Авторы/Гусев Анатолий

ВНИЗ ПО ТЕЧЕНИЮ


Большинство действующих лиц повести вымышлены,

а те, чьи прототипы существуют в реальности, никогда

не совершали ничего из приписанного им автором.

Автор

 

Крушение

 

Из конторы позвонили, когда Дима с подсобницей Леной заканчивали выскребать раствор из ёмкости, выкладывая простенок. Секретарь парторганизации Степаныч, так панибратски звали его в народе, волновался и просил приехать пораньше: шутка ли – на собрание решил наведаться Сам – первый секретарь обкома.

Дима огорчился. Они хотели сегодня пораньше слинять на шабашку – заказчик (хозяин коттеджа) торопил. Работа там продвигалась шустро, и не хотелось терять темп. А тут пропадал такой солнечный длинный вечер. Пришлось звонить хозяину и предупредить, что сегодня всё отменяется, и машину за людьми можно не присылать.

Спектакли с собраниями в стройуправлении были отработаны. Председательствующий, из рабочих, назначен, выступающие подготовлены, явка обеспечена.

Когда Дима усаживался за стол президиума, к нему подскочил Толян и пророкотал на ухо: «Дай денег взаймы, взносы уже несколько месяцев не платил. Ты сегодня не ворошил бы должников».

Первый из обкома немного задержался и пришёл в сопровождении начальника управления Реброва, когда собрание уже шло. Вид у него был озабоченный: видимо дела в партии были хреновыми.

А Дима тем временем продолжал дирижировать. «Штатные» ораторы ему были известны, но он решил оживить разговор, выпустив снабженца Деева.

- Вот мы уже несколько лет талдычим о перестройке, – начал тот, – а кто перестроился? Изучаем на политзанятиях труды Ленина, да разве оглядываться надо, а не вперёд смотреть? Всё распланировали, а в магазинах шаром покати. Конкуренцию надо, частника выпускать. Да и нашей партии конкуренты нужны, а то зажирели в верхах, мышей не ловят, к креслам приросли. Оборонные заводы совсем подкосили: вместо высокоточной продукции там кастрюли выпускают. Откуда у них деньги на строительство возьмутся? Поэтому и у нас заказов почти нет.

Степаныч беспокойно ёрзал на стуле, а Первый, хмурясь, что-то помечал в блокноте. Дима тем временем дал слово начальнику планового отдела Чураевой.

- Наше управление участвовало в тендере на строительство жилья в городе Чайковском. Мы находимся рядом, предлагали самые низкие расценки, техники и людей у нас в избытке. Так почему конкурс выиграли турки? Разве у нас на Урале мастеровые люди перевелись? За тысячи вёрст приезжают сюда турецкие спецы, а потом нанимают наших же работяг. Видимо, немало отстегнули кому-то в Москве, чтобы сорвать здесь куш, – возмущалось она.

На собрании должны были выступить не менее десяти человек, иначе мероприятие могут не зачесть. На листочке перед Димой их список, в котором, как и полагалось, представлены все «сословия». Пора было давать слово рабочему. Штатным говоруном был плотник Вахрушев. Он не стал подниматься на трибуну, а решил с места. Как пролетарию, ему это позволялось, только развернулся боком к залу, чтобы охватить всех взглядом.

- Вчера столярные материалы завезли с большим опозданием, и пришлось на вечер оставаться после смены, из-за этого мне в магазине хлеба не хватило. Сегодня надо нам пораньше закруглиться, чтобы успеть в лавку к завозу. А вообще, когда мы хлебца удачно с женой перехватим, так мы его в морозильнике храним, всё равно мяса нет, а потом в духовке разогреешь, и он мягкий снова становится и душистый, – начал тесать плотник.

- Выступление не по теме, – вмешался ёрзавший на стуле секретарь партячейки.

- А что по теме? Порядка нет в партии, а отсюда и в стране его нет, – гнул своё Вахрушев.

Начальник управления Ребров сидел рядом с Первым и ни во что не вмешивался. Он даже не воспользовался случаем, чтобы нашептать тому о проблемах своего стройуправления, попросить помощи. Он знал, что партия сейчас не та. Хотя ещё совсем недавно его могли вызвать в райком и влепить выговор за то, что не выполнил дополнительных соцобязательств к какой-нибудь очередной знаменательной дате. Раньше, что говорить, своя рука в горкоме не раз выручала в трудные минуты.

Прибежала секретарь Света, что-то прошептала Первому на ухо, и они с начальником вышли. За ними шмыгнул Степаныч.

Собрание сразу раскрепостилось, зашумело, у многих обнаружились неотложные дела, и они начали отпрашиваться. Дима понял, что пора закругляться, срочно проголосовал за прекращение прений, а недостающие до кворума выступления решил дорисовать в протокол позднее. Он предоставил слово «штатной» по зачитке постановлений, бывшей учительнице русского языка, а теперь кадровику Ольге, и та озвучила общие фразы по обязательному выполнению государственного плана, о необходимости крепить партийную дисциплину и т.п. Всё закончилось гладко, как по намыленному.

Дима пошёл искать партсекретаря, чтобы воспользоваться ситуацией и спросить про обещанную квартиру.

- Завтра, приходи завтра, пойдём к начальнику, – засуетился Степаныч, закрывая свой кабинет и поспешая куда-то.

 

Много лет, имея медицинское образование, Дима работал на стройке каменщиком за жильё, и давно стоял в очереди одним из первых. Заказчики были обложены «десятиной» и квартир управлению давали много, но все они уходили куда-то. То появлялся необходимый специалист, чаще всего по блату, то возникали невыносимые условия у матери одиночки и Диму уговаривали: он – член партии, да к тому же пока холостой, должен проявить сознательность, подождать.

- А потому и холостой, – говорил Дима, – что берлоги своей не имею. Вечер оказался свободным, и он решил отправиться к Любе. Та жила с родителями в частном доме на Восточном поселке. Город, наступавший на деревянные домишки, вдруг остановился, и, ждавшие скорого смещения и переезда в казенные благоустроенные квартиры, люди жили здесь, как придётся. Приходившие в негодность и покосившиеся деревяшки никто не ремонтировал, а продавать их «новым русским» под строительство не разрешалось -территория была отведена под какую-то новостройку. Вот так – дом свой, а распоряжаться им не смей. Более того, на архитектурных планах этих домов давно не существовало, и квартиры под их смещение, как выяснилось, были давно выделены, только где они, к чьим рукам прилипли, и родственники чьих начальников сейчас в них живут? Жильцы этих деревяшек, как «мёртвые души», уже и на выборы много лет не ходили: раз в списках этих домов нет, значит и не должно быть тут никаких избирателей.

Родители Любы Юрий Васильевич и Валентина Петровна, как завелось с некоторых пор, отдыхали на крылечке с бутылочкой. Отец работал на ближайшем заводе, и зарплату там не платили уже несколько месяцев, а мать с того же завода сократили, и она числилась на бирже труда. Но выпивка – дело святое, к вечеру всегда находилась. Иногда соседи заявлялись со своей бутылкой, или в гости кто приглашал.

Хорошо в собственном доме. Можно посидеть на крылечке, на солнышке погреться, или покопаться на огороде, там же всегда и нехитрая закуска отыщется.

Люба торговала бутилированной продукцией в ларьке, но сегодня у неё был выходной и она занималась стиркой, благо, что летний водопровод был протянут прямо во двор. Младшего её брата Кирилла не было видно, наверное, где-нибудь гонял футбол.

Пока Люба собиралась, Дима посидел с родителями на крыльце, из вежливости выпил полстакана браги. Обсудили вечную тему: когда будут сносить дома и стоит ли заниматься заготовкой дров, если вдруг всё решится до зимы.

В клубе «Спутник» был вечер «Кому за 30», и, погуляв по Берёзовой роще, Дима пригласил Любу к себе в общагу. Правила там были драконовские, но вахтёр тётя Маша Диму уважала и, положив шоколадку в стол, не взяла у Любы документы. Это было как бы позволением ей остаться до утра. Ещё была проблема с соседом по комнате Андреем. Он валялся на койке и маялся от безделья и безденежья. Пришлось выделить ему безвозмездно на выпивку, после чего он уехал в гости к брату.

Люба была молодой и красивой. Такие больше подходили хозяевам мелких вино-водочных и пивных ларьков: их проще прижать, если что, да и основные покупатели по возрасту те же, охотней идут к своим. Кроме того, и склонить, без особых обязательств, к…, ясно к чему, сподручней. Сутками торчать в тесной коробке тоже не всякий сможет. Глухими ночами подобные точки часто грабили, иногда с непредсказуемыми последствиями. Поэтому люди в возрасте опасались этой работы.

От её волос пахло пивом, сигаретами, чипсами, но тело пахло другим, мягким и женственным, и в нём он просто тонул. Она отдалась ему нежно и устало, и тут же уснула на его руке: сказалась прошедшая бессонная ночь. Дима же лежал с открытыми глазами, вспоминал минувший день, и почему-то собрание. Не нравилась ему обстановка в партии, чувствовалось, что вся эта система рушится. Он верил в неё, считал главной основой своей жизни, а теперь вместе с системой рушились и его планы: получить квартиру, закончить ВУЗ, найти хорошую работу по душе, жениться, в конце концов.

«Надо завтра потолковать по душам и с парторгом, и с начальником», – решил Дима.

В дверь постучали.

«Андрей вернулся», – подумал Дима. Но за порогом стояли участковый со своей дружиной и комендант общежития.

- Проверка паспортного режима, – объявил лейтенант.

Ночь любви была испорчена. Дима провожал Любу по тёмным улицам, полусонные собаки дежурно брехали, в окнах деревянных домишек уже погасли синеватые блики телевизоров. Переваривая брагу, народ готовился к завтрашнему дню.

- Ну, когда твоё обещанное новоселье? Хоть бы гостинку или малосемейку? – поинтересовалась у калитки Люба.

- Скоро! – ответил Дима, поцеловав её в прохладные губы.

На перекрёстке возле открытого ларька стояла компания молодых ребят. Двое из неё сразу отделились и вразвалочку пошли наперерез.

- Мужик, дай денег, на пиво не хватает.

С деньгами у Димы было никак, но выворачивать карманы не хотелось. Разговора не получилось. Когда подбегали другие, Дима уже был на знакомых тропках Берёзовой рощи. К счастью, дверь в общагу была открыта. Прикорнувшая на кушетке тётя Маша проснулась не только от стука двери, но и, окончательно, от Диминого вида.

- Научились же пинаться, японцы доморощенные, – сказал Дима, разглядывая в зеркале огромный синяк в пол-лица и затёкший глаз. Ни о какой встрече с парторгом назавтра не могло быть и речи.

 

Раствора не было уже несколько дней. Его и раньше привозили с перерывами. Говорили, что у треста нет денег, чтобы купить цемент. Но по домам тоже не отпускали, и бригада целыми днями сидела в бытовке: мужики играли на деньги в карты, бегали за пивом или в аптеку за спиртовыми настойками.

Не появлялся и заказчик коттеджа, видимо, знал проблемы с раствором, который с этого же объекта и воровал при содействии мастера, а может, и уехал куда-нибудь по своим коммерческим делам.

Плохую новость принес прораб. Оказывается, «десятину» правительство отменило, и теперь заказчики отказываются выделять квартиры подрядчикам. Все ринулись в контору. Профсоюзный босс сидел в своём кабинете с невозмутимым лицом, но списков очередников на жильё в холле уже не было.

Дима нашёл парторга в кабинете у начальника, подождал, пока тот освободится. Степаныч, взяв Диму под руку, повёл в свои апартаменты.

- Ты что паникуешь? Я тебе сказал, что будет квартира, значит, не обману. Партия ещё никого не обманывала. Даже если заказчики и кочевряжатся, то у нас запас по старым договорам есть. Тут, брат, ещё более интересная история разворачивается: будем мы акционироваться. Акции получишь, станешь совладельцем нашего предприятия, капиталистом. Правда объёмы работ падают, придётся и людей сокращать. Алкашей в первую очередь, лодырей, прогульщиков. Но в этом тоже есть резон: чем меньше едоков на пирог – тем больше нам достанется. Лишние механизмы продадим, помещения сдадим в аренду коммерсантам.

- Подожди, Степаныч, но люди-то куда? По многу лет ведь отработали за смешные деньги ради квартир!

- Каждый сам решает куда: на биржу, к ларьку за бутылкой, мешки таскать или в постели валяться.

 

Тяжелый осадок остался на душе у Димы после этого разговора. Вечером он заглянул к Любе, та сегодня торговала. Дима примостился в закуточке на ящиках и смотрел, как ловко она обслуживает покупателей. Наконец у неё выдалась свободная минута, и она присела рядом.

- Угостишь меня баночкой пива? – спросила она, и он дал ей денег. Они сидели, прижавшись друг к другу плечами, пили пиво и молчали. Заглянул амбалистый хозяин ларька, посмотрел на банки в их руках и строго выговорил Любе: «Опять отвлекаешься». Та послушно встала, а хозяин открыл дверь, чтобы выпустить Диму.

В общаге Андрей был навеселе. И не удивительно: возле полупустой бутылки закуски на столе, не считая куска хлеба и луковицы, не наблюдалось.

- По какому поводу праздник? – поинтересовался Дима.

- А это не праздник, а похороны, твою родную хороним, кстати. Не слыхал? По ящику уже несколько раз Указ Ельцина зачитывали об изгнании вашей партии отовсюду: со всех заводов и пароходов, колхозов и других артелей инвалидов. Так что после детдома осиротел ты ещё раз.

- Неплохой ты парень, Андрюха, только трепло, – сказал Дима, достал из холодильника колбасы, чокнувшись с соседом выпил и улёгся не раздеваясь на кровать. Он дождался этого сообщения, но не мог поверить: как можно ломать такую громадину, на которой всё держится. Кто тогда будет Власть, Закон, Суд? Кто будет двигателем махины – страны? Ответа он не находил.

 

Собранием будущих акционеров стройуправления руководил сам Ребров, протокол вёл Степаныч.

Акционироваться или нет, решали хором. Как и положено, долю акций отдали государству. После долгих убеждений клика из замов и начальников отделов убедила народ, что солидную толику акций должно иметь руководство управления, чтобы обеспечить устойчивость предприятия. Остальным смертным количество акций определялось в зависимости от стажа работы, но с одним хитрым условием: в случае увольнения эти бумаги работник обязан продать предприятию.

 

Шабашка

 

Бытовка была тёплая. Дима сам когда-то обивал её изнутри шлаковатой. В любой мороз, с ледяного ветра на верхотуре возводимых зданий эта конура спасала. Не очень надеясь на самодельные обвитые спиралями электрические обогреватели (энергию частенько отключали), они с ребятами установили буржуйку, и раскалённая добела, эта печь помогала отогреть посиневшие руки и онемевшие коленки.

Теперь бытовка выручала ребят на шабашке. В ней они и жили, соорудив простецкие лежанки. Лёхе и Серёге узкие, но подлиннее, Диме широкую, но короткую.

Имелось у бытовки и ещё одно замечательное качество: она была обита железным листом, а двери закрывались на хитрый самодельный запор. Так что любители лёгкой наживы, что заскакивали в этот строящийся коттеджный посёлок, поковыряв замок, уходили на соседние участки, туда, где не было видно людей или автомашин.

