РАССКАЗЫ

СОРОК ПЯТЬ НА ШЕСТЬДЕСЯТ

 

1

В маленьком номере домодедовской гостиницы человек разговаривал с Богом.

Странный это был разговор. Человеку казалось, что он кричит, — на самом деле он спрашивал мысленно, и Бог так же мысленно ему отвечал.

А может быть, человек сам придумывал за Него ответы. Кто возьмется отличить свои мысли от чужих после бутылки водки и полутора стаканов портвейна?

— Ты, который сущий на небесах! Есть Ты или нет, отвечай!

Есть ли Бог, нет ли Его — раньше это интересовало человека даже меньше, чем есть ли жизнь на Марсе. Теперь ему мучительно хотелось, чтобы был Кто-то, Кто ответит за случившееся.

— Я есть. Спрашивай, Я отвечу, — отозвалось у человека в голове.

— Почему так?! Этим рейсом летели сто шестьдесят человек! Понимаю, кто-то должен был погибнуть, но почему именно они?!

Человек был к Богу несправедлив. Погибли не только его жена и сын.

 

У самолета, летевшего из Антальи, не вышло правое шасси. Летчики больше часа кружили над аэродромом, вырабатывая горючее, а затем посадили машину на две точки и вели ее по полосе, пока хватало скорости. Потом крыло чиркнуло по земле, самолет снесло с полосы, ударило правым бортом о будку радиолокационной станции; метров через сорок он остановился. Погибли стюардесса и мужчина, сидевший в переднем ряду у окна, — в это место пришелся удар. Погиб один из двоих, находившихся в будке; другой лежал в реанимации, и прогнозы врачей были неутешительные.

Когда экипаж и спасатели уже выводили из самолета пассажиров, от случайной искры вспыхнул керосин — его остатки вытекали из пробитого бака. Кого-то обожгло, кто-то вывихнул ногу, прыгая с высоты на землю, переломов не было. Жена с сыном не могли выбраться сами, их зажало покореженными креслами. Двое спасателей пытались им помочь, и в это время взорвался топливный бак. Погибли все четверо.

Чтобы видеть лицо собеседника, человек поставил на стол, прислонив к бутылке из-под водки, маленькую иконку. Прямоугольник из ситалла — электроизоляционной керамики — с напыленным металлическим слоем, на котором методом фотолитографии выполнено изображение.

Иконка была уменьшенной копией другой, знаменитой на весь мир. Портретное сходство имелось, а передать выражение лица на маленькой копии не удалось. Если судить не по внешности, а по выражению, лицо на иконе принадлежало не тому Богу, который дружил с рыбаками и учил любить ближнего, а другому, суровому и ветхозаветному, тому, что выгнал из рая Адама и Еву. Выгнал сгоряча, несправедливо, потому что не их, а змея надо было гнать, и не тогда, когда всё произошло, а парой дней раньше.

Иконку подарила ему дочь погибшего пассажира, что сидел впереди. Она приезжала вместе с мужем, вместе же они ходили на опознание, где вели себя довольно спокойно.

— Отец никогда не видел моря, — говорила она, — то есть моря на юге. На севере-то сколько угодно, он там служил, а у теплого моря не был. А в последнее время стали появляться деньги, ну, вот он и подкопил перед пенсией. Говорил: увижу Средиземное море, а там и помереть можно. — Она не удержалась и всхлипнула. — Как в воду глядел.

Деньги и у них с Машей тоже стали появляться лишь в последнее время, до этого не жили, а выкручивались. На троих не хватило, и он отправил в Турцию жену с сыном: Мишка тоже очень хотел увидеть море.

 

— Молитесь, будет легче, — сказала женщина, отдавая ему икону.

Они с мужем, закончив формальности, улетали тем же самолетом, которым авиакомпания отправляла гроб. Человеку тоже предлагали доставить гробы по воздуху и самому лететь, но он решительно отказался:

— Хватит с них, налетались. Да и я на самолет сяду не раньше, чем их похороню.

— Вы на поезде приехали? — спросил его представитель авиакомпании.

— Нет. У меня своя машина.

— Между прочим, ехать на автомобиле по статистике еще опаснее, чем лететь.

— Плевал я на статистику, — ответил человек. — Машину я веду сам, а в воздухе от меня ничего не зависит.

Гробы отправили грузобагажом по железной дороге. Представителю пришлось ехать на вокзал, его планы сбились, и завершение бумажных дел перенесли на следующий день. Вечером, оставшись в номере, человек попробовал молиться, но никаких молитв он не знал, кроме «Отче наш, иже еси на небесех», и то в этом месте на языке вертелось «на небеси» — чтоб в рифму. А произнести «Да святится имя Твое» он не мог, потому что если, как утверждают попы, ни один волос не упадет с головы человека без воли Всевышнего, что же тогда говорить о падении самолета с небес?

