Повесть

 

Мане скоро стукнет двадцать восемь, но свои именины она ещё ни разу не справляла. В детском доме всех именинников ежемесячно поздравляли в однин день. В казённом учреждении не только игрушки, одежда, постель, еда – общие, но и дни рождения. А девочке Мане отдельно никто ничего никогда не дарил, красивых, теплых слов не произносил. А ей так не хватало тепла, любви, доброго взгляда близких…

И вот наконец-то она дождалась: её тоже полюбили. По крайней мере, так сказал при второй встрече Слава – высокий, стройный, с кудрявыми тёмными волосами, черноокий красавец. Со Славой они впервые встретились в мае, когда с пятилетней дочерью и подругой гуляли по парку. С тех пор она каждые выходные приходит сюда. Но красавец с гитарой как будто сквозь землю провалился…

«Да вот же он!» — красавца в матроске и с гитарой Маня, как и в тот раз, разглядела издалека. От радости у женщины чуть сердце не выскочило из груди.

— Надя, да вот же он! — Мане не терпится наконец-то познакомить подругу с этим красавцем, который в последние дни не даёт ей покоя даже во сне.

— Тот, который с гитарой, что ли? Да он же на бандита с большой дороги похож! — От недоумения у Нади даже лицо перекосилось. Подруга ей все уши прожужжала, рассказывая о своём принце. А тут – нате вам…

— Кто бандит? Слава? Да если хочешь знать, он артист, вот! — Маня в очередной раз обиделась. Подруга лет на шесть-семь моложе Мани, а всё туда же. Всё учит, с кем Мане заводить знакомства. Вот и сейчас потянула за рукав: мол, пока не поздно, пойдём отсюда. Но Маня уже рванулась к группе парней.

— Слава, наконец-то! — Маня не заметила, как Надя, тоже обидевшись, ушла по тропинке, а дочь Таня, какое-то время постояла в одиночестве на развилке, затем медленно подошла к матери, которая повисла на шее у какого-то дяденьки.

— Ю-у-ля-а?! — затылком чувствуя ухмылки друзей, Слава хотел оторваться от этой назойливой женщины, но Маня ещё крепче обняла. Даже запах перегара, смешанный с запахом дешёвого табака, не мешает ей целовать своего ненаглядного.

Зато пятилетней Тане противно чувствовать эту вонь, да и видеть странные проявления чувств не нравится:

— Мою маму не Юля зовут, а Маня. А я Таня. Я не люблю, когда пьяные целуют мою маму.

Выпады дочери в адрес взрослых Мане не понравились.

- Ты как разговариваешь со взрослыми! Дядя Слава подумает, что ты невоспитанная и откажется пойти к нам в гости!

Но дядя Слава вовсе не прочь пойти в гости к Мане…

— Да ты ништяк живёшь! Миллионерша, можно сказать. И как ты умудрилась в наше время отхватить жилплощадь? — Не сняв грязные кроссовки, мужчина прямиком направился в небольшую, но чистую кухню. Его бегающие глаза не могли найти, на чём остановиться. Вслед за девочкой он направился в бедно обставленную комнату. А Маня осталась у плиты. Ещё по дороге домой она решила угостить дорогого гостя блинами. Благо, в старом холодильнике осталось два яйца. И муки, которую дали в счёт детского пособия, немного есть еще. А то в последнее время заводчанам зарплату приходится ждать по полгода. Поэтому они с дочерью частенько голодают.

А ведь поступив на завод после окончания училища, Маня и в самом деле считала себя, если не богатой, то состоятельной. В кармане всегда имелись наличные деньги, которых в детском доме они никогда не видели. Правда, на эти деньги в магазине не много чего купишь. «Однако, не голодали и при деньгах были», — горько усмехнулась Маня своим воспоминаниям о прошедших годах юности.

Вспомнилось ей и то, как она, молодая девушка, частенько ездила в деревню к сводной сестре Миле. Кроме Милы и её мужа — жеребца, каких свет не видывал, у Мани никого из близких не было. Но после рождения Тани, Мила, узнав, что Танин отец не кто иной, как её муж, запретила младшей сестре приезжать в гости в родную деревню…

Хорошо, хоть в родном коллективе её не бросили. Да и та журналистка из республиканской газеты постаралась. Мол, по закону, сироте, выросшей в детдоме, да ещё будущей матери-одиночке, государство обязано предоставить жилплощадь. Это в перестроечное-то время, когда никто уже не соблюдал старые, советские законы, и Маня с маленькой дочерью могли вообще остаться в общежитии. Но Мане повезло: как раз сдавался в эксплуатацию дом, построенный на средства завода. И профсоюз «вошёл в положение» — выделил беременной женщине однокомнатную квартиру. Вот так Маня стала «миллионершей».

Блины гостю понравились. Маня чувствовала себя прекрасно. Ну что ещё нужно женщине для полного счастья: вот они на диване сидят рядышком. Дочь возится со своими игрушками, большинство которых досталось от детишек сердобольных людей. Да и платьице с чужого плеча Тане впору…

— После сытного обеда и пивком не мешало бы побаловаться, — гость в грязных кроссовках растянулся на диване. Хозяйке это не очень понравилось, но она промолчала. И насчёт «пивка» не зациклилась. Не скажешь ведь столь долгожданному гостю, что у неё на сегодня в кармане пусто.

Зато Таня, прижимая к груди игрушечного медвежонка, громко приказала:

— Убери свои грязные ноги с моего дивана. Его нам с мамой подарила тётя Валя из газеты. Она мне и этого медвежонка принесла, и разные сладости приносит. А ты…

— А ну замолчи! Как ты разговариваешь со взрослыми! — Маня зло шлёпнула девочку по мягкому месту.

Тане хоть и не очень больно, но обидно. Она надула губки и гордо ушла из комнаты. («В кого только такая гордая?!».)

Мужчине эта «мышиная возня» показалась смешной. Но грязные ноги с дивана он всё же убрал. Зевнул. Затем пригласил Маню сесть рядом с собой и обнял покорную женщину за плечи.

— А мне у тебя нравится, капитально. И дочь твоя очень забавная. — Слава задумался о чём-то своём сокровенном. А Маня прильнула к его груди.

— Я тебе кажусь очень старой, да? — Мане не даёт покоя то, что она, оказывается, старше Славы лет на пять.

— Да нет, что ты. Ты очень привлекательная, хоть и не накрашенная. Ей Богу, не комплексуй, всё хоккей. Мне сейчас надо идти. А в твой день рождения я обязательно приду. Только ты приготовь побольше выпивона. — Мужчина засобирался. Перед уходом не забыл попрощаться и с Таней, играющей под кухонным столом в «домик».

— Чао, бомбино. Ты на меня не злись уж, ладно. В следующий раз, так и быть, я тебе чупа-чупс принесу.

Дверь за мужчиной только-только захлопнулась, а Маня уже снова его ждёт. Она достаёт из косметички дешёвую помаду, карандаши, тени… Через две недели у неё день рождения. И Слава тогда обязательно придёт с цветами…

 

* * *

 А тем временем Слава вернулся домой. Одиннадцатилетняя сестра Наташа и девятилетний брат Андрюша, включив магнитофон на всю мощь, склонились над бумагой. «Опять рисуют», — по чумазым лицам сестрёнки и братишки понял Слава. У сводных брата и сестры отец художник. Работает оформителем в санатории. Видимо, дети в него пошли. От матери — гулёны и выпивохи — ничего хорошего не увидишь. Вот и сейчас дети не накормлены, а она где-то и с кем-то вроде себя шмонается. «Детей совсем забросила, курва! И как только Петрович терпит такую? Ладно, была бы бабушка жива, она бы, как и меня, детей на ноги поставила бы. А от Нюрки добра ждать нечего», — зло подумал Слава о матери и сплюнул…

Голова у парня готова расколоться. «Мать твою за ногу! И зачем только я так много опять выпил? В натуре, дурные гены…» — Владислав сделал себе крепкого чая. Затем нашёл в холодильнике кусок мяса: можно сварить бульон. Он любит наваристый бульон, заправленный луком и сильно поперчённый — аж во рту горит.

Бульон не успел вскипеть, в сенях забренчало. «Нюрка возвращается», — с облегчением подумал Владислав. В эту минуту в дверном проёме возникла небольшая фигура женщины. На её лице «светили фонари». Через минуту Владислав, скрывшийся с глаз матери на кухне, услышал пьяную брань.

— Дармоеды! Почему воды из колонки не принесли? Опять рисуете, бездельники? А уроки, небось, не сделаны? А потом мне за вас краснеть приходится.

«Где ты, горе-родительница, краснеешь, коли не только на классные собрания не ходишь, но даже не знаешь, в какой школе учатся дочь и сын!» — в молодом сердце злоба на мать всё нарастала и нарастала. Вдобавок, Слава вспомнил своё полусиротское детство.

Нет, безрадостным его детство не назовёшь. Бабушка во внуке души не чаяла. Радовалась его успехам в учёбе. Но и баловать слишком не баловала.

— Нюрку испотачила вседозволенностью. Тебя бы поставить на ноги — может, искупила бы свой грех, — поглаживая внука, бабушка хваталась за грудь.

— Вот увидишь, буду знаменитым артистом, — Слава гордился успехами в самодеятельности. Но бабушка только вздыхала и вытирала непрошеные слёзы. Видимо, чувствовала свою близкую смерть.

После кончины бабушки в частный дом на окраине города переехала жить Нюрка с пятилетней дочерью, двухлетним сыном и с Борисом Петровичем. Теперь жизнь у старшеклассника Славы в корне изменилась. Чтобы убежать от придирок матери, подросток всё чаще стал пропадать в компании подобных себе юношей и девушек. Тусовались в подвалах или на чердаках высотных домов: нюхали клей, пробовали курить «травку»… А когда он возвращался домой, натыкался на Нюркины подзатыльники. Если бы не отчим, парню могло бы быть ещё хуже. Но отчим и сам в последнее время стал всё чаще прикладываться к рюмке. Славе жаль сестрёнку с братиком оставлять, но и жить так тоже невыносимо. Даже младшие это понимают. Вот и сейчас, когда пьяный крик матери стих, Андрюша вздохнул: «Лучше бы мать подольше не возвращалась…»

А в грустных-прегрустных глазах Наташи появилась слезинка. И Слава вдруг подумал: «А ведь без Нюры всем лучше было бы. Отчим мог бы жениться на путёвой женщине, и у сестрёнки с братиком появилась бы добрая мачеха…»

Брат с сестрой начали собираться в школу. Они оба учатся во вторую смену.

— Бульон уже готов, похлебайте перед школой, — Слава сунулся в шкаф, а хлеба ни крошки….

— Не беспокойся, мы в школе пообедаем, — уже у дверей сказала Наташа.

«Сестра старше брата на три года, а ростом одинаковы. И оба светловолосые, в отца, видимо. А я вот весь черный, на южанина похож…» — Сосчитав мелочь, валявшуюся на холодильнике, оставленную, видимо, предусмотрительным Борисом Петровичем, Слава решил сходить в магазин за хлебом, и потом уже сесть за стол.

Но спокойно пообедать молодому мужчине не суждено было. Убедившись в отсутствии семьи, пьяная Нюра решила украсть деньги у мужа. Но припрятанных рублей в привычном месте не оказалось. Она решила поискать их в других местах. За этим занятием и застал женщину взрослый сын. Он не хотел связываться с пьяной матерью. Но заметив, как Слава налил себе горячего бульончика и начал резать хлеб, женщина набросилась на него с кулаками:

— Дармоед! Мяса захотел! А ты заработал на мясо? Нет, на зарплату дворника много не проживёшь. Нахлебник!

Терпеть оскорбления пьяной матери Слава уже не мог. Тем более, что взъерошенная Нюра опрокинула кастрюлю, и голодный сын озверел…

Возвратившись домой, слегка выпивший Борис Петрович застал пасынка в огороде.

— Вроде, пересаживать викторию уже поздновато, — виновато улыбнувшись заметил отчим. И, как бы между прочим, спросил: — Дети ещё не возвращались из школы? Мать тоже не приходила? Ну, ничего, нагуляется — вернётся, никуда не денется.

