Авторы/Кулишов Владимир

ЭТИ НЕЖНЫЕ КРЫЛЬЯ ЛЮБВИ

И увидел я жену, сидящую на звере багряном… И жена… держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее; и на челе ее написано имя: тайна…
Апокалипсис (17; 3—5)

1.
Верхняя Саксония, Блюменвальд,
ночь на 16 апреля 1945 года

Ночь. Туман. Башенные часы на ратуше гулко отметили час… Новые сутки. Луна прячется в густой пелене… Вздох тихий, почти беззвучный. Шуршание одежды, женский смех…
Желтая свеча на столе. На пол падает серый солдатский китель. Руки медленно и уверенно скользят по розовой коже. Длинные светлые волосы, словно струйки воды, нежно щекочут плечи. И запах, упоительный запах женского тела, способный свести с ума любого.
Хрипловатый шепот звучит в тишине:
— Два года я не видел женщин… То есть видел, конечно… А ты, ты…
Снова женский смешок. И хрипловатый голос продолжает:
— Ты такая… красивая…
Рука скользит по груди, и губы касаются кожи.
— Только всё время молчишь. Почему ты молчишь? Как тебя зовут? Меня — Шмидт. Эрик Шмидт. А тебя?
Нет ответа. Только руки скользят по коротким солдатским волосам, по натруженной спине и гладят, гладят… Солдат в неистовом желании снова припадает к женской груди, целует шею, подбородок. И вот его губы уже в полудюйме от ее губ… Горячее дыхание ласковым ветерком скользит по лицу. Они касаются друг друга. Сладострастный вздох вырывается из мужской груди. Не о том ли мечтает солдат в окопе? Не о том ли думает на марше? Не о том ли грезит во сне?
Какой вихрь кружится в голове! Наслаждение, блаженство…
Они падают на китель и, лаская друг друга, сплетаются в единый клубок. Жадные поцелуи становятся дольше. И вот уже, подчиняясь его ласковой воле, она откидывается и касается спиной холодного деревянного пола. Он торопливо расстегивает брюки и припадает к ней, снова лаская губами шею и плечи. Наслаждение накрывает его волной, он закрывает глаза и громко выдыхает, мычит, словно животное, испытывая неземное блаженство.
Минута, другая… А потом наступает тишина. Огонек свечи бешено мечется, словно часто бьется в груди сердце. Большое мужское тело оседает на пол возле серого кителя.

Ночь, туман, луна прячется в непроглядной мгле. От реки тянет сыростью… Солдат поежился.
— Ну что он там, скоро? Холодно же…
— Он сказал — полчаса, — ответил второй и затянулся. Лицо его осветил красный огонек сигареты.
— Да мы уже полтора часа здесь торчим, доннер веттер. Я пойду взгляну.
— Ты что, Ганс, пристрелит же!
— Плевать, не он — так русские прикончат. Тридцать километров до фронта! А я замерз, как собака.
И первый решительно зашагал к караулке.
— Ну, как знаешь…
Второй снова затянулся сигаретой и развернулся к мосту. Шаги первого гулко отдавались в ночи. Вот он остановился, покашлял, перекинул из-за спины на грудь автомат и решительно постучался в дверь. Ответа не было. Из караулки вообще не доносилось ни звука. Солдат постучал еще раз, потом замолотил в дверь изо всей силы и… Дверь отворилась сама. Тусклая желтая полоса света упала на землю. Солдат замер.
— Генрих!
— Что?
— Посмотри!..
Второй подбежал к двери.
— О, майн гот!..
Они пораженно уставились внутрь. Так прошло несколько секунд. Потом второй вдруг произнес:
— А эта… Где она?
— Не знаю. Зови-ка майора, парень.

* * *
Командир роты внешней охраны штурмбанфюрер фон Диц жестом остановил повозку. Ворота замка тяжело распахнулись. Лошадь всхрапнула. Грузовик в этом случае был бы предпочтительней, только весь бензин давным-давно слили для танков. И потому труп обершарфюрера Шмидта пришлось везти, позаимствовав повозку у какого-то бюргера из нижнего города.
Из ворот вышел человек в форме полковника. За ним — автоматчики внутренней охраны.
— Господин штандартенфюрер, согласно вашему приказу тело доставлено, — вскинул руку фон Диц.
— Хорошо, — штандартенфюрер подошел к повозке и приподнял кусок брезента. — Ох… — вырвалось у него.
В неверном свете луны труп был еще страшнее: иссохшее лицо сморщилось, руки судорожно скрючены, кожа больше походит на кору гигантского дерева. И темные провалы глаз — ссохшихся, страшных, неживых, но открытых…
Штандартенфюрер тряхнул головой и закрыл тело. Потом украдкой бросил взгляд во двор замка и повернулся к фон Дицу.
— Кто-нибудь еще его видел?
— Нет.
— Слава богу. Завозите.
Повозка тронулась. Управлял ею один из тех двоих, что нашли тело. Второй стоял позади фон Дица.
— Эти? — кивнул на них штандартенфюрер.
— Так точно: шарфюрер Гросс и рядовой Зингер.
— Их — в замок. А вы свободны, майор. И помните, об инциденте никто не должен знать. Это и в ваших интересах. Мост через Шпрее — стратегический. Что, если станет известно, чем занимается во время дежурства охрана?..
— Я понимаю, господин полковник, и благодарен вам.
— Рад, что понимаете. А в роте объясните, что солдат перевели во внутреннюю охрану. Ясно?
— Яволь, господин полковник.
Ворота закрылись за повозкой, автоматчики скрылись в небольшой двери, устроенной в правой створке ворот. Штандартенфюрер поежился и подошел к низким перилам старинного подъемного моста.
Замок Блюменвальд стоял на холме. Город под ним был сейчас как на ладони. Домики — что игрушки, черепичные крыши, кирпичные трубы. Торчит шпиль кирхи. Виден изгиб реки, вода, отражающая свет луны. Шпрее здесь уже, чем в Берлине. Глядя на всё это, штандартенфюрер неожиданно спросил:
— Вы не заметили, когда рассеялся туман?
— Не заметил, — ответил фон Диц. — Наверно, пока я вам звонил.
— Да, да, вероятно. И никого больше на мосту ни вы, ни ваши люди не видели?
— Нет, господин полковник.
— А женщина исчезла?
— Она могла уйти незамеченной, — не совсем уверенно произнес майор.
— В таком тумане — вполне, — штандартенфюрер повернулся к фон Дицу: — Последние дни русские мало бомбят, но много стреляют, скоро начнутся большие бои. Готовьтесь сражаться до последнего, господин штурмбанфюрер.
— Слушаюсь.
— Идите…
— Есть.
Штандартенфюрер закурил, глядя на удаляющегося строевым шагом штурмбанфюрера. Офицер лихо маршировал вдоль домов, словно был на параде. Прусак, решил полковник, или из Баварии, они там прирожденные солдафоны. Фон Диц скрылся за поворотом.
— Что вы стоите на таком холоде, господин комендант?
Штандартенфюрер повернулся. В проеме двери маячила фигура в черном эсэсовском мундире. В таких сейчас щеголяли штабисты, тыловики или гестаповцы. На фронте все СС давным-давно приучились к полевой форме. Под русскими пулями в черном — ты мишень…
— Курю, — коротко ответил штандартенфюрер.
Человек в черной форме тоже вышел на мост и приблизился к полковнику. От него веяло свежепринятой порцией шнапса.
— Я осмотрел тело и поговорил с этими болванами из охраны. Поздравляю вас, Артур, мы, кажется, сделали это! Приказ фюрера будет исполнен. Утром я и мои люди приступаем к заключительной части акции.
— Тебе не страшно, Фриц?
— Ты что? Мы поставим такие силы на службу Германии, что мир ахнет. И уж тогда война точно вернется в Москву и Париж. Но совсем другая война. Понимаешь? Наша война…
Штандартенфюрер секунду смотрел на человека в черном, а потом проговорил:
— А если ты выпустишь чудовище?
— Не будь дураком. Каждый танк, каждый самолет — чудовище. И что? Если чудовище служит родине и фюреру, это хорошее чудовище… К тому же у меня приказ фюрера.
Полковник покачал головой.
— Вы сумасшедшие, Фриц.
— Штандартенфюрер Вебер, — тон человека в черном резко изменился, — вы что-то имеете против приказов фюрера?
— Ни в коем случае, господин бригаденфюрер, — отчеканил, вытянувшись, полковник.
— Гляди у меня, Артур… Завтра обеспечишь все условия. Ясно?
— Так точно! — выпалил комендант в спину бригаденфюреру.

* * *
Фронт по Нейсе прикрывала 35-я дивизия СС. Ее штаб несколько недель находился в замке Блюменвальд. Потом переехал. Пришлось. И комендант встретил новых квартирантов — сверхсекретную особую команду «Фатерлянд». Они приехали в цивильной одежде на пяти «мерседесах», заняли главное здание замка — баронский дворец, приволокли целый ворох каких-то очень старых книг и с десяток металлических ящиков, больше похожих на сейфы. Хорошо, что в роте внутренней охраны люди попались бывалые. Многие после ранений на фронте, кое-кто даже из охраны концлагерей. Они не стали глазеть на прибывших. Чего пялиться? Приехали какие-нибудь умники из какой-то академии…
Но на следующий день «умники из академии» как один вырядились в черную форму с большими петлицами. Ниже оберштурмбанфюрера (подполковника СС) никого не было. А командовал ими бригаденфюрер (генерал). И если бы на этом конец! Наутро первым делом «умники» велели вытащить всё из замковой часовни. За процессом наблюдал их командир лично. Потом взорвали шпиль часовни с распятием, а саму часовню и всю землю вокруг нее полили какой-то дрянью, смахивавшей по запаху на помои и мочу. Старые слуги, жившие в замке, — повара, лакеи, горничные — тут же попросили об увольнении. А некоторые и просить не стали, исчезли, и всё.
Ночью того же дня «умники» привезли в замок несколько пленных и заключенных из лагерей, в том числе и женщин. Охране приказали снять внутренние посты и строго-настрого воспретили появляться возле баронского дворца. Почти до самого утра там горел свет, и кое-кто из солдат уверял, что слышал пение или вой… Пленных и заключенных больше никто не видел. Впрочем, и сами «умники» во дворе больше не показывались. Только их командир в своей генеральской форме то и дело врывался к коменданту и отдавал странные приказы. Привести несколько живых козлов с ближайшей фермы. Доставить тисовых дров. Один раз даже приказал привезти живых лягушек. И Вебер добросовестно всё исполнял.
Через неделю во дворце произошло нечто. И хотя из окон верхнего этажа несколько часов валил странный коричневый дым, «умники» ничего не тушили. Будто это был не пожар. Но к вечеру из дворца вынесли несколько завернутых в брезент тел, оттащили на задний двор, облили бензином и подожгли. Никто из охраны не отважился спросить, своих они жгли или тех, пленных.
Так прошла неделя. К концу ее несколько солдат подали штандартенфюреру Веберу рапорты с просьбой о переводе их в роту фон Дица. Взамен пришлось перевести несколько человек оттуда. Бригаденфюрер сам просмотрел личные дела и отобрал тех, кто служил в Варшавском гетто, Треблинке, Майданеке, Освенциме и других лагерях. Им доверили внутреннюю охрану дворца.
На второй день после этого один из эсэсовцев застрелился. А бригаденфюрер нажрался шнапса и завалился в кабинет к коменданту.
Он был пьян в доску и пил еще, прямо из бутылки, не закусывая. Для начала представился: бригаденфюрер Фридрих Мойзель. Раньше он ни разу своего имени не называл. Потом бригаденфюрер понес какую-то околесицу о воззвании фюрера, которого еще нет. И о том, что высшие силы дремлют и потому русские наступают. Но стоит только разбудить кого надо, и тогда…
— Что, не веришь? — Мойзель навис над комендантом, упираясь руками в стол и заметно покачиваясь. — А я выполню приказ, я разбужу эти силы… Или ты думаешь, «Аннанербе» шутит?
— «Аннанербе»? — переспросил Вебер. — Но…
— Тс-с-с… — приложил Мойзель палец к губам.
— Чего ж вы там собрались разбудить?
— Верь нам. Германия будет владеть миром. Скоро фюрер обратится к нам и скажет, что мы ожидали удар. Но противника встретит сильный фронт, колоссальная сила нашей артиллерии. Наши потери восполнятся бесчисленным количеством новых соединений, совершенно новых! И Берлин останется немецким! — с этими словами Мойзель плюхнулся на кожаный диван, стоявший в кабинете Вебера, и развалился на нем, снова глотнув из бутылки. — И мы дадим ему эти соединения, мы разбудим древние силы. И тогда посмотрим, кто победит…
Закончив тираду, генерал засопел и закрыл глаза. Еще несколько минут он бормотал что-то про силы, про фюрера, про «Аннанербе».
Вебер полез к себе в стол, где давно уже стояла бутылка самодельного солдатского пойла. Он несколько раз слышал о секретной службе СС «Аннанербе». И слышал такое, что встречаться с ее сотрудниками не хотелось. Говорили, что «Аннанербе» занимается оккультизмом, изучает тысячу ликов смерти и тому подобное.
Наутро Мойзель протрезвел и пропал во дворце. Но к вечеру снова явился пьяный. Явился и включил радиоприемник. Из динамика раздался знакомый голос фюрера: «Мы предвидели этот удар и противопоставили сильный фронт. Противника встречает колоссальная сила артиллерии. Наши потери в пехоте пополняются бесчисленным количеством новых соединений, которые укрепляют фронт. Берлин останется немецким!..»
Когда речь смолкла, Вебер сидел бледный, а Мойзель налил коменданту стакан шнапса.
— За великую Германию, полковник, — и подмигнул.
Это было два дня назад, четырнадцатого апреля. А утром шестнадцатого…

