ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ ПАРАЛЛЕЛЬ
Душа севера
Выше окон поднялись вокруг редакции сугробы. В снежных складках залегли голубые тени. Ещё вчера буран ломился со свистом в дом сквозь щелястые окна, а сегодня в посёлке тишь да гладь, сияют под солнцем чистые, словно накрахмаленные, снега.
Ответственный секретарь Евгеньич пил крепкий чай без сахара и давал мне последние наставления.
- Съезди на буровую, на факторию. Забойный пункт посмотри. И главное, постарайся ощутить такую штуку. Понимаешь, душа Севера. Так сказать, иероглиф. Квинтэссенция.
Это всегда чувствуется: сшибает человек верхушки или постиг самую суть края, людей, явлений. Ну, если ты постигнешь, то уразумеешь, о чём я толкую. А не постигнешь, – значит, не дано.
Он широко развёл руками, чуть не сбросив со стола шахматные часы. Наш ответсек привык побаловаться шахматишками – не всегда же летать в дальние командировки за квинтэссенцией.
В ямальской газете «Правда тундры» я работал уже второй год и привык к подобным рассуждениям.
* * *
Небольшая очередь выстроилась на взлётной полосе возле АН-2, в просторечии «Аннушки». Передо мной стоял мужик с мальчишкой лет двенадцати. При них была поклажа, какой я в жизни не видал: большой алюминиевый ящик, 4-5 чемоданов и огромный полосатый мешок, который в прежней жизни, очевидно, был матрасовкой. Весило это добро, на мой взгляд, не меньше центнера.
У командира задёргалась щека, когда мужик начал грузиться. Он схватил чемодан и выбросил на снег:
- Ну-ка, друг, отойди от борта. Закажи спецрейс и лети, куда хочешь. А то мы с твоим багажом от земли не оторвёмся.
Тот упрашивал:
- Пожалуйста, начальник, ну пожалуйста. Я уже неделю с пацаном с Украины добираюсь. Жинка в Амдерме все жданки уже поела. Думает, наверное, что мы пропали где-нибудь по пути…
- Нет, – сурово отрезал командир и полез к кабине по узлам и чемоданам, сваленным в проходе.
- Завтра будет свободный борт, вы и полетите, – утешающе молвила девушка-второй пилот. – Тут вон рыбаки сетями весь самолёт забили. Куда ещё ваши мешки?
- Да найдём место, дорогая, – как-то отрешённо повторял мужик и проталкивал чемодан у неё под локтем в салон. – Не беспокойся, найдём место. Пожалуйста.
Стоя сзади, я удивлялся, каким ветром его занесло с Украины на Ямал, ежели он пробирается в Амдерму. Это же по ту сторону Урала, где-то на север от Воркуты.
Нет, определённо не возьмут мужика. Салон и так забит под завязку.
А мальчишка рядом совсем посинел, скукожился от холода. Взгляд девушки остановился на нём, и что-то, видно, в ней переменилось. Она вдруг решительно произнесла:
- Грузите ваши чемоданы.
Мужик мигом затолкал свои хохоряшки в чрево «Аннушки», подсадил мальчишку, залез сам, а гомерический свой мешок, пропустив девушку, уложил поверх чужих сумок в проходе, сам взгромоздился на него под самым потолком салона.
В общем, я был последним, кого приняли на борт. Лез к своему месту через головы пассажиров, кое-как уселся, и валенки мужика торчали где-то у меня над головой.
Взлетели мы нормально, хотя и со скрипом, и долгим разгоном. За иллюминатором стыла декабрьская ночь. Одинокая лампочка едва освещала салон. В полутьме от склонённых лиц поднимались белые султаны пара.
Зажатый между потолком и мешком, храпел во сне амдерминец. Его мальчонка тоже уснул, прижавшись к соседке. Она тихонько обняла его и поправила на мальчишечьей голове рыжую ондатровую шапку. Очень быстро и меня сморил сон.
Очнулся я уже в мыскаменском аэропорту. Пассажиры выгружались. Я подхватил свою походную сумку и тоже выскочил на снег. Взлётная полоса была прострочена синими и красными огнями. Ветер гнал по ней снежную пену.
Над головой с рёвом прошёл огромный Ми-6. Лампочки на концах лопастей рисовали над ним огромный нимб.
Амдерминец, назову его так, возился возле «Аннушки» со своими пожитками. Я помог ему перетащить их к стене аэропорта.
- Здесь пусть и лежат, до утра никто не тронет, – решил мой попутчик. – Тебе есть где ночевать? А то пойдём со мной, тут недалеко наша хибарка.
Я согласно кивнул. Очень мне хотелось допытаться, почему это он добирается в Амдерму через Мыс Каменный, хотя есть нормальный путь – из Лабытнангпоездом на Воркуту, а оттуда – уже к месту назначения. Я чуял, что здесь кроется какая-то история.
Под молодецкий посвист метели мы подошли к одиноко стоящей избушке. Спутник мой пошарил под крыльцом, вытащил ключ, поколдовал над висячим замком. Дверь распахнулась.
- Заезжай!
Мы прошли через холодные сени в единственную комнату. Загорелся свет. Избушка внутри заросла куржаком, лохматые белые гирлянды его спускались с лампочки до самого стола. И кровати, и стол, и стулья – все переливалось крошечными радужными искрами.
- Ничего, мы это дело вразналадим! – Мужик отворил заслонку печи, засунул туда пару заиндевевших поленьев и пук старых газет. Отодвинул вьюшку. Зажёг спичку, и первый язычок пламени проскочил между поленьями.
Он включил в подкрепление печке два ТЭНа, через десять минут иней стал таять, а через полчаса мы уже открыли форточку – чтобы выгнать сырость из комнаты. Мальчишка сразу уснул под двумя шубами.
Тем временем амдерминец засунул руку в матрац и долго искал там что-то на ощупь…
- Есть, родная! – В руке у него, как туз из рукава, материализовалась бутылка с прозрачным содержимым.- Спирт! Сейчас погреемся! Это у нас обычай такой, – пояснил он. – Если уходишь из избушки последним, оставь дров и бутылку спирта тем, кто придёт после тебя.
Между нами установилось взаимопонимание, которое диктуется тем простым фактом, что мы оба – путники, а за окном – полярная ночь.
- Что у тебя в Амдерме? – поинтересовался я, зажёвывая спирт салом.
- Да всё, – просто ответил он. – Жена, дом, работа.
Я покосился на спящего пацана. Он понял мой взгляд:
- Это от первой жены. С ней давно покончено. Сын у матери жил, пока я по северам мотался. Теперь вот новую семью строю. Я же её в Тюмени встретил, Анюту мою…
Я понял, что попутчик настроился на разговор.
- В Карской экспедиции работал, на мысе Харасавэй, слыхал?Контора наша была в Тюмени, на Водопроводной улице. А общага на Минской.
Я кивнул. Бывал я в той общаге на Минской. Это был район новостроек, где были улицы и Брянская, и Омская, и Одесская, и имени других городов.
- Ну вот. А шакалюги местные знали, когда мы за зарплатой прилетаем, и крутились то на Водопроводной, то на Минской. Зазеваешься – моментом по дыне настучат, бабки снимут, и поминай, как звали. Сколько таких случаев было!
Мы обычно по 4-5 человек ходили. Во избежание, знаешь…
Ну, и как-то вечером выскочил я за сигаретами. А ларёк на углу закрыт. Пошёл через двор на улицу Мельникайте. Тут из-за гаража выскочили двое, и на меня. Я, конечно, отмахиваюсь и кричу: «Пацаны, что за базар?»
А они так злобно: «Снимай, сволочь, шубу!»
Это я ещё и сволочь. Ну, я крышку от мусорного бака схватил, отбиваюсь ею, как рыцарь, а сам ищу глазами – где дворник лопату оставил. Нашёл бы – я бы им показал, кто здесь сволочь. Тут меня чем-то тяжёлым по темечку шабаркнули, я и вырубился.
Очнулся – холодно. Лежу возле этого самого гаража. Шубы нет, шапки нет. Хорошо, зарплату оставил в тумбочке.
В голове боль дикая, и шишка на затылке с кулаквеличиной. Кровь в ней пульсирует: тын-тын. Я на снег откинулся, шишку, значит, охлаждаю. И думаю: «Надо в общагу рулить».
И вдруг подходит она. Шубка тёмная, шапочка вязаная светлая. Наклоняется – глаза карие возле самого моего лица:
- Вам плохо?
- Ох, отвечаю, – не то слово.
Пощупала она мою башку,добралась до шишки и говорит:
- Пойдёмте со мной. Вам нужно рану промыть. Обопритесь на меня, не бойтесь.
И пошли мы с ней под ручку, как старые знакомые. Зашли в ближнюю пятиэтажку, поднялись на третий этаж. Достала ключ, открыла дверь. А из квартиры запах – кислятина какая-то, как будто здесь пять суток пили без просыпу. В общем, букет. Думаю, кильдым какой-то. Ладно, мерекую, разберёмся. Уже поздно задний ход давать.
