И ТАК ЖИВЁМ

 

СВОБОДА

 

В конце дня закусочная «Минутка» наполнялась трудовым людом. Буфетчица быстро наполняла стаканы, разогревала в микроволновке пирожки с печенью. В закусочную зашел низкорослый мужчина с тяжелым, усталым взглядом, подошел к стойке. Буфетчица наливала водку в стакан молодому парню.

— Я за тебя плачу, — сказал мужчина парню.

— Это с чего такие милости? — спросил тот.

— Праздник у меня сегодня, свободу я обрел, браточек. Ты уж не обижай меня, уваж ветерана.

Он достал из кармана несколько сотенных и бросил перед буфетчицей:

— Кто придет, всех бесплатно, — сказал многозначительно.

Сели с парнем за столик. В закусочную зашли несколько человек, подошли к буфетчице. Мужичок поднялся из-за столика, пошел к ним.

— Мужики, деньги платить не надо, я угощаю.

Парень с наколкой на правой руке спросил:

— Что, Нобелевскую премию получил?

— Нет, бери пониже, Сталинскую, — ответил мужичок. — Свободу обрел, братцы, вот и отмечаю свою долгожданную радость.

Парни, взяв наполненные граненые стаканы, сели к нему за столик.

— За свободу так за свободу, — сказал парень с наколкой.

Все дружно выпили. В закусочную заходил народ. Мужичок, не вставая из-за столика, подавал команду буфетчице «за мой счет». Пришедшие недоуменно смотрели на него — никогда они не попадали в такую радостную ситуацию, а он гремел: «Братцы, пейте за мою свободу!».

Парень с наколкой спросил его:

— Сколько лет зону топтал?

Мужичок закатил глаза к потолку, шевеля губами, подсчитывая годы.

— Девятнадцать лет, — изрек он.

— И где чалился? Север, юг, восток, запад?

— На Пестеля чалился, но всё, хватит из меня раба делать, кровь мою пить! Конец рабству! Сво-бо-да!

Когда еще выпили, парень с наколкой сказал:

— Что-то незнакома мне такая зона. Где эта твоя Пестеля?

— В нашем городе улица, где с моей благоверной живем, вернее жили. Но всё, ухожу от нее навсегда, прощай рабство. Попила моей кровушки досыта.

В закусочную быстро вошла, даже влетела дородная женщина.

— Так вот ты где, — накинулась она на мужика. — Нет чтобы с получкой домой идти, как делают порядочные люди, ты по закусочным шатаешься. Что, опять за свободу пили?

И она окинула присутствующих суровым взглядом.

— Сколько получки получил?

— Две, — несмело ответил мужичок, вжав голову в плечи.

— Давай быстрей домой. Я тебе там покажу свободу.

Она схватила у него с колен кепку и замахнулась ею на него. Потом громко сказала:

— Вы, ребятки, уж извините меня, у дочери Светки выпускной бал в школе, деньги нам очень нужны ей на платье. Кто пил за свободу, прошу вернуть деньги.

Она пошла с кепкой по столикам. В кепку полетели червонцы, полсотенные и даже сотенные.

Когда деньги были собраны и они ушли, буфетчица сказала присутствующим:

— Это у них отработанный номер, и не подкопаешься к ним. Никогда в убытке не бывают, всегда уходят с прибылью.

 

ХУДОЖНИК

 

Женщина средних лет вела под руку мужчину. Он белой палочкой ощупывал дорогу.

— Перед нами три ступеньки, — предупредила она.

Они вошли в городскую баню, купили в кассе билеты, и она повела его в женское моечное отделение. Когда они вошли в зал, где стоят шкафы для одежды, раздались громкие, тревожные, недовольные голоса голых женщин.

— Ты что это его сюда притащила? — прозвучал чей-то звонкий голос.

— А куда мне его, незрячего, прикажете вести?

— В мужское отделение веди.