Он пошёл в дом, а Слава дрожащими руками разровнял грядку.

 

* * *

Зависть чаще всего толкает человека на дурные поступки. А результат этих поступков — в лучшем случае разочарование, а в худшем…

Но малограмотная и неуважающая интеллектуальный труд (за спиной — неполная средняя школа с посредственными успехами и коридор профтехучилища) Маня об этом и не задумывалась. Она всю жизнь мечтала о счастье. А счастье, в её понимании, это семья: муж, дети и она. Но у неё, кроме незаконнорожденной дочери, никого не было. И она очень надеялась, что с появлением жгучего брюнета Владислава в жизни всё изменится.

Звонок в дверь отвлёк Марию от тягостного ожидания. «Наконец-то!» — женщина ринулась открывать дверь. Но увидев на пороге подругу Надю, живущую в соседнем подъезде, с незнакомым молодым человеком, у которого в руках был огромный букет, радостная улыбка на её лице сменилась унылой усмешкой. Вместо долгожданного Владислава с букетом на день рождения заявились подруга с «без пяти минут мужем»…

«Ежедневно и на работу идём вместе, и с работы через садик вместе возвращаемся, а она ни разу даже не заикнулась о Викторе», — ища ёмкость для цветов, с завистью подумала именинница.

Гости тем временем прошли в комнату и стали вместе с Таней удивляться ярким картинкам из новой книжки, подаренной тётей Надей.

Поставив букет в банку с водой, хозяйка в беспокойном ожидании стала ходить от окна к окну. Её разочарования как будто никто не заметил. А Слава всё не шёл и не шёл. «Неужели забыл? А ведь обещал…” — с горечью думала Маня и при гостях за столом, и после ухода счастливых жениха с невестой…

Оставшись наедине с дочерью, Маня уже не стала сдерживать рвущихся наружу слёз. Ну почему у неё всё не как у людей? Вот и у подруги Нади скоро будет своя семья. У неё и мама с папой живы, а теперь и муж намечается. Даже у сводной сестры какой-никакой, да муж. Иван хоть и являлся родным отцом Маниной дочери, но продолжал жить с её старшей сестрой Милой. Маня могла бы поверить покойнице бабушке, что дочери повторяют судьбу матери. Но почему тогда Мила живёт с семьёй, а Маня с дочерью — сиротки? Вот и Слава, получается, обманул Маню…

Увидев плачущую мать, пятилетняя Таня сначала удивилась. Потом ей тоже стало грустно. Девочка обняла мать, и они вдвоём стали всхлипывать. Но вскоре Таня уснула на груди матери. И Маня тихонько уложила дочь в маленькую детскую кровать. А сама села у окна и стала ждать…

 

* * *

В очередной раз вкусив все прелести жизни в частном секторе — перекопав за выходные весь огород, — Борис Петрович впервые узнал, что такое прострел. Увидев еле волочащего ноги оформителя, медсестра из кабинета физиолечения Лида переполошилась:

— Что с тобой, Боря? — Начинающей полнеть, голубоглазой, светловолосой, не знающей семейной, в обычном понимании, жизни Лидии Яковлевне художник санатория был более, чем симпатичен. Да и мужчина, она это чувствует сердцем, прекрасно относится к ней. Только скептическое отношение к служебным романам обоих держит в узде. Но это не распространяется на дружбу между одинокой женщиной и мужчиной, несчастным в браке.

— Да вот старший сын взялся за огород, и я решил помочь ему… А то на зиму участок так и остался бы нераспаханным. То руки не доходили, то настроения не было, — не постеснялся пожаловаться этой внимательной, доброй женщине Борис Петрович — ведь и мужчинам иногда хочется, чтобы кто-то их понял и посочувствовал. А с Нюркой он настолько устал уже…

— А жена что? До сих пор не вернулась?

— Как в воду канула. Прежде на столько долго не исчезала. Я даже беспокоиться начал. Осень на дворе, по ночам заморозки — замёрзнет… — мужчина виновато опустил глаза.

— Удивляюсь я тебе, Борис. Как ты не поймёшь: Нюрку не изменишь. Разведись ты с ней! — Медсестра вдруг покраснела с головы до ног. Чтоб скрыть своё смущение, она наклонилась над тетрадью и стала изучать, какому отдыхающему какие процедуры назначил врач.

— Да, но ведь у нас дети. И потом… — Мужчина тоже засмущался.

— Не оправдывайся передо мной. Лучше иди в милицию и заяви об исчезновении жены! — Лидия Яковлевна сердито захлопнула журнал процедур и резко встала из-за стола. Борису Петровичу ничего не оставалось, как тоже встать и уйти. Пожалуй, Лида права: надо пойти в ближайшее от места жительства отделение милиции. Но прежде надо зайти к участковому врачу: может, какое-нибудь лечение назначит…

… В отделении милиции к заявлению Бориса Петровича почему-то отнеслись неадекватно, как показалось ему самому. «Этот капитан с тараканьими усами, кажется, меня хочет обвинить в убийстве жены. И почему он решил, что Нюрка — мертва? Да я и сам дурак: по совету Лиды написал заявление в милицию, как будто Нюрка в первый раз пропала. Правда, в этот раз слишком надолго загуляла…»

Борис Петрович Чужанов впервые на свою семейную жизнь посмотрел глазами постороннего. И как будто впервые осознал, как он несчастлив с Нюркой. За всю совместную жизнь он так и не понял свою половину. «А ведь в молодости была красавица, каких свет не видывал», — с сожалением подумал он.

Дома Чужанов застал только Владислава. Младшие из школы ещё не вернулись — занятия во вторую смену заканчиваются поздно.

— Мать не возвращалась? — дежурно спросил Чужанов пасынка.

Глаза Владислава вдруг забегали. Он весь покраснел. А вместо ответа вдруг огорошил отчима:

— Петрович, я… это… Ну, одним словом, я хочу жить с Маней. — В том, что эта женщина, всю свою жизнь ждущая хоть какой-нибудь ласки, примет его с объятьями, Слава не сомневался. Да и к кому, если не к Мане, он пойдёт: ведь из многочисленных знакомых женщин, только у Марии есть отдельная жилплощадь. А в родном доме оставаться он не намерен. Особенно, сейчас, когда узнал, что отчим сегодня был в отделении милиции…

Как только дверь за пасынком закрылась, Борис Петрович начал суетиться насчёт ужина. Скоро дочь с сыном придут из школы, их надо накормить. Вспешке мужчина поранил палец. «Можно подумать, что впервые чищу картошку… Куда же затерялся тот большой и острый нож? Наверное, опять карандаши им точили, а убрать на место забыли». — Чужанов полез в шкафчик за йодом и бинтом. В это время в сенях зазвенело — кто-то в темноте наткнулся на пустые вёдра. «Ну вот, Нюрка нагулялась. Теперь несколько дней будет изображать из себя добродетельную жену и мать». — Хоть душу жены до сих пор не узнал, Нюркин характер Борис Петрович изучил.

К его недоумению на пороге появилась соседка Зинка. Под глазами женщины — «фонари». Правда, под левым глазом синяк уже отцветает. Давно немытые волосы из-под берета свесились как пакля. Дурной запах от пьянчужки распространился по комнате. «Ведь и сорока-то нет, а уже превратилась в бабу-ягу», — с сожалением подумал мужчина о подружке своей жены.

— Что, Зинка, опять на лосьон денег не хватает? — Появление явно пьяной соседки хозяина ничуть не обрадовало.

— О-би-бижае-ешь, Петрович! — прошамкала женщина беззубым ртом, — я ведь пришла сказать, где в настоящее время празднует свободу твоя суженная, а ты…

— Ну, и где же? — Чужанов готов к любому известию о заблудшей жене. А то капитан с тараканьими усами ехидничал: мол, сам порешил жену, а чтоб скрыть свою вину, пришёл с заявлением. Сначала Чужанов обиделся, но поразмыслил и махнул рукой: менты со всяким жульём имеют дело, вот и меряют всех одним аршином.

— Э-э, нет, сначала ты дай мне хотя бы чирик! — Не получив того, зачем пришла, Зинка никакую информацию не выдаст.

— Ладно, знаю, что без десятки не уйдёшь. Так и быть. Только скажи, где искать Нюрку?

— Вот спасибочки. В натуре, ты золотой мужик, Петрович. От такого я бы к этому одноногому афганцу ни за что не ушла. А твоя жена, шалава, у меня Петьку увела. Да и тот, хорош козёл: не смотри, что одноногий, любую бабу может ублажить. Вот и Нюрке понравилось. Раз ты не можешь удовлетворить свою Нюрку, хи-хи-хи… — Крепко зажав в кулаке денежку, соседка попятилась к выходу. А у Чужанова на душе полегчало: значит, Нюрка жива-здорова и рано или поздно вернётся домой. Ну, а заявление из милиции он завтра заберёт…

 

* * *

Дело об исчезновении Чужановой Анны Петровны передали следователю Музыкантову.

— Да что там расследовать? Всё очень просто: понимаешь ли, ревнивый муж сам убил гулящую жену, а чтоб отвести от себя подозрение, принёс заявление в милицию. — Дежуривший в тот день капитан Тратканов нервно покрутил свои знаменитые усы.

— Насколько я знаю, самые сложные дела — это с самого начала кажущиеся лёгкими, — следователь не согласился с коллегой. — Предположим, ты прав: Чужанов сам убил свою жену. Тогда где труп?

— Да где угодно: в мешке на свалке или в пруду! — лирический тенор следователя раздражал капитана Тратканова. – Ты разве забыл прошлогоднее дело, связанное с убийством? Ну когда жена убила психически больного мужа, чтоб завладеть его квартирой?

— Но там ведь и убийца оказалась умопомешанной. А тут о Чужанове и соседи, и коллеги по работе отзываются как о добропорядочном мужчине, любящем своих детей, трудолюбивом, не злоупотребляющем спиртным, и даже табаком… — Музыкантов не говорил, а распевал. Последними словами следователь как бы укорял не перестающего дымить коллегу.

Тратканов понял намёк нетерпящего табачного дыма коллеги. И от этого ещё больше ожесточился:

— А вот сержант Косин иного мнения о твоём подопечном. Он своими глазами видел, как твой разлюбезный Чужанов тряс одноногого инвалида.

— Ты, видимо, имеешь в виду мужской разговор Чужанова с бывшим афганцем? — Флегматичный следователь и на этот раз не спешил с выводами: ведь речь идёт о человеческой судьбе — надо всё как следует узнать, взвесить…

— Именно о его встрече с любовником своей жены Петром с Татарбазара я и толкую, — капитан не успел погасить одну сигарету, уже зажёг вторую.

Следователь вспомнил рассказ сержанта. По показаниям соседей Петра, его любовница Нюрка, которая по матерному ругалась со всеми жителями улицы Татарской, всегда приезжала в день выдачи пенсии. В частном секторе все всё обо всех знают, до мелочей. А тут ещё сердобольные соседи очень жалеют парализованную жену Петра. Бедная женщина уже лет пять лежит, словно живой труп. Пётр, видимо, по-своему любит её: когда трезвый, и поит, и кормит с ложки, по мычанию жены понимает, чего требует больная. Но когда уходит в запой, то за несчастной некому ухаживать. Вдобавок, Нюрка, любовница Петра, всячески издевается над убогой. А сам Пётр в эти дни не в состоянии помочь ей. Знающие такую ситуацию соседи, видимо, пытаются пристыдить и самого Петра, и его любовницу, но натыкаются на пьяную ругань Нюрки.

Также Музыкантов узнал от сержанта, что в прошлую пенсию Нюрка у любовника не появилась. Да и сам Пётр не знает, почему Нюрка решила его бросить.

— М-да, надо будет ещё покопаться, — пропел следователь.