Идём по коридору, входим в комнату, через какие-то тела на полу перешагиваем. Кто-то голову поднял – на нас посмотрел. Видно, неинтересны мы ему показались – перевернулся и давай дальше спать.
Открывает она дверь в следующую комнатуху. Понимаешь, как будто в другой мир попал. Шкафчик, комод, стол полированный, пианино. Салфеточки кружевные. Она из шкафа халат достала и говорит тихонько: «Пойдёмте, я вас в ванную провожу». Я приободрился, вижу, всё идёт путём.
Ну, потом она мне рану перевязала, да там и раны особой не было, так, шишка здоровая да башка гудела после удара.
Постелила мне на полу, переночевал я у неё. Без всяких там закидонов, лежал смирно, как суслик в норке. Утром встал, чаю с ней попил, поблагодарил и бегом в общагу. Взял цветы, шампанское, коробку конфет, и к ней.
Короче, узнал я, что живут они там вместе с сестрой, а квартира после родителей осталась. К сестре как гости придут, так неделю и гостят. А потом новые гости. Так и живут.
А ей, Анюте, куда деваться? В музыкальной школе преподаёт – зарплата с гулькин хрен. Квартиру не снимешь. И как-то вот так уживаются вместе.
У меня после вахты месяц отгулов был, и весь этот месяц мы с Анютой не расставались. А потом, как пришло время мне улетать на Харасавэй, поняли, что нельзя нам друг без друга. Пришлось, правда, мне этим бичам, что у сестры гужевались, отстегнуть на пару литров. Они после этого мне сразу лучшими друзьями сделались…
Мой собеседник вздохнул от полноты чувств и махнул полстакана спирта. Не поморщившись, закусил салом и продолжил:
- Год летал я так на вахту. Жил у Анюты. Расписались мы официально. Но, чувствую, не годится так жить. Эти бичи вечно пьяные у сестры, безобразия творят всякие, сколько раз я их усмирял!
А ей без меня каково? Ну, и устроился я в Амдерму на метеостанцию трактористом. Квартира служебная. Работа постоянная. Музыкальная школа в посёлке есть. Договорился о работе для Анюты.
- Пианино попрёшь туда из Тюмени? – поинтересовался я.
Он с жалостью посмотрел на меня, как на умственно отсталого.
- Вот оно! – торжествующе объявил он, открыв тот самый загадочный алюминиевый ящик. – «Ямаха»! В ней и пианино, и баян, и балалайка. Анюте везу подарок, она ещё о нём не знает. Пусть играет. Со временем и настоящее пианино купим. Да… Значит, уволился я из экспедиции, съездил к матери, забрал сына. Теперь летим к ней. Анюта уже там.
Он закурил и повторил задумчиво:
- Анюта уже там…
- Чего ж ты такого кругалядаёшь? – спросил я. – Через Воркуту поездом намного ближе.
- Через Воркуту ближе, а через Ямал быстрее, – отмахнулся он. – Сюда два раза в неделю наш борт прилетает, АН-24. Полетим, как белые люди. К тому же бесплатно, что немаловажно. Ну, пора, наверное, на боковую.
Он сбросил на пол подшитые кожей чёрные валенки, кувыркнулся боком на койку и через минуту захрапел.
Я устроился на третьей кровати, застеленной тонким армейским одеялом.
За окном в свете фонаря искрилась метель. Глядя на неё, я подумал, что, наверное, Евгеньич прав, и душа здешних мест в самом деле существует.
И состоит она в движении вперёд – через морозы, метели и немыслимые ледяные пространства. Люди приходят, осваиваются, и места, что недавно казались ледяным адом, становятся обжитыми и уютными.
А человек идёт дальше. Потому что где-то на «земле» ждёт его Анюта, которая играет на пианино.
Немое кино
Конечная остановка автобуса располагалась как раз напротив храма Петра и Павла. Только что закончилась служба, и из дверей, крестясь, выходили прихожанки. Они часто останавливались, оборачивались и отвешивали храму поясные поклоны.
Укрывшись от ледяного ветра за остановочным павильоном, Витька следил за ними безучастным взглядом. Мысли его были далеко отсюда. Можно сказать больше: мысли его были далеко не благочестивые. Сегодня он получил, наконец, расчёт в экспедиции и намеревался превратить тугую пачку денег в большую кучу удовольствий.
Как это делается, он хорошо знал. Надо поехать в гостиницу «Ямал» (для этого он и ожидал автобус). Снять «люкс» на втором этаже и наведаться в кафе по соседству. Там, за столиками, в одиночку и гуртом, сидят отзывчивые девушки, готовые скрасить досуг холостяка.
Витькина задача сводилась к тому, чтобы под ненавязчивую музыку найти достойную попутчицу на путешествие в сферу чувственных удовольствий. А дальше – как масть пойдёт. Витька не любил заглядывать вперёд и планировать то, что планированию не поддаётся.
Он поднял воротник полушубка и услышал скрип снега рядом. Чёрная волна богомолок заполнила остановку, и одна из них остановилась возле него.
Он скосил на неё глаза: молодая женщина в тёмной нутриевой шубке, голова повязана тёмным платком. Выражение лица строгое, вид такой, будто решает в уме задачу квадратуры круга…
Что-то дрогнуло в сердце. Ба! Наталья! Та самая. Он её почти забыл. А ведь минувшим летом была у них пылкая любовь.
Торопливые, как немое кино, проскочили перед ним кадры их недолгих, но горячих встреч.
Он тогда ушёл в отпуск, но не поехал к тёплым морям, а остался в этом городке на берегу Оби, куда четыреста лет назад высадились казаки Ермака. Белые ночи, сладковатый запах большой воды, медлительные зори над вершинами Полярного Урала, видными отсюда, как на ладони – всё это кружило голову.
Он бродил по дощатым тротуарам – в щелях между досками росли ромашки – и бормотал стихи, которые прочитал в затрёпанном журнале, найденном на диване в аэропорту:
И никогда не угадаешь ты,
Что я всем сердцем – немощным и старым -
Был в городе, где жёлтые цветы
Растут на деревянных тротуарах.
К тому же была Наталья. Случилось это так. Он одиноко сидел в ресторане «Север», как часто делал в это лето. Пригубливал из рюмки коньяк и глазел на посетителей. Они десантировались за соседний столик. Парочка похоже, серьёзно выясняла отношения. Оба яростно жестикулировали, что-то полушёпотом доказывали, пригнувшись друг к другу, чуть не бодаясь лбами.
Изредка она скашивала глаза на Витьку. Наверное, проверяла – слышит ли он что-то из их страстного диалога.
Улучив момент, когда кавалер смылся в туалет, Витька в хмельном вдохновении знаком предложил ей выйти в коридор. Она сначала удивлённо подняла брови, потом последовала за ним. И там, не давая ей опомниться, он прошептал на ухо: «Давай смоемся по-быстрому». Она, не говоря ни слова, сняла туфли, Витька глядя на неё, тоже разулся, она вложила свои персты в его руку, они на цыпочках миновали крыльцо, а потом припустили во всю мочь. Хорошо же они выглядели – она босая, он в носках, – бегущие во весь опор. Опомнились минут через десять, поймали такси и уехали к ней домой.
Для Витьки эти дни были в сплошном розовом тумане. Из окон её спальни была видна та самая панорама Полярного Урала с белыми вершинами, будто обведёнными огненной чертой. Одна заря сменяла другую в их комнате.
Витька узнал, что Наталья преподаёт английской язык. У неё двое близнецов, а с мужем, охотинспектором и тираном, они расстались. Бывший супруг периодически навещает её, и это самые трудные дни в её жизни.
Ребят она отправила отдыхать на лето к матери в Мужи, комяцкий посёлок на острове посреди Оби.
Время от времени раздавался стук в дверь. Наталья заговорщицки прижимала палец к губам. Они, как дети, счастливо замирали и не шевелились до тех пор, пока на лестнице не раздавались удаляющиеся шаги.
Так прошёл его отпуск, а потом Витька устроился на работу в другую экспедицию, уехал на вахту, пробыл на буровой два месяца. После возвращения пошёл к Наталье. На стук отозвался мужской голос. Витька развернулся и сбежал вниз по лестнице. Вернулся на буровую и с тех пор отгулы проводил там.
На этом всё закончилось. Он не видел её, она не пыталась встретиться с ним.
…- Как жизнь, Наталья? – спросил Витька.
Она обернулась. Нисколько не удивилась, увидев его:
- А-а, ты. Жизнь… Могла быть хуже, да некуда. А ты как?
Чувствовалось, что слова ей даются с трудом. Он не стал рассказывать, как живёт, и перевёл разговор на неё:
- Вашими молитвами. Почём опиум для народа? За кого молилась?
- За кого мать молится? За детей, конечно. Надо их в санаторий отправить, да не на мою же зарплату. А где денег взять? Ты не дашь. И никто не даст. Вот и остается только молиться.
Витька развёл руками и покачал головой: мол, твоя правда, не дам. Скрипнув тормозами, подъехал автобус. Маршрут был не Витькин. Она слабо махнула рукой, что можно было понять как прощание, и вошла в салон. Села как раз перед Витькой, он видел её бледный профиль, она смотрела строго перед собой.