— Никто меня там не ждет, там меня раздетую сразу на смех поднимут, а он же незрячий, ему помогать надо, а то ошпарится кипятком.

Женщины окружили их. Из моечного отделения вышла дородная женщина весом килограммов сто двадцать, с крутыми, как у борца, плечами и двумя складками на животе. Переваливаясь с боку на бок, подошла к незрячему. Ознакомившись с ситуацией и оценив обстановку, повелительным голосом прогремела:

— Девчонки, убогим надо помогать. Господь велит.

— Он, может, не убогий, — прошептала молоденькая девушка, прикрывая груди руками.

— Был бы зрячий, с такими ногтями на ногах не ходил. Не ногти, а лыжи, — сказала дородная.

Все посмотрели на его ногти на ногах, загнувшиеся вниз.

— Как звать тебя? — спросила его дородная.

— Федором.

— А я Домна Поликарповна. Давай, Федор, распаривай ногти, я тебе их остригу. Маргарита, у тебя ножницы найдутся? — спросила у банщицы, подтиравшей «лентяйкой» пол.

— Есть, есть, — ответила та.

— Матвеевна, ты раньше массажисткой работала, — сказала низенькой старушке. — Массаж ему по полной программе организуй. А ты, Федоровна, ему спинку потри, да получше, а то говорила, десять лет к мужскому телу рука не прикасалась.

— Тело-то у тебя хорошее, спортивное, боксом, наверное, в молодости занимался? — спросила Домна Поликарповна.

— Нет, лыжник я.

— Ну иди, лыжник, сполоснись под душем, да в парилку тебя поведем, парить будем.

Через два часа помощница вывела его из бани, он отдал ей белую палочку и спросил:

— У вас давно на животе такое большое родимое пятно? С блюдце будет.

— Родилась с ним.

— Сразу такое большое было?

— Да нет, у маленькой было с пятак, а потом я росла, и оно росло. А вы такие ногти отрастили специально?

— Да. Я основательно готовился к этой встрече.

Он достал из кармана сто рублей и протянул ей.

— Что много? За полсотни договаривались.

— Берите, берите. Я увидел такие прекрасные образцы натуры. Реальные, а не собирательные, чего мне не хватает для завершения моей картины. Ни по телевизору, ни в ночном клубе такого не увидишь. Теперь уж непременно полотно свое закончу, — сказал весело.

— Домну-то Поликарповну тоже на картине изобразите, куда-нибудь хоть в уголок пристройте.

— Категорически с вами не согласен. Такую колоритную фигуру по углам прятать негоже. Ей найдется место и на переднем плане. Если не возражаете, с вашим родимым пятном. Как она парила, у меня уши заворачивались!

 

ГВОЗДЬ

 

Дед Федор шел по вечернему городу от своего закадычного друга Осипыча. Прекрасно провели время в дружеской беседе, вспоминая охотничьи и рыбацкие похождения, друзей, ушедших из жизни. Где только сегодня не побывали, вспоминая молодые годы. Объехали в разговорах всю округу. И только начали критиковать правительство, закончить беседу не дала Макаровна — жена Осипыча, внезапно вернувшаяся бог знает откуда. В бутылке еще оставалось по стакану портвейна. Но она твердо и резко заявила: «Такие встречи, дорогие мои, мне не в радость», — и унесла бутылку в другую комнату.

«Не могла, старая, нагрянуть на пять минут попозже», — думал он, тяжело переставляя ноги. Навстречу, переваливаясь с боку на бок, хромала соседка Матвеевна. И сразу в его голове возникла картина, как он на днях заменил ей на крыше два треснувших листа шифера на новые, а потом она наливала ему в большой граненый стакан розовую искрящуюся вишневку. Ну и хороша у нее вишневочка!

Поравнялись.

— Куда гулял, сосед? — спросила Матвеевна.

Вместо ответа, он ей вопрос:

— У тебя работы для меня еще не найдется?

