ВСЕ СОБАКИ ПОПАДАЮТ В СССР

Глава 1

Великий подвиг

 

Для большинства чаек главное — еда, а не полет.

Ричард Бах

 

Еда — как много в этом слове! Сколько мыслей посвящено еде, сколько чувств пережито! Еда — это жизнь; еда — это мучительная смерть; мы — это то, что мы едим. Сколько противоречий, тайн, неясностей в этом слове! Прекрасная почва для поисков, творчества!

Еда проникает в любую сферу человеческой деятельности. Еда формирует сознание и быт человека. Все религии и идеологии содержат в себе съестной аспект. Одни не едят говядину, другие — свинину, третьи — и то, и другое, и рыбу не едят. Едоки формируются в группы и формируют свою съестную культуру. И начинаются идеологические войны. Каждый стремится сохранить, а по возможности насадить свое. Появляются свои съестные обряды, суеверия (например, обязательное взбалтывание бутылки водки перед употреблением). Уже бьют съестных пророков за их речи о вреде мяса и пива, ставят истуканов пельменям на вилках и соревнуются в скорости поедания хот-догов. Еретики съестного культа морят себя голодом в надежде похудеть. И рука подпольного поэта уже выводит строчку на листке бумаги: «А шашлычок под коньячок…».

Чувство голода сложно и неоднородно, корнями своими уходит глубоко в потребности не только человеческого тела, но и духа. Нередко люди находят успокоение, развлечение в еде. Завтраки, обеды, ужины становятся для них отдыхом, отрадой.

Сильнейшее человеческое чувство — любовь у иных заглушается чувством голода. Стоит ли говорить, о единой силе, их порождающей, — любви поесть.

Именно это сильнейшее чувство объединяло в тот вечер всех посетителей бара «Зве*» города Иже*. Здесь ели много, грубо и небрежно. Пили также. Процессы эти были вызваны бракосочетанием Пети Перевощикова и Наташи Кравчук. Судя по лицам молодоженов, им было несладко, что подтверждали пьяные крики «горько!». Долгие приготовления, поздравления, наставления измотали их. Подарки, сделанные по их просьбе в денежном эквиваленте, не покрывали расходов, которые всё увеличивались с периодическим разбиванием посуды и кражей пепельниц.

Они хотели домой, но традиция праздника и пара пьяных гостей не отпускали. Уже философские мысли о бесцельности, пошлости и вреде подобных мероприятий одолевали их сознание. Как бюрократизм, вредны такие праздники и неистребимы. Поутру болит голова и печень, что-то тухнет в желудке, создавая соответствующий запах во рту. Болит еще пара частей тела от ушибов и ссадин. Хотя сознание направлено по нужному курсу. Снова охота копить здоровье: не сходить на работу или учебу, погулять, помечтать о занятиях спортом, почитать что-нибудь. И жить становится легче.

Но мысли эти не несли утешения молодоженам. Петя медленно, но верно напивался, а Наташа выстраивала планы, как поскорее отвязаться от застолья и пьяных гостей.

Гости были самые разные: дальние и близкие родственники со всех сторон, друзья, одноклассники, одногруппники, пара неизвестных, в общем — полный сумбур. Больше всего невесту смущал быстро напивающийся полковник морской авиации, который был приглашен как водитель машины, на которой была привезена музыкальная аппаратура и посуда для праздника. По замыслу, привезенное он должен по окончании свадьбы увезти обратно, так как на ночь в баре всё это оставлять нельзя. (Праздник проходил полуофициально, по тайному соглашению с замдиректора бара.) Но дело шло к тому, что полковника самого надо было вывозить. Он пил часто и много. Пил от нехватки общения. Ему очень хотелось поведать о событиях афганской войны, где в свое время он считался самым молодым советским майором. Подвиги, которые совершил полковник, вполне годились для книги, но он был человеком скромным и в трезвом состоянии редко рассказывал о них. Однако, как известно, водка скромность убивает. Полковника переполняло. Так и лезла с языка пара эффектных историй, но не имелось достойного слушателя. Старый летчик осушил еще одну рюмку то ли за любовь, то ли за милых дам, в общем, за что-то для него не важное, и двинулся на поиски. Сначала полковник набрел на группу молодых подружек невесты, но, вспомнив свой возраст, отправился дальше. И вдруг где-то на краю одного из столов он услышал чьи-то молодые спорящие голоса. Из потока речей периодически выплескивались слова: СССР, Советская Армия. Услышав приятные уху словосочетания, он решил, что здесь-то его выслушают.

В этой компании уже давно шел интеллектуальный поединок. Боролись Федя Живой и Боря Коротков. Первый всем сердцем считал себя коммунистом, второй же коммунистом себя не считал. Неясно, кем вообще считал себя второй и за какие идеалы боролся, ясно было — против каких. Коротков боролся с идеалами, когда-то воспетыми его советской Родиной и враждебной ей фашистской Германией.

Эта идейная борьба, как и все ей подобные, началась с чего-то незначительного и никому не важного: то ли со спора о качестве алкогольных напитков, то ли с обсуждения лежащей в тарелках колбасы. Но с чего ни начни, всё равно придешь к спору о главном, наболевшем. Федя клеймил и обвинял в проблемах экономики и СМИ крупных отечественных и зарубежных капиталистов. Боря же утверждал, что проблем или нет, или это пережиток советского прошлого.

Обеим сторонам было ясно, что никто из них ни в чем не сможет переубедить соперника. Каждый пытался переманить на свою сторону большее количество слушателей. Как правило, в таких спорах не рождается истина, в них используются всякого рода ухищрения, тактические ходы, фальсификации, спекуляции и другие грязные технологии.

Живой пламенно обличал скрытые пороки прогнившего капитализма, говорил о неоколониализме и неорабстве, о пошлости и необузданности СМИ, о спаивании аборигенов и исправлении имен. Он рубил сплеча правду-матку, сходу придумывая данные советской и российской статистики, задавал вопросы по поводу мизерности пенсий и стипендий, отсутствия бесплатных квартир, безработицы. Но оппонент ловко увертывался от этих вопросов. Коротков несколько раз обвинял Живого в желании захвата Украины, Грузии и Молдавии, стремлении репрессировать творческую интеллигенцию и параноидальных выдумках о великом буржуазном заговоре.

Полковнику определенно нравилась эта дискуссия, и он уже задумал тоже слегка побороться за честь армии, но не вышло. Полковника опередили. Точнее сказать, опередила одна из подруг невесты, Настя Дуева. Она была из тех женщин, которые делят мужчин на два основных класса: с кем можно дружить и кого можно любить. И, так же, как полковник, охмелев, захотел общения, Настя захотела любви. Но за праздничным столом она сидела в кругу исключительно потенциальных друзей, что толкнуло ее пойти на поиски представителей второго класса той половины человечества, что не прекрасная. Ими оказались Живой, Коротков и еще несколько молодых людей из той же компании.

— Мальчики, к чему споры? — влезла Настя с риторическим вопросом. — Давайте лучше выпьем…

— …за любовь! — вдруг заявил полковник.

Произнесенный тост звучал за сегодняшний день далеко не первый раз. Зная это, полковник рассчитывал, что предложение его не вызовет ничего, кроме смеха. Но летчик ошибался. Все без лишних обсуждений выпили именно за любовь. Полковник опечалился — выходило, что он выставил себя в роли любвеобильного старика, а это никак не совпадало с ролью рассказчика военных историй. К тому же он полностью увел внимание публики от спора Живого и Короткова, чем успешно воспользовалась Настя. Она плавно взмахивала руками, строила глазки, вертела задом и рассказывала что-то про свои достоинства, то и дело переходя на мужские.

Идеологическая же борьба приняла один из самых пошлых видов, которые только могла принять. Из всех методов показать друг другу и остальным свое превосходство над противной стороной вскоре остался последний — перепить врага. Живой и Коротков пили по любому тосту, а тостов было много. То и дело кто-нибудь прибегал из других компаний, чтобы чокнуться с ними за молодых, за встречу, за любовь. Дуева подливала масло в огонь. Она прекрасно знала: чем больше пьют, тем больше хочется любви, поэтому тщательно следила за полнотой рюмок Короткова и Живого.

Но ни тому ни другому дела не было до Дуевой — кураж борьбы захлестнул их. Это только больше раздражало Настю, и она не собиралась отступать. Казалось, скоро оба бойца падут непобежденными и их вынесут с поля брани в туалет, но внезапно:

— Ты что делаешь?! — напал полковник на Борю. — Ты что, водку выливаешь, гад?

Это был провал.

— Я? — в полной растерянности спросил Коротков. — Я ничего не выливал, это я стакан стряхнул.

Но всем уже всё было ясно: Боря недопивал и сливал водку под стол.

— Не заливай, дух, — продолжал полковник, — ты пить не умеешь, иди проветрись! — И слегка толкнул Борю в голову.

Федя был рад. Рад был и полковник, который уже давно сидел с краю и наблюдал за схваткой. Теперь, когда летчик обличил злодея, он вполне мог рассчитывать на достойного и благодарного слушателя, которым и оказался Живой.

Боря с позором отступал в сторону туалета. А Федор уже сидел в обнимку с Настей и слушал дивные истории полковника. Тот повествовал о Кабуле, о «песчаной» форме, о тоннах спирта, которые они списывали, о том, как они пили эти тонны, о том, как духи нападали на них во время распития спиртовых тонн, и о том, как он получил медаль за оборонительный бой. И за всё за это полковник требовал выпить, а Живой, восхищаясь услышанным, не мог ему отказать.

Затем Настя куда-то утащила Федю, а когда притащила обратно, полковник был уже в великой печали, вспоминая тех, кто не вернулся с войны. Больно было на него смотреть в эти минуты. Потом старый летчик предложил снова выпить, выпил и опал.

Праздник завершался. Полковник не воскресал. Пришлось всю посуду везти на такси, из-за чего многим гостям предстояло идти домой пешком. Два пьяных и лысых гостя взяли под руки полковника и, мотаясь, унесли его в неизвестность. Живого же отдали Дуевой, так как им было по пути и так как она его куда-то таскала.

Настя любила, когда ее провожали, но в этот раз предстояло провожать ей. Сам Федор провожать был не в состоянии. Ему вообще тяжело было стоять, а ходьба без посторонней помощи была для него непосильной задачей. Но деваться было некуда. Они обнялись и пошли.

Путь был недалек, в две автобусные остановки, но труден и опасен. Уже подходила пора зимы, находясь в промежутке между первым и вторым снегом, поэтому всё, что днем на дорогах бывало мокрым, ночью становилось ледяным. Это обстоятельство затрудняло и без того трудное передвижение ночных путников. Они шли, спотыкаясь, поскальзываясь, ругаясь и опасаясь нападения пьяных туземцев.

Так прошли они полпути. Вдруг из-за поворота вывалила большая группа пьяных и двинулась навстречу Федору и Насте. Не сговариваясь, путники решили свернуть по узкой тропке в соседний двор и сделала это с максимально возможной скоростью. Группа, громко матерясь, прошла прямо, не заметив шатающуюся пару, которая не сбавляла ход. Уже не страх встречи с пьяными аборигенами гнал их, а сила тяжести. Дорога в соседний двор вела под горку. Ни Настя, ни тем более Федор, обладавший большей массой и меньшей трезвостью, не в состоянии были затормозить. Их несло в темную неизвестность двора.

Через несколько секунд их вынесло на большую ровную плоскость, где Федор незамедлительно рухнул на спину и выкатился по инерции в центр плоскости. За ним последовала Настя. Они несколько минут лежали, не понимая, что с ними произошло. Затем картина стала проясняться. Плоскостью оказалась замерзшая лужа. При малой глубине она была невероятно широка, простиралась от края до края дороги и занимала целый угол двора. Водоем этот был наполнен водой, полдня выбегавшей из канализационного люка. Водоем был чист и прозрачен. Именно это увидел Федор, перевернувшись на живот. Затем он приподнялся на руки, потом встал на колени и начал переносить вес на ступню, но она проскользнула, и Федор снова упал на живот. Слегка передохнув, он повторил попытку подъема, но снова неудачно. Он пытался подняться трижды, попытки становились уже полноценными пытками, а встать всё не выходило. Тогда Живой вспомнил о «посторонней помощи» и оглянулся. Ему открылась удивительная картина. Дуева, царапая лед крашеными ногтями и длинными каблуками, медленно, но верно двигалась к спасительному краю. Федя тоже решил опробовать увиденный способ передвижения, но за неимением крашеных ногтей и острых каблуков ему приходилось прилагать неимоверные усилия для передвижения даже на дециметр.

Федор не преодолел и десятой части пути, а Дуева уже стояла на вытоптанном газоне, осматривая сломанные ногти. Где-то неподалеку снова послышался разноголосый мат. Источник его явно приближался. Настя сначала всматривалась в темноту, откуда исходила ругань, затем развернулась и зашагала прочь. Мат, достигнув порядочной громкости, начал затихать: люди стали удаляться. Но Дуева не возвращалась. Вскоре Федор лежал в тишине, темноте и одиночестве.

«Всё, — думал он, напрягая остатки сознания, — пришла пора великого подвига… Подвига, который никто не увидит, о котором никто не узнает, но который требует необычайных духовных и физических усилий. Я должен встать и закончить путь… Я еще многое должен сделать… А если не встану — всё, смерть, замерзну, как синяк на улице. Эх, а я ведь завтра с утра сам буду об этом вспоминать как о нелепости, а не как о подвиге».

Он собрал всю волю в кулак и, невероятно напрягаясь, поднялся. Вдохновленный успешным подъемом, сделал шаг, но вдруг нога снова скользнула, и Федор пал…

 

 

Глава 2

Новая жизнь

 

Джонатан понял, почему так коротка жизнь чаек: ее съедают скука, страх и злоба…

Ричард Бах

 

Скука, страх и злоба съедали дворника Валентина утром двадцать первых суток 1981 октября, после того как он увидел очередной труп на территории своего двора. На прошлой неделе Валентин уже имел неосторожность обнаружить труп. Тогда покойник лежал на боку, раскинув ноги, лицом в землю, и был похож на спящего потребителя дешевой парфюмерной продукции. Только отсутствие ботинок не вписывалось в привычный образ. Когда же дворник подошел и начал расталкивать его, тот оказался трупом, который некогда служил телом Павлу Ше*, в свою очередь, служителю муз и искателю истины, преимущественно в вине. Павел, устав выносить удары судьбы, вышел в окно, ожидая прекращения этих ударов и оставив труп на газончике. Он бы удивился, узнав, сколько душ потревожил своим поступком. Немало потревожилась и ранимая душа дворника Валентина.