Вдобавок он не ощущал святости, исходящей от иконы, потому что сам работал в цехе, где эти иконы делались.

 

Человек работал на установке вакуумного напыления, в которой на ситалловые пластинки размерами сорок пять на шестьдесят миллиметров осаждался тонкий слой металла. Затем на линии фотолитографии формировали рисунок печатных проводников, пластины разрезали лазером и на готовых подложках собирали микросхемы для электронных блоков ядерных ракет средней дальности. Из каждой сотни подложек получалось не более тридцати микросхем, остальные уходили в брак.

Потом не стало ракет, потом в стране исчезла собственная электроника, и, чтобы загрузить оборудование, на ситалловых подложках стали делать иконы. Из одной пластины получалось не четыре микросхемы, а только одна иконка, зато выход годных был почти стопроцентный: точечные дефекты перестали быть браковочным признаком.

Кто-то называл это «конверсией», кто-то — «технической деградацией». Скорее всего, правы были и те и эти: одно другому не мешает.

 

Когда человек понял, что молитва не помогает, он вернулся к проверенному средству — водке. Она помогла, хотя и не сразу. Утром он маялся похмельем, и это тоже было лучше, чем пустота в душе, которую он непрерывно ощущал с того момента, как ему сообщили о катастрофе. Правда, пришлось поправлять самочувствие пивом, из-за чего он не смог выехать сразу, как покончил с формальностями, и остался еще на день. А вечером уже и водка не помогала, и тогда человек решил добавить крепленого вина. Специально взял самое дешевое, чтоб пробрало, и на середине второго стакана призвал Бога к ответу.

— Зачем Ты это сделал?!

— Это испытание, — мысленно ответил Бог.

— Для них?!

— Нет. Для тебя.

— Но зачем?!!

— Так надо. Я испытываю некоторых из вас время от времени. Вот, сейчас тебя.

— Ну хорошо, — подумав, согласился человек. — Хочешь испытывать — испытывай. Но они-то при чем?!

— А ты бы как хотел?

— Как угодно. Но их не трогай! Слышишь, Ты?!!

Бог не отвечал.

— Молчишь? — продолжал человек. — Ты не Бог. Если Ты сделал это нарочно, Ты убийца! А если Ты не сумел придумать как-нибудь по-другому, ты просто дешевка!

Снова Бог ничего не ответил, и тогда человек, потеряв терпение, мысленно закричал:

— Ты, дешевка! Выходи, я не могу с тобой так разговаривать!!

Человек резким движением опрокинул иконку лицом вниз — от удара хрупкая керамика треснула, но он не заметил. Потом схватил стакан с вином и залпом выпил.

Бывает, что в горле пересыхает даже от мысленного крика.

 

Бог появился перед человеком, пройдя сквозь стену из соседнего номера.

Бог был в белом халате. В это Свое пришествие Он работал врачом-психологом службы спасения.

Явлению из стены человек не удивился: после бутылки водки и двух стаканов портвейна и не такое увидишь. А этого он уже здесь встречал. Ну точно, на опознание приходил вместе с ними. Врач, как его… психопат, психиатр… в общем, псих. Если он у них еще и богом работает, понятно, с чего самолеты падают.

— Пришел? Пить будешь? — спросил человек. Не дожидаясь ответа, он взял с тумбочки второй стакан и налил в него вина почти до краев. — Ну, поминай, если больше ничего не смог сделать.

Бог сел на свободный стул, взял стакан и медленно выпил. Пустой стакан поставил на стол и сказал:

— Вообще-то спирт не относится к веществам, улучшающим память. Это я вам как врач говорю.

Человек молча взял свой стакан, слил в него остатки вина и так же молча, с разворота, сильно и страшно ударил бога пустой бутылкой по голове. Осколки стекла, брызги вина и крови разлетелись по всему номеру; от резкого движения качнулся стол, стакан с вином упал набок. Бог рухнул со стула на пол.

— Ты даже себя не смог защитить, — сказал человек, глядя в стекленеющие глаза. И в голове его отозвалось: «Это было бы против всего, чему Я вас учил».

 

Умирающий Бог сделал человеку последний подарок: убрал без остатка хмель из головы. Сейчас, на трезвую голову, человек отчетливо понимал, что он сделал. Убил врача, который, скорее всего, пришел ему помочь, — а иначе с чего бы он оказался в номере? Убил в пьяной ссоре; две трети убийств в стране происходят таким образом, и почти все они раскрываются.

Шансов у него практически нет, с его-то нулевым опытом заметания следов. Конечно, не факт, что за убийство всегда сажают именно того, кто убил. Всерьез рассчитывать на такую везуху не стоит, ну, а там посмотрим. Сейчас главное — успеть похоронить своих, пока не взяли. Потом — будь что будет.