* * *
Грохот разбудил Вебера около шести. Русские бомбили нижний город. Самолеты шли высоко в светлеющем небе. И черные капли бомб отрывались от них каждую секунду. В нижнем городе горели дома, кожевенная фабрика. Рушились стены, по мосту бежали десятки людей. Несколько зенитных пулеметов плевались огнем.
Натягивая на ходу китель, Вебер выскочил на стену замка, на одну из площадок, где стояло зенитное орудие. Прислуга уже суетилась возле него. Но командир расчета медлил, глядя не в небо, а на реку.
— Чего глазеете, шарфюрер?
— Мост не трогают, господи полковник.
Штандартенфюрер посмотрел вниз. Точно. Бомбы аккуратно размалывали постройки на окраине и фабрику. Но ложились в паре сотен метров от моста, не ближе. Потому гражданские почти без проблем переходили на эту сторону, если не учитывать панику…
— Что ж, значит, русские будут наступать?
— Точно, — кивнул командир зенитчиков, — а может, уже наступают. И рассчитывают пройти по нашему мосту.
— Я доложу в штаб, — Вебер повернулся и пошел по стене, однако, сделав несколько шагов, приостановился: — А вы стреляйте, сбейте хоть один!
— Идут высоко, не сумеем, — шарфюрер пожал плечами. — Когда сюда придут русские танки, снаряды нам понадобятся.
— Тьфу… — и Вебер скрылся в башне.
Через минуту он звонил по инстанции из своего кабинета.
Разговор с начальством был короткий и глупый. Генерал сказал, что фронт русские не прорвут, но пообещал прислать роту фольксштурма. Чем окончательно добил Вебера. Если русские будут форсировать Шпрее здесь, то на хрена ему рота ополченцев, которые карабина держать не умеют?
Бросив трубку, штандартенфюрер сел и обхватил голову руками. Настроение было препоганым. И тут отворилась дверь, на пороге стоял Мойзель.
— Музыка! — кивнул он на окно, из которого доносился грохот разрывов.
— Они не трогают мост и замок. По мосту пойдут танки, а в замке будет красный штаб.
— Пораженцев фюрер приказывает расстреливать.
— Пожалуйста, рад буду не видеть русских в Блюменвальде.
— Хватит дерьма! Ты же офицер! Мы приступаем. Эта бомбежка говорит мне, что надо поторапливаться. Выставь усиленные посты и сделай всё возможное для обороны города. И к нам не соваться.
— Слушаюсь, господин генерал…
— Так-то лучше, — Мойзель вышел.
Это был их последний разговор.
После того, как бомбежка кончилась, Вебер усилил посты. Приказал фон Дицу занять оборону, приказал снять зенитки с позиций и поставить на прямую наводку, чтобы встретить русские танки. Было уже восемь утра, когда из замка вывозили последнюю пушку. Вебер стоял и курил на мосту. К нему подошел тот самый командир расчета, шарфюрер Фишер.
— Слышите? — спросил он.
— Что? — спросил полковник.
— Канонада. Русская артиллерия. Скоро они будут здесь.
— И мы будем драться до конца.
— Да уж, до конца…
И шарфюрер зашагал вслед за своим орудием.
В первом часу дня с востока к Блюменвальду откатились два потрепанных пехотных батальона с тремя пушками и одним «тигром». В «тигре» сидел оберштурмбанфюрер, командир полка. Танк вошел в город и остановился перед мостом. Вебер подбежал к нему. Оберштурмбанфюрер вылез и не сел, а буквально повалился на землю перед гусеницами танка.
— Комендант? — спросил он, подняв глаза на Вебера.
— Да.
— Хреново, комендант. Связи со штабом дивизии не имею. Один мой батальон окружен. Русские совсем спятили, лезут вперед, как… У вас есть хоть какие-то укрепления? Или только то, что я видел?
— Только то…
Из танка высунулся солдат.
— Берлин, господин оберштурмбанфюрер.
— Что там?
— Рейхсминистр Геббельс приказывает не делать ни шагу назад!
Оберштурмбанфюрер поморщился.
— Вызывай лучше штаб дивизии.
— Слушаюсь.
И танкист скрылся в люке.
— Где русские? — спросил комендант Вебер у оберштурмбанфюрера.
— Через час будут здесь, мы занимаем оборону. Мост надо бы взорвать.
— У меня приказ сохранить мост.
— Слушай, полковник, может сразу сдадимся?
— Хорошо. Но не раньше, чем я увижу первый русский танк.
— Ну-ну, — ухмыльнулся оберштурмбанфюрер.
Первый русский танк появился перед Блюменвальдом ровно через сорок семь минут. И тут же на ходу открыл огонь.
В это время Вебер был уже на башне замка. Здесь же находился и командир отступившего полка. Его звали Штрауб. Он угрюмо смотрел, как русские разворачивали строй для атаки. Тридцать танков, пехота на броне, самоходки. Да еще штурмовики, которые появились в небе вскоре после танков. Сейчас они обрабатывали позиции полка.
— Может быть, стоило занять оборону по реке? — спросил Вебер.
— Лучше плохо подготовленный рубеж, чем никакого, — отозвался Штрауб. — На берегу они давно бы разбомбили все мои пушки.
— Вас вызывает генерал фон Гершен, — доложил связист, сидевший с полевым телефоном. Рядом сидел другой, с рацией.
— Наконец-то! — Штрауб приложил трубку к уху. — Я слушаю, господин группенфюрер…
Трубку он положил через несколько секунд.
— Держаться, ни шагу назад… А всё будет как в 41-м, под Москвой. Гудериан при мне разговаривал с фюрером по телефону. И тоже обещал ни шагу назад. А потом положил трубку и сказал, что такой приказ выполнить невозможно.
— Что же вы решили, оберштурмбанфюрер?
— Я солдат, — отрезал Штрауб.
Штурмовики сделали еще круг и улетели. Русские пошли в атаку. Серо-зеленые бронированные жуки, плюясь огнем, быстро приближались к окраине, вдоль которой в траншее сидели эсэсовцы. Угловатые самоходки встали поодаль и в упор расстреливали нижний город, где и так почти не осталось целых домов.
Штрауб вернулся к краю стены.
— Господин полковник, вы бы приказали уже взорвать этот поганый мост.
— Может быть, отобьемся, — сказал комендант.
— Не понимаю, как вы стали полковником, — выдохнул Штрауб и поднял бинокль.
— Что это за танки? Я таких раньше не видел.
— Какая разница? — прошипел командир полка, затем протянул руку к связисту: — Рацию… — Тот подал наушники и микрофон. — Я Нахтигаль! Песню, песню!
Стволы трех противотанковых пушек и четырех зенитных орудий разом выплюнули оранжевые язычки и подернулись дымком. Неплохо замаскированные, до этого они были почти не видны, и русские танки неосторожно повернулись к ним боком. Как и говорил Штрауб, они рвались прежде всего к мосту.
Крайний русский танк вспыхнул. Еще один потерял гусеницу и стал… Пехотинцы попрыгали с него и залегли, стреляя из автоматов. Вебер пригляделся, подстраивая бинокль.
— Странная форма, — сказал Вебер.
— Поляки, — отозвался Штрауб.
— Поляки?
— Русские формируют из них целые дивизии. Поляки очень любят нас… За генерал-губернаторство…
Вебер секунду смотрел на Штрауба, затем перевел взгляд на поле. Десяток русских танков повернули в сторону батареи. Остальные упорно катили к мосту. И вот первый, перевалившись через окопы пехоты, въехал на улицу Блюменвальда. В него полетели гранаты. Танк огрызнулся очередями из пулеметов. Один пулемет у него был в башне сзади. Вебер увидел, как, скошенный очередью, в окоп повалился солдат с фаустпатроном.
Танк покатил по улице. Штандартенфюрер удивленно посмотрел на командира полка:
— Они прорываются!
— Да ну?! — огрызнулся тот.
Вебер бросился к телефону.
— Алло, Диц! Взрывайте немедленно!
Танк уже преодолел половину расстояния до моста. Дернулось и выплюнуло снаряд его орудие. Караулку у моста разнесло в щепки. Навстречу двинулся «тигр». Он выполз из-за стены полуразбитого дома и выстрелил. Снаряд высек сноп искр на округлой башне русского танка и ушел рикошетом вверх. Русский танк стал поворачивать башню. «Тигр» выстрелил снова. На этот раз из борта «русского» повалил дым. Но он не остановился, а напротив, прибавил ходу в сторону «тигра».
— Зверь! Уходи, уходи! — закричал Штрауб в микрофон рации.
Ответом было что-то непонятное, тонувшее в шипении помех.
«Тигр» выстрелил в третий раз. Пушка «русского» неуклюже задралась и уставилась в небо. «Тигр», качнувшись, дал задний ход, но поздно. Русский танк, разогнавшись, врезался в него и начал толкать, вышвыривая из-под гусениц комья земли и камни мостовой.
— О, майн гот, — прошептал Вебер.
Сцепившиеся танки медленно приближались к набережной реки. «Тигр», казалось, упирался, но «русский» всеми силами толкал его вперед. Вот они съехали с набережной, по откосу скатились к Шпрее, и «русский» по башню, а немецкий с головой скрылись в воде.
Вебер смотрел на них не отрываясь, и окрик Штрауба прозвучал для него как гром с ясного неба.
— Мост! Почему не взорван!
— А? Сейчас, — штандартенфюрер схватился за телефон: — Алло! Диц, Диц! — и опустил трубку. — Связи нет.
— Доннер веттер, тыловые ублюдки, — выругался командир полка.
Вебер сокрушенно посмотрел на мост. Уже второй русский танк приближался к нему. На броне танка сидели пехотинцы. Дальше, за его кормой, двигались еще две машины. А на краю нижнего города вовсю шла перестрелка с наступающей пехотой. Часть эсэсовцев оставила окопы и засела в полуразрушенных домах. Пушки на правом фланге почти все молчали. По позициям батарей шел русский танк, давя одно орудие за другим.
Штрауб угрюмо глядел прямо перед собой. В небе снова появились русские самолеты. Танк с красной звездой на башне въехал на мост. И тут на мосту рвануло. Танк встал и словно даже попятился, немного не доехав до того пролета, который был взорван. Семиметровая брешь отделяла теперь один край моста от другого.
— Наконец-то… Полковник, — Штрауб повернулся к Веберу, — у вас тут есть что эвакуировать? Я видел «мерседесы» во дворе.
— Спецкоманда СС.
— Вот-вот, — оберштурмбанфюрер кивнул на мост: — Подрыв задержит русских на полчаса. Вы успеете увести вашу спецкоманду.
— Вы считаете, что мы не удержим город?
— Весь мой полк там. Он будет драться в окружении. Я знаю моих людей. Но русские пробились к мосту, а значит, пройдут и сюда. На этом берегу сдержать их мне нечем. Или у вас есть в запасе лишний батальон?
— Я не хочу просто убегать, — заговорил штандартенфюрер. — Должна подойти рота фольксштурма. Есть рота внутренней охраны замка, наконец.
— Сколько в ней человек?
— Пятьдесят.
— Уберите хотя бы этих «спецов», полковник.
— Хорошо.
Приказав командиру роты внутренней охраны занять оборону напротив моста, Вебер направился к баронскому дворцу. За стенами замка грохотало, бой продолжался. На секунду приостановившись перед дверями, штандартенфюрер прислушался к грохоту, различая шепелявые очереди немецких автоматов, вздохнул и взбежал по ступенькам портала.
Несмотря на полдень, внутри царила полутьма. Никаких звуков, если исключить шум близкого боя. Мягкий ковер на полу гасил даже стук каблуков. Вебер огляделся. Никого. Странно, ведь в команде «Фатерлянд» работало десять человек. Неужели им наплевать на взрывы и выстрелы?
— Господин бригаденфюрер! — громко позвал, почти крикнул Вебер.
Тишина, даже эха нет.
Вебер направился к лестнице на второй этаж. Ее тоже зачем-то застлали ковровой дорожкой. Видимо, «умники» не выносят громких звуков. Но почему тогда им не мешает шум боя? Вот и второй этаж. Анфилада комнат уходит вправо и влево. Окна занавешены. Кроме ковров, на полу даже солдатские одеяла и матрацы. Та же полутьма, что и на первом этаже, и та же глухая тишина.
— Господин бригаденфюрер! — снова громко произнес штандартенфюрер.
И вновь никакого ответа не последовало.
Вебер внутренне выругался. Кроме Мойзеля, он никого не знал по имени в секретной команде.
— Господа, вы слышите меня?
Молчание. Пожав плечами, Вебер поднялся еще на этаж.
— Господа! Господин бригаденфюрер! — прокричал он и закашлялся.
Странный сладковато-соленый запах ударил в нос. Что-то знакомое было в этом запахе, что-то, от чего всё тело вдруг напряглось. Полковник почувствовал страстное возбуждение, словно оказался подле… Да, подле женщины, жаждущей любви!
От неожиданности он отступил на шаг и чуть не свалился с лестницы. Запах тут же пропал, и возбуждение прошло. Вебер тряхнул головой, вытащил из кармана носовой платок и, прижав его к носу, двинулся дальше.
Так возбуждающий запах чувствовался гораздо меньше. И всё же голова кружилась, под ложечкой посасывало, а член напрягся, уперся в брюки, и от этого неудобно было идти. Хотелось сорвать с себя одежду и прижаться… К кому? Вокруг ни души. Вебер снова встряхнул головой. Наваждение отступило. Он пошел вперед, стараясь вдыхать пореже.
Пройдя через две или три комнаты, штандартенфюрер толкнул дверь четвертой, вошел и замер в шаге от порога.
Большой зал когда-то служил хозяевам замка столовой. Это из его окон неделю назад валил коричневый дым. Потолок и сейчас был весь в копоти, сквозь которую еле проглядывала роспись. На окнах висели тяжелые шторы, почти не пропускающие дневного света. Вместо него зал освещали странные желтоватые шары, лежащие на массивных позолоченных подставках высотой метра полтора каждая. Всего шаров было пять. И от каждого исходили струйки сизоватого дыма, похожего на табачный.
Канделябры с шарами стояли на лучах огромной, нарисованной на полу и вписанной в круг пятиконечной звезды. Хотя нет, похоже, звезду не нарисовали, а выжгли на дубовом паркете. В центре находился пятиугольный столик, точно сорентированный каждым из своих углов на луч звезды. На столике лежало голое человеческое тело. Оно было бледным и безжизненным. Руки и ноги бессильно свисали и чуть-чуть не доставали до пола. Голова запрокинулась и тоже повисла. Тело лежало на спине, и Вебер мог видеть, что у него напрочь отсутствуют гениталии. Тело не было ни мужским, ни женским. Но дурманящий запах исходил именно от него.
За границей круга стояли мягкие диваны. На них в черной эсэсовской форме замерли мумии, ровно шесть. Такие же точно, как обершарфюрер Шмидт, которого ночью привез в замок штурмбанфюрер фон Диц. Мумии полулежали, у всех были сняты штаны и кальсоны. И единое выражение застыло на иссохших лицах. Они словно улыбались, обнажая желтовато-белые зубы.
Еще одна мумия сидела в стороне, за столом, с толстой книгой в руках. Старинный переплет отливал золотом. На столе, по углам и в центре, лежали четыре козьих и четыре человеческих черепа. И то, от чего тошнота подступила к горлу полковника, — высушенные мужские детородные члены. Тоже четыре. А на самой крышке стола белели вычерченные мелом какие-то знаки — не то руны, не то иероглифы.
В отличие от других, мумия за столом была полностью одета. По дубовым листьям, поблескивающим в петлицах, Вебер признал мундир бригаденфюрера. Череп его был словно выжжен изнутри. Будто огонь, вспыхнув в мозгу, вдруг вырвался наружу сквозь глазницы, ноздри и рот.
Голова у полковника закружилась. Он пошатнулся, пытаясь сохранить равновесие, ухватился за спинку ближайшего дивана и все-таки упал. Труп, развалившийся на диване, с глухим деревянным стуком брякнулся об пол и повалил ближайший канделябр. Светящийся шар коснулся паркета и наполовину провалился в него, как в песок. От паркета пошел дым.
Тело на пятиугольном столике в центре зала вдруг дернулось и село. Вебер увидел лицо. Округлое, с заостренным подбородком, маленьким ртом и большими темными глазами. Секунду Вебер смотрел в эти черные, как сама тьма, глаза и никак не мог оторваться. Они притягивали, они манили, они звали подойти, дотронуться до нежной кожи. Да еще этот запах! Любить, любить — стонало всё тело. Вебер задрожал от возбуждения, дыхание его сделалось неровным. Руки сами потянулись к пуговицам на брюках…
Грохот взрыва заставил его остановиться. Снаряд упал, видимо, во дворе. В окнах вылетели стекла, и толстые занавеси разом упали на пол. Солнечный свет ринулся внутрь зала. Порыв ветра освежил воздух. Наваждение пропало. Тело на столе зашипело под лучами солнца и… расправило огромные перепончатые крылья…
Под напором свежего воздуха тлевший под шаром паркет вспыхнул. Языки огня побежали по нему, словно пол был облит бензином. Вебер, судорожно перебирая руками и ногами, пополз назад. Пламя метнулось к столику и окутало бесполого человека. Тот вскочил и оскалился.
Вебер добрался до двери и встал, цепляясь за косяк. Мельком обернулся, чтобы посмотреть на тело. Оно горело. Языки пламени, как живые, вились вокруг рук, туловища и ног и тонкими струями уходили к потолку. Гигантские крылья съеживались на глазах, как жухлые листья, а сама фигура начала оплывать, словно плавилась, а не горела. Плоть тягучими каплями падала на пол.
Голова полковника кружилась. Не помня себя, он еле добрался до лестницы, закашлявшись, запнулся обо что-то мягкое и покатился по ступеням вниз…