Сейчас же Валентин не мог не отдаться страху и злобе. Дворник подошел к трупу, который лежал в заледенелой луже, вмерзнув в нее головой, и с тем же чувством, с которым футбольный фанат кричит в телевизор, где идет трансляция матча: «Бей!», подопнув труп, сказал: «Вставай». И тут случилось одно из самых необъяснимых для дворника явлений — труп медленно открыл глаза. Валентин стоял как вкопанный, пытаясь постичь суть происходящего. Удивление вмиг прогнало злобу, оставив страх, и даже слегка его увеличив. Потихоньку начало вылезать сомнение, что тело, лежащее перед ним, не труп, как вдруг донеслось:

— О-м-м-м… моя голова… э-э-э… что такое?..

Тут дворник понял, что перед ним живой, а не мертвый. И живой этот выдирал голову изо льда, в который вмерз, лежа на спине. Освободившись, он сел и обратил взор на дворника, который всё так же постигал суть. Затем встал, ощупал голову и снова посмотрел на дворника. Их взгляды встретились. Это была та сцена, в которой общение происходит без слов. Валентин глядел в глаза восставшего молодого человека и искал в них ответы на многие вопросы, но находил только непонимание. Через полминуты восставший стал неуклюже выбираться из заледенелой лужи. Выбравшись, он посмотрел на отпечаток своей головы. Дворник посмотрел туда же. Молодой человек развернулся и, шатаясь, побрел из двора, оставив Валентина наедине со своими вопросами.

Молодой человек шел, изучая отмороженную кожу рук и ощупывая ту часть головы, которая вмерзла в лед. Пройдя череду дворов, остановился у одного пятиэтажного дома и стал на него смотреть. Смотрел несколько минут, затем подошел к стене и поковырял ее пальцем. Потом еще немного постоял, оглядел дом, двор и подошел ко второму подъезду. Встал напротив деревянной двери и мутным взглядом уставился на нее. Неожиданно из двери выскочил мужчина, столкнувшись с молодым человеком, зло и с матом спросил, почему тот стоит на дороге и, не дожидаясь ответа, быстро ушел.

Молодой человек вошел в дом. Ведя себя словно в музее, он поднимался по ступенькам, оглядывая стены подъезда, читая редкие надписи. Поднявшись на четвертый этаж, подошел к одной двери, осмотрел ее и ощупал. Достал ключи из кармана, но, посмотрев на замочную скважину, положил ключи обратно и нажал на кнопку звонка. Через несколько секунд дверь открылась. На пороге оказалась женщина средних лет в синем халате с цветами и нагло спросила:

— Тебе чего?

— Здравствуйте, — неуверенно сказал молодой человек, явно удивленный встречей с незнакомкой, — а я Федор.

— Здравствуй, Федор, — с напором и той же наглостью сказала женщина. — Что пришел?

— А где все?.. Или я, может, ошибся?

— Ошибся ты, Федя, ошибся… — с ложным сочувствием произнесла женщина. — Пить меньше надо! Тогда помнить будешь… — утвердила она и добавила: — …где пил. Тебе выше. — И захлопнула дверь.

Федор постоял в полном непонимании, что произошло, затем, вспомнив таинственную фразу «тебе выше», резонно заключил, что надо сходить в квартиру этажом выше. Что он и сделал.

В этот раз ждать пришлось дольше. Он хотел позвонить еще, как вдруг дверь открылась, и чье-то мятое лицо с признаками недосыпа, похмелья и издающее соответствующий запах открылось Феде. Лицо смотрело на него и вопросительно молчало. Федор несколько смутился, но всё же раскрыл цель своего визита:

— Я ищу Живых.

Лицо вяло улыбнулось и переспросило:

— Живых? — И, не дожидаясь ответа, скрылось за дверью. Потом снова появилось и заявило: — Тут живых нет. Только я, да и то… болею. — И снова вопросительно замолчало.

Федор задумался и решил было уходить, но, поняв, что уходить некуда, спросил:

— А где Живые?

Теперь задумалось лицо.

— А хрен их знает! Нынче все кругом неживые какие-то, — философски заключило лицо.

— Ну ладно… — сказал Федор, осознавая нелепость сложившейся ситуации, — я пошел.

— Ну ладно… иди, — согласилось лицо и снова скрылось за дверью.

Федор вышел на улицу и снова оглядел дом. Затем прошелся по соседним дворам и вернулся обратно. Опять зашел во второй подъезд, где еще раз оглядел дверь на четвертом этаже, затем подсел к батарее на лестничной площадке между этажами, чтобы отогреться.

Федор разнообразно обнимался с батареей и прислонялся к ней разными частями тела. Когда он прислонился к ней головой, дверь на пятом этаже открылась, и из квартиры вышел молодой человек среднего роста с авоськой и знакомым лицом. Проходя мимо Федора, он поинтересовался:

— Ну что, не нашел живых?

— Нет, не нашел, — печально ответил Федор.

— А ты сюда зайди, — человек указал пальцем на одну из дверей четвертого этажа. — Там вчера так живо возмущались, что мы пировали.

— Я там уже был.

— И что?

— К вам послали.

— Хм… да, — задумчиво протянул человек и пошел дальше.

Федор сидел, поглощая батарейное тепло, и напряженно думал. Делать это было трудно, и всё же он это делал. Думал о доме, о деревянной двери, странных незнакомцах, о вчерашнем вечере и о луже. За этим занятием застал его вернувшийся молодой человек со знакомым лицом и уже полной авоськой.

— Поиски утомили?

— Да… — протяжно ответил Федор. — Это не на стенах рисовать, — и указал на стену.

— Ладно, пошли ко мне зайдем, может, там уже ожил кто. Есть, наверно, хочешь?

— Хочу, — согласился Федор и пошел в гости.

— Я тебя что-то плохо помню, ты с кем вчера пришел? — спросил человек, отворяя дверь.

— Да… я не помню, — ответил Федор, ускоренно соображая, за кого его принимают.

Молодой человек, который, по-видимому, был хозяином квартиры, вопросительно взглянул на него.

— М… м… меня на улице подобрали… — будто вспоминая, ответил Федор, ловя в воздухе дух вчерашнего праздника, — …знакомые… дальние…

Ситуация осложнялась: хозяина явно не удовлетворило объяснение, но тут Федора осенило:

— Денег взаймы взяли и с собой позвали.

Хозяин несколько смутился, ему стало неловко за свои сомнения в человеке, который давал взаймы, но он быстро нашел, что сказать:

— Понятно, откуда лишняя бутылка появилась, — и прошел на кухню.

Федор, обрадованный своей находчивостью, снял ботинки и быстро обошел комнаты со спящими людьми, ища, кому бы он мог здесь дать вчера взаймы. Затем завернул в ванну вымыть руки. За мытьем рук он решил долго в квартире не задерживаться, так как вряд ли кто признает его заимодавцем, когда все проснутся.

На кухне его уже ждал хозяин.

— Если забыл, то я — Игорь, это у меня вчера новоселье отмечали.

— Да-да, помню что-то такое, — опять соврал Федор

Пока Игорь готовил подобие завтрака, Федя ходил по квартире, снова рассматривал пол, раковину, раму, долго смотрел в окно.

— Ну, что, — прервал молчание Игорь, — нашел там кого живого?

— Нет, все спят… замертво…

— А ты где спал ночью?

— В луже, — задумчиво ответил Федор, — дворник разбудил.

— В какой луже?

— Вон там, во дворах…

Игорь приостановил готовку завтрака и подошел к Федору. Оглядев его голову и руки, сделал вывод:

— Свирепый ты алкаш… А что сразу не пришел, Живых зачем искал? — вернувшись к готовке, продолжил Игорь.

— Да я и сам не понимаю. Что-то меня клинит. Я как-то уже просыпался в полной уверенности, что я — Достоевский. Лежу в кровати и думаю, как «Униженных и оскорбленных» закончить, а потом вспоминаю, что они уже закончены и что я не Достоевский, а Живой…

Пока Федор говорил, Игорь снова положил на него изучающий взгляд.

— Так-то, конечно… Достоевский уже не живой…

— Ты меня не так понял. У меня фамилия Живой, Федор Живой, у меня и паспорт с собой. — Федор начал искать по карманам.

— Да ладно, верю. Редкая фамилия.

— Это у меня от прадеда. Предки у меня по фамилии Живых были. Он на войне двадцатилетним в плен попал. Сбежать умудрился. Пришел домой, оказалось, всех родных перебили, лишь какой-то дядька двоюродный жив, и тот — полицай. В общем, чтоб потом не докопались, стал себя Живым называть. Так и осталась фамилия.

— Да, история. Я думал, в Первую не было полицаев.

Игорь доделал подобие завтрака и начал его есть, а Федор продолжал:

— В общем, сейчас у меня опять что-то вроде Достоевского, только хуже.

— Ясно дело, попробуй в луже заночуй, не то привидится.

— Проснулся я в этот раз в полном ощущении, что живу в квартире этажом ниже, пришел сюда, а там баба какая-то — в первый раз вижу.

— Да уж, это сильно, — согласился Игорь.

Живой начал есть, а Игорь озвучил мораль сей басни:

— Пить бросать надо. К чертям такое развлечение. — Немного помолчал и спросил: — Может, у тебя горячка?

Федор дожевал и ответил:

— Вряд ли: ни крыс, ни тараканов не гоняю.

— А должен?

— Обязан, — с выражением знатока ответил Федор. Он, конечно, не был знатоком в этом деле, но в горячку верить не хотел. — Да я вроде и пью редко.

Снова воцарилось молчание, лишь звуки разжевываемой пищи нарушали тишину.

В соседней комнате стали просыпаться люди. Проснувшись, они как один шли на кухню, пили, а затем смотрели на Федора. Но ни один не решался поднять вопрос: кто он такой? Никто не был уверен, в первый ли раз его видит или вчера уже видел, а может, уже задавал такой вопрос. Игорь же не спрашивал, чей это знакомый, надеясь замять вопрос о деньгах, данных взаймы. Федор, съев и выпив всё, что было предложено, решил постепенно удаляться.

— Слушай, — обратился он к хозяину квартиры, — дай позвонить.

— Хе, захотел… — ответил Игорь, порылся в кармане и что-то сунул в руку Федору. — Вот, держи, телефон за углом, там, у магазина, — и указал рукой на север.

В руке оказалась пара монет. Взяв их, Федор незамедлительно оделся и ушел из гостеприимной квартиры, пообещав вскоре вернуться.

По мере приближения к таксофону он ускорял ход и вскоре уже бежал. Добежав до цели, схватил таксофон руками, осматривая его диким взглядом, и спросил неизвестно у кого:

— Да что же это такое?

Затем достал из кармана брошенные туда не глядя Игоревы монеты. Увидев, что они двухкопеечные, ахнул и нервно хихикнул.

— Вы будете звонить? — спросил кто-то сзади.

Федор резко обернулся и уставился на женщину, ждущую ответа.

— Звонить, говорю, будете? — повторила она.

— Буду, — подтвердил Федор и отошел от телефона.

Пока женщина говорила с кем-то о поставке молока, Федор ходил кругами, а когда она закончила, еще раз осмотрел таксофон и стал осторожно набирать номер своего домашнего телефона. Тут его ждал неприятный сюрприз: женский голос в трубке сказал, что номер набран неправильно. Федор несколько раз повторил попытку, но всё безуспешно. Тот же бесстрастный голос сообщил, что номера телефонов трех его друзей тоже набраны неверно. Федор прикусил губу и ударил трубкой себя по лбу. Затем ударил ею же по телефону и быстро зашагал к бару «Зве*».

Самые страшные опасения подтвердились, когда он пришел к месту вчерашнего празднования: бар «Зве*» оказался не баром «Зве*», а какой-то общественной столовой, к тому же закрытой. Тихая паника навалилась на Федора, он прислонился к забору и опять хихикнул.

Пошел снег, мелкий, колющий, он падал на асфальт и, подгоняемый ветром, мешался с пылью. Трава была еще зелена, но уже мертва и хрустела под ногами. Ветер срывал с деревьев сухие листья. И в этом пейзаже стоял одинокий Федор Живой. Он уже не хихикал, силой воли он подавил чувство отчаяния. Вспомнилось ему, как стоял здесь вчера и думал о наскучивших праздниках. Одно и то же: есть, пить, болтать ни о чем. Хотелось убежать от всего, что изо дня в день находилось рядом. Пьянки, работа, дом, семья, телевизор, компьютер, холодильник — всё наводило тоску. Сегодня всё это исчезло само. Перед Федором во всей своей полноте открылся один из парадоксов человеческого сознания: самой сложной кажется жизнь именно сегодня, в сегодняшних обстоятельствах. Теперь Федор мечтал вернуть вчерашний день, а с ним и работу, дом, семью, телевизор… Разве что пьянки исключить. Жизнь вчерашняя казалась легкой, приятной и совсем нескучной, сегодняшняя — пугающим сном. Но холод и чувство голода становились всё сильнее, приглушая страх перед этим сном. Нужно было что-то делать.

Так Федор решил начать новую жизнь, но поскольку мысль о том, что старая жизнь внезапно вернется (как после пробуждения от страшного сна), была еще крепка, он решил сначала обойти дома всех своих знакомых.

До самого вечера он ходил по городу, ища и не находя. Всякое отсутствие очередного знакомого наносило удар по его душевному равновесию. Но самый сильный удар нанесло отсутствие одного дома как такового. Этот факт чуть опять не обратил Федора в отчаяние, но Живой снес и это, только утвердясь в своем решении начать новую жизнь.

Новая жизнь началась с того, что Федор нашел несколько пустых пивных бутылок, сдал их и на вырученные деньги купил себе кефир. Он уже не удивлялся необычным сортам пива и кефиру в стеклянной бутылке. Его миропонимание менялось по часам: теперь уже не новая, а старая жизнь казалась ему сном.

Допив кефир, он пошел к своему единственному теперешнему знакомому — Игорю, но того не было дома. Федор утешил себя мыслью, что Игорь скоро должен прийти, и сел погреться у знакомой батареи.

Но Игорь не приходил. Федор стоял у батареи и выглядывал его в окно. На улице стало уже темно, лишь единственный фонарь освещал двор. Люди заходили во двор из темноты, и каждый третий казался Федору Игорем, но в течение часа ни один потенциальный Игорь не оправдал надежд ожидающего. Живой чувствовал, что сила воли на исходе и что скоро отчаяние охватит его. Дело шло к тому, что придется спать в подъезде.