Хозяин, владелец будущего коттеджа, занятый своим беспокойным бизнесом, здесь появлялся не часто. Вовремя поняв, что из разваливающейся строительной фирмы можно извлечь некоторую пользу, он скупил по дешёвке у неё кирпич и цемент, завёз песку, а так как в России самый дешёвый товар – рабочая сила, уговорил и ребят временно перебраться к себе на площадку. Благо, начальство управления, имея свои планы, распустило всех, не желающих рассчитаться «по хорошему», в неоплачиваемые отпуска.

«А зачем суетиться – доставать раствор, уговаривать водителей самосвалов, – если ребята сами намешают. Зачем возить их из города и в город, когда до деревни три километра и продовольственный магазин там работает, а переспать – телогреек в будке хватает. Если потребуется подъёмный кран – эту проблему смогут решить и рабочие, получив помимо пайковых дополнительные рублишки», – резонно посчитал хозяин.

 

Утром первый выскочил из бытовки по нужде Лёха и тут же заорал восторженным непечатным словосочетанием.

- Что там? – встрепенулся Дима, распахнул дверь и ахнул. Всё вокруг было покрыто толстым слоем искрящегося холодного серебра. Утренний морозец ожёг тело. В кристально чистом воздухе деревня Пазелы была словно вырисована на гравюре: каждая доска в заборе, каждое бревно в срубе выделялись чёрной тушью на белом листе.

- Да, братцы, «поздняя осень, грачи улетели… а зима катит в глаза», – огласил факт Серёга.

Позавтракали бутербродами с крепким чаем. Обязанности в звене были поделены чётко. Лёха, выкинув лопатой из ящика первые льдинки, принялся замешивать раствор, таская воду из подвала коттеджа, где она стояла почему-то круглый год. Серёга, как самый крепкий, начал поднимать наверх кирпич, а Дима, по должностному старшинству, занялся подмостками для следующего яруса, так как стена росла довольно быстро.

Первый замес они закончили точно к обеду. Дима распахнул робу, Лёшкины длинные волосы прилипли к потной шее, у Серёги от напряжения дрожали руки.

Солнце уже давно растопило иней, превратив его в искрящиеся водяные алмазы, а затем высушив совсем. Раскинувшаяся перед глазами сельская панорама с полями, лощинами и перелесками, с деревней вдали, успокаивала и настраивала душу на лирический лад. Хорошо будет жителям этих хором просыпаться поутру, выходить на лоджию и взирать на красоты природы.

При мысли о жилье у Димы защемило в груди. Вездесущий Лёха иногда отлучался в стройуправление, и каждый раз его рассказы были всё более безрадостными.

- В конторе, что ни кабинет – то новая фирма. На складах одни кавказцы с фруктами. Механические мастерские превратились в авторемонтные с платной стоянкой. Общежитие продали под гостиницу: хочешь жить – плати. Напарник Димы Андрей переехал к брату, а Димины вещички сдал в камеру хранения при гостинице. Ребров и Степаныч ездят на джипах, сидят в своих кабинетах и прилюдно что-то делят между собой.

Диму поражали такие метаморфозы, произошедшие буквально за несколько месяцев, но самому ехать и видеть всё это не хотелось.

Судьба долговязого худого Лёхи своей неприкаянностью походила на Димину. После смерти старушки матери её полуразвалившийся дом в деревне они с братом продали, так как Лёха уже прилип к городу, а младший брат женился на женщине вдове старше себя и остался в той деревне примаком. Лёха в городе тоже сожительствовал с какой-то парикмахершей, имеющей дочь. Семейная жизнь у него начиналась каждый раз после получки, которую он отдавал жене, и его терпели как кормильца несколько дней, до очередной пьянки, когда парикмахерша его выгоняла, и он шлялся по общежитию, перебиваясь до следующей зарплаты. Потом цикл повторялся.

Серёга, напротив, был парень основательный. Наклепав вовремя двух детей, он успел получить на стройке двухкомнатную квартиру. Его жена работала на швейной фабрике и много шила по заказам на дому. Иногда по выходным она появлялась на коттедже вместе с сорванцами, прошагав от автобуса немалый путь. Работа прекращалась, сопливые мальчишки мешались под ногами, лазили по стройке, рискуя покалечиться. Отец гонял их, а мать всё допытывалась у мужиков: сколько они уже заработали. Пару раз ей удавалось застать на объекте хозяина, и она подолгу беседовала с ним наедине, держа его за рукав, а он мотал головой, как мерин на поводу. Дима подозревал, что хозяин втихаря авансировал эту супружескую пару.

- Мы получаем с кубометра кладки, – прервал молчание Дима, – но корячиться с кирпичом, раствором и подмостями сейчас, таская это всё на второй этаж… Сколько времени мы на это тратим. Я прикинул, – что если договориться с кем-нибудь и пригонять сюда колёсный кран на полчаса по утрянке, чтоб он закинул нам всё наверх. Быстрее и дешевле обойдётся даже за свой счёт, если хозяин откажется оплатить.

Идею в темпе обсудили и одобрили. Лёха пошёл готовить обед, Серёга колоть дрова, чтобы истопить на ночь печь, а Дима по ближайшим участкам, искать нужный кран.

Дима вернулся, когда ребята уже отобедали.

- Вот что, сегодня кладкой заниматься больше не будем, – неожиданно сообщил Дима. – Договорился с соседями: они дают заводские подмости, вечером подвезут, а мы пока подготовим побольше кирпича, чтобы заодно поднять. Завтра утром встаём пораньше, сразу готовим раствор на весь день, крановой подъедет и поднимет. Однако за всё это надо отработать. В воскресенье выходной отменяется. Поможем соседям смонтировать железобетонный забор.

Когда стемнело, и ребята беспокойно курили на заготовленных поддонах с кирпичом, Дима направился узнать: не сорвалось ли дело. Однако навстречу ему уже двигался кран. Грубо игнорируя технику безопасности, крановщик подцепил пакет подмостей стропой, да так и ехал. Тяжеленный объёмный груз из-за выбоин на дороге болтался, бил по стреле, сам кран в такт ему раскачивался, рискуя перевернуться, но упрямо двигался вперёд.

- Ну? Куда? – высунулся из кабины маленький мужичонка.

Вылезать и командовать ему не пришлось. Ребята всё знали сами: Лёха с Серёгой уже бегали вокруг крана, выставляя опоры, доставая чалки и обвязывая ими поддоны с кирпичом. Дима мухой взлетел наверх и в луче прожектора, закреплённого на стреле крана, взмахами рук бывалого стропальщика сигналил, куда подать груз, опускать его стрелой или тросом. Мигом отцеплял крючья и чалки и снова сигналил крановщику, кричал парням, чтоб брали по два поддона сразу и выставили третью опору, иначе кран может опрокинуться при повороте. А ребята ещё сообразили подать пачку перемычек. И всё это в сумасшедшем темпе, в каком-то азарте, и всё слаженно, четко, быстро.

Когда закончили, так никто и не понял, сколько минут прошло: десять, двадцать, сорок?

- Не проспите завтра, – только и сказал крановой. И кран растворился в темноте.

- Дима, продукты кончились, – вдруг вспомнил кашевар Лёха, когда они перевели дух. В магазин отправились вместе. Вначале дорога вела по строящемуся посёлку. Шли мимо других коттеджей. Некоторые из них взметнулись дворцами, другие были чуть скромней, но отставать в роскоши не хотели. На иных в лучах крановых прожекторов ещё суетились работяги.

- Спешат строиться новые хозяева, – заметил Лёха. – Откуда только деньги такие берут, к какой кормушке присосались?

- Да посмотри, сколько техники: экскаваторы, бульдозеры, краны. Со всего города нагнали. Фронт работ большой. Если ещё и будущее лето нам тут доведётся покалымить, то я вас, братва, в эту пору к тёте Шуре в магазин буду на своей машине возить, – размечтался Серёга.

- А потом мы тебе будем дачу строить, – усмехнулся Дима. – Только не пробьёмся мы своим хребтом в крутые. Чужие мы на этом празднике жизни.

В долине плавал туман. Ботинки вымокли от росы, когда, свернув с большака, они пошли прямиком. Воздух стал ядрёным и ледяным.

У магазина горела сигнальная лампочка, и они направились прямо к дому продавщицы. Тётя Шура узнала их и впустила, помнила, как они помогали ей копать картошку. Часть товара она всегда держала дома – разве откажешь своим деревенским, от которых одинокая женщина во многом зависела: дров ли заготовить, огород ли вспахать, в город ли съездить. Только товар этот был специфический, в бутылках. Остальное могло подождать и до следующего дня. И пришлось ребятам довольствоваться бутылкой, да из личных запасов тёти Шуры буханкой хлеба и десятком яиц.

Продрогшие и промокшие «для сугреву» раздавили бутылочку, запивая сырыми яйцами, а потом пошло тепло и от буржуйки, и изнутри. Они вырубились без обычных разговоров перед сном.

Диму разбудило какое-то далёкое, чуть слышное рокотание.

- Кран! Кран! – заорал он, расталкивая своих напарников. Быстро одевшись, они вылетели из будки.

- Кидай в ящики песок, цемент, наливай воду, размешивать будем наверху, – командовал Дима. Его совковая лопата с хрустом вонзалась в кучу песка. Серёга мигом притащил мешки с цементом и присоединился к Диме. Длинноногий Лёха мелькал в сумерках как большая летучая мышь – из подвала и обратно, обрызгивая всех плещущейся из вёдер водой.

А кран уже вырастал из тумана.

- Давай быстрей, – недовольно кричал крановой, и Дима с Серёгой бросились раскручивать опоры, подвешивать стропы, цеплять ящики. Подскочил Лёха сменить Диму: «Дуй наверх, командуй ».

Вода выплескивалась из ящиков, но основное дело было сделано: раствор и кирпич, чередуясь, классически расположились на пакете подмостей, создавая идеальные условия для последующей кирпичной кладки.

- Командир! – крикнул крановой снизу Диме. – Надо нам потолковать об оплате за каждую ходку. Желательно налом.

И кран уплыл на свой объект.

Сегодня они действительно сделали на удивление много. Может оттого, что начали так рано: после ухода крана уже не ложились, только наскоро попили чайку. У Димы было сразу два подсобника. Он стоял на стене и по шнурку облицовочным блоком выкладывал только наружную версту, красиво расшивая швы. Лёха совковой лопатой шлёпал на стену раствор и подавал кирпич. Серёга разравнивал «кашу» мастерком и клал внутреннюю версту и забутовку обыкновенным кирпичом.

К обеду дневная норма была выполнена, и они с удовольствием закурили, греясь слабеньким осенним солнышком.

По улице шла группа работяг, гружёных сумками и телогрейками. Остановились напротив.

- Эй! Помощников не надо ли?

- А вы что, в безработные записались?

- Да, у хозяина финансы кончились, консервирует объект до весны. А нам расчёт дал.

- Так вы при деньгах, а не на тачке с песнями в город?

- Что в городе? Бутылки собирать? Может, кто и зимой здесь строить будет. Походим, поспрашиваем.

- Тогда ориентируйтесь, где кирпича побольше, да кран повыше, – посоветовал Дима.

После ухода мужиков ребятам стало грустно. Лето, которое они провели на сельских пейзажах, кончилось. Их хозяин зимнюю стройку не осилит: надо чистить дороги, возить готовый раствор, протянуть электричество. Поняли, что последние дни доживают они здесь. Потом – неизвестность. Да и хозяин что-то давно не появлялся: может за товаром куда за границу махнул?

В понедельник кран не пришёл, хотя в воскресенье они честно отпахали «на дядю», монтируя целый день забор из плит. Замешанный раствор остался в ящиках внизу, а они сели пить чай.

- Придётся, как прежде, вёдрами, – подвёл итог Дима. – А завтра поедем в город, узнать, что к чему.

Вечером с рулеткой и по чертежам меряли приблизительно кубатуру, всё равно потом перемерять с хозяином, помножили на цену, сминусовали авансы и поделили на троих. Сумма получилась солидная. Когда работаешь под интерес, сам удивляешься, как дружно и с удовольствием всё получается. А летние дни долгие. Шутка ли, целый этаж втроём выложили, перекрыли и на второй перебрались. Не зря, видимо, они своим звеном на соревнованиях лучших каменщиков треста когда-то, когда эти соревнования ещё были в моде, занимали первые места.

Ночью Дима долго не мог уснуть. Состояние неопределённости тревожило. Куда дальше? Как? Под полом шебуршились мыши. Раньше он их не слышал. Видимо, пристраивались на зимовку.

Отоспавшись досыта и переодевшись в цивильное, отправились к тракту. В автобусе народу было мало, в основном пенсионеры с урожаями садов и огородов.

Город удивил забытым многолюдьем и суетой. Но особенно поразило здание бывшего стройуправления. На фасаде масса разноликих вывесок. Скопище иномарок на площадке перед входом. На первом этаже сплошь бутики. На других этажах всё незнакомые лица. В кабинетах шикарные девочки у компьютеров.

- Откуда вы, мальчики? – секретарша Света изумлённо подняла глаза. – Потерялись совсем. А у нас опять плохие новости: обанкротилась наша фирма окончательно, и купил её один бизнесмен. По его приказу все уволены, так что дуйте в отдел кадров за трудовыми книжками и потом за двухнедельным пособием. Кстати, вас будут насиловать продать ваши акции, но вы торгуйтесь, они всё равно берут, хоть за тройную цену.

- А старое начальство где? – поинтересовался Дима.

- При новом хозяине. Только в подчинённых теперь. В коммерции-то они не очень сильны оказались. Старые партийные подвязки пока помогают: приятели во многих фирмах окопались.

- Последние из могикан, – констатировала всегда суровая кадровичка Ольга. – Я вас мучить не буду с подписями на обходном. Сходите только на склад, за спецодежду и инструмент отчитаетесь. А я тем временем все ваши документы подготовлю.

У ворот склада им загородил дорогу пузой важный своей должностью хмырь в камуфляже. Узнав, в чём дело, шагнул в сторону. Во дворе шла работа. Одни машины разгружались, другие – загружались. Ящики с яблоками и сливами исчезали в одних дверях, из других появлялись с помидорами и луком. Внутри на стеллажах, где раньше аккуратно лежали связанные парами сапоги и валенки, ватники и комбинезоны, стояли ящики с гвоздями и инструментом, теперь громоздилась тара с привезёнными «заморскими» дарами. Прямо на цементном полу возвышались курганы из арбузов и капусты.

Кладовщицу Анну нашли в её конторке, где она вязала носки к зиме. Она искренне обрадовалась ребятам, напоила их чаем с карамельками. Потом они написали акты о том, что спецовка каменщиков порвалась раньше срока, а инструмент поломался и ремонту не подлежит.

- Ну и куда вы теперь? – спросила Анна. – Хотя вы парни молодые, выкарабкаетесь. А я вот на бирже была, так там говорят: дадим тебе бланк, будешь ходить по организациям, чтобы на каждый день была запись, в какой фирме и почему тебе отказали, и всё это заверено печатями и подписями. Да каждую неделю нужно являться на биржу и отчитываться, иначе – никакого пособия.

Стало тягостно от охов немолодой женщины, и друзья побыстрее распрощались с ней.

На базе механических мастерских, где в былые времена стояли тракторы, компрессоры и трансформаторы, теперь асфальтовый пол был чисто подметён и размечен белой краской под стоянку автомашин.

- Воробьёв и компания, срочно зайдите в контору, – раздалось откуда-то сверху из громкоговорителя, и Дима вздрогнул, услышав свою фамилию. Шлагбаум поднялся, давая им дорогу. На крыльце конторки, улыбаясь, стоял Игорь, бывший стропальщик склада. В пятнистой униформе. Чисто десантник: не хватало только крапового берета.