«А ведь ты дешёвка, братец, – сказал он себе. – Ради одноразовых шалав пожалел бабла для детишек. Для детишек! А ведь они Божьи…».
И всё глядел на её профиль в тёмном окне, ждал, что обернётся и махнёт ещё разрукой. Автобус всё не трогался, стартёр надсадно жужжал, но не «цеплял». Водитель, чертыхаясь, пошёл заводить движок вручную. Наталья сидела, будто окаменевшая.
«Эх, жизнь сволочная», – ругнулся Витька.
Словно волна подхватила его, он с силой раздвинул складные дверцы автобуса, подбежал к Наталье, на ходу вытаскивая из внутреннего кармана пухлую пачку купюр, завернутую в газету. Бросил ей на колени, обронил: «С Рождеством!» – и выскочил наружу.
Мотор взревел, автобус тронулся. Больше он её никогда не видел.
Адские птицы
Сотрудники литературного журнала «Стерх», выходящего в Салехарде, уже не помнили, кто учредил традицию после подписания в печать очередного номера убегать подальше от городской скверны на лоно природы.
На протяжении многих лет обычай этот свято соблюдался. Лучшим способом побега была, конечно, рыбалка. Обычно заплывали на редакционной моторке вверх по реке, где тайга сохранилась нетронутой – какой была в те времена, когда к здешним берегам причалили струги казаков Ермака.
Высаживались, натягивали палатку, ставили сеть и рассаживались дружной кучкой вокруг костра.
Шашлыки кружили голову убойным ароматом, на свет появлялся известный сосуд, и чарки поднимались под известную формулу: «Ну, быть добру!» Потом выбиралась сеть, из свежей рыбы творился нежнейший малосол, булькала на костре уха. В котёл, согласно обычаю отцов, вливался стакан водки. Вдоволь заправившись, редактор журнала Роман Гурин начинал философствовать, что было тоже традицией.
В тот раз всё шло, как всегда.
«Самолёт, интернет, автомобиль. Спутники, ракеты. Человек видит по телевизору всё, что на свете делается. А что под собственным носом творится – не видит. Раньше реки были полны рыбы, наш предок своими руками сеть плёл из травы, закидывал её в реку и вытаскивал мешок осетров. Не знали, что такое хищнический лов! Ловили столько, сколько надо семье на пропитание – не больше. Река рыбой кипела! Надо было мяса – пошёл в тайгу, глухаря свалил, силки на зайца поставил. А сейчас? Леса вырубаются, реки отравляются. Сети нейлоновые, а в сетях… ершишка, одинокий, как гармонь. Мало того, что рыбы мало, так она ещё больная. Одноглазые налимы какие-то появились… Мутанты. Возможностей у человека стало больше, но стал ли он счастливее? Вот вопрос».
- А вон, мутант летит, – заметил Вован, водитель редакционной «Волги» и рулевой плавсредства… Литераторы задрали головы к небу – повыше леса, пониже облаков легко парил дельтаплан. Ветер донёс бодрый говорок мотора. Хорошо была видна фигура пилота. Дельтаплан пролетел над рыбаками, развернулся и по плавной глиссаде ушёл за тёмную гряду леса.
«Вот, ещё одно достижение цивилизации, – горько заметил Роман. – Теперь потаённых уголков совсем не осталось. Куда захочет, долетит и испоганит. Адская птица», – подытожил он и сплюнул с отвращением.
В тот раз наш Роман переборщил с «огненной водой». Или просто постарел? В общем, наутро у него наблюдалось весьма болезненное состояние. Он шарил по кустам, доставал из них порожние бутылки, стараясь выжать из пустоты хоть каплю живительной влаги. Смотрел на всех жалобным взглядом, в котором читался вопрос: «Где взять?»
И вдруг Рома узрел в багульнике двухлитровый жбан с этикеткой «Толстяк». Сосуд был под самую пробку полон тёмной влаги. «Эх, вы! – победоносно вскричал Роман. – Разбрасываетесь спьяну бутылками, а потом не помните, где что лежит! Ну, теперь не просите, всё равно не дам!»
Приложил «ваучер» к губам, как трубач, и выдул содержимое единым духом. Потом посмотрел на всех туманными очами, отбросил сосуд, громко икнул и лёг спать под ракитовым кустом. Замредактора Коля Жиленков обернулся к ответсеку Олегу Ёлкину:
- Как думаешь, ничего с ним не будет? Мне жена наказала болотной воды для цветов привезти. Очень, говорят, им полезно. А он, видишь, выжрал её всю до капли.
- Переварит, – успокоил его Ёлкин. – Ему, похоже, тоже пользительно. Только ты это, больше воды пока не наливай. Не то он и вторую порцию вылакает, не разобравшись. А это чревато… Вдруг обопьётся.
- Ну, дай Бог, чтобы оклемался, – произнёс с надеждой Коля.
Между тем, путешественники доели уху, вычистив донышко котла до блеска. Потом закинули сеть по-новой и разбрелись по лесу в поисках грибов и ягод. К вечеру сошлись у палатки. Хвалились добычей. Больше всех собрал подосиновиков Коля Жиленков – в большом полиэтиленовом пакете было спрессовано килограммов десять грибов.
Редактор, находясь под наркотическим воздействием болотной воды, спал возле костра под брезентовым плащом.
Вечером поужиналималосолом и улеглись спать, разложив дымокуры вокруг стоянки, чтобы комары не докучали. Вскоре все почили спокойным сном людей с чистой совестью.
Утром Ёлкина разбудили звуки, похожие одновременно на шаманское песнопение и на звуки национального инструмента сибирских народов варгана, который музыкант зажимает в зубах и издает бередящие душу рулады. Говорят, главную роль при этом играют носовые пазухи, служащие резонаторами. У Романа они, видимо были необычайно развиты.
Елкин приподнялся поглядеть, кто это так задушевно камлает.
Живой классик, автор произведений, переведённых на языки двадцати трёх народов мира, сидел, обхватив колени, и мерно раскачивался взад-вперед. Из открытого рта сочились те самые звуки, что прервали мирный сон Ёлкина.
Однообразно подвывая, Роман пел: «Мне очень-очень плохо, я отдаю концы, если через час не похмелюсь, то придёт ко мне песец, песец мне будет…» Допев песню до конца, он начинал её с начала, с той же задушевной интонацией.
Прослушав песнопение раз двенадцать, Ёлкин толкнул в бок Колю Жиленкова, раскинувшего своё богатырское тело на спальнике рядом с ним: «Как человека спасти? Ведь может, не дай Бог, сандалии отбросить. И вообще, жалко его чисто по-человечески. Может быть, есть идеи?» Коля потёр лицо вместо умывания и задумался. Помочь могло только чудо, поскольку находились они в совершенно необитаемой местности, а плыть на катере в город и обратно – это заняло бы день и часть ночи впридачу.
Все эти соображения отражались на Колином лице. Он развёл руками: «Разве что Вована сгонять. Так неизвестно, что получится. А вдруг, не дай Бог, на плавучее бревно налетит или на мель? Тогда нам всем одна дорога – в лесные люди».
День был погожий, свежий ветерок обвевал лица и отгонял комаров. На речную гладь пикировали чайки. Сладко пахло луговыми травами и большой водой. Была бы просто Божья благодать, если б не Роман. Он завёл песню с новыми словами: «Почему я не птица?.. Я долетел бы до города и полечился, а сейчас мне очень плохо, кончаюсь я совсем…»
Внезапно, прервав песнопение на полуслове, Роман сказал вполне человеческой прозой: «Проедусь, что ли, на лодке. Обдует ветерком, может быть, полегчает». Позвал: «Владимир, поехали!»Вован, ёжась от утреннего холодка, вытащил из земли железный кол с цепью, бросил его в лодку и сел к рулю. Взвыл мотор, и редакционный «Днепр» ходко пошёл к стремнине, вздымая форштевнем на речной глади небольшие жёлтые усы.
Ёлкин с Жиленковым провожали глазами лодку, когда вдруг её победительный ход прервался, водяные усы под высоким носом опали, и лёгкая дюралька поплыла по воле волн.
Видно было, как Вован достал со дна лодки вёсла, укрепил их в уключинах и яростно заработал лопастями.
«Шпонку сорвало, – сообщил он отдуваясь, когда лодка заскрипела дюралевым днищем по песку. – Сколько раз говорил, новую надо купить, так разве докажешь…». Он яростно вогнал в песок железный кол с цепью.
Роман вылез из лодки и молча поплёлся к костру.
Жиленков потянулся, взял ведёрко и сказал безразличным голосом: «Ну, схожу за ягодами». Вован с Романом молча возлежали у костра, а Ёлкин усиленно думал. Да. Шпонка. Такая маленькая штучка, которая отвечает за передачу вращательного момента от движка к винту. Она сломалась, оставив их безлошадными, если можно так выразиться. Впрочем, как положение ни называй, оно остается аховым. Тут уж речь идёт не только о поправке здоровья Романа.
Надо как-то выбираться. Рыбаки либо туристы сюда не заплывают, так что на постороннюю помощь надеяться нечего. На вёслах идти – ладони сотрёшь. Если бы плыть хоть по прямой, а то ведь им предстоит пробираться черезлабиринт проток между островами. Так всё сложно, что взвоешь, однако.