Еще один выход — пойти в милицию, но Федор не мог представить себе, как он объяснит произошедшее, если сам себе ничего не может объяснить. Федор боялся, что его поймут неправильно, и обязательно в худшем варианте. Но это была не единственная причина, по которой он не хотел идти в милицию. Какое-то странное, забытое им чувство томило его. Это был стыд. Где-то в глубине души, вдалеке от сознания находилось чувство вины во всем произошедшем.

«Если бы я не напивался из-за какого-то глупого спора, из-за гордыни, ничего бы не случилось, — рассуждал он про себя. — Если милиция быстро разберется во всем, найдет дом, семью, телевизор, холодильник, то как будет потом ужасно стыдно! Потом каждый, кто умеет говорить, скажет: “Допился: дом родной забыл, мать, отца, всё пропил…” — или что-то в этом роде. Нет, я не согласен. Легче переночевать одну ночь в подъезде. Но что если завтра ничего не поменяется? Опять подъезд? А может, и послезавтра? Так больше недели не протянуть. А потом всё равно иди в милицию, рассказывать там, как ночевал в подъезде, потому что ждал чуда».

Федор чувствовал, что пришло время нового великого подвига: нужно что-то делать. Вот только что? Сомнения терзали его душу, а в результате ничего не менялось: Федор стоял у батареи и глядел в окно. А за окном шли еще два потенциальных Игоря, направляясь прямо под фонарь. Живой вдруг понял, что лицо одного из них явно ему знакомо. Он постоял пару секунд, вспоминая, где же его видел, затем резко и быстро побежал по ступенькам на улицу. Там он нагнал двух прохожих, но приближаться не стал, а пошел за ними следом. Так они прошли пару дворов и уже входили в тот, где Федор встретил сегодняшнее утро. Пара подошла к огромной луже в углу двора.

— Вот здесь, — сказал один, показывая пальцем на лужу. — Вон, даже следы еще видно.

Он подошел к указанному месту и начал сметать с него снег. Второй встал рядом и критическим взглядом наблюдал за процессом.

— Я его слегка пнул, а он глаза открыл, встал и ушел, — закончил первый и указал взглядом направление, куда ушел герой его повествования.

И тут взгляды Федора и дворника Валентина встретились вновь. Будучи человеком верующим и в то же время падким на всякие суеверия, Валентин перекрестился. Дар речи на несколько секунд оставил дворника. Второй прохожий, которым был друг и коллега Валентина Кирилл, стоял и только молча удивлялся. Федор тоже молчал, но не от удивления, он собирался с духом, чтобы начать разговор.

— Здравствуйте, — начал Федор. — Вы меня помните?

Никто не отвечал, но по виду Валентина было понятно, что Федора он помнил.

— Я тут лежал, — указал Живой на лужу, — а вы меня разбудили.

Теперь оба дворника уставились на него, но в разговор не вступали. Федор, помолчав несколько минут, продолжил свой монолог, который выдумал, пока преследовал их по дворам:

— Вы меня извините, мне помощь ваша нужна. Я сумку потерял, вы не помните? Она с утра нигде не лежала поблизости? Или, может, видели, как ее брал кто?.. Она мне нужна очень.

Своей историей про сумку Федор рассчитывал надавить дворнику на жалость. Ему казалось, что это будет легче, чем рассказывать о том, как всё было на самом деле.

— Там деньги были… но это не важно, главное, там билеты были и документы.

Тут монолог Федора внезапно перебил Кирилл:

— Это ты о чем?

Живой не ожидал такого вопроса. Подготовленный заранее монолог пришлось закончить на середине, и он начал импровизировать:

— Понимаете, я не здешний. Сюда в командировку приехал… Вчера банкет был, задержался… Тут ночью шел, от компании пьяной во двор свернул, а тут под горку, прямо на лед, поскользнулся, упал… А очнулся уже утром.

В такой краткой и обрывистой форме Федор изложил слушателям свою полуправдивую историю.

— Вот именно его я с утра здесь и нашел, — прокомментировал Валентин с некоторым опозданием, затем обратился к Федору: — Сумки я не видел.

Федор был несколько расстроен таким коротким ответом, не выражающим никакого сочувствия, но не отступил и продолжил свою импровизацию:

— Это еще полбеды. Я абсолютно забыл адрес, куда меня поселили. Точнее, я даже не забыл, я помню, но не тот… У меня в сумке и адрес был.

Наконец Федору удалось пробить броню недоверия в душе одного из дворников:

— Да, проблема. Сумку искать бесполезно. Ее, наверно, еще ночью кто-нибудь подобрал. В милицию идти надо, — посоветовал Кирилл.

— В милицию… да, похоже, придется. Я просто всё надеюсь найти сумку, или кого знакомого, но не получается.

Федор понимал, что этот аргумент для отказа от похода в милицию слабоват, нужна была еще какая-нибудь причина:

— Мне еще перед людьми неудобно, — вдруг высказал он и замолчал.

После этой странной фразы все, в том числе Федор, задались вопросом: перед какими людьми? Живой примерно представлял, о каких людях он начал говорить, и сейчас мысленно сводил концы с концами в своей импровизированной лжи, чтобы вся история казалась правдоподобной и достаточно драматичной. Но концы никак не сводились, а пауза уже довольно сильно затянулась. И Федор начал выдавать как есть свою несведенную историю:

— Понимаете, у вас в городе общество есть, может, слышали, хотя вряд ли… оно не афишируется особо-то. В общем, там люди разные… творческие в основном: писатели, поэты, музыканты, философы… к ним я и приехал… Просто в их среде есть люди, которые нашу власть критикуют. Не все, но есть… — Тут Федор решил вставить несколько слов о том, что должно было быть близко дворникам: — Кто о проблемах служб коммунальных, кто о чем, в общем, с разных сторон критикуют… Ну, вот я к ним приехал полуофициально… В милицию, конечно, стоит пойти, но потом начнут разбираться, по всему обществу пройдутся. Это, конечно, ничего, но мало ли… да и людей напрягать… к тому же себя и весь наш коллектив в дурном свете… В общем, неудобно, хотелось бы без этого попробовать разобраться.

Оказалось, что работникам метлы были не чужды антисоветские настроения, дворники сразу прониклись любопытством и некоторой симпатией к таинственному незнакомцу.

— А ты откуда приехал-то? — поинтересовался Валентин.

Федор решил врать по-крупному:

— Из города Мо*, — так он надеялся произвести большее впечатление на собеседников.

— А когда? — спросил Кирилл.

— Вчера, — сходу сказал Федор, и вдруг понял, что вчера поезда из Мо* могли не приходить.

Кирилл предложил Валентину отойти поговорить, и Федору представилось самое страшное. Он боялся, что его разоблачили, что не было вчера никакого поезда. Ему казалось, что дворники придумывают план, как сдать его в милицию. Живой хотел убежать, но надежда на пролетарское милосердие удержало его.

Он стоял и смотрел на мужиков. Кирилл, улыбаясь, что-то спрашивал, и некоторые ответы Валентина доносились до Федоровых ушей: «Ладно, что… Ну, хочешь если, то ладно… мне-то что». Наконец дворники о чем-то договорились и подошли к Федору.

— Тебя как звать-то? — обратился к нему Кирилл.

— Федор.

— Пойдем, Федор, у меня переночуешь сегодня. Меня, кстати, Кирилл зовут.

— Спасибо большое, спасибо. Приятно очень познакомиться, — говорил Федор, сопровождая речь жестами, выражающими благодарность.

— Но только с одним условием.

— Каким?

— Ты мне поподробней про свое общество расскажешь, про Мо* и про то, как вообще смог не замерзнуть насмерть в этой луже.

Федор удивился странному условию, но незамедлительно его принял. Живого не покидало ощущение, что дворники все-таки не верят ему и хотят сдать в милицию, или сделать с ним еще что-нибудь похуже. Но отступать было некуда, к тому же всё еще могло закончиться благополучно.

Валентин сказал, что пойдет домой, и попрощался, они же направились домой к Кириллу. Только сейчас Федор обратил внимание на внешний вид своего спасителя. Он был одет в какой-то странный красный комбинезон. Из-под черной вязаной шапки выбивались длинные волосы, которые от висков к щекам переходили в длинную вьющуюся бороду темно-русого цвета. Борода эта сливалась с такими же усами, которые довольно странно смотрелись на молодом лице. Внешне Кирилл не производил злодейского впечатления, скорее наоборот. Это слегка успокоило Федора.

Кирилл жил со старой матерью в доме, соседнем с тем, где жил Игорь. Придя в квартиру, новые знакомые первым делом поужинали, после чего пришел черед Федора рассказывать про выдуманное им общество. Кирилл принялся подробно расспрашивать своего собеседника. Происходящее напоминало Федору допрос, и он всячески избегал каких-либо конкретных заявлений.

— Я мало знаю о здешнем обществе… Приехал всё узнать получше, да и в Мо* недавно вступил в подобное общество… А сам я — молодой писатель…

Это ложное заявление вызвало бурю восторга у Кирилла, который, как оказалось, тоже писал повести и рассказы.

— Я потому и дворником работаю. Если работать в другом месте, то не хватит ни сил, ни времени писать.

Живой немедля выразил огромное желание прочесть что-нибудь из сочинений своего нового друга. Во-первых, так он рассчитывал точно удостовериться, что Кирилл не хочет сдавать его в милицию, а просто интересуется выдуманным обществом. Во-вторых, это был хороший способ ближе сойтись с ним. Дворник был польщен таким вниманием к своим трудам и с радостью повел Федора в свою комнату, где лежали эти самые труды.

Федору было предложено прочитать одно из последних Кирилловых сочинений «Дождь и ветер». Рассказ оказался стилистически выдержан, и в нем не было ничего, что хоть как-нибудь пересекалось с соцреализмом. Размышления о жизни, о Боге угадывались там в расплывчатых образах и непонятных символах.

— Я ничего не понял, — честно признался Федор, — но ощущение осталось приятное.

Видно было, что Кирилл доволен такой оценкой своего труда. На радостях он начал требовать от Федора прочитать что-нибудь из своих сочинений.

— О, у меня такая же дома, — указал Живой на стоящую в углу гитару, желая переменить тему разговора.

Тогда Кирилл стал требовать сыграть какую-нибудь из своих песен. Понимая, что замять тему о собственном творчестве просто так не выйдет, Федор исполнил свое единственно сочинение. Но слушатель требовал спеть еще. Живой был не против, так как петь ему нравилось больше, чем разговаривать о несуществующем обществе, и, поскольку свои песни у Федора закончились, он перешел на малоизвестные композиции известных рок-групп. Уже на третьей песне Кирилл заявил, что Федор, по меньшей мере, талант и что ему надо давать концерты на квартирах. Живой был сильно удивлен таким заявлением, но решил пока не раскрывать тайну авторства спетых им песен.

Вскоре выяснилось, что Кирилл не слышал вообще никаких песен известных рок-групп, и после получасового концерта сказал, что ему надо срочно уйти на десять минут. Вернулся он с высоким молодым человеком и трехлитровой банкой домашнего вина.

— Это Слава, — пояснил Кирилл, — я его позвал тебя послушать.

Увидев нового слушателя, Живой в очередной раз испугался разоблачения.

— Я со вчерашнего вечера не пью. И песни играю в основном не свои…

— Не скромничай, — весело сказал Кирилл, — сегодня ночевать в луже не придется. — И налил вино в стакан.

Федор неожиданно для себя взял стакан и, осушив его в пару глотков, исполнил три песни. Затем потребовал еще один стакан вина. Выпил. И взглянул на нового слушателя. Слава понял, что от него ждут оценки выступления, и выразил ее в трех словах:

— Да… это да…

Федор в очередной раз избежал разоблачения, и поток радости окатил его сознание. Живой больше не хотел разбираться ни в чем, что с ним происходило. Теперь он был пьян, рад и не хотел думать ни о вчерашнем дне, ни о завтрашнем.

По мере опустошения банки громкость пения всё увеличивалась. Когда часовая стрелка уже пошла на новый круг, в комнату вошла мать Кирилла и потребовала тишины. Концерт прекратился. Все трое вышли в подъезд обсудить планы на будущее. Слава предлагал продолжить гуляние, но в итоге приняли решение: сегодня питие закончить, а завтра начать организовывать концерт Федора на квартире. И все трое, окрыленные мечтами о будущем, отправились спать.

 

 

 

Глава 3

Толкование снов

 

«Цена непонимания, — подумал он. — Тебя называют дьяволом или богом…»

Ричард Бах

 

— Вы не понимаете, я — Наполеон Бонапарт, — пояснил мужчина с подушкой, сложенной треугольником, на голове.

— Вы? — переспросил его собеседник. — Тот, что французский император?

— Император в 1804—1814 и в марте—июне 1815. Начал службу в войсках в 1785 в чине младшего лейтенанта артиллерии; выдвинулся в период Великой французской революции. В ноябре 1799 совершил государственный переворот, в результате которого стал первым консулом. Фактически сосредоточил в своих руках с течением времени всю полноту власти. В 1804 провозглашен императором, — быстрой скороговоркой разъяснил молодой человек. — Я, конечно, понимаю, вы не ожидали встретить меня в таком месте, я и сам не ожидал, где окажусь…

— Не сочтите за оскорбление, но в этом месте я вполне ожидал встретить именно вас, — возразил собеседник, затем, указав флегматичным взглядом на стоящего рядом другого человека с подушкой на голове, спросил: — Позвольте, Бонапарт, а это кто?

Тот, обрадованный обращенным к нему вниманием, подошел к собеседнику, протянул руку и представился:

— Наполеон Бонапарт.

— Хм… интересно, — удивился собеседник, — второй?

— Третий.

— То есть где-то рядом еще второй ходит?

— Нет-нет, второго нету. Мое полное имя Шарль Луи Наполеон Бонапарт. Я — третий сын в семье младшего брата Наполеона I Луи Бонапарта и падчерицы Наполеона I Гортензии, дочери Жозефины Богарне от ее первого брака с генералом А. Богарне.

— А… — протянул собеседник, — то есть вы тезки?

Наполеоны утвердительно кивнули:

— И к тому же родственники.

— Удивлен, удивлен, — апатичным голосом произнес собеседник.

— А вас как зовут? — поинтересовался Наполеон Первый. — Откуда родом?

— Я еще не рожден. — Наполеоны переглянулись. — Вы удивлены?

— Признаться, да.

— Я и сам долго удивлялся, пока не оказался здесь. Но год моего рождения еще не наступил.

Наполеоны снова переглянулись, помолчали с минуту, затем Бонапарт Первый снял головной убор и голосом, полным сочувствия, поинтересовался у нерожденного собеседника:

— Вам еще предстоит родиться? Как скоро?