Человек всё же сделал то, что очевидно любому читателю детективов. Он осторожно выглянул в коридор — там никого не было. Дверь соседнего номера, в котором жил психолог, оказалась незапертой, и в номере тоже не было никого; судя по всему, психолог жил там один. Человек перенес труп в его номер, свалил в кресло, а комнату, выходя, запер и взял с собой ключ. В своем номере он собрал осколки стекла, какие смог найти. Позаимствованным у врача полотенцем протер пятна крови и вина; полотенце и осколки сложил в полиэтиленовый пакет, туда же сунул ключ от комнаты с трупом. Потом собрал вещи, сдал свой номер, вышел из гостиницы и направился на стоянку. Проходя мимо мусорных контейнеров, он бросил в один из них пакет с уликами.

Человек проехал тысячу триста километров за девятнадцать часов, с тремя остановками, и был дома вечером следующего дня.

 

2

Бог воскрес, как и положено, на третий день.

«Хорошо хоть, в этот раз не распяли», — подумал Он, стуча зубами, потому что в морге было холодно, а Он лежал голый под простыней на железном столе. Он встал со стола и мгновенно перенесся в комнату в московской коммуналке, где жил в Свое нынешнее пришест-вие.

Он оделся и прислушался к звукам в квартире и к собственным ощущениям. Богу известно всё, но на осмысление фактов требуется время.

Он знал, что дверь с другой стороны опечатана милицией, что в квартире больше никого нет и можно пойти на кухню, не опасаясь напугать соседку-пенсионерку, которой накануне сказали о Его смерти. Знал, что Его убийца уже дома, что грузобагаж пришел и извещение послано, но пока не дошло до адресата. Гробы стояли в дальнем углу багажного склада, и кладовщица боялась туда ходить. Грузчики над ней подшучивали, но сами тоже не заглядывали в тот конец без надобности.

Бог вышел в коридор, порвав печать на двери, и прошел в кухню, потому что больше всего Ему сейчас хотелось горячего чаю.

 

Труп обнаружили во второй половине дня, когда коллеги врача подняли тревогу после бесчисленных и бесплодных телефонных звонков. Время смерти, определенное экспертом, сопоставили со списком выбывших из гостиницы. Помогло и то, что коммунальщики не спешили с вывозом мусора: когда из контейнера достали пакет с осколками бутылки и полотенцем, измазанным вином и кровью, а в соседнем номере тоже нашли осколки, круг подозреваемых сузился до одного человека. Опер с Петровки был командирован в небольшой городок за тысячу триста километров от Москвы — поездом, потому что самолеты из столицы в райцентры давно не летали. Они и в областные-то не во все…

Бог вскипятил чайник и заварил Себе чаю. В комнате нашлось несколько сухарей.

Попив чаю, Он сразу же захотел спать, несмотря на то, что перед этим больше суток провел лежа: сначала в кресле, потом в морге. Все-таки смерть и здоровый сон — немного разные вещи.

Убийца отсыпался после девятнадцати часов езды. Оперативник с Петровки решал кроссворд в поезде. Санитары в морге исчезновения трупа пока не обнаружили, и Бог решил, что тоже имеет право поспать.

 

Опер прибыл на место, представился руководству райотдела, показал бумаги, которые привез с собой. Когда он разговаривал с заместителем начальника отдела, его настиг звонок из Москвы.

— Даже не знаю, что сказать. И что делать, тоже, — сказал он, положив трубку.

— А что такое? — спросил зам начальника райотдела.

— Из морга пропал труп.

— Какой труп?

— Да вот этого врача, — сказал опер, ткнув рукой в бумаги.

— Слушай, а может, он живой был? — спросил на всякий случай зам. — Летаргический сон, то да сё. А тут проснулся и ушел.

— Голый, никому ничего не сказав, с проломленной височной костью? — иронически спросил москвич.

— И что теперь?

— Вот бы знать бы! Худший вариант — что здесь орудует целая банда.

— Слушай, может, тебе на всякий случай ОМОНа дать? — предложил зам.

— Давай, — согласился москвич. — А то я собирался его брать вдвоем с участковым.

 

Человек проснулся далеко за полдень. Он нехотя умылся, попил чаю без ничего и начал слоняться по квартире, смутно представляя, что делать. Потом, взяв себя в руки, сходил в магазин за хлебом и еще кое-чем по мелочи.

Возвращаясь домой, он обнаружил в почтовом ящике извещение из багажного отделения. Ехать на вокзал было уже поздно, и человек решил сделать это завтра. А пока, раз уж он собрался приготовить поесть, надо было готовить.

Готовкой в семье обычно занималась жена, а он брался за это дело, когда хотелось чего-то необычного, например, попробовать какой-нибудь новый рецепт, взятый из журнала или Интернета. Вот и к приезду Маши с Мишкой он собирался приготовить цыпленка по-провансальски.