— Да копайся, сколько твоей душе угодно. Вот только начальство ко мне лично, понимаешь ли, претензии не предъявляло бы, – капитан, сердито хлопнув дверью кабинета следователя, вышел вон…

… Повестку от следователя почтальон доставил по месту прописки Владислава. Передать её пасынку Борис Петрович вызвался сам. Они ведь оба работают в одном лечебном учреждении: Чужанов – художником-оформителем, а Слава – на полставки дворником и ещё на полставки – культмассовиком. Режим работы отчима с пасынком не совпадает: Владислав чаще работал по вечерам, а Борис Петрович в это время уже спешил домой, встречать дочь и сына из школы. Раньше Чужанов встрече детей из школы должного внимания не уделял. Видимо, надеялся на жену. А теперь надо проследить за тем, чтоб Наташа и Андрюша, кроме рисования, и другие предметы не запустили. У Андрюши с математикой не очень ладится, а Наташе география плохо даётся.

Но не только о младших детях беспокоится Чужанов. В последнее время немало нареканий со стороны администрации насчёт внебрачного сына Нюрки, Владислава. Он, конечно, давно уже совершеннолетний, но коли на работу в санаторий пасынок устроился не без содействия самого Чужанова, то и ответственность с него не снимается. Тем более, что несколько дней назад главный врач санатория огорошил Бориса Петровича своим вопросом по поводу Владислава: не принимает ли его пасынок наркотики?

Считая Владислава взрослым, Борис Петрович давно уже не контролировал поведение пасынка. Вот и на вопрос главврача он не нашёлся, что сказать. Только промямлил: мол, Владислав не более, чем неделю назад ушёл из дома к сожительнице.

— Имейте в виду, — на прощание сказал руководитель, — за драку, учинённую на прошлой дискотеке, Владиславу объявлен выговор. Если ещё раз повторится такое, вашему пасынку не избежать увольнения.

Борис Петрович обещал поговорить со старшим сыном (так и сказал — «со старшим сыном»), но до сих пор встретиться с Владиславом не было времени. Но сегодня он обязательно передаст повестку из прокуратуры. «Наверное, по поводу исчезновения матери», — Борис Петрович вспомнил, что и его самого уж несколько раз вызывали в прокуратуру.

Услышав про повестку, молодой человек сначала покраснел, как рак, но через минуту побледнел, словно покойник:

— Не пойду я никуда! И кто только тебя просил писать заявление?! — Владислав в ярости весь затрясся.

— Да не кипятись ты. Тебя ведь никто ни в чём не обвиняет. Просто спросят, когда и при каких обстоятельствах в последний раз видел мать, и отпустят. — Борис Петрович понял: душевного разговора с пасынком не получилось.

А Владислав уже кипел, будто котёл с кашей.

— Чего вы все ко мне пристаёте, в натуре. А?! Не хочу я знать ни про какую Нюрку!

«Главврач прав: поведение Славы неадекватно. Да, будучи старшеклассником с друзьями несколько раз пытался курить какую-то дурман-траву. Но тогда его сильно тошнило, и на этом кончилось было. Что же его вновь заставило взяться за наркотики?» — В последнее время на Чужанова навалилось столько проблем, что голова пухнет…

 

* * *

В полночь лай собак напоминает волчий вой. От этих жутких звуков на душе у старика Иваныча беспрестанная тоска. Жизнь пролетела как одно мгновение. Ожидание смерти, оказывается, очень тягостно: болят суставы, щемит сердце, в ушах и голове постоянный шум… Онемевшими руками в темноте он нашёл свои валенки — обул их на босу ногу. Также на ощупь отыскал свою клюшку. Чтоб не разбудить спящую супругу, держась одной рукой за стенку, другой крепко схватив батог, он двинулся к дверям.

— Иваныч, ты куда в кромешной темноте? Сейчас свет включу, — заботливый голос супруги заставил его остановиться.

— Да ты спи, спи. Я только хотел посмотреть, не воров ли учуял наш Шарик, — извиняющимся голосом произнёс старик.

— Да не воров он чует, а покойника, — кровать под старухой заскрипела и она присела на край своего лежбища.

— Какого ещё покойника? — вздрогнувшим голосом прошамкал Иваныч. По его старческой горбатой спине забегали мурашки.

— Это я вспомнила рассказы своей бабушки. Она говорила, что собаки начинают выть как волки, учуяв покойника. — Кровать под старухой снова заскрипела.

— Это ты меня что ли причисляешь к покойникам? — от обиды старик еле удержался на ногах.

— Тьфу ты, что это ты, Иваныч, болтаешь? Мы с тобой ещё проскрипим. Не зря в народе говорят: скрипучее дерево долго стоит, — теперь старуха накинула на себя фланелевый халат, недавно подаренный дочерью, и включила свет. — Моё сердце, Иваныч, недоброе чует. Да и Шарик воет уже с месяц, с тех пор, как исчезла соседка Нюрка, будь она неладна.

Удивлённый старик развернулся на сто восемьдесят градусов. Еле доковылял обратно до своей постели. Трясущимися руками поставил палку возле кровати и кряхтя присел.

— Так, значит, говоришь со дня исчезновения непутёвой соседки собаки воют? А и впрямь, куда подевалась эта … дрянь? Вот и участковый несколько раз спрашивал уже про неё… Что ни говори, Бориса жаль — с гулящей женой горюшка вдоволь нахлебался. — Чувство мужской солидарности больно кольнуло в груди Ивана Иваныча. В своё время он руководил этим совхозом, то есть бывшей деревней, теперь ставшей окраиной большого города. Когда-то жители этой пригородной деревни, называемой Костина мельница, для директора совхоза были как члены огромной семьи. Это теперь нахлынули сюда всякие, а раньше были все свои. Зятя умершей соседки, поселившегося лет десять тому назад в её доме вместе с непутёвой Нюркой и двумя малыми детьми, Иваныч полюбил сразу за добрый нрав. Выросший в детском доме Борис и к внебрачному сыну Нюрки относился по-родственному.

— Что-то давненько Владислава я не видал. — Парня, выросшего сиротой при живой матери, Иванычу было очень жаль: с такими данными из него мог бы получиться неплохой артист. Но Владислав дальше учиться почему-то не стал. А после армии, кажется, начал выпивать. Видимо, дурные гены сказываются…

— Вырос парень. Борис сказал, что пасынок переехал сожительствовать к своей женщине, — жена поспешила успокоить старика. Затем спохватилась: Да что это мы с тобой полуношничаем — давай отдыхать. Как говорят, утро вечера, да и ночи тоже, мудренее…

 

* * *

От санатория до троллейбусной остановки Владислав каждый вечер вынужден проходить мимо старого кладбища. По этой дороге и днём боязно ходить. Кажется, за каждым деревом, а особенно за памятниками, стоит страшная старуха-смерть. И внешность этой старухи — Нюркина: перекошенноё от злости-ненависти лицо, а в глазах застыл ужас удивления…

Даже в постели у любвеобильной Мани мужчине от этих видений покоя нет. Только закроет глаза, а старуха уже перед ним — размахивает руками и шепчет, шепчет… Мужчина в страхе просыпается и, старясь не будить сожительницу, босиком идёт в кухню. Выкуривая одну сигарету за другой, делает чифирь… Но и крепкий чай не помогает: страшные сны одолевают мужчину. Только одно средство — наркотики — помогает хоть ненадолго убежать от страшных видений.

Вот и на этот раз Владислав решил завернуть к Назифу. У него всяким зельем можно разжиться.

— Что-то ты зачастил, дружок, — выглядывая в щёлочку, хитро подмигнул наркоторговец.

— Да не томи ты душу — дай скорее, — Владислава от нетерпения уже трясёт. А Назиф как будто и не понимает состояния пришедшего «за помощью». Да и где ему понять наркомана, уже ставшего зависимым, если сам Назиф никогда не пробовал ни курить, ни нюхать, а тем более — колоться. И то, что он торгует наркотиками, Назиф не считает зазорным, тем более грехом. Бизнес есть бизнес. Не зря говорят: спрос рождает предложение. В этом заключается успех торговли. Но самому употреблять дурман не позволяет вера во всемогущего Аллаха.

— Ишь ты, какой быстрый! Сначала деньги — потом товар. И учти: ночью — дороже. — Назиф захлопнул дверь…

Но Владислав и не думал уходить. Он начал шариться в карманах: «ЛСД так ЛСД. Знаю, что это гибель, но выхода не вижу…»

Через минуту хозяин вновь загремел засовами. Получив от Владислава деньги, наркоторговец вручил ему маленький пакетик:

— Тут должно хватить на четыре раза.

… Уже приближаясь к дому Марии, в немноголюдном в такой поздний час салоне троллейбуса Слава заметил двух побирушек: девочку, похожую на сестрёнку Наташу, и мальчика, ровесника братишке Андрюше.

— Как же вас мама с папой отпускают в такой поздний час одних? — Сидящая на переднем сидении пожилая женщина пожалела детишек. И у Влдислава ёкнуло в груди: а если отчима посадят за убийство Нюрки, то с кем останутся сестрёнка с братишкой?

Кто-то, может, думает, что наркоманы, воры и иные преступники — это бездушные чудовища. Нет, и ещё раз нет. Они такие же люди: одна голова, две руки, две ноги, туловище. Порой бывает и такое: человек, только что совершивший правонарушение, с доброй улыбкой помогает немощному. Это потому, что он, как и любой хомо сапиенс, или человек разумный, умеет думать, размышлять и отличить добро и зло. Просто, наверно, в какой-то миг жизни какой-то невидимый ген, а может, что-то иное в сложном механизме, называемом человек разумный, дало сбой, и он отошёл от принятых норм поведения…

«А что, если я с опозданием пойду к следователю и дам показания в пользу Петровича?» — погружаясь в наркотическую эйфорию, подумал молодой человек. И ему стало легко…

Следователь оценивающе оглядел Владислава. От своих сверстников молодой человек ничем не отличается. Немного сгорбившейся фигурой разве что. Длинные чёрные волосы сзади связаны в узелок. На Владиславе джинсовые штаны и куртка, на ногах — белые кроссовки. Бегающие чёрные глаза говорят о его робости, а может, трусости. «Интересно, чего ты так боишься? — дрожащие руки молодого человека следователь тоже заметил. — Похоже, алкоголик или наркоман», — Музыкантов делает вид, что занят бумагами, а сам незаметно наблюдает за приглашённым.

— Извините, в назначенный день прийти не смог. — Владислав виновато опустил голову. Он загодя решил сыграть роль немного наивного, но вежливого парня.

— Значит, вы — Митрофанов Владислав Петрович, сын пропавшей Чужановой Анны Петровны? — теперь следователь Музыкантов поднял голову и внимательно посмотрел на вспотевшее лицо молодого мужчины: «Чего же он так нервничает? Или ещё не отошёл от запоя?» Владислав сам признался, что несколько дней пьянствовал. Но ведь алкоголик или наркоман — это не повод для подозрения. Хотя…

— Скажите, когда вы в последний раз видели мать, то есть Чужанову Анну Петровну?— распевая слова, следователь начал допрос. Александр Анатольевич Музыкантов привык дела вести неспешно, спокойно. Наверное, потому он получает нарекания со стороны выше стоящих.

— Нюрку … э-э, мать, если о ней можно так говорить, я в последний раз видел тринадцатого сентября. — Как ни старается, но быть спокойным у Владислава не получается.

«И почему ты о матери так плохо отзываешься? Неужели, действительно, она была плохой матерью и женой?» — Следователь и сам начал думать о пропавшей в прошедшем времени. Но его вопрос прозвучал иначе:

— Вот вы утверждаете, что Анна Петровна украла деньги у Бориса Петровича и заявила вам, будто уходит от него к другому? А часто ли ваша мать и отчим ругались, ссорились, или, может, даже дрались?

— Что вы? В отличие от Нюрки, Петрович хороший, терпеливый человек. Если бы не он, со своим уравновешенным характером, Нюрке бы давно капут пришёл… — вдруг Владислав заговорил возбуждённо: — А вот её любовник, Петька с Татарской, не стерпел, наверное, Нюркину похабщину, вот и убил…

Хотя следователю не понятно, почему сын пропавшей просит закрыть дело, Музыкантов решил на этом завершить сегодняшний допрос. Только предупредил Владислава, чтоб тот никуда не выезжал из города. Вдобавок записал в своих бумагах адрес его сожительницы.