Собеседник задумался, посмотрел на Первого, Третьего Бонапарта:

— Да похоже, предстоит через пару лет. Странная ситуация, не правда ли?

Эксимператоры прониклись сочувствием к своему собеседнику. Наполеон Третий тоже снял головной убор и ободряюще произнес:

— Да вы не расстраивайтесь так, все через это проходили, все рождались, умирали.

Собеседник снова посмотрел на Наполеона Третьего взглядом, полным задумчивости.

— А при рождении меня назовут Федором.

— Прекрасное имя, — подхватил Наполеон Первый. — Может, вас до рождения так и называть?

— Пожалуй,— согласился нерожденный.

Бывший первый консул решил перевести беседу на другую тему.

— А как вам у нас?

— Очень даже ничего.

— Да, мне здесь тоже нравится: гулять дают, кормят, а сколько людей интересных, — эксимператор сделал паузу. — А вы к нам надолго?

— К сожалению, это зависит не от меня, — ответил Федор и кивнул в сторону приближающегося человека в белом халате. — Кстати, а кормят здесь как?

— Вполне приятно, не по-императорски, конечно, но ничего. Вот я помню, какие у меня при дворе обеды давали, вот это было что-то…

Бонапарт ударился было в воспоминания более чем вековой давности, но к собеседникам подошел человек в белом халате.

— Как ваше самочувствие? — с милой улыбкой поинтересовался он у всех сразу.

— Вполне приятное, — ответили Наполеоны.

— А у вас как, Федор?

— Получше, чем вчера…

— Рад слышать. Вас доктор приглашает к себе, побеседовать.

Федор кивнул головой в знак согласия, извинился перед Наполеонами и направился вместе с человеком в халате.

У доктора Федора ждали пять человек в белых халатах, включая самого доктора. Федора повторно спросили о самочувствии, усадили на стул и предложили сладкого чая.

— Федор, — начал доктор, — вчера на приеме вы рассказывали нам о том, что с вами приключилось этой зимой.

— Да, рассказывал.

— Я позволю себе вкратце повторить цепь событий вашего рассказа.

Федор поднял взгляд на доктора.

— Это ни к чему, я прекрасно помню, о чем говорил, на чем остановился.

Но доктор не отступил.

— Я всё же напомню. Итак, двадцатого октября вы гуляли на свадьбе у своих друзей. По дороге домой вы упали и потеряли сознание. — Произнося очередную фразу, он делал паузу, ожидая положительного кивка Федора. — Очнулись вы утром вмерзшим головой в лед и с твердым ощущением того, что вчера был 2006 год. Далее вы пришли домой, где обнаружили незнакомых вам людей. Вы стали искать друзей, знакомых, но никого не нашли. Вечером того дня вы вернулись на место своего падения, где познакомились с дворником Кириллом, у которого впоследствии поселились. Вскоре у вас обнаружился необычайный талант к сочинительству песен.

— Я их не сочинял, — возмутился Федор, — я их знал просто, помнил то есть.

Доктор задумался.

— Вы знаете, в свое время Пушкин тоже писал, что он не сочиняет, а строки ложатся сами собой. А в Древней Греции были философские школы, в которых считалось, что мысли приходят свыше, а человек просто их принимает.

— Выходит, ко мне свыше пришло более ста песен с текстом, с музыкой? — Федор улыбнулся.

— Пока что я просто этого не отрицаю. — Доктор сменил тон. — Вы обещали мне спеть пару песен, если я дам вам гитару.

— Да, обещал.

Тут доктор попросил одного из людей в белых халатах принести гитару. Вскоре человек пришел, а с ним — еще шестеро, и тоже в белых халатах. Все расселись и уставились на Федора.

— Прошу вас, — обратился к Федору доктор и протянул гитару.

Федор взял гитару, понастраивал ее, затем встал и произнес:

— Песня о гражданской войне.

Затем исполнил песню на поставленную тему. Публика безмолвствовала. Федор решил исполнить песню про осень. Публика безмолвствовала по-прежнему. Через минуту тишину нарушил голос доктора:

— Да, интересный случай. — Затем он обратился к публике: — Кто-либо слышал эти песни раньше?

С минуту в комнате царило молчание. Вскоре доктор снова обратился ко всем белохалатникам.

— Всем спасибо, кому очень надо, могут идти, а остальным предлагаю остаться.

Двое встали и молча вышли из комнаты, доктор продолжал:

— Итак, больной, вы утверждаете, что песни сочинили не вы?

— Да, не я, — утвердил Федор.

— Хорошо, — многозначно оценил доктор такое заявление. — А что же дальше с вами было?

— Кирилл познакомил меня со своим другом Славой, об этом я вчера говорил. Ну вот, он взялся устроить несколько моих концертов. Все-таки интересно. Заодно и денег мне на проживание заработать. Оказался он неплохим организатором, три концерта мне устроил: два на квартирах, последний — в Доме пионеров. Так я и жил: с утра Кириллу помогал дворы убирать, а вечером то концерты, то просто тусовки какие. Неплохо жил, мне нравилось. Почти звездой стал местной. Естественно, я пытался найти каких-нибудь старых знакомых, родственников — никого, нигде! Будто и не было. Так в Иже* я три недели жил у Кирилла. И еще неделю — у кого придется. Еще при знакомстве я всем наплел, что я из Мо* и что здесь по делам. В общем, настала пора из Иже* выезжать. Мне пришла идея продолжить свою концертную деятельность, больше мне делать было нечего — ни дома, ни документов, хотя нет, один документ был. Я поговорил со Славой и уговорил его ехать со мной в город Го* — у него там знакомые — и там попробовать устроить концерт. В Го* жили во Дворце пионеров, в тамошнем туристическом клубе. Получилось у нас организовать небольшой концерт. Прошел на ура. Появились новые знакомые, и вскоре мы через них вышли на Романа — местного организатора концертов. Мы со Славой поселились у него. Опять началась более или менее стабильная жизнь: полдня болтались по городу, вечерами — концерты. Получилось два приличных концерта сделать: один — сольный, другой — с местными исполнителями. Мне там гитару подарили, я себе вещей купил. В общем, приподнялся материально. — Федор сделал паузу, отпил чай и продолжил: — Но пришла пора и из Го* съезжать. У Славы отпуск кончался — он в Иже*, а у меня опять неизвестность. Но тут мне снова повезло, хотя кто знает, есть ли вообще везение. — Федор снова сделал крупный глоток чая и продолжил, уже быстрее и громче: — Приехали в Го* два музыканта из Мо*. Типа на гастроли. Я к ним подошел и объяснил как есть. Вот говорю, такая беда, товарищи, дома нет, документы потерял, почти аскет, всего себя отдал искусству. Короче, возьмите меня с собой, не пожалеете. Сыграл им пару песен, конечно. И что вы думаете? — возбужденно вопросил Федор слушателей, выдержал паузу и сам дал ответ: — Взяли! — Тут Федор резко замолчал, медленно отпил чай, переменил выражение лица на спокойное и продолжил: — А в Мо* я долго жил, ну, в смысле больше месяца. Наверное, — Федор задумался, — полтора. Опять тусовки, концерты, пьянки… А я ведь не пил поначалу. Я вообще тут в роль отшельника вошел, аскета. В общем, родом ниоткуда. Странствую по свету. А потом запил. По пьяни сюда и попал. Так вот, о чем я, а, запил я. Что делать? Что? — увеличивая громкость, вопрошал Федор.

На этот раз ему ответил голос доктора:

— Вы не волнуйтесь, не волнуйтесь так. Не спешите. Мы вас слушаем. Вам волноваться нельзя.

— Да-да, — согласился Федор и с прежним пылом, но с меньшим напором, продолжил: — А что делать? Я спрашиваю. Вот пить, казалось бы, плохо. Плохо ведь? Сколько по пьяни дерьма-то случается? А сколько спиваются? Ведь это медленное самоубийство, медленное, для слабых. Тут бы взять и всё разом кончить — куда гуманней, хоть людей не так напряжешь. Ведь пока сопьешься, сколько людей достанешь? Да и денег сколько пропьешь? Ладно, если своих, а если чужих, семейных?

Федор снова сделал короткую паузу и этим сразу воспользовался доктор.

— Вы опять волнуетесь, вы это заметили? Последите за собой, я вас прошу.

— Да-да, простите, — сознался Федор. — Послежу. Просто накипело, выговориться охота. Я ведь связно говорю, понятно, стараюсь.

— Да, нам, друг мой, действительно интересно, лично мне — очень. Только вы спокойнее, умеренней, мы только лучше вас понимать будем.

Федор сделал вид, что успокоился, и размерено продолжил:

— А как не пить? Нет, ну если, конечно, здоров как бык, ничего не болит, не ноет, жена красавица, дети молодцы… Хотя и без этого можно. Ну, если влюблен, да еще узнал, что взаимно, — красота. С работой или учебой всё прекрасно, интересно, увлекательно. Да еще ты спортсмен, не куришь. Есть мечта, и не одна, и веришь, что сбудется… То, конечно, да, тут закладывать грех. Да, забыл: еще друзья у тебя такие же, не пьют. Живешь и уже радуешься. Счастье, в общем. Но я вот, жаль, не такой. Скажу больше: я таких не встречал! — Федор покосился на доктора. — Да я слежу, слежу… — Затем, опять убавив голос, продолжил: — Допустим, у вас зуб ноет. Ноет и ноет, гад. Не проходит. А лечиться вы ну просто ненавидите. И жена дурой оказалась, а дети вообще без комментариев, или больные какие. Работа у вас дурацкая, вредная, для вас особенно. Потому что вы для другого рождены, для другого! И выхода нет никакого. Ну куда тут выйдешь? С собакой погулять? Нет ведь? Не пойдешь. Пить пойдешь. Ну, это в широком смысле — пить. Это у меня прием такой художественный, в смысле затуманивать страдающее сознание, рассудка сознательно лишаться, чтоб болело меньше. Как с зубом, в общем. Болит — выдерешь, ну, или хотя бы кусок высверлишь. Так и с рассудком. Болит — идешь пьешь, ну, кто куда: кто в окно, чтоб наверняка, кто сладкое жрать, кто в секту какую, — одно, как говориться, равно другому… Это я, конечно, крайний случай привел в пример. Но даже если у вас всё более или менее хорошо, то у всех вокруг, как правило, плохо. А скоро еще хуже будет. Все слабые, больные. А ведь в этом и медицина отчасти виновата: раньше больные в детстве умирали, а теперь живут и мучаются. В общем, все они, конечно, пьют. Традиция уже такая больная — пить. Кто не пьет, тот традиции нарушает. Того сообщество остерегается, сторонится. Захочешь с ближними своими пообщаться — без пьянства не выйдет. А с ближним так порой общаться тянет. Ведь по идее он тут, рядом с тобой живет, в одно время, в одном месте, кому, казалось бы, как не ему тебя понять-то легче. А насчет медицины вы не обижайтесь, это я пошутил, — рассудительно подметил Федор, — лечить надо, как не лечить-то? Но факт фактом остается. Чем больше лечат, тем больше больных. Не в смысле лечат плохо, в другом смысле. Вы уж простите, мыслей много, высказаться охота, а слов не всегда хватает. Так на чем я остановился?

— На том, что вы пить начали, — напомнил доктор Федору.

— Да, начал, но не в смысле запой, так… Просто устал я. Я ведь всё надеялся, что ситуация прояснится. Даже когда из Иже* уезжал, думал, что всё станет ясным, понятным и вернется старая жизнь. Да что говорить — я и сейчас надеюсь! Но ничего не проясняется. Я человек без прошлого. И будущего дальше, чем на неделю, у меня нет. Есть только здесь и сейчас. Зачем мне заботиться о завтрашнем дне, если я сомневаюсь в нем? Может, и его не станет, как не стало для меня двадцать первого октября 2006-го? И чем меньше становилось надежды на завтрашний день, тем сильнее я прожигал себя в сегодняшнем. У вас бывало когда-нибудь чувство, что сегодняшний день последний? Это, я вам скажу, не чувство страха, это чувство свободы, вседозволенности. Страх приходит на следующее утро, когда вы понимаете, что вчера ошиблись с последним днем — еще будут. Уже полгода я почти каждый день испытываю оба этих чувства. С утра — одно, вечером — другое. Сколько водки я выпил? Сколько километров намотал? В скольких квартирах ночевал? Сколько струн порвал? Сколько женщин …? Заразы во мне сейчас, наверно, немерено. Но знаете, если мне придется прожить эти полгода снова, я проживу их так же. Потому как не знаю, чем можно еще заниматься в последний день жизни.

Федор завершил монолог и стал разглядывать белохалатную публику, желая понять, какое впечатление он произвел. Публика была на редкость флегматична. Все сидели молча и смотрели на Федора.

— Простите, — начал снова Федор, — я несколько ушел от темы. Продолжу рассказывать, как я попал сюда.

— Не надо, — возразил доктор, смотря на часы, — пришло время обеда. Вам лучше не нарушать режим. Продолжим нашу беседу завтра или, если получится, вечером. Надеюсь, вы не против?

— Не против, только за.

— Вот и хорошо. Кстати, как вам у нас?

— Чудесно.

— Рад слышать. Как вам соседи?

— Я пока только с Наполеонами познакомился. Милые люди.

— Остальные тоже милые. Лавр Карпович грубоват поначалу бывает, но быстро отходит, вы ему грубостью, главное, не отвечайте.

— Хорошо, учту.

Так, обменявшись взаимными улыбками, Федор, доктор и остальные в белых халатах, пошли на обед.

Отобедав супом, кашей, компотом и пирожком, Федор направился в свою комнату, где его уже ждали новые сожители. В палате было шесть кроватей, на пяти из которых сидели или лежали люди.

— Это Федор, — огласил для всех Наполеон Первый, — познакомьтесь.

— Добрый день, — обратился ко всем Федор.

— Что тебе надо? Что пришел? — буркнул маленький седовласый старичок, сидящий на угловой кровати.

— И вам добрый день, — обратился к нему Федор, — Лавр Карпович.

— А, еще одного стукача подсадили, — обличил старичок Федора. — Откуда имя узнал, говори!

— О вас, Лавр Карпович, многие говорят.

— Кто говорит?

— Ну, доктор, к примеру.

— А, носатый этот, ну, хрен с ним, пусть говорит.

Кровать Федора находилась у окна, в одном ряду с кроватями эксимператоров, по диагонали к седовласому старичку. Молодой человек с кровати напротив подошел к Федору:

— Добрый день, рад познакомиться, — человек улыбнулся. — Меня зовут Евгений.