- Ты что вырядился, будто в Чечню собрался? – спросил Дима.

- А мы с ребятами из мастерских сейчас в охранном предприятии. Раньше я целый день, как обезьяна, лазил по штабелям, цеплял грузы, порой и вручную грузил машины весь в поту, а сейчас – отсидел сутки с напарником, кроссворды порешал, радио послушал – и двое суток свободен, хоть спи, хоть калымь. А получаю в два раза больше. Да левак ещё перепадает, когда ночью посторонние водилы на стоянку просятся. Новый начальник сказал, что обучать нас будет на лицензию. Тогда и «калаш» можно носить, сопровождать грузы по всей стране. А это – командировочные да суточные к окладу.

Услышав разговор, из конторки вышел, потягиваясь и зевая, бывший сварщик Борис, тоже весь задрапированный.

- Мужики, вы к нам устраиваться? Хозяин сказал, что места ещё есть. Только со спиртным тут глухо. Сразу выгоняют.

«Похоже, профессия охранника становится самой массовой в стране. Если простой люд прячет свой скарб за железными дверьми да решётками на окнах, то новые хозяева оберегают награбленное с помощью крепких молодцов. Вон сколько развелось их в камуфляжах! Кто ж работать будет, производить? А в армии служить кто? Родину защищать?» – думал Дима.

Перед входом в стройуправление их окликнули из распахнутой дверцы иномарки. Улыбающийся джентльмен поднялся навстречу.

- Мне девочки сказали, что вы рассчитываетесь сегодня, а нас интересуют акции. С вами сейчас будут блефовать, уговаривать отдать за мизер. А мы даем по сто рублей за штуку сразу. Так что прикидывайте, а я жду.

В кабинете очень молодой и прилизанный парень, именуемый новомодным словом «менеджер», сверив их документы с записями в журнале, объявил, что всем им положено по тридцать акций, и можно получить свидетельство на их владение. Однако по решению совета акционеров каждый увольняющийся должен продать их. Номинальная цена акции – десять рублей, но фирма покупает по тридцать.

- Ваш совет не может отменить государственный Закон о частной собственности. А может я, как Лёня Голубков из МММ, тоже вашим партнёром стать хочу. Так что пишите нам бумаги, – спокойно прервал менеджера Дима.

- Цена закупки зависит от конъюнктуры рынка, – неуверенно продолжил финансист, – но на сегодняшний день максимально, что может позволить себе фирма – это пятьдесят рублей за штуку

- Лёха, дуй за джентльменом, – приказал Дима. Но не успел тот открыть дверь, как перекупщик уже встал на пороге.

Несколько огорчённый менеджер заполнил на компьютере договоры купли-продажи, ребята расписались, а посредник отстегнул каждому сумму.

- С худой овцы хоть шерсти клок, – обронил Дима.

Через полчаса, когда все документы были получены, и карманы оттопырились от бумаг, ребята послонялись по коридорам этого чужого теперь для них здания, с которым было связано столько лет жизни, и решили, что прощание надо обмыть.

- Идите в «Пеньки», а я догоню, – сказал Дима. Ему вдруг, непонятно с чего, очень захотелось увидеть Степаныча, просто посмотреть ему в глаза. А что тот скажет, не важно, потому что это всё равно будет неправдой.

На полуоткрытой двери, вместо таблички «партбюро» значилось «зам. директора». На правах старого знакомого Дима зашёл в пустой кабинет и присел. Мебель была новая. Портрета Ленина, инкрустированного по дереву (подарка местной мебельной фабрики), над столом не было. Вместо него висел новый бумажный президент.

Звонили на столе телефоны, время шло, а Степаныч всё не появлялся. В который раз, рассматривая обстановку, Дима вдруг обратил внимание на плетёную корзину для мусора рядом с сейфом. Очертания чего-то знакомого словно током ударило его. Он подошёл, запустил руку в корзину, и невероятное стало полынной явью: там рыхлой кучей лежали разорванные темно-красные коленкоровые партбилеты.

Дима опрокинул содержимое корзины прямо на широкий стол и стал перебирать обрывки. Знакомые лица на фотографиях, и все – такие молодые. Много страничек со штампиками «взносы уплачены». «А вот и Толян, смотри, погасил всё-таки свой должок перед партией, о котором волновался на собрании». Наконец Дима нашёл свой билет, сверил обе половинки и положил в бумажник. Видеть Степаныча ему расхотелось и, оставив на столе всё, как есть, он вышел.

«Пеньками» в народе называлось небольшое открытое кафе недалеко от стройуправления, расположенное рядом с лесочком. Когда кафе не работало, и стулья были спрятаны в подсобку, любители покупали пойло в соседнем магазине и располагались на поляне с пеньками.

Лёха с Серёгой были уже хорошие, и пара пустых бутылок об этом свидетельствовала. Диме налили штрафную, и он молча выпил. Оказавшись в городе и не с пустыми карманами, у каждого из них возникли какие-то дела. Серёге нужно было отчитаться перед любимой женой и повозиться с пацанами. Лёха хотел показаться в деревне и угостить своих друзей. Диму потянуло увидеться с Любой, её родителями, побывать в общежитии.

Но осознание того, что сегодня они оторвались пуповиной от организации (слово-то однокоренное – организм), которой теперь нет, что они сейчас ничьи, да, пожалуй, и никому не нужны кроме близких, сплачивало их. Общая забота, неуверенность делала их ближе, необходимее друг другу.

- Слушай, Дима. Ты у нас самый башковитый. Создай бригаду, кооператив или какое-то ОАО, и будем вкалывать на себя, а не на дядю, – вдруг осенило Лёху.

- Да. Купим для начала растворомешалку, другие механизмы в аренду будем брать. Ребят толковых подберём. Много не надо, – рассуждал дальше Серёга.

- Сложно это всё, – мрачнел Дима. – Регистрация, лицензия, чиновники с поборами. Стартовый капитал нужен. А потом налоги задавят, отчёты замучают. Единственный вариант – влиться в какую-нибудь шарагу, перезимовать, а весной посмотреть, снова, может быть, на вольные хлеба.

Пустые бутылки на столе всё добавлялись, но веселее не становилось. Проблемы невидимыми нитями словно связали их вместе. Расходиться не хотелось. Лёху уже совсем развезло, и Дима пошёл искать тачку. Они погрузились и поехали, но Серёга вдруг передумал выходить возле дома. Он проверил содержимое карманов, остался доволен и сказал: «На объект».

Частный извозчик ни в какую не хотел ехать за город в ночь, но дружеские переговоры и крупная купюра убедили водилу рискнуть. Яркие лучи фар разрезали темень как лазером, где-то вдали, как в иллюминаторе самолёта, были видны огни деревни Пазелы. Недостроенные стены коттеджей стояли, словно мрачные замки, в декорациях страшных сказок… Наконец фары осветили их будку. Это была их конура, куда загнала их собачья жизнь.

К утру похолодало. Накануне было не до печки, и вылезать из-под телогреек не хотелось. В городе Дима позвонил на сотовый шефу, но по-английски, а потом по-русски ему сказали, что «абонент заблокирован». В квартирном телефоне автоответчик гнусавым голосом просил оставить сообщение. «Ждем на переговоры», – сообщил Дима.

День пошёл прахом. Парни сходили в деревню за продуктами. Дима рассчитался с крановым, но тот предупредил, что через неделю они сворачиваются. К обеду Лёха на самодельном мангале сгоношил шашлыки, в последний момент как фокусник водрузил на стол бутылку, а потом и арбуз, и они прекрасно пообедали. Затем валялись на своих лежанках разомлевшие и довольные.

Шеф появился в понедельник, когда рынки и большинство его торговых точек не работают. Лет тридцати, небольшого роста, толстенький, отпрыск русского отца и еврейской матери Евгений был шустрый, как электровеник, а говорить сладко и задушевно мог безостановочно. Обычно жизнерадостный, на сей раз он был явно озабочен. Обойдя свою стройку внизу, он поднялся к ребятам наверх и пожал каждому руку.

- Хорошо поработали, пока меня не было, даже простенки успели закончить, – одобрил шеф. – Ну, пойдемте в бытовку на переговоры, как вы приглашали.

- Рулетка здесь, может, замеряем кубатуру? – предложил Дима.

- Зачем? Вы же меряли, я вам верю.

Посмотрев расчёты, переведённые в рубли, хозяин озаботился ещё больше, и подвёл свой итог.

- Нынче мы работу завязываем. Зимой всё замерзает, и мы свой объект тоже замораживаем. Даст Бог, весной продолжу, желательно бы с вами. Да как получится. Не всё удаётся, как планируешь. Вот и меня недавно крупно кинули. Хоть не люблю я этого, но пришлось обратиться к «бандюгам». Свой процент они, конечно, возьмут, но дело, думаю, сделают, и деньги ко мне вернутся. Ну а пока я на мели. А что есть – то вложено в товар и крутится. Это к слову. Теперь перейдём к делу. Начнём с простейшего, – и шеф повернулся к Серёге. – Твоя жена, возможно ты в курсе, регулярно посещала мой офис и наведывалась в кассу. Теперь надо посчитать, сколько она выбрала, и кто из нас кому должен.

Серёга густо покраснел. Это было не честно по отношению к ребятам. Но ведь это – жена. Им не понять, что это такое – у них нет жён.

- Теперь Алексей, – продолжал хозяин. – Ты говорил, что тебя дублёнка интересует и ещё кое-что из одежды. Приходи в любой мой магазин, выбирай, что надо, оденься по-человечески. Отпущу за бесценок. Хочешь, на всю деревенскую родню набирай. А разницу – деньгами. Только придётся подождать, походить не раз, пока наполнится касса. Ну да уж, извини. С тобой, бугор, разговор особый, – повернулся шеф к Диме и взял его доверительно за локоть. – Парень ты грамотный, серьёзный. Пути наших финансовых взаимоотношений будем решать завтра. Приходи в офис вечерком. А с утра я пришлю сюда «Газель» для вашей перевозки. Сегодня вы консервируйте стройку: заколотите окна, двери, чтобы снега не надуло, и не лазил никто. Бытовку на ключ.

Последний вечер получился печальным. Они собирали свои пожитки, допивали и доедали всё, что осталось. Каждый предчувствовал, что их жизненные пути расходятся, и они, возможно, больше не увидят друг друга.

И действительно. Лёха, приодетый как купец, с пузатыми клетчатыми сумками на молниях, появился в родной деревне на жёлтой с шашечками шикарной тачке. Вначале пили коньяк, потом водку, брагу. А всё кончилось пластиковыми пузырьками с освежающей водой «Композиция», которую завезли в местную лавку. Эта жидкость на спирту предназначалась, как было написано на этикетке, «для наружного применения», чтоб, значит, не так пахло от крестьянина навозом. Но шла она по другому назначению. И однажды утром Лёха не проснулся, а брат его, сам с тяжелейшего бодуна, толкал задубевшее тело, пока не понял в чём дело.

Серёгу жена устроила на вахту, и он летал на Север с газовиками. После месячной отлучки он появлялся к жене обросшим и грязным, тем не менее, между поездками они сумели склепать ещё девочку, и жена Серёги стала законной домохозяйкой. К лету они купили «жигулёнка», а потом садоогород.

И Диму ждал новый поворот в судьбе. В городе они оказались к обеду, и до вечерней встречи у Димы было свободное время. Он заехал к Любе домой, но только что вернувшийся из школы её брат рассказал, что она теперь в другом ларьке, у вокзала, а родители уехали в деревню на чьи-то похороны.

Пересаживаясь на другой маршрут трамвая, Дима увидел у остановки знакомое здание больницы, в которой работали его однокурсницы. Он был один медбрат в группе, остальные девчонки. И некоторые проявляли к нему явное неравнодушие. Ноги сами привели его в это здание. В справочном окне под девичьей фамилией значилась одна Натка.

Он не узнал её сразу. Округлившиеся черты лица, на котором не осталось ничего девичьего. Пополневшая, а может, это только казалось, оттого, что под белым халатом была надета толстая вязаная кофта: отопление в больнице ещё не включили. Натка чмокнула его в щёку.

Поболтали о том о сём: кто и где трудится, кто на ком женился и даже развёлся.

- А ты как? – поинтересовалась Натка.

- Да вот безработный. С дипломом и трудовой книжкой в кармане, – невесело усмехнулся Дима. – К вам, что ли податься?

- Ты что… Мужику на такую нищенскую зарплату, да и ту с задержками? Я вот умудряюсь на «Скорой помощи» прирабатывать да мою полы в стационаре – и то еле концы с концами свожу. Хотя на «Скорой» в санитарах ночами много парней разъезжает. Но тебя могут не взять, скажут, что дисквалифицировался за это время. Тем более, сейчас везде переполох: одна новенькая сестричка в роддоме при инъекциях лекарства перепутала, и двое детишек погибли. Теперь у нас у всех срочная переаттестация.

Помолчали.

- Ну, я пошла. У меня процедуры, – чмокнула Натка Диму и уплыла.

На привокзальной площади ларёк Любы стоял возле самого людского потока, где с поездов на трамвай и обратно лилась говорливая толпа. И от покупателей не было отбоя. Поворачиваясь от прилавка то за пивом или сигаретами, то за напитками или конфетами, Люба каждый раз улыбалась Диме, украдкой старалась прикоснуться к нему, заглянуть в глаза.

«Как белка в колесе, наверное, здесь самое лучшее определение» – подумал Дима, традиционно сидя на ящике у двери. Наконец, он обратил внимание на табличку «Перерыв 10 минут», отодвинул Любу от прилавка, закрыл амбразуру и выставил табличку.

Люба всполошилась. Но тут же смирилась и прильнула к нему. Дурачок, в окно же всё видно, – ворковала она.

За стенкой посигналила машина.

- Товар привезли, – встрепенулась Люба, распахнула дверь и выпустила Диму.

Парнишка водитель стал выгружать из пикапа ящики и коробки и укладывать их в тесном ларьке, а Люба – проверять их содержимое. Потом они, прикрыв дверь, о чем-то перешёптывались, и Дима, оказавшийся тут лишним, курил и топтался у ларька.

Неожиданно притормозила иномарка, и амбал, хозяин Любы, дёрнул дверь. Взгляд Любы был такой испуганный, словно её застали на месте преступления. Диме стало почему-то обидно и стыдно, и за себя, и за Любу, и он пошёл прочь.

Так называемый офис шефа занимал одну комнату в бывшей жилой квартире на первом этаже. Тут с трудом помещались два стола да стоячая вешалка для одежды. Шеф сосредоточенно листал какие-то бумаги, но, увидев Диму, отложил их в сторону.

- Садись. Эти отчёты заколебали. Сейчас придёт бухгалтер, она у меня прирабатывает, будем разбираться с ней вместе, – сказал он. – Ну, а теперь с тобой разговор, доверительный, – шеф взял Диму за локоть и заглянул в глаза. – Был у меня компаньон по фирме, да разбежались мы. И развёл он меня при дележе. Поехал в Турцию за товаром и зажал его. Но не по понятиям это, да ладно – это моя проблема. Вот тебе я должен, и немало, а денег живых нет. Есть товар. Давай я товаром с тобой рассчитаюсь. По оптовой цене, по какой сам покупал. Даже за транспортные расходы ни копейки не возьму. А ты всё реализуешь и в барыше будешь. Что тебе зимой на стройке делать? Да и не до старости же тебе каменщиком горб наживать. Ты же, я слышал, с дипломом, а у нас на рынке каждый второй с дипломом: инженер или педагог, врач или агроном. Сейчас тебе самое время в бизнес податься. Рисковать надо, пока молодой. Капитал наживать. На рынке хоть и не теплей, но веселей среди людей. А пойдёт дело – пайщиком моим станешь. Одному мне сейчас не успеть все точки обслуживать. Права водительские имеешь? Отлично! Но работа тяжёлая, без воскресений и праздников, иногда за бухгалтера и грузчика. Так что давай, Дима, думай. Ответ завтра в это же время.

