ДЕРЕВЬЯ И ОБЛАКА
Письмо читателя
Я очень увлекаюсь литературой удмуртских поэтов. И хочу вам сказать большое спасибо за то, что именно вы меня познакомили с творчеством Владислава Кириллова. С первых строк я вдруг почувствовал, что наши с ним мысли совпадают, наше видение мира одно, и пишет он о том, что вижу я, и мысли, которые он доносит до читателя, мои. Только Владислав Германович умеет выражать в стихотворном слоге всё это.
В какой-то миг мною овладело желание встретиться с ним лично, познакомиться, выразить свою благодарность за общность идей и взглядов. Поискав в интернете, найдя общих знакомых, с удивлением обнаружил, что он живёт в моей родной деревне.
Перед встречей с ним я очень волновался. Всё-таки член Союза писателей России и председатель правления Удмуртского отделения Общероссийской общественной организации писателей «Литературный фонд России». И это не все должности и заслуги Владислава Германовича.
На деле он оказался человеком простым, лёгким в общении, весёлым и с чувством юмора. Про таких русские говорят «рубаха-парень». С радостью он познакомил меня с теми стихами, которые я ещё не читал и даже поделился не опубликованным творчеством.
С тех пор Владислав Германович Кириллов стал мне замечательным старшим товарищем. Сейчас мы часто общаемся, обсуждаем различные темы, вступаем в дискуссию, даже в шутку порой ведём филологические исследования.
Поэт Ар-Серги подметил в Кириллове «…необычайность его взгляда на совершенно обычные вещи и ситуации. Беды и радости, слёзы и огорчения и чувство дружеского плеча, недоразумения и улыбки Владислав Кириллов тонко чувствует и пишет на бумагу. Но в том-то и новизна, я считаю, состоит для каждого поэта. Ибо, как говорится, автор не должен приходить со стопкой подогнанных листов в чемодане, а с мешком, набитым гвоздями. И если этот мешок царапает душу читателя, пожилого или юного, значит, надежда на автора есть».
Павел Юрьевич Кузьминых
Ель
Стариной в лесистом нашем крае
Властвовали хвойные боры –
Ельники грустят сейчас о рае
Той для них пользительной поры.
Мощь её ушла сегодня в слово
Нашенских пронзительных времён:
Ельниково, Ельня и Елово –
Ёлок стало меньше, чем имен…
Но покуда ёлки наши – с нами.
Финский и угорский свой предел
Боронят певучими корнями:
Наш Элькун, соседний Марий-Эл…
Разумея это еле-еле,
Мы чуждаем этим именам,
Словно принакрыли наши ели
Лапами своими – память нам.
Вспомним всё, обетов не порушим,
Светом незакатного прозрев…
Искристы и снежно-нежны души
Хмурых Дед-Морозовых дерев!
Много в этом дереве угодья,
Много в нём радушья для гостей…
Ёлки – это вечно новогодье,
Но отнюдь не только для детей!
Звездопад
Слышал-послышал, как в гулких лесах
Вечер о дальних ненастьях рыдал,
И в августовских немых небесах
Свет звездопадов видал-повидал.
Словно до счастья мне выпал билет,
Словно в бессмертье открылась тропа…
Тих и величествен звёздный билет
С росчерком блёстким последнего па.
Дали без меры в ночи пролегли,
Дали-дороги для ангельских крыл.
Стогны Биармии, отчей земли,
Темно-блистательный купол покрыл.
Звёздным дождём оросит высота
Всё, что сиянья высокого ждёт –
И на родные до боли места
Сила небесного блага взойдёт.
Даст урожаю здоровье и вес,
Омолодит придремавшую кровь…
Звёзды, падучее жито небес,
Житу земному подарят любовь,
Высветят очи ключей, родников…
Тайну мечтанья шепнуть не преминь!
Так оно было во веки веков
Так и пребудет.
Аминь!
Древо души
Лул – душа… И удмурт глубоко почитает,
Уважает ольховое древо – лулпу.
Он особенным каждое древо считает
И не видит в ольховнике только тќлпу,
Ибо даже в ольховой пространственной роще
На особинку всякое древо шумит,
И по-своему кроною в небе полощет,
И душа от других по-другому щемит…
Но ольха широко на земле обитает,
И в иных разуменьях не мерно плохи,
И в иных разуменьях инако считают
Что обличье, что тайности духа ольхи.
Не подобна ольха на дрова и строенье,
Оттого не охочи к ольхе топоры,
Нету в дереве этом высокопаренья,
Некрасива шершавая серость коры…
Но душевна ольха! И стремление духа
Обиталицы влажных, неласковых мест
Благотворны тому, в чьей планиде – поруха,
Словно слово надежды и добрая весть.
Всяк земной на земле изначально не вечен,
Всяк земной обречён невозвратной тиши,
Но и всяк же таинственным жребием мечен,
Как Лулпу, сокровенное древо души.