Маша с Мишкой приехали — вон в коридоре на тумбочке лежит извещение. Значит, сегодня у нас цыпленок по-провансальски.

Человек разморозил цыпленка в микроволновке, взял большой нож и начал разделывать тушку.

 

Бог проснулся, потому что почувствовал, что очень многое изменилось.

Санитары в морге обнаружили пропажу трупа.

Взвод ОМОНа готовился к штурму квартиры, где жил Его убийца.

Убийца резал на части цыпленка и ни о чем не подозревал.

Бог переместился в квартиру человека и вошел в кухню.

 

Темнело. Человек подумал, что можно уже включить в кухне свет, и тут краем глаза заметил движение у двери. Он посмотрел туда и увидел Бога.

— Воскрес? — спросил он. Бог кивнул. — Свет включи.

Бог щелкнул выключателем.

 

Снайпер, сидевший на крыше и наблюдавший за окнами квартиры через прицел винтовки, торопливо схватил радиостанцию.

— Командир, их двое в кухне!

— Понял, — сказал омоновский капитан и обернулся к москвичу. — В кухне двое.

— А в комнате? — спросил москвич.

— В комнате темно, — ответил капитан. Потом взял радиостанцию и начал вызывать: — Иван, в кухне двое. Иван, слышишь меня?

Иван не отвечал: по-видимому, активная фаза операции уже началась, и у него просто были заняты руки.

 

— Тебе надо уходить, — сказал Бог.

— Куда? — спросил человек. — Я же это не брошу, — он мотнул головой в сторону разделочной доски с кусками цыпленка.

— Пошли, тебя вот-вот арестуют, — настаивал Бог. — Спрячу тебя в надежном месте, пару дней пересидишь, а Я тем временем объявлюсь, и дело закроют за отсутствием состава преступления.

— Тебе какая разница, когда и где объявиться? Объявишься прямо здесь, пусть приходят. Мне еще завтра надо за своими на вокзал ехать.

— Там ОМОН. Они стреляют быстрее, чем думают, охота тебе с ними связываться?

— Да брось ты сказки рассказывать, — сказал человек. — За мной придет участковый, как в старом совет-ском кино — один и без оружия. Ну, может, опера прихватит для внушительности.

— Говорю тебе, за тобой послали ОМОН! Вон они режут стекло у тебя в лоджии, слышишь?!

— Слышу. Только мне это кажется. И ты кажешься, а на самом деле тебя нет. Я тебя убил, ты в морге лежишь.

— Всё, уходим, — Бог решительно потянул человека за руку. Тот вырвался и снова вернулся к цыпленку.

— Мускатный орех достань, — сказал человек. — Он в такой баночке…

— Знаю, — перебил Бог: Он знал всё. Он открыл дверцу шкафа и взял с полки пузатую баночку из-под меда, в форме бочонка. Человек хранил в ней мускатный орех.

В этот момент с треском вывалилась кухонная дверь, и появившийся в проеме омоновец в маске заорал:

— Всем лечь и не двигаться!!!

 

Сержант знал, что в кухне по крайней мере двое.

Ударом ноги он вынес дверь, ворвался в кухню и крикнул:

— Всем лечь и не двигаться!!!

Эти двое, вместо того чтобы лечь, обернулись к нему. Когда сержант увидел в руке у того, что ближе, здоровенный окровавленный нож, он подумал…

Впрочем, неважно, что он подумал, потому что рефлекс, выработанный за шесть лет постоянных командировок на Кавказ, сработал быстрее мысли. Одной длинной очередью сержант положил обоих.

Пять пуль попало в Бога, четыре — в человека. Еще три застряли в штукатурке, одна — в оконной раме. Внутреннее стекло треснуло и развалилось на части, наружное уцелело.

Тринадцать выстрелов из автомата — это не длинная, а очень длинная очередь.

 

В разоренной кухне стояли омоновский капитан, сержант и опер с Петровки.

— Вечно ты, Иван, сначала стреляешь, а потом дума-ешь, — капитан отчитывал сержанта. Тот оправдывался:

— Я им кричу «лечь», а они не ложатся. А у этого в руке такой косарь!

— Он цыпленка разделывал, — сказал москвич, глядя на стол.

— Ну, а это ты принял за гранату? — иронически спросил капитан, ткнув носком ботинка баночку с мускатным орехом. При известном воображении ее действительно можно было спутать с «лимонкой».

— Это я вообще не видел, — ответил сержант. Он не стал уточнять, что принял ее за гранату, когда она покатилась по полу, выпав из руки убитого. Сержант шарахнулся от нее назад и в проеме двери столкнулся со своими ребятами, которые, услышав стрельбу в кухне, поспешили на помощь. Думал, всем абзац.