На бывшем общежитии красовалась свежая вывеска «Гостиница». За оборудованной стойкой сидела Нина, а рядом стояла тётя Маша.

- Ну что, Дима, люкс тебе или в массовку? – улыбнулась Нина. – Я ведь теперь дежурный администратор, а тётя Маша – кастелянша. Можешь с ней пошептаться, у неё тоже апартаменты есть.

Тётя Маша искренне обрадовалась Диме, повела в свою кладовую, расспросила обо всём, напоила чаем.

- Вот что, – сказала она, – у меня есть тёмная комната для белья, там диванчик. Поживёшь пока, один, как король, а потом приглядишься, снимешь где-нибудь угол, всё дешевле, чем в гостинице.

Дима долго лежал в темноте с открытыми глазами. Он вспоминал, пытался анализировать перипетии прошедших месяцев. Сон сморил его под утро. И приснилось ему, что несёт их бурное течение.

Вот Лёху отбросило в какую-то заводь, и бултыхается он там, и тяжело ему, рвёт его, бедолагу, прямо в мутную воду.

Серёга гребёт к берегу, а там его жена, пацаны, и подают Серёге руки. А дальше стоит коттедж, только вместо шефа возле него Степаныч.

Но Диму водоворот несёт всё вперёд, не давая вырваться из стихии, толкая его дальше, в неизвестность.

И выбора нет.

 

Барахолка

 

Дима шёл в разведку. Пока шеф уехал на несколько дней за товаром, у Димы было время оценить обстановку.

Будний день ещё только начинался, и разложившие товар продавцы ловили редких покупателей. За воротами рынка, чтобы не платить подати, стояли шеренгами пенсионеры и прочие перелётные торгаши. Товар их был обычно мелочный: колготки, перчатки, дешёвая бижутерия.

Ещё дальше от ворот примостились всевозможные кустари с вязаными носками, шитыми домашними тапочками, плетёными декоративными лыковыми лаптями, расписанными разделочными кухонными досками.

Отдельный ряд у «синяков», отличающихся от прочих похмельными физиономиями, и торгующих старым или свежеворованным со стройки хозяйственным барахлом.

И всё это на лёгких складных брезентовых столиках, вешалках, на руках, на газетках по земле. Поэтому когда появляется милиция, контролеры или бандюки, табор быстренько сворачивает свои манатки.

На территории рынка как в городе: улицы, переулки. В каждой палатке под брезентовой крышей изобилие товара с блестящими этикетками. Два шага, и ты из мира обуви попадаешь в мир бюстгальтеров, или кожаных курток, или женских платьев. Если пройти по любой улице до конца, можно переодеться и переобуться множество раз.

Отдельным кланом располагаются меховщики. В хорошую погоду их норковые, собольи и цигейковые шубы украшают заборы, и на покупателя здесь смотрят свысока, прикидывая «по Сеньке ли шапка»?

У шапочников тоже своя колония, и товар преимущественно самодельный, поэтому можно сделать заказ.

Недалеко от входа вдоль забора расположились торговцы коврами, паласами, обоями. Забор – прекрасная витрина для их объёмного товара.

На перекрёстках, мешая движению, расставляют свои лотки продавцы магнитофонных кассет, веселя и оглушая публику новинками эстрады. И чем дальше от центра рынка, тем беднее прилавки. На задворках, куда чаще бегают бесплатно облегчиться, выделено отдельное место «государству» Вьетнам. Там и сидят на корточках маленькие смуглые человечки, разложив свой товар кучками, и терпеливо ожидая иногда забредающих к ним покупателей. И, надо сказать, редко кто уходит отсюда с пустыми руками: уж очень дёшево всё у вьетнамцев, хоть и помятое, но новое.

Контора рынка располагалась в крыле большого здания, под одной крышей с гостиницей и столовой. Дима заглянул в одну комнату, но там парень в камуфляже с заспанными глазами сказал ему: «Рядом».

В соседнем кабинете было многолюдней. Несколько женщин за рабочими столами перебирали какие-то бумажки, а в углу мужички горской национальности играли в нарды. Увидев Диму, они прервали свое занятие, и один из них строго спросил: «Чего надо?» Подумав, что они в очереди на приём, Дима объяснил, что ему надо место для торговли. «Катя, это к тебе!» – распорядился мужик.

Женщина, пригласив Диму присесть, ненавязчиво поинтересовалась, какой товар, много ли его, на год или меньше арендуется место. По ходу разговора выяснилось, что цена за место зависит от его площади и расположения, купленную площадь можно сдавать в поднаём другим. Но в то же время место могут и отобрать за нарушения правил распорядка рынка, деньги, конечно не возвращая.

А какие, например, нарушения? – спросил Дима.

А я вот, напрымэр, плюну на твоём участке окурок, а ты его не подберёшь. Всё – нарушение санитарного состояния! – вмешался горец, слушавший весь разговор.

Ну, а какова всё-таки цена места? – поинтересовался Дима у Кати, игнорируя реплики мужика.

Официально по квитанциям она одна, но тут есть ещё накладные расходы, – убеждала чиновница.

На что накладные расходы?

А чтобы ты не наклал когда-нибудь в штаны и спокойно торговал, – вмешался опять чернявый.

Со смутным чувством покидал Дима место разведки, а астрономические суммы, которые он записал на бумажке, ещё предстояло переварить.

С шефом договорились так: он включает Диму в команду реализаторов, но со своим товаром, а значит и место и «крыша» будет обеспечена. Посоветовал шеф взять в счет оплаты пуховики, что только что привёз к сезону. Он сказал, что этот товар попроще, демократичней, чем трикотаж, кожа или обувь, и Дима согласился.

Утром у камеры хранения, подождав своей очереди у носильщика Эдика, Дима вместе с ним нагрузил пузатыми необъятными сумками тележку. Эдик взял с места в карьер и с криками «разойдись», помчался по улочкам базара, ловко разъезжаясь с другими носильщиками.

Вместе с Эдиком они натянули на каркас брезентовые стены и крышу, и Дима принялся развешивать товар. Видя, как неумело и нерешительно всё это он делает, к нему подошла соседка, что напротив.

- Новенький? Давай помогу. Ты то, что поярче и подешевле на видное место вешай, да приглашай покупателей посмотреть. А если уговорил померить, считай полдела сделано, чтобы втюхать. Цену, какую назначил хозяин, лучше не завышай: он узнает и сделает тебе клизму, потому что товар залеживаться будет, а деньги любят оборот. Торгуйся в пределах разрешённого: уступишь больше положенного – считай, отдал из своей выручки. Да что это я всё о деле, тебя, небось, уже инструктировали. А меня зовут Галина Анисимовна, – наконец представилась она. – С открытым русским лицом, деловая, спокойная, она чем-то напоминала советскую колхозницу с плаката.

 

Дмитрий обошел других соседей, познакомился. Справа был Николай Иванович, лет под пятьдесят, интеллигентного вида в очках. Как потом выяснилось, Николай Иванович работал в хорошей должности на знаменитом «закрытом» оборонном предприятии. Но захирела оборонка, и светлая голова ведущего конструктора не понадобилась. Сократили его, а он даже и не огорчился, потому что надоело без оплаты работать по полгода. Подался на биржу, а там ему пособие регулярно, в половину оклада. Только рано радовался: смекнуло государство, что к чему, и урезать стало пособия, да и платить с такими же задержками. Тогда, по совету бывшего сослуживца, и оказался Иванович на рынке. Вначале грузчиком прирабатывал, а потом приглянулся одной хозяйке, и взяла она его реализатором. Честнейший человек, да и в уме без всякого калькулятора считает: пригодилось высшее техническое.

Слева Иринка, бывшая школьница. Большеглазая, остроносая как птичка. Дружный был у них класс. Вместе с родительским комитетом на Новый год в зелёном лесочке возле школы целые представления устраивали с Дедом Морозом и Снегурочкой, Бабой Ягой, лешими, разбойниками и неизменными подарками в конце веселья. На родительских машинах всем классом выезжали отдыхать на речку, на туристические базы. Позднее, став постарше, любили устраивать дискотеки. И «медляк» Иринка танцевала только с Виталиком. С ним и целовалась в укромных местечках. Но другая жизнь коснулась и школы. Появилась специализация. Было решено перетасовать все классы, поделить их на «сильные» и «слабые». Хоть и была Иринка хорошисткой, но в сильный класс, почему-то, не попала. А сильным классам дополнительные занятия за оплату, лучшие учителя. В выпускной год все, кто имел возможности, кинулись на подготовительные курсы в вузы, родители искали репетиторов с гарантией поступления. Иринкина мать работала станочницей на заводе, и не могла помочь дочери. Решали деньги. Виталик оказался в университете, Иринка – на базаре.

А Галина Анисимовна и правда была колхозницей. Родилась и жила в маленькой деревне. С пятого класса в школу приходилось зимой бегать на лыжах за восемь километров. После семилетки безотцовщина заставила помогать многодетной матери, и Галина пошла на ферму дояркой. Вспомнил про неё председатель колхоза, когда его заобязали выставить команду на районную спартакиаду. И там, к удивлению всех, рослая деваха на примитивных лыжах обогнала местных чемпионок. История точь в точь повторилась и на республиканских соревнованиях. Там в городе присмотрел Галину толковый тренер. Понял он, что сила в девке отменная, надо только подшлифовать технику, да и лыжи, шмотки дать современные. И началась для Галины новая жизнь. Тренировки, сборы, переезды, гонки, медали.

Местная власть выделила ей в городе квартиру, потом помогла устроиться тренером. Только не получилось у неё с педагогикой. Не каждый это может. А жить-то надо, да и матери помогать. Так и оказалась Галина Анисимовна на рынке. И мечта у неё появилась: заиметь, как некоторые её подружки-чемпионки, свой фирменный магазин спорттоваров. В витринах медали можно свои вывесить на обозрение, кубки, награды всякие.

 

Первый рабочий день капиталиста Воробьёва складывался неважно. По пустынной улочке базара гулял стылый, осенний ветер, и Диме стало холодно. «Куплю сам у себя, наряжусь как манекен», – решил он. Выбрал самую навороченную куртку, с множеством молний, карманов и лейблом «reebok» на груди, сходил к Галине Анисимовне посмотреться в зеркало и остался собой доволен: на Джеймса Бонда смахивал больше, чем на пугало.

Тем временем возле его прилавка возникла парочка. Дама, по поводу получки желающая приодеть своего мужа, так долго просматривала швы, подклад, отделку, находя всё новые и новые огрехи, что Диме стало стыдно: какую туфту он гонит, и он готов был отдать куртку даром, чтобы прекратить позор. Но тут вовремя подоспела Галина Анисимовна, доказала, как женщина женщине, что лучше товара не найти, и супруги удалились, отторговав положенную скидку и довольные покупкой.

Первый блин не скомкался, и Дима сказал соседке, что он её должник.

Постепенно базарные улочки стали наполняться, и возле палаток началось оживление. Диме всё чаще приходилось снимать с вешалки приглянувшуюся покупателю куртку, а если того что-то не устраивало, подбирать вариант, вытряхивая запасы из сумок. При необходимости, когда клиент явно дозревал, нужно было бежать к соседке за зеркалом, чтобы обновку сличить с физиономией. И темп всё нарастал. «Прямо как на стройке: кирпич – раствор – кирпич», – подумал Дима.

Когда покупатель поредел, и Дима взглянул на часы, обеденное время давно прошло. Под ложечкой засосало. Кстати оказалась проходящая по улочке тётка с тележкой, покрикивающая: «Последние пирожки, ещё горячее кофе!» Дожёвывая что-то поджаренное, наверное, на солидоле, Дима вспомнил, как хорошо было после сытного обеда поваляться на лежанке в бытовке, побазарить с мужиками или поиграть в карты: обеденный перерыв на стройке – закон.

К вечеру, занявшись бухгалтерией, Дима выяснил, что поторговал неплохо. Вот только сальдо с бульдо не сходилось – одной куртки не хватало. Он ещё раз пересчитал все остатки, но напрасно. Пришлось обратиться за помощью к Галине Анисимовне.

Ты сколько раз прибегал ко мне за зеркалом? – спросила она. – Так что не удивительно, что одна куртка уплыла, могло быть хуже. Если стал торговать – держи ухо востро. Особенно смотри, когда компанией приходят. А цыган сразу гони.

Тут подскочил на своей телеге Эдик. Они свернули палатку, сложили товар, и оттарабанили его в камеру хранения.

Ночью, сидя на диванчике в тёмной комнате, пересчитав свои записи ещё раз, Дима убедился, что заработок его за день составил ноль. «Ну что ж, будем считать это бесплатной практикой. Кстати, и добротой тёти Шуры нельзя пользоваться до бесконечности», – решил он.

На следующий день по примеру некоторых торговцев он тоже вывесил у своей палатки табличку «Сниму жилплощадь». Сбегал на соседнюю улочку и купил зеркало для примерки. Подошла Иринка и сказала, что у бабушки её есть квартира, но живёт она всё лето на садоогороде, а зимой ездит в Самару и Воронеж гостить у детей и возиться с внуками. Пенсия у неё маленькая, и она не прочь сдать комнату. Правда, она сдавала уже это жилье двум студенткам, но когда вернулась через два месяца, то увидела на столбах у трамвайной остановки и во дворе свой телефон, написанный огромными разноцветными цифрами. С прыгающим сердцем и заплетающимися ногами семенила бабуля до своей квартиры, ожидая пожарища или погрома. Но дверь была цела. Открыли ей какие-то незнакомые помятые девицы, потом появились полуголые мужики. Бабушке стало совсем плохо. Она попросилась к соседке Нюре. Та вызвала «Скорую», позвонила на сотовый Иринке.

Вечером Иринка с матерью в присутствии участкового освобождали квартиру. Молоденький милиционер о чём-то перешёптывался с квартирантками, грозил бабушке наказанием за организацию притона, потом созванивался с кем-то, и, погрузив девиц с вещами на свою служебную машину, увёз их на новое пристанище. Иринке пришлось вернуть девицам деньги, так как те заплатили вперёд.

После обеда, когда на базарной улочке стало свободно, подошли знакомые ребята горской национальности.

Ну, как дела? Нэ обижает кто? Если что – скажи, шеф твой велел присматривать. Хочеш яблочку? – спросили они, и пошли вразвалочку дальше, доставая из разбухших карманов курток яблоки и жуя их.

Суббота и воскресенье выдались сумасшедшими. Переполненные троллейбусы, автобусы и трамваи выплёскивали всё новые порции народа. Казалось, весь город, закончив дачный сезон, устремился теперь на рынок, с чадами и домочадцами. Выручали пристроившиеся рядом с рынком и ещё не успевшие смотаться в тёплые края Лунапарк и зверинец. Часть людей отправилась туда, где можно было до посинения кататься на каруселях или глазеть на захолодевших зверей.

