МЕГЕРА

 

(повесть студенческих лет)

 

 

Первый трудовой семестр… Это наступление поры, когда чада обоего пола, вырванные из сферы влияния семьи, открывают в себе доселе непознанные достоинства, но в равной степени и недостатки, от которых реальности трудового процесса запросто могут избавлять неокрепший индивидуум: «костыли» родительской опеки отбрасывай и шагай широко и твёрдо по земле.

Лично я остался без костылей, не выходя из института, когда сельской местностью ещё не пахло. Староста группы Степан Кулагин, подошёл ко мне, пряча глаза, и бросил своим ровным баском:

- Тебя в деканат вызывают. Прямо сейчас и иди.

Секретарша, вечно смущенная пигалица, тычком поправила очки и затрусила к дверям. Худое туловище её осталось в приёмной, голова медленно втянулась в кабинет.

- Малинин пришёл.

- Пригласите, пожалуйста, – услыхал я знакомый голос.

Помимо декана, лысоватого пожилого мужчины с сухощавым лицом, волевым подбородком и короткими усами с проседью, в кабинете были ещё несколько известных мне преподавателей

- Александр Викторович, здравствуйте! Как настроение?

Я пожал плечами, пытаясь угадать, в чём взаимосвязь вопроса о настроении и этим неожиданным вызовом.

- Староста его, вероятно, не поставил в известность, – перевёл взгляд на коллег декан, – Ну, ближе к делу… В нашем подшефном районе остается недостроенным коровник. Фундамент и стены уже возведены. Мы поручаем вам, лично вам, возглавить комплексную бригаду, состоящую из студентов факультета, чтобы завершить объект и максимум через месяц сдать его комиссии.

Как обухом по голове!

- Не знаю, что тут наговорил Кулагин. Я не строитель.

- Александр, ну что ты сразу в попятную, – скривился в кислой улыбке молодой курчавый кандидат наук Левашёв. – Что, физики, математики в руках пилу, топор никогда не держали?

- Инструмент – инструментом, от работы не отказываюсь, но управлять людьми на стройке… Такого опыта не накопил. Да меня через пару дней засмеют ребята!

- А вы не давайте себя засмеять, Александр Викторович, – увещевал декан, ощупывая добренькими глазами, – судя по отзывам, вы лидер – инициативны, спортом занимаетесь. Полагаю, трудности вас не испугают. Правда, резковаты порой, но это издержки молодости. Как, товарищи, я прав?

- И думать нечего, справится.

- Вы с опорой на коллектив больше, и всё пойдёт.

Преподавательская единодушная поддержка декана завершила дискуссию, положив моё противление на обе лопатки.

- Беритесь смелее за дело. Работники стройтреста вам на месте помогут.

Декан вышел из-за стола и протянул мне руку.

- Желаем удачи, Александр Викторович!

Не пожать её я не мог.

Ну, Кулагин, пора тебе морду бить.

 

* * *

Возвращаясь из деканата в «приятном» расположении духа, наткнулся на старосту. Лёгок на помине! Весёленький, домой собрался, напевает себе под нос.

- А ну, стоп! Иди-ка сюда…

Взял Степана за ворот и утащил в угол, чтобы не сбежал и посторонние не глазели.

- Выслуживаешься, скотина! Сам в сторону, а меня в это пекло сунул?

По отрешённому взгляду понял, что Кулагин ко всему готов, правда, особо испуганным не выглядел, а кулак правый у меня чесался.

- Спросили, кого бы предложил, вот… назвал тебя.

- А моё мнение ты, выскочка хренов, узнать забыл. У нас что, мужиков в группе больше нет?

- Так я и назвал! Нескольких назвал, но они посовещались и тебя выбрали. И вообще…

Он рывком высвободил себя из плена.

- Зря психуешь. Я, к сведению, тоже в бригаде. Загрузишь под завязку, сдохну на этом коровнике – вот и рассчитаешься, – крутился мелким басом Стёпа.

- Рассчитаюсь, не переживай.

 

* * *

Летящий навстречу весь в золоте лес по обеим сторонам шоссе, внезапно остановился. Голова пожилого водителя выглянула из-за перегородки.

- Выгружайся, студенты, приехали. Вот они, ваши Калинки. Давайте, крепите смычку города и села.

- Ради смычки, отец, подбросил бы к школе, – не выдержал кто-то из наших.

- Не положено. У меня график по минутам. Эх, молодёжь! Да с вашими-то ногами триста метров под горку!..

Автобус газанул, обдав всех привычным запахом солярки. Обочина опустела.

Взвалив на спины рюкзаки, вытягиваясь разноцветной гусеницей, отряд зашагал навстречу сельской жизни, одаривающей непривычной тишиной, хрустальной прохладой и непролазной грязью. На главную и, похоже, единственную улицу Калинок вступаем под сопровождение остервенелого собачьего лая. Скрюченные на завалинах старожилы, разинув рты, провожают нас подслеповатыми глазами.

- Инженер из стройтреста, как его… на встречу не торопится.

- Янович-то? Воскресенье же. Может в город уехал. Женатый поди, семья, дети, – сердобольно, глядя под ноги, рассуждает Кулагин. – А на кой он сегодня, у нас свои планы… Вот и школа!

Молодые задумчивые березки, «окунувшие» листья в охру, встречают нас по обеим сторонам аллеи и ведут к массивному крыльцу мирно спящего под кронами деревьев осанистого двухэтажного здания. На крыльце – женщина в наспех накинутой стеганке и связкой ключей в руках, на лице улыбка.

- Проходите, рады будем! Тихо у нас, выходной. Помещения готовы, тепло, всех сейчас устрою. Прасковья Ивановна зовут меня.

Спортзал с дерматиновыми матами стал пристанищем нашей комплексной, девчат разместили на раскладушках в пустом учебном классе.

Разложив пожитки, приводим себя в порядок. Кое-кто стал поглядывать то на меня, то на Степана, ползающего по спартанскому ложе с постельными принадлежностями.

- Ждёт народ, скажи что-нибудь, – подтолкнул старосту.

- Не зовут – значит, не время. Словно дети малые, ей богу!

Подушка у него «плавала» в наволочке. Поменялись с моей.

- Во! Конвертик что надо.

- Ты, смотрю, весь набор на двуспальную кровать привёз.

- Издевайся, издевайся… – беззлобно реагирует Стёпа.

Наконец, раздался вежливый стук, медленно отворилась дверь нашего «крааля» и в неё вплыла габаритная Светка Синицына, на каблуках и в макияже.

- Мальчики, приглашаем!

Если Калинки и были доселе патриархальной, дремотной деревней, в этот вечер их многовековой уклад был громогласно нарушен. Гитары, баян в купе с магнитофонами аккомпанировали и солистам, и дуэтам, и трио, и квартетам и т. д. и т. п. Вплоть до общего хора, которому стало тесно в классе, и тогда отворили окна, чтобы навсегда запомнили в Калинках, что такое второкурсники физмата.

Отдохнуть от атмосферы безудержного веселья выходим на прохладу школьного крыльца и задираем головы, чтобы быть сопричастными к усеянной звездами вселенной. Наконец, и крыльцо стало сценой.

За школьной изгородью нарисовались фигуры местных жителей. Мы с Кулагиным решили внести ясность во избежание недоразумений в этой глухомани.

- Чего разгорлопанились, спать не даёте!

- Пущай поют, не ночь ещё… Городские?

- Студенты, папаша. Тягать морковку, свеклу завтра начнём, строить кое-чего, – поясняет Степан. Затянулся по самое дно легких и стрельнул окурок в кусты.

- На смычку, так ска-ать.

 

* * *

Пройди немного на юго-запад от Калинок – и угрюмый свод из столетних елей вдруг расступится. Чистая, не изъезженная дорожка опрометью кидается по крутому склону в лазурную долину как любимое дитя в объятия матери. Там и сям чернеют распаханные угодья, обжитые вороньём, пасётся скот. Поодаль в осокорях струит на солнце серебро речка и не пустит вас к лесу, а он манит шутовской накидкой вдали.

Длиннющий струганный сруб под взгорьем – и есть объект приложения наших сил. Роман Поликарпович Янович широкими шагами «меряет» землю возле стен коровника, водя нас по коре и щепкам и, как курица цыплят, тычет пальцем в чертёж, размером с банное полотенце.

- Вот и весь вам объём на три недели. Главное сейчас – стропила. Крыша нужна, чтобы сухо и тепло стало внутри. Фермы на земле собираем. Важные места – на болты, остальное – на скобы, гвозди. Затем автокраном поднимаем, становим ферму в паз… Что приуныли, в диковинку работёнка?

- Значит, ширина метров десять… – размышлял, теребя подбородок, самый низкорослый в нашей бригаде Николай Кашин, – фермы пойдут по усложнённому варианту: с бабкой по центру, подкосинами.

- А что, строил крыши? – с затаённой надеждой смотрю на сощуренные от солнца Колины глаза.

- Ну как, строил… Ты же знаешь, в институт попал только с третьего захода. Провалюсь – иду к отцу в помощники, плотничать. Кроме стройки у нас в деревне подколымить нечем.

- Вот, Роман Поликарпович, будет моим замом, – отчеканил с интонацией, не терпящей возражений, выставив перед собой Кашина.

- Ты, бригадир, сам решай… Он что, всё у тебя шагами мерить станет? Кашин, в чертежах-то разбираешься? В документы погляди: и бабку и подкосины увидишь.

Стал я выпытывать у инженера про сменные объемы, стройматериал, состояние инструмента проверил. Поговорили о зарплате.

- Договор, как представитель заказчика, вы готовить станете?

- Он давно готов, не переживай. Дам, почитаешь. Утверждён на всех уровнях. Ушлый вы народ, студенты.

 

И начались сельские трудовые будни, вселившие, наконец, в моё сердце относительное спокойствие. Главное – мы укладывались в намеченные с Яновичем планы.

Через неделю третья часть стропил уже возвышалась над коровником, на обрешётку постлан рубероид. Коля Кашин собачонкой семенил всю смену за почти двухметровым инженером, чертеж-полотенце уже перешёл ему в руки, но любое самое маленькое решение он боялся принимать без ведома Яновича.