Он протянул руку, Федор пожал ее.

— Я так понимаю, это моя кровать? — спросил Федор, указывая на свою кровать.

— Я полагаю, ваша, — согласился Евгений.

Федор, оглядываемый всеми, прошел до своей кровати и сел. За ним пошел Евгений, сел рядом и добродушным взглядом, с доброй улыбкой уставился на Федора. Сначала Федор смутился от такого внимания к своей персоне, но вскоре преодолел смущение и с такой же улыбкой и таким же взглядом уставился на Евгения.

— А это Борис Михайлович, — начал Евгений и указал на койку, стоящую между своей и Лавра Карповича, — он свет не любит.

На койке лежало нечто, очень похожее на плотно и с головой укутавшегося в одеяло человека. Из-под одеяла высунулась голова Бориса Михайловича и заявила:

— Мне на свету жжет внутренние органы, я только вечерами гуляю или когда пасмурно.

Затем голова снова ушла под одеяло.

— Тяжело живется Борису Михайловичу, — отметил Федор. — Отчего же жжет?

— У него долгая история болезни, — пояснил Евгений. — Говоря коротко, в эпоху научно-технического прогресса человек стал мало уделять времени и внимания своей духовной составляющей, несмотря на то, что великий Карл предписывал обратное. А нагрузки на дух человеческий не идут на убыль. Всё это неблаготворно сказывается на душевном здоровье людей. Не стал исключением и Борис Михайлович. Ярко отразились на нем негативные последствия НТП, и теперь он осознает себя двояковыпуклой линзой. Но это еще не самое страшное. Борис Михайлович оказался линзой с очень малым фокусным расстоянием, вследствие чего фокус находится внутри его тела. Поэтому-то, как вы понимаете, яркие солнечные лучи, и не только солнечные, обжигают Борису Михайловичу его органы.

С четверть минуты в палате царило молчание.

— Вы сейчас пошутили? — поинтересовался Федор.

— Если только случайно. Впрочем, вы скоро всё увидите сами.

— Еще позавчера я думал, что мне уж нечему удивляться в этой жизни. Я ошибался.

— Вы ошибались, — подтвердил Евгений и снова молча уставился на Федора.

Минуту Федор кротко выносил этот пристальный взгляд, затем спросил:

— Вы что-то хотите?

— Да, хочу.

— Чего же?

— Не знаю, как лучше начать. Дело в том, что я многого не помню. У меня были проблемы с памятью, — начал объяснять Евгений. — Просто сегодня друзья Бонапарты сказали мне, что год вашего рождения еще не наступил. Правильно ли я понял смысл этих слов: вы жили в нашем будущем? То есть то, что будет для нас, с вами уже было?

Федор насторожился.

— Да, вы верно поняли. Но к чему эти вопросы?

— Вам, может быть, трудно будет поверить, — понизив голос, сказал Евгений, придвигаясь к Федору, — я тоже, — закончил он почти шепотом.

— Что тоже? — спросил Федор.

— Я тоже жил в будущем, — в голос произнес Евгений. — Не верите? Я и сам бы не поверил, если бы на второй день моего пребывания здесь ко мне не подсел человек и не заявил: «Я тоже». Но вы послушайте, я еще кое-что помню. Помню, что державе сей существовать недолго суждено. Уйдут правители былые, что крепко власть в руках своих держали, что ни огня и ни меча в правлении жестоком не гнушались, — излагал Евгений высоким слогом классицизма, театрально взмахивая руками, после чего перешел на былинный речитатив: — Придут новые правители, и не удержатся они под гнетом времени, и начнется смута! И пойдут народы братские друг на друга, и дробиться будет держава великая, и Бориску на царство… Короче, всё как и раньше, в древней Руси, феодальная раздробленность, — закончил он уже обычным тоном.

Федор молчал. Он вообще не представлял, как ему реагировать на Евгения. А Евгений тем временем продолжал уже каким-то гекзаметром:

— И будут междоусобные войны, предательство будет повсюду, народ дичать и страдать будет, и полезут лжепророки отовсюду…

Только сейчас Федор отчетливо понял, что он попал в лечебницу для душевнобольных. Потом ему показалось, что его разыгрывают, но тут Евгений резко прекратил свое повествование.

— Я вижу, вас слегка насторожила манера моего изложения?

Федор кивнул головой в знак подтверждения.

— Оставьте эти предрассудки, вы попали в оазис свободы. Что же вы насторожились? У меня местный диалект, я здесь давно.

— Я уже понял, что вы здесь давно, — произнес Федор.

— Вы шутите, следовательно, вы здраво мыслите. Поздравляю. Но лучше это скрывать, если хотите побыть здесь подольше. — С этими словами Евгений встал. — Время прогулки. Если желаете, то найдете меня во дворе. — Евгений развернулся и ушел из палаты.

— Во дебил! — заключил Лавр Карпович.

В палату вошел человек в белом халате и предложил всем выйти на прогулку. Лавр Карпович выругался, но гулять пошел. Федор тоже решил прогуляться. Во дворе, освещенном весенним солнцем и окруженном высоким забором, гуляли душевнобольные. Федор с минуту походил среди них и направился к Евгению, что сидел на скамейке в компании лысого старичка, который доказывал несостоятельность общей теории относительности Эйнштейна.

Федор сел рядом, минут пять послушал, когда же они закончили, обратился к Евгению:

— А что вы сказали про Бориску?

— Я сказал: Бориску на царство!

— В каком смысле?

Евгений задумался:

— В переносном.

— А, понятно. А фамилию его вы не помните?

— Нет, я очень многое забыл.

— Вы что-нибудь еще помните, кроме того, что мне в палате рассказали?

Евгений задумался снова.

— Помню. Брежнев умрет в ноябре, — сказал он полушепотом, — но об этом нужно говорить тише, нас могут не так понять. Помню, что из Афганистана выведут войска, а война не кончится, а потом Союз развалится. Ну, об этом я уже говорил. Помню, Югославия тоже развалится, и враги будут Сербию бомбить под Рождество. Еще помню фильм «Терминатор 2», кучу безумных реклам и песню, — и Евгений запел: — «Гагарин, я вас любила, ой, на-на-на-на».

— Вот это да… — восхитился Федор. — Я тоже всё это помню!

Евгений сидел молча и добродушно улыбался. Федор встал, взмахивая руками, но сказать так ничего и не смог. Затем успокоился и снова сел.

— То есть вы тоже?

— Да, я тоже, если помните, я вам уже говорил.

— Но как?

— Я полагаю, так же, как и вы. Хотя это я как раз и не помню. Я почти сразу оказался здесь, — Евгений прервался, кивнув на приближающегося врача в белом халате. — Это, наверное, за вами. — Евгений посмотрел в глаза Федору. — Продолжим после. О том, что я вам сказал, врачам говорить не стоит.

Человек в халате подошел к сидящим на скамейке.

— Федор, вас снова к себе доктор зовет.

Доктор был не один, кроме него, в кабинете было еще три человека из утренних слушателей.

— Как вам обед?

— Вкусно, спасибо.

— Я рад. Ну что, продолжим нашу беседу?

Федор не хотел продолжать, но не хотел и отказывать доктору.

— Напомню, вы закончили на том, как прибыли в Мо* и на рассуждениях о пьянстве.

— Да, я помню. Так вот, там я с многими познакомился из разных городов и стал кататься с концертами. Так и жили то тут, то там, — Федор говорил задумчиво, устремляя взгляд в одну точку, и обрывал речь затяжными паузами. — То там, то сям. Я, конечно, могу долго рассказывать, где я был, что делал, в какие передряги попадал, как из них выходил. Но это не суть важно. Перейду к тому, как я попал сюда. Я уже бывал в вашем городе раньше проездом, но в этот раз решил остаться подольше. Человек, у которого я собирался пожить первые дни, заявил, что ему надо срочно уехать. И уехал. Но поселил меня к своему другу. А он, падла, оказался местным подпольщиком. Сам-то он ничего, нормальный парень. Но вот общество их долбаное, уродов-антисоветчиков, это вообще беда, — Федор расходился и повысил голос.

— В смысле, какое общество? — решил уточнить доктор.

— Тайное! — Федор ухмыльнулся. — Да я не знаю. Какой-то кружок не кружок, политический не политический. Короче, собираются и обсуждают, как невозможно нормально и гармонично сосуществовать с советской властью, — Федор сделал паузу и задумался.

Пауза затянулась, и доктор предложил ему чай, на что Федор согласился. Человек в белом халате принес им обоим чай.

Доктор, отпив принесенного напитка, обратился к Федору:

— Значит, общество уродов-антисоветчиков?

— Да, — подтвердил Федор. — Ваня, это тот, у которого я жил, предложил мне сыграть для них квартирник. Они меня за своего приняли, видимо.

— А вы своим не были?

Федор устремил свой взор на доктора:

— Не был, — и снова замолчал.

— Почему же они вас за своего приняли?

Федор не знал, что ответить, но отвечать было надо и без промедления.

— А я притворялся.

— Зачем? — спросил доктор.

— Ну, э-э-э… Жить надо было где-то.

— Правильно ли я вас понял, — решил прояснить доктор, — вы изображали из себя антисоветчика, так как иначе вас бы лишили места жительства?

— Нет, неправильно. Я просто скрывал, что сам я большой любитель советской власти. И никого я не изображал. Просто эти ущербные умы, видя, что я езжу по городам, нигде не работаю, без документов, живу тем, что пою песни под гитару, посчитали, что я обязательно должен быть антисоветчиком.

— Не будьте к ним слишком строги. Я полагаю, все здесь присутствующие, и я в их числе, не сочли бы вас сторонником советской власти, а скорее наоборот. Возможно, конечно, наши умы тоже ущербны для вас, но тогда умов не ущербных должно быть очень мало.

Федор отпил чай и внимательно оглядел всех.

— Да, пожалуй…

— Вы сами что подумали бы, встретив незнакомого вам человека без работы, без дома, без документов, усатого, бородатого, длинноволосого, ездящего по стране и распевающего песни о гражданской войне?

— Я полагаю, то же, что и вы, если, потеряв работу, дом, документы, оказавшись в лечебнице для душевнобольных, встретили б незнакомого доктора средних лет, в белом халате и с очками на длинном носу.

— Я извиняюсь, если чем обидел вас, но…

— Не извиняйтесь, это я так. Характер подпортился. Но если честно, как вы представляете себе борца за советскую власть вашего времени или через двадцать лет? Работяга, что у станка день проводит? Или, может, шахтер угольной шахты? Они борцы? При всем моем уважении к людям этих профессий могу утверждать, что сегодня они скорее пить пойдут, чем бороться. Писаки-правдорубы, журналюги-обличители? Но это вряд ли, их сама власть «говном» окрестила. Может, толстые мужики в красных машинах и красных пиджаках?

Публика замялась. Белохалатные переглядывались, не зная, что ответить. Затем грузный мужчина, сидевший в углу кабинета, подал голос:

— Почему вы, собственно, задаете такие вопросы, разве советской власти что-то угрожает?

— Именно, угрожает.

— Что же?

— Вымирание. Как мамонтам.

Грузный встал и подошел к Федору.

— Вы шутите?

— Ни в коей мере.

— И от чего же она вымрет?

— От старости, — ответил Федор, настороженный столь живым интересом к судьбе советской власти.

Грузный заглянул ему в лицо и вернулся обратно в угол комнаты. Федор, видя, что его принимают за душевнобольного, с которым не о чем говорить серьезно, решил оправдаться в его глазах.

— Скоро к власти придут люди, которые сами развалят страну. Через десять лет. И тогда начнется. За следующие десять лет ваша клиентура увеличится в одиннадцать раз. Не от хорошей жизни, как вы, надеюсь, понимаете.

Грузный переменился в лице.

— Отчего вы говорите с такой уверенностью, кто вам это сказал?

— Никто, я всё это сам видел.

— Вы видели это во сне, до того, как очнулись в луже? — спросил доктор.

— Да, только это был не сон.

— Вы же сами сказали мне вчера, что это был сон.

Федор замялся.

— Да, говорил… Стойте! — вдруг воскликнул он. — У меня ведь паспорт был! — Все взглянули на него в немом ожидании. — Паспорт российский, у меня ж его ваши забрали.

Доктор посмотрел на человека в углу.

— Мы не видели никакого паспорта, — удивился тот. — Вы о чем?

— Как? Был у меня паспорт! Забрали же, когда меня скрутили! — возмущался Федор.

— Вы опять волнуетесь, — заметил доктор, — спокойнее.

— Как тут спокойным быть, ведь я бы всё доказал. А так я действительно психом выгляжу.

— Никаким психом вы не выглядите, просто вы устали. Вы помните, в каком состоянии вас привезли к нам? Вы могли сами выронить паспорт случайно. Мы поищем его, вы не волнуйтесь.

Федор поник.

— Ну, если еще и паспорта не было, то я действительно шизофреник. Зачем вы меня тогда выслушиваете? Я ж бред, выходит, полный несу.

— Мы хотим вам помочь, — стал объяснять доктор, — чтобы понять, что с вами случилось.

Доктор продолжал объяснять, но Федор уже не слышал его. Мысль о том, что он самый обыкновенный шизофреник, захватила его сознание. Доктор, увидев опытным глазом, что пациент ушел глубоко в себя и вряд ли будет продолжать, предложил перенести слушание.

— А вам, друг мой, пора на процедуры, — обратился он к Федору, — я вас провожу.

И они вышли из кабинета. Суть процедур состояла во введении в организм Федора успокаивающих и тормозящих психическую деятельность средств. Так, насильно успокоенный и заторможенный, Федор прибыл в свою палату. Он лег на кровать, собираясь уснуть.

— Ну что? — спросил неожиданно подсевший Евгений. — Вас убедили, что вы псих или держитесь еще?

— Убедили.

— Да, у них это очень ловко получается. Они сначала мозги промоют, а потом своей дряни вколют. Тут любой поверит, что он псих.

Федор привстал.

— Вас тоже убедили?

— Меня? Нет!

— И почему?

— Потому что я постиг суть вещей. В этом моя опора.

Федор отогнал сон и сел рядом с Евгением.

— Поделитесь, если не жалко, со мной, в чем суть вещей?

— С радостью. Только суть вещей невыразима в словах. Ведь мысль изреченная есть ложь. Я приведу примеры, почувствуйте в них суть. Ответьте на вопрос: почему вы дурдоме?

— Потому что я псих.

— Психом вы стали здесь.

— Ну, тогда потому, что я боролся за правду, а злодеи мне помешали.

— Разве? Неужели все, кто борется за правду, попадают в лечебницу?

— Не знаю, наверное, не все.