2.
Силезия, западнее Бреслау,
двумя месяцами ранее

Танк замер на окраине села.
— Никита, карту, — произнес капитан.
Башенный стрелок сунул ему планшет.
— Название села видишь?
— Нет.
— Куда ж нас опять занесло?
За первым остановились и остальные танки роты.
— Люков не открывать! — не отрываясь от карты, заговорил в рацию капитан. — Первый взвод, быстро развернуться направо. Второй — обойдите деревню с юга, вдоль поля. И не хрена зевать — берегитесь фаустников!
— Есть, товарищ капитан, — отозвался шлемофон голосами взводных.
Танки сошли с дороги. Ротный глянул в триплекс. Четыре машины первого взвода одна за другой проплыли мимо. Побитые, посеченные осколками. На «девятке» копоть — когда танк загорелся, ребята ватниками сбили огонь. У «десятки» — дыра в борту. И как не рванули снаряды! А вот стрелка-радиста убило. Недели две уже из боя не вылезали. Нормально не спали, нормально не ели. Правда, это уже Силезия. Потом — Саксония и Берлин.
Ротный снова сверился с картой. Бригада должна была идти севернее Бреслау, к переправам. Но немцы там понатыкали столько батарей, что хоть сам сразу застрелись. В бою рота осталась без десанта. Чтобы не выбили все танки, капитан повел их правее. И рота прошла вперед как по маслу. Правее у фрицев ни пушек, ни пехоты не имелось. Но и ориентиров тоже никаких. Пройти-то танки прошли, но куда? Хоть бы название деревни знать — было бы о чем в бригаду доложить. А то полковник там, поди, уже весь на мат изошел.
— Ну, что молчишь, командир, — прозвучало в наушниках. Это Гаршин, замполит.
— Думаю, комиссар.
— А чего думать? Мы взяли севернее и прошли километров семь, так?
— Так.
— Похоже, это Бёрштейн. Значит, надо идти на юг, во фланг фрицам, а там разберемся.
— Всё-то у тебя просто, замполит. Куда идти, где дорога?
— Найдем.
— Да уж, мы найдем… заботы на свой зад.
Ротный снова уперся в карту. Судя по ней, населенный пункт действительно должен быть Бёрштейном. Но рядом с ним на карте обозначены лес и шоссе. Ротный открыл люк и осторожно высунулся из башни. Лес в наличии, но никакого шоссе — холмы да кустарник. И дома стоят.
— Дерюгин, слышишь меня? — ротный снова взялся за рацию, вызывая командира второго взвода, шедшего в обход деревни. — Шоссе видишь?
— Нет, — отозвался взводный. — Дорога-грунтовка идет на север. Э-э… Саныч, похоже, тут чего-то ползает.
— Что именно?
— Колонна примерно километрах в трех. Идет с севера прямо на нас.
— Состав…
— Вижу четыре «пантеры», броневик, легковой «опель», бортовые две… Нет, четыре. О, и два «фердинанда» замыкают. Похоже, штаб какой-то драпает. Может, врежем, а? — в последней фразе сквозила простодушная мальчишеская надежда. — Заодно пленных возьмем, узнаем, где мы…
— Леша, у тебя сколько снарядов?
— По пяти на пушку.
— Лосев, а у тебя?
— Так же, товарищ командир, — отозвался второй взводный.
— Арьергард?
— У меня полбоекомплекта, товарищ капитан, — сказал командир третьего взвода, лейтенант Васнецов.
— Понял, Дерюгин? Так что сиди и не высовывайся. Слушать всем: колонну противника просто расстреляем из засады. Третий взвод, занять позицию справа от дороги. Первый — слева. Второй взвод, оттянуться за дома. Огня не открывать без моей команды. Усвоили?
— Так точно, — почти хором ответили офицеры.
Танки пришли в движение. Часть укрылась за домами, часть — за деревьями. Машина ротного въехала задом в кусты. Башенный стрелок Никита проверил сектор обстрела и посмотрел снизу на командира, задрав голову:
— Порядок, товарищ капитан.
— Порядок — это хорошо, — буркнул ротный, выбираясь на башню с биноклем.
Крыши домов загораживали от него другую сторону села. Он не видел ни танков Дерюгина, ни дороги. Только пыль над проселком. Должно быть, поднятая немецкой колонной.
— Дерюгин, как там фрицы?
— Идут, — ответил лейтенант.
— Я их не вижу. Докладывай постоянно.
— Есть. Осталось километра полтора, отчетливо вижу в бинокль. А, черт…
— Что?
— Мотоциклисты, разведка, понимаешь. В ста метрах на дороге, как из-под земли вынырнули!
— Не суетись, пропусти.
— Заметили, гады. Наподдать?
— Не спеши. Что делают?
— Развернулись и сматываются. Товарищ капитан, колонна разворачивает строй. Машины — назад, танки — вперед.
— Далеко они?
— Примерно восемьсот метров.
— Далеко. Не торопись, пусть подойдут. — Ротный нырнул в башню. Засады не получилось. Он захлопнул над собой люк. — Выдвигаемся! Первый взвод — обходите село слева, третий — справа. Васнецов, сразу в бой не лезь, выйдешь им во фланг и бей наверняка, понял?
— Есть…
— Вперед!
Машины рванулись с места. Покачиваясь на мелких рытвинах, они быстро обошли село. На полпути капитан услышал грохот. Начался бой.
Когда его машина выскочила из-за домов, немцы были уже рядом. Одна «пантера» горела в полукилометре. Три приблизились метров на сто и били в упор. Дерюгинская «тридцатьчетверка» потеряла гусеницу и замерла, как мишень на полигоне. Земля вздыбилась вокруг нее от разрывов. А «пантеры» уже почуяли кровь…
— Никита, по ближнему… — крикнул капитан, — огонь!
Танк притормозил.
— Выстрел, — ответил стрелок.
Выстрел гулко отозвался в башне, гильза с лязгом выпала из ствола. На ее место башнер тут же вогнал новый снаряд и произнес:
— Четыре…
Это значило, что в запасе осталось всего четыре бронебойных выстрела.
— Твою мать, — прошептал капитан. — Васнецов, ты где?
— Обхожу заросли, товарищ капитан.
— Понял, — ротный снова приник к триплексу: — Ближайший!
Ближняя «пантера» развернула башню и ударила — капитану показалось — прямо ему в лоб.
— Никита, по башне, по башне, огонь!
— Выстрел, — гаркнул стрелок, и пушка дернулась.
Искры снопом сыпанули с брони «пантеры». Снаряд ударил ниже и правее. Но с катков сорвало гусеницу. «Пантера» неуклюже дрогнула и резко забрала вправо, открыв борт.
— Еще! — крикнул капитан.
Слева сверкнуло. Ротный глянул в левый триплекс. «Восемьсот третий» — машина замполита — чуть обогнал его и выстрелил. Снаряд лег точно. «Пантера» вспыхнула разом, как факел. Дым пополам с огнем клубами повалил к небу. Ротный закусил губу. Совсем забыл, что он ротный, а не просто командир машины. Ну, ничего… И он по очереди стал смотреть во все триплексы своей командирской башенки. Вот три машины справа — второй взвод. Идут строем. Вот три слева и комиссарская — первый взвод. Две «пантеры» отползают, прикрываясь дымом. Думали, тут взвод, а тут рота. Умылись, гады! А вот и третий взвод выкатывает из-за домов. И прямо на самоходки! Ну, в общем, всё верно рассчитал — порадовался за себя капитан. Бац! Два снаряда разом разворотили катки первого «фердинанда». Второй резко сдал назад. Васнецов остановил взвод и открыл беглый огонь.
— Молодец, Васнецов, домолачивай! — прокричал в микрофон капитан. — Остальные — вперед! На колонну. И чтобы ни одна сволочь не ушла!
ИС лихо обогнул пылающую «пантеру» и выскочил на дорогу. Впереди маячил бронетранспортер. С него спрыгивали пехотинцы. Разворачивали противотанковую пушку.
— Никита, осколочный! Огонь!
— Выстрел!
Пушку опрокинуло на бок. Прислугу разбросало и посекло осколками.
— Петро, обойди эту дуру, — приказал капитан механику-водителю. — Без нас протаранят.
Но тот не удержался и хоть слегка, да задел бортом немецкий броневик. Заскрежетало, и тяжеленный ИС, как щенка, спихнул броневик с дороги. Курсовой пулемет зашелся в бешеной трели.
Черный генеральский «опель», словно заяц, метнулся из-под гусениц танка, но не успел… Затем второй удар — на пути попался грузовик. Его кузов покосился и исчез позади. За ним капитан увидел еще один. Бледное лицо водителя, мелькают руки, бешено вращая руль. Грузовик дал газ, резко свернул и, скатившись в придорожную канаву, перевернулся на бок, бессильно вращая в воздухе колесами. Ожидая увидеть прыгающих из кузова штабистов, капитан удивился, когда оттуда повалились старинные книги. Десятки книг… И еще какие-то ящики, роскошная ореховая мебель, реторты, колбы и другая стеклянная посуда, вернее, ее осколки.
— Не трогать третий, Петро, под арест посажу!
— Есть… — и механик-водитель нехотя взял левее грузовика.
Танк проскочил мимо и лихо развернулся — дальше ничего не было. Курсовой пулемет дал длинную очередь вдоль горящей колонны и смолк.
— Глуши! — приказал ротный. — Автомат! Гусев — со мной. — И выскочил на башню.
Стрелок-радист, тоже с автоматом, выбрался через лобовой люк. Не сговариваясь, командиры остальных машин тоже повыскакивали с автоматами.
Танки взяли разгромленную колонну в кольцо. Всё стихло. Никто даже не пытался стрелять.
— Хенде хох, шнель! Ферштейн, мать твою?! — кричал уже соскочивший на землю лейтенант Лосев, пинками поднимая уцелевших гитлеровцев с земли. За ним с автоматами наперерез шли ребята из его экипажей.
Ротный во весь рост встал на башне. Четыре васнецовские машины только подходили. Оба «фердинанда» получили снарядов по пять и в башни, и в борта. Два костра остались и от последних «пантер». Дальше стояли наши. «Тридцатьчетверка» Дерюгина, еще машина из его взвода. Подле суетился экипаж. Видно, надеялся починить многострадальный танк. И тяжелому ИСу из лосевского взвода совсем не повезло. Снаряд разворотил бак с горючим. Взрывом разнесло полкормы. Экипаж выбраться не успел…
Ротный присел на свою командирскую башенку.
— Дерюгин жив? Гусев?
Стрелок-радист полез к рации.
— Жив, ранен только. Вызывает вас.
Капитан спустился в башню и подключил к рации шлемофон.
— Леша, куда тебя?
— Ноги… Опять болванкой борт пробило, Саныч. Не танк, а решето. Я вижу название села. Это Вальдштейн. Мы в тылу у немцев, в самом-самом тылу. Ровненько позади тех батарей.
— У тебя сколько снарядов осталось?
— Два.
— Вот и сиди, не рыпайся, — и ротный отключил микрофон. — Пацан… Лосев!
— Да, товарищ командир.
— Как у тебя?
— «Пятнашка», — в голосе лейтенанта проскочила злоба. — Ей прямо в бок влепили, суки.
— Ладно, война… Организуй охранение, а то мало ли, — и обратился к Гусеву: — Вась, попробуй вызвать штаб бригады.
Штаб бригады ответил не сразу. Ротный приказал отвести машины к лесу, чтобы не попасть под бомбы — немцы еще ой как летают! Да и наши могут сдуру долбануть, костей не соберешь. Как-никак фронт в пяти верстах. Танкисты еще осматривали остатки колонны, когда из лобового люка высунулся стрелок-радист и замахал руками. Дескать, есть связь. Капитан влез в башню и взял шлемофон.
— Командир первой роты капитан Демин, докладываю обстановку. Нахожусь возле села Вальдштейн…
— Где-где? — переспросил комбриг, стараясь переорать помехи.
— У села Вальдштейн, товарищ полковник.
— Как тебя туда занесло? А, всё равно! Какие потери?
— Пока пять машин.
— Ресурс?
— На час хватит.
— Атакуй мне навстречу. Слышишь? Пускай красные ракеты, а то наши тебя зацепят. По три враз по направлению атаки. Как понял?
— По три красные в направлении атаки. Вас понял, товарищ полковник!
— Хорошо, жду тебя через час. Теперь мы эту фигню враз оседлаем!.. А, ротный?
— Вас понял, через час.
— Всё, конец связи.
К танку подошел комиссар и постучал рукояткой ТТ в борт.
— Покурим, Егор?
— Покурим, — выбрался наружу капитан. — Перекур — десять минут! — это он крикнул с башни Лосеву и Васнецову. — Потом назад, врежем фрицам пониже талии.
Те закивали. Замполит достал портсигар.
— Надо же, февраль — всё равно как у нас май! А что с пленными? Семь рыл как-никак. По законам военного времени?
— Эсэсовцы?
— Да нет, не все, — и Гаршин задымил.
— Посмотрим, что за гуси, — Демин спрыгнул с борта ИСа на землю и взял из протянутого портсигара «беломорину». — В случае чего — один грузовик есть. Дерюгин пусть охраняет. Что это у тебя?
Замполит держал под мышкой книгу. Губы его растянулись в ехидной усмешке.
— Что, углядел студент-доцент с высшим образованием?
— Я еще и командир роты. Не темни.
— Ладно, — Гаршин хлопнул Демина по плечу. — С Днем Красной Армии тебя, Гриша, — и протянул фолиант. — Да бери… У них в кузовах этого добра — навалом.
На ладони капитана легла книга в кожаном переплете. Он осторожно открыл ее… Страницы — пергамент, рукописные строки. XIV век. Или даже!.. У Демина екнуло в груди. Специалист по древней и средневековой Германии, дремавший полвойны в капитане, вдруг очнулся и заявил о себе. Пальцы привычно мягко коснулись серо-желтых пергаментных страниц, пробежали по выцветшим строчкам. Глаза стали разбирать затейливую готическую вязь. Губы сами собой зашептали…
— О чем хоть там? — спросил комиссар.
— Монастырский труд, описание борьбы с колдовством…
— Ну да?!
— Вот, — Демин закрыл фолиант и повернул вверх переплетом. — Знак видишь? Собственность СС, — и прочитал: — «Аннанербе»… Странно. Куда они везли всё это?
— Эвакуировали, — пожал плечами комиссар.
— На восток?
Комиссар секунду смотрел на командира.
— А ведь точно, на кой они всю эту библиотеку к фронту перли?
Высоко в небе загудело. Офицеры задрали головы.
— Наши, летят переправы бомбить.
— Ладно, потом разберемся. По машинам!

* * *
После удара с тыла немцы продержались недолго. Фланг был смят, фронт обречен… До вечера они еще стреляли. А потом откатились за Нейсе. Бригада вышла к реке и затаилась среди прибрежных руин и лесов. Следом подтянулась пехота. Все ждали приказа «вперед». А покуда ели, приканчивая остатки сухих пайков да трофейные колбасу и галеты. Или отсыпались.
Демин весь вечер просидел с книгой подле танка. «Блютигтодмейстер» — так назывался фолиант — «Мастер кровавой смерти». Он то принимался расшифровывать старинные письмена, то откладывал книгу и курил, что-то обдумывая. Замполит трижды прошел мимо, потом подсел.
— Может, водки в честь праздничка, товарищ капитан? Старшина привез.
— А снаряды твой старшина привез? — посмотрел на комиссара капитан.
— Экий ты скучный…
— Пехота готовится к переправе… А мы? Снарядов — с гулькин нос. В баках — треть. Полчаса не провоюем.
— Это на тебя книга так влияет? — спросил Гаршин.
— Да ну тебя, Федя…
— Не Федя, а Федор Петрович… Снаряды будут утром, и ГСМ подвезут. И вообще, я думаю — не хрен нам через эту реку лезть. Тылы отстали. У нас — треть роты того… У Багирова — половина. Про пехоту я вообще молчу. Третью неделю прем вперед без передыху. В штабе тоже не дураки сидят. Роздых взять надо. А ты всё ляльку свою лялькаешь, а?
— Лялькаю, лялькаю. Удружил ты мне, Федор Петрович. Только… Это второй том. А первый, похоже, лет на сто древнее. Всё думаю, а что если он тоже там был? В тех машинах… А?
— Делов-то! Вот дадут приказ перейти к обороне, нас же в любом случае в тыл отведут. Тогда и навестим эти машины. Небось до той поры там ничего не растащат. Добра там особого не было. Только книги да чушь всякая.
— Может, стоило пленных допросить?
— Извини, Гриш, проехали. СМЕРШ уже всех прибрал.
— Знаю. И все-таки за каким лешим они всё это к фронту везли? — и капитан, морщась, потер виски.
— Чего, опять башка болит? Сказал бы ты фельдшеру.
— После войны.
Приказ о переходе фронта к обороне дали не завтра, а послезавтра. И танкистов действительно начали отводить в тыл. В штатном распорядке передислокации точно было указано, куда следовало двигаться роте Демина. Однако они с комиссаром сжулили, вроде не туда свернули… И рота снова вышла к деревне Вальдштейн. Вышла и остановилась. Дорогу перегородил «студебеккер» с автоматчиками. Несколько из них стояли тут же. Один шагнул к танку.
— Стой! Куда прешь?!
— Что за ерундовина? — высунулся из башни Демин. — Чего тут у вас?
— А ты кто такой? — отозвался другой автоматчик с погонами лейтенанта НКВД.
— Мне роту вести надо.
— Все танки идут через Бёрштейн. Поворачивайте.
Демин вылез из люка и спрыгнул на землю.
— Слушай, лейтенант, ну не всё ли равно? — заговорил он примирительно.
— Было б всё равно, так все бы лазили в окно, — ответил тот устало. — Приказ. Специальная операция. Русского языка не понимаешь, капитан? Поворачивай…
— Чего там? — подошел замполит.
— Я же сказал, мужики, валите отсюда по-хорошему…
Комиссар положил ему руку на плечо.
— Да нет, ты не понял, браток. Мы эту деревню брали. Вот и решили угол срезать. Это вот наши танки стоят. И вон этих мы намолотили, — он потянул энкэвэдэшника с дороги, чтобы обойти грузовик и показать ему поле, и замер удивленный. — А на хрена вы их жжете-то?
Демин тоже шагнул в сторону и увидел пылающие остатки колонны. Их только что подожгли из огнеметов и еще поливали жесткими струями огненной смеси.
— Да черт его знает, — проговорил лейтенант, — пленные что-то про эту колонну говорили. Тут какой-то спец из Москвы… Ехали бы вы, а?
Демин смотрел на пылающие грузовики несколько минут. Потом взял Гаршина за плечо.
— Поехали через Бёрштейн, Федя…
— А как же?..
— Поехали, говорю… Извини, лейтенант, ошибочка…
И они пошли к танкам.
— Ни хрена не понимаю, — бормотал замполит.
— Слушай, Федя, забудь про это дело. И книги ты никакой не видел, понял?
Секунду Федор смотрел на друга, потом спросил:
— Так ты правда синие петлицы носил?
— До июня сорок второго…
— Знакомого встретил?
— Мы тут не были и ничего не видели…
Лейтенант НКВД молча наблюдал, как танки покатили туда, откуда пришли. Вдруг его окликнули.
— Это что за танки? — подойдя, спросил спец из Москвы.
— С фронта, товарищ полковник. Идут на пополнение, — вытянулся лейтенант. — Заблудились, хотели угол срезать.
— А…
— Говорят, брали эту деревню.
— Да?
— И эту колонну сожгли…
— Ага… Понятно. Как догорит, снимайте оцепление.
— Есть…

3.
Верхняя Саксония, Блюменвальд,
ночь на 1 мая 1945 года

— Аленка, это ты?
Женский смешок в ответ и шуршание кустов. Словно ветер пролетел по ним, качая упругие ветви. Короткий всплеск воды, и…
— Да стой ты, шальная, стой.
Солдатская пилотка падает с ее головы на песок у подножья ракит. Руки солдата прижимают к груди нежное податливое тело. Губы касаются лица. Бледная луна, сиявшая в небе, вдруг меркнет, словно застеснявшись. Клочья тумана ползут по реке…
Она вдруг отталкивает его, но он не отпускает, нежно целуя ее в шею. Подрагивающие пальцы скользят по груди и нащупывают пуговку, потом вторую…
— Ну чего ты… — звучит в тишине хриплый возбужденный шепот, — чего?..
В ответ она запрокидывает голову и короткими русыми волосами, мягкими, как шелк, проводит по его лицу. Он шумно вдыхает аромат этих волос. Она больше не пытается уйти. Она крепко прижимается к тому, кто может ласкать и бесконечно любить, изголодавшись по женскому телу.
Его руки уверенно находят крючки на юбке и расстегивают их. Потом он тянет ее вниз, на песок.
— Песок не холодный, нет? — шепчет он, стягивая с нее гимнастерку. — Что ж ты молчишь-то всё, Ален?..
На мгновение он отрывается от поцелуев и заглядывает в ее глаза. И тут же ласковая рука обнимает его за шею и притягивает к себе. И он вздрагивает от той беспредельной нежности, с которой она целует его.
— Сейчас, — шепчет он и расстегивает брюки, потом наклоняется и тычется лицом в ее обнаженную белую грудь.
Теплая девичья кожа завораживает его своим ароматом, своей нежностью. Он подается вперед, и сладкое напряжение охватывает его, заставляя двигаться всё быстрее и быстрее…
Мир кружится, сияет и звенит. Это не туман, это облака, и в них так прекрасно лететь! И вот он шумно выдыхает, зажмурившись, сдавленно мычит и падает на бок, на песок, рядом с ней.
А ветер шумливо проносится над ними, путаясь в листьях и ветках ракит…

