ЛИТЕРАТУРА… ДРЕВНИЙ АЙСБЕРГ
(из новой книги)
* * *
солнце русской поэзии,
«Воздух» русской поэзии
вода русской поэзии –
наши лучшие друзья
особенно когда сидишь в зашторенной комнате,
читая стихи с кондиционером
и аквафильтром
* * *
Нераскаянным грешником просыпался
от звона будильника «Слава»,
а теперь просыпаюсь
от звона будильника «Слава Богу» –
православной церкви, стоящей немного справа,
через вымощенную благими булыжниками дорогу.
Просыпаюсь, не завтракая иду на службу,
словно на службу,
благодати прожиточный минимум
получая заместо жалованья,
по грехам своим плачу, по друзьям,
предающим дружбу,
принимаю, прощаю, не жалуюсь…
* * *
«весь этот добрый снафф, весь этот добрый снафф»
Алексей Сомов
мой ветхий человек, заплата на заплате,
языческий мешок языческих костей…
мой ветхий человек по-новому заплатит
пожизненный кредит за комплексы страстей.
какие песни пел он мне про Север Дальний!
он думал, что чуть-чуть – и будем мы на ты.
но он напрасно пел о полосе нейтральной,
я точно знаю, что нейтральной нет черты.
а есть лишь да и нет, Господь, любовь и голод,
есть только я и он и плюс ещё она.
нас вывели на экзистенциальный холод,
раздели догола – но тут пришла весна.
и снова всё цветёт, а кое-что – и пахнет,
вываливаясь из своих кошмарных снов.
и в кожаной грядёт заштопанной рубахе
весь этот добрый снафф, весь этот добрый снафф.
грядёт синедрион с мечтою о Пилате.
и вместе с ним бредёт, шатаясь, из гостей
мой ветхий человек, заплата на заплате,
из-праховый мешок из-праховых костей…
ДЕЛО ГУБ УТОПАЮЩЕГО
Литература… Древний айсберг,
обтекаемый изменчивым мейнстримом.
Место встречи приговорённых.
Нас всех можно пожалеть…
Ибо нам всем суждено здесь погибнуть.
Хотя бы потому, что корабль «Современность» – тонет.
Медленно и не-неуклонно.
И лопасти его винта бешено вращаются.
Не попадёшь под них – так замёрзнешь.
Или – сожрут морозоустойчивые акулы пера,
шоу-бизнеса, чего угодно.
Или в лоб шлагбаум влепит непроворный инвалид…
Можно пожалеть удачливых сухопутных прапорщиков,
невольно или вольно выкаблучивающихся
на скользкой вершине,
стремясь воткнуть в неё (им, похоже, не жаль…)
свои дурацкие флажки.
И молодых везучих матросиков,
вскарабкивающихся туда же, оскальзываясь.
И остальных матросиков с пассажирами,
барахтающихся вокруг – практически молча.
Поскольку – горло сводит и льдинка на языке
(уже не Блок, но – замороженный блог…).
Я тоже среди них.
Я тоже – среди вас,
судорожно занимающихся
последним безжалостным делом.
Делом губ утопающего…
* * *
некто растерянный
не знает, как вбить гвоздь в стену
а ему говорят-кричат:
у тебя рук, что ли, нет?
некто возбуждённый
не может найти женщину
а ему шепчут-шепчут:
у тебя рук, что ли, нет?
некто нетрезвый
сам бормочет в Лувре
Венере из Милоса,
много лет ожидающей ласки:
у тебя рук, что ли, нет?
некто просветлённый
молча беседует в храме
с многостаночным Шивой
и тот отвечает
как мастер на все
* * *
за нашим хутором
широкополе всякого зверья,
море всякой рыбы,
небо всякой птицы
а в хуторе на стене
висит ружьё стволом вниз,
в углу стоит удочка вниз крючком,
сачок вверх рукоятью
и куда бедному податься,
если отбили всякую охоту,
отбили всякую рыбалку,
даже ловлю бабочек – и то отбили?..
не пополнить ли собой мартиролог
добровольно прикандыбавших
не на алтарь Отечества –
на провинциальные капища?
или всё ж таки –
доползти к любимой
в ближний монастырь?
* * *
пожилые мужики прячутся в ячейки,
молодые – тоже, но – более резво…
над мозаикой замрёшь – ну, и кто ты? и чей ты? –
как посмотришь в смальтостёклышки души своей трезво.