При упоминании о сожительнице артистизм с лица Владислава стал исчезать. Выходя из кабинета следователя, он вспомнил утренние причитания Мани:

— Что же ты натворил, ведь в прокуратуру зря вызывать не будут?..

Владислав хотел послать куда подальше изрядно надоевшую за такой короткий срок женщину, но вовремя прикусил язык: как-никак живёт в Маниной квартире и ест её, хоть и скудный, хлеб. Да, ему с самого начала было понятно, что Маня — не его женщина. Но деваться некуда.

«А как она унижалась: мол, если посадят, я всё равно тебя дождусь… Тьфу! Капитально, терпеть ненавижу таких приставучих баб», — спускаясь по крутой лестнице, Владислав чуть не скатился по ступенькам.

 

* * *

Появлению Владислава с чемоданом в руках на пороге своей квартиры примерно месяц тому назад Маня бесконечно обрадовалась: «Наконец-то и я дождалась своего счастья…»

Но, живущая грёзами о семейном счастье, женщина и сама себе не могла признаться, что оно, счастье, ещё близко к её дому не подходило. От Славы она никакого тепла, никакого подобия любви не получала. Только разве забот прибавилось, да лишний рот ещё. На свою скудную зарплату Маня тянула и дочь, и сожителя. Владислав ей ни копейки не давал ни на пропитание, ни на оплату коммунальных услуг. Да и в постели удовлетворял чаще только свои мужские прихоти.

Тем не менее, Маня была, как сказал поэт, «обманываться рада». Главное, рядом с ней есть хоть какой-то мужчина, муж…

Владислав был далёк от житейских проблем сожительницы. Ему бы перекантоваться, убежать от своих проблем. А убежать от них есть только один способ: эти наркотики. Уколешься, и вокруг всё становится розовым. Правда, на это тоже нужны деньги, причём немалые. Зарплата дворника и полставки культмассовика кое-как выручали до сегодняшнего утра…

Домой к сожительнице он вернулся злой. Даже разъярённый:

— Сволочь! Даже уговоры Петровича не выслушал — уволил!

— Как уволили? За какие такие прогулы? Ты ведь каждый день уходил на работу, — вопросы на Владислава посыпались как из рога изобилия.

— Дура ты, набитая дура! — И без того в последние дни слабо контролировавший свои поступки Владислав сейчас превзошёл самого себя. Он толкнул женщину. Та упала на пол, обнажив свои полные бёдра.

Увидев голое женское тело, непредсказуемый в своих действиях Владислав внезапно набросился на Маню. Сначала избил, затем сорвал с неё одежду и начал насиловать…

«За что? В чём я виновата?» — Мане больно и обидно. Если бы она могла рассказать кому-нибудь о своих бедах. Да только некому. Единственная родная душа — сестра Мила — шесть лет назад прогнала её из своего дома. А подруга Надя с мужем переехали жить в деревню, к матери Виктора.

Да, конечно, рядом с ней есть Таня, её кровинка. Но разве пятилетняя девочка поймёт, почему плачет мама…

Увидев плачущую мать, Таня тоже загрустила. Она хотела обнять маму, но не успела — дверной звонок заставил обеих вздрогнуть.

— У вас почтовый ящик сломан, — почтальонша виновато взглянула на зарёванное лицо Мани. Маня молча взяла из рук почтальонши конверт и закрыла дверь. Она была уверена, что это Слава вернулся — «понял, что напрасно обидел меня, решил попросить прощения». Но прочитав на конверте обратный адрес, Мария совсем потеряла дар речи. Письмо было от сестры Милы.

— Мама, письмо от Деда Мороза, да? — Таня никак не может понять, почему мама опять льёт слёзы, а сама улыбается.

— Нет, доченька, не от Деда Мороза, а от твоей тёти Милы и от твоих двоюродных сестёр Люды и Алёны письмо. И они нас с тобой на Новогодние праздники зовут к себе в гости, — Маня крепко обняла дочь и поцеловала. Радость от скорой встречи с сестрой затмила все обиды и огорчения. И, конечно, Маня уже через минуту простила Владислава…

Через несколько дней заводчан в очередной раз отправили в частично оплачиваемый отпуск, или, как говорят рабочие, в ЧАО. Маня с дочерью не стали дожидаться Нового года — тут же собрались и поехали в деревню к родным.

Прощённый сожительницей Владислав остался один хозяйничать в квартире Мани…

Уехавшая в гости к сестре «дня на два», Маня с дочерью в город вернулась только спустя две недели. За этот срок сестры не только помирились, но и подружились крепко. Не зря говорят: горе объединяет… Оказывается, Иван — муж сестры Милы и родной отец её дочерей, Люды и Алёны, а также отец Маниной дочери Тани, безвозвратно ушёл к другой женщине.

— Кобель, он и есть кобель. Ты уж прости меня, дуру набитую. Вместо того, чтобы как-то помочь, утешить, обвинила тебя во всех грехах, — даже прощаясь на автобусной остановке, Мила извинялась перед Маней. А Маня и не обижалась на сестру. Сама во всём виновата. Жизнь её учит, учит, а она никак не уразумеет.

Увидев приоткрытую дверь своей квартиры, Маня растерялась. «Где Владислав? А вдруг…» — она не решилась додумать мысль. Постучавшись к соседям, женщина вызвала милицию. И только примерно через полчаса вместе с приехавшими милиционерами решилась войти в жилище.

— Осмотрите квартиру, может, что-то пропало? — предложил следователь, составлявший протокол на месте происшествия.

— Кажется, кажется всё на месте. Да и что можно у нас украсть? — Мария нерешительно стала осматривать свою убого обставленную квартиру. Но открыв шкаф для одежды, истерично вскрикнула: — Моя норковая шапка! Взяла в заводском магазинчике в счёт зарплаты, — и Маня от обиды горько заплакала…

Как не выгораживала Маня своего сожителя, подозрение пало на Владислава. Особенно, когда следователь узнал, что недавно Владислава за что-то выгнали с работы, у него никаких сомнений не осталось. Правда, сама Маня никак не могла поверить, что кто-нибудь, тем более её сожитель, может плюнуть в колодец, из которого сам пьёт.

Вернувшийся вечером Владислав, свою вину отрицал:

— Я был на Костинке. Одному здесь капитально скучно стало, и уехал туда. А вот ты ментов зря вызвала — всё равно вора не найдут.

Но на этот раз с Маней он был необыкновенно ласков. И даже предложил женщине узаконить отношения.

Счастливая Маня впервые за свою жизнь довольная заснула на плече любимого мужчины. Да так крепко заснула, что не заметила, когда Владислав выскользнул из-под одеала, и, наспех одевшись, выбежал за дверь…

 

* * *

Скоро три месяца, как жена пропала. «Господи, чего это я Нюрку раньше времени хороню? Да, на этот раз, как сказал бы Слава, она капитально загуляла», — устанавливая мясорубку, Борис Петрович не перестаёт тревожиться о своей непутёвой жене. Хоть пьянствовала, но, протрезвев, Нюрка по дому всё делала сама: и обед приготовит, и постирает, худо-бедно и за скотиной поухаживает бывало. Скотина, конечно, это громко сказано. Но поросёнка Чужановы каждое лето откармливают. Своё мясо, да и картошка-капуста-морковка тоже, вкуснее и дешевле. А без мяса и овощей детям нельзя, так думает Борис Петрович. Вот поэтому он и сейчас решил наготовить котлет впрок. Картофельное пюре дочь с сынишкой уже сами умеют готовить, да и замороженную котлету из холодильника пожарить детям нетрудно будет.

Если бы не Лида, медсестра из физиоотделения, Борису пришлось бы совсем худо. Не зря говорят: друг познаётся в беде. Коллеги по работе, художник и медсестра из санатория, давно поддерживают дружеские отношения. Но после исчезновения Нюрки, Лида взяла на себя заботу о детях. С замужеством ей не повезло. И своими детьми обзавестись не удалось. Так вот и живут с престарелой матерью вдвоём. Но старшая Кудрявцева, тоже бывшая медсестра и всю жизнь (в отличие от самой Лидии) следившая за своим здоровьем, в посторонней помощи ещё не нуждается. А присущее каждой женщине чувство о ком-нибудь да заботиться у Лидии Яковлевны до сих пор было слабо реализовано. Теперь женщина выкладывалась, отдавая себя детям Чужанова. Вот и сегодня они втроём отправились на выставку детского художника Василия Мустафина. А сам Борис решил заняться хозяйством.

Волнующие душу мысли о взаимоотношениях с Лидой и тревога за Нюрку («хоть какая, а всё же законная жена и мать моих детей») перемешались, словно фарш в миске.

Путанные размышления Бориса Петровича прервал робкий стук в дверь. Затем она, незапертая, отворилась, и на пороге появился местный участковый. Иван Данилович Сидоров вырос в этом микрорайоне, поэтому соседи относятся к нему по-свойски. В местной прессе об этом участковом милиционере могли бы написать: «Отслужив в Советской Армии, Сидоров И. Д. был призван в ряды советской милиции. С тех пор является бессменным участковым, добросовестно выполняющим свой долг перед отечеством». Но, к сожалению, в «своём отечестве пророка нет». По этой причине Иван Данилович, дожив до предпенсионного возраста, оставался никому неизвестным скромным капитаном милиции. Но ему было достаточно того, что в микрорайоне своего участкового уважали и доверяли ему.

На этот раз, увидев участкового на пороге своего дома, коленки Чужанова задрожали: а вдруг недобрые вести о жене Нюрке принёс в выходной день Иван Данилович?

— Не-ет, о Нюрке ничего неизвестно. Теперь это — гиблое дело. Разве что по весне среди «подснежников» обнаружим. — Пессимист по натуре, Иван Данилович и на этот раз не забыл ввернуть своё любимое выражение — «гиблое дело». Для него все дела поначалу казались гиблыми, но многие всё же потом распутывались.

— Я пришёл узнать насчёт Владислава. В последнее время его в микрорайоне не видно. Он никуда не уехал? — Cидоров не стал говорить, что о Владиславе справляется по просьбе коллег из соседнего РОВД.

— Ты правильно заметил, Данилыч. Слава уже несколько недель живёт у сожительницы в другом конце города. У нынешней молодёжи так принято, видимо, — живут, не зарегистрировав брак, — у Чужанова отлегло от сердца.

— Это так, Борис Петрович, нам за современными нравами не угнаться. Только ведь твой пасынок прописан здесь и поэтому мне как участковому надобно всё знать о своих подопечных. А то мало ли чего… — Выяснив местопребывание Владислава, и ещё немного поболтав для приличия о том о сём, участковый удалился.

А Борис Петрович посмотрел на часы: «Уже смеркается, а дети до сих пор от Лиды не возвратились. Привяжутся к доброй тёте, потом Нюрка начнёт ревновать… А дети быстро чувствуют доброе к себе отношение…»

Чужанов понимал и другое: детям очень нужна женская, вернее, материнская ласка. Наташа с Андрюшей были лишены этого — Нюрка абсолютно не занималась нравственным воспитанием детей. Зато от Лидии Яковлевны в этом плане дочь с сыном получали вдоволь. Они теперь только и ждали, когда наступят выходные, и тётя Лида с ними пойдёт в парк или театр…

Андрюша недавно огорошил отца своим вопросом: «Пап, а почему ты не женишься на тёте Лиде? Вот здорово было бы! Тогда во дворе никто не обзывал бы меня…»

Сын не договорил. Тем не менее, Чужанов понял, на что хотел пожаловаться Андрюша. Как и тогда, Борис Петрович вздохнул: «Эх, Нюрка, Нюрка… Даже ведь дети уж стыдятся тебя…»

 

* * *

— Да я тебе давно толкую: Чужанов сам и убил надоевшую до чёртиков жену. Или у тебя «висяков» мало? — Тараканьи усы капитана учуяли в воздухе что-то «съедобное». Тратканов давно уже ждёт повышения, а звёздочки на его погонах так и не добавляются. И ему померещилось, что нерасторопный Музыкантов есть тот самый трамплин, с которого можно взлететь. На этот раз он не упустит своего. Своей версией по делу Чужановой А. П. он обязательно поделится с начальством. Но и создать вид дружеского участия в делах коллеги лишним не будет.

