сыну своему мы бы свадьбу не организовали. Родственников бы пригласили, – размяк отец.

- Ой, не по-людски это, – ещё раз повторила Пелагея.

Когда Аркаша ушёл, Семён подошёл к жене:

- А может всё и образуется? Остепенится. Бог ему судья. Помолчал. И нам тоже.

Вскоре родился Стёпушка. Куда ни кинь, а бабка с дедом оказались нужны. И посидеть с ним, и погулять. Тогда-то и познакомились со снохой.

- С виду нормальная, – прокомментировала Пелагея.

- Главное, что внутри, отреагировал Семён.

Степана подкидывали всё чаще и чаще. Баба с дедом были счастливы. Пусть молодые устраивают свою жизнь. Сноха где-то работала, а вот Аркаша всё никак не мог себя найти. То ему работа не нравилась, то коллектив, то зарплата не устраивала. Большей частью он сидел дома и выжидал тот счастливый момент, когда судьба с поклоном преподнесёт ему все блага на вышитом рушнике и заживёт он счастливо и беззаботно.

Сноха несколько раз заходила одна и жаловалась на Аркадия. Что стал злым и неразговорчивым. Что воспитанием сына не занимается. А однажды поднял на неё руку.

Пелагея после её ухода подытожила: «Весь в тебя, Семён».

- Не в меня. Я родителей почитал. Отца слушался. Против его воли никогда не поступал. Тут другое дело. Видно время поменялось, нравственность пропала, обычаи забылись. А вот это беда. И не только наша. Пропадёт Россия. А если выживет, трудно ей придётся.

- И кто это ему такие деньжищи отвалил? Кто ж ему ссудил, если он уже годов десять, посчитай, не работает?

- Ему в банке дали, – пояснил внук. – На необходимые нужды. Вовремя не вернул, банк подал в суд, ответчик в суд не явился. Суд постановил взыскать с ответчика сумму в принудительном порядке. Вот мы и пришли.

- В суд, говоришь, не явился? – переспросил Семен Семенович, – это последнее дело. Ладно, к нам с бабкой года три уже ноги не показывал, но в суд-то должен был прийти? Не понимаю: или законы у нас такие не строгие или твой отец совсем совесть потерял? Ты сам-то внучок, когда у нас последний раз был, когда школу закончил? Пришёл с товарищами, до утра посидеть. А больше и не наведывался. Звонками телефонными отделывался. Да не реви ты там, Пелагея, соседей затопишь. Иди за мной, внучок со своими бумагами. Товарищи твои пусть здесь обождут.

Семен Семенович прошёл в залу, открыл дверцу трюмо и достал шкатулку. Бережно обтёр её рукавом, и, вздохнув, открыл.

Внук стоял в дверях, наблюдая за действиями деда.

- Сколько, говоришь, Аркашка должен?

- Двести пятьдесят тысяч четыреста сорок два рубля девяносто две копейки.

Старик достал бумажки, пересчитал их два раза и протянул внуку.

- Вот тут аккурат будет. Ровно двести пятьдесят тысяч четыреста пятьдесят. Мы их с бабкой на смерть копили, да видно обмишурились в чём-то. Забирай и уходи. Мне ещё завтра с соседями объясняться.

Тут в комнату вбежала Пелагея Ивановна:

- Сеня, это же наши смертные, как ты можешь? Кто нас похоронит?

- Не переживай, – отрезал дед. – Похоронят как-нибудь с божьей помощью. Где ты на улице трупы не закопанные видела? Всех закопают. Нет ещё такого закона, чтобы мертвых в канавах оставлять.

А ты, Степан, помнишь, как я тебя в детстве в зоопарк водил, зверей смотреть. Так ты слона не мог увидеть. Всё меня спрашивал: «Где слон, где слон?» А ты тогда был маленький и видел только четыре ноги. Я тогда поднял тебя на плечи и ты увидел слона. Он тебе ещё хоботом помахал.

- Помню, – хмуро ответил Степан.

- Так вот, мне кажется, ты сейчас, как в детстве, слона не видишь. Пока голову не поднимешь. Ну, это я так, к слову, а отцу своему передай, если он рассчитывает на нашу квартиру после смерти, то пусть меняет расчёты. И ты, прости, Степан, не рассчитывай.

- Сеня…

- Цыц! Я сказал. Здорово они нас отблагодарили. Сын должник, а внук пришёл наше имущество описывать. Это даже здравому смыслу не поддаётся. Жить-то дальше зачем?

Оформив все бумаги, выписав квитанции и пересчитав деньги, судебные приставы направились к выходу.

- Двери за собой закрой, – вслед ему проговорил дед, – небось, не забыл ещё, как запираются?

- Сенюшка, что же это делается? – только и вымолвила Пелагея.

- Сам не знаю и ни черта не понимаю. Где там у нас капли от сердца?

Ночью три раза вызывали «Скорую помощь». Сонные врачи мерили давление, ставили уколы и тихо ругались:

- Делать этим старикам нечего. Вызывают по каждым пустякам.

Утром Семен Семенович Соломатин умер.

Похоронили его скромно, тихо, без суеты.