Напасть пришла с той стороны, откуда не ждали. Вечером за ужином в школьной столовой ко мне подсел Роман Поликарпович, глаза у него бегали.

- Слушай, тут такое дело. Из треста приказ поступил. Переводят нас из Калинок в Симониху.

- Это где?

- Рядом, в пятнадцати километрах. Мост там нами не достроен. В пять-семь дней управимся – и на коровник.

- Поезжайте. Кран только пускай останется.

- А без крана нельзя, что ты, – словно красная девица улыбнулся инженер, – там же плиты железобетонные класть надо.

Это уже выше моих сил.

- Чёрт! Вы же сами утверждали, что договор нами подписан на всех уровнях, мы его видели!

- О, запаниковал! Пыл-то умерь. Всё сладим: и мост закончим, и коровник. Займитесь пока чем-то помимо крыши.

- Вот и не отступайте от начатого. Закончим – поезжайте в вашу Симониху.

Понесло меня, но в попятную, решил, не пойду, хоть Янович и еле сдерживается.

- Ты, парень, вот что… Дуй в город, да там в тресте показывай свой нрав. А у меня приказ. Приказ, понимаешь или нет? Молоко на губах не обсохло, а уже командовать лезут.

Он резко встал и направился к выходу

Спор далее не уместен. Рухнули наши планы, не светят хорошие заработки. Откровенно говоря, не об упущенных деньгах болела душа, о досадном срыве дела, за которое почти вся наша бригада взялась впервые в жизни.

Сижу, как в воду опущенный. Кругом за столами орудуют ложками и вилками ребята моей комплексной. Что им скажу?..

У дверей – свекловодки. Синицына случая не упустит.

- А почему это, Малинин, мы не соревнуемся?

- В чём?

- А кто лучший.

Свекловодки захихикали.

- Соревнуйтесь, кто не даёт… С этими вопросами к Кулагину.

- А мы с вашей комплексной бригадой хотим соревноваться.

Оставалось махнуть рукой и идти дальше, в спину полетели колкие шуточки, отвечать на них не было охоты.

Староста лежал на мате нога на ногу и был поглощён системами линейных уравнений. Увидав меня, оживился.

- Слушай, Кашин рацпредложение хочет внедрить, чтобы процесс быстрее пошёл. Погоди, он тут где-то…

- Не надо, не зови. Нечего ускорять. Встала стройка. Яновича переводят на другой объект.

- На другой? А мы?

- А мы им по барабану.

- Та-а-к… Подожди, в институте знают?

- Знают – не знают, какая разница. Ты что, думаешь, станут ректор, а тем более декан, бодаться из-за нас с высоким начальством? Пустой номер.

Степан оттянул нижнюю губу, что должно было отражать высокий уровень умственного напряжения.

- Да, ты прав… А ведь какие высокопарные речи произносились, как дела пошли… Слушай, может зря паникуем? Ну пусть семь дней крана не будет…

- Прибавь к нему и пилораму, он рабочих всех заберёт.

- Сами станем пилить.

- Кто же даст? По технике безопасности не положено.

- Так что делать, Саш?

- Свеклу, морковку копать с девчонками. Вот и порадуешься.

- Ну… Я так не согласен. Действовать надо! Поеду, пожалуй, в город.

- Поезжай, дорога рядом.

- А вот завтра и поеду.

- Ты сейчас поезжай. На какой-нибудь автобус, да успеешь. Не представляю, что задумал, но действовать лучше с утра.

- Попробую. Янович со своими когда уедут?

- Не спросил, поцапались мы. Сказал только, что переводят, а конкретно день… Возможно, даже завтра.

- Слушай! Если снимутся, помогите девчонкам на машины собранное погрузить. Глядишь, пораньше закончите.

- Поможем, о чём разговор.

 

* * *

Отползав по земле-матушке и отправив машины с урожаем, к полудню вся наша доблестная физико-математическая группа потянулась к пруду, притаившемуся среди леса, вплотную примыкавшему к Калинкам.

Столовское однообразие надоело. Мужская половина, повинуясь зову предков, взялась за топоры, девчонки копошились у сумок. Нам радовалось не в меру жаркое октябрьское солнце. Припекало так, словно лето вернулось. Через полчаса бивак закипел ульем, взбодренный утолением голодных ртов разносолыми закусками и пущенным по кругу красным вином.

Меня манили чистый песок на пляжном пятачке и не тронутая водная гладь. В зазеркалье отражались опрокинутые ели и плывшие над райским местом облака… А, где наша не пропадала: свитер, джинсы, рубашка полетели на землю, майка туда же.

- Малинин обнаженный… Обратите внимание, девочки, на божественный торс этого юноши, – начала изгаляться Синицына, – он явно заслужил подаяния, поскребите-ка в карманах.

Слушать ещё её. Побежал к пруду, зашёл в прозрачное желе по колена, по пояс. Терпимо. Бултыхнулся и заработал руками. Студёная вода перехватывает дыхание, но я проплыл несколько метров, развернулся и обратный путь стал даже приятен. Из воды выскочил новым человеком. Народ галдел что попало, кто-то сунул мне полотенце.

- Ну, ребята, это надо испытать!

- На, Кусто, не лишним будет, – протянули в стакане водки. – Не думаешь о последствиях, бригадир.

Махнув в себя зелье, на закуску получил солёный огурец. Не успел одеться – опять эта ехидна.

- Кашин, к вечеру для тебя вакансия откроется. Ты, Сашенька, градусник с собой захватил?

Девчонки похохатывают, парни закономерно кинулись на ворону:

- Не каркай!

Купание породило волчий аппетит, я набросился на еду и из поля зрения выпустил непонятную возню. За спиной на девичьей стороне то ли бороться взялись, то ли отнимать у кого-то что-то.

- А ну стой! Сдурела, что-ли! Девчонки, держите её!

Снова Синицына, но ей явно не до шуток. На сей раз одежды летели с женского тела. Сольные выступления продолжала Наталья Васильевна Ахророва. Мгновение ока – и она стоит уже в трусах. Это и не бикини, и не купальник, если вообще я что-нибудь понимаю в неглиже. Такие номера, по-моему, на публике выкидывать не принято. Из той же оперы оказался и розовый лифчик.

Но всё стало неважным, когда Наташка побежала к пруду. Просто сказать «побежала» – слишком приземлённо. Она каким-то чудным манером понесла себя к воде, вызывая телодвижениями у всех тайный восторг; вошла в неё без малейшего испуга и содрогания, проплыла то же расстояние, что и я, выскочила из «чистилища» подобно Афродите из пены.

Тут же серая масса мамушек облепила купальщицу, принялась её растирать и одевать. Белозубой обворожительной улыбкой героиня дня как прожектором осветила мою комплексную, полстакана горячительного были отвергнуты. Финал предугадать не трудно. От женской половины гордо отделилась Синицина, подошла ко мне, одарила презрительным взглядом:

- Что, съел, супермен?

Заплывы кончились, взялись их обсуждать.

Украдкой поглядываю на Ахророву, сидящую с дымящейся кружкой чая и пряником. Укутанная заботливыми подругами, с пунцовым лицом, она, вероятно, как и я, блаженствовала от водных процедур, пустив пару раз глазами победоносные стрелы в мою сторону.

Полуденное солнце своё отслужило. Мглисты тучи исправили несоответствие в природе, строгий октябрь стал самим собой и к вечеру упали первые капли дождя. Кроме школы деваться некуда, деревня живёт своим не хитрым укладом. К неустроенности быта мы стали привыкать, да и натруженная плоть требовала отдыха.

Перед тем, как бухнуться на дерматиновый «диван», заглянул в девичью. Странно, но кроме Ахроровой в классе никого не было. Она сидела сгорбившись, подобрав под себя ноги и Курс общей физики поглощал всё её внимание. Мои осторожные шаги остались не замеченными, видно подумала, кто-то из своих пришёл.

- А ну, держать осанку! – скомандовал излишне грубо над её ухом и приложил тыльную сторону ладони ко лбу. Н. В. вскочила, как током ударенная.

- Отстань!!! Это что такое! Тебе чего надо?

- Завернул вот проверить не поднялась ли температура. Водичка-то в пруду студёная.

- Свою проверяй! Нашёлся тут… Всё?

- Всё.

- Ну и свободен!

- Свободен, так свободен, – хватило у меня выдержки на вымученную улыбку, которой за дверью тут же и не стало.

Да, капрал в юбке вы, Наталья Васильевна. Верно молва идет… Но красивая.

Войдя в спортзал, обежал глазами всё дерматиновое пространство. Кулагина не было. Что-то там в тресте у него не сладилось. Да и понятно. Слишком высоки сферы, чтобы в них студенту дали порулить. Отрицательный результат я предугадывал, но, всё-таки, надежда умирает последней. Бухнулся на жёсткую плацкарту и сразу провалился в темноту.

 

* * *

Просыпаться начал от назойливых рук, кто-то тряс меня за плечо.

- Александр, да вставай же ты! Мёртво спит.

- Он вчера в пруду искупался.

- В пруду… Это в нашем-то? Неужели, правда?

- Серьезно, и не он один, ещё девушка, сокурсница, следом нырнула.

- Кто кого купал – бормочу я, приходя в сознание, из тумана выплывают склонённые лица.

- Николай, который час?

- Подымайся, пора на работу.

- Вставайте, вставайте, император, Вас ждут великие дела, – показывает из-под усов крепкие зубы Янович.

- Так уж и великие.

- Пошли коровник строить.

- Погодите… А Симониха?

- Чудеса, брат, творятся. Подняли меня сегодня с постели ни свет, ни заря к телефону в правлении. Звонит из треста куратор: строй, говорит, ещё неделю свой коровник, а потом мостом займёшься. Как!?

- Чудеса, Роман Поликарпович.

- Едва ли, я в них не верю. Кулагин где у тебя?

- А что Кулагин… Он сам по себе, не у меня. Староста, как-никак.

- Перехитрили, значит, физматовцы.