— Вот, не все. Суть в другом: вы хотели сюда попасть и попали. Так и я, и Лавр Карпович, и Наполеоны.

— Да ну? — скептически вопросил Федор. — С чего это вы взяли? Я не хотел в дурку.

— Не хотели в дурку? Зато явно хотели бесплатное регулярное питание, крышу над головой, кровать чистую. Хотели, чтобы кто-нибудь выслушал всю странную историю вашей нелегкой жизни, хотели, чтобы помогли во всем разобраться, успокоили. — Федор молчал, а Евгений продолжал: — Всё это вы получили, разве нет? Вас кормят, за вами ухаживают, вас слушают. Уже всё вам разъяснили: вы псих, и всё ясно. Всё как хотелось. Вас смущает, что это — больница? А где вы еще намеревались получить всё и сразу? Это единственное подходящее место. Или вы можете назвать другое?

— Ну, дома.

— У вас был прекрасный дом! И кто же вас там бесплатно и регулярно кормил, выслушивал, успокаивал?

Федор опять ответил молчанием.

— Пускай даже и была у вас скатерть-самобранка и няня — сердцу старая подружка. Но суть еще и в том, что домой вам попасть гораздо труднее, чем сюда. А результат тот же.

Евгений, видя, что его слова воздействуют на собеседника, продолжал с большим напором:

— Вы, наверное, думаете, что вам дома лучше было бы. Заблуждаетесь. Режим бы не соблюдали. Пьянствовали бы по выходным. А вместо общения со мной включили бы телевизор, — Евгений сделал выразительную паузу. — Неужели я хуже телевизора?

— Я, вообще, довольно давно телевизор не смотрел, но я думаю, не хуже.

— Спасибо. А вот еще пример. Вы же хотели найти кого-то, кто тоже был там, в той жизни?

— Я, признаться, теперь сомневаюсь, что она была.

— Это вы сейчас сомневаетесь. Но раньше-то вы хотели найти такого человека? Даже если и раньше сомневались, всё равно хотели ведь?

— Это вы к тому клоните, что всё с человеком случается по его лишь хотению?

— Но не только, еще по щучьему велению…

— Отчего же тогда дерьма-то в жизни так много, если всё только по желанию?

— Мир огромен, оттого и дерьма в нем немало, но прекрасного-то больше. А то дерьмо, что есть, конечно, по хотению.

— Как так?

— Вы что, действительно считаете, что люди дерьма себе не желают?

— Признаться, как-то не думал.

— Что ж, подумайте. Человек стремится к счастью, но не знает, что для этого нужно. Потому и хочет что попало. Кто-то покоя желает, кто-то любви, а кто-то дерьма.

Федор недоверчиво поглядел на собеседника.

— И много вы таких людей знаете?

— Много, — нисколько не смутившись, ответил Евгений.

— Вы тоже дерьма на счастье себе хотели?

— Бывало и со мной.

— Много навалило?

— Нет, не много. Я много не желал.

Федора клонило в сон, но он продолжал:

— У меня был друг. Он часто говорил мне по пьяни, что хочет добраться до кнопок, которые ракеты выпускают, и нажать их все разом, чтоб мир лопнул. Он считал так: нет жизни — нет мучений. — Федор огляделся вокруг. — Но мир существует. Почему же?

— Вы переоцениваете мои возможности, если полагаете, что я могу ответить определено на вопрос о существовании мира. Скорее всего, он вам врал. Хотя не берусь утверждать точно. Может, кнопок таких нет. Может, он их не нажал.

— А если нажал? Что ж мир не порвало?

— А может, и порвало.

— И мы в порванном мире живем?

— Может, он сросся. Или какой другой мир лопнул. Друг-то в каком мире был?

— Вы еще и в другие миры верите?

— А вы верите только в свою шизофрению?

Федор упал на кровать и закрыл глаза.

— Не только. Я и в вашу верю. Вы извините меня, — зевнул он, — меня одолевает сон.

— Ладно, спите, — извинил его Евгений и встал с кровати. — А если бы вас сейчас отравили и вы бы умерли во сне? Представьте, ад есть и вы в него попали: кругом черти, жгут всех, варят, вы бы поверили в ад? Или продолжали бы верить в шизофрению?

— За что в ад?

— За богохульство.

 

 

 

Глава 4

Красные партизаны

 

Джонатан, казалось, забыл о том мире, откуда прилетел… Но иногда он вдруг вспоминал.

Ричард Бах

 

Федор гулял по улицам своего родного города, серым, как осеннее небо над ними. Улицы были совершенно пусты, ни один прохожий не попадался на глаза. Федор стал заходить в дома. Все форточки распахнуты, все конфорки окаймлены голубым огоньком. В домах никого, только сквозняк и огонь. В одной из квартир Федор нашел стул, подвинул его к себе и сел, уставившись в одну точку заоконного пейзажа. Всё было неподвижно, печаль умиротворения наполняла сознание. Вдруг Федору показалось, что между длинными домами мелькнуло что-то черное. Он плавно перевел взгляд в точку, где это произошло, и там мелькнуло еще раз.

Федор встал и направился узнать, что это такое. Он не решался открыто и прямо идти на него, поэтому пошел в обход, по серым и пустым дворам. В череде дворов появился тот, в луже которого Федор некогда проснулся. Но лужи на этот раз не было. Из-за дома послышался разноголосый мат. Федор прислушался — громкость мата нарастала. Федора охватил внезапный испуг, который загнал его в подъезд дома. Матерящиеся шли прямо к подъезду, в котором он прятался. Страх погнал Федора на верхние этажи. Неизвестные зашли в подъезд и стали подниматься по ступенькам, ни на секунду не прекращая материться. Когда Федор добрался до восьмого этажа, страх подсказал ему укрыться за мусоропроводом. Но на этот раз Федор не поддался, силой воли страх был подавлен. Он начал медленно спускаться вниз, решив встретиться с матерящимися субъектами лицом к лицу. Но те неожиданно замолчали и побежали вниз по ступенькам, стуча каблуками. Федор вышел из подъезда и увидел группу людей в черных синтепоновых куртках и шутовских шапках на головах. Они маячили уже в другом конце двора и вскоре совсем скрылись из виду.

Федор вышел на улицу, решив снова направиться к таинственному черному пятну и планируя подойти к нему сзади. Проходя мимо очередного поворота во двор, он заметил вдалеке уже встречавшихся ему субъектов в черных куртках и шутовских шапках. Они стояли у серого дома и пили пиво из полуторалитровых бутылок. На секунду Федору показалось, что у одного на голове не шапка, а два козлиных рога. Зайдя за дом, Федор взглянул вперед и приостановился в удивлении. Впереди, шагах в трехстах, показалось то самое темное нечто, которое, по-видимому, решило пойти Федору навстречу. Вскоре он начал различать черты таинственного объекта, который оказался черной козой, расхаживающей поперек дороги туда-сюда, тем самым пересекая идущему путь. Коза была необычайно велика, черна, рогата и к тому же нагло улыбалась, подмигивая желтым глазом. Федор резонно заключил, что приближение к ней для него неприемлемо, и, делая вид, что вовсе ничего не заметил, свернул с дороги. Но, не пройдя и двух дворов, услышал за спиной цоканье копыт. Несколько секунд Федор держался, делая вид, что ничего не слышит, но после обернулся и увидел, что его настигает толпа пьяных рогатых субъектов. Те сразу заголосили: «Есть закурить?.. Мелочи не будет?». Федор ускорил шаг, завернул за дом и побежал в надежде оторваться от преследования. Бежал он, как собака от машины, быстро, по прямой и не оглядываясь. Желая спрятаться, он забежал в подъезд, поднялся на девятый этаж и зашел в одну из квартир, закрыв за собой дверь на два замка. Недолго думая, Федор пошел на кухню, где так же горели голубые огоньки и окна были раскрыты. Он осторожно подошел к окну и стал высматривать своих преследователей. Но они не спешили обнаружить себя. Тогда Федор, решив оглядеть окрестности с другой стороны дома, отправился на балкон. Но, когда, выйдя туда, он посмотрел вниз, ему представилась странная картина. На зеленом газоне большими, в рост человека, каменными буквами было выложено: «ЗАЯЦ». Бредовость увиденного сразу подтолкнула Федора к мысли, что всё вокруг — сон. Успокоенный и погруженный в раздумье о том, что если происходящее ему снится, значит не так всё и ужасно, Федор повернулся, чтобы уйти с балкона. Но тут он увидел уже знакомую огромную козу. Желтыми глазами она смотрела на Федора, неприятно ему улыбаясь. В этот раз делать вид, что коза им не замечена, было невозможно. И, не зная, что делать, он стоял, разглядывая ее. Коза же, сделав шаг навстречу, вымолвила человеческим голосом: «Наш Мазай — дед неплохой, — затем, изменив выражение лица на злое козлиное продолжила: — Только ссытся и косой». Сказав это, она резко и сильно ударила Федора копытом в грудь. От удара Федор перевалился через ограждение балкона и полетел на газон. В падении его развернуло лицом вниз и ударило прямо о букву «Я».

Бездыханный Федор несколько секунд лежал на своей больничной койке. Судорожно вздохнув, он обнаружил, что лежит лицом в подушку.

Неприятные ощущения от сна еще туманили сознание, а перед глазами была совсем иная картина — палата с койками, на четырех из которых спали больные, а на одной сидели два человека и разглядывали Федора.

— Кошмары снились? — поинтересовался тот, в котором Федор узнал Евгения.

— Нет, я разбился… — ответил Федор и устремил взгляд в сторону другого, в белом халате — … об зайца.

Евгений добродушно рассмеялся.

— Ладно, больной, отдыхайте, — обратился незнакомец в халате к Евгению, — я пошел.

— Ну, Василий, пока.

Затем человек ушел из комнаты.

— Это кто? — поинтересовался Федор про ушедшего.

— Это врач.

— Ух, — с ложным облегчением вздохнул Федор, — а я-то думал я на хлебозаводе проснулся.

Евгений снова рассмеялся. Федор пристально уставился ему в глаза. Евгений смолк и поглядел ответно. С минуту они молча сверлили друг друга глазами, пока Федор не встал со своей кровати и не спросил полушепотом:

— Скажите честно: вы действительно были там?

— Я вам уже говорил. Могу, конечно, повторить.

— То есть вы точно, глядя в глаза, скажите: это не мой бред — был 2006 год, и вы были там.

— Вы требуете от меня такой уверенности, что я сам начинаю сомневаться. Быть может, материя мыслима… Всё только сон. Тогда имеет ли смысл, бытие или небытие, если имеет, то какой?

— Стоп-стоп. Да это всё понятно. Но вы-то верите? — Федор повысил голос. — Было это, драть вас всех, или нет?!

В углу комнаты нервно заворочался Лавр Карпович, бормоча что-то нецензурное.

— Чувствую я, вам все-таки непонятно, — улыбаясь, продолжил Евгений. — Да, дружище, я верю. Хотя и часто сомневаюсь.

Федор качнул головой и чему-то про себя улыбнулся.

— Пойдемте лучше прогуляемся. Я думаю, уже можно, — предложил Евгений.

В коридоре им попался человек, что сидел недавно с ними в палате. Евгений сделал ему знак, и человек ушел обратно в кабинет, из которого только что появился.

— Я вижу, вас обрадовал мой ответ? — спросил Евгений, когда они вышли во внутренний дворик. Федор, углубившийся в свои мысли, посмотрел на собеседника, не зная, что ответить. — Впрочем, — продолжал Евгений, — что мы всё на вы да на вы? Думаю, это ни к чему.

Федор, не успевший додумать ответ на первый вопрос, стоял молча. Евгений же продолжал свой монолог:

— Зови меня просто Гений.

— А может, просто Ева? — очнувшись от ступора, предложил Федор.

— Тогда тебя я буду звать Ёдором, — нисколько не обидевшись, ответил Евгений.

— Да, я рад, — с легким опозданием ответил Федор на ранее поставленный вопрос, — всё лучше, чем быть шизофреником.

— Что ж, надо было сразу спрашивать: дорогой друг, шизофреник ли я? Я бы сразу сказал: нет, вас обманули.

Федор задумался.

— Да, конечно, можно было и так. Но понимаешь, мне важно было узнать именно то, что я спросил.

— Был ли я в том времени, в том месте? Да и вообще, были ли они? Собираешься попасть обратно?

— Нет, — ответил Федор и после долгой паузы продолжил: — Не хочу. Еще я не хочу, чтоб мы все туда попали.

Евгений остановился, и на его всегда спокойном лице отразилось легкое удивление.

— Благородно… для всех стараться. Но что-то я не понял, чего ты хочешь?

— Жень, если мы с тобой жили в одно время, ты должен помнить, каким оно было для нашей страны.

— И ты хочешь уничтожить всю планету, чтобы двадцать первый век никогда не наступил на нашу страну? — с усмешкой поинтересовался Евгений.

— Видно, ты и в правду многое забыл, если так легко шутишь, — вдруг нахмурился Федор.

— А ты, Федь, настоящий патриот, раз, живя в больнице, не имея ничего за душой, думаешь о благе страны, — и, не дав Федору возразить на это, закончил, переменив тон: — Впрочем, я действительно многое забыл.

— Да как ты вообще что-то помнишь, если это забыл? — Не дождавшись ответа, Федор начал вспоминать: — Жопа была полная вообще. То есть будет. Упадок, да еще какой! Колонией страна наша станет, а мы — неграми: будем пить да бананы растить. А враги насадят наместников и станут всё из страны выкачивать: от нефти и газа до шлюх и умов. — Федора понесло. Мысли, что давно бродили в его голове, нашли наконец выход. — Все производства, что не умрут в первые годы, медленно, но зачахнут, кроме одного — производства водки, ну, и пива еще. Сложно придумать, как можно качественнее и дешевле испохабить культуру, образование, науку и медицину, да так, чтоб народ не взбунтовался. Бесспорно, сейчас они похуже, чем у японского императора и у хозяев пепси-колы. Но они не хуже, чем в Японии и Америке для среднего гражданина. Вон, даже сейчас я сижу здесь, ем, лечусь, а нет ничего у меня, и я еще ничего для страны и не сделал…

— «Люди гибнут за металл, люди гибнут за металл!» — прервало вдруг Федора чье-то громкоголосое пение. — «Сатана там правит бал, там правит бал!..»

Федор повернул голову и увидел высокого худощавого человека, театрально разводящего руками. Человек же, обрадованный вниманием, грянул еще громче:

— «Сатана ликует там, ликует там!»