Госпиталь не спал, несмотря на первый час ночи. Раненые, конечно, спали, и в палатах было тихо. А вот приемный покой покоя-то как раз и не видел. Только что привезли еще десятерых из-под Котбуса. Одного — тяжелого. Там нарисовалась недобитая эсэсовская рота. Пришлось добивать. А вечером были раненые с Эльбы — немцы пробивались на запад, чтобы сдаться союзникам. Кое-кто вроде бы пробился…
— Черт знает что такое, — ворчал начальник госпиталя, подполковник медслужбы Аресьев. — Наши в Берлине, а раненых всё везут. Сколько ж можно? — он оторвался от тяжелого, с ранением в голову, и стянул перчатки. — Этого в операционную, быстро. Никитин! А где военврач Панков?
Седой санитар опустил носилки подле раненного и жестом подозвал сестру.
— Держи под плечи, — и они вдвоем переложили на них парня.
— Где Панков, я спрашиваю?!
Аресьев повысил голос.
— Да кто ж его знает, товарищ подполковник, кобеля этого… — отозвался из угла молодой сержант, санитар, бинтовавший чью-то простреленную руку. — Я видел, как он с Аленкой нашей к речке пошел…
— Чего блажишь-то, теленок косоглазый?! — тут же раздался из другого конца комнаты недовольный женский голос. — С какой Аленкой-то? Здесь она, Аленка… Покажись, Ален, товарищу сержанту, ежели он совсем слепошарый…
— Ну хватит! — Аресьев даже взмахнул кулаком. — Дел нет, что ли? Раненых полно!..
— Да не-е, — отозвался сидевший у стены ефрейтор с кровавым бинтом на ноге, — мы не против… Всё веселее…
— Отставить, ефрейтор. А ты, Таланкин, — и военврач посмотрел на сержанта-санитара, — чем язык распускать, пойди поищи старшего лейтенанта. Если видел, куда он пошел.
— Слушаюсь, — вздохнул тот и поднялся, закончив перевязку. — Разрешите выполнять?
— Бегом!
— Есть…
Проклиная свой длинный язык, санитар вышел на улицу. Урча мотором, к госпиталю подъехал «виллис». Двое офицеров вытащили из него третьего, который был без сознания. Картина эта мало удивила сержанта — сколько раз видел такое. Вздохнув, он отправился к реке.
Тем временем, подхватив своего спутника под руки, офицеры ввалились в приемный покой. Навстречу им поспешил седой санитар Никитин.
— Сюда, сюда, товарищи офицера… — Никитин отступил и указал на кушетку. «Офицера» он произнес по-старорежимному, с ударением на «а».
— Майор Шацкий, особый отдел фронта, — проговорил первый. — Где врачи?
— Подполковник Аресьев оперирует. За лейтенантом Панковым послали. Остальные спят.
— Ладно, кладем.
Офицеры положили своего товарища. Это был седой полковник. Судя по петлицам — тоже особист. Он хрипло и медленно дышал, лицо было серым.
Вскоре доктор Аресьев вышел из операционной.
— Раненых по палатам распределили? Никитин?
— Так точно. Тут вот… — и старик-сержант указал на полковника.
— Что с ним случилось? Кто его привез?
— Мы, — раздался голос.
Аресьев взглянул через плечо. Позади него стояли два офицера.
— Вы кто, товарищи?
— Майор Шацкий, особый отдел фронта, — козырнул майор.
— Капитан Демин, пятый танковый корпус.
— Очень приятно. Так как же это случилось? — доктор склонился над полковником, пощупал пульс, приподняв веки, взглянул на зрачки.
Майор замешкался, словно не знал, что сказать, потом оглянулся на спутника. Танкист пожал плечами.
— Молнией ударило.
— Да? Не похоже, нет ни характерных следов, ни ожогов. Когда ударило?
— Три часа назад. В медсанбате сделали, что смогли. Дышит, сердце бьется, но остается без сознания.
— Так-так-так…
Доктор снова склонился над пациентом. Для осмотра ему понадобилось несколько минут. Потом он промычал что-то и кивнул санитарам.
— В палату его, приготовьте сердечные стимулирующие. — Он обратился к офицерам: — Что ж, обморок и всё такое… Действительно, есть признаки электрошока, но очень странный характер поражения. Мы, естественно, предпримем всё возможное. Нужно зарегистрировать, записать его имя и…
Дверь распахнулась. Бледный сержант Таланкин ввалился в комнату, тяжело дыша.
— Товарищ подполковник! Там!.. Он… это… он…
— Кто «он»? Алексей, ты что?
Сержант размахивал руками и тряс головой, не в силах произнести что-нибудь вразумительное.
— Он там… лежит…
— Кто лежит? — Аресьев недоуменно уставился на сержанта.
— И серый такой… страшный…
Танкист и особист быстро переглянулись.
— Серый, страшный… — повторял Таланкин, дрожа всем телом. Он прислонился к стене и медленно сполз на пол. Доктор подхватил его, позвав:
— Никитин, помогите!
Сержант бросился к Таланкину.
— Позвольте, — вмешался вдруг капитан-танкист и отстранил доктора. Без особой осторожности он схватил Таланкина за грудки и встряхнул как следует: — А ну доложить, сержант! По всей форме!
Тот вытянулся и заговорил:
— Лейтенанта Панкова убили, товарищ капитан.
— Панкова? Как?.. — вскрикнул Аресьев.
— Спокойно, доктор, — остановил его танкист. — Где он?
— У реки… у з-замка… т-там… — сержант неопределенно махнул рукой. Он почти пришел в себя от встряски.
— Так, — отпустил его капитан, — однако…
— Веди, — сказал майор и выхватил из кобуры ТТ.
— Убери, Сергей, — танкист схватил его за руку, — там уже всё. Товарищи, берите носилки, — и обернулся к Таланкину: — Покажи, где он.
Когда труп осветили карманными фонарями, старый сержант охнул и чуть не сел. Да, это был Панков. Его сумка, его сапоги, его китель с нашивками и медалью. Но тело было страшным — сморщенным, иссушенным, словно кто-то высосал из него все соки. На сморщенном лице застыл такой оскал, словно Панков что-то радостно кричал перед смертью.
Вокруг шумели ракиты, неподалеку журчала река… Майор осветил ветви, примятую траву…
— Быстро, всего лишь три часа, — капитан вздохнул.
— Ничего подобного не видел, он словно… словно деревянный. И штаны, — подполковник качал головой, наблюдая, как лейтенанта кладут на носилки. — Штаны-то ему натяните…
— Несите его, — приказал майор.
По дороге назад все молчали. Госпиталь располагался в верхнем городе, в здании бывшей ратуши. Часы на ее башне были разбиты прямым попаданием снаряда. Шедший позади всех танкист закурил. Особист приотстал от остальных, поравнялся с ним и посмотрел на наручные часы:
— Половина второго.
— Ненавижу темноту, — произнес танкист, — ночь ненавижу. Самое пакостное время.
— Я попросил сделать вскрытие.
— На кой? Пусть лучше займутся Коневым.
В лунном свете над черепичными крышами бюргерских домов черной грозовой тучей нависла громада старинного замка. Вратарная башня, стена с зубцами, угловая башня. Дальше — крыши замковых покоев со следами пожара, донжон — главная башня.
— Блюменвальд основан в 1024 году для усмирения местного славянского населения. Тогда это был Хауптберг — «горная голова». Но в 1575 году курфюрст Саксонии подарил замок барону Блюменвальду. Согласно средневековой легенде, барон Блюменвальд слыл чернокнижником. За что его и сожгли пятнадцать лет спустя. Ну а название осталось. «Цветочный лес»…
— Цветочный лес? Красиво. Откуда ты всё это знаешь, а?
— Учился хорошо. Позвони в штаб, нам позарез нужна книга.
— Ладно, сейчас…

* * *
Сообщения стали приходить сразу после начала наступления. Вечером 21-го апреля в особый отдел 1-го Украинского фронта доложили, что найден странный труп. Судя по всему, это труп адъютанта одного из командармов, пропавшего сутки назад, но…
Вот из-за этого «но» майора Шацкого и отправили разобраться со странным трупом. Так он впервые увидел страшную мумию. За войну, за время работы в особом он повидал многое. Были расстрелы, были калеки, были истощенные военнопленные, были концлагеря. И до той минуты ему казалось, что ничего более жуткого увидеть уже не удастся. Пока он не увидел этот труп.
Начальник особого отдела фронта генерал-майор Нестеренко выслушал доклад Шацкого, спустился в подвал госпиталя, посмотрел на труп, а потом сказал:
— Поступил еще сигнал, снова такой же труп. Точно такой же. Тоже капитан и тоже пропал сутки назад. Поезжайте и соберите всю информацию…
Пока Шацкий ездил и собирал «всю информацию», пришло третье сообщение. И тогда генерал позвонил в Москву.
Через час ему перезвонил сам. За время разговора Нестеренко взмок.
— На усиление к вам я пришлю своего человека. Он будет у вас завтра. Дело нужно сохранить в глубокой тайне, генерал. Вы поняли?
— Да, Лаврентий Павлович…
— Возможно, гитлеровские ученые достигли некоторого успеха не только в разработке «Фау-1» и «Фау-2», но и в некоторых иных областях. Нашим союзникам совершенно не обязательно знать такие подробности. Меньше знаешь — крепче спишь.
— Так точно, Лаврентий Павлович.
— И не забывайте, что возможная встреча Хозяина с нашими друзьями может состояться и в Берлине. Неожиданности нам совсем ни к чему. Встречайте моего человека.
— Есть, товарищ маршал Советского Союза.
По окончании разговора Нестеренко, еле сдерживая слабость в ногах, рухнул в кресло. А Шацкий понял одно: если звонил сам, значит, дело серьезней некуда.
Наутро в особый отдел явился его человек. Им оказался седой полковник, больше похожий на университетского профессора.
— Конев, — представился он и тут же добавил: — Нет, не родственник. И отставить идиотские вопросы.
Одновременно с прибытием полковника Конева поступило сообщение о четвертом трупе. Конев прочитал доклады, осмотрел три трупа в подвале и сказал:
— Поедем посмотрим на последнего. У вас есть огнеметчики?
— Да, товарищ полковник, — отозвался Нестеренко, — фронтового подчинения полк.
— Вызовите взвод. И автоматчиков, пригодятся. А вы, голубчик, — повернулся он к Шацкому, — поезжайте в 5-й гвардейский танковый корпус и найдите мне капитана Григория Александровича Демина. Вот приказ о его командировании в мое распоряжение. Завтра вы мне понадобитесь оба.
Легко сказать: «найдите капитана Демина». В Берлине вовсю идут уличные бои. Где он, этот Демин со своими танками? Может, сгорел давно. Часов двадцать понадобилось Шацкому, чтобы добраться до передовой — Демин был в самом пекле.
5-й танковый корпус вломился в южные окраины Берлина и несколько суток с трудом прогрызался вперед. Офицеры уже видели Рейхстаг в бинокли. Демина вызвали по рации. Он подкатил к НП корпуса прямо на своем ИСе и, угрюмо взглянув на особиста, доложился замполиту корпуса:
— Капитан Демин по вашему приказанию…
— Это к вам, — кивнул полковник на майора.
— Какого лешего? Атака сейчас.
Замполит корпуса, хмурясь, пожал плечами, а Шацкий передал танкисту пакет:
— Приказано ознакомить.
Танкист быстро просмотрел бумаги и фотографии, присев на броню танка. Потом прочитал письмо полковника Конева.
— Я думал, ты за мной, — он сунул все бумаги назад в пакет.
— А есть за что? — «пошутил» Шацкий.
Демин сделал вид, что не заметил особистской шуточки.
— А кто за меня, товарищ полковник?
— Сдайте роту старшему лейтенанту Лосеву.
— Слушаюсь.
Замполит корпуса вздохнул:
— Майор, я надеюсь, это действительно важное дело.
— Хороший солдат? — спросил Шацкий.
— Что надо.
— Не сомневайтесь, товарищ полковник, дело важное.
В пути Демин не оставлял в покое фотографии и протоколы, которые были в пакете. Когда остановились посреди ночи на аэродроме с ИЛами и зашли в офицерскую столовую, он вытащил из вещмешка блокнот и какую-то книжку и начал что-то сравнивать и записывать. Когда принесли еду, сжевал всё в один присест и опять вернулся к документам.
Шацкий ничего не спрашивал. Поев, он отправился в штаб к летчикам. Оттуда позвонил и доложился Коневу. Конев выслушал Шацкого и спокойно спросил:
— А что делает Демин?
— Читает и пишет, товарищ полковник.
— Вот что, майор, поторопитесь. У нас еще два трупа.
— Есть.
Поутру «виллис» въехал в расположение штаба фронта. Полковник уже ждал их. Первым делом он приказал принести чай и положил перед Деминым две папки. Капитан тут же погрузился в их содержание. Через полтора часа он, потирая виски, оторвался от бумаг.
— Мне нужен первый том «Блютигтодмейстера».
— И еще библиотека Ивана Грозного, — улыбнулся Конев.
— Было бы не плохо.
— Сначала скажи, Григорий, что ты обо всем этом думаешь?
Демин отложил папки, морщась, как от головной боли, потер лоб, потом взял стакан чая и пряник и сел подальше от стола на роскошный кожаный диван. Первый глоток он сделал большой, словно пытаясь оценить вкусовые качества уже остывшей фронтовой бурды. И заговорил:
— Семь жертв за две недели. Все — тыловые офицеры от лейтенанта до майора включительно. Все погибли в свободное от исполнения служебных обязанностей время. Если забыть о характере гибели и внешнем виде трупов, то это дело рук недобитых окруженцев. Диверсантов в нынешней обстановке я просто не могу себе представить. Но если принять во внимание способ убийства, вид трупов и уединенность места каждого преступления, а также характерный беспорядок в одежде…
— Беспорядок? — Шацкий удивленно посмотрел на Демина. — Какой беспорядок?
— Семь трупов со спущенными штанами и голым задом. Интересно, чем они занимались перед смертью?
— Может, по большому ходили? — хитро улыбнулся Конев.
— Ходили и все вышли. Тела так иссохли, будто несколько лет пролежали в соляной шахте или в горячем песке. Хотя за сутки до этого все были живы, здоровы и неплохо откормлены. А еще трое сняли не только штаны, но и кителя. С чего бы?
— Да, с чего? — майор наклонился к столу, пытливо заглядывая в лицо капитану.
Полковник тоже пристально смотрел на него. Танкист сделал еще глоток остывшего чая и полюбовался на старый серебряный подстаканник.
— Из этого всего можно сделать два вывода: первый — ритуальные убийства.
— Чего? — Шацкий аж привстал. — Какие убийства?
— Ритуальные. Связанные с каким-то культом или сектой. В нашем случае — явно сексуальной направленности. Жертвоприношения, короче говоря.
Шацкий ухмыльнулся.
— Мы что, в Африке?
Конев тоже покачал головой:
— Не очень верится, Егор.
— Ну, тогда второй вывод. Мы действительно имеем дело со сверхъестественной силой. В западноевропейской мифологии хорошо известны женские духи-демоны, так называемые суккубы, соблазняющие мужчин, дабы, умертвив их, зачать и родить новых демонов, которые в конце концов должны будут заселить весь мир.
— Хрен редьки не слаще! — выдохнул майор. — Круто тебя заносит, танкист.
Демин допил чай и поставил стакан на стол.
— Я тоже так думаю. Поэтому предлагаю принять за рабочую гипотезу о ритуальных убийствах, — он внимательно посмотрел на Конева. — Так надежнее. Без мистики и религиозного дурмана. Всё в рамках диалектического материализма.
Конев тоже отставил свой стакан, встал и прошелся по комнате. Затем вернулся к столу.
— Пожалуй. Но основания?
Капитан скрестил руки на груди и заговорил:
— Анализ данных. Мы же знаем о существовании «Аннанербе», об оккультных увлечениях фашистской верхушки, об экспедиции в Тибет десять лет назад. Кто его знает, что они оттуда привезли? Возможно, в недрах СС или еще где существует некая тайная сексуальная секта. Вполне вероятно, что ее члены оказались в нашем тылу. И таким образом они проявляют себя, реализуя, так сказать, свое вероисповедание и одновременно уничтожая советских офицеров. Пытаются посеять страх и панику в надежде оттянуть неизбежный конец.
— Кстати, а почему нет? — вдруг поддержал его майор. — Были же у нас сектанты всякие.
— Если так, — Конев повернулся к Демину, — если это идет от СС, тогда должны быть свидетели среди немцев.
— Согласен. Немцы могут что-то знать, — кивнул капитан, — поэтому нужно поработать с пленными.
— Надо поручить это СМЕРШу, Вячеслав Павлович, — проговорил майор. — Им сподручнее будет среди пленных искать.
— Хорошо, майор, свяжитесь со СМЕРШем. Пусть подключаются. Что еще?
— Еще нужно выяснить, что это за культ. Словом, мне нужен полный текст «Блютигтодмейстера» и эсэсовские архивы, — закончил капитан.
— Пока что все архивы у Гиммлера, — полковник Конев глотнул чаю. — А первый том мы нашли в феврале под Бреслау. Только не нашли второй.
— Он у меня в вещмешке, но там нет ответов.
— Как? — Конев удивленно поднял брови, а потом взмахнул рукой и понимающе закивал: — Ну да, конечно. Рота, которая сбилась с дороги, как я сразу не догадался?! Про твой рейд через Вальдштейн тогда дня три весь штаб гудел. Вот она, привычка заниматься только своим делом. Давай еще чайку.
Полковник налил Демину свежего горячего чая и придвинул надтреснутую хрустальную вазочку с сахаром.
Несколько минут они молча пили чай, освещенные тусклым светом настольной лампы. Поначалу Григорий не обратил внимания на апартаменты Конева. Но сейчас наконец-то разглядел, что комната, вернее небольшой зал, в котором они сидели, был когда-то, скорее всего, кабинетом хозяина дома. Или личной библиотекой. Правда, на окнах теперь вместо штор — черные полотна светомаскировки, часть мебели поломана, а на стенах — следы пуль
Где-то на улице голосом Утесова пел репродуктор: «С боем взяли город Брест, город весь прошли и последней улицы название прочли…». Солнечный свет пробивался сквозь грязные стекла, и неутомимые пылинки носились в сияющих снопах его лучей, упирающихся в пол…
— Красиво, — вдруг как-то грустно проговорил Демин.
— Я поговорю, доставят тебе твой «Блютигтодмейстер». Что-то еще у тебя есть?
— В общем, да. — Демин оторвался от созерцания пляшущих пылинок и вытащил свой планшет. — Прослеживается некая система. Нападения — каждые два дня. Места нападений образуют линию, которая движется на юг.
— Топография, — поморщился Шацкий.
— Она, родимая, — Демин развернул планшет на столе. — И если сопоставить с датами… Вот смотрите: Котбус — 20-е апреля, Фаэрхольц — 22-е, Грюнеталь — 24-е, Шпремберг — 26-е, Шварцвальд — 28-е… Словно кто-то идет по дуге строго с севера на юг, не пропуская ни одного мало-мальски заметного городка.
— Ну и что?
— А то, что сегодня — 30-е… И следующий город в этой дуге — Либенхофф.
— Там медсанбат, военная комендатура, а также часть штаба пятой гвардейской, — отрапортовал Шацкий.
Конев несколько секунд молчал, морща лоб. Наконец, спросил:
— И как мы их обнаружим, твоих предполагаемых сектантов?
Демин вытащил из-под планшета папку с документами, открыл ее и ткнул в первый же протокол допроса свидетеля.
— Просто. Нам поможет сексуальный характер нападений. Ведь все нападения совершались ближе к полуночи и только на молодых мужчин. Так что время у нас будет. Расставим людей, начнем наблюдать. Я думаю, жертву заманивает женщина. Уводит куда-то в укромное место, вступает в связь. А уж потом подключаются убийцы, кто бы они ни были.
— Но женщин там полно, — полковник вопросительно посмотрел на Демина. — Санитарки, прачки, связистки. Я уже не говорю о немках. За всеми не уследишь…
Капитан пожал плечами.
— Нас интересуют не все, а только те, кто явно желают завязать отношения. Ведут себя соответственно. Наших санитарок-связисток можно будет исключить. Они вряд ли в этом участвуют. Так что остаются немки.
Несколько секунд полковник молчал.
— Хотя в нынешних обстоятельствах и немок, я думаю, окажется немного. И каждую такую можно брать под подозрение. — Он склонился над картой, изучая метки, расставленные Деминым. — Всё верно, всё верно. Получается, вроде как группа диверсантов продвигается на юг. Вроде как в Дрезден.
— Да. Там нет ни наших, ни союзников, — кивнул Шацкий.
Конев посмотрел на Демина. Тот был спокоен и серьезен. Полковник вернулся к карте.
— Ну что ж, значит, едем сюда, — и он накрыл ладонью Либенхофф.