Хватаюсь за одежду.

- Кашин, подожди! Где ребята?

- В столовке, догоняй.

На ходу беру за рукав Яновича.

- Тут кое-какие мыслишки появились. Возьмите на пилораму двух наших. Пилорамщики то и дело зашиваются, а у нас простой. Выгода будет обоюдная.

- Ты на что меня толкаешь, душа любезная! Зевнёт кто – и руки нет, а мне тюрьма?

- Ну не к самой пиле… подсобниками, брёвна, там, тянуть-толкать. Я крепких ребят подберу.

- Чего там толкать… Обещать не стану, поговорю с бригадиром. Объемы же маленькие у вас… Если очерёдность заказов изменим… Тогда стропальщики дополнительно потребуются. Тут на уступку, может и пойдём.

- Пусть стропальщиками, лишь бы простои прекратились. Давайте договоримся, Роман Поликарпович, а?

В послеобеденный перекур кто-то замаячил на склоне холма.

- Не Кулагин ли?..

Ещё издали узнали приземистую фигуру старосты.

- Здорово, братцы! Бог в помощь. Гляди, а дело-то идёт, ещё пару ферм забабахали!

После ужина Степан с многозначительным видом потащил меня в нашу кладовую. В укромном углу стоял доверху набитый рюкзак.

- Видишь! Гульнём на последок.

- Гульнуть – хорошо. Где столько денег взял?

- Ну не украл же. Свои потратил, подзанял у родителей. Всё равно будем складываться.

- Понятно, будем. А как тебе удалось трестовских бонз уломать?

- Хм, уломать… Кто пророчил загодя, что дело это безнадежное?

- Ты не был в тресте?

- Как, не был. Я с треста и начал. Погоняли меня из кабинета в кабинет, пока не вышел на куратора этого самого… Как и звать его не запомнил. Он всё разложил по полочкам: как жалоба пришла в высокие сферы от жителей Симонихи, о половодье тамошнем весной и осенью. Детям в школу не попасть, людям продукты не подвезти. Словом, Симониха важней наших Калинок.

- Но ты же как-то добился, Степан?

- Добился. Запретным приёмом. Только тебе, слышишь, скажу, никому больше ни слова: отец помог. Последняя это была инстанция.

- Так он у тебя большой человек… Ну, молодец! Теперь эту неделю надо выкладываться.

- Кашинскую инициативу протолкнул?

- Думаю, да. Правда, в ином варианте. По всем статьям сейчас Янович наш союзник, деваться некуда. На нём и коровник, и мост.

…А напоследок я зашёл в деканат!

Степа готов был лопнуть от гордости.

- Так, говорю, и так, товарищи. Ставили задачу – мы её успешно выполняем. Торжественный вечер в актовом зале Калинковской школы без вашего участия не обойдётся. Грамоты, подарки, пусть всё, говорю, будет честь по чести.

- А декан?

- Долго не отпускал, руку тряс. Сказал, сделаем в лучшем виде. Даже, говорит, музыкантов вам привезу. Во как!

- Ну, старик, ты гений!

- Гений – не гений, а звание обязывает, чуешь, зачем я рюкзачёк-то затарил? Всё, брат, по уму… А ты здесь себе Ривьеру устроил. Схватила бы судорога, или как его… родимчик. И всё!

- Не переживай. Парни меня не бросят.

- Ещё и раскрасавица эта за тобой в воду сиганула.

- Вот уж тут я ни при чём.

- Ни при чём… Строит из себя недотрогу, а где не надо – до гола раздевается.

- А ты чего, общался с ней?

- Пытался, скажем так. Купил билеты в театр, ну, предложил вместе пойти. Так она, представляешь, даже не посмотрела на них… Девки – эти все перед ней на задних лапках. Говорил Левашов, да я, дурак, не послушал.

- А, значит, и Левашов…

- Имел намерения, да, видишь, – Степан почесал за ухом, – не купаемся мы с ним в октябре.

 

* * *

В последние дни стройки испытывать нас взялось само небо, обрушив на Калинки холодные непроглядные дожди с порывистыми ветрами. Крыша покатая, но Янович запретил работать без страховки. Всем выдали пояса верхолазов. Осклизшие по краям доски и брёвна не подчинялись рукам, сапоги скользили по мокрому шиферу. Смены затягивались на час, а то и на два. За день до окончания эпопеи к коровнику пришла Прасковья Ивановна.

- В баню бы вам, парни. Испростынете.

- Пойдём, пойдём!

- Шибко кучно все-то разом.

- Можно в два захода.

- Вот так ино… Против школы через дорогу дом с белыми наличниками, синий палисад. Степановна встретит.

Отворив ворота, увидали смешное, почти что круглое, существо в балахоне до пят, резиновых галошах и с бутылью. Улыбка Степановны – это один глаз прищурен, второй смеётся, нос кнопкой сморщился, и рот до ушей, откуда выглядывает несколько зубов. Окружили хозяйку, обнимаем и похлопываем по плечам.

- Благодарность вам, мамаша, за баньку!

- Ак не жалко! Ступайте. Квас в ковшик-от и пить, и больно хорошо на каменку плеснуть. Для духу ядрёного.

Доброй стороной наконец-то повернулись Калинки к заезжим студентам. Минуя огород и ещё не дойдя до места, уловили ни с чем не сравнимый, приходящий из глубины веков, с детства знакомый запах деревенской бани. Целый час холили свою иззябшую плоть и вышли на тропинку под ясной луной заново родившимися.

- Распогодилось. Вот и завтра бы так.

- Каждый день баню топить не станут.

- Эх, скоро домой!

- Погоди, ещё погуляем напоследок, – перекликались ребята второго захода, ступая по брошенным между гряд узеньким доскам.

В пустом дворе горела лампочка, на двери дома замок.

- И «спасибо» не скажешь, где Степановна?..

Разомлевшие, мы потянулись к воротам. Кашин метров на семь впереди. Когда вышел на дорогу, путь ему пересекла весёлая компания. Высокий сухощавый мужик как бы ненароком толкнул Николая и встал против него, растопырив руки.

- Это что, мелюзга, под ногами вертишься, толкаешься ещё. Ах ты с…

Размахнулся и ребром явно не хилой ладони ударил Кашина по лицу. Коля упал.

Кровь бросилась мне в голову. Подскочил к сухощавому, что было сил справа и слева съездил по его широкой морде и отпрыгнул. Мужика качнуло, он опустился на колени, ладонями упёрся в землю.

Сообразив, что малорослый не один, а с ним ещё четверо, собутыльники напыжились, но сразу на нас не пошли. Это ещё и значило, что они трезвее, да и, как я успел разглядеть, моложе.

- Я за подмогой, – кидает на бегу оправившийся от удара Кашин.

- Давай, Коля.

В бешеные секунды противостояния всё нацелено на драку, но местных что-то сдерживало. Мне, кроме оборонительной тактики, ничего не оставалось. Кабы знать, не плетутся ли следом за троицей дружки. Сокурсники, наконец, сплотились по обеим сторонам, дав понять, что будут драться.

Дробный стук каблуков по доскам школьного крыльца, нарастающий глухой топот. Бежали четверо, впереди в тельняшке, в трусах, сапогах на босу ногу, отслуживший срочную в ВДВ Юрка Белов. Всё, сливай воду, Калинки!

- А ну уматывай, а то ребра переломаю! – чуть ли не вплотную подойдя к местным, негромко, но внятно зыкнул Юрка.

Верзила, наконец, поднялся на ноги, хрипло ругаясь, было, кинулся на меня, но дружки его ухватили, развернули, и троица зашагала прочь. Лишь шлейф ненормативной лексики оглашал задремавшую деревню.

- Ну, второй заход, с лёгким паром?..

По крыльцу ещё кто-то пробежал.

- Вы… чего тут все? – интересуется запыхавшийся староста.

- Да вот, подышать вышли после баньки.

- И верно, пошли-ка греться. Может, Степан, полечишь сокурсников с устатку, у тебя там есть кое-чего.

- Уже пронюхали!.. Да что случилось-то? Я сижу у девчонок, со Светкой сценарий пишем, вдруг – крики, ругань.

- А вот за бутылочкой и поговорим.

Какими желанными после такой «баньки» нам показались дерматиновые маты! Дверь сразу на клюшку. Скуповатый Степан расщедрился только на одну бутылку красного, но мы заставили откупорить и вторую. На всю-то бригаду…

- Плохо дело. Не хватало ещё всякой чрезвычайщины. Теперь в одиночку за двери школы не ходите.

- Ну а как ты хочешь, – вступает в дискуссию Белов.- Саня всё правильно сделал. А не сделал бы – неизвестно чем кончилось.

- Руки-то зачем распускать? Мирный исход был нужен. А если эти местные пойдут жаловаться?

Кашин с опухшим глазом, бинтом и йодом в руках опустился передо мной на колени.

- Давай руку… Саднит? Сорвал кожу со всех костяшек.

- Вот запричитал… Перевязывай!

- …Не пойдут. Первые начали, наши оборонялись. Тут ты, Степан, не прав, это я тебе точно говорю – ставил всё на своё место Юрка. – Иди, заканчивай сценарий.

Оставшись всеми непонятым, староста отправился в девичью. В дверях обернулся:

- Но повторяю: в одиночку – ни шагу. В кладовую тоже не ходите.

- Мы же народ понятливый, Степа, – Белов весело оглядел компанию. – А ну, наливай!

 

* * *

Вбит последний гвоздь в последний лист шифера. И этот отдых, и этот рабочий день тоже последние. Кто курит, развалившись на сухой новенькой крыше, кто сидит и в последний раз обегает глазами успевшие полюбиться калинковские просторы. Дождь затаился, унесло его тёплым ветерком куда-то на Север, а по Юго-Западу гуляет светляк и манит чистым небом.

- Мальчики, быстренько вниз, у меня ещё два объекта. Паспорта у всех?

Симпатичная девица в ватнике с иголочки прошествовала внутрь коровника, где Янович начал потихоньку обживаться.