Тем временем из лесу вышел Жиленков с полным ведёрком брусники. Посмотрел на часы. Присел на ствол упавшего дерева.
Было тихо, только Вован сладко похрапывал во сне. Ему было легче.
Вдруг ветерок донёс жужжание движка. Литераторы встрепенулись и с надеждой воззрились на реку.
«Не туда смотрите!», – завопил Коля, указывая на небо. В лёгком тумане над водной гладью материализовался тёмный треугольник дельтаплана. Жужжание становилось всё явственнее.
Все вскочили с мест, стали размахивать руками, кричать и прыгать, словно исполняя ритуальный танец древнего ямальского народа сихиртя.
Видимо, во всём этом содержалась мощная магия, потому что «адская птица» пошла на снижение и приземлилась на отлогий берег по соседству с палаткой. Пилот выпутался из ременной сбруи, подтащил дельтаплан повыше и обратил свой взор к литераторам.
Он был одет в обыкновенную камуфляжку, а поверх неё на нём был надет парусиновый жилет с множеством карманов. Из карманов торчали какие-то блестящие штучки, похожие на головки снарядов.
- Здорово, потерпевшие кораблекрушение! – гаркнул прибывший. – Добавка, слыхал, нужна?
Первым «въехал» в ситуацию Роман. Он кинулся к небесному гостю, расстегивая на ходу карман энцефалитки.
- Нужна, ой как нужна! – кричал он, размахивая мятыми купюрами. – Всё беру.
- Ну, всё не всё, а четыре штуки могу, – возразил пилот.
- Пять, – свирепо торговался Роман.
- Ладно, будь по-вашему, – согласился дельтапланерист. – Да, ещё я шпонку привёз. Вы в следующий раз гвоздь-сотку с собой берите. Пойдёт вместо шпонки только так, если припрёт, как сейчас.
Он стал вынимать из карманов блестящие предметы, похожие на снаряды, в которых легко было распознать бутылки с «влагой жизни», столь необходимой Роману. Разложив их в ряд на тропе, он бросил рядом нечто продолговатое, завёрнутое в промасленную бумагу.
- Как это? – обалдело спросил Вован. Он только что проснулся и от происходящего малость очумел.
- У нас ООО «Стерх», – объяснил пришелец. – Фирма серьёзная. Обслуживаем рыбаков, охотников, туристов. Обращайтесь, коли будет нужда.
- И мы «стерхи»! – несказанно обрадовался Роман. – Давай за птицу! – И взялся откручивать крышку с бутылки.
- На работе нельзя, – отказался гость. – Меня в других местах ещё ждут такие, как вы.
Взгромоздился на кресло под треугольными крыльями, застегнул ремни, запустил движок, запрыгал по-орлиному и отделился от земли.
Спустя несколько секунд его силуэт растаял в серебристом тумане.
На следующий день собирались домой. Роман сладко спал в густой траве, завернувшись в палатку. Вован мурлыкал под нос песни народа коми, ставя на место шпонку, остальные дремали.
А Ёлкин опять усиленно думал. Что живительная влага упала им, можно сказать, с неба, это не удивительно. Товар ходовой. А вот насчёт шпонки очень непонятно. Кто ж его, небесного странника, надоумил? Он задумчиво уставился на заместителя редактора.
- Да не пяль на меня шары. Тоже, майор Пронин выискался, – взмолился Жиленков и достал из нагрудного кармана обыкновенный сотовый телефон. – Десять волшебных цифр, и никакого мошенства. У меня сосед в этом «Стерхе» промышляет. Их там целая команда. Я и забил в память телефончик. На всякий случай.
- Так ведь отсюда до города не дозвонишься. Мы же чуть не за сотню километров уехали.
- В трудных ситуациях надо не искать причины, а находить способы, – туманно пояснил Коля и посмотрел вдаль. Ёлкин проследил за его взглядом. Среди невысоких сосен на берегу возвышался великолепный кедр, размерами чуть не с вышку городского телевидения…
- Во-он оно что…
После этой вылазки Роман Гурин перестал хаять технический прогресс и обзавёлся новейшей моделью мобильника. Легко догадаться, какой номер он первым внёс в память этого полезного устройства.
Вихри враждебные
Мы тогда мотались по северам – читали лекции по экологии от Надымского Дома природы. Забрались на самый дальний промысел Ямбургского месторождения. Оно, если кто не знает, расположено на Тазовском полуострове – при слиянии Обской и Тазовской губ. Рассказывали строителям и газовикам о северной природе, показывали сделанные с самолёта жуткие фотографии тундры, изъезженной гусеницами тракторов и протекторами большегрузных автомобилей. Такие жуткие, что нам самим иногда становилось страшно за будущее Ямала. Сделать фотки доходчивыми помогал нам старенький эпидиаскоп. Прибор походил на боевой лазер из фантастического фильма.
Время нас поджимало – через неделю в Надыме открывалась экологическая конференция, которую мы сами и созвали. Надо было поторапливаться.
Но тут восстали против нас силы земные и небесные. Земные силы воплощала диспетчер вертолётных перевозок, тощая, как галка, и изогнутая, словно больная сосна. Она впилась острыми очами в эпидиаскоп, который мы перевозили в открытом виде, поскольку у него сверху была приделана ручка. Ну, чисто ястреб, завидевший мыша. Видимо, была новенькая и не успела ещё заразиться северным нигилизмом в отношении всех и всяческих инструкций.
- Вы положение хоть раз читали? – тыкала она костлявым пальцем в листок бумаги, приклеенный скотчем к стенке вагончика. – Русским языком написано: не допускается провоз в открытом виде фотоаппаратов, кино- и видеокамер и других оптических устройств. А у вас вон какая дура! Я не собираюсь, чтобы меня из-за вас с работы выгнали!
И тыкала острым перстом в безобидный аппарат, который жалобно взирал на неё своим стеклянным глазом, словно окривевший Чебурашка.
- Да какие тайны! Мы здесь всю тундру на карачках исползали, каждый комочек руками перещупали! – вскипел наш ботаник Валера Мальцев. – Знаем её до последней травинки без всяких устройств. Разводят тут формализм, понимаешь.
На некоторых людей иностранные слова действуют, как детонаторы. Диспетчер принадлежала как раз к этой категории.
- Если вы такие умные, так и ползите на карачках до самой базы, – злобно заурчала она. – Формализм, видите ли. Не формализм, а порядок. Привыкли летать, как хотят.
И заслонила своей тощей грудью выход на вертолётную площадку.
Нашруководитель Кашиф Камалетдинов попытался разрядить ситуацию. Он отодвинул Валеру в сторону и заглянул непреклонной в глаза:
- Девушка, красавица, вам сердиться не идёт. Посмотрите объективно: ведь эта штука везде с нами была – на Ямбурге, в Уренгое, на Ямале. Мы не шпионы какие-то, клянусь Аллахом. Тем более, через неё ничего увидеть нельзя, как ни старайся. Она сама показывает…
- Вот она и покажет, – победоносно парировала диспетчер.
- Что? – потерялся на миг Кашиф.
- Что надо! – не растерялась бдительная авиаторша.
- Кому?
- Кому надо! – торжествовала оппонентка.
- Красавица, мы на конференцию опаздываем. Иностранцы там ждут, американцы, норвеги, японцы, там, всякие. Международное дело, понимаешь. Придётся перед правительством отвечать, если что не так будет. Запишите нас на рейс, а мы вам в следующий раз из Надыма подарок привезём. У нас есть возможности. Что бы вы хотели?
- Я вам не девушка и не красавица, – раздражённо ответствовала хранительница небесных врат. – Правила надо соблюдать, а не разводить комплименты. С прибором не пропущу.
И отвернулась. Очень неприятное выражение былоу её спины. Непреклонное, как у амбарного замка. Было ясно: умрёт на посту, но не пропустит. В общем-то, можно было забросить эпидиаскоп куда-нибудь в сугроб и спокойно улететь. Но этот вариант уже опоздал – прибор был зафиксирован бдительным оком диспетчерши.
Кашиф обернулся ко мне и развёл руками. Потом развернулся и пошёл к двери, мы за ним, как утята за уткой.
Он решительно двинулся по направлению к финскому вахтовому комплексу:
- Пойду на радиостанцию, дозвонюсь до аэропорта. Начальник ей мозги вправит, – обронил он.
А в воздухе послышался рокот винтов улетавшего без нас вертолёта.
Мы, с другой стороны, особо не расстроились: до базы можно было добраться и по земле – вахтовкой. Долго, тряско, однако надёжно. Доберёмся до Ямбурга, там аэропорт. Надым в двадцати минутах лёту.
Бедой запахло, когда вмешались силы небесные.
Когда мы бросили вещи в номере, Кашиф поспешил на рацию, а мы с Валерой стали заваривать зелёный чай, к которому нас приобщил начальник.
Мы долго ожидали Кашифа, выдули весь чай и заварили новую порцию.
Наконец, начальник появился и молча плюхнулся на койку.