— Ладно, напишешь в рапорте, что этот, с ножом, оказал сопротивление, — сказал капитан сержанту и обернулся к москвичу. — Не журись, вам же проще. Взяли бы живьем — пришлось бы везти, допрашивать, оформлять дело. А так — закроете за смертью подозреваемого, и ладушки.

— Что его допрашивать, такие быстро колются. Даже если не они убили, — москвич возражал вяло, он тоже понимал, что так будет лучше всем.

— Слушай, а этот, — капитан указал на Бога, — он кто такой?

— Не знаю, — ответил москвич. — Только сдается мне, я его уже видел… Кажется, я даже знаю, где.

Из бокового кармана пиджака он достал блокнот.

— Я тоже его видел, — сказал сержант и полез куда-то под бронежилет, в нагрудный карман с левой стороны — в таком же кармане его дед носил партбилет.

Капитан посмотрел с неодобрением: сержант явно нарушал субординацию, — но вслух сказать ничего не успел, потому что москвич уже вынул из блокнота и выложил на стол фотографию, а сержант рядом положил маленькую вещицу, запаянную в полиэтилен.

Одно и то же лицо смотрело на них с фотографии, переснятой из личного дела убитого психолога, и с маленькой иконки, изготовленной методом фотолитографии на ситалловой пластинке размерами сорок пять на шестьдесят миллиметров.

 

 

ГРИППУС ВИРУС ОРНИТАЛИС

 

Посвящается

восьмой годовщине антитеррористических

учений ФСБ, которые прошли

22 сентября 1999 года в городе Рязани

 

Вошел участковый врач, остановился у стола и, подглядывая в шпаргалку, запинаясь, произнес:

— Гриппус вирус… э-э… орниталис.

Диагноз был написан латинскими буквами, а с латынью медик не дружил. Родители его, такие же сельские трудяги, как этот бедолага Сидоров, желали сыну лучшей доли, чем их собственная, и бабок в его образование вбухали не меряно. Вкалывали, как папа Карло; он и сам посильно участвовал, и на учебу времени не оставалось. Впрочем, еще до поступления в институт он знал, что получение диплома меньше всего зависит от учебы.

Так что опознать латинские буквы он еще мог, а вот складывать из них слова затруднялся; он и с русскими-то не всегда…

За окном ударила очередь из ЗСУ‑23‑4. Задрожало стекло, вздрогнул медик, генерал посмотрел на него с неодобрением. Перелетные птицы полетят с юга только через месяц, а пока зенитчики упражнялись на воронах. Не забавы ради, а пристрелки для.

 

— Учения будут проходить в условиях, максимально приближенных к боевым, — сказал генерал. — Будут привлечены силы МЧС, воинские части и районные службы.

Он посмотрел на штатских — руководителей районных служб, — и те под его взглядом прониклись ответственностью за порученное им мероприятие и гордостью за то, что принимают в нем участие. Лишь один из участников совещания, фермер Иван Сидоров, ничем не проникся, кроме сильнейшей досады на то, что пропадет время, так нужное для других дел. Два дня, не считая вот этих посиделок в кабинете, куда он по своей воле старался заглядывать как можно реже.

Хозяин кабинета, председатель сельской администрации Видяев, уступил высокому столичному гостю место во главе стола, а сам скромно сидел сбоку. Посетителей в таких чинах в этом кабинете не бывало, максимум — майор из пожарной охраны.

— Довожу легенду учений, — продолжал генерал. — В одном из фермерских хозяйств района зафиксирован падеж птицы. Проведенными анализами выявлен вирус птичьего гриппа. Задача: отработать методы локализации очага и защиты населения. Вопросы есть?

Первый вопрос был у Сидорова:

— А зачем все эти, бля… извините, учения устраивать у меня?

— Ваше хозяйство хорошо расположено. Дорога рядом, а деревня в стороне. Безопасно, и удобно наблюдать за ходом учений.

— Как будем организовывать падеж птицы? — спросил главный ветеринар.

— Санитары помогут. — Генерал посмотрел на районного санитарного врача. — Средства от грызунов, наверное, подойдут?

— Э, вы что, натурально хотите птицу травить?! — вмешался Сидоров. Генерал строго посмотрел на фермера.

— Я же сказал: в условиях, максимально приближенных.

— Петрович, ты не волнуйся! — Видяев дергал Сидорова за рукав. — Тебе все убытки возместят! Как закончим, подойди к бухгалтеру, он уже подготовил смету. Посмотрите, обсудите…

Когда совещание кончилось, Сидоров выскочил из кабинета первым и поспешил в бухгалтерию. Видяев остался, разговорился с генералом. В армии он дослужился до сержанта, а тут — генерал-майор общается с ним на равных. А что не армейский, а МЧС, — так кто в деревне будет разбираться в этих тонкостях?