Приятные минуты, нечего сказать. Становимся в очередь к кассирше; смотрим, как в пухлых пальцах с алым лаком на ногтях мелькают купюры.

- Давай-ка первым подходи… Кашин Николай Тимофеевич… Ого! Не гулял с получки, а уж «гостинец» получил? У тебя доверенность на Кулагина?

- Вот, – протягивает Кашин свёрнутый лист.

- Он что, хворый у вас?

- Здоровый, дел много. Не досуг тут с нами крутиться.

Похрустывающие деньги кладём в надёжные карманы.

- Ну, физматовцы, на последок не хватите лишнего.

- А к нам на огонёк, Роман Поликарпович?

- С удовольствием бы… Вон хоть ради Кашина, от хулиганов оберегать. Не выходит. Пообедаем – и всем участком в Симониху. В городе встретимся, ребята. Телефон мой у вас есть. Ну а сегодня, как это говорят, отрывайтесь по полной. Заслужили.

В широкие ворота коровника влетает запыхавшаяся Синицына.

- Малинин, я к тебе.

- Ну?..

- Баранки гну! Начало не в шесть, а в четыре. Декан приехал и внёс коррективы. Девчонки уже почти готовы, уф!

- Отдышись, сейчас пойдём. Всё Степан на ком-нибудь выезжает.

- Это ты про кого?

- Да про тебя. Мог бы и староста предупредить… Чего молчишь?

- Меня никто не посылал, сама вызвалась.

- Сама, так сама… Пошли.

При входе в школу дорогу нам перегородили два амбала.

- Это свои, свои, пропустите их, – похлопотал Степан. С недоумением переглядываемся.

- Местные парни и вполне надёжные, директор школы поставил. По моей просьбе.

А что, мера не лишняя, если баньку вспомнить.

Как ни старались, выглядели мы по сравнению с девчонками невзрачно, если не сказать – убого. Свитер, рубашка, помятые джинсы – у всей комплексной, я в то же одет. Никакой презентабельности. Поношенные кроссовки – кич для праздника, но, чёрт возьми, люди приехали не по ресторанам околачиваться!

- Степан-то! Когда успел?.. Чёрный костюм, бабочка, лакировки! – недоумевал трудовой коллектив.

Мне оставалось только пожимать плечами. Что там в затаренном рюкзаке у него ещё припасено.

На стулья, расставленные возле стен актового зала, никто не садился, все кучковались вокруг подиума, где свои фа-диез и до-ре-ми пробовал квартет из институтских музыкантов.

И вот всё внимание – на сцену. Праздничный вечер открывают Кулагин с Синицыной. Звучат красивые, но уже набившие оскомину фразы, перемежаясь с четверостишьями из стихов известных поэтов. Квартет гармонично сдабривает патетику музыкальными вставками.

Слово декану.

- Молодые люди! Этот трудовой семестр – работа в поле, стройка – для многих из вас первые самостоятельные шаги. Это дни, недели, прожитые вне дома. Все вы, без исключения, отдавали себя делу, на которое были посланы. И мёрзли, и мокли, и терпели неудобства, но выстояли. Даже проявили незаурядную инициативу, чтобы избежать простоев. От деканата, ректора, лично от меня – искренняя всем благодарность!

В центре подиума – директор школы.

- Я попросил девушек физмата позаниматься математикой с нашими старшеклассниками. Светлана Анатольевна, Наталья Васильевна, Галина Игоревна, спасибо вам. И примите от нас эти подарки!

Ладоней на громкие аплодисменты мы не жалеем, как не жалели и на полях, и на коровнике.

Пришла пора застолья. В гранёные стаканы на донышки разлили из двух бутылок шампанское. Увы, звон стекла не впечатляет, как и доза налитого, но наши понимающие, многозначительные лица смотрят уверенно. Наконец, декан произносит прощальные слова. Спины высоких гостей исчезают за дверью зала.

Все парни – в кладовку со своими стаканами, поближе к рюкзаку. Виночерпий один – Кулагин.

- Двери, двери-то закройте! Во… Стаканы – на тумбочку.

И опять: первый, второй заходы. Всем в этой душегубке не уместиться.

- Бригадир, скажи хоть слово, на подиум ты не попал.

- Я?.. Лучше декана не выйдет, повторяться буду. Вон Степан не подкачал. Без его старания коптить бы нам небо в Калинках ещё неделю.

- Ну, Саш, ты это брось! Ладно, вздрогнули, за нас с вами!

И завертелось! Кладовка не пустовала. Приютила она и квартет. Не забывал Степан и девчонок, но с нашими аппетитами им не сравниться.

Мы стали какие-то дикие в этот вечер. Расслабуха полная. Через день – выкручивание мозгов в тиши аудиторий, а сегодня – ДАЙ! В центре зала под звуки джаза все наши подошвы рвут, это мы с Кашиным подзадержались у стенки.

Из плохо освещённой глубины коридора движется что-то необычайно прекрасное в коротком тёмно-синем платье, в туфлях на высоких каблуках. Она что, с небес спустилась?!.. Вот свет упал на лицо. Как умело мастер над ним поработал! Я ни разу не видел Наташку в косметическом убранстве.

- Саш, слышь, а Наталья сегодня как манекен из московского универмага.

- Пригласи.

- Не по мне сук, что смеяться-то. Она и без каблуков меня выше.

- Так ещё же не приглашал?

- Поругаться хочешь?

Бережно обнимаю Колю.

- Старик, не кипятись. Нашел из-за чего.

Н.В. поравнялась с нами. Та-а-к… Что дальше? Опершись о деревянную стойку, поддерживающую антресоли зала, и сложив руки на груди, наконец, удостоила меня взглядом.

- Может, потанцуем?

О как! Ну, бабы, народ! То отваживает, а то – диаметральная противоположность.

- Я, к слову сказать, мадемуазель, человек свободный. Вы на днях сами это подчеркнули. Значит и выбор за мной.

На лице у Натальи Васильевны неизменная блуждающая улыбка, только левая бровь взвилась как натянутый лук. Оторопелый Кашин вытянул лицо, словно я вырвал у него лакомый кусок изо рта.

- Саша!

Синицына коршуном выхватывает меня из группы стоящих, мы пошатываемся в ритме танго.

- Тешишь свое мужское самолюбие?

- !?..

- Тебя Наташка пригласила. Не отводи глаза! Я всё слышала.

- С кем хочу, с тем и танцую.

- А со мной?.. Со мной хотел?

- Так ты бульдозер!

- Вот именно, беру и не спрашиваю.

- Горе тому, Свет, кто в мужья тебе достанется.

- Кто нужен, тот и достанется… Как ты смел Наташку обидеть?

- Ну что ты мелешь, кто кого обидел.

- Тебе это так с рук не сойдет.

- Хочешь – убей. Давно собираешься. Всё печетесь о ней:

Принцесса бала

Вас околдовала

- А, гуляй иди… Хватил до краю со своей комплексной, удержу нет.

- Между прочим, девочки, мы и вам не запрещаем. Только скажи – нальём.

- Фу!

Светка демонстративно вернулась к подругам, в сторонке евшим нас глазами.

Её величество Наталья Васильевна, опершись о деревянную стойку, блуждала утомлённым взором поверх голов танцующих. Подошёл к ней Юрка Белов, пригласил с улыбкой. Они пошли танцевать. А красивая пара!.. Противная вещь тайная зависть. Впрочем, это уже не зависть, элементарная ревность. Не пойти ли, дёрнуть нам с тобой, Александр Викторович, еще граммов сто? Не-е-т, Светка права.

Белов вернул Наталью на прежнее место. Попробую-ка пойти посыпать голову пеплом.

- Наталья Васильевна! Я… Вы извините… совершенно не намеренно Вас обидел… Но… в действительности, если уж следовать логике…

Холодный взгляд больших серых глаз снежной королевы заткнул мне рот:

- Не пошел бы ты…

Н.В. не стала больше подпирать деревянный столб и энергичной походкой, вонзая стальные подковки девятисантиметровых каблуков в бежевые доски актового зала, растворилась в коридорной мгле.

А как же я?.. А ты свинья и придурок.

Вдруг, откуда ни возьмись:

- Как дела, Сашок, все нормально? Ты поешь, поешь, а то развезёт – кидает на лету заботливый староста и уносится дальше, подобно нейтрино.

Веселье в самом разгаре, но упиваться им в прямом и переносном смысле – больше не могу. Инородное ты тело, Малинин, на этом празднике. Что делать?.. А где мой родной дерматиновый матик, приюти напоследок.

К чёрту всё. Эти Калинки, этих баб, это вино, это веселье и меня самого… К чёрту!

 

* * *

Коротки декабрьские дни. Предновогодняя суета переплеталась с учебными нагрузками, а наличие положительных эмоций во многом зависело от количества высоких баллов в зачётке.

Как-то, сразу после занятий, из-за своего стола вышла Ахророва и встала на место только что вышедшего преподавателя.

- Прошу минуту внимания. Дело в том, что у меня… потерялись часы, причём с золотым браслетом.

На мгновение все умолкли. Как реагировать? Посыпались советы и вопросы.

- Так ищи!

- Вот именно. Здесь, в коридоре, на улице?

- Надо к коменданту или в деканат. Может, нашлись уже.

- Ну да! С золотым-то браслетом кто отдаст.

- А ты не думай, что у нас кругом воры. Возможно, действительно нашлись.

Наталья Васильевна, дождавшись паузы в аудитории, выдала:

- Я их уже нашла.

Посыпались реплики.

- Ты что, разыгрывать всех взялась?

- Предновогодние байки от Ахроровой. Пошли, на фиг, домой.

И тут камень вальнул в мой огород. Бил он наповал:

- Я нашла их в столе у Малинина.

Тишина. Кто-то бросил в пустоту.

- Вот и вора поймали. Саш, кончай ты так однокурсников разыгрывать.

- Чего там часы… Наталья за ним в Калинковский пруд нырнула и не известно, что дальше будет.

Все мордашки обернулись в мою сторону и лыбятся. Басок старосты зазвучал словно окрик озорничавшей детворе.

- Кончайте! Пошли. Дел не в проворот, а тут… ерундовину городят.

