ТРУДНО НЕ БЫТЬ БОГОМ
К 60-летнему юбилею Валерия Болтышева
«… Картинку легко сморгнуть. Но лучше перетерпеть. Потому что на смену ей, синеватой и тягучей, тут же возникает другая: холодная, как стол, и подробная настолько, что выглядит просто-напросто воспоминанием – о себе…»
«Яичница из одного яйца»
Валерий Болтышев
Могло показаться, и казалось, что время лечит. Время постоянно кого-то лечит, но, как любой среднестатистический врач, не имея право на ошибку, калечит тоже.
Шестилетний забег тонких терапевтических инструментов по кругу жестяного диагностического циферблата. Гамлетовский вопрос, решенный тобой неожиданным майским поздним днем больше не актуален…
И дело даже не в том, что последний фильм мастера, о котором долго шептали и шептались, предощущая и предобещая, вышел на широкие экраны страны, в которой ты жил когда-то. Дело не в том, что мировая премьера местного масштаба прошла в течение одной недели единственным дневным сеансом в маленьком зальчике одного кинотеатра твоего города. И уж, конечно же, дело не в том, что АРКАНАР на какое-то время стал
твоей киножизнью и эта записанная цифрами на пленку жизнь, явилась нашему взору после твоей земной.
Ты всегда ЭТО знал. Особенность твоей жизни и особенность тебя заключалась в том, что ты отдавал себе отчет в своем глубоком одиночестве и умел жить в нём, как в данном и неизбежном. Одиночество всегда является оплатой желания БЫТЬ. Это именно та цена, которую платит всякий усомнившийся в вопросах бытия и пытающийся обрести смыслы происходящего, погружаясь в его бессмысленность.
Привычка заходить ежедневно в книжный магазин образца 1983 года имела смысл. Смысл этот находился в возможности застать «выброшенные» на прилавок шедевры мировой литературы в эпоху развившегося социализма. (Ты бы обязательно уточнил: «резвившегося»). Иногда это удавалось.
Другая привычка заключалась в способе выбора книг неизвестных авторов и выглядела на практике чтением первого абзаца с медленным осязанием слов и ритма написанного. Если все совпадало – книжка покупалась.
«На улице было слякотно и дымно, как в плохой бане»… Книжечка карманного формата в простой черно-белой обложке с одинокой человеческой фигурой в силуэтах городских домов. Название: «СЮЖЕТЫ». ВАЛЕРИЙ БОЛТЫШЕВ.
Позднее, когда мы уже познакомились и я рассказал тебе эту историю, ты долго смеялся, потому что в тот день я купил двадцать с лишним экземпляров твоей первой книжечки, и девочки десятого класса «А» школы 24 получили тебя в подарок вместе с жёлтым тюльпанчиком на 8 марта.
Ты не был жизнерадостным человеком. Ведь открытая радость – это всегда немного глупо. Верно? Твоя радость и грустная любовь к окружающему была очень глубоко в твоём сердце. Не всякий мог это понимать. За внешним твоим насмешливым остроумием не всякий видел беззащитность.
Мир, который ты создавал на доступной всем плоской стороне бумаги, на обратной, невидимой её стороне, обретал не просто объём, он обретал жизнь. Именно этот мир, который ты со-творил и был твоей лучшей защитой от подробностей мира иного, в котором нужно БЫТЬ журналистом, дворником, радиоведущим производственного радио, сторожем интерната для слабоумных. Для того, чтобы иметь возможность писать и сохранять свободу внутреннего пространства. Во внешнем пространстве иногда тебе не на что было купить еды.
Для меня возможность соучастия в твоих мирах, куда ты меня затаскивал, назначая маршруты «беседочных» прогулок, которые длились и пролетали (и пролетели), была огромным счастьем
Ты был не просто талантливым писателем. Ты был настоящим писателем. Требовательность к себе и другим в работе над словом граничила в тебе с крайностью. Твой максимализм проявился позднее и в том, как увлечение изготовлением копий живых рыбок (воблеров и прочих блесен для рыбалки) ты сделал ещё одной своей профессией, давшей возможность многим, называть тебя Тележурналистом из «Рыбацкого узла».
Просто ты был талантлив во всём, чем бы ни занимался. А единственное, что было для тебя невозможным, это – рутина. Хотя, возможно, и с рутиной ты что-нибудь тоже бы придумал…
В зале зажигается свет. Минутой раньше, снежное пространство придуманной далёкой планеты поглощает группу всадников. Последний фильм Алексея Германа.
Однажды в 1991 году, после выхода в «Молодой Гвардии» твоей книги «Воскресным утром неподалеку от города», подписывая её близкому другу Мише Сметанину, ты напишешь: «…первую полновесную (и последнюю, скорее всего) книжку…». Ты не ошибся. В 96-м вышел твой «Город М» в местном издательстве. Гонорар за это издание ты получил грузовиком экземпляров. Последняя же книга, названная тобой «Дача ложных указаний» так и не вышла. Собранная в макет, она ещё ждёт своего издателя…
Мой пятнадцатилетний сын, выходя из кинотеатра, говорит мне, что у него такое чувство, будто мы вышли из церкви. И это правильное слово, понимаю я, ибо церковь в сознании русского человека – то место, куда идут со страданием и с состраданием. Слово «Храм», в силу своей величавой правильности, действительно не подходит к тому возвышающему дух грязному сумраку, в котором мы находились всё это время просмотра картины, наперебой сравниваемой кинокритиками с картинами великого нидерландского художника времён средневековья. С той лишь разницей, что фантасмагории Босха имеют цвет и репутацию изображений Ада. Наше современное сознание, избалованное земными и компьютерными ужасами не найдёт в каноническом Аду Босха и Германа ничего пугающего. Другое дело Ад личного сознания оставшегося без Бога, наедине с собой… «…Мое сердце полно жалости », – говорит главный герой главную фразу.
Мы сидим в маленькой комнатке маленькой квартирки, похожей на обстановку жилья школьного учителя 70-х. Глобус. Книги. Отсутствие времени и звука. Это сон. В нём нет слов, а есть ощущение радости, которая есть. Встречая меня на пороге и улыбаясь, как можешь улыбаться только ты, жмёшь мне руку, а я, отчётливо чувствуя твоё рукопожатие, понимаю во сне, что это не сон. Я удивляюсь от этого понимания, означающего, что теперь уже это можно, видеться вот так, осязаемо.
Просыпаясь тем июньским утром, я понимаю, что это твой день рождения, про который я забыл.