— Работа есть, но ты уже клюкнул.

— Ходил к Осипычу, выпили немножко, да его Макаровна прервала дружескую беседу, — сказал недовольно.

— Есть у меня работа, но только делать ее надо не в таком состоянии.

— Что я? Я нормальный. Наверху опять шифер треснул?

— Нет, другая. Ответственная и тоже наверху, но высота пониже.

— Пойдем, в миг всё сделаю.

— Нет, приходи завтра.

— Ну, а авансик можно получить за ту работу сейчас?

Она помедлила с ответом и сказала:

— Заходи, так и быть, налью стаканчик, но только один.

А ему только одного и не хватало для продолжения полета мыслей.

Наливала вишневочку опять в тот же большой граненый стакан с широким ободком поверху. Закусил помидором. Вытерев тыльной стороной ладони губы, спросил:

— Ты хоть скажи, что завтра у меня будет за работа, чтобы я подготовился к ней изнутри.

— Тоже наверху, а больше ничего не скажу.

— Может сейчас сробим? — поглядывая на опорожненный стакан, спросил он и твердо добавил: — Высоты я не боюсь. Я ведь десантником служил. Сколько раз с парашютом отчаянно в пространство кидался, и не с такой высоты, как твой домишко.

— Не наверху работа, а в избе, — заявила она.

— Тем более. У тебя до потолка рукой можно достать. Не хочешь говорить, не надо, — обиженно сказал он.

— Гвоздь вбить надо, вот и вся работа.

— Так что ты меня дурачишь! Давай его быстрей, молоток, вмиг вколочу, скажи только куда.

— В потолок вбить надо, у дверей.

— И всего делов-то? — весело сказал он.

Поставили у дверей стол, на него стул. Федор поставил второй стул рядом со столом, бодро занял рабочую позицию. Матвеевна подала ему здоровенный гвоздь и молоток.

— Над самыми дверями, — сказала она.

Он наставил гвоздь и молотком по нему: раз, два, три…

— Ты зачем в стену бьешь? Надо в самый уголочек, в потолок, и чтоб шляпка вниз была, — держа двумя руками стул, сказала соседка.

— Выдерга есть?

— Откуда она у меня?

— Сейчас достанем обратно.

Федор загнул гвоздь, ухватился за него и стал вращать вокруг оси туда-сюда, упершись левой рукой в стену. Немного не рассчитал. Под его рьяным напором гвоздь выскочил из стены немного раньше, чем он ожидал. Потерял равновесие, стул выскользнул из-под ног, и Федор полетел в пространство. По пути сшиб Матвеевну, и через секунду оба лежали на полу.

Сперва в избе стояла мертвая тишина, только слышался стук ходиков, потом раздался стон Матвеевны:

— Ой, Господи, руку изломала!

Федор вызвал скорую, она прикатила быстро. Врач осторожно осмотрел и заявил:

— С рукой всё в порядке, а ключица сломана, плечо сместилось.

Через два дня Федор навестил Матвеевну в больнице. Она, бледная, лежала с закрытыми глазами. Положил на тумбочку дыню, минералку. Матвеевна медленно открыла глаза и тихо произнесла:

— Пришел, десантник?

— Виноват, — сказал Федор. — Прости, не рассчитал.

Она не ответила.

— Ты объясни мне, дорогая соседушка, ёксель-моксель, измучился я в догадках. На кой ляд он тебе в потолке этот гвоздь нужен, и еще шляпкой вниз? Он же ни для чего.

Она сразу не ответила. Потом изрекла:

— От сглазу. У всех есть. У Николаевны есть, у Петровны есть, а у меня нет.

— Придешь домой, вколочу.

— Не надо. Без него жила, без него и проживу.

— Нет, вколочу, — настойчиво сказал он. — Тем более аванс получил.

— Ладно, уговорил. Только я буду вколачивать гвоздь, а ты стул держать.