* * *
— Старший лейтенант Прохоренко прибыл в распоряжение полковника Конева, — прозвучало над головой.
Шацкий чистил левый сапог. Он не поднял головы, а только покосился и увидел пыльную обувку пришедшего. С удовольствием отметил блеск своих хромовых и произнес, не отрываясь от своего занятия:
— Это хорошо, что прибыл. А взвод?
— Взвод со мной, товарищ майор. Два отделения автоматчиков, отделение мотоциклистов и четыре расчета огнеметчиков. Всё чин-чинарем.
— Это тоже замечательно. В каких операциях участвовали?
— Ну, — неуверенно начал Прохоренко, — тыловые операции. Поимка дезертиров… Да разное.
— Так, — Шацкий наконец-то закончил с сапогом, полюбовался им и выпрямился, взглянув на лейтенанта.
Перед ним стоял настоящий бравый офицер. Если не учитывать его пыльные сапоги. Хотя — и Шацкий это понял с первого взгляда — пыль с этих сапог скоро исчезнет. Пуговицы на кителе сияют, словно золотые, форма отутюжена, парочка медалек начищена. Орел! Если опять-таки не учитывать, что такие «бравые» на передовой никогда не бывают.
— Значит, боевого опыта нет? — в упор спросил майор, откладывая сапожную щетку.
— Ну как нет, — во взгляде лейтенанта сквозила неуверенность пополам с досадой от того, что ему задают такие неудобные вопросы, — есть немного… Но, — тут его голос сделался гораздо уверенней, — мое подразделение предназначено для выполнения иных целей.
— Замечательно. С сегодняшнего дня в вашу задачу войдет охрана специальной следственной группы полковника Конева. Выезжаем через полчаса. Патроны и запасы горючей смеси проверить. Чтобы всё было как в аптеке.
— Есть.
— Да не тянись ты так, лейтенант. Свои ж люди…
Прохоренко улыбнулся. Ласковое слово начальства всегда приятно.
— Так точно, товарищ майор. А куда едем-то?
— В штаб пятой гвардейской.
— Далеко…
— А то! Что, пригрелся тут возле какой-нибудь юбки, а?
— Все мы люди, товарищ майор.
— Ничего, не сосунок, чтоб от титьки не оторваться. Готовь взвод.
— Есть!..
Сначала дорога шла лесом. Впереди тарахтели три мотоцикла с пулеметами. Позади шел бронетранспортер, набитый автоматчиками и еще несколько мотоциклов. Это называлось приданный взвод охраны НКВД. Между броневиком и мотоциклистами пылили два «виллиса». На первом полковник Конев с майором Шацким, на втором — Демин. На пустом заднем сиденьи лежал чемодан с книгами, на коленях капитана — автомат. Ветер холодил лицо. Было около полудня.
Вскоре лес кончился. По сторонам замелькали фермы, ухоженные поля. Война лишь краем задела здешние места, потому и разрушено было немного. Только пару раз попались остовы разбитых построек. Да один сгоревший грузовик «мерседес» с тевтонским орлом на боку.
— Говорят, здесь и союзники появлялись, а, товарищ капитан? — спросил вдруг ни с того ни с сего сержант-водитель, которому, видимо, было не по себе от долгого молчания.
— Не знаю, Евдокимыч, я не видел…
— Не, наши ребята точно говорят. До Эльбы отсюда километров сто, не больше. Вот союзнички в гости и ездят.
— Может быть…
— А вы, товарищ капитан, извиняюсь, так всё и будете эту форму носить?
— А что, хорошая форма.
— Ну, вы вроде как больше не танкист.
— Это временно.
— А-а… Как же вы на фронте-то очутились?
— Судьба… И четыре рапорта.
— Точно, судьба. Я вот сначала на фронте был. А потом уж по ранению… А тут еще и такие есть, которые ни за что на фронт не хотят. Как думаете, завтра возьмут Берлин?
— Завтра? Почему завтра?
— Ну, праздник все-таки. И Рейхстаг уже вроде как взяли.
— Думаю, возьмут… Чего там? — и Демин привстал.
— Танки.
Автомобили подъехали к перекрестку и остановились, подчиняясь взмаху белого флажка регулировщицы. По автобану, шедшему с севера на юг, катили танки. Демин замер. Шли поротно, форсированным маршем. Приземистые, мощные, словно торопились куда-то. Моторы рычали, гусеницы мололи асфальт в порошок. Черные облачка выхлопа порциями вырывались из труб. Сначала пролетели «тридцатьчетверки», потом пошли ИСы. Такие же, как его… 826-й, 827-й, 828-й, 829-й…
Бригада. Только что из боя. На иных машинах вмятины. На иных — копоть. Шли минут десять. Но вот стальной караван прошел, мотоциклы в голове колонны затарахтели, но регулировщица замахала рукой с флажком: глуши, мол, рано еще…
Конев вылез из машины и подошел к регулировщице, молодой симпатичной девушке лет двадцати.
— Нам надо ехать, товарищ ефрейтор.
— Никак не могу. Приказ. Перегруппировка… Сейчас еще пойдут.
— Надолго это? — осведомился Конев..
— До двух часов перекрыто. Извините, товарищ полковник.
— Ну, до двух мы подождем, — произнес Конев, поглядев на часы.
Григорий несколько секунд смотрел вслед прошедшей колонне, а к перекрестку уже приближалась следующая. Снова «тридцатьчетверки» и ИСы, а позади — при-земистые самоходки с крупнокалиберными орудиями.
— О шпарят! Куда это они?
Демин повернулся. Лейтенант, командир взвода охраны, стоял рядом с «виллисом» подле водителя и, скрестив руки, наблюдал за дорогой. Наблюдал свысока, со снисходительной улыбкой, словно за какими-то рабочими муравьями. Капитан поморщился и инстинктивно одернул свой танкистский кожан.
Вдруг взгляд Прохоренко переменился. Он приметил регулировщицу.
— Ты глянь, а, Евдокимыч, какая краля нарисовалась!
— Что, товарищ лейтенант, хороша Маша, да не наша?
— Иди ты, старый извозчик, — лейтенант приосанился и шагнул вперед. — Еще неизвестно, чья будет эта Маша.
Демин плюхнулся на свое место подле водителя, потирая лоб и виски — в голову снова ударило…
— О, гоголем пошел, гляньте, товарищ капитан, — Евдокимыч мотнул головой.
— На передовой враз бы ощипали, пуля таких кобелей очень любит.
Сержант удивленно посмотрел на Демина. Тот был хмур, даже с лица потемнел.
— Знакомая ваша?
— Кто? — Демин взглянул на девушку-ефрейтора. — Нет, почему?
— Да так, уж больно вы грозно высказались.
— Не обращайте внимания, товарищ сержант, — мягко произнес Григорий и опустил глаза.
Несколько минут сидели молча, слушая гул проходящей колонны. Евдокимыч закурил, глядя, как юная регулировщица поначалу отмахивалась от лейтенанта, даже не отвечая ему, потом перестала отмахиваться и, видимо, заговорила. А минуты через три уже смеялась над его шутками и кокетничала в ответ, насколько могла себе это позволить, одновременно указывая проходящей технике дорогу на юг.
Наконец Прохоренко с довольной физиономией отошел и присел на капот первого «виллиса».
— Победил или сдаешься? — спросил его Шацкий.
— Русские не сдаются, товарищ майор, — ухмыльнулся в ответ лейтенант.
Сержант-водитель снова посмотрел на капитана.
— А что, ваша-то вас бросила, товарищ капитан?
Спросил он это как-то по-мужицки, без особого любопытства, но и без особого сочувствия в голосе, а так, словно хотел подставить плечо. Секунду Григорий молчал, потом ответил:
— Вроде того.
— Да, бывают такие, — и Евдокимыч снова взглянул вперед, на лейтенанта, — с бабами — орлы.
— А с танками — козлы, — хмыкнул капитан.
— Точно, бабе под юбку залезть — много храбрости не надо.
Григорий промолчал, лицо его сделалось совсем хмурым. А в голове пробежало: «Может быть, а может, как раз для этого храбрость и нужна: себя не бояться, потерять не бояться, любить не бояться… Черт, как затылок ломит…»
— …Хотя и бабы-то — какая попадет, — продолжал между тем Евдокимыч. — Иной медальки да погоны так глаза застят, что на всё она согласная. А иной они — что сорняки, с корнем рвет, в душу смотреть пытается.
— Не встречал.
— Что?
— Не встречал я таких, Евдокимыч, и хватит об этом, хватит.
Сержант кивнул, ему и самому такой разговор был в тягость.
Либенхофф походил на все саксонские городки, которые Демину уже приходилось видеть. Правда, за небольшим исключением — его почти не бомбили. Видимо, наши части вышли сюда настолько быстро, что и брать-то город не пришлось. Просто заняли, и всё.
«Виллисы» остановились возле большого каменного дома, на котором красовался здоровенный фанерный щит с надписью зеленой краской: «Хозяйство Сергеева». Под щитом стоял часовой. В разговор с ним вступил полковник. Через несколько минут начальник особого отдела пятой армии лично появился из дверей дома.
— Опять вы, полковник? — спросил он, пожимая руку Коневу. — Что на это раз случилось?
— Ничего особенного. Чистая профилактика. Как у вас дела?
— В расположении армии рота власовцев образовалась, вылавливаем. Еще эсэсы окруженные шастают. Все мои орлы в полках и батальонах. При мне только два опера и переводчик. Ну, еще комендантский взвод.
— У нас примерно то же. Я навещу вас через полчасика?
— Хорошо, размещайтесь в бывшей школе, — и особист махнул рукой вдоль улицы, — там, через три дома. Рядом медсанбат, прачечная, столовая начсостава. Полковник Сергеев в курсе. Если что, я всегда тут.
Школа оказалась в полном запустении. Похоже, уроки здесь закончились давно. Зато были следы солдатских сапог на полу, мешки с песком в окнах и ящики из-под патронов по углам. Среди всего этого как-то глупо смотрелась большая, в полстены, карта мира. Старая. На ней еще не было СССР, а значилась Российская Империя. Шкафы, в которых когда-то хранились школьные принадлежности, лежали вдоль стен, поваленные набок. Демин присел на один из них, прямо под картой, и бросил перед собой вещмешок. Настроение было хреновым.
В класс вошел Шацкий.
— Ну и бардак! — и пихнул носком сапога пустой ящик с черным орлом на крышке. — В соседней комнате лучше. Там хоть стол есть.
— Хорошо, там и разместимся, — Демин вздохнул, подымаясь. — А здесь пусть лейтенант своих огнеметчиков поселит. И надо проинструктировать солдат.

* * *
Вечер опускался медленно, затянув темной вуалью голубое бездонное небо. Солнце ушло за островерхие крыши домов. И сразу стало как-то холоднее и тоскливее. И хотя небо долго еще оставалось серым, не было уже того света, что радует душу в самый разгар дня. Вечер здесь любит задержаться, чтобы разъединить как следует радостную красоту дня и величавую таинственность ночи.
Шацкий вытащил откуда-то походный фонарь и поставил его на стол, но включать не стал. Просто закурил. Демин стоял у открытого окна и подергивал себя за пуговицу на гимнастерке. На его щеках проступил еле заметный румянец. В комнату, когда-то занимаемую директором этой маленькой школы, вошел полковник Конев.
— Сегодня объявлена проверка личного состава медсанбата и сотрудниц штаба на предмет женских заболеваний. Наших девушек на улицах не будет.
— Долго не соглашались? — осведомился майор.
— Нет. Главврач санбата сама предложила этот предлог, как только я заикнулся об опасности.
— Но ведь не было же убитых женщин, — удивился Шацкий.
— Не хватало еще, чтобы они появились, — взмахнул рукой полковник. — Вы расставили людей, они знают, за кем смотреть?
— Так точно, товарищ полковник.
— Ну а ты, Григорий, знаешь? — Демин поначалу не ответил. — Григорий!
Капитан отвернулся от окна.
— Мне нужно молоко, здесь можно добыть молока?
— На кухне есть, — сказал Шацкий, — штабная же кухня.
— Да, конечно… А кирха далеко?
— На соседней улице.
— Я прогуляюсь.
Полковник как-то странно улыбнулся и похлопал его по плечу.
— Хорошо. Мы тоже, да, майор? Проверим посты.
Капитан взял со стула свой кожан и привычным движением проверил, застегнута ли кобура. Когда он вернулся, Шацкого и Конева не было. Капитан вынул из кармана флягу с молоком и пять восковых свечей. Потом поставил перед собой круглый котелок и вытащил из-за голенища трофейную финку. Последним, что появилось перед ним на столе, был «Блютигтодмейстер».
Книгу он открыл и несколько секунд быстро листал, стараясь найти нужную страницу. Найдя, положил ее перед собой и вычертил финкой на дне котелка большую звезду. Сверяясь с текстом, расположил на лучах звезды свечи и, зажигая их, прикрепил к котелку расплавленным воском. Потом налил в котелок молоко.
Несколько минут ушло на то, чтобы выстругать две палочки и скрепить их крестом так, чтобы один луч креста был длиннее остальных. Нацарапав на кресте что-то по-латыни, Егор пустил его плавать в молоко, отодвинулся от стола и принялся ждать.

На улице стемнело. Прохоренко помрачнел. Сразу по приезде в Либенхофф он приметил хорошенькую сестричку. И уже познакомиться успел, и «мосты навел». Люба ее зовут… Но тут этот дурацкий пост, да еще проверка. Ну нету в жизни счастья! А завтра еще неизвестно, куда этих следователей потащит. Может, назад, а может, и в сам Берлин. С досады Прохоренко выменял у медицинского старшины фляжку водки и отправился на пост выполнять самое глупое задание в своей жизни.
Двое автоматчиков на посту наблюдали за всеми подходами к дому, в котором ночевали штабные связисты. В случае, если кто выйдет, было приказано за ним присмотреть. И если появится женщина, которая пожелает сойтись с ним поближе, тут же ее задержать. Дурь! Еще десяток таких же постов майор с капитаном расставили возле ратуши, возле гаражей штаба и у развернутых штабных палаток картографов. Интересно, чего это им такое приказали, что они всей этой ерундой маются? Или у начальства тоже шарики за ролики заехали?
Проводив взглядом пришедших проверить пост полковника и майора, Прохоренко вытащил водку и глотнул как следует, занюхав рукавом. Минут через пять подошло успокоение. Приятная истома разлилась по телу, и ночное небо словно сделалось несколько выше. Да хрен с ним, с этим постом, стояли и в более глупых, особенно когда к генералам жены приезжали. В блиндаже «ох» да «ах», так что у самого в штанах всё шевелится, а ты стой и охраняй за каким-то лешим.
Он глотнул еще. Солдаты, видя настроение своего командира, отошли подальше. А сам лейтенант присел на ящики, стоявшие у разбитой ограды.
А вообще-то везет этим генералам. Одно что старые… Хотя ведь и молодые есть, лет по тридцать пять. Вот уж кому бабы на шею вешаются! И какие бабы, кровь с молоком! Был тут до Варшавы один член военного совета. Ну, член, я вам доложу. Приехал как-то в женский зенитный дивизион, привез девкам медальки, шоколад, коньяк. Да так там на три дня и остался. И веселился, и в баньку хаживал. Не со всем дивизионом, конечно, а так, с отдельными…
Лейтенант отхлебнул еще пару глотков и усмехнулся. Нет, хорошо все-таки быть генералом.
Вдруг позади что-то зашуршало. Прохоренко резко обернулся, вскинув автомат, и увидел среди деревьев женский силуэт. Мгновение силуэт этот был каким-то странным, нечетким. А потом… Лейтенант встал. Он узнал ее. Она сделала шаг вперед, и луна осветила ее лицо.
— Любочка, — вполголоса проговорил лейтенант, — у вас что, всё уже?
Она приложила палец к губам, таинственно улыбаясь. Потом подошла ближе.
Прохоренко закинул автомат за спину и перемахнул через обломки ограды. Она ждала. Тут же нежные руки легли на его плечи, потом поднялись к волосам и стали гладить, путаясь в них. Лейтенант поцеловал одну руку, потом вторую, а потом привлек девушку к себе и впился в ее губы. Руки привычно пошли вниз по гибкой спине, обхватили ягодицы и потянули на себя. В ту же секунду она отстранилась, вывернулась из объятий и, ласково проведя по щеке рукой, отступила в тень, под деревья.
— Ты куда? — громко зашептал он, задыхаясь от нахлынувшего возбуждения.
В ответ — только смешок.
Он бросился за ней, она — от него. Так они миновали деревья и оказались посреди зарослей ивы. Где-то рядом тихо журчал ручей… Он настиг ее и схватил сзади, ненасытно тиская груди и целуя шею. Она замерла и выпрямилась, отдаваясь этой безумной ласке. Его пальцы стали быстро расстегивать на ней гимнастерку. Руки проникли под нее, гладя нежное горячее тело. Затем он расстегнул юбку, и она упала на траву… Девушка повернулась и расстегнула его ремень. И пока он губами искал ее губы, целуя лоб, щеки, подбородок, она столкнула вниз его штаны и стала стаскивать кальсоны, гладя его отвердевший член.
Когда она опустилась на колени, чтобы наконец стащить кальсоны, лейтенант в последний раз открыл флягу, приложился к ней, отшвырнул в кусты и коршуном рухнул на девушку. Поцеловал пару раз, а потом толкнул на спину, резко придвинул к себе и раздвинул бедра. Она замерла на траве, запрокинув голову и закрыв глаза. Он подался вперед, держа ее за талию, и вошел в нее, конвульсивно дергаясь и истово, словно зверь, рыча…