— А шашни-машни Чужанова с медсестрой Кудрявцевой по-твоему ничего не означают? Да жена мешала любовникам, вот они её вдвоём и кокнули.

— Ну это ты лишнего хватил, — медлительный Музыкантов почесал затылок. А про себя подумал: «Нет, не похож этот художник на убийцу. Вот и на работе о нём хорошо отзываются».

Но коллега и не думал отступать. Он напирал со своими доводами:

— Если я не прав, то почему тогда эта медсестра так усердно приваживает детей подозреваемого?

— Да не приваживает она, а проявляет участие в судьбе детей своего друга. — Музыкантов был непреклонен. Он не мог пойти против своей совести: — Ты же сам прекрасно знаешь, что в нашем деле главное — это доказательства. А коли нет улик, то любой суд вернёт дело на доработку.

— Ну и оставайся тормозом, раз не слушаешь добрых советов! — махнув рукой, капитан вышел из кабинета следователя и прямиком направился по коридору.

Следователь Музыкантов и сам знал, что дела у него идут хуже некуда. На сегодняшний день из семнадцати дел, доверенных расследовать именно ему, ни одно не доведено до конца. Да и другие коллеги зашиваются. И в следственных органах, и в милиции острая нехватка сотрудников. И тут, и там работают только фанатики своего дела, или, как сам Музыкантов, люди предпенсионного возраста. Молодёжь бежит в коммерцию или ещё куда-нибудь, где зарплата намного больше. Александр Анатольевич и сам много раз говорил себе: «Вот эти дела доведу до конца и досрочно уйду на пенсию». Но к «этим» добавлялись другие дела, и он всё оставался на месте.

По годовым отчётам, сделанным в вышестоящих органах, ведомство, где работал Музыкантов, оказалось одним из отстающих по раскрываемости преступлений. Как всегда, в таких случаях начинают искать стрелочников. И следователь Музыкантов оказался одним из них.

— Всё, хватит! Мне надоело смотреть, как ты работаешь! Так сказать, ни шатко, ни валко. Ты почему не доложил вовремя, что Чужанов твой одноклассник? — В кабинете начальства на следователя посыпались громы и молнии. Музыкантову даже присесть не предложили — это означало, что никакой пощады не будет.

Следователь пытался объяснить, что с Чужановым он до этого не был знаком, и только недавно узнал, что они учились в одной школе, однако в разных классах. Но его никто не хотел слушать. В результате дело Чужановой А. П. передали молодому стажёру. А спустя полторы недели Александр Анатольевич узнал, что Чужанов Борис Петрович обвиняется в убийстве жены, и дело передано в суд. Ему ничего не оставалось, как огорчённо вздохнуть…

 

* * *

Детей своего друга Лидия Яковлевна не могла оставить в беде одних. Сначала она хотела Наташу и Андрюшу забрать к себе. Но вмиг повзрослевшие ребята наотрез отказались уходить из своего дома. Рассудительная Наташа привела веские доводы:

— Хозяйство нельзя оставлять без присмотра — бомжи могут облюбовать. И от алкашей всего можно ожидать: не дай Бог, дом сожгут. И от вашего дома до нашей школы тоже не близко…

Попавшая в затруднительное положение, Лидия Яковлевна решила посоветоваться с матерью. Шестидесятитрёхлетняя Анна Ивановна, как всегда, поняла дочь с полуслова:

— Детишек ни в коем разе без присмотра взрослых оставлять нельзя. Придётся тебе временно поселиться к ним. Я уверена, что суд во всём разберётся, и Бориса Петровича скоро отпустят. А, может, и его жена вернётся.

Последние слова Анна Ивановна добавила специально: нельзя допускать, чтоб дочь строила какие-то планы насчёт Бори. Он всё-таки женатый человек, да и у его детей есть родная мать. На чужом горе своего счастья не построишь…

Дочь всё поняла и не обиделась.

— Ты не волнуйся, мама, насчёт Бори и его детей я никаких иллюзий не строю. Как только один из родителей Наташи с Андрюшей появится дома, я вернусь к тебе. — Лидия Яковлевна обняла мать. Всю жизнь они прожили вдвоём и теперь вот должны разлучиться. Пусть ненадолго, но какое-то время они не смогут по вечерам пожелать друг другу спокойной ночи, а проснувшись — доброго утра.

Чтоб не прослезиться, пожилая женщина мягко отстранила от себя дочь:

— Ух, какая ты толстая, Лидуша. Я тебе всё время толкую, что за своим здоровьем, и за своей фигурой тоже, в любом возрасте и в любом состоянии необходимо заботиться. — И бывшая медсестра опять вспомнила одну из пациенток, за которой ей пришлось долго ухаживать. Страдающая тяжёлой формой нервно-мышечной дистрофии, женщина дожила до преклонного возраста и до последних дней каждое утро начинала с посильной зарядки.

— Да, мама, я помню твои рассказы об Эмилии Артемьевне, знаю, что ты до сих пор восхищаешься мужеством той славной женщины. Но я не могу преодолеть свою чрезмерную любовь к сладостям.

— Вот, вот, а для детей это дурной пример, — поучая давно взрослую дочь, Анна Ивановна обречённо вздохнула на прощание…

В это самое время Борис Петрович, не находя себе места, метался по камере. Теперь ему никто не мешал думать. В первые дни кое-кто из сокамерников пытался унизить Чужанова. Хотя нет унижения большего, чем обвинить невинного человека в преступлении, которого он не совершал. Раньше Чужанов или читал в газетах, или слышал от других о таких случаях, когда в тюрьму сажали совсем невиновного. Но никогда не думал, что такое может произойти с ним самим. Молодой следователь упорно добивался, чтоб Чужанов чистосердечно признался в содеянном.

— Честно скажите, где закопали труп жены? — На вопрос Бориса Петровича почему его допрашивает не тот следователь с добрыми и внимательными глазами, молодой не соизволил ответить. А на ответ Чужанова, что он не убивал никого, а, следовательно, никого никогда нигде не закапывал, следователь съехидничал:

— Значит, признаться — кишка тонка? А вы слышали, что за отпирательство существует отдельная статья в законе?

Поняв, что его не хотят слышать, Борис Петрович замолчал. И теперь его оставили в покое, пригрозив: «В суде во всём разберутся…» Дожидаясь суда, Чужанов вынужден метаться, как воробей в клетке. И думать, думать, думать: «Что меня осудят после допросов этого молодого, да раннего, следователя, сомнений нет. Но как такое переживут дочь с сыном? Говорят, родителей не выбирают. А за что же им, ангельским душам, из-за родителей терпеть такие испытания? Выдержат ли их неокрепшие характеры косые взгляды взрослых и явные колкости со стороны друзей?..»

Мысли о детях возвращали Бориса Петровича в своё не очень радостное детство, затем юность и молодость. Своих родителей Борис не помнил. Вырос в доме-интернате. После успешного окончания восьмилетки, поступил в педучилище на художественно-графический факультет. Затем отслужил в армии. Уволившись в запас, его, перспективного художника-оформителя, сразу приняли в санаторий. Тут молодой Борис познакомился с очень симпатичной уборщицей Нюрой. И влип по уши. Неопытный в любовных делах юноша, один раз переспав с любвеобильной женщиной, уже не мог без неё жить…

— Эй, папашка! Тебя что, геморрой замучил — маячишь туда-сюда? А хочешь, я тебя мигом вылечу. — Лежащий на нижних нарах новичок, с рубцами на запястьях, вскочив с лежанки, толкнул Чужанова. Борис Петрович упал на колени, больно ударившись о бетонный пол. Новичок уже стоял сзади:

— Вот так раком я тебя и сделаю. А вы, братва, смотрите, как я этого интиллюлю опущу, — хихикая, новичок схватился за пояс Чужанова.

Все, кто находился в камере предварительного заключения, с опаской посмотрели на верхние нары. Находясь в камере, они уже усвоили, кто здесь хозяин. Угрюмый в разговоры особо не ввязывался. Но и произвола в камере не допускал:

— А ну не двигаться! — Угрюмый лениво опустил ноги, затем спрыгнул: — Здесь без моего разрешения никто ничего не делает.

— Ладно, я не против быть вторым. — Новичок отступил. Сюда он прибыл из бывшего ЛТП, где его лечили от ломки. Поэтому здешние порядки проворовавшемуся наркоману, как и самому Чужанову, были ещё незнакомы.

— Ты меня не понял, дурилка. Этот папаша неприкосновенный. Заруби это на носу, — сквозь зубы процедил Угрюмый и начал раскатывать рукава.

Но трусливому новичку вмиг всё стало понятно, и он отступил к своей лежанке.

Инцидент был исчерпан. А для Бориса Петровича унижение было невыносимым. Хотелось согнуться пополам как при рези в желудке. Ему, язвеннику со стажем, эта боль казалась смертельной. Но со временем обострение проходило — жизнь продолжалась.

Если у человека иммунитет устойчивый, то всякая болезнь рано или поздно отступает. Кроме медицинского, есть ещё иммунитет нравственный. Он помогает человеку устоять при любых непредвиденных обстоятельствах. Психологи называют его иначе: слабохарактерный или сильный человек. Чужанов никогда до сегодняшнего дня не задумывался, малодушный он сам или с сильной волей. Просто жил, куда кривая выведет. А сегодня, после этого нелицеприятного случая, он понял, что жизнь не любит хлюпиков. И по-своему зауважал Угрюмого за его стойкость.

 

* * *

Известие о заключении Чужанова под стражу ошарашило даже пребывавшего под наркотическим дурманов Владислава.

— И как вы тут одни? — Мутные глаза Владислава забегали, словно ища кого-то или чего-то.

— С нами тетя Лида живёт. Сейчас она на работе, — в один голос ответили брат с сестрой.

Вмиг протрезвевший молодой человек горько усмехнулся: «Моя милиция меня бережёт?» Затем его охватил ужас: «Как же так? Петрович ведь ни в чём не виноват…».

И всё-таки инстинкт самосохранения взял верх: значит, теперь ему самому бояться ментов не надо. Да только как убежать от самого себя? Скоро опять начнётся ломка, а купить хотя бы «травку» ему не на что — в кармане ни гроша.

Владислав решил пошариться в стареньком шифоньере. Сестрёнка с братишкой ни о чём не подозревали: старший брат женился и теперь собирает свои шмотки, чтоб забрать с собой. Не найдя ничего существенного, Слава посмотрел вверх. Волна радостного возбуждения накатила на него: на шифоньере стояли три коробки. В одной оказались зимние сапоги, в другой — новенькие туфельки, подаренные отчимом Нюрке. «Ну уж Нюрке-то они теперь капитально не понадобятся», — довольный удачей, Владислав сапоги и туфли сунул в пакет, а картонные коробки оставил там же.

Сапоги он продал, вернее разменял на героин, по дороге к сожительнице. А вот летние туфли зимой сбыть ему не удалось. Назиф раньше всё брал взамен на дозу, а с недавних пор перешёл только на рубли: «Застукают с вашими краденными вещами, мне век свободы не видать».

Раздобревшему Владиславу ничего не оставалось, как подарить материны туфли своей сожительнице. До сих пор не получавшая таких дорогих подарков, Маня была до глубины души тронута вниманием сожителя. И не важно, что туфли жмут ей ноги — дорого внимание.

— Какой ты у меня славный, — прижавшись к мужчине, проворковала довольная Маня. А про себя подумала: «Бывают же счастливые дни. Слава обрадовал, да от подруги Нади пришло письмо». Вот уже три месяца прошло, как близкая подруга Надя с мужем переехали жить в деревню к одинокой матери Виктора. И всё это время Маня чувствовала себя тоже одинокой, хоть рядом были дочь Таня и сожитель. От Владислава особого тепла она ни разу не ощутила. А вот сегодня проявил внимание — подарил туфли. Значит, Маня ему не совсем безразлична?..