- Шайтан! – проинформировал он нас через несколько минут. – Связи нет – магнитная буря. Буран будет. Дорогу переметёт.
И в этом не было ничего удивительного. Атмосферные заварушки всегда сопровождаются бурей в эфире.
Но в этот момент известие было очень нежелательным для нас. Всё накрывалось медным тазом: свет юпитеров, вспышки фотоаппаратов, торжественное вступительное слово, общение с коллегами со всех континентов. У Валеры, скажем, был хороший знакомый – профессор ботаники из Анкориджа. Он довольно часто приезжал в Надым. Они с Валерой объяснялись в основном на латыни – названиями трав. И на этом растительном языке достигали полного взаимопонимания.
Я ждал встречи с Уолтером Йонкином, экологом из компании «Эссо», чьи две книжки я перевёл для нашего центра. Вместо этого нам светило унизительное положение опоздавших на собственную конференцию, жалкие и бесполезные ссылки на плохую погоду.
К вечеру, действительно, за окнами засвистело, запуржило. Всю ночь в холодном свете фонарей искрились за окном снежные спирали и параболы, и к утру дорогу нельзя уже было различить в окружающей среде.
Кашиф первым ощутил холод в номере. Потому что он раньше всех встал и пошёл умываться.
- Дубак, однако, – сообщил он с содроганием, выйдя из ванной.
Оказалось, что бродяга-буран порвал линию электропередач, и котельная встала. Хорошо, что на дворе был май. Окончательно мы не замёрзли, но и вылезать из-под одеял не хотелось.
В довершение этого вырубились плиты в столовой. Мощи резервного движка хватало только на пекарню. В буфете давали по буханке хлеба и банке тушёнки на двоих в сутки.
Ситуация была аховая. Поэтому Кашиф достал из чехла баян (он всегда брал его с собой в командировки) и растянул меха. «Вихри враждебные веют над нами…»
Слышимость в финском комплексе, между прочим, идеальная. Вахтовики за стеной пили брагу за здоровье далёких подруг и темпераментно нам подпевали. Подавали заявки – что ещё исполнить. Чувствуя поддержку аудитории, Кашиф вновь растягивал меха. А что ему оставалось делать?
Валера вспомнил историю в тему.
- Слушайте, мужики, – сказал он. – Бывает и хуже в жизни, да люди выкручиваются. Ещё не всё потеряно. Надо ждать и надеяться, как говорил граф Монте-Кристо.
У меня вот знакомый геолог возвращался «с поля» в Северном Казахстане, – продолжал Валера. – И вёз с собой в рюкзаке килограммов пятьдесят с лишним образцов – камни, значит, разные.
Добрался, значит, он до какого-то аэропорта районного значения, чтобы дальше следовать в Тюмень. В дороге поиздержался, билет купил на последние рубли. Но, видимо, отшибло у него память. Может быть, тяжёлый образец на голову поймал или просто одичал в экспедиции. Забыл, что «Аэрофлот» за багаж денежки берёт. А у него на оплату рюкзака с чемоданом ни копья не осталось. И его тормознули на полном ходу.
Билет ему получился бесполезный, как зайцу стоп-сигнал. Деньжат перехватить в чужом городе не у кого. Сел он на рюкзак и стал мучиться вечным вопросом: что делать? Но ничего путного из этого не вышло. Тут ещё, как соль ему на рану, проходит мимо дядя массой килограммов так на сто двадцать, с «дипломатиком» в руке и следует беспрепятственно через контроль.
Геолог сидит и горько себе думает: «Я вместе с моими образцами вешу меньше, чем этот дядя. Тем не менее, он летит, а я сижу».
Потом он ещё подумал, открыл по-быстрому чемоданчик (у него ещё чемоданчик был со всяким шмотьем: телогрейка, энцефалитка, бельишко какое-то, штаны запасные). И стал всё это добро на себя напяливать. Натянул – и давай образцы – пятьдесят с лишком кило! – рассовывать по карманам. Все поместилось! Положил пустой рюкзак в чемоданчик и пошёл на регистрацию. На него, конечно, посмотрели довольно дико, но ведь никому не запретишь одеваться так, как он хочет. Может быть, замёрз в июле месяце. Мало ли что. Лихорадку в экспедиции подхватил!
- Короче говоря, – закончил Валера свой сказ, – взвесили его чемоданчик, вес в пределах нормы оказался, и спокойно человек долетел до Тюмени.
- Идея хорошая, – пробормотал задумчиво Кашиф. И мы взялись разбирать эпидиаскоп. Решили детали рассовать по сумкам. А остов подбросить газовикам. У них рюкзаки большие.
Ночью буран стих, и утром мы пошли на вертолётку.
…В диспетчерской давешняя инквизиторша взяла наши паспорта и пошарила хищным глазом по сумкам. – А где ваш прибор?
- Оставили, – бодро отрапортовал Валера. – Потом ребята вахтовкой подвезут.
- Это вы напрасно, – посуровела она. – Как это оставили? У вас могут быть неприятности из-за этого. Вы обязаны его увезти с собой.
- О Боже! – вздохнул у меня за спиной Валера. – Опять за рыбу гроши.
Кашиф повернулся ко мне и, как в тот раз, опять развёл руками. Надо было видеть выражение его лица.
А совсем недалеко вертолёт размеренно и гулко молотил лопастями воздух.
Мы не сговариваясь расстегнули сумки и выложили перед вредной бабой детали злосчастного прибора. Она непонимающе смотрела на них несколько секунд, потом взгляд её упал на объектив – «рыбий глаз», который всё так же невинно и жалобно взирал на неё. И выражение её лица смягчилось.
Мы увидели нечто невероятное – улыбку на её сухих губах!
- Ладно, – молвила она. – Хватайте вещи и бегите на посадку. Про подарок не забудьте, когда прилетите в следующий раз!
Через несколько секунд я смотрел с высоты сквозь иллюминатор на жёлтые бульдозеры «Комацу», разгребающие заносы на дороге, и размышлял о том, что в авиации главная неприятность – это багаж.
К открытию конференции мы успели. А эпидиаскоп, от греха подальше, подарили соседней школе. Материалы же записали на видео и возили с тех пор с собой безобидную кассету. Нынче видаки у вахтовиков есть везде.
Летят утки
Бревенчатый дом, в котором помещалась редакция, стоял на сваях посреди болота. Хотя здесь была самая возвышенная точка посёлка, вечная мерзлота сводила на нет это преимущество. Стоило только летнему солнышку пригреть по-настоящему, как талая вода начинала сочиться прямо из земли. Поэтому болото всё лето не пересыхало.
От деревянной дороги, которая, как и все постройки в посёлке, опиралась на сваи, к входу в редакцию вели дощатые мостки. Нечего и говорить о том, что они тоже опирались на вбитые в грунт деревянные подпорки.
Второй месяц Виктор в одиночестве выпускал газету. Редактор, который с великим нетерпением ожидал его приезда, сразу же укатил в отпуск. А Виктору на прощанье дал ценный совет: «Если не будет хватать материала, работай с прессой».
Увидев на редакторском столе большие ножницы, Виктор понял смысл этих слов.
Он писал зарисовки о жителях этого небольшого заполярного посёлка, корреспонденции о «северном завозе». А ежели оставалась пустота на страницах, вырезал из газет статьи, посвящённые Ямалу, и отдавал в набор.
Самым придирчивым читателем его корреспонденций была Алина, бригадир типографии. Она до последней буковки прочитывала перед сдачей в набор всё, что выходило из-под его пера.
Виктор только усмехался, когда видел, как Алина, опершись на реал, внимательно изучает его творения. Ничего, время всё поставит на свои места.
Периодически типографские уединялись в бытовке, угощаясь строганиной из муксуна или лобарика – небольшого осетра. Случалась и нельма. И непременно Алина заходила в кабинет – приглашала принять участие в пиршестве. Он с удовольствием соглашался. Да кто бы отказался от чудесной северной рыбы, ломтики которой так и таяли на языке.
Кроме того, это была живая связь с народом. Они с Алиной иногда сидели рядом, и, когда их колени соприкасались под столом, Алина медленно поворачивала голову и молча смотрела на Виктора своими карими, чуть раскосыми глазами, как бы собираясь что-то сказать. Через несколько секунд отворачивалась, так и не произнеся ни слова. Чему быть, того не миновать, говорил себе по этому поводу Виктор. Эта игра его не на шутку забавляла.
Однажды у них случился настоящий скандал. Он отдал в набор материалы на вторую полосу и принялся колдовать над макетом второй страницы. Почти закончил его и пошёл в типографию – ещё раз пересчитать строки в своей статье. Подошёл к Алине, глянул – перед ней на реале лежала уже свёрстанная полоса. Алина, стало быть, обошлась без него.
Надо было ставить красотку на место, а то привыкнет своевольничать. Неуважение – вот что он увидел в её поступке.
- Что это вы, Алина, без макета верстаете? – строго спросил он. – По-моему, время у нас ещё есть, могли подождать, пока я дам макет.
Она повернула к нему то ли возмущённые, то ли смеющиеся глаза и с белозубой улыбкой возразила:
- Да если ждать, пока вы макет сделаете, то в типографии все мухи сдохнут!