Шацкий прошел вслед за Коневым в комнату и изумленно уставился на котелок со свечками. Демин сидел, пялясь на него, и ни на что не обращал внимания.
— Все посты в порядке, — произнес полковник. — Что это у тебя, Григорий?
— Во-во, чего это? Новое средство управления танком?
— Вроде того, — глухо произнес капитан. — Вы обещали первый том, Вячеслав Павлович.
— Завтра доставят. Ты не ответил.
Вместо ответа Демин протянул ему раскрытый «Блютигтодмейстер».
— «Чаша указующая», — прочитал полковник.
— Не совсем, с некоторых диалектов XII века это можно перевести как «чаша греха». А на баварском жаргоне времен Барбароссы — это «чаша смерти»…
Несколько секунд длилось молчание. Потом полковник заговорил:
— Война кончается, мальчик мой, не пора ли подумать о возвращении?
— Куда, Вячеслав Павлович?
— Я имею в виду наш отряд.
— Разве он еще существует?
— Есть реальность, и с ней приходится считаться.
— Да уж, реальность есть, — Демин ухмыльнулся.
— Пришло несколько непонятных донесений из Трансильвании…
Капитан осклабился, не отрываясь от своей «чаши».
— Да ну! И что теперь думает корпусной комиссар Комаров?
— Да, Григорий, ты неисправим, — и Конев взглянул в книгу. — «Нитью красной отмечен будет…» И… ничего не понимаю. Это что, четырнадцатый век?
— Примерно, хотя сам труд гораздо древнее. — Тут капитан поднялся, указывая на стол: — Вы видите?
— Что?
Офицеры уставились в котелок. Ярко красная черта, как струйка крови в молоке, пролегла от плавающего креста к стенке котелка и словно пульсировала, указывая куда-то…
Демин отставил стул, припоминая расположение дома.
— Там ратуша, там кирха. А там… Кто у виллы бургомистра?
Шацкий пожал плечами, решительно ничего не понимая.
— Наш лейтенант, ты же сам его туда поставил!
— Быстрее… — и, подхватив ППШ, танкист рванулся к двери.
Они стремглав миновали пару улиц и увидели впереди двух солдат.
— Где лейтенант?! — рявкнул на них Григорий.
— Там, — показал один в темноту.
— Фонарь, Серега, — и Демин передернул затвор.
Луч фонаря уперся в полуразрушенную ограду. Капитан перескочил ее и оказался в саду. За ним тут же последовал Шацкий. Из зарослей отчетливо доносились возня и вздохи. Постояв секунду, офицеры двинулись вперед. Майор тоже передернул затвор. Шаг, другой, третий…
Заросли резко оборвались, и Шацкий с Деминым увидели это… Лейтенант Прохоренко качался и урчал в любовном экстазе. Но то, что лежало под ним на траве, не было ни женщиной, ни человеком вообще. Серая сухая кожа. Две изящные ножки, обхватившие Прохоренко за пояс, заканчивались когтями вместо ногтей… Рук у этого не было. Вместо них — огромные кожистые крылья, которые то обнимали лейтенанта, то распластывались по земле. И лицо… Заостренный подбородок, мелкие острые зубы в безгубом рту и огромные черные глаза…
— Твою мать! — это на прогалину вывалился полковник. — Убери дурака!
— Есть! — крикнул Демин.
Бросившись вперед, он сшиб полуголого лейтенанта с чудовища, и они вдвоем откатились к кустам.
Прохоренко взвыл, зажимая рану между ног. Кровь струей текла на траву. Тварь дрогнула и не мигая уставилась на Конева. Полковник, прижав ногой к земле ее крыло, направил ей в голову ствол автомата и дал очередь. Серая жижа брызнула во все стороны. И тут тварь рванулась. Что-то сверкнуло, грохнуло. Конев вскрикнул и рухнул как подкошенный. Тварь взметнулась и повисла в воздухе посреди поляны. Шацкий с ужасом увидел, как быстро зарастает рана в ее голове. Рука его сама подняла автомат, но… Когтистая лапа, мелькнув перед лицом майора, взрезала гимнастерку и рассекла автомат надвое. Мощное крыло ударило Шацкого так, что у него перехватило дыхание, и он кубарем полетел в кусты. Разъяренная серая тварь зашипела и развернулась к Демину. Огромные крылья перегородили поляну.
Едва соображая, что делает, капитан приподнялся и увидел перед собой второй ППШ. Наверно, прохоренковский. Он схватил его, передернул затвор, потом поднял свой и, стоя на коленях, уперев оба автомата прикладами в живот, нажал на курки. Пули замолотили тварь по груди. Она оскалилась и подалась назад. В распахнутых крыльях зияли дыры, их становилось всё больше. Лохмотья кожи трепыхались на ветру, отрывались и таяли в воздухе, словно дым… Одно крыло с шумом лопнуло. Еще секунду тварь висела перед капитаном, а потом вдруг рванулась вверх и исчезла во тьме.
Сзади раздались крики. На поляну выскочили солдаты.
— Где они, где?
— Не стрелять! — из последних сил заорал капитан, выронил автоматы и повалился на четвереньки. — Врачей сюда! Живо!..

4.
Верхняя Саксония, Блюменвальд,
1 мая 1945 года

…Об огнях-пожарищах,
о друзьях-товарищах
где-нибудь, когда-нибудь мы будем говорить…
Вспомню я пехоту,
и родную роту,
и тебя, за то что ты дал мне закурить.
Давай закурим, товарищ, по одной…

Динамик только что повесили на столбе напротив ратуши. То бишь госпиталя. И вот первомайское утро наполнил глубокий и до боли родной голос Клавдии Шульженко. Вместе с теплым ветерком он врывался в открытые окна госпиталя, кружил над кроватями раненых и вновь уносился в голубое безоблачное небо.
Доктор Аресьев глубоко затянулся и шумно выдохнул. Полковник Конев умер около семи часов утра. Сделать ничего было нельзя. Сердце просто остановилось, и всё. Вскрытие показало колотую рану. Каким образом на сердечной мышце появилась рана, тогда как остальные ткани, в том числе и грудная клетка, остались нетронутыми, Аресьев объяснить не мог. Когда он объявил об этом Шацкому и Демину, те угрюмо переглянулись, но ничуть не удивились. Демин вытащил фляжку и встряхнул ее.
— Помянем…
И они выпили.
«А сейчас в исполнении Лидии Руслановой русская народная песня “Валенки”», — объявил по радио задорный женский голос.
— Нас под «Валенки» бомбили в 42-м, — проговорил Аресьев.
— Где? — спросил Демин.
— Под Изюмом.
— Знаю, был, — произнес танкист и плеснул еще спирта в мензурки, которые поставил им военврач. — А на дворе-то праздник, мужики… Первое мая…
— День солидарности трудящихся всех стран, — кивнул Шацкий. — Ну, за победу.
Выпили. Спирт надо пить по глоточку. И запивать водой не выдыхая, тут же, чтобы глотку не обжечь… А после он легко горячит желудок и мягко бьет в затылок, от чего в теле наступает приятная слабость. Демин сделал несколько глотков из котелка с родниковой водой и откинулся на спинку стула. Голова начала кружиться.
— Я должен подать рапорт генералу, — произнес Шацкий.
— О чем? Чего ты там напишешь?
— Ну, — неопределенно протянул майор.
— Баранки гну. О Коневе доложил? Вот и сиди, Серега, не рыпайся. Пока сами не разберемся…
Спирт ударил Григорию в голову. Душу уже не точила тоска от того, что умер Конев. Напротив, что-то переключилось в мозгу. Он ощущал, что тайна уже ухвачена им за хвост. Что еще чуть-чуть и…
— Что ж это происходит, товарищи, а? — вдруг спросил доктор. — Кто их убил?
— Информация секретная и закрытая, — заплетающимся языком проговорил капитан.
— Чего-чего? — Шацкий наклонился к нему. — Да ты, брат, нарезался уже!
— Две недели не спал по-людски, не жрал. Скоро прибудет твой курьер?
— Должен скоро.
Дверь кабинета отворилась.
— Здравия желаю, товарищи. Это что ж вы, с утра пораньше, а, товарищ подполковник?
В дверях стояла молодая женщина. Лет тридцати. Довольно миловидная, в погонах майора медицинской службы. Увидев ее, Демин на секунду протрезвел. Ему показалось… Впрочем, только показалось, да…
— Верочка, — подполковник Аресьев встал, — всё путем! У товарищей коллега…
— К сожалению, мы на войне, — проговорил Демин.
— Так что не стоит так ругаться.
— Да кто ж ругается? — майор подошла к столу. Тон ее изменился. — Ругаться я еще не начинала.
— Товарищи из особого. А это, — Аресьев обошел стол и приобнял майора за плечи, — наша самая строгая старшая сестра. Кривицкая Вера Петровна. Или просто Верочка.
— Очень приятно. Шацкий… Сергей, — встал особист.
— А вы? — улыбнулась Вера капитану.
— Демин, пятый танковый, — поднялся Григорий.
— Посидите с нами? А то, знаете, совсем одичали, — предложил Шацкий.
— Что ж, пять минут можно.
Она присела.
— Я почти не знал полковника. Но за эти дни… — начал Шацкий.
— Не стоит, — Демин поднял руку. — Я знал его с сорокового года. Неплохой мужик. Нас вместе турнули… Длинная дурная история. У него были мозги. И он погиб как солдат. Помянем.
Майор Вера приняла из рук Аресьева мензурку со спиртом и котелок с водой.
Григорий старался не смотреть на нее, но не мог. Конечно, это была не… Но лицо, фигура — один в один! Выпив еще, капитан снова впал в приятное оцепенение. Он вполуха слушал завязавшийся разговор. Шацкий начал что-то городить про себя, что-то вспоминал. А Григорий смотрел и смотрел. Украдкой. Тоже вспоминая… Каждый день, каждый миг…
С того последнего разговора прошло уже почти пять лет. Он разорвал все отношения. Он не хотел ничего знать о ней. Слышать о ней. Ничего. Чтобы не было боли… И это, конечно, глупо. Но как уж есть, так есть. И ничего менять он не хотел. Дабы не переживать тот кошмар сызнова. Второго раза можно и не вынести.
— Что вы на меня так смотрите, — вдруг спросила Верочка, — а, товарищ Демин из пятого танкового?
Григорий внутренне вздрогнул, но виду не подал. И лишь спросил, наливая еще:
— У вас нет в Москве родственницы?.. По имени Нина Григорьева…
— Нет, такой не припомню, а что, я на нее похожа?
— Слава Богу, нет…

* * *
— Значит, будем молчать? — капитан-следователь встал из-за стола и прошелся по комнате. — Это же глупо! У нас есть все показания. Вы — штандартенфюрер Артур Курт Вебер, военный комендант города и замка Блюменвальд. У вас работала особая бригада СС «Фатерлянд». Так?
Тишина.
— Значит, вы решительно отказываетесь сотрудничать?
Снова тишина. Немец сидел посреди комнаты на стуле и угрюмо глядел на носки своих пыльных сапог. Китель на нем был старый, офицерский, но знаки различия — погоны и петлицы — он сорвал еще до того, как попал в плен. Впрочем, это было уже не важно. Русские знали о нем всё. Бог весть откуда. И еще о Мойзеле. Вернее, о спецбригаде СС. Ну, тут проще. Не в каждом замке нынче встретишь сразу пять «мерседесов» с берлинскими номерами. Впрочем, какая разница теперь, как русские его нашли. Вебер поднял хмурый взгляд на капитана. Тот уселся напротив, развалившись в старинном резном готическом кресле. Русский в старинном немецком кресле. Вебер чуть зубами не заскрежетал. А следователь продолжал всё так же непринужденно:
— Нас интересуют всего лишь подробности работы этой особой бригады. С вами или без вас, но мы будем знать всё. Но, сотрудничая с нами, вы получаете шанс. Понимаете? Вы же не просто пленный. Вы — старший офицер СС. Вас вообще можно за одну форму расстрелять.
Вебер медленно опустил глаза. Сначала он хотел что-то сказать. Послать подальше, что ли, но потом раздумал. На душе было препаршиво. Тем более что сегодня русские во всеуслышание объявили о том, что Рейхстаг взят. Говорить вообще не хотелось.
— Ну что ж, — капитан пожал плечами и кивнул конвоирам, — тогда, господин Вебер, вы сами понимаете — время военное. Возиться нам с вами некогда. СМЕРШ шутить не любит, прощайте.
Два дюжих сержанта с автоматами шагнули к Веберу и подняли его на ноги.
Когда его выводили, на столе следователя зазвонил телефон. Тот взял трубку и заговорил по-русски. Вебера вывели в коридор, довели до лестницы. Дальше двор, стенка и всё… СМЕРШ действительно шутить не любит. Вдруг сзади раздался голос русского капитана. Конвоиры остановились. Капитан подошел.
— Похоже, вам повезло, господин Вебер. Вы проживете до завтра.
С этим он передал какую-то бумагу конвоирам, что-то сказал им и махнул рукой. Вебера ткнули автоматом. Во дворе стоял американский джип «виллис». Веберу указали на место подле водителя — молодого русского офицера. Затем один из конвоиров на жутком немецком (видимо, учил его в окопах или в рукопашном бою) произнес:
— Нихт люфен. Их шисен. Тотен… Ферштейн? (Не бежать. Я стрелять. Убивать… Понятно?)
Вебер угрюмо выдохнул и отвел взгляд…
— Ферштейн, — усмехнулся русский и сел позади него в джип.
Дорогу на Блюменвальд Вебер узнал сразу. Правда, не мог поверить, что возвращается туда. Но вот они въехали в нижний, разбитый русскими пушками город, проехали по мосту, который в тот же день восстановили русские саперы, и покатили к замку. Вебер озирался. Вокруг было полно русских. Машины, мотоциклы, броневики. Солдаты и офицеры с широкими русскими погонами на плечах. Но были и жители города. Некоторые узнавали его и удивленно провожали автомобиль глазами.
— Знакомые места? — осведомился офицер, сидевший за рулем.
Вебер не ответил, хотя и мог бы. Интересно, зачем его сюда привезли?
Между тем машина подкатила к площади и свернула во двор ратуши. На стене ее Вебер заметил белый флаг с красным крестом. Лазарет? Что еще за новости? У крыльца, к которому подкатил джип, стоял русский офицер и, похоже, кокетничал с медсестрой. Водитель выскочил и заговорил с ним, козырнув. Тот слушал. Медсестра скрылась в здании. Офицер повернулся и взглянул на Вебера. Потом кивнул:
— Это вы бывший комендант Блюменвальда Вебер? Очень хорошо. Идемте быстрее.
Идти быстрее штандартенфюреру помогли стволом автомата. Он входил в старинное здание ратуши второй раз в жизни. В первый раз ему нужно было что-то решить с бургомистром. Теперь уж и не вспомнить, что. Мелочь… В нос ударил запах крови, пота и лекарств. Раненые русские лежали в зале городского совета, в приемной, в прихожей, в кабинетах чиновников. Даже в кабинете бургомистра. Некоторые лежали на полу. Но санитары вносили в комнаты кровати. Нечто похожее Вебер видел в сорок втором под Ростовом, когда госпиталь 337-го пехотного полка дивизии «Мертвая голова» занял русскую школу.
— Гейен, гейен, мать твою, — проворчал конвоир и опять ткнул его меж лопаток автоматом.
Вебер поежился и пошел быстрее. Ему и самому хотелось поскорее убраться с глаз этих раненых солдат. Ему казалось, что, если бы не охрана, русские, будь они хоть трижды раненые, все посползали бы со своих коек, чтобы добраться до него.
Наконец он очутился перед дверью с надписью «Муниципальная библиотека». Дверь отворилась, и Вебер увидел то, чего менее всего ожидал увидеть здесь и сейчас. Он увидел книжные шкафы и книги…
— Прошу, — произнес вышедший навстречу офицер (а конвоир счел своим долгом еще раз подтолкнуть его автоматом), — садитесь, господин штандартенфюрер.
Вебер вошел. У окна стоял стол. За столом сидел еще один русский. Посреди комнаты — одинокий стул. «Допрос в библиотеке — гениально! — пронеслось в голове. — Спасибо фюреру. Русские пришли…». И он тяжело опустился на стул.
— Итак, нам нужна ваша консультация, герр Вебер.
Штандартенфюрер удивленно поднял глаза. Офицер за столом отложил какую-то книгу и вынул из папки пачку фотографий. Поначалу Вебер даже не понял, что это говорит именно он. Невысокий, как все русские, плотный, в потрепанной полевой форме.
— У вас прекрасный берлинский акцент.
— У вас — очаровательный саксонский. Вы из Дрездена?
— Нет, я померанец. Но прожил в Дрездене двадцать лет.
Что-то неуловимое пронеслось в воздухе, словно завязалась великосветская беседа.
— В Померании нынче 1-й Белорусский, — прозвучало сзади.
«Неуловимое» исчезло. Немец вновь угрюмо уперся взглядом в пол. Демин покачал головой и встал.
— Понимаю ваши чувства. Сам испытывал такие же в сорок первом. Итак, вы были военным комендантом этого города. — Вебер молчал. — Вам это знакомо?
И танкист протянул Веберу фотографию.
Лишь мельком взглянув на нее, полковник похолодел. Двух недель как не бывало! Перед глазами всплыл ночной туман, телега и мумия сержанта Шмидта, привезенная с моста. Немец подался назад, будто ему под нос сунули кобру, и поднял руку, словно хотел защититься.
— Вижу, знакомо. Когда вы столкнулись с этим в первый раз?
Пауза. Демин смотрел на немца. Тот сделался белее полотна, даже губы посерели.
— Вы слышите меня, господин штандартенфюрер?
Вебер словно впал в ступор. Он заворожено смотрел на фотографию из-под вскинутой руки и не произносил ни слова. Дыхание его стало прерывистым и хриплым.
— Они бы в Майданеке так хрипели, сволочи, — прошипел Шацкий.
— Серега, дай воды.
Шацкий зачерпнул кружкой из жбана, стоявшего у двери и протянул ее Демину.
— Жбан надо убрать. Книги все-таки, — произнес Григорий, потер лоб и прошептал: — Ой, напрасно мы пили с утра спирт, — и с размаху выплеснул воду в лицо штандартенфюреру.
Тот вздрогнул и поднял глаза.
— Так когда же? Мне нужно знать.
Вебер судорожно сглотнул и замотал головой, стирая воду с лица ладонью и словно стараясь прогнать какое-то видение…
— В ночь на 16-е… на мосту… через Шпрее… Погиб человек из роты охраны.
— Перед этим его соблазнила женщина?
— Да…
— Спецкоманда СС. Кто возглавлял ее?
— Бригаденфюрер Мойзель…
— «Аннанербе»? — спросил танкист.
— «Аннанербе», — кивнул более или менее пришедший в себя Вебер. У него всё еще мелко дрожали руки.
Демин посмотрел на особиста.
— Серега, а дай-ка спирту.
Часа три он поил Вебера и вытянул из него всё, до последней подробности. Раза три Шацкий уходил и возвращался. А немец пил и рассказывал… С трудом, то и дело бледнея и вздрагивая. Какой-то непонятный животный ужас пронизывал его при одном воспоминании о том зале, о пожаре, об этом… Кто бы он ни был, этот крылатый…

Он скатился по лестнице, здорово приложившись обо что-то головой. Наверно, и проломил бы, если бы не ковры и одеяла, которыми был выложен весь пол дворца. Ком подступил к горлу полковника, когда он, приподнявшись, увидел, что крылатый бесполый человек, объятый пламенем, вышел за ним из комнаты и спускается по лестнице, оставляя на одеялах и коврах огненные следы. Вебер вскочил, вытаскивая пистолет. Лестницу перегораживали серые крылатые твари. Химеры, гарпии, горгульи… или как там их еще называют. Пять или шесть… Они, громко шипя, стояли на ступенях, сидели на перилах, широко раскинув крылья и раздвинув ноги, перегородив дорогу к выходу. Относительно их половой принадлежности сомнений не было.
Вебер пятился, прижавшись спиной к стене, и даже выстрелил несколько раз. Но тварям было хоть бы что. Раны их затягивались мгновенно. И вдруг тот, бесполый, крылатый, шагавший сверху, оступился, рухнул на ступени, и его пылающее тело раскололось, как глиняный кувшин. Съежившиеся крылья, руки, ноги. Голова покатилась вниз и пролетела мимо ног Вебера. Химеры взвыли высокими тонкими голосами и рванулись в разные стороны.
Они носились по узким переходам дворца, сшибая крыльями лепнину и круша когтями деревянные косяки и перила. От их воя болела голова и ныли зубы. Вдруг всё перекрыл грохот взрыва, и сверху посыпались камни, доски, штукатурка. Бомбой или снарядом разворотило крышу. Одна из тварей рухнула к ногам полковника, иссеченная осколками не то стекла, не то снаряда. На мгновение их взгляды встретились. Такой тьмы, такой злобы Вебер не видел никогда ни в чьих глазах. Его словно пронзило насквозь гигантской холодной иглой. В ужасе отшатнувшись, он скатился по освободившейся лестнице и, вдыхая всей грудью свежий воздух, выскочил во двор. Свежая воронка зияла прямо у портала дворца. За стенами замка по-прежнему грохотало, а третий этаж дворца уже был полностью объят огнем…
— Я не знаю, кто они… Я не знаю, что это было… Но это — кошмар.
Немец замолчал. Демин отвернулся к окну. Хриплый баритон Утесова влетал вместе с ветром через приоткрытые створки. Ветер нес запах весны, лекарств и пыли. Скрипнула, открываясь, дверь.
— Вы всё? — спросил, войдя, Шацкий.
Демин повернулся и увидел сверток в его руке.
— Курьер прибыл?
— Да, — ответил Шацкий. — Вот она… — он шагнул к столу и положил перед Григорием толстый, в ладонь, рукописный том с витиеватой готической вязью на обложке: «Блютигтодмейстер. Начало глав».