Степан встал, щёлкнул замками солидного портфеля и направился к выходу. Все потянулись за ним. Аудитория опустела. Остались я за последним столом и Н.В. Сообразив, что за такие шутки можно и по шее схлопотать, она кинулась к своим вещам, мельком взглянула в мою сторону и выскочила за двери.

Подвергнем анализу, Александр Викторович, происшедшее. Зачем ей это надо? Чтобы досадить. А за какие мои грехи? Ахроровой виднее. Я, впрочем, не против розыгрыша, но вот такого… Степан прав: кроме как ерундовину городить, эта красивая девушка ни на что больше не способна… Эх, если б не серые глаза.

 

* * *

Канула в лету моя двадцатая зима. Апрель ворвался в город тёплыми ветрами и ощущением непонятной радости которую дарит природа в преддверии поры, когда потекут реки, зазеленеет листва, зацветут травы.

… Я вышел из стен института в сумерки. На ступенях крыльца двое молодых людей приличного объёма премило болтали, не скрывая взаимных симпатий.

- Ещё дома не был?! Ничего себе!

Синицына словно миллион выиграла, слепит меня широко открытыми очами, как две стоваттные лампочки.

- Чему удивляешься? Библиотека, спортзал. В первый раз что-ли?

Ещё разобраться надо, что хочет Светка – меня пожалеть или кавалером козырнуть. Этакая забота на фоне смотрин. Теперь весь мир должен радоваться её счастью. Впрочем, почему бы не порадоваться… Зависть одолевает тебя, Малинин.

- Познакомься: это Игорь.

Двухметровая каланча подошла ко мне с протянутой рукой.

- Игорь! Так мы… Стоп: ты спринтерские бегаешь? Вспомнил! Светлана, мы знакомы.

- Мы с Игорем идём на игру. Ну ты понял, он баскетболист. До дома доплетёшься? Лица же на тебе нет.

- На руках понесёте?.. Доплетусь, не впервой, и не далеко.

Парочка включила форсаж и скрылась за углом.

Доплетусь-то доплетусь, но это трехголовое чудовище в животе орёт и просит жрать по-страшному…

Ну везёт же на встречи! По правой стороне шествует вразвалку Белов с девицей, и увидел меня. Помешались все на бабах!

- Ты, Саш, из тренажерки?

- Оттуда. А что, похоже?

- У меня сегодня, видишь, не вышло.

Девушка повернулась к штакетнику, словно спрятала лицо. Нет, это не Наташка. В таком пальто я её не видел. Обувь другая.

- Мы гуляем.

Наконец, Юркина подруга решила на меня взглянуть. Не она!

- Что не гулять. При такой погоде сам бог велел. А мне до дому.

- Провожатые требуются? Сумарь еле тащишь.

Что-то всем приспичило провожать меня сегодня.

- Не меняйте курса, Юрик. До понедельника.

 

* * *

Кто бы знал, что понедельник этот окажется днём очередных сюрпризов от всеми нами любимой Н.В. Одну и ту же шутку дважды, говорят, не шутят, но Ахроровой про это не сказали. И вновь выбран момент после окончания лекций. Многие уже повсакали с мест.

- Бумажник пропал!.. Утром вот тут положила – и нету.

Руки развела, лицо растерянное. Ну прямо артистка с большим стажем.

- Слышал, Саш?

- Что?

- Что, что… Ахророва бумажник потеряла. Ты, наверное, украл.

- Может и я.

- Так ищи у себя в столе.

Выложил учебники, шарф, фуражку, заглянул внутрь. Лежит! В самый угол затолкала. Потёртый, коричневый. Вещь, скажем, для меня знакомая по столовским очередям.

- Вот бумажник! – я его поднял над головой. Встал, подошёл к Наталье.

- Возьми. Прошу сразу же проверить наличность. Если денег, на твой взгляд, не хватает, я полностью, до копейки, компенсирую. Сколько скажешь… А, вообще-то, за такие дела…

Староста пружиной взвился со своего места.

- Хватит! Прошу всех вернуться. Сядьте! Синицына, иди сюда!

- А повежливей?

- Иди, Светлана Анатольевна, иди. Не забывай, ты у нас за делопроизводство отвечаешь.

С мученическим лицом, так, чтобы его всем было видно, Светка переместила себя из-за одного стола за другой, поближе к Степану.

- Вот ручка, бумага…

- Что писать-то?

- Пиши: «Протокол собрания…» от такого-то числа, месяца, года; такого-то факультета. Всё, как полагается. И повестка дня однозначная: «Об огульном обвинении в воровстве Ахроровой Н.В…»

- Бездоказательном – голосом, как у электронной машины, поправляет старосту Синицына.

- Да, да, так вернее… «…студента Малинина А.В.»

Непонимающие лица уставились на Степана.

- Еще раз прошу, убедительно прошу всех сесть, – гулял в аудитории басок. – Вы что, действительно не способны оценить происходящего? На наших глазах совершается, по существу, уголовное преступление, а мы шутками отделаемся? Этого не будет.

Подчиняться дисциплине нас приучили.

- Наталья Васильевна Ахророва своими отвратительными действиями нарушила все каноны студенческого братства. Такого в институте отродясь не видали. Вы с какой целью поступали в институт: получать знания или кошельки подкладывать? Может вам лучше покинуть эти стены?

- Ну ты, Степан, палку-то не перегибай! Виновата она, никто не спорит. Но раздувать зачем? Уладится, понять должна, – глухим голосом заступался за Н.В. Юрка. Слабоват только на этот раз он против старосты.

- А если сержанту Белову в казарме под подушку чей-то бумажник бы сунули, потом капнули старшине: вот, дескать, кто вор. Что бы было?

- Здесь не армия.

- А у нас, значит, можно. Сегодня она Малинину подкинула, завтра – тебе что-нибудь.

- Мне-то едва ли…

- Почему лучшие студенты группы должны подвергаться унижению? Когда Александру в Калинках грамоту вручали, мы все аплодировали. На стадионе он первым грудью ленточку рвёт на финише стометровки – опять же ему аплодисменты.

- А ты не забывай, что за полевые работы и за занятия со старшеклассниками Наташка тоже грамоту получила… И мы ей хлопали! – тонким диссонансом при громогласном Кулагинском натиске выручала подружку Синицына.

- Вот теперь любуйся оборотной стороной этой грамоты… Я думаю, обсуждения пора кончать. Мы остались здесь, чтобы выразить коллективный протест действиям студентки Ахроровой. Это отражено в протоколе собрания… А вы, Светлана Анатольевна, записывайте всё!

- Записываю, – передразнивает старосту с той же интонацией Светка.

- Встали бы, повернулись ко всем лицом, извинились перед Малининым-то, да и перед нами, Наталья Васильевна. Не известно ещё, как на всё это отреагируют в деканате. Не хотите… Ну что же… Прошу всех подписать протокол собрания группы. Я это сделаю первым.

Степан наклонился над столом, затем обвёл глазами сидящих.

- Прошу подходить.

Какие-то мгновения никто не двигался с места. Что было в головах моих однокурсников – один бог знает, да они сами. Знакомые лица стали чужими, понурыми. Все яркие индивидуальности потухли. Словно пастух гонит стадо к отравленному источнику, а те, кому пить – знают это, но и не идти им нельзя.

Наконец, процесс пошёл: один, второй, третий. Вот уже человек пять стоит в очереди. Если бы я стал Ахроровой?.. Слова старосты как плети били бы по моей спине. Без жалости.

Наташка съёжилась, голову низко опустила. Внезапно расправила плечи, обернулась, окинула ненавидящим взором сидящих, взяла свои вещи и, явив величественную осанку, не спеша вышла вон.

Что-то и мне скучновато. Быстренько собрался – и следом за обидчицей.

 

* * *

Пробиваясь сквозь поток студенческой братии, я сбежал по лестнице и, оказавшись около дверей раздевалки, увидел спину Ахроровой, торопливо выходящей из парадного. Пальто в руки и устремляюсь следом.

Центральная улица в полдень полна людей и транспорта, но ей удалось живо проскочить сквозь царящую сутолоку и выбежать на противоположную сторону. Я не отставал, даже быстрее преодолел её путь. Не упуская из вида беглянку, приходилось лавировать между «колёсами». Внезапно она исчезла. Пора было включать не использованные резервы, которые берегу для дорожек стадиона.

Тормознул, увидев узкий проулок, спускающийся в сторону реки, и на расстоянии двух десятков шагов – Наталью. Можно и дух перевести. Догнал и легонько тронул за плечо.

- Ты!!!

Невообразимый испуг на лице. Затравленный зверёк, да и только. Озираясь, отступила на пару шагов. Переулок был пуст.

- Гнался за мной?.. Я знаю, зачем гнался.

Молниеносно преодолела разделяющее нас расстояние. На лице и гнев, и смятение, и не высохшие слёзы.

- Ну ударь, ударь!.. ради этого же догонял!

Как переменчива погода в апреле. Каких-то полчаса назад было солнечно, чисто в небесах. И вот налетели серым покрывалом тучи с Северо-Запада. От освободившейся ото льда Волги потянуло холодом и сыростью. Вдобавок, обрушился заряд снежной крупы. Пойманная моя выскочила из института – душа нараспашку: пальто не застегнуто, на левой согнутой руке висела сумка, в правой – вязаная шапочка и шарфик.

Наклонился, поставил папку с учебниками между ног. Правой рукой взял верхнюю пуговицу ее пальто, левой – петлю и соединил то и другое воедино.

- Видишь ли… (как бы птичку не спугнуть), за кражу часов с золотым браслетом, а затем и бумажника, мне припаяют лет эдак пять. За избиение беззащитной сокурсницы – ещё пару. Я тут подумал…

Наконец, была застёгнута последняя пуговица. Затем пришлось прикладывать усилия, чтобы выдернуть вязаный берет из небольшого, но крепкого кулака и уместить русую копну густых волос в тесное пространство головного убора. Ахророва (поразительно!) за всё это время не шелохнулась и не проронила ни слова. Дошли руки и до шарфика, я повязал его бантиком, как это делаю со шнурками на обуви.