Наивная женщина и не подозревала, что через два дня эти злополучные туфли уйдут по тому же пути, по которому ушли её норковая шапка и Нюркины сапоги, а также множество других краденных вещей. Потому что зависимость от наркотиков Владислава привела в такой тупик, из которого он самостоятельно выбраться уже не мог. И даже не хотел, хотя сам понимал, как изо дня в день происходит деградация личности. А всё началось с войны…

Пока бабушка была жива, мальчик рос как цветок, тянущийся к солнцу. Тогда Слава тянулся к красоте, к музыке, к знаниям. Но потом появилась мать и всё пошло-поехало кувырком. Всё возвышенное в душе подростка растоптала мать-алкоголичка. Как ни пытался Слава бороться за своё собственное Я, как ни воевал, победителем он не смог стать. Даже старания отчима и школьных учителей оказались напрасными.

А потом — армия. Из двух армейских лет восемь месяцев, проведённые в Чечне, окончательно разрушили психику молодого человека.

Теперь Владислав, когда слышит утверждения, будто армия закаляет волю юношей, только усмехается. Им, мальчикам со школьной скамьи, в первые же месяцы пришлось терпеть издевательства со стороны «дедов». А унижения и оскорбления никак не могут закалить характер неокрепшего молодого человека — наоборот, только озлобляют его, разрушают веру в добро. Не у каждого ведь нравственный иммунитет крепок. Это зависит от множества факторов. И обвинять человека в его слабости просто не этично. Его таким сделала среда обитания, то есть и те, кто рядом… Владислав не столько понимал это, сколько ему подсказывало внутреннее ощущение. И поэтому принял как должное, что офицеры, призванные «защищать» от беспредела, часто сами оказывались под властью тех самых «дедов».

Находясь в Чечне, солдат уже более чем с годовалым стажем всё чаще и чаще начал задумываться: а кому и для чего нужна эта никчёмная война? Неужели умные головы с академическим образованием не понимают: нельзя трогать осиное гнездо, иначе самого осы так ужалят, что мало не покажется? А народ Чечни, как разумел сам Владислав, ничем не хуже и не лучше других, проживающих на огромной территории Российского государства. Живут-поживают, рожают и растят детей, соблюдая свои древние обычаи и традиции, трудятся на своё благо. А в трудолюбии чеченского народа российские солдаты убеждались сразу, лишь только видели дома с обилием достатка: большие каменные здания построены на века. И вот эти дома они, миротворцы, совсем не жалеют. «Разве народ, готовящийся воевать, стал бы строить такие основательные дома? Не-ет, если бы кто-то пришёл с намерением разрушить моё жилище, я бы тоже взял в руки оружие, капитально», — злоба и обида на кого-то невидимого с каждым днём возрастали. Чувствуя злые взгляды обездоленных детей, женщин, стариков, видя разрушенные селения, солдаты чувствовали безысходность своего положения. И всё больше ожесточались. А инстинкт самосохранения вынуждал иногда забываться. В этом им помогала кому водка, а кому анаша…

А однажды, когда в одну яму закапывали обезображенные тела своих и «террористов», людей и животных, Владислав потерял сознание. Оклемался он уже в медсанчасти. Поскольку физически солдат был здоров, вскоре его отпустили в часть. Но душевная рана с каждым днём разрасталась. И Владислав сдался: тоже попросил «травки». С того времени его затянуло. От наркотиков он уже не мог отказаться и на гражданке, после дембеля.

Но для ежедневных доз нужны деньги. Немалые деньги. И безработный молодой человек стал подворовывать. Сначала совесть немного мучила, а потом она, видимо, притупилась. Теперь его мучила только мысль: «Где достать «бабки» на «дурь»…»

И когда под впечатлением от Надиного письма, Маня проговорилась: «Нам тоже можно продать квартиру. На вырученные деньги купить домик в деревне, обзавестись хозяйством, так же, как Надя с Виктором, взять бычков на откорм и зажить счастливо». Владислав крепко ухватился за эту идею:

— А что? Отличная мыслишка! В огороде посеем мак… Капитально!

Наивная до инфантильности женщина удивилась:

— Ты любишь цветы?

— Капитально люблю… — Теперь Владислав знал, где брать «бабки». Но сама Маня уже через неделю забыла об этом ничего для неё не значащем разговоре…

 

* * *

— О-о, Кореш! Сколько лет, сколько зим! — Владислав не узнал бывшего одноклассника. Франтоватый Юра Корепанов как будто только что с подиума — всё на нём сверкает. — Тебя не узнать. Видимо, зарабатываешь капитально? — Владислав ещё раз с завистливым взглядом с ног до головы оглядел приятеля.

— Да как тебе сказать, Артист… — не сразу ответил Корепанов. Воровато оглянулся по сторонам. — А сам как живёшь? Всё пиликаешь на гармонике? А не надоело развлекать старушек в этом странном санатории?

— Из санатория я уволился. Теперь я свободный гражданин. — Владислав встряхнул своими длинными волосами, хаотично выбившимися из-под трикотажной спортивной шапки. Жаловаться на свою жизнь он никому не хотел, тем более внешне успешному Корешу. Кличка Кореш к Юрке прилепилась благодаря фамилии ещё в школе. Он всегда был общительным, лёгким на подъём, себя, любимого, ничем особо утруждать не хотел, и всегда тянулся к красивой, обеспеченной жизни. Встретив Юрия, Владислав уверился, что Кореш действительно добился в жизни своего.

— А это ты правильно сделал, что уволился. Человек должен быть свободным и жить в своё удовольствие. Хочешь, я и тебя научу зарабатывать много денег? У тебя на сей момент в кармане имеется хоть какая-нибудь наличность? — Корепанов потянул бывшего одноклассника в сторону игровых автоматов.

В карты Митрофанов и раньше хорошо играл. Но автоматы его просто «засосали». Если бы не ломки, он был готов сидеть за «ящиками» денно и нощно. Зато у Владислава теперь в кармане всегда была нужная сумма — ему везло, и он играл с азартом.

Видя это, Корепанов через несколько дней повёл Митрофанова в казино. В «Империи» Владислав в первый же вечер выиграл большую «кучу бабок». Правда, некоторую долю пришлось отстегнуть Корешу. Все везунчики, которых приводил сюда Юрий, должны были с ним делиться. Но Владислав обижаться и не думал. В жизни ведь каждый приспосабливается, как может. А тем более, если везёт по-крупному, то почему бы и не поделиться с другом…

Правда, поделиться удачей хоть один раз с Маней Владиславу и в голову не приходило. Зато теперь он не просил у сожительницы денег на сигареты.

Владислав снова воскрес. Днём он «зарабатывал» за автоматами, а по вечерам крутил барабан. Удача сопутствовала ему.

Но всё хорошее в жизни почему-то быстро кончается.

Скоро невезенье прочно прилипло к Владиславу. И он снова стал раздражительным. Даже с закадычным Корешем на почве неудач поссорился. Общительный Юрий быстро нашёл удачливых друзей. Но обиду, нанесённую бывшим одноклассником, затаил в себе.

Нет, Корепанов сам ничего не предпринимал. Он привык жар загребать чужими руками. Такой «рукой» стал толстопузый игрок, который в последнее время выигрывал у Владислава и долг последнего увеличивался изо дня в день.

— Блин, в натуре! Ты со мной, похоже, расплачиваться не собираешься. Ну так знай, я своё всегда возьму, понятно? С этого вечера счётчик включён! — В окружении своих шакалов тостопузый выглядел особенно важным. А его надменный голос звучал зловеще.

Владислав попытался объяснить: мол, у него в данный момент за душой ни копейки нет, когда выиграет, обязательно вернёт долг. Но оппонент был категоричен:

— Коль хочешь жить, расплачивайся с кредиторами, блин, в натуре! Нет налички — будь добр, возвращай долг натурой! Даю тебе месяц…

По спине Владислава поползли мурашки: этот убьёт — глазом не моргнёт.

На какое-то время Митрофанов решил схорониться. Даже визиты к наркоторговцу Назифу отложил на неделю. Хорошо, что в запасе оставался эфедрин — от ломки кое-как можно спастись.

Спустя неделю он заметил: «глазок» на двери Маниной квартиры чем-то залеплен. У Владислава даже кишки прихватило морозом: значит, дядя действительно не шутит? Но ему так хочется жить!

Если бы у Мани были деньги, она бы своему Славе не отказала. В этом Владислав точно уверен. Но Маня сама концы с концами еле сводит. Тем более, речь идёт о пятнадцати тысячах рублей, плюс проценты. Где возять такую сумму безработному и наркозависимому человеку? От бесконечных размышлений на эту тему у Митрофанова голова пухнет. Конечно, у кого-то можно перезанять. Но кто даст в долг неплатежеспособному? Дураков среди знакомых нет. Может, Петрович мог бы помочь, но он в тюрьме… Ещё можно украсть. Но где, у кого? А время неумолимо бежит вперед — не успеешь оглянуться, назначенный срок придёт…

Как зверёк, загнанный в угол, Владислав метался по квартире изо дня в день. Плюс ко всему добавилась другая важная проблема: кончились запасы эфедрина, а к Назифу идти боязно. Он ведь «пастухов» чувствует шкурой. Это ничего неподозревающая Маня считает, что лампочки в подъезде исчезают по прихоти бомжей или шалунов-подростков. А Владислав знает, чьих рук это дело…

 

* * *

Подозрительную темноту в подъезде заметила шестилетняя Таня. «Мне страшно, мама».

— Да уж, обнаглели соседи — который день лампочку вкрутить не могут. И табличку с напоминанием о лампочке снова перевесили на ручку нашей двери. А я совсем недавно сгоревшую заменила новой… — досадно ворча, Маня впотьмах открыла дверь своей квартиры ключом — на звонки Владислав почему-то не откликался. «Может, куда-то вышел?» — подумала женщина.

Как только мать открыла дверь, девочка юркнула в квартиру.

— В подъезде кто-то был,мама: зелёные глаза зыркают туда-сюда, и шмыгает носом.

— Фантазёрка, — мать не поверила дочери. Хотя чьё-то дыхание она и сама почувствовала, решила — соседи с верхних этажей, не дождавшись лифта, пешком спускаются.

К удивлению Мани, муж оказался дома. Неделю тому назад Маня и Владислав скромненько расписались: без свидетелей, без свадьбы-вечеринки, только штамп в паспорте. Но Маня и этим очень довольна: теперь она мужняя жена, у ней, как у всех порядочных женщин, своя семья — то, чего ей всю жизнь не хватало.

— Звонка ты не слышал что ли, — Маня подошла к Владиславу и поцеловала его в небритую щеку.

— Да вот… суп заправлял, поэтому дверь не открыл. Я ведь знаю, что ты всегда открываешь своим ключом. — Муж виновато опустил голову. И глаза его смотрели мимо Мани, словно кого-то ждал. Женщине показалось, что муж пьян, хотя запаха спиртного она и не учуяла. «В последнее время мне, как и Тане, много чего кажется. Вот выдумала, что Слава чего-то боится. А на самом деле муж, наверно, стыдится, что сидит дома, не может найти работу. Это состояние для мужчины, который по сути обязан быть кормильцем семьи, наверняка, тяготит Славу. Надо его как-то успокоить…» — Растерянность мужа Маня поняла по-своему. Она вновь прижалась к Владиславу. Тот настороженно обнял жену, продолжая озираться в сторону двери.

«Кажется — перекрестись», — сама себе сказала женщина и поспешила накрыть стол:

— М-м, такой аппетитный запах… Таня, пойдём ужинать…

После ужина Маня отправила дочь в комнату играть, а Владислава попросила остаться на кухне: мол, ей одной мыть посуду скучно. На самом деле женщина решила известить мужа о своей беременности. Она была уверена, что Владислав обрадуется новости: «Какой мужчина не обрадуется, узнав, что он — будущий отец.»

Хотя сегодня на работе сотрудницы, нечаянно узнав о беременности Мани, наперебой стали отговаривать её рожать:

— Ты с ума сошла? Еле концы с концами сводишь, муж не работает, дочь на шее… Брось дурить — нищету разводить…

К удивлению Мани, Владислав совсем не обрадовался будущему отцовству:

— Зачем нам ребёнок? Нам достаточно твоей Тани. Пока не поздно, избавься от плода нашего совместного греха. И не спорь, ни о каком ребёнке я и слышать не хочу, понятно?!