Улочки и переулки рынка были наполнены под завязку. Толпа напирала на прилавки, сдвигая их, лилась двумя потоками в противоположных направлениях, и заинтересовавшийся покупатель выныривал из потока и прилипал к прилавку.

Товар Димы шел бойко: шеф не обманул, в предзимье тёплые куртки были нарасхват. Дима уже особо не рядился, включив на полную мощность боковое зрение – лишь бы не растащили. Примерочная была тут же в палатке, среди вешалок и сумок, отчего толчея ещё больше усиливалась.

В воскресенье вечером Дима обнаружил, что сумки пусты. Надо было идти на поклон к шефу.

Шеф был озабочен.

Понимаешь, Дима, я всё ещё не выпутался. Большие деньги нужны для оборота. Поторговал ты неплохо, да только мизер это. Придётся искать мне партнёра, как нынче говорят, инвестора. А ты готовься к самостоятельности. Товар я тебе теперь дам с учётом моих расходов, да и за место придётся рассчитываться тебе самому, – резюмировал он.

Мороз ударил внезапно. Ветер кружил по лужам и асфальту колючими снежинками, трепал брезент палаток. В такую погоду какой дурак попрётся на базар? Покупка дело добровольное. «Эх, хорошо бы сейчас в бытовку, к жаркой буржуйке», – с тоской думал Дима, натягивая капюшон на голову.

Тут подскочила Иринка.

Дима, пойдём за наших футбол гонять! Пойдём, пойдём, – тянула она его за рукав, – а Галина Анисимовна тут присмотрит.

В конце улочки, где стояло много пустующих палаток, и развернулась игра. Шустрые парни с соседней улицы теснили Иринкину команду. И видавший виды мяч то и дело пролетал мимо её растопыренных рук. Дима подключился к игре, но так как в их команде были одни девчонки, пришлось крутиться и за стоппера, и хавбека и бомбардира. Пригодилась интернатская школа и турниры «Кожаного мяча». Через десять минут он уже вспотел, но продолжал гоняться за мячом под визг девчонок, сталкиваясь по-мужски с парнями. Ему нравилось чувство коллективизма, рождающееся здесь, которого ему так не хватало в последнее время, нравилось ощутить чье-то плечо, разделить общую мимолётную радость, быть кому-то нужным.

- Ну, ты даёшь! – удивлялись парни, когда он влепил им с ходу пару «банок». – Приходи ещё.

А потом они командой пили чай в столовой, свободной в связи с ранним часом, и болтали ни о чём. И Диме было хорошо. Иринка строила ему глазки и прикалывалась, как над новичком.

К вечеру пришла заплаканная Люба и рассказала страшную весть. Она была на работе, когда загорелся их дом. Первым проснулся от дыма братишка Кирилл, но ничего не было видно, дыхание перехватывало, его рвало, и он закричал: «Мама!» Материнский инстинкт пробудил пьяную Валентину Петровну, и она выползла на улицу. Отец спал в дальнем закутке, а в доме уже всё полыхало. В морозном воздухе дым виден высоко, и пожарные приехали быстро, но долго возились, чтобы отцепить электропроводку, прежде чем начали тушить. Поливали больше соседние дома для профилактики. Когда справились с огнём, тогда и достали Юрия Васильевича. Мать всё лежала на мёрзлой земле и ждала мужа. Вместе их и увезла «Скорая» в ожоговое отделение. Тогда братишка прибежал к Любе.

Свернув торговлю пораньше, Дима поехал с Любой в больницу. Отделение находилось на первом этаже, по-видимому, для того, чтобы легче было транспортировать пострадавших. Отдав куртку и шапку Любе, сделав физиономию заблудившегося в коридорах, Дима пошёл вперёд. В палате реанимации он узнал Юрия Васильевича только потому, что, в отличие от других, тот не был укрыт прозрачным пологом из плёнки.

- Эх, ядрёна мать! Как же мне сёдня на завод? Да и квартира теперь накрылась, – прохрипел почерневшими губами погорелец, глядя замутнённым взглядом на Диму. Валентина Петровна, как верная жена, лежала рядом, под пологом, она была без сознания.

Прибежавшая медсестра вытолкала Диму из палаты, а потом заведующий отделением, седовласый и спокойный, сказал им, что обожжено у обоих родителей около восьмидесяти процентов кожи, а аппаратов искусственной почки на всех не хватает. Люба пыталась узнать, какие есть надежды, но врач сказал, что сделают всё возможное. Дима, как медик, знал, что это приговор: через несколько дней начнётся общее отравление организмов, подорванных к тому же регулярным злоупотреблением алкоголем.

Они жили не очень долго и совсем не счастливо, но умерли в один день. Хоронили родителей Любы прямо с пожарища. Во дворе с трудом поместились два покойника и многочисленные провожающие. Завод помог с гробами, транспортом, железными памятниками. Помог и с жильём. Вместо ожидаемой многими годами квартиры, дети Юрия Васильевича и Валентины Петровны, проработавших на родном заводе многие десятки лет, получили комнату в бараке с печным отоплением и удобствами на улице.

Единственной ценностью, что осталась от пожарища, была Домовая книга, почерневшая и обгоревшая по углам. Она словно чубайсовский ваучер давала призрачную надежду на сносное будущее, тем более что в бараке никаких прописок не существовало, и брать квартплату за такой «хлев», по-видимому, стеснялись. Теперь единственным видом на жительство Любы и её брата была эта Домовая книга, хотя сам дом представлял собой груду обгорелых развалин.

Несуразица была в том, что небольшая каменная печка не могла обогреть жилище, так как всё тепло поглощали кирпичные стены. Соседние комнаты пустовали, стекла в окнах были разбиты, и температура там была соответствующая. Единственной маленькой отрадой было то, что внизу жил Тимофеевич.

Он слыл легендой этого барака. Уже лет тридцать, после того, как молнией сожгло его дом, Тимофеевич был временно помещён в этот переселенческий фонд, тогда ещё существовавший. Советская власть обещала помочь. Шли годы. Менялись правители. Тимофеевич сделал за эти времена много кругов по кабинетам чиновников. Вначале его обнадёживали, потом просили подождать. Когда он уже всем изрядно надоел, ему доказали, что дом был его частной собственностью, а раз так – то и заботиться о ней он обязан был сам. И никто ему сейчас ничего не должен. Устал к старости Тимофеевич, угомонился, но так и не смог понять, как он мог справиться с той проклятой молнией.

Люба была подавлена. Она то тихо бродила по пожарищу, собирая уцелевшую кухонную утварь, то безвольно стояла посреди пустой комнаты в бараке. Диме пришлось на время закрыть свою «лавочку» и подключиться к её заботам. Недорогая мебель и постельные принадлежности, кой-какая одежда и обязательный телевизор, тем не менее, пробили заметную брешь в бюджете Димы. Оставалась проблема дров. По первому белому снегу было хорошо видно, как растаскивались и исчезали с пожарища обгорелые брёвна и доски. Печи частного сектора вокруг требовали пищи, и почерневшие развалины таяли.

Тогда Дима, вместе с малолетним Кириллом начали сами разбирать остатки, складывать их в штабель и перевозить к новому жилищу. Вечерами в бане, истопленной сердобольными соседями, смывали с себя дегтярную черноту.

Кирилла отыскала в бараке классная руководительница, сказала, что поможет с учебниками, уговаривала, и он дал слово снова ходить, теперь ездить, в школу.

Шеф после очередной беседы с Димой огорчился.

- Да ты, братан, – банкрот. Разочаровал меня. Где ж твоя прибавочная стоимость по Марксу? Это называется – проедание. Что ты теперь намерен делать? Нужны деньги – оборотные средства. Давай ищи где-то: занимай у родственников или знакомых, продай или заложи, если есть что, возьми кредит. Я могу подсказать один коммерческий банк, но проценты там берут бешеные. Зато никаких поручений, только прописка местная нужна. А с должниками у них служба безопасности разбирается и убытков не бывает. Рисковать надо. В бизнесе без этого нельзя пробиться выше. Ты же знаешь затёртую пословицу, что кто не рискует – тот не пьёт шампанское.

Пошёл Дима посоветоваться к Николаю Ивановичу. Базар уже закрывался, и Эдик со своей телегой уже толкался между рядами. Налетела Иринка, обрадовалась, расспросила, как ему живётся на новом месте, у её бабушки. Сердечно за руку поздоровалась Галина Анисимовна.

С Николаем Ивановичем они уселись в столовой за пивом. После долгого разговора Диме стало ясно: чем больше оптовая партия товара – тем больше навар, и если ты берёшь шмотки прямо от производителей без посредников, тем дешевле они. Сам Николай Иванович ездит в Китай, в Поднебесную или к чёрту на куличики, там Бог со скидкой отпускает. Здоровье, правда, надо иметь железное тяжеленные сумки таскать, да мужики справляются. На днях Николай Иванович снова едет туда. Может в кампанию взять с собой и Диму.

Лежа на старом бабкином диванчике в своей комнате Дима вспоминал, по совету шефа, своих родственников и знакомых.

Первых у него не было, вернее, он о них ничего не знал. Когда учился в школе-интернате, а затем в медучилище, Дима ходил в Детский дом, где воспитывался, интересовался в ЗАГСе. Выяснилось, что нашли его завёрнутым в одеяло на крыльце этого Детского дома, а так как он не кричал, а только икал от холода, собирая губы в трубочку, словно ища грудь, да поглядывал чёрными глазками, уборщица, что приходила по утрам, принесла подкидыша и сказала: «Вот, к вам воробушек прилетел». Отсюда и фамилия. А так хотелось Диме узнать свое генеалогическое древо. Но не получалось.

Из знакомых никто в новые русские не вышел. Оставался один вариант – банк. Для этого нужна была прописка, а из общежития его выписали.

На следующий день Дима и Люба поехали в паспортный стол. Домовую книгу обернули чистой бумагой, чтобы обгоревших краёв не было видно. Строгая лейтенантша полистала книгу, куда-то позвонила, просекла ситуацию и сказала: «Прописать не можем, жилищные условия не позволяют. Обратитесь, пожалуйста, к начальнику».

Тут, как чёрт из табакерки, появился бравый майор, взял Любу под руку и увёл в свой кабинет.

- Ну что там? – поинтересовался Дима, когда через полчаса Люба появилась в коридоре.

Убеждал, что Домовая книга без строения ничего не стоит. Если будут сносить улицу, то квартиру нам не дадут, так как мы с Кириллом там не живём. И, вообще, сносить там никто не собирается, и майор предлагает продать ему эту землю. Он будет там строить коттедж. Очень выгодно: все коммуникации рядом.

 

Бабушка Иринки – Прасковья Даниловна, была на каникулах. Вернее, на каникулах были её внуки, а бабуле дали отгулы, и вот теперь она у себя дома протирала пыль, ходила в церковь, смотрела телевизор.

Ей нравился квартирант, приведённый Иринкой: скромный, чистоплотный, парней и девок не водит. Повесил ей полочку для икон, отремонтировал дверку комода. Мать Иринки, появившись внезапно через неделю после вселения квартиранта, провела шмон в его комнате, благо она не запиралась, но не обнаружила главного порока: бутылок из-под водки или какой-нибудь бормотухи, удивилась сохранности одеколона на тумбочке, и после этого не появлялась.

У бабушки же была своя тайная надежда. Она видела, как хорошела, наливалась соком, Иринка. Выпирали груди из кофточек. Да и к двадцати годам уже время шло. Раньше в таком возрасте рожали вовсю, да не по разу. А так ведь и испортится девка на своём базаре. Ходила бабушка смотреть, как они там, на морозе, греются: курят поголовно, рюмочками взбадриваются. Не замечала, правда, этого за Иринкой, но видела, как розовели её щёчки, вихляла попка, когда она сталкивалась с Димой на кухне. Нравилось, когда они вместе пили чай с вареньем и о чём-то беседовали, нравилось, когда они смотрели видики в его комнате и хохотали, нравилось, что он всегда провожал её, если Иринка засиживалась допоздна. Поэтому, когда Иринка попросила прописать Диму, Прасковья Даниловна долго не сомневалась. Она уже давно оформила завещанием свою квартиру в наследство самой обездоленной из внучек Иринке, а эта прописка, надеялась она, может, свяжет ещё одной ниточкой этих двоих. И когда через несколько дней появились два прилично одетых молодых человека, представились Димиными друзьями и спросили, кем Дима приходится бабушке, Прасковья Даниловна по-старушечьи схитрила, сказав, что он её внук.

 

На первом этаже банка стеклянные двери, секьюрити на входе, оформление пропусков. Диваны для ожидания в фойе, журналы на столиках. В маленькой комнатушке кредитного отдела у Димы изучили паспорт, заставили заполнить какие-то бланки, и сказали прийти за ответом через пару дней.

Он попросил в долларах. Так вот почему их называют зеленью, понял Дима, разглядывая впервые иностранную валюту. Кроме бородатых или с буклями президентов в овальных рамках, всё остальное было зелёным. И эти баксы заполонили весь мир. Они признавались твёрдой валютой и с удовольствием принимались в любом супермаркете или грязной торговой палатке. И почему наши рубли обозвали деревянными? Может потому, что их строгают в неограниченном количестве при потребности из бесконечной русской тайги?

Три месяца конструировал шубу для своих многочисленных драгоценностей великий комбинатор Остап Бендер. Дима справился за вечер. Пренебрегая английской пословицей о том, что все яйца нельзя класть в одну корзину, Дима пришил два потайных кармана к трусам. В один положил баксы, в другой – наши, а дорожные в бумажник пиджака.

Команда подобралась проверенная. Верховодила хозяйка Ивановича. Это она разрешила, чтоб Дима прибился к их стае. Два купе были откуплены заранее, чтобы никого из посторонних не было. Скинулись на дорожное пропитание и какие–то накладные расходы. Иванович проинструктировал Диму, что помогать женщинам грузить и выгружать неподъёмные баулы входит в обязанность мужиков, что на границе все вопросы утрясает хозяйка.

Когда поезд тронулся, и все разместились, женщины организовали застолье. Всё было по-дорожному, но шикарно и в избытке, особенно много бутылок. Задёрганная проблемами, которые остались в городе, мелкая купеческая братия сейчас расслаблялась. Разговоры становились всё громче, признания всё откровеннее. Матом крыли засранцев конкурентов, жадных инспекторов, ненасытных чиновников, беспредельщиков бандитов. Под этот гомон и под стук колёс и заснул Дима на своей верхней полке, прижимая «корзину с яйцами».

- Ну, вставай, кустарь-одиночка, чай пить, – пробудил Диму голос хозяйки. Все уже были за столом. Здоровье у некоторых после вчерашнего было неважное. Хозяйка посадила Диму рядом с собой, подкладывала бутерброды, наливала в стаканы, ненароком подвигалась бедром, тепло которого ощущалось сквозь халат.

- Мне Иванович рассказывал про тебя, да и сама я вчера увидела, что ты не падкий на выпивку. Может, подружимся. Брось ты эту самодеятельность – переходи ко мне на работу. Я женщина спокойная, справедливая, хоть и поговаривают, что есть у меня одно слабое место, но это не всех касается, – и она, хихикнув, незаметно ущипнула его.

Целыми днями, перекуривая в коридоре, глядя вначале на Уральские горы с немногочисленными туннелями, потом на Сибирскую тайгу, Дима с Ивановичем вели разговоры за жизнь. Устраивает ли их теперешнее положение? Куда ведёт дорога, на которую они ступили?