- Пойдём.

- Куда?.. Куда это пойдём?

- Домой, например.

Повернулась и быстро зашагала вниз по проулку; шарф резко дёрнула, он развязался и нашёл своё место в кармане пальто.

Стараюсь не отставать. В какой-то миг кладу ладонь на Наташкину руку выше локтя.

- Знаешь, врать надо уметь: «украл, положил себе в стол», «я нашла и взяла»… Детский лепет, никто же не верил.

- Да оставь ты! – рывком высвободилась, но я тоже упрямый. Пусть нас больше ничто не разделяет.

- Мало тебе, ещё и в провожатые нанялся, – буркнула, не поднимая головы. – Как арестантку ведёшь!

Узкий переулок стал уходить круто вниз. Старые кирпичные дома затейливой архитектуры мы миновали. Кончился и асфальт, вернее его жалкие остатки. Зато на смену пришёл старый деревянный настил. Каждый ряд досок завершался ступенью вниз.

- Не первый год живу в городе, а сюда – ногой не ступал. Глуховатое место.

- Щемиловка называется. Паренька тут одного, вроде тебя, защемили, – стрельнули исподлобья серые глаза.

Наконец, переулок (то ли улочка, бог знает) кончился, впереди небольшой пустырь, со всех сторон огороженный обветшалыми заборами. Последний дом справа выходил на Щемиловку высокой глухой бревенчатой стеной. В конце стены – крутая лестница, упирающаяся в сени странного сооружения, напоминавшего мезонин.

- Ну, конвоир, приказ выполнил. Беги докладывай.

- Домой не пришли.

- Ух ты! Тебя приглашали? Нечего у меня делать, Александр Викторович, интересного мало. Уходи.

- А ты?

По привычке, которая Наташку вовсе не портила, она передернула губами.

- Одуреть… Скорее уж кончился бы этот сумасшедший день, – с надрывом выдохнула моя «спутница», достала из кармана длинный несуразный ключ и шагнула на первую лестничную ступень, которая тут же и скрипнула. Я, разумеется, двигался вторым номером. Под скрипучее разноголосье, хотел того или нет, лицезрел стройные ноги, что само по себе новостью для меня давно уже не было.

 

* * *

Вошли в небольшие сени. Впереди маячила видавшая виды дверь, обитая чем-то вроде выцветшего шинельного сукна. Наташка взялась за ручку, скосила глаза в мою сторону. Мгновение она медлила, освободила волосы, что недавно подчинялись моим рукам, затем резко отворила ветхий притвор и ступила за порог. Я следом.

Не снимая пальто (в доме холодно), хозяйка подошла к печке, взяла маленький топор и стала строгать из полена лучину. Выходило плохо, топорик давно не был в добрых хозяйских руках, топорище хлябало… Канитель, да и только.

- Разреши-ка.

Полено вместе с зажатым в нём топотом перешло в мои руки. Складной нож в заднем кармане брюк пришелся кстати. Дерево сухое, я быстро нащепал растопки, даже прозапас, разжег печь, расправил спину и огляделся.

В небольшой комнате с бревенчатыми стенами центральной фигурой и, одновременно, источником тепла, а, вернее сказать, и жизни в холода, была, несомненно, печка. При входе – рукомойник с раковиной, вешалки для одежды, однодверный фанерный шкаф. Далее располагались аккуратно заправленная железная кровать, примитивный стол, два облезлых венских стула и тумбочка у окна с видом на запад, кстати, единственного в этом небогатом жилище.

В него и заглядывало, вышедшее из-за туч любопытное солнце, пытаясь разглядеть, чем это заняты обитатели нехитрого «скворечника», но препятствием была годовалая пыль на стекле.

Печь разгоралась, Наташка сняла с плиты вьюшку и поставила на огонь чайник. Подошла к окну, стала разглядывать кладбище стоя перезимовавших серых зарослей репейника и лебеды.

- Есть будешь?

Что за вопрос! Такого предложения я ожидал меньше всего, с чего бы отказываться.

На тумбочке появилась буханка пшеничного хлеба. Столетним ножом, лезвие которого по середине было источено до предела, хозяйка отрезала краюху, вторая порция вдвое превосходила первую. Достала пачку масла и стала намазывать хлеб, второму куску больше досталось, она и придвинула его мне, положив на блюдце. Тут чайник дал о себе знать. В граненые стаканы была налита жидкая заварка, затем кипяток. Из стеклянной банки Наташка взяла щепоть сахарного песку и посыпала бутерброды.

- Замечательно, – похвалил хозяйку, – только у масла вкус необычный.

- Это не сливочное масло, к которому ты привык, маргарин. В вашем доме есть маргарин? Небось, не держат.

Зацепила Ахророва веселенькую темку и, прикинул я с грустью, потянет её и дальше. Вздохнула тяжело, голову склонила на свой маленький кулак.

- Попрут меня из института.

- Это с чего такие мрачные выводы?

- С того, что дура я, каких свет не видывал. Кулагин доведёт своё дело до конца, доведё-ё-т… В деканате его поддержат. Протокол, скорее всего, дружно подписали.

- Вы забываете, мадемуазель, один важный нюанс.

- Какой?

- А такой: я его не подписал. В этой криминальной игре слово пострадавшего много значит.

- Ну так что же, – она с ехидцей усмехнулась. – Велико дело, придёшь завтра и подпишешь.

- Наталья!!!

Я в бешенстве вскочил со стула, метнулся к этой извергине и тряхнул её за плечи. Тряхнул так, что голова у Наташки дёрнулась. Она с диким видом отшатнулась от меня и поток слёз прорвал плотину.

- Ты что! Ты же мне шею сломал! Господи, куда мне от тебя бежать! Зачем ты так…

Вот теперь самому впору разреветься. Схватил её и прижал к груди.

- Как сломал! Что ты! Дай тихонько потрогаю… Вот здесь, а здесь?.. Не больно?

- Не больно… Только зачем ты так.

- Прости меня, прости, слышишь!

Что за день за такой! По воле бога ли, сатаны ли отданы мы во власть бесноватым порывам. Я гладил Наташкины волосы, прижимался губами к её лбу, ямочкам на щеках, мокрым от слёз большим серым глазам. Как истовый лекарь метался в поиске спасительного средства для опасно больной.

Слава богу, кризис миновал, утихли всхлипывания. Жертва моя успокоилась. Я тоже пришёл в себя, взял стул, поставил его у печки, сел смотреть сквозь щели между кирпичами и чугунной дверцей как весело огонь расправляется с поленьями.

Внезапно затылком ощутил Наташкины пальцы, осторожно проникающие в мою шевелюру. И от печки, и от ласковых рук стало жарко.

- С ума сойти… Словно подглядела.

- Ты о чём?

- Меня мать по утрам будит такими вот движениями.

- Счастливый ты, Сашка. Я ни материнских ласк, ни рук не знала.

- Как это?

- А так. Годовалую меня тётка выхаживала, воспитывала. Ни матери, ни отца… Обоих не помню.

- Как же ты жила?

- Чудак! Жила, как и все. Помирать что ли.

Развернул стул на сто восемьдесят градусов и осторожно обнял Наташку за талию. Уткнувшись лбом в два тугих холмика, сквозь малиновую кофточку из тонкой шерсти чувствовал запах её тела. Что он напоминал? Может, пряный аромат не скошенных августовских трав?.. Или вот: так пахнет крем, что мать использует по утрам.

- Эх ты, котик пушистый.

- Я не котик. Тоже, нашла сравнение.

- Ну давай… Скажите, Ваше Величество, как Вас теперь называть? Я Ваша раба… бездоказательно обвиняла в постепенном обворовывании. Вину надо искупать.

- Что стоишь, садись.

- Куда?

- На колени мои, в ногах правды нет.

- А… это что, плата?

- Какая плата?

- Во искупление вины. Как это сказать… банальный конец красивого начала?

Больней ударить невозможно. Я резко встал.

- Простите, Наталья Васильевна, действительно через чур пользуюсь Вашей добротой, пора и честь знать.

Шагнул к двери, снял пальто с крючка, взял в руки фуражку.

- Подожди!.. Обиделся. Я пошутила.

- В каждой шутке, говорят…

- Ну не злись, слышишь?

- Не буду… Смотри, закат в окошке. Почему не моешь окно?

- Оно не открывается, помыть можно только снаружи, а там до земли метра три.

- Завтра приду, на длинную палку намотаем тряпку и устраним проблему. Хлеб с маргарином будет?

Она улыбнулась и утвердительно кивнула.

- Просила, вот этот сумасшедший день и заканчивается.

Наташка взялась крутить пуговицу на пальто, ткнулась головой в грудь.

- Пусть сумасшедший, пусть… Но он наш с тобой, понимаешь? Наш с тобой!

Я вышел в полумрак сеней, ступени крутой лестницы в обратном порядке пропели мне отходную.

- Саша, подожди! – раздалось сверху. Раздетая, босыми ногами кинулась вниз, подбежала.

- Это зачем, с жары, да в холод!

- А, ерунда…

Что-то хочет сказать, но, видно, гордость мешает.

- Завтра перед всей группой попрошу у тебя прощения. Как, простишь?

Комок подкатил к горлу.

- Да незачем его просить, глупая ты девчонка! Сказал же, что всерьёз не воспринимал весь этот театр.

- Правда?

- Истинная правда.

Она ещё какое-то время не отрывает от меня глаз, затем вытянувшись на цыпочках, крепко обнимает за шею, чмокает в губы и быстро поднимается наверх.

- Да завтра! – и захлопнула сени.

 

* * *

До завтра. До свидания, Щемиловка, земля обетованная. Не спеша иду по тротуару. Спускаются сумерки. В домах тесной улочки зажгли свет. Жёлтые квадратные глазницы провожают меня пристальными взглядами. А вот и купеческое жилье, улица пошире стала. Я вышел в проулок, где поймал Наташку. Одинокий фонарь на столбе, болтая на ветру колпаком, шарил тусклым светом по тёмным углам. Истоптанными тропинками старинного парка вышел на ярко освещённую Воробьёвку, лентой уходящую по краю высокого обрывистого берега Волги, сел на свободную скамью.