Из бухгалтерии донеслись крики Сидорова, и Видяев, оставив генерала, поспешил к бухгалтеру — тому явно требовалась помощь. Когда он вошел в бухгалтерию, возмущенный фермер сунул ему под нос бумагу:

— Ну, кто всю эту х… хреновину придумал?! По двести рэ за гуся! Да он на базаре минимум вдвое дороже уйдет!

— Ты до базара сначала доедь, да заплати за место, да ветеринарный контроль, да бандитам отстегни — сколько тебе останется? А потом с тебя еще налог возьмут.

— А с этих, что ли, не возьмут?!

— С этих — нет, — сказал бухгалтер. — Это компенсационные выплаты.

Сидоров мрачно молчал. Бухгалтеру он не верил — у него не укладывалось в голове, как государство могло что-то не обложить налогом, — но и спорить с ним не мог, инструкций налогового ведомства у него с собой не было. Дома тоже.

— Ну а куры? — спросил он. — Восемьдесят рублей за курицу — это как?

— Станешь опять рассказывать, почем ты их на базаре продаешь?

— При чем тут базар? Куры у меня несушки. И петух племенной, импортный, а ты его как простую курицу.

— Николай, — сказал Видяев бухгалтеру, — напиши ему по сто двадцать… нет, по сто тридцать за курицу, и пусть подавится!

— Дай хоть по сто пятьдесят!

— Эх ты! — укоризненно сказал председатель. — Родина в опасности, эпидемия надвигается, а ты бузишь за два червонца!

Сидоров не нашел что возразить.

— Ну, а вот это? — Он ткнул пальцем в смету. — Они что, хотят у меня птичник развалить?!

— Тебе же сказали: в условиях, максимально…

— Да на это леса не купишь, чтоб новый поставить! — перебил фермер.

— Ничего не знаю! — вмешался бухгалтер. — Сколько по БТИ числится, столько написал!

— Знаешь ведь, что БТИ настоящую цену не показывает!

— А налог ты с какой стоимости платишь? С инвентаризационной? — веско заметил Видяев. — То-то же! Платил бы с реальной цены — вопросов бы не было. И потом, он у тебя застрахован?

— Конечно.

— Ну и получишь свою страховку, и не бухти! Николай, птичник вычеркни.

Сидоров махнул рукой и ушел, матерясь под нос.

— По-моему, учения — не страховой случай, — тихо сказал бухгалтер.

— Нам-то что? — ответил Видяев. — Пусть разбирается со страховщиком. Покажи смету.

Он взял бумагу, пробежал глазами по строкам, свистнул, увидев сумму в конце.

— Из каких шишей мы ему столько заплатим? В бюджете ученья не заложены.

— Может, район подкинет? — неуверенно спросил бухгалтер.

— А у них откуда?

— Ну, область.

— Ты бы еще сказал Москва! Вот что, давай прикинь, где урезать раза в три, а лучше в пять. Тогда можно будет разговаривать с районом.

Видяев ушел — присмотреть за Сидоровым, чтоб не накуролесил. Бухгалтер задумчиво уставился в смету. У стоимости курицы зачеркнул единицу, пересчитал — всё равно много. Зачеркнул один ноль в цене гуся…

Все эти разговоры имели место быть в Сосновской сельской администрации за два дня до прочитанного по шпаргалке диагноза.

 

Воинских частей в районе не было, и армию изображала охрана ближайшей исправительно-трудовой колонии. Местные силы МЧС были представлены исключительно пожарной частью, и в помощь к ним с генералом прибыл взвод спасателей, оснащенный по последнему слову техники: бульдозер, кран для разбора завалов, еще какие-то механизмы, только что вертолета не хватало. Непонятно было, какое отношение эта техника имеет к птичьему гриппу, и ее пока загнали на машинный двор; а чтобы местные мужики ничего не растащили, начальник охраны ИТК выставил своего человека.

Вагончик для оперативного штаба позаимствовали у нефтяников, притащили волокушей и поставили напротив ворот Ивана…

…Врач прочитал по бумажке диагноз, а генерал перевел для тех, кто не понимает по-латыни:

— Выявлен птичий грипп, — он быстро глянул в свою шпаргалку, — у жены и дочери Сидоровых. Сам хозяин здоров. Вы подтверждаете?

Врач подтвердил. Он вообще готов был подтвердить что угодно и поскорее смыться, но генерал не отпускал.

— Ваши действия? — спросил он.

Врач еще раз посмотрел в бумажку и неуверенно, как троечник у доски, произнес:

— Госпитализация. И вакцинация.

— Вакцина готова? — генерал посмотрел на районного санитарного врача.

— Никак нет, — ответил тот. — Не поступала.

— Как так?! — брови генерала пошли вверх.

— Я звонил в область, — оправдывался санитар, — у них тоже нет. И… они сказали, что она еще не изобретена.

Генерал недовольно поморщился, затем обернулся к начальнику станции «Скорой помощи».