* * *
Утро второго мая Егор встретил в той же библиотеке. Поспав немного, он часов с четырех засел за первый том «Блютигтодмейстера». Рассвело. Капитан в третий раз перечитывал главу о демонах блудной любви. Закончив, он долго рассматривал гравюру в конце ее, потом отложил книгу. Здесь было всё о суккубах, инкубах и тому подобной дряни — описание повадок, способа действия, способа борьбы с ними. Не было только одного — как вызвать их в наш мир. Но ведь Мойзель и его люди как-то же их вызвали. Может, есть еще одна книга? Но какая?
Просвещенное человечество двести лет назад так лихо отмахнулось от древних знаний, что даже названия старинных трудов остаются неизвестными… Спецы из «Аннанербе» по крупицам собирали материал, все эти книги гнева, книги страха, книги магии. Монастырские труды о потустороннем и необъяснимом. Эсэсовские экспедиции мотались по всему миру, разыскивая их. Тибет, Аргентина, Эфиопия. В Парагвае полтораста лет существовало государство иезуитов. Бог знает, что можно там найти! Легче легкого сказать, что духов и привидений нет, что демоны — лишь сказка для детей. А когда всё это начинает проявлять себя — делать вид, что ничего не происходит. Вот только когда жареный петух клюет в задницу…
Около восьми в дверь ввалился Шацкий.
— Ну, как успехи? — и сел напротив, потирая лицо руками.
— Хрен его знает, — неопределенно ответил Егор.
— У меня новости, — Шацкий отнял руки от лица. — Час назад в госпиталь прибежал один немец. У него хутор километрах в пяти, просил помочь. Я при Аресьеве поехал, вроде переводчика. Короче, у мужика три сына. Все — как наши трупы — мумии египетские. Ганс, Карл и Генрих. И жена в шоке.
— Всё?
— Из Либенхоффа позвонил начальник медсанбата. Наш лейтенант Прохоренко пропал. Ну, которого мы с твари сняли.
— Еще что-нибудь?
— День только начинается, — мрачно вздохнул Шацкий…
День действительно только начинался. Без десяти два патруль обнаружил в южном пригороде еще два иссохших трупа. Оба — горожане Блюменвальда. У реки, в саду, неподалеку друг от друга. Такое впечатление, что суккуб прикончил одного, но этого ему было мало… Либо было два суккуба. И тогда…
— Ну? — спросил Шацкий после осмотра сада.
— Боюсь, это только начало.
— Ты у нас обрадовать — первый человек.
— Поехали назад. Мне нужен этот штандартенфюрер.
Вебера ввели в библиотеку. Он привычно опустился на стул.
— Теперь они убивают ваших, — без предисловий сказал Демин.
— Кто? — не понял полковник.
Егор открыл «Блютигтодмейстер».
— «Сии демоны — безраздельно ночные создания, суть тьма адова, и в утробе их — пламень богомерзкий пылает. Доля их и высшее вожделение — плоть человеческая. Иные — инкубы — “надлежащие”, домогаются женского тела и греха плотского с женами распутными лукавыми. Семя свое оставляют в них, даря богохульное наслаждение. И от мерзкого блуда сего происходят рожденные дети нечистого, кои души не имеют, появляются, умерщвляя утробу их выносившую, но призваны измываться над родом человеческим и подвергать его пыткам и истязаниям. Иные — суккубы — “подлежащие”, блудницам вавилонским подобны, ищут плоти мужеской, дабы получить семя, зачать и выродить новых демонов, даря при этом мужу глупому и беспутному в жизни последнее наслаждение, после коего не может он более, блудодей, совокупиться ни с одной женщиною… Иные же — имени которым нет, богомерзостям, — есть прямые посланники преисподней. Появляются они по велению черных книг и, дурманом привлекая людей мужеских, набирают от них силу, плоть их умерщвляючи и соки из них выпиваючи. Таковых семь жертв им надо, а затем гнездятся в теле восьмом, чтобы вновь выродить отродье нечестивое вдвое более прежнего. Сроку же для этого нужно три дня. Затем появится отродье, плоть от плоти адова, демон именем лукхурд, и будет убивать всякое живое существо, и плодиться колдовскими чарами, и сеять гнезда свои до той поры, пока не покроют они весь свет. И тогда не останется места человекам. Посему святому огню предаваемы быть должны все блудодеи и блудницы нечестивые, что с демонами имели совокупление. Помните же сие те, что в порыве любопытства греховного и бездумного решат открыть книгу страсти “Лейденшрифт”, второе название которой — “Проклятая книга Лейденшафт”…»
Егор опустил книгу на стол и прикрыл ладонью воспаленные глаза. Шацкий вздохнул, качая головой. Он даже мысленно уже не сопротивлялся всему этому бреду, реален он был или нет. Просто плыл по течению, хотя направление этого течения никак не укладывалось в его голове. Ему в очередной раз захотелось проснуться.
Вебер, выпрямившись на стуле, неотрывно смотрел на гравюру на открытой странице «Блютигтодмейстера». Гравюра изображала какой-то странный зал. Или, может быть, грот. Крылатые твари у стен в самых различных позах совокуплялись с воинами в старинных доспехах, а в центре картины на высоком стуле сидел рыцарь, из глаз, носа и ушей которого снопами вырывалось пламя. Лицо Вебера сделалось твердым и белым. Пальцы вцепились в стул. Он уже видел такое, наяву.
— Это реально, — выговорил он, то ли спрашивая, то ли утверждая.
— Пока отступлений нет,— Демин потер виски, затем переносицу, и головная боль понемногу отошла, словно волна прибоя откатилась от берега. Голова болела уже не первый день. — Мы нашли пятерых горожан. Желаете взглянуть на трупы? Хотя вы же знаете, как это выглядит.
— Значит, команда Мойзеля… — прошептал, почти прошипел Вебер, — по приказу этого…
И снова он будто вернулся на две недели назад, в прошлое, и увидел глумливую физиономию бригаденфюрера, склонившуюся над радиоприемником, его заговорщическую ухмылку и вылетающий из динамика визгливый берлинский баритон: «Наши потери в пехоте пополнятся бесчисленными новыми соединениями…» Бесчисленные… новые… которые пополнят… И они здесь, в Саксонии. И значит, будут убивать, не разбирая, где друг, а где враг.
И вдруг Вебер подумал: «А что такое сейчас “друг” и что — “враг”, если эти твари готовы заполонить всё?» И вздрогнул, когда вспомнил взгляд черных глаз химеры. Ему не надо было верить или не верить в реальность этого. Ведь он уже видел эти глаза. Бездонная ненависть, бездонное зло.
— Свиньи… Скоты… Раньше бы знать, — и он в ярости сорвал с рукава шеврон с эмблемой СС.
— И что? — Григорий перестал мять лоб и виски. — Пристрелили бы Мойзеля?
— Вот этой рукой. Подонки. Страну угробили, еще и мразь эту вытащили.
— Да, подонки, — Демин на секунду задумался, помрачнел, плеснул в аресьевскую мензурку спирта и опрокинул ее себе в рот, — таких поискать. Вы хорошо знаете замок, Вебер? Меня интересуют подвалы.
— Я выяснял возможность тайного отступления. Подвалы выходят к старым копям. Там весьма обширные подземелья, — секунду Вебер молчал, а потом воззрился на Демина. — Что вы задумали, капитан?
— Семь жертв мертвы. Им нужен восьмой. Сегодня ночью или завтра… Мы возьмем огнеметы.
— Хотите искать в замке?
— Начнем оттуда, — Григорий встал, отодвинув книгу.
Шацкий посмотрел на нее, гравюра ему почему-то очень не нравилась.
— И еще. Сергей, нужно разыскать местного пастора и взять у него святой воды. Окропим огнеметы.
Майор перевел взгляд на капитана. Конечно, теперь он был готов ко всему. Даже к тому, что Демин потребует устроить молебен или отстоять вечерню. Но всё же… Мгновение он молчал, а потом выдохнул:
— Если честно, то всё это — белая горячка.
— Точно, — поддержал его Егор, — и я сделаю всё, чтобы она и осталась белой горячкой.
— Как это? — не понял майор.
— Так. Сказки должны оставаться сказками. И не хрен им шляться и гробить каждого встречного.

* * *
Винные погреба остались позади. Через низкий дверной проем они вошли в последний подземный зал, и Вебер остановился. Это уже за пределами замка. Это уже скала. Метров десять от поверхности. Капала вода, тянуло холодной влагой подземелья. Луч фонаря уперся в щербатый известняк, затем пошел вправо, разгоняя тьму.
— Там должен быть проход, — произнес Вебер.
Второй луч переместился туда же, выхватывая из черноты трухлявые балки, доски, разбитую бочку. Подвал переходил здесь в пещеру, которая больше напоминала свалку. Куда удобнее оставлять мусор тут, нежели тащить его наверх. Григорий инстинктивно поправил автомат, и луч его фонаря качнулся. Что-то сверкнуло впереди.
— Что там?
— Не вижу, — отозвался Сергей и шагнул вперед.
Что-то треснуло, хлюпнуло, зашуршало в воздухе…
— О, черт!
Лучи фонарей метнулись к потолку, послышался глухой щелчок, и огненная струя лизнула стену. Тут же, будто в ответ, залязгали затворы.
— Спокойно,— гаркнул танкист. — Серега!
— Я… — откликнулся тот.
Луч фонаря вырвал его из темноты. Шацкий сидел на земле, держа на изготовку ствол огнемета. Фигура его казалась грузной и нелепой из-за ранца с горючей смесью за спиной.
— Что там?
Полоса огня быстро затухала в затхлом воздухе подвала.
— Нетопыри, — кивнул Вебер на пару обгорелых комочков метрах в полутора впереди.
— Да прямо из-под ног, — Шацкий встал.
— Из-под ног? — удивился Демин. — Какого лешего? — Выпрямился, быстро повел фонарем вправо, влево, затем назад.
Луч упал на остановившихся позади солдат. Тускло блеснули звездочки на пилотках, стволы автоматов и огнеметов. Демин поднял фонарь и осветил высокий потолок. Метров пять. Свод как свод. Обычный старинный подвал, переходящий в пещеру. Вернее, часть пещеры, превращенной в подвал. И пустота. Демин опустил фонарь. Тихо, только где-то капает вода.
— Из-под ног, они что, крысы — сигать из-под ног? — пробормотал капитан и обернулся к солдатам: — Чего сгрудились? Не надо. Огнеметчики — вперед… Поджарите еще нас… Где проход, штандартенфюрер? — это последнее — Веберу, по-немецки.
— Там.
Осторожно, чтобы не поскользнуться, немец шагнул вперед.
— Давай, — кивнул танкист особисту.
Майор двинулся следом. Мимо Демина прошли двое огнеметчиков. Всего их было четверо, одному Шацкий отдал свой автомат. Старшина, замкомвзвода, приостановился возле капитана.
— На хрена фашиста взяли? Заведет куда-нибудь.
— Раньше смерти не помрешь, Василич. И приказы не обсуждать.
— У-ум… — неопределенно промычал старшина. Как видно, ответ Демина его мало порадовал.
Капитан еще раз осветил стены и потолок. Ничего. Недоверчиво качнул головой и быстро догнал Шацкого и Вебера.
— Мало кислорода, — сказал Вебер, когда заметил Демина подле себя. Кроме фонаря, у немца ничего не было. — Видели, как быстро гаснет огненная смесь?
— Кажется, в том зале наверху тоже было мало кислорода, — проговорил Демин, всматриваясь во тьму.
— О да, но был запах… Так пахнет женщина, понимаете?
— Духи, что ли? — буркнул особист.
— Нет, естественный запах. Возбуждающий. Как во время близости.
Григорий поморщился и промолчал.
Подвал окончательно превратился в пещеру. Метров через пятнадцать она сужалась, и Вебер кивнул, осветив достаточно обширный проход. Когда-то его, видимо, заложили камнями, опасаясь удара в спину. Остатки старинной кладки виднелись и сейчас. Вебер остановился.
— Странно.
— Позвольте догадаться, — Демин повел фонарем. — Кладка разрушена слишком сильно?
— Да, — кивнул штандартенфюрер. — Мы разобрали часть стены, чтобы можно было пройти, но сейчас…
Лучи фонарей гуляли по беспорядочно разбросанным камням, которые кое-где до сих пор скреплял раствор. Демин присел. Провел рукой по камню.
— Штандартенфюрер, ничего не напоминает?
Вебер склонился к нему. Камень, перед которым присел капитан, был располосован. Четыре глубокие борозды пересекали его. Свежие борозды…
— Доннер веттер, — прохрипел немец.
— Да уж, погодка хреновая. Похоже, пора принюхаться, — Демин встал и осветил проход. — А блестела вот эта штука.
— Переплет? — удивленно выговорил Вебер.
Они подошли ближе. Книга в золоченом переплете лежала среди камней. Мертвая рука, высовываясь из-под обломков стены, обнимала книгу. Сухая, в черном рукаве эсэсовского мундира. Осветив камни, Вебер увидел витой серебряный погон, петлицу и голову человека, больше напоминавшую головешку.
— О, майн гот…
— Господин бригаденфюрер, я полагаю. А это — «Лейденшрифт», — Демин потянул книгу, и мертвая рука Мойзеля соскользнула с нее, — книга горя… Она же «Лейденшафт» — книга страсти. Веселенькое чтение для мертвеца.
— Как он тут очутился? — проговорил Вебер, озираясь, словно надеялся найти дыру в потолке, через которую мертвое тело могло свалиться сюда с третьего этажа баронского дворца.
— Видимо, не всё сгорело наверху, — Григорий открыл книгу и на первой же странице увидел штамп: «Собственность “Аннанербе”».
— Что же, это они приволокли его сюда? — Вебер снова начал бледнеть — Но зачем? Хотели повторить… это… рождение демона?
— Может быть. Везет мне нынче на такие находки, — Демин осторожно перелистывал пергаментные страницы. — Вы только послушайте, Вебер, это же стихи:

И только истинная страсть способна вызвать горе.
И только истинное горе способно вызвать страсть.
И там, где уживутся страсть и горе,
придется злу пропасть…