Закат остывал. Гаснут последние краски дня. Ещё успеваю разглядеть заволжские дали, контуры нагих деревьев на фоне умирающего пурпура. Где-то под горой в невидимой сверху церкви ударили в колокол. Из-за реки в ответ густым малиновым басом ему вторила звонница древнего Ипатия. Пора…

 

* * *

Зашёл в подъезд своего дома и по-новому взглянул на ставшее давно родным просторное помещение. Пол из двуцветных плиток, как шахматная доска, вытерпел многие десятилетия и сохранил образцовое состояние. Для пешек он не предназначался, больше для фигур позначительнее. Не спеша поднимаюсь по чугунной лестнице с затейливыми поручнями, мимо плывут добротные двери с номерами на латунных ромбах. А вот и моя обитель. Внутренне собрался и позвонил.

- Ну, друг ситный, так нельзя! Это называется «после третьей пары»? Заполночь явился.

Маска виноватого лица просила пощады.

- Мам, ну дела были.

- Занимайся ими сколько надо, позвонить мог?

- Мог.

- Не оправдывайся… Мой руки и садись ешь.

- Я не голоден.

- Тогда… жди отца, вместе и поужинаем. Эгоисты! Весь свой выходной я на вас потратила, с кухни не вылезала!

Подошёл к матери, взял за плечи, посмотрел взглядом преданной собаки.

- Ну, извини.

- Извиняю… Ты, Шурка, какой-то не такой сегодня. Обниматься стал. Раньше этого не замечала.

Да я и сам не замечал. Непонятное происходило. Грудь распирает нечто большое, доселе незнакомое. По швам трещала внешняя оболочка моего уходящего юношеского максимализма. Откликнулся бы хоть мой новый друг со Щемиловки. Чем Вы там занимаетесь Наталья Васильевна, третий сон видите или корпите над учебниками?..

- Звонил этот… староста ваш, всё фамилию забываю.

- Кулагин?

- Да, велел связаться с ним, как появишься.

- Сам позвонит, надо будет.

Бесцельно брожу по коврам наших высоких, просторных, хорошо обставленных комнат. Внезапно навалилась усталость.

Уже было вытянулся на диване, как в прихожей зазвонил телефон. Ну вот, лёгок на помине.

- Малинин? А куда это ты сегодня рванул с собрания?

- Собрание?.. Его никто не объявлял.

- Что значит «не объявлял»? Брось! Все остались. Между прочим, твою честь защищать.

- Моя честь в порядке.

- Ну, хватит! Словом, мы подписали протокол. Ахророва Н.В. признана виновной, огульно обвиняя тебя в воровстве.

- Бездоказательно…

- Да, да, бездоказательно. Суть от этого не меняется.

- А «мы» это сколько?

- Семнадцать человек из двадцати восьми.

Смотри-ка, растёт Степан Егорович, не по дням, а по часам. Что дальше будет.

- Ахророву надо, по меньшей мере, проучить, но я тебе больше скажу. Ходил в деканат и меня поддержали: возможно, вынесем вопрос на общефакультетское собрание. Я бы даже принял радикальные меры.

- Это как?

- А таким, как Ахророва, не место в институте.

У меня всё закипело внутри. Главное сейчас – выдержка, не сорваться, не послать эту выскочку куда подальше.

- Слушай, староста. У нас о студентах, по моему, судят по успеваемости, а у Ахроровой, насколько мне, да и тебе, известно, в зачётке ниже четырех баллов оценок нет. На «хорошо» и «отлично» человек учится. И второе. Я протокол подписывать не буду. Лучше порви его.

- Не станешь?.. Хм, порви. Это теперь документ. И потом, мы же все ради тебя стараемся, Александр?

- Я сегодня встретился с Натальей…

- Надеюсь, без рукоприкладства обошлось?

- Она раскаялась в своих поступках, пообещала, что больше никогда ничего подобного не повторит.

- Да-а, мазохист ты.

Степан явно раздосадован разговором. Теперь понятно, что играя не в унисон с ним, расстраиваю и личные выгоды Кулагина. Есть хороший повод заявить о себе лишний раз, вот он его и использует. Не давало старосте покоя и желание отомстить за безответное чувство. Шутки эти могут иметь опасные последствия.

- Нравится, Саш, что эта мегера тебя перед всеми вором выставляет?

- Нравится, – ответил я Кулагину и положил трубку.

 

* * *

- Машенька, по случаю сегодняшнего особого дня я зашел в булочную и купил торт.

- А что особенного в сегодняшнем дне, – слышу голос матери из кухни.

- У тебя, дорогая, выходной, – раздевшись, отец держит на вытянутой руке перевязанную накрест картонную коробку.

- Хоть один луч света в тёмном царстве, – мать целует отца в щёку. – Давайте-ка, гуляки, за стол.

- Сегодня я, Машутка, не гуляка, а ездок, болтался целый день по районам. Бездорожье вымотало напрочь, как волк голодный… Шурка, ужинал?

- Тебя дожидали.

- Замечательно, пошли… Машуля, мы идём.

Звонок в дверь. Кого ещё чёрт несёт?

На лестничной площадке между маршами спиной к окну стоит Наташка, скрестив руки на груди. Она их вытянула вместе с моей папкой.

- Ты забыл. Завтра экзамен, думаю, вдруг что понадобится.

- А… как ты меня нашла!?

- Знала, – провинившимся ребёнком отвернула глаза. – Возьми, пойду я.

Я кинулся вниз.

- Ну, нет! Так не делается.

- Тапки бы хоть надел, ноги застудишь, – улыбается моё мимолётное видение. Руки потянулись к её плечам, от души оба рассмеялись: вот он, нажитый за день, невеликий капитал обоюдной заботы.

- Саша, к тебе гости? – из-за двери выглядывает любопытное лицо матери.

- Да, гости. Пришла подруга, – отвечаю на едином дыхании.

- Так заходите, девушка, поднимайтесь!

- Извините, я на минутку.

- Что же в подъезде торчать, хоть на минутку, но надо зайти, – начал я использовать силовые приемы.

- Да неудобно, пойми! Притащилась, скажут, на ночь глядя, – упираясь, шепчет мне на ухо гостья, только не на того напала.

- Конечно, зайдёт, мы и идём, – успокоил я мать, и, оторвав упрямицу от батареи, повёл наверх. Куй железо пока горячо, Шурка, сказал я себе и уже привычно взялся за петельки и пуговицы. – Кстати о тапках: надевай и пошли мыть руки.

- А руки зачем? Я ничего есть не стану.

- Прошу тебя, не обижай хозяев. Мать целый день кашеварила, я получил взбучку, так хоть ты теперь не накаляй!

Силом подставил ладошки под струю воды и подал полотенце. – Ну?

Она их вытерла и сунула мне под нос: вид спереди, вид сзади.

- Идёт!

Паровозиком, – Наташка впереди, притормаживая, я, подталкивая её, – вошли в столовую.

- Познакомьтесь, моя сокурсница Наташа. А это – Виктор Сергеевич и Мария Алексеевна.

- Очень, очень приятно!, – с искренней радостью улыбался Малинин-старший.

Я его понимал. Если покопаться в прожитом, гости к нашему двору не часто приглашались, разве что по большим праздникам, а красивые девушки – и вспоминать нечего. Радоваться в компании друзей мои родители как-то не научились. Жизнь втроём при всём её благополучии порядком наскучила, но на укоренившиеся традиции никто из нас не покушался. И вот этот час настал.

- Давайте все сядем ужинать, а? – взмолился отец. – Машенька, принеси, пожалуйста, ещё прибор. И, по случаю гостьи в доме, мы имеем право поднять бокалы за знакомство. Так, дорогая?

Отрешённый взгляд, уведённый куда-то в угол, был красноречив: лимит кухонного бдения мать сегодня с лихвой исчерпала.

- Машенька с этого момента будет отдыхать, сейчас всех обслужу, мой колпак и фартук! А, обойдусь без них – метнулся я в кухню в эйфории свалившегося события.

И впервые взялся за дело, в котором мало что смыслил. Сервировкой стола, подачей блюд всегда занималась мать, мне отводилась роль посудомойки.

- Фертом забегал, а пять минут назад бродил как сонная муха, – доносилось в кухню. Шаги чьи-то. Пришла Машенька, не выдержала.

- Саша, я там боюсь сидеть одна, можно помогу тебе?

- Наталья? Ты же гостья. И как это одна, а родители?

- Мне стыдно, я сейчас уйду.

- Никуда не уйдешь, вот на стол соберу и буду рядом. Помоги лучше с тарелками разобраться.

- Дурачка валяешь… В глубокие – первое, что там у вас, подними-ка крышку… Это, вероятно, бульон, дай я его разолью, а ты носи… Эй, стой! Вот зелень нарезана, надо бросить по горсточке. Та-а-к, это что, сухарики?

- Мать сушит, чтобы просто погрызть.

- Вот и приготовила их как гренки. Давай для вкуса ещё перец с горчичкой добавим.

Конвейер заработал. Через пять минут тамада поднял бокалы с рубиновым вином.

- Ребята! Я очень рад за вас обоих. И уверен, что Вы, Наташа, такая замечательная положительная девушка будете благоприятно влиять на нашего ершистого Шурку. За вас, молодежь. И за тебя, Машенька, ты сегодня сотворила маленькое кулинарное чудо.

Мать подняла удивлённые глаза.

- Такого вкусного блюда, как этот бульон, ты никогда прежде не готовила.

- И мне понравилось. Но подавать я его не хотела. В этом бульоне говяжий язык варился. На первое сварила щавелевый суп. Шурка, пять баллов за импровизацию!

Гостья низко склонила голову над тарелкой, волосы скрыли лицо, но я не сомневался: по цвету оно было таким же, как в Калинках после купания в пруду – пунцовым.

- Виктор Сергеевич, тост от молодежи…

- Валяй! – отец сложил руки на объёмном животе.