Перистые облака
Что-то облака сегодня перисты…
Пенится небесная река,
И в ненастье слякотное верится,
В холода, не близкие пока.
Дух Пери, студёный и неласковый,
Обитает в этих облаках –
Мощь стихии, людям неподвластная,
Сила злобы в сердце и руках.
Дух Пери, печалей воспарение,
От веку угрюмый кознодей…
Это время требует смирения
В суетных стремлениях людей.
Колыбелит небо плену мутную
Перистых тревожных облаков.
Даже волки в пору эту смутную
Не кровавят жертвою клыков.
Тени пролегают на строения,
Тени благоденствуют внутри.
В человечьих смутах, настроениях
Тайно возрождается Пери.
Тёплыми страстями управляются,
Шелестят в крови кристаллы льда –
И душа людская отравляется
Слепотою смуты навсегда.
Вековечны тайны подзенитные
И крепка превечная рука…
Что-то мы повадились зенитками
Разгонять на небе облака.
Не желаю, чтобы меж пределами
Края долгой древности, Перми,
Бил своими крыльями небесными
Дух страданья, злобный дух Пери.
Пусть истает в небыли, в безмерности,
Пусть уйдёт на долгие века!
…Что-то облака сегодня перисты,
Перисты сегодня облака…
Починок Палъюсь
Охотник Юбер /из немудрых людей!/
Завидел над полем чету лебедей,
Поверил в охотничье счастье своё,
В удачу, добычу – и вскинул ружьё…
Картечь в помертвелое небо ушла,
Картечина сердце лебёдки нашла…
И падала птица светло и легко,
И где-то легла далеко-далеко,
Листвою оделась, травой заплелась
И в руки Юберу она не далась.
Лишь лебедь над полем крылами плескал,
Покуда охотник добычу искал,
И так он кричал, что охотник не смог
Для-ради наживы нажать на курок…
За всякую пакость вина воздана:
До времени срока угасла жена,
И так же Юбер тосковал и грустил,
Как лебедь, которого осиротил!
Томимый стыдом и негласным судом,
В берёзовой роще он выстроил дом,
Ушёл одиночкой в лесные края –
Но с этой поры он не трогал ружья:
– Проклятья крови безвинной боюсь!! –
– А имя починку нарёк он – Палъюсь,
Как горькую память о времени том,
Кто стал одинцом в поднебесье крутом…
…Юбер похилился, как в поле трава,
И время в свои заступило права.
Людьми обустроилась та сторона,
Деревней Лебёдки зовётся она.
От хаты Юбера не стало следа –
На мёртвом подворье шумит лебеда…
Пора
Наследует утро закатной поре
Денницею новой восстать на дворе.
На луг заливной за излукой реки
Порой сенокоса идут Петровки,
И в зиму скоту не клонить головы –
Лишь выгадай самую силу травы,
Да если Господь, на грехи снизойдя,
Пошлёт в опалимую пору дождя.
А коли, не в пору, пошлёт сеногной –
Себя лежебоку кляни, а не ной!
Великое дело в заботе – пора…
Не чающий пору в работе – дыра,
Любому пристойному делу беда,
Заплата на доброй одежде труда.
А чающим пору –и петь, и плясать,
И стылое в силу железо кусать,
И хлеба добыть, и ухитить дворы –
До поздней зари, до закатной поры,
До дней листопадных, умытых дождём…
С того-то рассвета столь трепетно ждём!
Инкуазь, природа – мама…
Без проблем переживая
Эхо злых и добрых слав,
В деревеньке проживает
Русский лекарь Доброслав,
Отпрыск знахарского рода,
В ремесле – великий спец,
Мать ему – сама природа,
Дух лесов – ему отец.
Так что, миром да собором,
В кумовья ему пришлись
И медведь, хозяин бора,
И лиса, и волк, и рысь…
Нету трав пустопорожних,
Но венчая этот круг,
Лопушистый подорожник
Доброславу первый друг!
Возле троп ногами мятый,
Ликом жилист, видом сир,
За шиповником и мятой –
Самый главный эликсир!
И когда мне хворь-отрава
Душу грешную сожмёт,
Поспешаю к Доброславу –
Он поверит, он поймёт…
Такова его порода,
Где целебной силы власть
Подала ему природа –
Мать природа, Инкуазь.
В нашей жизни, вечной драчке:
– Выходи по одному! –
Все недуги и болячки
Покоряются ему.
Вековечной пашни пахарь –
Мой поклон земной прими,
Доброслав, природный знахарь,
Подорожник меж людьми!
* * *
Непостижимо только чудо…
Неявленное естество
Как будто битая посуда:
И есть оно – и нет его.
Оно до времени таится,
Себя вне времени тая,
Микроскопической частицей
В любом предмете бытия.
На самой тени восприятий,
На неподвластном рубеже,
И чуду всяческий приятель –
Открытый взгляд и дружий жест.