да известно, кто и чей – человеческий, Божий,
вроде складный на словах, да нескладный на буквах,
тоже прячущий себя в междумирной прихожей,
согреваясь в холода процессором ноутбука…
* * *
как ни рули, колеся в судьбе –
съедешь в утиль тормозной порой:
и мерседесу приходит бенц,
даже и роллсу приходит ройс…
сколько ни мучай карданных хорд,
как ни дави на инертный газ –
и кадиллаку приходит форд,
даже и ЗиЛу приходит ЗАЗ…
только всё мчат по путям хрено-
вым, по хреновым дорогам в ад,
вольные в вольво, рабы в рено,
и в жигулях голубой фиат…
* * *
мне хотелось экзотических
цветоручек, плодоножек…
обернулась, эх, затычками
жизнь, дырявая немножко.
мне остались рифмы бедные,
словно яблоки из воска…
кто закроет ноги бледные
яблонь, мазаных извёсткой?
* * *
специфический вкус дефицита,
специфический запах дефолта…
дверь с отбитой табличкой «закрыто»
опечатана грязным «пошёл ты».
приглядись и прислушайся в оба,
со стыдом восприми, но без страха
специфический звук крышки гроба,
специфический цвет пуха-праха…
* * *
Штирлиц идёт по коридору – раз,
Штирлиц идёт по коридору – два,
и за каждым поворотом коридора – мразь,
выскакивающая из тёмных углов естества.
Штирлиц идёт по коридору – три,
Штирлиц идёт по коридору – пять,
Штирлиц знает каждую мразь изнутри,
но продолжает, поскрипывая, идти опять.
Штирлиц идёт по коридору – шесть,
Штирлиц идёт по коридору – семь,
Не ходил бы Штирлиц, да совесть есть.
Не якшался с врагами – да разведчик есмь.
Штирлиц идёт по коридору – восемь,
Штирлиц идёт по коридору – девять,
Грянулся бы Штирлиц орлом оземь,
Обратился бы облаком, полетел к деве…
Пусть ещё не пора – но можете не сомневаться –
он всё-таки выйдет, с молитвой под козырьком, наружу.
Штирлиц идёт по коридору – семнадцать
горячих мгновений неся сквозь цифровую стужу…
* * *
быть хорошо коварным, наглым ещё и хитрым,
а не хлебать, как нынче, кровушку нищих щей…
то, что ежу понятно – эх, не понять ехидне.
тут не в числе иголок дело – в числе клещей,
падающих безбожно на спину меж колючек –
не почесаться вволю, выскрести упырей…
то, что ехидне – гибель, нашим – жить-стало-лучше
в грустной энцефалитной жить-веселей-поре.
* * *
редкая птица долетит до середины лены
редкая рыба лену переплывёт
я сижу на кухне возле её берегов
любуюсь течением
недолетевшая птица в кастрюле
недоплывшая рыба на сковороде
прячу от лены своего зверя
шепчу спасибо
* * *
говорит безумный вомос
я в спасение не верю
и усопшие родные
не воскреснут никогда
я страдаю копальхемом
но тружусь не покладая
языка над новым снаффом
а молитвы это тьфу
хрестанутые уроды
не мечите мне под рыло
нищебродские хоругви
и на хвост епитрахиль
я вертел на гностицистском
на бревенчато-алмазном
ваши веру и надежду
а особенно любовь
говорит безумный вомос
говорит апостол палев
говорит апостол сумчат
говорит я их лабе
тем не менее мечтаю
в Рай попасть, чтоб золотые
яблоки там жрать без меры
кал нефритовый ронять
говорит безумный вомос
нету милости Допсогней
потому – не надо Рая
дайте Шибальбу мою
говорит безумный вомос
сам не зная что бормочет
и летит воздушный шарик
к тем-кто-ловит-если-что
* * *
Рассказать тебе сказку про белого бычка?
Жил-был бычок. В пепельнице.
И звали его Салем-с-Ментолом.
Был он весь белый, только у хвоста – два зелёных колечка
и тавро: Салем-с-Ментолом.
Раньше он не был бычком,
а тихо лежал в тесном картонном загончике
среди девятнадцати таких же, как он.
А ещё раньше – мирно пасся
на табачных пастбищах Вирджинии.
Но однажды некая толстая корова
с накрашенными губами
достала из уютного загончика именно его –
и стала целовать взасос, прижигая.
Что было делать –
Салем-с-Ментолом в ответ страстно загорелся –
и пламенно отдался толстой корове,
вместе с дымом и всеми потрохами.
Увы, их жаркий союз длился недолго –
попыхтев минут пять,
толстая корова, наконец, отлипла –
и вмяла его в пепельницу.
Так вот и стал Салем-с-Ментолом белым бычком.
Лежит он теперь среди собственного пепла –
и вспоминает былые времена.
Во всяком случае, пока.
Пока толстая корова с накрашенными губами
тянется за следующим Салемом-с-Ментолом.
Рассказать тебе сказку про белого бычка?