- Ты понимаешь, – говорил Николай Иванович, – вот работал я в этом КБ, и был не последним спецом. И зарплата была мизерная, и на картошку гоняли как школьников. А потом и вообще заказов не стало, и домой было стыдно приходить, жрать у жены требовать. Но всё равно, я чувствовал себя человеком. Я знал, что если я не решу эту техническую проблему, то прибора этого не будет, а пока кто-то другой придумает что-нибудь подобное, то время уйдёт, и изделие, а ты же знаешь, чем мы занимались, полетит в космос гораздо позднее. Мне было интересно. Я чувствовал, что я расту. Мой котелок варит кашу всё лучше. А сейчас что? Любая тётя Мотя справится на моём месте не хуже.

- Но сейчас тебе не стыдно садиться за стол, и семья не бедствует, – возражал Дима. – А почём знать, может ты здесь откроешь свой талант. Будешь как Бил Гейтс.

- В мои годы уже ничто не открывается вновь, только геморрой. Я человек уважающий точность. Так вот по исследованиям только три процента людей имеют задатки коммерсанта. А нас сколько миллионов торгашей расплодилось по тысячам базаров огромной России? Где, в каких цивилизованных странах ты видел столько базаров? Только в Африке и Латинской Америке, да и продают на них только фрукты и сувениры.

И у нас исчезнут эти тряпочные барахолки. Чуть отступит бедность, и не захочет народ на виду у всех трясти кальсонами, меряя обновки. Он пойдёт в магазинчики, бутики, пусть там будет и подороже, зато уютно. А я к тому времени, подхватив на морозе и ветрах страшенный радикулит, получу инвалидность или пойду в сторожа, а если повезёт, то слесарем в бойлерную греть свои больные телеса.

- Но в тех же Америке и Европе очень много среднего и мелкого бизнеса. Он и людей кормит и содержит государство.

- Россия не Европа. Она – Азия. У нашего человека свой менталитет. Ему царь нужен, на худой конец – президент или хозяин. Захапал во время дикой «прихватизации» на халяву нувориш огромный кусок природных богатств, между прочим общенародных, то есть и наших с тобой, и давай нефть или металл за границу гнать да в западные банки миллиарды складывать, виллы, дворцы, яхты, футбольные клубы покупать. Нет чтобы сотню-другую станков купить, чтобы у русского мужика рабочее место было. А чтобы иммунитет от решётки был, поедет этот крез в какой-нибудь олений или заполярный край, пообещает людям повернуть туда тёплое течение Гольфстрим и выдать каждому новую малицу к зиме, и народ рад, что вспомнили его, заботятся о нём. Вот он, новый царь, или президент Заполярья. И на выборах единогласно «за». А если президент избранный народом – то лицо неприкосновенное. И живёт этот слуга народа на своей вилле в заморской стране. А когда по метеосводкам позволяет погода, садится в персональный самолет и летит в своё царство, то бишь в республику, президентом и хозяином которой является. И встречают его у трапа хлебом-солью, и все радуются. А на короткой встрече с активом он обещает платить долларами за каждого оленёнка нового приплода, чтобы не уменьшалось стадо, и народ опять радуется. Поэтому у нас только крупный бизнес. Олигархи, монополии. А мелкий и средний пока только в утробе. Зачали его, и не известно, что родится. Может выкидыш будет. А русскому человеку и так хорошо, пока президент или хозяин есть. Вот только население всё уменьшается, зато количество бомжей увеличивается.

- Послушать тебя, Иванович, так хоть сейчас на встречный поезд да назад. Я тут пыжусь, бабок подзанял, думал закрепиться в вашем хозяйстве. Неужто дурней других или слабак? Всё равно ведь жить и пахать где-то надо. Твоя хозяйка вон процветает, Галина Анисимовна шустрит, в люди выбивается.

- Ты, Дима, ещё молодой, у тебя, может, что и получится. Но ты пока не изучил всей этой кухни, не успел. Понимаешь, натуру тут надо иметь особую: нюх на поживу, зубы и локти, а главное быть махинатором. Ты знаешь, сколько налогов положено по всем инструкциям на прибыль? Больше, чем сама она, родимая. Так что не схимичишь – разденут. А остальные прихлебатели? Их ведь тоже содержать надо. А ты слишком честный, совок, как теперь говорят. Тяжело тебе будет. Ну да ладно. Запугал я тебя, а может на пользу. Пойдём, опрокинем по соточке, да на свои полки, силы копить перед встречей с китайцами да баулами.

Стучали колёса, посапывали отдыхающие челноки, а Дима, взволнованный доводами Ивановича, всё смотрел на однообразные заснеженные, лесистые увалы Сибирской тайги, и искал для себя ответы. Куда несёт его жизнь? Потянет ли он ношу, которую собрался взвалить на себя, не запутается ли он в этих сложных сетях? Когда он найдёт тот единственный, предназначенный только ему путь?

Небольшой автобус на пограничном пункте притормозил. Хозяйка, собрав все паспорта, вышла и через полчаса вернулась с молоденьким офицером. Тот, визуально взглянув на каждого, вернул документы, подмигнул хозяйке и исчез. Уже в сумерках высадились у двухэтажного дома местной гостиницы. Наскоро перекусив, все улеглись отдыхать: завтра предстоял трудный день.

- Мы поедем за своим товаром в другой город, а твой в избытке здесь имеется. Не потеряешься: тут русских полно, да и китайцы все по-нашему лепечут. Калькулятор только не забудь, а то баксы в юани да рубли заплюхаешься переводить. Да смотри, не лопухнись где-нибудь. А вечером здесь же встретимся, и домой махнём, – наставлял Иванович Диму.

Первое, что бросилось Диме в глаза, когда он вышел из гостиницы, были китайцы, сидевшие на корточках вдоль здания, прислонившись к завалине. Удивило его, во-первых, то, что все они были одеты странно легко: в рубахах навыпуск или в безрукавочках, залатанных и засаленных, без головных уборов, хотя кругом островками на земле лежал снег. Во-вторых, они были какие-то малорослые, с прокопчёными на солнце и ветру сморщенными лицами. Только группа российских челноков появилась на крыльце, аборигены мигом вскочили и окружили их.

- Колефана, колефана, – теребил Диму китаец неопределённого возраста, – сьто покупать будем, сикоко? Я всё знаю: где холёшо, дёшево. Пойдём, колефана.

Дима огляделся, и, увидев, что все его земляки в окружении местных отправились в город, тоже пошёл за своим проводником. Дима не опасался китайца – слишком щуплый, посиневший от холода, какой-то жалкий даже, и пальцев некоторых нет, причём, культяпки так грубо зашиты, оценил Дима как бывший медик.

Городишко был маленький, собственно, это был сплошной базар: сразу же от гостиницы шли палаточные ряды с развешенным товаром, и китайцы с призывами «Товалиса! Товалиса!» заманивали к прилавкам. Товар был разный, начиная от верхней одежды и кончая бельём, ковриками и циновками с драконами, всяческой сувенирной мелочью. Но преобладали зимние пуховики, те, что и были нужны Диме: видимо этот городишко специализировался на их производстве.

Дима несколько раз останавливался, пытался посмотреть, что за вещи, даже выяснял цену в долларах и рублях, но его сопровождающий тут же по-своему начинал кричать на продавца, размахивая рукой с культяпками, и продавцы отворачивались от Димы и переставали с ним разговаривать. «Колефана, колефана», – тянул китаец Диму дальше. – «Я знаю, где холёшо, дёшево».

Остановились они уже на окраине базара. «В таком месте у нас только вьетнамцы торгуют», – подумал Дима. Ещё раньше он обратил внимание, что возле каждой палатки сидят на корточках несколько мужиков – китайцев. Вот и здесь их было около десятка. «Что они тут делают? Охраняют хозяина? А не настукают мне сейчас по кумполу, да выпотрошат «яйца из корзин»? – мелькнула мысль у Димы.

Но хозяин палатки заулыбался, поклонился покупателю. Потом он о чём-то потолковал с гидом и начал показывать товар. Куртки были действительно хорошими: сшитыми из плотного материала, добротно. А главное, по последней моде: мужские «А ля янки в Афганистане», а женские – с отороченными искусственным мехом рукавами и капюшоном. Цены тоже получались ниже тех, что встречались по дороге. А с рынком на Урале и сравнивать нечего.

Ударили с продавцом по рукам. «Что-то и у этого пальцев дефицит», – удивился Дима. Упаковки были приготовлены, и Дима быстро сверил их количество. Только раз возникла заминка, когда Дима, отвернувшись в брезентовый угол палатки, доставал из трусов деньги. Китайцы у палатки что-то засуетились, и Дима инстинктивно приготовился получить по бошке и защищаться, но всё обошлось. Цифры на калькуляторах совпали, и зелёные президенты, далекие посредники из США, перекочевали в широкие штанины хозяина лавки.

Так вот для чего, оказывается, околачиваются эти мужики с утра до вечера возле палаток. Только сделка состоялась, гид с важным видом дал команду, и дюжина щуплых китайцев мигом навьючила на себя все Димины баулы с товаром. «Это же кули, – вспомнил историю Дима, – и это сегодня будет их заработок, который они принесут семье». Гиду он отдал столько, сколько тот запросил. Китаец сам рассчитывался с грузчиками.

Обратная дорога домой в Россию запомнилась только перетаскиванием огромных баулов и тюков, своих и чужих, с последующей сортировкой и бесконечными пересчётами. Купе запирали на ночь наглухо. Балагурство кончилось: все уже мысленно были там, на рынке. Жребий был брошен – пан или пропал, выгадал или пролетел.

Тревожные предчувствия всколыхнулись у Димы, когда он сдавал свой товар в камеру хранения. Приветствовавший его носильщик Эдик был в куртке – копии той, что лежали в баулах Димы. Более того, Иринка, обрадованно налетевшая на Диму, была в той же униформе, только женского варианта – с опушением.

- Где взяла? – только и спросил Дима, теребя её за бока.

- Да вон, у вьетнамцев. Дёшево и сердито.

Дима тут же обежал весь рынок, но конкурентами оказались только вьетнамцы. Цены у них были терпимые. Дима мог просить и больше, так как стоял на бойком месте, да и по расходам он пока был в плюсе. Не давала покоя ему главная мысль: как узкоглазые сумели опередить его, много ли товара привезли? Пошёл на хитрость. Вечером, взяв с собой пару «пузырей», отправился в общежитие, которое арендовали вьетнамцы. С главой их диаспоры Фамом после беседы на кухне под маркой закупить у них партию курток, которые сегодня видел, Дима выяснил у доверчивого вьетнамца, что курток они могут продать сколько надо, так как втихаря, по договорённости с директором профтехучилища в учебном цеху шьют эти куртки приехавшие сюда с родины соплеменники Фама. А чтобы не засветиться – там же в цеху и живут, а на улицу выходить им запрещено. И на товар уже заказов много, так что желающим надо суетиться. Хороший вьетнамец Фам и все его соплеменники тоже, только что это им на своей родине не живётся?

Понял Дима, что пахать надо круто. Как по аккордному наряду на стройке, когда сроки давят. На работу он приходил теперь первым, и заспанный Эдик вяло катил свою телегу по пустынным улочкам рынка, а увозили они баулы, когда уже дворники выходили пылить мётлами. На обед в столовую Дима перестал ходить, и пользовался тем, что предлагали бабки-лоточницы: чай с пирожками. От Иринкиных приглашений играть в футбол он отказывался.

Товар шёл хорошо, но, чтобы не сплавить покупателя к вьетнамцам, цены пришлось подрезать. Каждый понедельник Дима шёл в банк и расплачивался за кредит. Платил часто досрочно, но проценты брали всегда за полный срок: так было по подписанному договору. Не было претензий к Диме и со стороны хозяев рынка и лиц горской национальности. Он укладывался по времени, и даже не огорчился, когда на соседней улочке обосновался парень с курточками предприятия «имени Фама». Но тут его ждал новый удар. Когда по просьбе покупателя показать ему другую куртку, Дима вскрыл очередной баул, то обнаружил, что верхняя куртка оказалась без рукавов. Отложив ее в сторону, он достал другую, но та тоже была безрукавой. И так всё в этом бауле. Тогда он вскрыл следующий баул. Потом ещё один. И пот полился по его лицу. Он почему-то вспомнил хитрые глаза с прищуром и культяпистые пальцы китайца.

Заглянувшая к Диме под вечер Иринка обнаружила его сидящим посреди кучи разбросанного товара с неподвижным лицом. На все её вопросы он отмалчивался. Обеспокоенная, она сбегала за Николаем Ивановичем. Тот бегло осмотрел куртки, схватился за голову и сказал: «Это я, я виноват, что оставил его там одного». На все попытки растормошить Диму, тот отбивался, говорил что-то невразумительное. Тогда Иринка нашла Эдика, с ним она уложила товар в сумки и увезла в камеру хранения. После чего свернула и свою торговлю. Ничего не понимающего Диму она за руку, как ребёнка, увела к бабушке, раздела и уложила в кровать.

Дима лежал, повернувшись лицом к стене. Он молчал, когда хлопотливая бабушка предлагала ему поесть, молчал, когда вечерами после работы заходили к нему Иринка и Николай Иванович. На третий день обеспокоенная Прасковья Даниловна вызвала к нему участкового врача. Та, едва взглянув на больного, позвонила в неотложку. Два санитара, нахлобучив на Диму куртку и шапку, взяли его под руки.

 

«Малина»

 

Дима корчился в судорогах, изгибаясь в неестественных позах. Иногда, приходя в сознание, он чувствовал, как словно раскалённые иглы пронзали его, как напряглись все мышцы. Он никак не мог найти более удобное положение для тела. Впившиеся в руки и ноги ремни мешали этому. И только затылок бессильно торкал по клеёнке изголовья.

Очнувшись в очередной раз, он увидел возле себя медсестру со шприцем, и после укола ему стало легче. Светало, и сквозь зарешеченные окна пробивалось позднее зимнее утро. Кроме металлической кровати, к которой он был привязан, в комнатушке ничего не было, да и не уместилось бы.

«Как у нас в карцере школы-интерната», – подумал Дима. Вопреки всяким инструкциям, и в тайне от многих либеральных педагогов, директор интерната вместе с военруком практиковали такой метод наказания, как карцер. Нахальным неслухам, от которых плакали училки, или частым бегунам, которых ловили потом по всей стране с милицией, Капрал, как прозвали директора, определял своим решением срок, и приговорённый оказывался в карцере – маленькой клетушке, где не было ничего, кроме деревянных нар и ведра – справлять нужду. Кормили раз в день: два куска хлеба и вода. Обычно на третий день все заключённые сдавались. Колотили кулаками в дверь, звали директора и со слезами на глазах, чаще всего притворными, просили прощения и клялись, что будут паиньками. Если этого не происходило, появлялся военрук и помещал виновного в «стояк», так называлась каменная ниша с железной дверью в этом же карцере. Изуверство состояло в том, что размеры этой ниши позволяли только стоять, и даже присесть на корточки было невозможно: коленки упирались в железо двери. Простояв ночь, утром пацан падал, так как обессиленные ноги не держали его. И сдавался обязательно, правда, вместо слёз, в глазах иногда сверкали звериные искорки.

Дима посмотрел на синюю пижаму, которая была надета на его голое тело. Скосив глаза, увидел какое-то копошение на ней, а потом разглядел: да это было послание из его интернатского детства – по обшлагу неспешно шествовала породистая вошь. Видимо, ей здесь было вольготно.