— Надеюсь, ваша служба сработает лучше?

— «Газель» не пройдет, на дороге заносы, — сказал тот. — Мы попросили помощи у соседей, так что не удивляйтесь.

Генерал поднялся из-за стола и вышел из вагончика, остальные двинулись за ним.

В распахнутые ворота Иванова хозяйства въезжал грузовик с серым фургоном. Дверь фургона находилась сбоку, рядом с кабиной, а окон не было совсем, кроме единственного, очень маленького и зарешеченного — в двери. Со станцией «Скорой помощи» соседствовала ИТК.

Начальство подошло ближе.

Фургон остановился посреди двора, из кабины выскочил конвоир с автоматом. В это время столичные спасатели вынесли из дома двое носилок с женщинами Сидоровыми. Они смотрели в серое небо испуганными глазами. Иван шел рядом и, как мог, успокаивал.

Перед фургоном спасатели остановились в затруднении: носилки в дверь не проходили. Из начальства тоже никто не знал, что делать. Зато знал конвоир.

— Ходить могут? — спросил он у спасателя. Тот кивнул. — Ну и пусть лезут своим ходом. Там всё равно носилки не поставишь. — И к женщинам: — Давайте, бабы, не тяните. У нас говорят: раньше сядешь — раньше выйдешь.

Внутри фургон оказался разгорожен на маленькие решетчатые клетушки. Конвоир посадил женщин по отдельности, запер, пошутил:

— Поедете, как в купе. У нас в таких, бывает, по четыре человека ездят.

Сам сел на скамейку впереди, держа наготове автомат. Нажал кнопку — сигнал водителю, — машина взревела мотором и выехала из ворот.

 

Когда автозак уехал и стало тихо, все (и хозяин) наконец обратили внимание на шум, доносящийся из сарая, куда заперли птицу. Гуси гоготали; вдруг (средь бела дня!) истошно заорал петух. Вокруг сарая суетились спасатели, щедро поливая стены бензином из ведер.

— Дезинфекция, — пояснил главный ветеринар района. — Вся птица будет уничтожена.

— Суки, что вы делаете?! — заорал Иван и кинулся к сараю. — Птица ж здоровая!

Генерал обернулся к санитарному врачу.

— В чем дело?! — и брови опять поднялись. — Вы яд сами сыпали или этому, — кивнул в сторону Ивана, — доверили?

— Сами. Наверное, крысид старый, — продолжал оправдываться санитар, — два года уже просрочен. А новый давно не поступал.

Иван подбежал к спасателям, схватил одного за руку, тот отмахнулся. Иван бросился в сколоченный из досок гараж, где стояла давно просящая ремонта «Нива», схватил гвоздодер и выскочил наружу. Ударил одного — тот схватился за плечо, отскочил; другие, побросав ведра, разбежались сами. Иван стал отдирать доску, которой были забиты ворота птичника. На всех, кто пытался ему помешать, он замахивался гвоздодером, и они отступали.

— Даю вводную, — сказал генерал. — Хозяин оказывает сопротивление дезинфекции и вакцинации. Ваши действия?

Начальник охраны ИТК обернулся к своим людям, негромко скомандовал. Один из них неторопливо подошел к сараю, отстранил нелепо суетящихся спасателей. Ловко уклонился от гвоздодера, точным ударом выбил его из рук Ивана, а следующим ударом свалил фермера в снег.

Подбежал еще один, вдвоем они связали Ивана и потащили в дом. Через несколько минут оба вышли на крыльцо. Один что-то прятал за пазухой, по-видимому не успев сделать это в доме, и генерал заметил его движение. Допускать мародерства он не собирался, поэтому подозвал охранников к себе, и на свет появилась бутылка вермута «Букет Молдовы».

— Отравляющее вещество иностранного производства, — задумчиво сказал генерал, глядя на вермут. Потом поднял глаза на остальных. — Усложняю вводную. По оперативным данным, вспышка птичьего гриппа в районе произошла вследствие умышленных действий фермера Сидорова. Ваши…

Он не успел еще произнести «действия», как санитар выкрикнул:

— Расстрелять!

Санитар пытался хоть как-то реабилитироваться в глазах столичного начальства — за просроченный крысид, за не изобретенную вовремя вакцину, за эту вот бутылку молдавской отравы, оказавшуюся в Сосновке вопреки всем усилиям его ведомства. Но и генералу предложение санитара импонировало. В его иерархии фермер соответствовал рядовому, а рядового, до такой степени перечащего командирам, в боевой обстановке давно расстреляли бы за неподчинение. Он кивнул начальнику охраны ИТК, и тот побежал к вагончику, где стоял полевой телефон, — вызывать расстрельную команду.

 

Автозак отъехал километра три и встал. Потом дважды прогудел гудок — водитель сигналил конвоиру. Тот внимательно осмотрел замки, которыми были заперты женщины, выскочил из фургона, запер снаружи дверь и влез в кабину.