Ошарашенная Маня вынуждена была согласиться с мужем…

… Собираясь в больницу, Маня наказала дочери быть послушной:

— Дядя Слава теперь для тебя отец. Пока меня нет, он будет водить тебя в садик.

— А ты долго будешь лечиться? — Сама Таня очень боится уколов — ей недавно поставили прививку от гриппа — «так больно!» — поэтому жалеет маму. Слово «больница» в детской голове ассоциируется с уколами.

— Нет, дольше двух дней, я думаю, меня там не подержат. Так что не успеешь соскучиться. А ты утром не просыпай — как услышишь звонок будильника, так сразу и вставай. Чтоб дяде Славе не надо было будить тебя по десять раз. — Таня очень не любит рано вставать и Мане приходится будить дочь многократно.

Но на следующее утро девочка была приятно удивлена: дядя Слава не то что не будил её, но и сам не собирался вставать. Уже около обеда Таня не выдержала:

— Ты почему меня в садик не ведёшь, а?

— А тебе разве дома не лучше? — Владиславу не хотелось говорить неправду. Да и маленькая девочка разве уразумеет, почему такой большой дядя запирается на все засовы.

Дома Тане, конечно, лучше. Но на второй день ей захотелось покататься с горки:

— Мне надоело играть в куклы. Можно, я на улице поиграю в снежки?

— Нет! Не смей даже подходить к дверям! Капитально! — Дядя Слава так зарычал, что девочке стало не по себе. Не смея больше перечить, Таня вернулась к своим игрушкам. А сам дядя Слава уткнулся в «ящик».

Но вечером Таня опять запротестовала:

— А я не могу есть суп без хлеба! Сходи в магазин — мама ведь тебе дала деньги, я видела!

— Задолбала ты меня! Хочешь, я испеку тебе блины? — Владислав тоже негодовал. Мало того, что вынужден прятаться от дружков тостопузого, так ещё эта малявка чего-то требует. Надо быть с ней пожёстче: — Мала ещё командовать! Ешь, что дают, и ложись спать, капитально!

Таня догадалась, что дядя Слава не хочет почему-то выходить из дома. Поэтому она сама вызвалась сходить в магазин:

— Ты дай мне денег на буханку хлеба и я быстренько сбегаю. Мама меня несколько раз уже посылала в магазин. Тут ведь близко, дорогу перейти и всё.

— Вот именно: дорогу перейти. А на дороге машины… Ещё стопчут.— Владислав обрадовался подсказке девочки.

Тане ничего не оставалось, как отхлебать щи без хлебушка. Затем, опустив голову, понурая, она поплелась в свой угол к надоевшим игрушкам.

А ложась в свою маленькую кроватку, из которой Таня давно выросла и поэтому вынуждена спать, свернувшись калачиком, девочка упрямо подумала: «Завтра утречком тихонько встану и, пока дядя Слава спит, пойду гулять. А заодно и маму встречу на улице. Два дня-то уже прошло».

На следующее утро Таня так и сделала: проснувшись от яркого весеннего солнца, тихонечко оделась и, не застегнув куртку, вышла из квартиры.

Тем временем, схоронившиеся за мусоропроводом Штепсель с Тарапунькой, крадучись вышли из укрытия и пошли за девочкой. Беспечная Таня и не подозревала, что ей грозит какая-то опасность. Да ещё в своем дворе!

— Ты куда так рано идёшь, Красная Шапочка? — быстро подойдя к горке, на которую взбиралась девочка, спросил длинный, прозванный знакомыми Штепселем.

— Если я Красная Шапочка, то ты Серый волк! — Таня стояла на вершине и смотрела на незнакомого дяденьку сверху вниз. Вернее, на его лохматую серую шапку дивилась: «Этот длинный дяденька и в такую теплынь мёрзнет что ли?»

— Ха-ха-ха, а ты, девочка в красной шапочке, верно подметила: он и вправду похож на серого волка из сказки. Ну, а на кого похожа ты, на папу или на маму? — Откуда рядом с детской площадкой появился маленький, но толстый дяденька, девочка не заметила. Скатившись с горки, она теперь на этого Толстяка (так Таня мысленно окрестила его, не ведая, что знакомые прозвали последнего Тарапунькой) смотрела снизу вверх.

— А у меня нет папы. — Встав на ноги, Таня отряхнулась.

— Как это, нет папы? У всех детей есть и мамы, и папы. — Длинный и худой дяденька смотрел на Таню теперь сверху вниз и недоумённо качал лохматой головой.

— Совсем не так. У меня только мама есть. А дядя Слава только вместо папы. — Таня вспомнила мамино назидание, высказанное перед уходом в больницу. Но согласиться с тем, что дядя Слава — Танин отец, девочка никак не хотела. Уж больно этот дядя Слава Тане неприятен. Так же, как и эти двое.

Таня оглянулась вокруг. Во дворе никого не было. Только они.

— А мороженку хочешь, Красная Шапочка? — заискивал перед девочкой длинный.

— Я не Красная Шапочка! Меня Таня зовут! — девочка заупрямилась.

Тогда в разговор вновь вмешался Толстяк:

— А хочешь, мы тебя на машине покатаем? Чай, у твоего дяди, который «вместо папы», нет такой красивой машины, как у меня? — Толстяк показал на серебристую иномарку.

Таня фыркнула. Но желание покататься было сильнее. До этого ведь её никто и никогда не катал на машине. Да и от мороженого девочка не отказалась бы. Сегодня она ещё не завтракала и услышав слово «мороженое», у Тани аж живот заурчал.

— Хорошо, — согласилась девочка. Но условие поставила: — Прокатимся только до того поворота. По пути вон в том магазине купите мне мороженое и вернёмся во двор. А то мама вернётся из больницы и потеряет меня.

— Молодец, ты смелая и умная девочка, — проходя мимо серебристой иномарки, похвалил Таню Толстяк. А Серый волк подталкивал её сзади.

— Разве это не ваша машина? — девочка встала на тротуаре.

— Нет, эта развалюха не может быть нашей. Плюс ко всему этот драндулет стоит в запрещённом месте. А наша, как и положено, стоит на специально отведённом месте. Мы ведь законопослушные люди. — Длинный лукаво подмигнул напарнику. И тот схватил Таню за руку. Тем временем длинный отправился в магазин за мороженым.

Покатав Таню на красивой машине, Штепсель с Тарапунькой остановились около незнакомого дома. Вывели девочку из машины и втолкнули в тёмный, пахнущий кошачьими испражнениями подъезд. Затем завели в чью-то квартиру.

— Вы обещали привести меня обратно в наш дворик! — Таня начала вырываться из рук бандитов. Но те крепко держали девочку.

— Мы тебе ничего плохого не сделаем, если ты будешь послушной. И как только твой «вместопапа» расплатится с нашим босcом, тебя сразу отпустим. Поняла? — Толстому эта девочка чем-то понравилась. Может, напоминала дочь, которая сейчас жила со своей матерью отдельно.

Длинный тоже против девочки ничего не замышлял. Им бы получить свои «бабки». Он сунул Тане мороженое.

Но гордая Таня поняла, что её надули, как маленькую. Поэтому оттолкнула руку с мороженым. Серый волк раскрыл пасть от удивления:

— А мы, хоть и маленькие, умеем зубки показывать. Ну, ладно, посиди денёк-другой голодом. Надеюсь, не умрёшь.

— Мне кажется, что её надо привязать к батарее. Так она будет тихо сидеть. А чтоб не кричала, рот заклеить пластырем. — Серый волк отвёл напарника в другую комнату и высказал свои соображения. Тот нахмурился, но понимал, что Штепсель прав…

Когда мужчины ушли, Таня заскулила, как щенок. Ей было жарко около батареи, но далеко от отопительного прибора девочка отойти не могла…

Тем временем мать девочки возвращалась из больницы. Два дня — срок небольшой, но и за это время Мане серые больничные стены успели изрядно надоесть. И теперь женщина любовалась весенним городским пейзажем. Несмотря на грязный снег и лужи на дорогах, яркое солнце и голубое небо будто осветляют её душу.

Маня нехотя зашла в свой мрачный подъезд. Своим ключом отперла верхний замок — нижний замкнут не был. Значит, муж дома.

Владислав, как и все последние дни, лежал на диване в полусонном состоянии. На экране телевизора одно изображение сменялось другим, а звука не было.

— Фу, как душно в квартире! Неужели за время моего отсутствия ни разу не проветривал квартиру? — Повесив пальто на вешалку в прихожей и сняв сапоги, Маня устало присела на краешек дивана в ногах у мужа. — А Таня в садике?

Владислав поднялся с лежанки, потянулся, как ленивый кот, потом протёр глаза. Виновато опустив их, сказал:

— Там на столе записка… Пока я спал, она убежала на улицу. Даже не слышал, как дверь захлопнула.

«Ты не слышал, когда и я зашла», — подумала про себя Маня и взяла записку дочери. Таня прописью писать ещё не научилась, и записка была «напечатана». Мать вслух усмехнулась:

— Букву «я» в обоих случаях написала задом наперёд, — затем вдруг нахмурилась: — А я на детской площадке и во дворе никого не заметила. Давно она вышла?

— Да… нет… В общем, я проснулся около десяти — её уж не было…— смущённо промямлил Владислав.

Маня переполошилась:

— Скоро два часа, а она даже не завтракала. Как же так, Слава? Не уследил за ребёнком…

Укоризненный взгляд и слова Мани как будто отрезвили мужчину. Он начал одеваться. Но Маня его опередила: выбежав во двор, она обежала все углы. Тани нигде не было. Тогда женщина решила поспрашивать у соседей. Первым делом она направилась в соседний подъезд к Таниной подружке Люде.

— А Люда в садике. Я внучку сама отвела. Как и вчера, ну и позавчера тоже сама забирала. А вашей Тани в эти дни там не было. Во дворе её тоже не видела…

Никто из соседей Таню не видел. Тут Маня окончательно поняла, что дочь потерялась.

Отчаявшейся матери кто-то из соседей посоветовал обратиться к участковому.

В опорный пункт, расположенный на первом этаже девятиэтажного дома, измотанная мать пришла уже вечером.

— Вот-вот, вы не следите за своими детьми, а потом милиция оказывается крайней, — недовольно проворчал низкорослый мужчина с широкими плечами, с седеющими волосами и дал Мане ручку с бумагой: — Вообще-то заявления о пропаже людей принимаем только спустя три дня, но раз ребёнок…

Буквы перед глазами Мани то пляшут, то, дразня женщину, высовывают язык… «Этак с ума сойти недолго. Возьми себя в руки!» — скомандовал внутренний голос. А через секунду другой голос с укоризной сказал: «Разве можно доверять этому большому ребёнку, Владиславу, жизнь дочери? Надо было оставить Таню у журналистки, Валя позаботилась бы о ней, как надо. Она ведь всегда готова помочь…»

— Если это похищение с целью выкупа, то чаще заглядывайте в почтовый ящик. — Милиционер своим напутствием окончательно выбил Маню из колеи.

Возвращаясь из опорного пункта, озадаченная Маня решила прислушаться к совету участкового. Каково же было её удивление, когда в почтовом ящике она обнаружила письмо с угрозой: «Верните долги, иначе не увидите дочь. Если в дело вмешается милиция, девочке не жить. Она у вас разумная. Надеемся, что родители не глупее ребёнка».

Маня хотела снова идти к участковому, но испугалась: «А вдруг это Славины грехи?»

Не раздевшись, в грязных сапогах, разъярённая Маня прошла в комнату и, потрясая письмом, заорала:

— Что это такое?! Я спрашиваю: что это такое?!

Лежавший на диване и с пустыми глазами безучастно наблюдавший за происходящим на экране телевизора, Владислав от удивления даже вскочил с места и, как солдат перед командиром, вытянулся в струнку. До этого момента он был уверен, что эта женщина всегда будет слушаться его и только выполнять его приказы. Он не подозревал, что Маня, как любая мать, ради ребёнка способна хоть на амбразуру. Владислав мечтал получить деньги от женщины иным, более мирным путём. Но кредиторы думали по-другому. Для них на первом месте были «бабки»: «баксы», на худой конец, «деревянные» рубли.