— Как видишь, — пояснил Евгений, — люди здесь разные, творческих личностей много. Вот Рим Арсентьевич в опере пел, пока не заболел…

— Так о чем это я?.. — решил вернуться к своему монологу Федор. — А, да: воровство будет самым выгодным и доступным занятием. А тем, кто на него не пойдет по тем или иным причинам, лучше всего будет сидеть. На производстве, на службе, в банке, в бюро, главное — сидеть. И делать это подолгу и с душой, с утра до самого вечера, не жалея задницы. И ждать повышения; тут и подхалимство очень кстати придется. К сожалению, мало кто из способных и талантливых людей способен так сидеть — им жаль своего времени, но так как свой талант всё равно вряд ли куда применить выйдет, то придется его зарывать. Не зря ж говорят: «Богата земля русская талантами».

— «Сатана там правит бал!..» — не утихал певец, надеясь вернуть себе внимание сидящих на скамейке.

— А голод в стране будет? — поинтересовался Евгений.

— Может, и будет, не знаю. При мне особо не было.

— Ну, значит, всё не так и плохо.

Федор посмотрел на собеседника и задумался.

— Так-то да. С голодом бы похуже, наверное, — и добавил: — Хотя убивать себя еще страшнее.

— Так ты решил спасти страну? — Федор ответил застенчивым молчанием. — Велика цель, — оценил Евгений, — благородна. Не хочу быть навязчивым, но все-таки, рискну спросить. Как?

— Не знаю. — Евгений улыбнулся. — Но ведь есть еще время, — продолжал Федор. — Я знаю, что случится и когда. Я знаю людей, которые это будут делать. Я буду стараться им помешать.

— Сложно убить дракона. Отруби одну голову — две появятся. — Федор вопросительно посмотрел на Евгения. — Если империю так легко разрушить, как ты говоришь, то вскоре придут другие и разрушат, — пояснил Евгений свою метафору. — Тебе тогда сразу в генсеки метить надо. И, как я понимаю, следует торопиться: от лечебницы до цэка путь долог.

Федор потупил голову и несколько секунд сидел молча.

— И что теперь? Предлагаешь сидеть, сложив руки, и смотреть, как всё рухнет? Как будут унижать и обманывать людей? Как начнутся междоусобные войны?

— Они всё равно будут. Зачем ломать копья? Чему быть, того не миновать. Одной каплей не свернуть реку с русла.

— Да к черту твои реки, — Федор встал. — С такой философией только пиво пить да гнить. Да я хоть в рожу одной из этих сволочей плюну, уже рад буду, что не зря здесь оказался.

— Федь, сядь, — перебил его Евгений, — сейчас врачи придут.

Федор смолк и сел.

— Может, ты и прав, — задумчиво протянул Евгений. — А может, и нет. Но мне все-таки нравится твоя затея. Возьмешь меня к себе? В сподвижники. Или в соратники.

Федор вдруг обрадовался и снова привстал.

— Возьму всех, кому небезразлична судьба отечества. И тебя, хоть ты и тюфяк.

— Ну, спасибо, — улыбаясь, поблагодарил Евгений и указал в сторону. — Смотри, нас подслушивают.

Поблизости прогуливался в одиночестве Лавр Карпович. Обнаруженный, он плавно удалился. Но продолжить беседу не удалось. Только удалился Лавр Карпович, как к ним подошли Наполеоны.

— Извините, Федор, — начал Третий, — вы не расскажите нам о будущем?

— Могу, что вас интересует?

— Вступят люди в контакт с иноземными цивилизациями? — спросил Первый.

— Нет, — улыбаясь, ответил Федор.

— А человек будет жить на Луне? — продолжил тему Наполеон.

— Нет, там он так и не высадится.

— А сорокаэтажные дома будут строить?

— Нет, не будут.

— А война с Китаем?

— Нет.

По мере того как Федор отвечал на вопросы, популярность его росла. Вокруг скамейки, где они сидели с Евгением, начали скапливаться люди, до этого прогуливавшиеся по больничному дворику. Словно великий путешественник, вернувшийся в свою родную деревню, рассказывал Федор о грядущих событиях. Так, с перерывами на ужин, провел он остаток дня.

Следующий день встретил Федора больничным завтраком, после которого предстояло очередное свидание с доктором.

В этот раз в кабинете доктора находилось всего трое: сам доктор, грузный мужчина в белом халате, что в прошлый раз спрашивал про советскую власть, и еще один, лысый.

— Как самочувствие? — начал доктор.

— Нормально, — ответил Федор.

— Ну что, продолжим?

Федор утвердительно кивнул головой.

— Вы остановились на концерте, который играли в нашем городе.

— Да больше и рассказывать-то нечего: напился я после концерта. И начал им популярно объяснять, что они уроды, и что страна Советов — лучшая в мире. Один там давай заливать: застой в экономике, застой в культуре, так жить нельзя больше… надо свергать режим… А я ему говорю, что еще и не так жить можно, что зажрался он и счастья своего не понимает. Ну и сказал, что скоро из-за таких вот страна развалится, а потом рассказал, что и как будет в ближайшие тридцать лет. Шары на меня все вылупили, а тот ехидно так: «Да ты, похоже, сам оттуда». Ну, а я по пьяни сказал, что да. И какая-то морда говорит, что неделю назад он проходил практику в лечебнице и там такой же случай — мужик из будущего прибыл, чтоб СССР спасти. Ну, я взял и сгоряча в глаз ему дал… — Федор прошелся взглядом по своим слушателям и выдал заключительную фразу своего повествования: — Дальше сами знаете.

Сначала все четверо сидели молча, глядя в пол. Потом доктор посмотрел на лысого. Тогда лысый встал и подошел к Федору, заглянул ему в глаза и спросил:

— Значит, вы все-таки прибыли из будущего?

Федор несколько замялся под столь пристальным взглядом.

— Наверное, похоже на то…

— Великолепно, — недобро улыбаясь, сказал лысый. — Значит, склонны сомневаться?

— Склонен, — скромно улыбаясь, согласился Федор. — Особенно когда здесь сижу.

— Хотите, я вам расскажу, что с вами произошло на самом деле? — предложил лысый.

— На самом деле? — ухмыльнулся Федор. — Да, пожалуй, хочу.

— Почему вы смеетесь? — снова направив взор на Федора, спросил собеседник.

— Не обижайтесь, это я так. Просто я уже раза четыре слушал, как оно на самом деле, и всё по-разному. Но вы врач, вам все-таки виднее. Расскажите.

— Хорошо. Но при одном условии, — пообещал человек и стал прохаживаться по кабинету.

— Каком же?

— Вы говорили, что любите Родину, — сказал лысый. — Вы готовы ей послужить?

— Я? — удивился Федор. — Как?

— Многое из того, что вы видели и слышали, может быть очень полезно для безопасности нашего государства. Поэтому я предлагаю вам следующее. Я расскажу, что с вами приключилось, а вы расскажите подробнее о том, что нас интересует.

— Кого вас?

— Комитет, — не отрывая от Федора глаз и засовывая руку в карман брюк, отвечал лысый незнакомец. — Госбезопасности. — Затем раскрыл перед лицом Федора документ, подтверждающий сказанное.

Федор заглянул в документ, откуда узнал, что перед ним стоит полковник КГБ Иван Сергеевич Смутный.

— А мой коллега, — продолжал Смутный, — должен быть вам уже знаком, — и указал на грузного мужчину, сидящего в углу. — Майор Заленский Вадим Мстиславович.

Сказанное вызвало у Федора явное удивление, но он быстро одумался и стал мило всем улыбаться.

Иван Сергеевич улыбнулся в ответ.

— Вы, кажется, уже однажды встречались с нашими коллегами? — Федор качнул головой. — Но выпрыгнули из окна второго этажа и скрылись в неизвестном направлении. — Федор еще шире улыбнулся и снова закачал головой. — Надеюсь, эта встреча не будет столь коротка и принесет пользу как вам с нами лично, так и нашему государству.

Федор перестал качать головой, выразительно демонстрируя процесс мышления, а потом снова закачал и произнес:

— Лет через десять снимитесь в рекламе средства для бритья, — и, показав большой палец, продолжил: — Вот так вот получится. Голос у вас заманивающий сильно.

Иван Сергеевич перестал улыбаться.

— Я встречаюсь с вами не по поводу вашей концертной деятельности. — Федор по-прежнему отвечал улыбкой и покачиванием головы. — Вы знаете, у нашей страны много врагов за рубежом.

— Знаю.

— Есть и в нашей стране.

— Есть.

— И они неуклонно ведут подрывную деятельность на самых разных уровнях.

— Ведут. Вы даже не представляете, на каких уровнях! — Федор указал пальцем в потолок.

Иван Сергеевич резким движением подвинул стул к себе и уселся прямо напротив Федора. Затем, прищурив глаза, спросил:

— Вам что-нибудь известно о так называемых «красных партизанах»? Или «исправителях»?

Федор выразительно нахмурился и ответил:

— Ничего, — уже отрицательно качая головой.

— Впервые мы услышали об этой организации три года назад. А полгода назад коллегам в городе Ле* удалось установить слежку за гражданином Захаровым, которого «партизаны» вербовали в свои ряды.

— И что же из этого вышло? — показал Федор свое небезразличие к данной теме.

— «Партизаны» оказались серьезной подпольной организацией. Они готовят покушение на ряд лиц, в том числе высокопоставленных. Но сейчас они не представляют угрозы, мы отслеживаем их деятельность.

— Это хорошо, — дал Федор свою оценку сказанному.

— Но повод для беспокойства все-таки есть. По-видимому, мы имеем дело с группой высококвалифицированных гипнотизеров, работающей в нашем тылу. Они способны внушать людям самые невероятные вещи. Так, все рядовые «партизаны» убеждены, что над нашей страной нависла серьезная угроза. Многие из них даже утверждают, что собственными глазами видели развал Советского Союза. Будучи крайне патриотичными людьми, они считают своим долгом не допустить этого. Для чего, считают они, необходимо организовать покушение на ряд лиц. Замысел абсурден до странности, но еще больше удивляет список потенциальных жертв: молодой инженер, юрист, партийные работники разного уровня, которых ничего не связывает. — Иван Сергеевич приостановил повествование, ожидая комментария, но Федор на этот раз был хмур и молчалив. — Не менее удивляет то, как вербуются новые члены. Неясно пока, по какому признаку они выбирают кандидата. Но далее, не без помощи психотропных веществ, они внушают ему, что он явился из будущего. К примеру, Захарову они внушили, что он жил в 2008 году, однажды пошел гулять ночью на стройку, а наутро оказался в больнице города Ле* уже в наше время. Эта банда лишила Захарова квартиры, документов и всяких связей с семьей. Далее, будто бы случайно, Захаров знакомится с группой лиц, история которых очень схожа с его. Видя такое необычайное совпадение, завербованный сразу же вступает в ряды подпольщиков, принимая упомянутый план действий по спасению страны чуть ли не за главную цель своей жизни. В итоге диверсионная группа гипнотизеров получила сначала имущество Захарова, а затем и его самого как фанатика, выполняющего волю «партизан» во имя «благой цели». — Иван Сергеевич взглянул на Федора, который стал совсем уж хмурым. Но это не остановило полковника, и он продолжил: — Но ваш случай, а он, несомненно, связан с «партизанами», дал нам еще больший повод для волнений. — Иван Сергеевич вынул из кармана документ, в котором Федор узнал свой паспорт. — Если «партизаны» могут сделать такое, и всё только ради большего убеждения, то за ними стоит огромная сила, безусловно уходящая своими корнями во враждебные нам капиталистические страны.

От неожиданного возвращения паспорта и от всего услышанного легкое помутнение нашло на расстроенный рассудок Федора. Новая концепция происходящих с ним событий ударила по его уставшему от перемен сознанию. А неугомонный Иван Сергеевич продолжал:

— С вашей помощью мы сможем выйти на руководителей организации, а вы имеете шанс найти своих родных и свой дом.

— Постойте секунду, — вдруг перебил полковника доктор и обратился к Федору: — Вы слышите нас, Федор, с вами всё в порядке?

Вмешательство доктора на миг вернуло Федору самообладание. И в этот миг он ясно понял, что ему предлагают участвовать в весьма сомнительной и к тому же рискованной операции. Решив, что ответ на такое предложение требует качественного осмысления, Федор заявил:

— Меня тошнит.

— В этом нет ничего удивительного, — спокойно ответил доктор. — Человеку сообщили, что двадцать с лишним лет его жизни — плод чужого воображения, а его всего лишь тошнит.

Иван Сергеевич грозно взглянул на Федора, который сидел молча и вызывал жалость своим видом.

— Хорошо, — сказал полковник, — мы подождем до завтра. Федор, подумайте над нашим предложением, вы должны найти в себе силы. От этого может зависеть судьба всего мира.

На этой высокой, но произнесенной вкрадчиво ноте Иван Сергеевич отпустил Федора обратно в палату.

Следующий час Федор провел неподвижно лежа на койке в суровых думах о судьбе мира и своей собственной. Ничто и никто не нарушал его раздумий. Лишь когда он решил переменить позу, к нему подошел Евгений.

— Ты еще собираешься спасать страну? — спросил он.

Федор несколько минут молчал, затем спросил:

— Жень, скажи, если бы ты верил во что-то, что потом оказалось бы неверным, а может, и вредным, ты бы согласился бороться с бывшими единоверцами?

— Это называется предательством. Я надеюсь, мне никогда не придется пойти на это.

— Вот и я не хочу, — таинственно заявил Федор, устремив взгляд в окно.

— Если ты в чем-то разочаровался, то лучше пойти и самому разочаровать в этом своих единоверцев.

— Да я и не разочаровался еще. В общем, у меня проблема появилась. Оказывается, мы не одни, кто был там.

— Ты еще кого-то нашел?

— Это меня нашли. Существует, оказывается, целая организация таких, как мы. Представляешь, они хотят спасти страну, готовят покушения.

— Ты это откуда узнал? — приглядевшись к Федору, спросил Евгений.

— А мне с час назад предложили помочь разрушить эту организацию.

— Кто?

— Смутный Иван Сергеевич, полковник КГБ.

— Смутный? Полковник КГБ? — Евгений улыбнулся. — Может, обедать лучше пойдем?

— Не веришь? Я тоже удивился. Он сказал, что это всё гипноз, что не было ничего. Вся моя жизнь — обман, выдумка злого гения.

Несколько минут они молчали, затем пошли на обед.

— А что он тебе еще говорил? — спросил по пути Евгений.

— Только это и говорил. Паспорт мой российский показал. Если, говорит, они паспорта делать умеют, значит, их точно валить надо, значит, их из-за бугра заслали.