- Мухам я приказать не могу, а вас прошу больше так не делать. Верстайте по макету. Чтобы не было между нами осложнений. Не забывайте, что редактор газеты руководит и типографией тоже. А я здесь исполняю обязанности редактора. Вот возьму и влеплю вам выговор за самоуправство, – сурово пригрозил он.
- Что-то вы грозный, как бык колхозный, – усмехнулась она в ответ. – Не успели приехать, а уже наказать обещаетесь. Надо уважать старых работников, потрудиться здесь лет десять, а потом выговорами разбрасываться.
- Не такая вы старая, наоборот, молодая и при этом симпатичная, – запустил Виктор писарский комплимент. – Но я на это не посмотрю. Выговора вам не миновать, если такое повторится. Наплачетесь тогда у меня.
Она поняла, что Виктор её поддразнивает, но сдержать себя уже не могла. Сверкнув очами, прокричала: «Вот уж этого не дождётесь!» С грохотом отодвинула от себя металлический поднос для перетаскивания набора и пошла к выходу, громко говоря в пространство: «Ишь, развоевался, редактор так называемый. Принцесс какой выискался! Верстала и буду верстать, как хочу.»
- Горючими слезами наплачетесь, – крикнул ей вслед Виктор, сдерживая улыбку.
С тех пор приглашения на строганину прекратились, и здороваться Алина стала сугубо официально, почти не разжимая губ.
А время то сжималось до предела в дни выпуска газеты, то растягивалось, как гармошка, после того, как он подписывал номер в свет. И он не знал, как это самое время потратить.
В середине августа зарядили мелкие дожди, тундра вокруг посёлка лежала рыжая, как лисья шкура, и чёрные стебли конского щавеля торчали из неё, словно остья.
Набухшие водой тучи висели над посёлком, едва не цепляясь за антенну радиостанции над маленьким зданием аэропорта. Низкое солнце било лучами в узкий промежуток между облаками и землёй, как прожектор, и буланые кони стучали копытами по мокрым тротуарам.
В редкие погожие дни Виктор посещал причал, на который месяц назад сошёл с борта теплохода. Неспешная Юмба текла вровень с берегами, широкий плёс резал глаза пронзительной осенней синевой. Рыжие дали были подёрнуты туманом, и Виктор чувствовал, что этот сентябрьский туман холодит ему сердце.
Была какая-то пустая суббота. Виктор сидел в редакционной бытовке и глазел в окно на уток. Редакционное болото, оказывается, было для них чем-то вроде сборного пункта. Перед отлётом на юг они сбивались здесь в стаю. Рано утром прилетали сюда из тундры и звучно плюхались в воду. Потом целый день суетились, ныряли, выныривали, деловито курсировали между зарослями осоки и прочей болотной зелени.
В конце концов, в Витьке проснулся охотничий азарт.
- Дробью бы разок пальнуть, сразу бы пятерых уложил, – сказал он как-то печатнику Валерке Янгасову. – Жаль, нельзя стрелять в посёлке. Да и ружья, правда, нет.
Печатник воспринял проблему серьёзно:
- Если тихо стрелять, то можно. А ружьё есть.
- Как это можно стрелять тихо? – удивился Виктор.
- Воздушка, – лаконично пояснил печатник.
- А возьмёт утку?
- Возьмёт, – заверил Валерка.
На следующий день он притащил завёрнутую в мешковину пневматическую винтовку и пригоршню пулек в бумажке.
Виктор с сомнением посмотрел на лёгкие пульки и сунул воздушку под матрац своей койки. Жил он тут же, в редакции.
По коридору простучали чьи-то шаги. В бытовку вошла Алина.
- Здравствуйте, а я вчера рыбу забыла, мне знакомый ненец принёс. Заберу вот…
Она открыла холодильник и достала объёмистый свёрток.
- Чайку? – галантно предложил Виктор.
Алина не стала чиниться и присела к столу. Он наполнил чашку.
- Ишь, сколько налетело, – показал он на уток за окном. – На шулюм одной хватило бы.
- Да, они по осени жирные, – отозвалась Алина. – Жаль, ружья нет. У меня муж охотник. Бывало, десятка два настреляет, сижу потом, тереблю, вся в пуху. Бывало, и соседям раздавали – столько приносил. Пух у них для подушек хороший… Я и сама стреляю неплохо. Он начальником уголовного розыска работает. Так мы с ним в лес, бывало, пойдём и давай из «Макарова» по шишкам палить. Я лучше его попадала, вот! Он всё удивлялся: «Ну, Алина, у тебя и глаз!»
- Так есть же ружье! – с восторгом воскликнул Виктор. Метнулся в свою комнату, принёс воздушку, переломил ствол, зарядил почти невесомой пулькой…
- Ну, Алина, покажи, как стреляют сибирячки.
Она не возразила, встала на стул, потом на стол, открыла форточку и выставила наружу тонкий ствол воздушки. Приложилась, прицелилась. Лёгкий хлопок растаял в тишине.
Одна из уток затрепыхалась, сделала несколько неловких взмахов крыльями и перелетела к крыльцу. Виктор выбежал, подхватил несчастную птицу, вернулся в бытовку, вытащил из-под шкафа топор и в момент оттяпал бедолаге голову. «Извини, уточка, – произнёс он вместо эпитафии, – не я это придумал».
Алина пододвинула ведро, ловкими, быстрыми пальцами ощипала птицу, выпотрошила, и через пять минут на столе лежала аккуратная тушка. А ещё через десять минут в кастрюле уже булькал шулюм.
- Ну, Алина, ты настоящая северянка, – восхитился Виктор. И, вспомнив, спросил:
- А где же тот лес, где вы по шишкам стреляли? Ведь тут грибы выше деревьев растут.
- Да это в Тарко-Сале. Там кедрачи высокие. Мы там раньше жили. Муж и сейчас там. А я здесь. Врозь, значит.
- Давно?
- Уж несколько лет.
- А я тоже расстался, – признался Виктор. И, почему-то проникшись к ней доверием, стал рассказывать непростую историю своих отношений со Светланой. Между ними вдруг протянулись невесомые ниточки взаимопонимания.
Так они сидели и разговаривали – двое потерпевших кораблекрушение в житейском море и вдруг обретших твёрдую почву под ногами. Они всё говорили и не хотели прерывать этот разговор. Не ведая, что где-то в Верховном департаменте человеческих судеб нити их жизней уже завязаны крепким узелком и скреплены большой сургучной печатью. На долгие годы.
Ночью, по лунной дороге
Тогда я только пришёл в «Рабочий Надыма», и меня сразу послали на Медвежье месторождение, где трест «Надымгазпромстрой» прочно увяз в строительстве жилого комплекса на седьмом промысле. Требовалась аналитическая корреспонденция.
Послали, как я понимаю, из чистого любопытства: что можно ещё сказать об этом? Потому что все сотрудники редакции уже затупили перья об эту тему. Кого же послать, если не новичка?
…Диспетчер газопромыслового управления быстро нашла попутный «ЗИЛок», и вскоре я уже держал путь к «несчастливой семёрке» (так я потом назвал свой материал).
Дорога блестела в лунном свете, как слюда, машина легко мчалась по пустой трассе, водитель молчал, я тоже. Но возникает между людьми чувство родства, когда едешь вот так – ночью, по пустой дороге, освещённой луной. И после очередного поворота водитель заметил:
- На этом вираже стоит только чуть расслабиться, и пойдёшь винтом в снег. У меня друг здесь в прошлом году перевернулся. Руль в руках не удержал – прямо выбросило его с дороги. Легко отделался, только два ребра сломал. Ага. А вроде дорога такая же, как и везде. Просто такое коварное место. Скользота…
Следующий поворот мы миновали без осложнений, и я для поддержания разговора спросил:
- По зимнику, поди, намного труднее ехать?
- Разные зимники бывают, – рассудительно ответил водитель. – Иной раз как переметёт трассу, так часами стоишь – ждёшь, когда передние пробьют занос. Бывает, руки на руль положишь и задремлешь. Потом очнёшься – тебе передний «стопами» уже давно сигналит: порядок, мол, поехали! Ты заднему продублируешь сигнал, и потихоньку опять вперёд. А бывает, по целине катишься, как по шоссе. Тут уж главное – держи связь с товарищами, следи, чтобы не укатиться к Богу в гости.
- Какэто «к Богу в гости»? – не понял я.
- Да так, – оживился он, очевидно выбрав из своего богатого северного опыта подходящий пример. – Шли мы как-то колонной на Ямбург. По целику. Ну, гладкая тундра, что тюменская бетонка. В декабре дело было. На Ямбург только-только первые караваны выходили. Километров сто двадцать от Надыма отъехали, не больше. Ещё светло было.
И тут такое кино. Смотрим – в стороне «КрАЗ» чернеется, ну за полкилометра, не больше. Начальник колонны меня с товарищем послал посмотреть, в чём дело.