Онемевший от удивления мужчина сначала и не понял, что такое всунула ему озлобленная жена. А Маня уже кричала:

— Читай! Это о чьих долгах тут пишут?!

Только услышав слово «долги», Владислав кое-что начал соображать:

— А-а… Э-это… Ка-апи-ита-ально… Одним словом, проиграл…

Женщина чуть не накинулась на новоиспечённого мужа, о котором грезила во снах, с кулаками. Сейчас она готова была растерзать его. Но внутренний голос остановил её, и Маня, всё так же в верхней одежде, обречённо села на постель и зарыдала:

— Господи, за что мне такие напасти?

Владиславу вдруг стало жалко женщину. Он сел рядом с ней и начал гладить по растрёпанным волосам:

— Манечка, послушай… Я не думал, что они решатся на такое… Я очень боюсь, что они меня убьют… Ты только послушай, я тебе всё объясню…

Выслушав до конца рассказ мужа, Маня вытерла слёзы. Инертная по натуре женщина вдруг начала лихорадочно строить планы в голове… Нет, она никогда не наберёт столько денег. Да и никто в долг столько не даст. А если кто и дал бы, Маня до конца дней своих, наверняка, не рассчитается… Где же выход? Ведь деньги нужны, причём, срочно…

Выход подсказал сам Владислав:

— Манечка, мы можем продать твою квартиру. Я и покупателя могу найти срочно и с верными деньгами. Капитально, а?

Покупателем Владислав называл наркоторговца Назифа. Тот, недавно по случайности узнав о злоключениях своего клиента, и что живёт он с женщиной, имеющей квартиру в устраивающем его районе города, предложил Владиславу уговорить жену продать жильё, а взамен Назиф обещал купить женщине с ребёнком дом в деревне. Заметив растерянность на лице наркомана, Назиф добавил:

— Все расходы по приватизации, а также за срочность оформления документов, я беру на себя. В придачу дам денег на житьё-бытьё в первое время. А если согласишься стеречь мои тайные плантации, то ежемесячно будешь получать и зарплату. Только чур, о плантациях конопли ни гу-гу, даже жене. Понял меня?

Что квартиру можно быстро продать, это Владислав понял. И про коноплю болтать нельзя — тоже понятно. Но он не представлял себя вне города. Хотя и на окраине, но он здесь вырос, здесь приятели его… Правда, Назифу об этом не расскажешь. Тем не менее он послушно закивал головой…

А сейчас самое время сказать Мане насчёт кввртиры:

— Купишь… то есть купим дом в деревне. Ты ведь сама рассказывала, как хорошо живут твоя сестра с племянницами. Да и подруга твоя, говорила, пишет, что в деревне жить легче, чем в городе. Зато за твою квартиру мой знакомый отвалит целую кучу денег. Часть отдадим за то, чтобы эти шакалы вернули тебе дочь, потом купим дом… — Владислав заискивающе смотрел Мане в глаза: только бы поверила.

И Маня поверила. Она вновь с надеждой посмотрела на мужа — защитника и опору, о котором мечтала всю свою сознательную жизнь. Действительно, Слава прав: что это она вцепилась за город, если в деревне с таким мужчиной под боком они с дочерью могут зажить безбедно, обзавестись своим хозяйством?.. Надо срочно позвонить Миле, чтоб та договорилась с бабкой Авдотьей. В последнем письме сестра сообщила, что бабка Авдотья обезножела, поэтому наконец переехала на другой конец деревни к дочери с зятем, а дом пока пустует…

— Попутно зайди к участковому, забери своё заявление — нечего впутывать в нашу историю ментов. Капитально! — Владислав довольно протирал руки: кажется, всё складывается удачно. А когда возбуждённая женщина вышла из квартиры, он схватил сотовый телефон, который в последние дни боялся включать. С Назифом они договорились встретиться завтра с утра. «Железо надо ковать, пока оно горячо», — ответил наркоторговец прощаясь. Он тоже был доволен. Каждый из них думал о своей выгоде, но никто не собирался защищать интересы несчастной матери…

А сама Маня в это время уже упрашивала участкового вернуть своё заявление о пропаже малолетней дочери, испугавшись, что оно действительно может навредить Владиславу.

Пожилой милиционер с усталыми глазами равнодушно спросил женщину:

— Так о чём было ваше заявление?

Маня отупело посмотрела на участкового. Значит, её Танюшу никто и не собирался искать?

— За детьми, мамаша, нужно следить. Сами о воспитании не заботитесь, а крайними остаёмся мы и школа, — роясь в своих бумагах, сердито выговаривал страж закона. Но Маниного заявления он так и не нашёл.

Махнув рукой, Маня побежала дальше. Надо ещё съездить в деревню, чтобы привести справку о покупке дома. С этой бумажкой, сказал Владислав (по подсказке Назифа), у них не будет проблем с органами опеки и попечительства…

… Назиф не подвёл — все дела провернул за три дня. На третий же день они втроём: Маня, как лицо продающее, Назиф, как покупатель, и Владислав, были уже в банке. Маня тут же сняла со сберкнижки нужную сумму и отдала Владиславу. А взамен вечером получила хоть и измождённую, но живую дочь Таню. Облегчённо вздохнув, Маня начала собирать вещи для переезда. Деревенское начальство пошло ей навстречу: обещали прислать машину.

Но успокаиваться женщине было ещё рано. Вечером пришёл Владислав и заявил:

— Я никуда не еду. Отдай мне мой пай и по-хорошему разведёмся. По закону половина стоимости квартиры — моя.

Ошалевшая Маня смотрела на мужа ничего не соображающим взглядом. Она не понимала, что Владислав, отпраздновав своё освобождение от долгов, уже договорился с наркоторговцем о своей противозаконной работе.

— Какой пай? Какая половина? О каком разводе ты говоришь? — придя в себя, Маня начала качать свои права.

Одурманенному наркотиками Владиславу поведение женщины не понравилось:

— А-а, значит, ты не хочешь по-хорошему?! Что ж, тогда получай! — Схватив со стола кухонный нож, он пырнул им Маню в живот.

Через минуту, увидев падающую Маню и увеличивающуюся лужу крови на полу, Владислав испугался. Бросив орудие преступления рядом с женщиной, он выбежал из квартиры.

Услышав крик, спящая глубоким сном Таня проснулась. Заметив маму, лежащую в луже крови, девочка выбежала в подъезд и стала стучать во все двери…

На удивление, через две минуты у подъезда появилась милицейская машина, а затем и скорая. Тяжело раненную Маню и бьющуюся в истерике Таню тут же увезли в ближайшую больницу…

Преступнику далеко убежать не удалось. Его схватили в подъезде соседнего дома. Напичканный наркотиками, он спал, прижавшись к батарее отопления.

На вопросы следователя перепуганный Владислав отвечал невпопад. Он и не заметил, как проговорился:

— Значит, Маню я только ранил? Фу-у… А я чуть в штаны не наложил, что жену, как и мать, Нюрку, прикончил капитально…

После этих слов преступнику ничего не оставалось, как признаться в убийстве матери, Чужановой Анны Петровны, и в покушении на убийство жены, Митрофановой Марии Андреевны…

 

* * *

Выйдя за железные ворота тюрьмы, Борис Петрович долго стоял, любуясь городским пейзажем и всей грудью вдыхая свежий весенний воздух. Он ещё до конца не осознавал, что наконец-то на свободе! Как он соскучился по всему живому! Пьянящий запах весны возбуждал. С непривычки кружилась голова.

Сняв с головы меховую шапку, Чужанов тыльной стороной руки вытер потный лоб. Отсюда до дома хоть и далековато, он решил пройтись по городским слякотным улицам пешком. Борис Петрович был уверен, что сейчас его дома никто не ждёт, потому что дочь с сыном в это время должны быть в школе. А жена… «Эх, Нюрка, Нюрка, взбаламошная и непутёвая моя жёнушка. Кто бы мог подумать, что тебе судьбой предназначен такой страшный конец. — Проваливаясь в весеннюю хлябь, мужчина поёжился. Мысли о пережитом омрачили его настроение: — Если бы я был твёрже характером и вовремя обогрел бы Славу, возможно, пасынок не стал бы преступником, а Нюрка была бы жива. Эх, Нюрка, хоть и непутёвая ты была, но я тебя любил. Любил, и был счастлив…»

Вновь переживая пройденное, Борис Петрович долго шёл по весенней распутице. Теперь Чужанов не замечал ни голубого неба, ни яркого солнца, ни городского шума. За полгода, проведённые за решёткой, он многое передумал и многое хотел бы изменить. Но не мог…

Около дома Чужанов очнулся — знакомый голос как будто разбудил от страшного сна:

— С выходом на свободу тебя, Петрович! А я ведь с самого начала не верил, что Нюрку ты порешил. Извини, помочь не смог… Но ты не горюй, Петрович, в жизни всякое бывает. Самое главное, твои дочь с сыном не брошены — Лидия Яковлевна, оказывается, редкой души человек. А то я после твоего ареста думал, что с твоими детьми — гиблое дело. Ну, ещё раз извини. Я пойду — дела. А ты иди домой, там тебя ждут… — Участковый зашагал по улице.

Но Борис Петрович не спешил в дом. Со двора он сразу направился в сторону огорода. Пройдя к яблоне, он опустился на колени и стал гладить перемешанную со снегом рыхлую землю, приговаривая и не замечая катящихся по лицу слёз:

— Нюрка, горе моё горемычное! Прости меня и прощай…

Чужанову было бы намного легче, если бы жена ушла от него к другому. Тогда бы он знал, что Нюрка жива, а Владислав — не убийца. А теперь надо жить с таким горем в душе…

От горьких раздумий его опять отвлёк до боли знакомый женский голос:

— Боря!

Ему почудилось, что это жена, непутёвая Нюрка, как в молодости, окликает его с крыльца. И Чужанов вздрогнул. Затем медленно, словно боясь вспугнуть этот до боли знакомый голос, повернулся.

На крыльце стояла Лида — коллега по работе и добрая приятельница. В лёгком домашнем платьице женщина стояла на весеннем, ярко освещённом солнцем крылечке и улыбалась ему. Её белокурые волосы развевались на ветру. А полноватая фигура Лидии в этот момент показалась Борису стройной и привлекательной. Только теперь истосковавшийся по женской ласке мужчина вспомнил, что жена никогда так ласково — Боря, как в детстве — его не называла. Для Нюры он всегда был Борисом…

С бьющимся сердцем Чужанов шагнул к крыльцу. И только тут отец увидел дочь и сына, стоящих позади Лидии Яковлевны. Женщина своим телом словно ограждала детей от ветра. Борису Петровичу вдруг захотелось всех троих прижать к груди…

 

* * *

В суматохе дней погружённая в журналистскую работу, Валентина с опозданием вспомнила, что забыла поздравить Таню с днём рождения. В выходной день журналистка решила исправить свою оплошность. Купив в ближайшем магазине подарок — куклу Барби, она поехала в другой конец города.

Не дозвонившись и не достучавшись в дверь Маниной квартиры, она хотела уже возвращаться домой ни с чем. Тут сзади послышался старушечий голос:

— Нет их дома, милая… Хе-хе-хе, натерпелись они, бедненькие, и всё через этого наркомана… — Спускаясь с верхнего этажа женщина-пенсионерка до мельчайщих подробностей, а иногда и прибавляя, рассказала Валентине о случившемся.

— Хоть кто-то из них жив? — с нетерпением спросила журналистка, понимая, что от общительной пенсионерки невозможно будет иначе уйти.

— Слава богу, живы. В больнице оне… А ты съезди, проведай их. — Хоть и поняла, что с ней не хотят больше разговаривать, добродушная старушка не обиделась. Назвав адрес больницы, она засеменила к подружкам, ждущим словоохотливую собеседницу.

К Мане в отделение реанимации журналистку не пустили. Зато Таня очень обрадовалась тёте Вале:

— Ты пришла, чтоб забрать меня к се6е? — Валентина не успела ничего ответить, девочка тут же собралась и потянула тётю Валю к выходу: — С мамой жить я не хочу!..

 

Перевод автора.