Приятная истома всё больше обволакивала Диму. Как хорошо ему здесь, как в детстве. И даже ремни на руках и ногах – тоже хорошо. Может так и надо. Ведь, если не дёргаться, то их и не чувствуешь. А зачем дергаться? Куда? Надо, чтобы было покойно, и больше – ничего.

Его разбудил разговор.

- Ну что, как он? Наверное, для первого раза ему хватит одного шока? – спрашивал начальственным тоном мужчина средних лет в белом халате.

- Да. Он вёл себя адекватно, – отвечала ему пухлая дамочка врач.

- Тогда переводите его в общую палату.

Появившийся позднее санитар расстегнул ремни, взял Диму, который еле держался на ногах, под руку и как пьяного перевёл по коридору в другую палату. Кроватей здесь было много, и на всех лежали, свернувшись калачиками, люди в разноцветных пижамах. Все были словно в отрубе, и на Диму никто не обратил внимания.

Слабость была во всём теле неимоверная, словно позвоночника и мышц не существовало. Тошнило, но голова уже начинала соображать. Дима осмотрел палату. На окнах тоже решётки, железные кровати наглухо прикреплены к полу, а тумбочек и стульев нет. А самое главное, что и дверей в палате нет, и каждый, кто идёт по коридору, видит, что в ней делается.

Под вечер некоторые сомнамбулы зашевелились, присели на кроватях, поползли в коридор. Знакомый санитар пришёл и растолкал остальных на ужин. Дима привстал, голова кружилась, но ноги уже держали, и он поплёлся за остальными. В коридоре, за столом на своём посту, сидел очередной санитар, и обозревал всё пространство. В столовой поварихи усадили новенького, и выдали ему каши и компота, а когда он, отставший от всех, остался в столовой один, принесли ещё добавки. Но он сказал «спасибо» и встал. Сестра-хозяйка позвала его в свою кладовку и сообщила, что если у него есть ценные вещи или продукты, то он может сдать их ей на хранение. Но у Димы ничего этого не было.

После ужина все в палате оживились. Кто-то отправился в туалет на перекур, к другим пришли посетители, и санитар сопровождал пациента до вестибюля, где выяснял, кто пришёл к подопечному, читал краткую инструкцию, что можно давать больному, а что категорически нет. В вестибюле стояли топчаны и столы, на которые пришедшие выкладывали снедь и кормили болезных. Те, в свою очередь, слёзно умоляли забрать их отсюда, или наоборот, бранились, обещая разгромить эту богадельню.

Когда Дима оказался в этом вестибюле, то обнаружил, что огромные окна не зарешечены, но доступ к ним заслоняют пальмы в кадках. Они появились здесь после того, как однажды зимней ночью, воспользовавшись тем, что санитар задремал, какой-то шустряк в одной пижаме и тапочках, проломив двойное стекло, рванулся в бега. Был большой переполох, объявлен розыск беглеца, санитара уволили, а псих сам пришёл через неделю, обмороженный и оголодавший в скитаниях по теплотрассам.

Диме хотелось курить, и он отправился на поиски сигарет. Цыгановатого вида парень, назвавшись Мишкой, одолжил ему сигарету, но напомнил, что именно в долг, и отдать надо вдвойне. «И здесь бизнес», – подумал Дима. Ему сразу вспомнился базар, куртки, и сердце застучало, как отбойный молоток. Он смутно помнил, как прозвучала команда «на уколы», как он заходил в кабинет и подставлял руку. Потом сердце перестало прыгать, и навалилась слабость. На ватных ногах он едва доплёлся до своей койки, и, не раздеваясь, утонул в глубоком тягучем сне.

На утреннем обходе, когда лечащий врач охарактеризовала в двух словах состояние каждого больного, и дошла очередь до Димы, заведующий отделением сказал ему: «После зайдите ко мне». Врач долго выясняла у Димы и записывала, не было ли среди его родных психических больных, не было ли у него травм головы или испугов в детстве, не случались ли у него приступы депрессии с мыслями о суициде. Она пыталась перевести эти понятия на более простой язык, но Дима сказал, что окончил медучилище, чем удивил докторшу.

Кабинет заведующего выглядел шикарным на фоне нищенской обстановки всего отделения. Генрих Самуилович, так звали заведующего, заговорил тихо, доверительно.

- Ну что, уважаемый, у вас я слышал, большие проблемы в бизнесе. Приходила тут одна юная особа, ваша коллега по торговле, рассказывала, интересовалась здоровьем, скоро ли выпишут, чтобы быстрей уладить дела, пока кредиторы не взбесились. Ох уж эти деньги! Сколько у меня людей лечилось, и продолжают поступать сюда после этих деловых и криминальных разборок? У вас ведь как – каждый час дорог, если возникли проблемы. А то, не дай Бог, могут «включить счётчик». Но я могу частично помочь. Выписать вас, например, хоть завтра. И снова деритесь за свои баксы или рубли. Или иначе – пройдёте курс лечения, продолжительность которого определим мы, то есть до полного выздоровления.

Тут заведующий заговорил почти шёпотом.

- Конечно, эта ранняя выписка – услуга не бесплатная. Вы ведь понимаете, что мы рискуем. Мы вас выпишем, а вы возьмёте завтра пистолет, или топор и рассчитаетесь со своими врагами. А нам скажут: не долечили больного. Затаскают по судам. Так что подумайте, как вам удобнее и приходите.

Возле двери в коридоре ждал своей очереди парень, по кличке «Клин».

- Воробей, тебе на укол, – сказал он и решительно вошёл в кабинет. Укол был кстати, потому что после беседы с доктором Диме снова стало не по себе.

Сладкую тягостную дрёму прервала чья-то рука, трясшая его за плечо. Это был санитар Илья. Вообще, санитаров было восемь. Дежурили они сутками по двое и через три дня. И все они были разные по нраву: от зверей до своих в доску. Самое интересное, что почти все они сами были из прежних пациентов этой больнички. Подлечились – и куда деваться, кто их возьмёт? А тут всё знакомое: врачи, порядки, кормёжка и оклад, хоть небольшой, но с доплатой за вредность.

- Пойдём, Дима, за обедом, – сказал санитар. Илья был парень спокойный: и покурить даст после отбоя, и телевизор посмотреть по-тихому в коридоре, если дежурный врач не вредный. А то, что он Диму взял с собой сходить за обедом, это уже большое доверие – не каждого выпускают за железные решётки во двор, а только тех, кто не ходит под статьей, кто за дурью не ломанётся бежать, кто не будет втихаря набивать котлеты в карман пижамы.

В столовке им выдали фуфайки, валенки, шапки, и во главе с Ильей они отправились через всю территорию в пищеблок. Свежий воздух заполнил лёгкие, красота заснеженного леса, окружавшего корпуса больницы, заворожила. Интересно, думал Дима, почему в народе эту больницу прозвали «Малиной»? Может потому, что когда-то на этом месте была большая ягодная поляна? А может из-за того, что попавший сюда бедолага после сильных психотропных уколов улыбался, и жизнь казалась ему слаще мёда? Скорей всего это был горький юмор – в этой непредсказуемой, оплетённой проблемами и взвинченной стрессами жизни никто не застрахован от того, чтобы не оказаться тут за решеткой. Корпусов было много, значит, и потребность в них была, чтобы оградить общество от психов, хоть временно. Правда, в одном из дальних корпусов решёток на окнах не было. Там, по слухам, лечились платно те, кто мог себе это позволить. Областная же элита оздоравливалась в бывшей партлечебнице, куда консультантов по психическим заболеваниям приглашали из «Малины».

Дима находился в отделении, которое можно было назвать «санпропускником». Сюда везли алкашей с «белой горячкой», шизофреников и параноиков во время обострения, чаще весной и осенью, припадочных, когда «Скорая» не знала, что с ними делать. Особой категорией здесь были подследственные. Каждый «тяжкий» уголовник во время допросов в следственном изоляторе обследовался на предмет его психической вменяемости. И если у бригады врачей, выезжавшей периодически в тюрьму, возникали какие-то сомнения, то бандита или даже убийцу под конвоем везли в «Малину», и здесь решалась его судьба.

После отбоя, борясь с сильнейшей заторможенностью и желанием немедленно упасть на кровать, Дима выпросил у Ильи разрешение позвонить по телефону, что категорически запрещалось. Прасковья Даниловна долго охала в трубку, жалела Диму, говорила, что приходили какие-то крепкие ребята и спрашивали о нём. Потом бабушку прервала Иринка. Дима попросил её, чтобы бракованный товар она отдала вьетнамцу Фаму за любую цену, а деньги сдала в банк. Трубку из рук уже вырывал Клин.

И пошли дни между сном и явью. Лекарства брали своё. Контингент спал напропалую. Полусонные тени ходили на уколы, жевали в столовой, сидели на койках. Новеньких шокировали в карцере, засупоненных ремнями, и потом они, как шёлковые, присоединялись к остальным. Когда однажды санитар крикнул в коридоре, что к Воробьёву пришли, Дима от слабости еле поднялся.

Иринка с любопытством осматривала коридор и ещё издали помахала Диме рукой. В вестибюле бабушка уже отыскала свободное место и выкладывала на стол пакеты с пирожками и молоком. Дима стеснялся, что под пижамой у него голое тело, что носков нет, а тапочки расползлись, а Иринка, видя, что он жив и не кашляет, про здоровье распространяться не стала, а затараторила о том, сколько ей пришлось побегать.

- Фам тебя, конечно, знает, помнит ваш разговор, но сказал, что переделывать, это хуже чем шить вновь, да и материал будет трудно подобрать по цвету. Но потом согласился по цене полуфабриката. В банке тоже вначале артачились, а я сходила к директору, сказала, что ты мой жених и уже прописан вместе со мной на жилплощади. Они посмотрели мой паспорт и поверили. Место твоё на рынке пришлось сдать. Там уладить помог твой бывший шеф. Все квитанции у меня, но зачем тебе они здесь? Теперь ты никому не должен, кроме бабушки за квартиру. Но у тебя, как говорится, ни шиша – только член да душа, прости за грубость. Это я тебе как фиктивная невеста говорю, – закончила отчёт Иринка.

- Какая квартплата, о чём ты, Иринка? Кушай пирожки, Дима, они ещё горячие, я их перед дорогой напекла и в полотенце завернула, – причитала Прасковья Даниловна.

Дима из вежливости взял пирожок, другой протянул Иринке. А она, жуя, рассказывала:

-Тебя все вспоминают и передают приветы. Николай Иванович всё переживает, что он виноват в случившемся. Галина Анисимовна тоже сожалеет, что мы тебя не поддержали морально. Парни интересовались, куда делся классный футболист. Сейчас холодно, покупателей меньше и мы на обед ходим компанией в столовую, пьём пиво, балагурим.

Слушал Дима эту беспечную болтовню и думал: «Почему он и тут оказался не ко двору? Где тогда его место? Неужели так и будет его швырять по жизни, как щепку на волнах. Вот даже хрупкая девчушка Иринка оказалась сильнее его и помогла ему, мужику».

- Говорят, приходила какая-то подружка, тебя спрашивала, но я её не видела. А и увидела бы – так не сказала, где ты. Самой нужен! – улыбнулась Иринка и прислонилась головой к плечу его штопаной пижамы.

- Спасибо тебе, Иринка, всё посмеиваешься надо мной. Спасибо и вам, бабуся, – сказал грустно Дима. – Вот не было у меня никого из родни, и сразу сестрёнка и бабушка нашлись.

Санитар уже брякал ключами, открывая дверь. Дима поцеловал Иринку в щёку, а бабушка тихонько оттёрла его в уголок коридора, вполголоса попросила наклониться и надела ему на шею нитку с крестиком, а в карман пижамы засунула какую-то книжицу.

- Не знаю, крещёный ты или нет, ну да всё равно поможет. С Богом! – распрощалась Прасковья Даниловна.

Весть о том, что к Диме приходили родственники, сразу приподняла его в глазах окружающих. Значит, не бомж, каких тут было немало. Пакет с пирожками он принёс на ужин в столовую и угощал всех желающих. Потом, на перекуре щедро делился сигаретами, а Мишке отдал целую пачку.

- Бозар есть, – сказал Клин, отводя Диму в закуток коридора у лестничной площадки, которая закрывалась на ночь массивной решёткой. – Я видел, ты выходил от этого «Бычка» – зава. Значит, он тоже доит тебя? Ну и как ты выкручиваешься, колись?

- Наш разговор ещё не окончен, он дал мне подумать.

- Вот сучара. И мне тоже дал срок. Не знаю, как ты влип, и мне это до фени. Но меня-то он крепко держит на кукане. Ты знаешь: на мне-то статья серъёзная висит. А всех таких должны обследовать – не псих ли уголовничек, может, невменяемый был в тот момент. Наши-то в курсе этого, и сразу сюда, к «Бычку». Тот говорит – сделаем. Но пять штук зелёных запросил. Столковались. Приезжает в очередной раз бригада из «Малины» в СИЗО, заводят меня в отдельный кабинет, где кроме трёх врачей – двух мужиков да бабы – никого нет, и давай бозар вести: нет ли у меня в родне психов или припадочных, чем я болел со дня рождения, не трахался ли башкой? Я то да сё, а баба уже несколько листов накатала. Отвели меня обратно в камеру, а вертухай вдруг заходит и говорит: «С вещичками на выход». И в тот же день меня сюда на воронке одного персонально. Видимо, больше психов не нашлось, а может у кого и баксов. Ну, об этом проехали. Так теперь «Бычок» поёт, что пять-то штук он имел в виду на каждого. Наши нашли юриста, у которого везде всё схвачено, так тот сказал, что если врачи из СИЗО забрали – значит должны лечить. Правда, они в суд могут такую телегу накатать, что там определят в психушку для особо опасных. И на столько лет, что мне, может, проще в зоне свой срок отмотать. Их наколешь – а у них своя братва по всем больницам. Так что не знаю, что и делать. С тобой «Бычок» тоже шёпотом разговаривал и на расстоянии, в кресле откинувшись? Опытный, сучара. Мне ребята диктофон приносили, я его в пижаме на бозар с «Бычком» брал, так ничего не слышно на записи.

- Видишь, кореш, я впервые в такой заварушке. Не знаю, что тебе и посоветовать, – сказал Дима.

- Ну ладно, братан, не ссы. Выкрутимся как-нибудь. Про наш бозар никому! – хлопнул Клин Диму по плечу на прощанье.

Люба пришла, когда срок излечения Димы заканчивался, и ему уже велели приготовить вещи. Она выглядела усталой. От неё пахло сигаретами, пивом, и сквозь эти запахи не ощущалось чего-то знакомого, родного, когда он гладил её волосы и целовал. Дела у неё были не очень. В комнате, сколько не топи, стоял колотун, а включать обогреватели не позволяла старая, сразу начинавшая дымить электропроводка. Приходила учительница и жаловалась на брата, что он пропускает уроки, кучкуется с ребятами на переменах и курит под лестницей. Находили там и шприцы. А недавно появлялся в школе участковый милиционер и допрашивал этих ребят по поводу какого-то разграбленного киоска.

Дима, как мог, успокаивал Любу. Говорил, что скоро выпишется и поговорит с её братом, как мужик с мужиком. Но впечатление от встречи осталось тягостное: ну почему у многих, кто его окружает, так плохо складывается жизнь? А может не у многих? Может ему только так кажется.