Подъезжаем. Видим – «КрАЗ» уткнулся в снег передком так, что колёса совсем провалились. Причём вывернуты они вбок до отказа. Мы смотрели-смотрели – черт-те что, да и только. Ну, открываем дверцу – дух из кабины, как со спиртозавода.Аж мозги поплыли. И, что характерно, водитель на месте. Только голова у него засунута в руль – представляешь? Прямо в баранку засунута, да так, что она, то есть башка, где-то между ног у него оказалась. Сам он её назад выкрутить никак не сможет, даже трезвый. А он совсем готовый, куда ему… Всё-таки нас разглядел, мычит чего-то нечленораздельно.
Общую картину мы сразу поняли. Видно, шли они колонной на Ямбург, по пути хорошо «подогрелись» и разбрелись в разные стороны – кому какаябольше нравится. А этот кент почему-то здесь засел.
Ну, думаем, не может быть, чтобы у него водки не было. Сдвигаемсвободную сидушку в сторону, а там полностью укомплектованный ящик водки. Мы клиенту говорим:
- Поделись, паря!
У него голос прорезался, стал разборчиво говорить:
- Н-не могу, – бормочет. – Это ребятамна Ямбург.
- Хорошо, – отвечаем. – Тогда сиди дальше, а мы поехали.
Малый сразу пришёл в себя, хрипит:
- Ладно, п-поделюсь, только выручай скорее, мужики.
А вылезти ему из руля – бесполезное дело. Заклинило башку намертво.
Сначала мы с ним «поделились» – перегрузили пол-ящика к себе. А как же! За работу. Да и ему наука, чтобы в следующий раз не пил в рейсе.
Потом стали этого несчастного из руля выкручивать. Намучались с ним. Пришлось его задницу под самую крышу кабины поднимать, чтобы голову высвободить. Чуть ему уши не оторвали.
Наконец, распрямили его – он сидит, то уши трёт, то шею. Смотрит на нас, как пингвин – без всякого выражения. Оставили его очухиваться, а сами пошли посмотреть – куда это он передком въехал.
Оказывается, мужик напоролся на «сухой ручей». Был это сначала ручей нормальный, потом морозом его прихватило сверху, вода из-подо льда ушла, корка осталась, снежком её припорошило – чистая западня!
А когда этот друг сюда въехал – он же на хорошей скорости шёл! – передние колёса провалились, их и вывернуло вбок до отказа. Он клюнул бестолковкой в руль (а может, вообще спал на руле и ехал сонный), баранку крутануло, он так в ней и остался.
Это его счастье, что мы на него наехали. Иначе замёрз бы на хрен.
- Ну, и что дальше было?
- А что было… Мужик пришёл в себя от этого всего. Бы-ыстро протрезвел, когда сообразил, что с ним могло случиться. Мы его зацепили, выдернули, потом завели, показали, в какой сторонеЯмбург… Помахали рукой на прощанье и погнали своих стальных коней дальше. Церемониться нам с ним некогда было, времени в обрез…
- А водку? – спросил я не без тайного ехидства. – Тоже, наверное, оприходовали?
- Что ты! В рейсе ни в коем разе. Кому же жить надоело! Пример же перед глазами. Потом в Ямбурге с ребятамивтёрли… А вот и «семёрка», – показал он на бледные огни справа. – А вахтовый комплекс напротив.
Я поблагодарил, подхватил свою походную сумку и спрыгнул в глубокий снег на обочине дороги. На холме тускло светились огни. Я побрёл к ним по узкой тропке меж сугробов, повторяя фразу водителя: «Как только расслабишься, так и пойдёшь винтом в снег». Она вполне подходила к моей ситуации. Очень крутой жизненный вираж занёс меня на эту заполярную трассу.
Я оглянулся на пустынную дорогу. «ЗИЛок» давно уже скрылся из виду. Но я, тем не менее, поднял руку и пожелал водителю счастливого пути. Чтобы благополучно доехал он до места и удачно миновал все коварные повороты.
Оленьи бураны
На педсовет Виталий пришёл одним из последних. Протолкалсясреди выставленных колен к свободному месту в середине ряда и плюхнулся на сиденье. Заведующий учебной частью подводил итоги истекшей четверти, указывал на недостатки, скупо хвалил и рассказывал, к чему надо стремиться на следующем отрезке учебного года.
Речь завуча звучала монотонно, как жужжание не ко времени проснувшейся мухи. Виталий усмехнулся, представив, как одна из педагогических дам, сидящих на первом ряду кресел, вдруг поднимается с места, подходит к завучу и начинает стучать ему по лысине свернутым в трубочку субботним выпуском «Труда», приговаривая: «Ишь, разжужжался»…
Потом скосил глаз налево и рассмотрел сиреневую шёлковую блузку, а над ней – розовую щёчку, гладко зачёсанные назад тёмные волосы, носик, прямой, но не острый, хорошо очерченные полные губы, карий глаз и длинные ресницы… «Будем надеяться, что обратная сторона соответствует видимой», – сказал он себе.
Потом он услышал щелчок и увидел, как соседка открыла лакированную чёрную сумочку и вытащила из неё книжечку карманного формата.
Она неслышно раскрыла её и погрузилась в чтение. Виталий скосил глаз и прочитал на маленькой страничке:
К подруге взывая,
Трубит одинокий олень.
Должно быть, прекрасна сегодня
Долина Мано,
Где жёлтые хаги в цвету.
Девушка увлекается японской поэзией. Интересно.
Педсовет шёл своим чередом. На трибуне появился директор. «Моё выступление будет кратким, – обратился он к собравшимся. – Заканчивается март. Грядут оленьи бураны. Вы знаете, что это такое. Нет оснований думать, что этот год будет исключением. Так что прошу усилить ответственность, строже относиться к своим обязанностям. Я бы сказал, повысить бдительность. Очень прошу всех не забывать об этом…».
Когда совещание закончилось, Виталий догнал её в коридоре, осторожно, чтобы не показаться фамильярным, тронул за локоть и сказал:
- Извините, можно задать вам вопрос? Мы сидели рядом на совещании, если вы заметили.
Она остановилась и подняла на него спокойный взор:
- Я вас заметила. Задавайте ваш вопрос.
- Я недавно приехал с «земли» и не в курсе ваших местных заморочек. Что такое «оленьи бураны» и почему в связи с ними надо повысить бдительность?
- В апреле на Ямале дуют очень сильные ветры, – охотно пояснила она. – Их называют оленьими буранами, потому что в это время важенки приносят оленят. Именно в этот период у детей, которые живут в интернате, особенно у самых маленьких, обостряется тоска по дому. Их можно понять. Представьте себе – малышей вырывают из родного чума, в нём – отец и мать, братья и сестры, возле чума бегает эдейка – ручной оленёнок. Их грузят в вертолёт и увозят в незнакомый, чуждый для них мир. Потом-то они поймут, что это нужно им самим. Но сейчас это трагедия для маленького человека. И они бегут. Наверное, им кажется, что родительский чум находится где-то недалеко, стоит только выйти за околицу посёлка. А скорее, тут простой инстинкт. Если инстинктом можно назвать любовь к близким. Они просто бегут в тундру. Не разбирая направления, по бездорожью, в буран, мороз.
- Далеко они не убегают, конечно, – добавила она, предупреждая его следующий вопрос. – Поднимаются вертолёты, выходят в тундру спасатели на вездеходах и оленьих упряжках. Поэтому надо постоянно приглядывать за детишками. Я, например, утром прихожу в спальный корпус, после завтрака принимаю свой класс от воспитателя и веду в школу, а там по списку передаю ребят преподавателю. Вечером таким же образом отвожу их и сдаю воспитателю. Это очень серьёзно.
- Поня-а-тно, – протянул Виталий. – И всегда так… заканчивается?
- Подождите немного, сами увидите, – ответила она недовольным тоном.
Виталий понял, что эту тему лучше не затрагивать.
В гардеробе, он галантно подал ей шубку и пошёл рядом по заснеженным улицам посёлка.
- Можно вас маленько проводить?
Она внимательно посмотрела на него и медленно наклонила голову…
- Я случайно заглянул в вашу книжку. Японские стихи…
- Я взяла эту книгу в библиотеке из любопытства и сразу же в неё влюбилась, живо отозвалась она. Видимо, раньше не с кем ей было поделиться впечатлениями. – Поняла, что не могу с ней расстаться, сходила в книжный магазин, купила детективный роман с пистолетом и голой девицей на обложке и предложила обмен. Они охотно согласились и, по-моему, даже обрадовались. После этих стихов я стала интересоваться японской культурой. Хотите – покажу? – неожиданно спросила она, остановившись и взглянув на него в упор.
- Конечно, – заверил Виталий.
Они подошли к длинному, похожему на барак одноэтажному корпусу, выкрашенному в грязно-зелёный цвет. Прошли по тёмному коридору. Она отперла дверь и кивком пригласила внутрь. Размеры её комнатушки заставляли вспомнить фильм Стенли Кубрика «Спартак», а именно те кадры, где показано жилище гладиатора.
Узкая девическая кровать, простой стол, два стула и маленький сервантик в углу… Эту обстановку сурового минимализма немного разнообразили висящие на стенах длинная полоска из грубой ткани с колонкой иероглифов и настенный календарь с красивойяпонкой на фоне цветущей сакуры.