— Где мы? — спросил он у водителя.

— Поворот на Зуевку, — ответил тот. — Ты вот что, высаживай этих, и пусть топают. Покатались и будет.

— А мы куда?

— У меня в Зуевке племяш. К нему и поедем, погудим.

— Так, может, баб с собой возьмем? Всё веселее. Бабенка еще ничего, а девку так прямо отпускать жалко!

— Может, и жалко, — задумчиво сказал водитель, который был старше конвоира и опытнее в житейских вопросах, — а ну как они вправду заразные? Тебе оно надо? Высаживай, в Зуевке девок найдем.

Конвоир вздохнул, но подчинился. Девки в Зуевке — лишний расход, однако здоровье дороже.

Он вылез из кабины, открыл замки и сказал:

— Всё, мадамы, накатались. Вылазьте и чапайте до хаты, тут недалеко.

Женщины вылезли и, не веря своему счастью, двинулись в сторону дома — сначала нерешительно, всё время оглядываясь, а когда автозак тронулся в другую сторону и скрылся за деревьями, припустили бегом.

 

Когда прибыла расстрельная команда в составе прапорщика, старшины и двух сержантов, Иван уже очнулся. Он лежал на полу, руки и ноги были связаны. В доме ходили какие-то люди и сильно пахло бензином.

Веревку на ногах разрезали, поставили на ноги, и прапор сказал:

— Пошли, кончать тебя будем.

Пошли. В сенях Иван остановился, сказал:

— Руки развяжите.

— Зачем?

— Ботинки сниму.

— Ты что, за фашистов нас держишь? — обиделся прапор.

Подобная мысль Ивану в голову не приходила. Одно случайно брошенное слово — и действительность предстала совершенно в другом свете. Четверо стояли вокруг — в пятнистой форме, ботинках вместо привычных кирзачей, в которых Иван топтал плац, а его дед дошел до Вены; и даже автоматы АКС‑74‑У чем-то отдаленно напоминали «шмайссеры». Больше всего походило на плохой военный фильм, в котором недоработки съемочной группы замазаны густым слоем патриотизма.

Ничего этого он вслух говорить не стал — кто их знает, еще озвереют вконец и кончат прямо тут, в сенях. Десять минут туда-сюда, конечно, ничего не меняют, но всё же…

— Ботинки новые, а этих, — он показал на чуни, сделанные из камеры от трактора, — не жалко. Откуда я знаю, как твои гаврики стреляют?

— Как надо, стреляем! — сказал один из сержантов. Прапор одернул его:

— Разговорчики!

Потом разрезал веревку на руках Ивана.

— Смотри, не балуй!

— Куда я денусь? — криво усмехнулся Иван. Он снял ботинки и влез в чуни. Они спустились с крыльца, по широкой дуге обошли птичник, который уже горел, огородом вышли на край оврага и здесь остановились.

Пока шли, прапор успел зажечь сигарету.

— Куришь? — спросил он Ивана. Тот мотнул головой. — Зря. Я б тебе дал. Ну ладно, подожди пока.

Он стоял и неторопливо курил. Иван посмотрел в небо. В воздухе суматошно носились вороны, орали. Зенитчики больше не стреляли: генерал посчитал пристрелку достаточной и распорядился беречь боезапас для настоящего дела.

Нет бы улететь дурам, думал Иван, глядя на ворон. Я бы точно улетел. Посмотрел на прапора — стоит, курит, а правая рука на автомате. Три метра по сугробам — нет, не достать, просто не успеть. Повернулся, посмотрел назад — в полуметре обрывался край оврага.

Пролетел мимо него и упал в овраг окурок.

— Ну ладно, мужик, — услышал он, — мы быстро. Ты, если хочешь, спиной стой.

Сзади заскрипел снег — прапорщик отошел к своей команде. «А, была не была», — подумал Иван, шагнул к обрыву и, раскинув руки в стороны, бросился в овраг.

Руки, в момент ставшие крыльями, подхватили его и подняли в воздух. Иван летел, на лету превращаясь в невиданную птицу: орла, лебедя, чайку, феникса, всё сразу. Он поднимался над оврагом и огородом, над догорающим сараем и занимающимся домом; над гаражом с «Нивой», который еще не горел, но сгорит обязательно; над дорогой, где жена с дочерью спешили к дому, которого у них не будет. Разинув рот, смотрели на его полет прапорщик и два сержанта из расстрельной команды. Старшина видел, что сейчас самое то — срезать мужика влёт длинной очередью, но команды стрелять не поступало, и он не стрелял. Только зенитчики заполошно лупили по нему из ЗСУ — непрерывным огнем, до исчерпания боекомплекта, — но они не попали.

А ПЗРК «Игла» на птиц не наводится.