- Вот этот экспромт с бульоном нам всем понравился, отсюда вывод…

- Почаще помогай матери – указуя перстом, заканчивает отец.

- Верно. Но это не всё. Главное – надо больше доверять нам, молодым, в большом и малом. И тост: за всю нашу физматовскую группу, за меня с Наташей.

- Ну как тут не выпить, Машенька, – чокаясь с материнским бокалом, заключил отец.

Родители стали вспоминать молодость, мать села за пианино, зазвучали знакомые мелодии, а за ними и хоровые экспромты, но лишь до того момента, пока колоратурное сопрано, поставленное в академических условиях, не проявило себя. Далее обычно все замолкали и слушали, а по окончании награждали Марию Алексеевну оглушительными аплодисментами. Так стало и на этот раз.

Все испортил здравомыслящий отец.

- Друзья мои, без четверти одиннадцать. Нашу гостью могут дома потерять. Надо позвонить, Александр.

Наташа пригрелась у домашнего очага и не сразу опомнилась. Вскочила, откланялась как китайский болванчик, кинулась в прихожую.

- Одну не отпущу, сейчас оденусь…

- Ты что! Даже не думай, не в лесу же.

- Одну не отпущу, – настаивал я. Стали одеваться вместе.

- Ребята, ну куда вы на ночь глядя. Оставайтесь, Наташа, – запричитала мать. – Давайте позвоним родителям, я и сама могу поговорить, всё объясню, а?

Позвоним… Куда? На Щемиловку? Нет там телефона, нет родителей. Я взял гостью за руки, мы молча смотрим друг на друга.

- Оставайся. Места у нас много, вон диван в отдельной комнате. Останься, Наташа!

Внезапно мать отодвинула меня, взяла Наташку за плечи и увела за двери.

- Видишь, решила уговорить остаться на ночь. Вот бы хорошо было! А девушка-то замечательная. Родители, как думаешь, согласятся? – рассуждал Малинин-старший.

- Думаю, да… Пап, нескромный вопрос…

- Ну?

- Давай по последней на сон грядущий?

- Но не больше!

Заграбастал левой пятерней и повёл за стол.

- Знаешь, Шурка, когда я учился на третьем курсе…

Редко удавалось вот так, запросто, посидеть с отцом на равных, но сегодня – особый день. Понемногу рубиновый напиток иссяк.

Вошла мать.

- Та-а-к. Хороши! Наклюкались?

- Машенька, да что ты! – возмущён отец. Мне лучше помолчать.

- Тсс! Наташу уложила. Ты, кавалер, на кухню ступай, посудой не греми. Виктор, спать!

 

* * *

Осторожно приоткрыв дверь, в приглушённом свете ночника на неразобранном диване разглядел Наташку. Укутавшись в одеяло, она сидела в любимой позе: сгорбившись, подтянув колени к подбородку. В широко открытых глазах не было и намека на сон.

- Что с тобой, не понравилось у нас?

Сел рядом, осторожно обнял дорогую гостью за плечи. Глубоко вздохнув, она склонила голову мне на грудь. Часы на журнальном столике чуть слышно отмеряли время нашего бытия.

- Я не знала, что вот так здорово жить можно.

Грудь моя опустела.

- Не тесно тебе тут? – укорял колючий взгляд. Точно такой я видел днём, когда мы шли по Щемиловке.

Что ответить. Какие речи могут быть уместны.

- А знаешь, отец у меня из деревни. Вырос, поступил в Политехнический… А мать из Подмосковья, родители у неё преподавали в средней школе. Она в Гнесинке училась, когда встретила отца. Он к тому времени закончил институт, получил направление в Красноярский край. Поженились они и махнули в Сибирь.

- А Гнесинка как же?

- Бросила… Там у них я появился, до пяти лет жил в доме, немногим лучше того, в котором ты сейчас живёшь. Затем – Владивосток, океан перед окнами, там три года обретались. Потом отца направили сюда, на Волгу.

Потухшими глазами Наташа стала смотреть в пол.

- У нас с тобой… ничего не получится. Мы золушка с принцем, как в сказке.

Холодом подуло. А может стужей.

- Знаешь, у меня после Щемиловки словно выросли крылья. Это не пустые слова. Там, в домике, ты была откровенна со мной?

- Да, правда… Не у одного тебя они выросли.

- Мы много начудили, но… без тебя я не смогу. И у сказок счастливый конец.

- Сказки кончились, а жизнь вот в полном своём ощущении. Ты пойми, Саша, не ровня я тебе: отец – директор комбината, мать филармонией заведует, а моя тётка в бухгалтерии леспромхоза стучит костяшками. Видишь, я-то думала… Глупая! Любишь ты красиво говорить, и я скажу: не всякому, входящему в этот мир, Бог благодать воздает. Быть угодливой расторопной девочкой в этих хоромах?.. У меня тоже гордость есть. И получается, невеста Ваша, Александр Викторович, ещё где-то ходит-бродит. И уж точно не будет сиротой со Щемиловки.

- Пускай бродит. Мне ты нужна, а не другая.

- У Драйзера на этот счёт хорошо написано в «Американской трагедии». Классику читаешь?

- Неужели решила, что я тебя брошу с лодки и в озере утоплю?

- Не подарила мне судьба прекрасной праздничной жизни и всё такое, как той Сондре Финчли.

Вот про Сондру-то я не помню… Уже до мировой литературы добрались!

- Жалко, не дожил Драйзер до наших дней. А может эта Сондра на тебя была похожа?

- Не важно, кто на кого похож. От сути не уходи.

Этак уж больше невозможно!

- Наталья, знаешь что! У тебя самооценка ниже плинтуса. Пол института, извини за выражение, кобелей, пялятся, провожая тебя глазами. Да ты и есть богатство!

- Выдумываешь всё! – бросила с напрягом и отвернулась.

- Не отрицай! Ты и сама это знаешь. Я тоже пялюсь.

Русая головка тихонько вернулась в исходное положение – ко мне на грудь.

- Девчонки на парней не пялятся, да?

- Не знаю, не замечал.

- Так уж и не замечал… Всё то же самое. Шеями поменьше вертят, а глазами, да ушами стригут.

За окнами тишина. Яркие фонари центральной улицы льют приглушённый свет на оконные занавеси. Уснули родители. Лишь две наших бренных души, отметавшись по закоулкам сознания, где притаились злоба, зависть и вражда, смели на пути все преграды и успокоились, обретя друг друга. Вложи, Господи, мысли мои в чело рабы твоей Натальи!

Взгляд какой-то непонятный.

- Поцелуй меня… Пожалуйста.

- По настоящему? По правде говоря, опыта у меня нет.

- Попробуй.

И попробовал.

- Ой… Стоп, дружок! Ты что! Так не договаривались. Знаешь, до чего дойдём? Уж больно горяч.

- Провокатор… Сама же попросила.

- Я девушка, мне прощается.

Как ни в чём не бывало, вскочила с дивана, побежала к окну, упёрлась ладонями в подоконник. Юный силуэт в до боли знакомом материнском халате будоражил необузданное воображение. Осторожно подошёл и уткнулся подбородком в непослушные жёсткие волосы.

- Мне сегодня показалось, что у тебя под кроватью балетные туфли стояли.

- Пуанты? Нет, не показалось.

- Увлекаешься балетом?

- Тётка ещё в пятом классе отдала меня в хореографический кружок при доме культуры. Тут целая история.

- Я всё думал: вот дал Бог человеку и фигуру, и осанку, и вообще… С другой стороны, в посёлке какой балет?

- Убогие у тебя понятия, Шурик. Там такие же люди живут, как в городе.

- Ну пусть я не прав. Рассказывай!

- Леспромхозовский плотник привёз себе жену из Москвы. Она была балериной, но повредила колено. Танцевать ей запретили, стала у нас вести кружок… Любопытная Варвара! Всё тебе надо знать.

- Ничего себе у вас плотники.

- Он, между прочим, красавец и учился в институте заочно. Всю школьную пору трижды в неделю стояла по часу у станка, танцевала. Вот и весь сказ.

- Но на Щемиловке, в этой клетушке где pa-de-de выделывать?

- Город большой. Что, пойти некуда? Ну ты и приставучий… Ещё вопросы будут?

- Конечно будут… Но потом.

 

* * *

- Который час?

- Не знаю… Пойду взгляну.

- Не уходи!.. Не надо, бог с ним.

- Ну, словом, глухая ночь.

Прижавшись друг к другу, смотрим на пустынную улицу. Наташа (пора понять, что это её привычка) тяжело вздохнула.

- Задвижку у печки до упора не закрыла, выстудится моя избушка… Елки палки! Завтра экзамен, а я так и не садилась за конспекты. Это же кошмар!

- «Завтра» наступило. И мы с тобой, Натуля, экзамен сдали.

- Шутник! Как это сдали?

- А так и сдали. Сегодня. Сейчас. На «отлично».

- Каким будет это «сегодня»… Наши, верно, подумали, что ты меня бить побежал.

- Добрым, солнечным и очень длинным.

- Пойдём после учёбы на набережную? Надо день этот отметить и даже как-то назвать. Я перестала верить, что он придёт… Пошли в кафэшку?

- И по бокалу шампанского…

- Ну, не надо вина! Давай возьмём по пломбиру и коктейль.

- Принимается. Тем более, что послезавтра соревнования. А назвать? Как назовём? Давай так: день достижения!

- Достижения чего? Где ваша творческая мысль, Малинин… Ну, скажем – День достижения согласия.

- Это больше к международным масштабам подходит.

- Ну а как?

- День достижения любви. Разве мы её не достигли?

- Ммм!.. Достигли, только каждый в своё время. Ты мне понравился ещё на вступительных экзаменах.

- И ты мне. Ладно, вопрос остается открытым. Но есть ещё два события.

- Два каких?

- Первое – тебя уже точно не попрут из института.

- Это ещё как сказать.

- Замётано. Я воспитал Кулагина, а будет высовываться – набью морду.

- Тогда попрут тебя… А второе?

- А второе – по-моему, я попадаю под амнистию. За воровство часов и бумажника тюрьма мне отменяется.