На полочке в серванте он заметил несколько маленьких статуэток. Монах с чашечкой для подаяний в руках. Самурай с двумя мечами за спиной. Женщина, склонившаяся в поклоне. Наконец, просто японец неясной социальной принадлежности…
- Это нэцке, – пояснила она. – В старину их употребляли для закрепления узлов на одежде. Они до пуговиц не додумались и употребляли вместо них шнурочки и эти штучки. Ну, что ещё вам показать?
- Что здесь написано? – спросил он, показав на полоску мешковины с иероглифами.
- Это изречения, отпугивающие злых духов, – пояснила она. – Размещаются над входом в жилище. Куплено в Москве, на «Горбушке». А вот ещё один оберег.
Она открыла сервант и достала крохотную фигурку воина.
- Страж дома, – пояснила она. – Видите, какое у него грозное выражение лица? Это одно из воплощений Будды. Триста лет назад жил в Японии странствующий монах по имени Энку. Он дал обет вырезать десять тысяч изваяний Будды и занимался этим всю жизнь. Для скорости он тачал их из дерева. Скончался бедняга где-то на девятой тысяче. Сейчас копии этих изваяний делают из нефрита, слоновой кости, чёрного дерева. Они очень популярны в Японии.
А это Каннон, богиня милосердия и сострадания. Её можно считать и богиней любви. – Она сняла с полки статуэтку, выточенную из молочно-зеленоватого оникса. – Ведь и у нас на Руси в старину любящая женщина говорила мужчине: «Жалею тебя».
- Вы сами богиня любви и воплощение Будды, – неожиданно для себя брякнул Виталий.
- Ой, не говорите пошлостей, – отмахнулась она и потянулась к полке, чтобы поставить безделушку на место. Её тело грациозно изогнулось, и Виталию показалось, что на какой-то неуловимый миг она застыла в ожидании.
Он с бьющимся сердцем обнял её сзади за плечи и шепнул на ухо: «Каннон…». Она не повернулась, а лишь откинула голову и прижалась щекой к его щеке.
«Ах, Каннон, – пробормотал он, отыскивая губами её губы. – Позвольте заметить вам, что ваше кимоно в данный момент не совсем уместно. Хорошо, что нынче у нас пуговицы, а не шнурочки». И расстегнул верхнюю пуговицу её сиреневой блузки. Она продолжала стоять спиной к нему и хранила молчание, пока он освобождал её от одежды. Только когда руки Виталия снимали с её тела последние покровы, хмыкнула иронически: «Трусики типа «последний оплот». И отбросила покрывало с постели.
Через несколько секунд Виталий последовал за ней, и под прохладной простынёй её жаркое тело обожгло его. Она обвилась вокруг него, как повилика вокруг подсолнуха. Под одеялом с неё слетела вся её педагогическая строгость. А в самый горячий момент она вдруг с неожиданной силой стиснула его руками и ногами и прошептала на ухо: «Родненький ты мой…».
Потом они пили ледяную водку и закусывали строганой нельмой и икрой муксуна… Эту снедь она извлекла из крохотного холодильника, которого он поначалу вообще не заметил. Разговаривали.
- Разреши задать пошлый вопрос: как тебя зовут?
Её глаза смеялись.
Виталий улыбнулся:
- Думаю, мои анкетные данные тебе давно известны. Не поверю, чтобы в нашем посёлке приезд нового мужика прошёл незамеченным!
- Так я же была в институте усовершенствования, когда ты приехал!
- Значит, подружки по телефону известили. Разве не так? – отмахнулся Виталий. – А вот тебя как зовут? В школе я тебя, в самом деле, не видел.
- Людмилой меня зовут. А тебя Виталием. Ты угадал, мне девчонки позвонили, что приехал новый англичанин.
- А ты по какой части? Японский преподаёшь?
- Нет, французский. Хотя мы и запоздали немножко с представлениями, но всё же хорошо, что знакомство состоялось, правда? Как тебе рыба?
- Нравится. И Каннон нравится.
- Которая?
- Живая больше.
- Ты, однако, много пьёшь для педагога.
- Ага. Я топлю в вине свою тоску по поводу несовершенства мира.
- Я тоже хочу утопить тоску…
Ночью Виталий проснулся от непонятной тревоги. На улице бесновался буран. Иной раз натиск ветра был так силён, что казалось: вот-вот дом сорвётся со свай и покатится по тундре, словно спичечный коробок. Людмила спала, прижавшись к его плечу. Он осторожно высвободил затекшую руку. Она проснулась от его движения.
- Не спишь?
- Тревожно как-то. Слышишь, какой на улице тарарам? Наверное, это оленьи бураны начались. Дом не развалится? Скрип какой-то слышу.
- Это Елене Григорьевне не спится, математичке. И её кавалеру. Нагоняют себе сон самым приятным способом.
- У вас здесь не общежитие, а прямо трамвай «Желание». Вон, и слева двусмысленно постукивает.
- А, это Катя, русичка. Тоже не одна. Все молодые, живые. Елене Григорьевне, вон, уже за пятьдесят, а ей тоже хочется. К ней водитель школьный ходит. Пожилой дядька, но приятный.
- И я к тебе буду ходить.
- Посмотрим…
- Мне здесь нравится… Хочешь, скажу двустишие? Эрос вновь меня мучит разымчивый, горько-сладостный, необоримый змей…
- Это ты стихи или на самом деле?
- Это Сафо. И на самом деле…
Она выпроводила его спозаранку:
- Иди к себе. Не хочу, чтобы нас видели рядом. Если утром вместе, значит, и ночь вместе, так говорят. А у нас в посёлке языки, что бритвы…
Он ушёл, а через час в его окно забарабанил завуч:
- Виталий Александрович, у вас второй язык французский? Надо подменить Людмилу Константиновну. У неё неприятности.
- А что такое? – спросил Виталий, чувствуя, что сердце у него куда-то проваливается.
- Большие неприятности, – повторил завуч, качая головой. – Сбежали детишки. Можете себе представить? Ну, эмоции потом. Идёмте, я вам тему урока скажу. Успеете ещё учебник полистать…
Когда он вошёл в учительскую, сразу увидел её. Людмила сидела возле окна, бледная, со сжатыми губами, и смотрела невидящими глазами куда-то в одну точку. Она не подала виду, что заметила его. Поднялась, надела шубку и вышла, пройдя мимо него, словно он был обыкновенной тумбочкой. Только бескровные губы слегка шевельнулись.
Все ждали сообщений о результатах поиска. После обеда в учительскую зашёл завуч и поведал, что четверых ребят нашли недалеко от посёлка, а пятого ещё ищут. К вечеру нашли и пятого. Замёрзшего. Людмилы в школе не было. Говорили, что её вызвали в прокуратуру.
Вечером он пришёл к ней. Людмила молча отворила дверь на его стук. Присела на кровать, смотрела, как Виталий снимает «аляску», вешает её на крючок. Он сел рядом, попытался привлечь к себе. Но она отстранилась:
- Не надо. Я не в том состоянии, чтобы позволять себе… Как подумаю об этих ребятишках… Бедные дети. И знаешь, о чём я ещё думаю? Если бы ты вчера не пришёл ко мне, этого бы не произошло. Так что не приходи больше. Пожалуйста.
Он встал, молча накинул куртку и вышел.
Через неделю он провожал её в аэропорту. Она сидела на диванчике, прижавшись к нему, и прятала лицо у него на груди, никого не стесняясь.
- Как бы там ни было, всё позади, – шепнул Виталий, гладя её по спине. – Всё будет хорошо, поверь.
Всю минувшую неделю они встречались только в школе. И лишь сегодня, в аэропорту, она позволила себе немного оттаять.
- Боже мой, Боже мой, – шептала она, как заведённая.
- Не надо, не трави душу. Прокурор ведь сказал, что ты ни в чём не виновата.
- Не в этом дело. Я все думаю о том, что мальчик мог остаться в живых. Это меня Бог наказал.
- Если бы он хотел тебя наказать, то погнал бы в тундру вместо этих детишек.
- Не кощунствуй. Я знаю, что мне воздалось за грех.
- Какой грех? Перед кем?
В этот момент послышался мерный рокот вертолёта. Дежурная торопливо прошла к выходу, за ней заторопились пассажиры. Виталий подхватил чемодан Людмилы, и они вышли на улицу. Буранутих, сияло солнце, вертолёт заходил на посадку, вздымая клубы снежной пыли.
…Возле борта она остановилась, подняла на него заплаканные глаза:
- Я позвоню. Может быть, вспомнишь свою Каннони захочешь навестить. Лангепас – это ведь недалеко.
- Конечно, – сказал он. – Ты только позвони сразу, не тяни…
Он неловко поцеловал её в щеку.
С грохотом задвинулась металлическая дверь. Всех попросили отойти от борта. Подняв голову, он следил глазами за вертолётом, плывущим в яркой синеве, словно рыба под зонтиком. «Да, – сказал он себе. – Каннон. До Лангепаса совсем недалеко. Должно быть, прекрасна сегодня долина Мано, где жёлтые хаги в цвету…».