К «Бычку» его больше не приглашали. На следующее утро Диму и ещё трёх парней под присмотром двух санитаров посадили в зелёный УАЗик с красным крестом. В окна машины было видно, как кончились городские окраины, начались холмы, перелески, целые леса, а колёса всё наматывали километры. Куда их везут? От бывалых психов Дима знал, что в Центральной больнице долго не держат: там ставят диагноз и распределяют по филиалам. В зависимости от степени заболевания. Таких филиалов было много, и располагались они по всей области. Чаще всего в забытых богом посёлках, подальше от людских глаз, да и от разных комиссий. Блатников, то есть натуральных психов, у которых есть состоятельные родственники, определяли в интернат недалеко от города. Там был прудик, благоустроенные корпуса, и площадка для автомашин с беседками для встречи родственничков.

Судя по тому, сколько они ехали, привилегированные интернаты им уже не грозили. Наконец, машина свернула с асфальта, и Дима успел прочитать указатель «Постояльский участок». Это было не худшим вариантом. Здесь располагалась психиатрическая больница «с обычным типом наблюдения для лечения». А ведь имелись варианты, где находились неизлечимые идиоты, те, у кого не было родни, или она отказалась от них. Такие люди просто исчезали навсегда в психиатрических заведениях.

Постояльский участок когда-то был, видимо, оживлённым посёлком. Узкоколейкой подвозились с окружавших селение лесосек хлысты деревьев, пилорама работала день и ночь. Но делового леса вокруг поубавилось, узкоколейка пришла в негодность, и лес стали возить на машинах. Но лесовозы всё реже останавливались около пилорамы, а мчались дальше в Татарию, другие области Поволжья, или, раскряжёванные на брёвна стволы грузились на железнодорожные платформы, чтобы везти их в южные края. И за тот же лес хозяева его получали двойные или тройные деньги.

Теперь посёлок захирел. Некоторые мужики подались на заработки в город, благо, что автобус туда ходил ежедневно, другие спились. Выручала работой только психушка. Пьющих умеренно брали в санитары, охранники, работниками на хоздвор. Женщины обосновались поварихами, прачками, уборщицами. Отдельным уголком цивилизации в этом барачном посёлке был двухэтажный кирпичный дом, где жила администрация больницы и врачи.

Железные ворота пропустили машину на территорию, и УАЗик остановился возле одноэтажного здания конторы. Главврач больницы, надевая по случаю для солидности белый халат, сказал парням:

- Вы, не считая Воробьёва, совершили уголовные преступления, но так как суд посчитал, что вы сделали это в состоянии невменяемости, к вам применяются меры принудительного лечения. Дмитрий Воробьев, – заглянув в бумаги в папке, продолжал врач, – страдает душевным заболеванием, и глубина его такая, что он не способен отдавать себе отчет в своих действиях или руководить ими. А в этом состоянии он может совершить общественно опасные деяния. Поэтому тоже должен пролечиться до конца. Вопросы есть?

Вопросов не было, хотя Дима так и не понял: отчего он опасен для общества? И до какого конца его тут будут лечить?

Для начала их повели в простую деревенскую баню – «дезинфицировать». Это было хорошо: попариться веничком, надеть потом на чистое тело хоть латаное, но свежее белье.

Потом их разделили. Уголовнички из мелких, а прибыли именно такие (крупных бандюг и душегубов держали в специальной больнице), попали в одну палату, а Дима в другую. Ему было жаль – с уголовниками было легче, чем с психами. Осужденные на принудительное лечение знали, что через годик-другой смотаются они отсюда по своим хазам. А пока – почему не пожрать от пуза, а кормили тут отменно, так как было своё подсобное хозяйство с коровами и хрюшками? Почему не поваляться на кроватях, поигрывая в карты? Почему не вмазать порой, ведь санитары из местных сами не прочь: дай им только денег – мигом слетают?

Но было одно обстоятельство, которое делало их жизнь безрадостной. Всёж-таки они фактически были зэками: четыре стены да зарешеченные окна. Всем больным устраивали прогулки, а с ними как? Конвой требуется. Пробовали один раз, так они разбежались по посёлку, и вылавливали их потом. Хорошо, что в город никто не успел смотаться, был бы скандал. Единственная возможность «погулять» была, если ты соглашался идти работать на пилораму. Но поругались парни с бригадиром и объявили забастовку. И вот пилорама простаивала уже несколько дней. Тогда-то по звонку из посёлка и привезли четверых новеньких из города.

Диме на пилораме понравилось. Во-первых, как на воле: все взаперти, а ты переоделся в робу, руки в брюки и вразвалочку через весь посёлок. Неважно, что плетётся сзади санитар. Во-вторых, работа посильная, да и запахи свежих досок и опилок чем-то напоминают стройку. В третьих, калым иногда перепадает, когда привозят частники лес распилить. Бригадир делится. Но нужно сдержаться до обеда от магазинного соблазна: могут в больничке запах засечь. А самое главное – техника безопасности. Можно на брёвнотаске ноги придавить. Очень рискованно у самих пил работать. Стальные лезвия с зубами как у акул со свистом летают вверх и вниз, так что одно неосторожное движение и мигом оттяпают любую конечность, вплоть до головы. Были случаи, когда вместе со скользкими досками или брусьями брякались вниз с эстакады, когда разгружали тележку. Одним словом, до обеда – табу. Зато, когда окончена работа, идёшь всем звеном дружно в сельпо. И все там знают, что ребята не в долг идут просить, как местные мужики. И продавщица Лида их женихами называет, хотя сама уже который раз замужем.

А потом отоваренные, обосновываются они в теплушке на хоздворе, и там балдеют до самого ужина. Да и ужин-то им после вкусной закуси не лезет.

Плохо было только то, что Дима, в отличие от своих попутчиков по УАЗику, попал в общую палату. А обстановка тут была безрадостная. Большинство – серьезно больные, и было тягостно видеть эти бессмысленные слюнявые лица, бессвязные речи, какие-то животные выходки. Они ждали, когда парни возвратятся с работы, и жадно тянули руки за сигаретами, и работяги всегда угощали. Да и бессмысленно было что-либо оставлять, потому что крысятничество процветало, и что бы ты ни спрятал под матрац, или ещё куда, за время, пока ты на работе, всё ополовинивалось или исчезало совсем. И искать или наказывать кого-то было бесполезно. Да и кого тут наказывать? Они уже наказаны, хуже некуда.

Повезло Диме только с соседом по койке. Володька был парень что надо. Он и на пилораме у них за звеньевого. Вечерами, когда некоторые смотрели мутный телевизор, а другие спали, или что-то писали на бумажках, Дима с Володей подолгу беседовали. Жизнь его была похожа на Димину своей неприкаянностью, только в отличие от детского дома он пережил безотцовщину, спившуюся мать, дряхлую бабушку. А последствия этого аукнулись нежданной болезнью. Не часто накатывала она сильнейшими головными болями, но он уже знал, что никто ему не поможет, кроме родной психушки. И подавался сюда, как хроник. И тут его принимали. А через пару недель всё проходило, и Володя снова был как огурчик, до следующего криза. Постепенно, чтобы не дёргаться туда-сюда, он привык сам добровольно находиться в больничке. Работа на пилораме или на хоздворе, кормёжка, постель. А если надо в город, предупреждал врача и завхоза. Деньжонок ему немного подкидывали, и он с попуткой или на автобусе подавался в цивилизацию. Возвращался через пару дней и всё опять шло по-прежнему.

- Слушай, а почему тебе не жениться на Верке? Я гляжу у вас с ней трали-вали. Как приходит она полы мыть, так ты тут как тут – сразу в её подсобку. Не газеты же вы там читаете? И жили бы у неё со стариками. Дом большой – места всем хватит. Да и комнатушку она может попросить служебную в медицинском доме, раз работает тут уже много лет. Пацана бы заделали, чтобы бегал босиком по траве и кур гонял? – спросил как-то Дима.

- Понимаешь, тут дело серьёзное именно в последнем. Беседовал я на эту тему с нашим врачом. Не советует он мне детей заводить. Наследственность ещё никто не отменял. А вдруг моя болезнь ребёнку передастся? Как мне тогда смотреть в его глаза, водить беспомощного за руку и вытирать ему сопли? Разве не подлецом я буду, натворив это? А загнусь я, и Вера не вечна, и на кого он останется? Нет, я не имею права! Такая мне определена судьба.

Иногда, длинными зимними вечерами Дима читал книженцию, что подарила ему бабуся. Маленькая такая, карманная, но толстая и в коленкоровом переплёте. Самое интересное, что психи её почему-то не трогали, и она исправно лежала под матрасом. Это была Библия. Ещё в аннотации указывалось, что она «свет, указывающий вам путь, пища, подкрепляющая ваш дух, утешение, несущее вам покой». Что она «карта для странствующего, посох для паломника, компас для кормчего, меч воина, устав христианина». Карта, указывающая путь в будущее, Диме, конечно, была нужна, и он вчитывался в мелко написанный текст, пытаясь найти для себя ответы. А оглавление всё подсказывало: кризис в вашей жизни – читайте псалом 120 и благословение от Матфея 6; вы в беде – псалмы 15, 30 и благословение от Иоанна 14; вы нуждаетесь в руководстве в жизни – псалом 31. Всё просто. И Дима читал.

Видя, как некоторые подолгу и часто пишут, у Димы тоже появлялось чувство, что он должен кому-то написать. Он даже сел однажды с намерением черкануть пару слов Прасковье Даниловне с Ириной, но заглянув случайно в листок соседа за столом, обнаружил там какие-то вычисления с множеством нолей. Оказывается слова песни «А параноики все пишут нолики» были совершенной правдой. Писать ему сразу расхотелось. Да и о чём он мог написать? А адреса Любы он даже и не знал.

На следующий день на пилораму не ходили. Появился очередник. Дорогу на кладбище почистили трактором, а могила была заботой пилорамщиков. Резину от колёс жгли недолго: под толстым слоем снега земля промёрзла не глубоко. Неокрашенный гроб привезли на санях, провожающих, кроме конюха да завхоза, не было. На табличке, прибитой к колышку, Дима прочитал даты рождения и смерти.

- Слушай, – сказал он Володе, – так ему только тридцать было, а выглядел как старик.

- А дольше тут редко доживают. Ты вот только полгода на лекарствах, да и то, если не дурак, санитара обманываешь, и таблетки не глотаешь. Но от уколов ведь не открутишься. А люди многие годы подряд ежедневно химией пичкаются. Посмотри у меня, – и Володя открыл рот, – зубов совсем не остается. Пора вставную челюсть заказывать. И всё от лекарств.

Дима молчал. Сам несостоявшийся медбрат, он брал иногда втихаря у врача из кабинета брошюрки. Ему было интересно знать, какой диагноз ему «шьют», и чем лечат. И он понял, какая разрушающая сила в этих транквилизаторах и психотропных средствах. Они бьют прямо в головной мозг, вырубают всю нервную систему, тормозят рефлексы, и мышцы человека расслабляются. Он чахнет от бессилия, ему хочется только лежать и спать. Такой он не опасен для общества, и с ним спокойней обращаться. А потом эти лекарства, если их не менять систематически, становятся наркотиками для человека. А кто их будет менять в таких больницах? И сколько лет живут наркоманы – все знают. Оттого тревожно на душе становилось у Димы.

Наступил апрель. Солнце растопило снег вокруг корпусов. Дворники собрали прошлогоднюю листву, протёрли скамейки и летние веранды. Возобновились прогулки больных, прекращаемые на зиму ввиду отсутствия тёплой одежды. Словно сонные мухи выползали люди погреться на солнышке. Мужской и женский корпуса находились рядом, и их прогулочные площадки разделял только низенький штакетник. И Дима с удивлением наблюдал, как те из психов, что помоложе, минуя заборчик, спаривались, белея ляжками, на виду у всех прямо в беседках: природа брала свое. Санитары, посмеиваясь, курили на солнышке. По-видимому, последствия этого были предусмотрены в медицинском учреждении.

Из-за весеннего бездорожья заказов на пилораме было мало. Выручал один клиент. Он вылезал из кабины, чернея рясой, шёл оформлять документы, а потом сидел один на скамейке возле конторки, привалившись к тёплым стенам её, и смотрел, как ребята работают. Если заказ не был готов, он ждал, когда напилят, потому что дорога его была дальняя, и порожняком гонять машину было накладно.

Однажды Дима подсел к нему. Под небольшой бородкой скрывалось молодое лицо с голубыми глазами. Дима показал ему Библию, которую всё чаще брал с собой.

- К Богу идешь? Хорошо. Это настолько важно, что может изменить всю твою жизнь. Как когда-то изменило мою. Звать-то тебя как?

- Дмитрий.

- А меня инок Евсей. Видишь ли, Дмитрий, с тех пор как ты появился в этом мире, Бог уже любил тебя. Он не заставляет тебя верить ему – это твой выбор, но когда Бог что-то обещает, ты можешь полагаться на это, потому что его обещания никогда не подводят.

Эти неспешные разговоры с Евсеем о жизни, о судьбе, об истине постепенно становились для Димы потребностью. Они грели душу, так же как грело землю весеннее солнышко, начинающая зеленеть травка, чирикающие весело птички. И тем тяжелее было возвращаться вечером в сумрачную, затхлую палату, получать со шприцем очередную порцию дури, и вставать утром разбитым, как с тяжкого похмелья.

Ребята не отвлекали Диму по пустякам во время разговоров его с монахом, по-видимому, чувствуя всю важность этих бесед. А Володька, когда они сели на вечерний перекур вдвоём, сказал Диме:

- Я ходил специально к нашему доктору и выяснял. Он сознался: есть такое постановление, что принудительно лечить можно только по решению суда, или опекуна, если человек лишён самостоятельности выбора. Остальное – добровольно. Насколько я знаю, ты не осуждён и не под опекой. Какого чёрта ты тут держишься? Ты же видишь, тут одна дорога – к колышку с табличкой. Дуй куда-нибудь, хоть в тот же монастырь. А потом жизнь покажет. Конечно, грустно мне будет без тебя, но я вижу, что тебе тоже здесь плохо. Вот так, друг.

Увидев под распахнутым воротом на груди у Димы крестик, бабулькин подарок, Евсей умилился. А Дима, воспользовавшись таким расположением духа монаха, и забросил прозьбишку: нельзя ли, мол, прибиться к вашему монастырю.

- Вера – это дело серьёзное. Не разрешено нам шибко-то общаться с вами, мирскими. Ну да ладно, возьму грех на душу, замолвлю за тебя словечко перед игуменом. Скажу, что давно к тебе присматривался. Сейчас, как распались партийные порядки, народ к вере потянулся. Видишь, сколько храмов возрождается на народные же деньги! Вот и наш монастырь восстанавливается. Вернуло нам государство ранее отобранное. И люди теперь нужны. Парень ты самостоятельный. Вначале паломником поживёшь, присмотришься, потом, может, в трудники, – сказал монах.

Сумку свою походную Дима принёс заранее и спрятал среди штабелей. И когда Евсей сказал, что сегодня он приехал последний раз, и заказ выполнен полностью, Дима с надеждой смотрел в его голубые глаза.

- Настоятель разрешил, иди, собирай свои пожитки.

- У меня всё уже здесь, – удивил Дима Евсея.

Дима крепко обнял Володю, заскочил со своей сумкой в кабину, сев прямо на рясу Евсея, и сказал: «Поехали в темпе». Он видел, как встрепенулся сопровождающий их санитар, как Володя задержал его, что-то говоря на ухо. А тяжело гружёная машина уже выезжала за ворота пилорамы, поворачивая на тракт, увозя Диму в очередную, новую жизнь.

 

Окончание следует