В укор досужим пересудам
Его цена невелика:
Легко и вседоступно чудо
В хрустальном оке родника,
В плетне искусного заплёта,
В разумно мастерском труде,
В ночном сигнале самолёта,
Несущегося чёрт те где!
И морем вскормленному люду
Извечно сущ не как мечта,
Принадлежащий чуду-юду
Мерцающий фонтан кита…
У чуда многолики грани,
И медианы, и углы…
Подобно чуду собиранье
Шмеля, и шершня, и пчелы.
Оно идёт походкой мерной
И не минует никого
/Коль сам ты – не Фома неверный
Средь многих, чающих его/…
Немые зова не вкусили,
Слепым рассвета не видать:
Ведь чудо как приход мессии,
Его необходимо ждать!
Не много чуду надо места
И непорочной белизны…
Стоит берёза, как невеста,
Что ждёт желанного…
с войны…
Песня удмурта
Песнею предки судьбу привечали,
Песней поныне удмурт оделён,
Будь эта песня грузна от печали
Или нежна, как расчёсанный лён.
На поле брани, на дружью беседу –
Песни не минуть и не обойти.
В странствии дальнем, иль тропкой к соседу
Нету удмурту без песни пути.
Нету удмурту без песни дороги –
Песни, просторно живущей в крови,
Песни, исполненной мрака тревоги,
Песни, исполненной света любви.
Ближе к исходу житейского круга,
Счастья изведав и вытерпев лих,
Сядет удмурт подле старого друга,
Песню затянет, одну на двоих.
Песня поведает холод разлуки,
Жар, если душу сжигает гроза.
Песня расскажет про счастье и муки,
Влагой святою омоет глаза.
Жили – как заживо в пекле варились,
Жили – как птицы, о воле трубя…
Семьдесят песен тебе покорились –
Я на порядок богаче тебя.
Доля удмурта: напружены жилы,
Ясна душа и упорна рука…
Едет он с песней на мельницу жизни –
Всё перемелется, будет мука…
Сима-Серафима
Куда святее Серафима,
Куда грешнее сатаны –
Осина, Сима-Серафима,
Тебе легенды возданы!
Тебя терзают пересуды,
Которых смысл суров и лих:
Что, мол, повесился Иуда,
Покаясь, на ветвях твоих,
Что бесы днюют и ночуют,
Таясь в осиннике густом,
Где их Илья-Пророк бичует
Небесным огненным кнутом.
Но вот в преданьях угро-финна,
В молве, что меж людей живёт,
Осина, Сима-Серафима
Желанным деревом слывёт.
Поит село колодчик древний –
Осинова его бадья,
Осинны именем деревни:
Люга, и Люк, и Люкшудья…
Где стол – престол, там ты графиня:
Солонки, кубки, поставцы…
Осина, Сима-Серафима,
Тебя восславили отцы!
Пускай с лица слегка рябая,
Хрупка /ведь всё же слабый пол!/ –
Но без осины, что за баня,
Полог осиновый и пол?
Осинники не пожалеют
Добра в грибные кузовки,
Где подосинники алеют,
Опрятны, ярки и крепки.
От чёрных чар она укроет
И упасёт от упырей.
Осиною часовни кроют
И купола святых церквей…
И в час обилья, у графина,
И в тяжкий, потный день труда,
Осина, Сима-Серафима
Жива и трепетна всегда!
Молитва хлебопашца
Поможет Бог, коль Бога не забыли…
Молитву, где надежда и тоска,
Мольбу о ниспосланье изобилья
В рассветный час творит удмурт Юська:
– Боже Инмар, повелитель вселенной,
Слабым защита, всевечный Отец –
Светит, как солнышко, силой нетленной
Твой золотой, твой алмазный венец…
Чтобы воистину выдался злачен
Тяжкий наш труд от зари до зари –
Над хлеборобской неверной удачей
Руку твою милосердно простри!
Пусть над колосьями дождик поплачет,
Пусть его сменят погожие дни.
За трое суток пускай не обскачет
Пажити резвая белка – коньы!
Дай урожай – да исполнится это! –
Чтобы сусеки заполнили мы
На три недобрых засушливых лета,
На три холодных-голодных зимы!
Для табаней, перепечей и пышек
И для посева на новый сезон.
Ну, а объявится малый излишек –
Хлеб на базар, на продажу свезём…
…В своих приятьях Неба люди – братья:
Чти Бога, а в работе – не зевай!
Творит слова старинного заклятья
Удмурт Юська в деревне Тыловай.
Он знает, что хозяин грома-молний
Поправших веру пепелит дотла,
Но стойким верой только слово молвит –
В нём на три года света и тепла.
И нет труда, который был бы краше,
Тропы желанней между прочих троп…
Бессмертным плугом Солнца небо пашет
Отец Инмар, высокий хлебороб!
Перевод с удмуртского: А. Демьянов