Сзади послышалось приглушенное:
— Товарищ майор, а капитан-то, часом, не немец?
Демин узнал голос замкомвзвода.
— Нет, я не немец, — громко по-русски ответил он. — Просто когда-то я мечтал стать ученым. Никто не чувствует странного запаха?
— Несет из прохода, — поднимая огнемет, отозвался Шацкий. — Странный запах… Как немец и говорил.
Танкист сунул книгу Веберу и сорвал с плеча автомат.
— Поздравляю, ребята, мы их нашли.
— Радости — вагон… — проворчал Шацкий. — Огнеметы — к бою! Вперед!
Проход оказался коротким. Метров пять под уклон, и небольшой отряд вышел в обширный подземный зал, такой огромный, что лучи фонарей терялись, не в силах пробиться сквозь толщу тьмы. На солдат пахнуло ветром. Теплый кисловатый запах мягкой волной ударил в лица, и один, самый молодой солдат вдруг поперхнулся и повалился на колено.
Фр-р-р-р… Фр-р-р-р… Фр-р-р-р… Так крылья рассекают воздух… Звук этот заставил Вебера отступить. Он схватил Демина за плечо и произнес.
— Мне нужен автомат.
— Возьмешь у первого убитого, — бросил в ответ капитан и шагнул к упавшему солдату. — Надо было взять противогазы. Что ж я?..
Новая волна сладковато-соленого неподражаемого аромата, от которого сжимало сердце и напрягалась душа, накатила на людей. Шацкий посветил вперед, но луч словно уперся в стену черного тумана. Туман, если это был туман, колыхался и наступал. Шацкий расширенными глазами смотрел на него, немея от возбуждения. Плечи его мелко задрожали, внизу живота, у пояса, возник комок напряжения, и между ног мгновенно натянулись штаны. Майор сглотнул. Вожделение, страстное и безраздельное, заполнило всё его существо. Он готов был уже шагнуть вперед, в туман… И тут Демин больно ткнул его в бок. Он стоял рядом, так же тяжело дыша, тоже красный от возбуждения, но в глазах его было что-то… Он словно знал, что это возбуждение скрывает за собой вечную муку, и готов был уничтожить его. На плече капитана висел ранец со смесью, в руках — ствол огнемета.
— Ну, и чего мы ждем?
Он щелкнул зажигалкой, и у раструба возник крошечный лепесток огня.
— Огонь, — тихо, даже испуганно, выдавил Сергей.
Две струи пламени рванулись навстречу туману. Туман заволновался, заклубился, смешиваясь с огнем. Секунда, и запах спал. Тут же опомнились два других солдата с огнеметами, и к первым двум струям присоединилась еще пара. Смрадный чад от горючей смеси окончательно перебил сладкий запах. Туман разорвался, клочьями пластаясь по полу. И тут дикий, пронзительный крик оглушил солдат. Из тумана вылетела тварь.
— Огонь! — заорал пришедший в себя особист.
Автоматные очереди вспороли воздух. Тварь кувыркнулась, ударилась о стену, попав под струи огня, и свалилась на пол. Демин окатил ее смесью, с удовлетворением увидев, как она корчится в огне.
Из дыма вылетели еще две, их тоже встретили пулями и огнем. Обе рухнули, но одна поднялась и ринулась на солдат. Проскочив сквозь струи горючей смеси, она упала на Шацкого, сшибла с ног, задев когтями одного из автоматчиков. Тот вскрикнул. Вебер с размаху ударил тварь фонарем по пылающей голове, а потом пинком сбросил ее с майора.
— Вставайте быстрей, — он поднял автомат раненного солдата.
Тварь еще шевелилась. У Вебера ушла секунда, чтобы разобраться с русским автоматом, который он держал в руках второй раз в жизни, он передернул затвор и очередью снес химере голову.
— Еще летят! — крикнул Демин.
На это раз тварей было четыре. Огнеметчики вскинули стволы к потолку. Двух удалось сбить. Но две обрушились на людей. Послышались крики. Пара автоматов захлебнулась. Кто-то со стоном покатился по полу.
— Господи, да что же это?! — заорал сержант, отбиваясь от твари прикладом.
Демин дернулся. Четвертая химера метнулась к нему. Он еле успел открыть кран и окатил ее огнем. Тварь огромной горящей кляксой размазалась по стене.
— Да сколько же их?! — вскрикнул майор, когда из дыма вывалились еще три.
Они пикировали, выставив когтистые ноги. Вебер подхватил с пола второй автомат и открыл огонь, привалившись к стене. К нему отступил сержант, менявший диск ППШ. Затем еще несколько солдат. Огнеметы плевались пламенем, заставляя тварей совершать немыслимые виражи. Смесь проливалась на пол пещеры и горела. Раненые твари падали и корчились в этом огне. Их было там уже не менее десятка.
— Я думал — их шесть или семь, — стреляя, выкрикнул Вебер.
— Их больше, — Демин повернул кран, и очередная порция огня ушла в потолок.
Черный вонючий дым смешался с туманом, и скоро от гари нечем стало дышать. Пол дымил. Даже огонь начал угасать. Лучи фонарей уперлись в сплошную черную стену. Демин, пошатываясь от удушья, отступил на несколько шагов и вместе с остальными встал у шершавой известняковой стены. Твари больше не нападали. Хрипя и задыхаясь, капитан крикнул:
— Ребята! Живы?!
К нему обернулся Шацкий.
— Дышать невозможно… Надо возвращаться. Немец где?
Вебер тоже стоял у стены. На располосованном когтями плече болтался окровавленный ППШ. Другой рукой он держал еще один автомат, одновременно подхватив под мышки сержанта с окровавленным лицом.
— Всё — дым, — закричал штандартенфюрер, поймав взгляды русских. — Огонь сжирает остатки воздуха. Надо наверх.
— Ребята! — закричал майор.
Демин щелкнул зажигалкой огнемета. Лепесток огня на обрезе ствола вспыхнул и погас. Воздуха не хватало даже ему.
— Хорошо. Поднимаемся, возьмем противогазы. Тварей надо добить.
— Это еще не всё? — спросил Вебер.
— Надо знать точно.
Из дыма отступили еще человека три.
— Где остальные? — встряхнул одного за плечо особист.
— Ни черта не видать там, товарищ майор, — с трудом ответил солдат.
— Уходим, — сказал Шацкий, принимая раненого сержанта из рук Вебера, — живей…
Солдаты на ощупь двинулись к выходу. Кто-то нашел в дыму тело и закричал об этом. Раненого подняли.
— Тащите, тащите… Вдоль стены, быстрей, — подгонял солдат Шацкий.
Лучи фонарей метались в дыму.
— Зараза… — выругался Григорий. — Дурак же я, черт возьми. С огнеметами под землю и без противогазов…
Вебер обернулся, махая рукой, чтобы разогнать дым.
— Доннер веттер… Ничего не видно… — у него слезились глаза. — Как же остальные ваши люди, капитан?
Демин не успел ответить. Дым вдруг растаял. Словно откуда-то в пещеру влетел ветер и разогнал его. Лучи фонарей ударили в стены, рассекая темноту. И тут же померкли перед алым сиянием, исходившим из центра пещеры. Демин и Вебер разом повернулись к нему, вскидывая оружие. Вебер — два автомата, Демин — огнемет. И замерли, разом вдохнув сладкий аромат, вернувшийся с ветром. На этот раз запах стал втрое сильнее. И неистовое сладострастное возбуждение заставило обоих офицеров остолбенеть. И смотреть только туда, в этот красноватый свет, в котором двигалась, расправив огромные крылья, темная фигура, медленно приближаясь с каждым взмахом.
— О, Боже… — прошептал Вебер, — он есть…
— Два…
Второе существо с крыльями показалось рядом с первым. И новая волна дурмана окатила людей.
Вебер застонал и выпустил автоматы. Они глухо брякнули о камни, но звука он не услышал. Свет заполнил всё вокруг, горячий алый свет. Как горячее женское дыхание заполняет тебя в поцелуе. Листья, стволы деревьев, трава возникли из ниоткуда… Впрочем, откуда они появились, было совершено всё равно. Впереди он различил смутный женский силуэт… «Клара!» — прошептали губы сами собой, и неверный темный силуэт впереди вдруг приобрел ясные очертания. Вебер увидел лицо, губы, волосы, глаза… Ее глаза… Такие же, как в первый день. Та же форма — милый штабной радист. «Это ты?.. — спросил Вебер, не слыша себя, но даже не заметил этого. — Как же я по тебе скучал. Ты…» Она улыбнулась и подошла к нему. А он двинулся к ней. Мир закружился, когда тела их соприкоснулись… «Помнишь, я говорил тебе, что из всех женщин, которые были у меня, ты была самая…» И тут что-то шевельнулось в глубине души, в памяти… смутно… «Погоди, Клара, как же так? Ты же погибла под Киевом в позапрошлом году… Нас бомбили, я помню…» Она улыбнулась, поцеловала его в шею, и тень сомнения тут же ушла. Прекрасная, она пьянила его своей близостью, он вновь порывисто обнял ее, чтобы с упоением почувствовать в своих руках нежное, милое тело… А она потянула на себя пряжку его ремня, словно желая доказать, что она жива…
Когда, выронив автоматы, Вебер двинулся вперед, Демин рванулся, чтобы удержать его. Он старался не вдыхать этот чарующий запах, и ему неожиданно почудилось, что он под водой — настолько плавными и медленными стали его движения. А штандартенфюрер уходил прочь, навстречу этому…
— Стой! — крикнул Григорий, выдохнув из легких остатки воздуха. Он попытался схватить немца и инстинктивно вдохнул…
Свет, красный горячий свет окружил его. Демин разом позабыл обо всем.. В голову ударило, как со стакана спирта, и он увидел ее. Нина? Григорий вздрогнул и похолодел. Она шла к нему. Он опустил огнемет. Она приближалась. Сколько же времени прошло? Два года? Три? Пожалуй. Она ничуть не изменилась. Та же уверенная походка, приветливая улыбка, мягкие и добрые глаза — всё та же прекрасная маска, а под ней…
Она подошла и протянула руки, улыбаясь… Он отступил на шаг. Она бросилась к нему и обняла, словно говоря: «Ну что же ты? Это ж я!..» Мягкие упругие груди коснулись его груди, округлые тугие бедра прижались к его бедрам, нежные чуткие пальцы погладили его виски… Головная боль, которая мучила его все последние годы, к которой он уже так привык, что иногда переставал замечать, разом прошла. Ее дыхание защекотало ему шею и щеку. Закружилась голова… и больно сжало сердце. Григорий выпрямился, почувствовав ее губы на щеке, и заговорил:
— Я всегда хотел знать, кто ты, потому что я любил тебя. Любил, даже тогда, когда ты мучила меня, не отвечая на письма и звонки, избегая встреч и разговоров. Когда минута с тобой, секунда — были счастьем, а ты исчезала куда-то. Помнишь, еще до войны? Ну что мне было делать? Караулить, навязываться насильно? Я не мог. Я ведь правда тебя любил…
В ответ она целовала его. Всё настойчивей и нежней становились поцелуи, а руки расстегивали кожан и гимнастерку.
— Понимаешь ли ты, что такое любовь? — он остановил ее, пытаясь заглянуть в глаза. — Ведь любовь — это движение души. Она либо есть, либо нет. Ее невозможно добиться. Можно добиться близости, добиться постели. Но всё это — гимнастика, если нет движения души… Но не любовь…
Улыбаясь, она молчала, словно давая ему выговориться. Потом поцеловала вновь, а нежные цепкие руки заскользили по спине, по ягодицам и бедрам, истово лаская их…
Григорий зажмурился, как от боли, и снова заговорил:
— Постой! Я не хочу и не хотел знать, почему ты выбрала его. Возможно, именно потому, что ты никогда не понимала, что такое любовь. Считала, что любить и совокупляться — одно и то же. Возможно, это так… У кошек и собак… Но не у людей! Потому что мы — люди…
Ее губы коснулись его обнажившейся груди, руки проникли под гимнастерку, лаская спину. Она присела, расстегнула ему брюки и потянула их вниз… Григорий отступил. Она не слушала, пока он говорил, она не слушала! Она ласкала его, пытаясь вызвать возбуждение…
— Что ты делаешь? Остановись… Чтобы любить, мало созреть, мало возбудиться, как животное. Нужно, чтобы душа двигалась и пылала… И если ты понимаешь это, если твоя душа с ним, то почему ты сейчас здесь со мной? Для чего ты делаешь это? Вот видишь, я и сейчас хочу знать, кто ты? Потому что всё равно люблю тебя…
Она снова припала к нему. И тогда Григорий крепко взял ее за плечи поднял с колен и произнес:
— Кто же ты?
Их взгляды наконец-то встретились. Секунду он смотрел в эти глаза. А потом красный свет ослепил его. Лицо Нины смазалось и тут же появилось вновь. Но… Теперь это было лицо Веры, старшей сестры из госпиталя. И фигура ее, и одежда. Она улыбнулась и протянула руки. Григорий остался недвижим. Новая вспышка, и перед ним стояла известная актриса, фамилию которой он никак не мог вспомнить… И она улыбалась и протягивала руки… Григорий встряхнул головой, ничего не понимая. А свет полыхнул вновь. Теперь это была Марина, дочка полковника Конева. И тоже призывно улыбалась. После шестой вспышки, когда перед ним возникла его первая школьная учительница, Демин наконец очнулся. Наваждение прошло. Он вспомнил, где он и что с ним. И боль несбыточной мечты крутым кипятком окатила сердце.
— Вот ты кто… Что ж, дорого прозрение, — и стал медленно отступать.
Огнемет лежал у стены. Демин поднял его, не сводя с твари глаз, и повесил на плечо. Щелчок. Зажигалка сработала. И в то же мгновение пещеру прорезал хищный крик. Окончательно потеряв сходство с женщиной, тварь выгнулась, расправив огромные крылья. Исчезли волосы и грудь, одежда и лицо. Осталась оскаленная пасть, когти на руках и ногах, серая гладкая кожа и никаких признаков пола… Лукхурд. «…И суть его — тьма адова, и преисподняя в утробе его…»
Крылья взметнулись, и тварь оторвалась от пола. Григорий повернул кран. Огненная струя вспорола воздух, но демон уклонился и бросился вверх и вперед. Егор снова повернул кран. И опять огонь прошел мимо… Внезапно тварь свалилась прямо на него, сбила с ног, и… ствол огнемета вошел ей в живот. Кожистые крылья ударили капитана по плечам и голове. Когти распороли правое бедро. Демон взмахнул рукой, чтобы раскроить ему череп, но Демин успел вновь повернуть кран…
Горючая смесь не загорелась, но мощной струей хлынула в брюхо твари. Демон взвыл, и его скинуло со ствола. Григорий крутнул колесико зажигалки, высек крошечный огонек и выстрелил. На этот раз смесь достигла цели. Лукхурд вспыхнул, взвился к потолку, и огонь разорвал его изнутри. Только ошметки горящей плоти градом посыпались из-под свода.
Демин с трудом встал и осмотрелся. Впереди, в центре пещеры, в высоком деревянном кресле сидело человеческое тело. Кресло словно само вздыбилось из-под камней и заняло подобающее ему место. В первое мгновение Демин не узнал сидящего в нем. Он был совсем не таким, каким капитан видел его несколько дней назад. Его тело было наполнено, даже переполнено соками — белесая жидкость, напоминавшая мужское семя, вытекала из ноздрей, из ушей, изо рта, из открытых мертвых глаз… Лейтенант Прохоренко. Недобитая жертва, вернее, теперь уже добитая. И внутри него зреет еще один лукхурд.
А на полу по углам пещеры в тугой клубок страсти сплелись Вебер и тварь, Шацкий и тварь, сержант и тварь… Все уцелевшие солдаты нашли себе пару. Сладкие стоны и истовое рычание неслись со всех сторон. Всё как на гравюре…
— Что ж вы, люди, делаете?.. — Григорий покачал головой. — Как кобели подзаборные, с кем попало….
Говоря это, он хмуро стянул с себя ранец с горючей смесью. Встряхнул — там было почти две трети запаса. Подошел и положил его к подножию кресла. Нога подворачивалась, когда он ковылял назад. Но Демин дошел до стены, поднял один из автоматов и прицелился.
— Кляйн аутодафе… Маленький акт веры, — и всадил очередь в ранец.
Столб огня взвился к потолку. Дикий вой сменил возню и вздохи. Отшвырнув своих «любовников», крылатые твари ринулись к центру зала, к костру, словно хотели спасти тело, и закружились вокруг в стремительном хороводе. Из последних сил Демин метнул в огонь еще один ранец. Мгновение, и он рванул, выбросив вверх мощные струи огня. Взрывная волна швырнула капитана на стену, но он успел заметить, как огненный вихрь сглотнул тварей, вытянулся и лизнул потолок…

Эпилог
Верхняя Саксония,
аэродром 156-го бомбардировочного авиаполка,
вечер 10 мая 1945 года

Самолет прокатил по взлетному полю и замер. Несколько полковников и генералов тут же бросились к нему. Среди них — начальник особого отдела фронта Нестеренко. Дверь открылась. Какой-то лейтенант тут же приставил к ней лесенку. Полковники и генералы замерли, вскинув руки к козырькам. Секунду ничего не происходило, потом внутри что-то блеснуло, и в проеме показался невысокий, полный, лысоватый человек в маршальской форме. Берия, член Президиума ЦК ВКП(б), куратор НКВД, маршал Советского Союза. Он протер платком пенсне, которое держал в руке, и надел его. Затем — фуражку, которую услужливо подал ему кто-то, находившийся внутри самолета, и легко сбежал на землю.
— Здравствуйте, товарищи, — проговорил он с легким грузинским акцентом.
— Здравия желаем, товарищ маршал Советского Союза! — гаркнули встречающие офицеры и генералы.
— Хорошо… — одобрил этот хор маршал и пальцем поманил к себе одного. — Иди-ка сюда, Нестеренко…
Генерал подбежал:
— По вашему приказу…
— Будет. Докладывай.
— Всё сделано, всё уничтожено. Потери минимальные. Замок мы снесли. Повторных нападений не было.
— Да? Значит, хорошо поработали? — усмехнулся маршал и сверкнул своим пенсне. — А где же наш танкист?
— Вытащили, Лаврентий Павлович. Всех и его. Здесь он, со мной. Никуда не отпускаю.
— Ну, покажи…
Они пересекли летное поле и подошли к «виллису», стоявшему под деревьями. Капитан Демин вытянулся и отдал честь.
— По вашему приказанию прибыл, товарищ маршал Советского Союза.
— Молодец, — Берия обернулся, взглянул на генерала, на водителя и нескольких автоматчиков охраны. — А вы свободны, товарищи…
— Есть…
Все трусцой отбежали от джипа.
— Пройдемся, капитан, — и маршал двинулся вдоль летного поля.
Демин взял из «виллиса» палку и, хромая, последовал за ним. С полминуты они шли молча. Потом Берия заговорил:
— Ну, и что там было на самом деле?
— Прорыв третьего порядка по классификации полковника Конева… — капитан сделал паузу. — Рейнские суккубы. Пытались вызвать демона-лукхурда.
— Ими можно управлять?
— «Аннанербе» попыталась… Пришлось взорвать замок.
— Я спрашиваю, можно или нет, капитан, — терпеливо повторил Берия. — А нынешние результаты мне известны.
И он повернулся к Демину. Мгновение капитан смотрел в эти маленькие проницательные глаза. И на секунду ему показалось, что он видит тот же взгляд, что и неделю назад, в пещере. Гипнотический взгляд лукхурда.
— Нет, Лаврентий Павлович.
— А не врешь?
— Никак нет, товарищ маршал. Цель любой демонической силы — уничтожение. Даже если направить ее по какому-то руслу, она всё равно…
— Знаю, — оборвал его Берия. — Жаль полковника Конева. Ума не приложу, кем его заменить?..
— Товарищ Сталин говорит, что незаменимых нет.
— Да, конечно. Кстати, где книги?
— Какие?
— «Блютигтодмейстер» и остальные…
— Первый том я вернул в особый отдел фронта, как и было приказано. Второй том, насколько я знаю, утерян. Ну а другие… Блюменвальд дважды горел, а потом… Вряд ли что-то сохранилось.
— Жаль… — Берия отвернулся и пошел назад к «виллису». — Ты всё танкистом, всё капитаном? А мы обнаружили архивы «Аннанербе».
— Это огромный успех, товарищ маршал. Там должны быть уникальные материалы. Они во многом помогут советской науке.
— Хм… — маршал усмехнулся и похлопал Демина по плечу. — Ну что ж, мне пора. Служи, товарищ капитан. Нам воевать еще придется.
— Есть, товарищ маршал Советского Союза!
С этим Берия развернулся и прямо через поле пошел к своему самолету. Несмотря на годы, у него была легкая юношеская походка. А его проницательных глаз боялись все. Генералы расступились, и лишь начальник штаба фронта позволил себе спросить:
— Вы не задержитесь?
— Нет времени, — бросил маршал, — пока.
И поднялся в самолет. Демин проводил его взглядом и прошептал себе под нос:
— О таких книгах должен заботиться Бог, а не демон…

* * *
Майор государственной безопасности Шацкий Сергей Анатольевич после перенесенных ранений прошел курс лечения и реабилитации. В 1951 году окончил исторический факультет МГУ, специализировался по этнографии и мифологии народов центральной и восточной Европы. Работал в КГБ. Вышел на пенсию в 1976 году. Род деятельности засекречен. Женат никогда не был.
Бывший штандартенфюрер СС Артур Курт Вебер после перенесенных ранений прошел курс лечения в госпитале для военнопленных, затем был направлен в лагерь военнопленных в Оренбургской области. Там начал активно работать в первичной ячейке СЕПГ (Социалистической единой партии Германии), в 1949 году вступил в ряды СЕПГ. В 1951 году вернулся на родину. Занимал ответственные посты в ведомстве госбезопасности ГДР. В 1972 году вышел в отставку. Женат никогда не был.
Капитан Советской армии Григорий Александрович Демин после госпиталя вернулся в свой корпус. В июне 1945 года корпус был переброшен на Дальний Восток и включен в состав Забайкальского фронта, который вскоре начал наступление против японской Квантунской армии. 12 августа 1945 года танк Демина был подбит в ходе боев за Чжанцинский укрепрайон. Капитан Демин погиб, спасая раненых танкистов. Остальные члены экипажа остались живы.