— А ты что сказал?

— Что тошнит меня, и убежал. Завтра они придут ответ мой спрашивать.

— И что ты думаешь ответить? — понизив голос и прищурив глаза, спросил Евгений.

— Вот я и думаю.

Оба погрузились в размышления, и даже процесс пережевывания пищи не развеял их тяжелых мыслей. В момент, когда Федор заканчивал со вторым блюдом, кто-то уколол его вилкой в спину. Резко обернувшись, Федор увидел Лавра Карповича, странным образом кривившего лицо. Вскоре он понял, что Лавр Карпович подает ему знаки, смысл которых Федор растолковал как призыв встретиться после обеда за углом столовой, к тому же тет-а-тет. Конспирация Лавра Карповича настолько заинтриговала Федора, что он решил исполнить все его требования и после обеда явился в назначенное место.

— Один пришел? — резко спросил Лавр Карпович.

— Один.

— Это хорошо, что без дружка своего, ему опасно доверять. Ну что делать-то собираешься?

— Лавр, вы о чем?

— О чем, о чем. У меня, что ли, проблемы-то, а? Давай пройдемся.

— Зачем вы меня сюда позвали?

— Зачем, зачем. Что ты непонятливый-то такой? Бежать тебе надо, бежать, — вкрадчивым шепотом произнес седовласый безумец.

— Куда бежать?

— Куда-нибудь подальше из города, укрыться на время, это уже не мое дело. Но бежать отсюда надо.

Федор оцепенел в очередном удивлении.

— Что смотришь, говори, будешь бежать?

— Я не понял, вам сообщник для побега нужен?

— Ничего мне не надо, я тут поживу.

— Зачем же вам тогда мой-то побег нужен?

Старичок замялся и стал нервно покусывать ногти.

— Говори, побежишь или нет?

— Да что вы всё побежишь да побежишь! Как отсюда убежать-то?

— Знаю как, план есть.

— Ну давай, излагай план.

— Не сейчас, кругом уши. На прогулке сядь на вторую скамейку и дружку скажи, чтоб не подходил. И про побег никому ни слова!

— А к чему такая конспирация?

— Не первый день в подполье, без этого погорим. Скоты везде подслушивают.

Фраза про подполье, изреченная Лавром Карповичем, навела Федора на дикую мысль.

— А вы случаем не от «партизан» ли?

Тут Лавр Карпович ускорил шаг и стал удаляться от Федора.

Выполнив в точности все указания, Федор сидел в нужном месте в нужное время. Через минуту появился Лавр Карпович со странным предметом в руке, которым он незамедлительно стал рисовать на земле план побега.

— Завтра суббота, — начал Лавр, — персонала в ночь на субботу мало.

— Стоп, я не понял, побег сегодня?

— А ты что думал? Завтра же за тобой придут.

— Завтра, да. Вы меня подслушивали, что ли?

— Подслушивал. Итак, цель — выбраться за территорию больницы. Отсюда, — Лавр Карпович указал на нарисованном плане дворик, где они сидели, — убежать невозможно. Надо проникнуть вот куда, — Лавр указал на место с другой стороны больницы. — Это внешний двор, сюда посетители приходят. Здесь забор ниже, можно перелезть. Сделать сложно, но есть один способ… — Лавр Карпович замолчал, пристально вглядываясь в собеседника.

— И какой?

— А ты точно побежишь?

— Не точно.

— Я расскажу, только если обещаешь побежать.

— А вдруг у вас, Лавр Карпович, план херовый? Не буду ничего обещать.

— План хороший.

Федор задумался и, переменив тон, объявил:

— Тогда побегу.

— Один буйный напал как-то на моего знакомого. Пока санитары подоспели, буйный рассек ему бровь и руку успел сломать. Буйного повязали, а знакомого увезли в другую часть здания…

— Хороший план! — воскликнул Федор. — Я ж всё равно ногами побегу, руки и сломать можно!

— Ничего тебе не сломаем, погоди. Знакомый рассказывал, что, когда ему бровь зашивали, он из окна вот это место видел. — И Лавр Карпович снова указал на внешний двор. — Первый этаж, бьешь окно и на волю! — Лавр Карпович выпучил глаза и с минуту чему-то молча улыбался. — Теперь как с травмой. Перелом руки. Это просто: корчишься и стонешь, руку никому осмотреть не даешь, будет похоже на открытый перелом. Кровь нарисуем. У меня краска запрятана красная.

— Краска на кровь не похожа, — заметил Федор.

— В суматохе никто не поймет с первого взгляда, а дальше и не надо. Одежду пропитаем краской, нормально будет.

— А буйного где взять?

— Есть буйный.

— Кто?

— Кто, кто — Борька же! Вечером сдерем с него одеяло и свет включим.

— Ему же больно от света.

— Вот и станет буйным, уже бывало такое. Он меня чуть не пришиб.

— «Сатана там правит бал!..» — послышалось голос Рима Арсентьевича.

— А что потом с ним будет? — забеспокоился Федор о судьбе Бориса Михайловича.

— Потом его скрутят санитары, — улыбаясь, ответил Лавр.

— «Люди гибнут за металл!..»

— По-другому никак? — желая избежать приношения Бориса Михайловича в жертву, поинтересовался Федор.

— А зачем? — удивился расчетливый сценарист побега. — Он крепкий, на него санитара четыре уйдет. А тебя девкам каким-нибудь отдадут. Раскидаешь их и убежишь.

— Еще и девок раскидывать? — возмутился сердобольный Федор.

— Ты что, боец! — повысил голос Лавр. — Ты так всё дело завалишь. Девок раскидаешь или запрешь куда, чтоб тревогу раньше времени поднять не успели.

Федор согласно качнул головой.

— Еще возьмешь там табуретку какую-нибудь, выбьешь окно, сам выпрыгнешь. Потом табуретку подберешь — и к забору. Забор высокий, гладкий, хрен без табурета перелезешь.

— А если не будет табурета?

— Будет, табуретки везде есть. Как через забор махнешь, побежишь сюда. — Лавр Карпович указал на схеме маршрут. — Вот здесь свернешь налево, увидишь ель огромную, там одна такая, сразу узнаешь. Залезешь, в ветвях пакет с одеждой и пищей. За тобой будет погоня, отсидишься на дереве. Если не будет никого рядом, беги с пакетом вниз, к ручейку, по нему пройди метров сто. Может, с собаками будут искать. Из ручья выйди на другую сторону, потом вдоль иди, в город выйдешь. В городе не светись: или сразу из него выезжай, или где отсидись с месяц.

— Лавр Карпович, если смогу убежать, как мне с «партизанами» связаться?

— Сможешь. Тебе дам телефон приятеля моего. Позвонишь. Он кого хочешь найдет. Скажи, что от меня, за ним должок. Деньги будут, он и документ тебе сделает, пенсионный, например. — Лавр Карпович резко указал на вышедшего на прогулку Евгения. — Этому ничего не говори, ему не доверяю.

На несколько секунд повисло напряженное молчание. И только Федор решил высказаться по поводу предложенного плана, как из-за спины грянуло с силой:

— «На земле весь род людской чтит один кумир священный, он царит над всей вселенной, тот кумир — телец златой!»

Куплеты Мефистофеля глушили всякий разговор. Лавр Карпович нервно затоптал свои зарисовки, встал и плюнул в сторону певца. Тот, видимо привыкший к подобному обращению, продолжал с той же настойчивостью:

— «Этот идол золотой волю неба презирает, насмехаясь, изменят он небес завет святой!»

Устав терпеть солиста, Лавр удалился. Не успел Федор последовать за ним, как к нему подсел Евгений.

— Как сюда попал этот человек? — спросил Федор, указывая на уходящего Лавра.

— Я слышал, что он был директором какой-то солидной типографии, документы печатал разные. Левые тоже печатал. Как-то сделал себе удостоверение героя мира. Попался на том, что требовал обслуживания вне очереди и всяческие льготы. А так вполне нормальный человек, нервный только.

— А ты как сюда попал?

Евгений устремил взгляд вдаль и улыбнулся.

— Так же, как и ты.

— Жень, — переменив тему и выражение лица, заговорил Федор, — ты бы мне что посоветовал? Завтра от меня ждут, что я продам «партизан», а я этого не хочу. Если я не соглашусь, то, скорее всего, меня попытаются заставить. В любом случае, от завтрашнего дня я не жду ничего хорошего.

— Я не знаю, делай что должен. И будь что будет.

— Скажи, я тоже это всё сам пожелал, — припомнил Федор прошлую беседу, — или отчего-то другого случилось?

— Я не знаю, чего ты желал, может, и этого.

— А можно отсюда убежать?

— Никто пока не убежал. Правда, пару раз пробовали, но их вскоре обратно вернули.

— А я смогу?

— Не знаю, — улыбнувшись, сказал Евгений, — может, и сможешь.

— А побежишь со мной? Есть одна идея.

— Спасибо, что зовешь меня, — добродушно рассмеялся Евгений, — но мне незачем бежать.

— Бежим со мной, найдем «партизан», будем страну спасать.

— Всё это ловля ветра: кривое нельзя исправить.

Собеседники замолчали. Федор сидел задумчиво, вглядываясь в одну точку. Евгений не улыбался и смотрел по сторонам.

— А как твоя фамилия?

— Живой. А что?

— Редкая. Просто интересно.

Федор встал, прошел несколько шагов вперед, затем резко вернулся и, глядя в глаза Евгению, заговорил:

— Жаль. Лучше бы мы убежали вместе, но нет времени думать. Я побегу один и попрошу тебя не мешать мне. Я могу на это рассчитывать?

— Можешь, — продолжая добродушно улыбаться, ответил Евгений.

— Хорошо. Я надеюсь, нам еще удастся поговорить и о жизни, и о будущем, обо всем. Но, может, это последний разговор. Мне жаль, что так вышло, но не могу иначе. Скорее всего, мой побег повлечет неприятные последствия для тебя. Здесь многие слышали наши разговоры. — Федор расчувствовался, голос его слегка дрогнул. — Ну всё. Мне надо идти. Прощай.

Евгений встал и, прищурив глаза, посмотрел на Федора. Улыбка постепенно сходила с его лица, и только правый уголок губ оставался приподнятым, тщетно пытаясь походить на прежнюю улыбку.

— Значит, ты все-таки решил окончательно? — Федор качнул головой. — Тогда иди и не оборачивайся. Я не держу на тебя зла. Желаю удачи. Пиши, если будет возможность, — и снова улыбнувшись, добавил: — мелким почерком. Улица Ле*, дом 5*, квартира 5*.

Федор еще раз взглянул Евгению в глаза и ушел.

До вечера, с перерывом на ужин и процедуры, Федор и Лавр Карпович уточняли детали грядущей операции. Федор получил номер телефона Максима Давыдыча, приятеля Лавра, и самые точные инструкции. Оставалось около часа до начала.

— Надерем жопы санитарам! — радостно бурчал Лавр. — Комитету надерем!

Федор, утомленный компанией Лавра Карповича, лег на свою койку, уставившись в стену. Когда он повернулся, взгляд его невольно упал на закутанную в одеяло фигуру Бориса Михайловича. Невинная жертва грядущих событий мирно лежала, не подозревая, какую трагическую роль предстоит сыграть ей во имя спасения Родины. Необходимости жертвовать Борисом Михайловичем тяжким грузом лежало на чувствительном сознаним Федора. Разумом он понимал, что поступком своим, возможно, спасает сотни или тысячи, а может, и миллионы, но сердцем Федор не мог смириться. Так он провел остаток текущего часа.

Время подходило. Палата была заперта. Свет выключен. Каждый лежал в своей койке. Вскоре послышалось легкое посапывание, плавно переходящее в храп. Из противоположного угла донеслось сигнальное постукивание Лавра Карповича.

«Пора!» — решил про себя Федор, мысленно попрощался со всем, что здесь оставлял, и встал с постели. Достал из-под матраца заранее приготовленную краску, измазал рубашку и лицо. Затем бесшумно прошел к выключателю, подал знак сообщнику и стал ждать.

Получив долгожданный сигнал, Лавр Карпович приступил к выполнению своей части плана. Он подкрался к койке Бориса Михайловича и начал аккуратно стягивать с него одеяло. Тот почувствовал неладное. Не успел злодей и наполовину снять одеяло, как жертва, что-то вяло бормоча сквозь сон, потянула одеяло обратно. Осознавая, что операция на грани срыва, Лавр Карпович рванул одеяло на себя, рысью побежал в самый дальний угол, спрятался за койкой Федора и громко прошипел:

— Свет!

Вмиг зажглись лампы, и свет полился с потолка на незащищенное тело жертвы. Борис Михайлович заорал, дергаясь и подпрыгивая на своей койке, будто только что выловленная рыба. От громкого крика и яркого света с кроватей попрыгали Наполеоны. Привстал со своей койки Евгений и стал наблюдать за происходящим. Борис Михайлович продолжал орать, еле успевая заглотнуть воздуха. Федор с обливающимся кровью сердцем стоял, держал руку на выключателе.

Когда наконец жалость почти переполнила Федора и он уже думал выключить свет, Борис Михайлович перестал орать, свалился со своей койки и быстро заполз под койку Лавра Карповича. Затишье, словно перед бурей, воцарилось в палате. Полными ужаса глазами смотрели Наполеоны. В углу скалил зубы Лавр Карпович. Евгений сидел, глядя в упор на растерянного Федора. То, что Борис Михайлович спрячется под кроватью, не входило в план побега.

Но вдруг, словно раненый зверь, опрокинув койку и неистово рыча, Борис Михайлович выпрыгнул на свет. В два прыжка он настиг своего обидчика. Федор не успел опомниться, как был сражен ударом ноги в живот. Свет потух. Федор пал. Но темнота и падение врага не успокоили обиженного. Сильными ударами ног и увесистыми ударами рук он чинил расправу. Действия снова шли по плану, как и было обещано, — Борис Михайлович стал буйным.

Снося удары, Федор забился в угол и терпеливо ждал помощи. Помощь не спешила. Понимая, что долго не протянет, Федор попытался защитить себя от ярости мстителя, но тщетно. Попытка была пресечена очередным ударом в голову.

Наконец за дверью послышались первые признаки спасения. Распахнулась дверь и, словно ОМОН, в комнату ворвались трое крупных мужчин в белых халатах и напали на Бориса Михайловича. В пылу сражения он успел нанести сокрушительный удар одному из нападавших, но вскоре сам повалился на пол. Когда нарушитель спокойствия был окончательно повержен и скручен, санитары включили свет и обнаружили в углу Федора. Поняв, что его заметили, Федор издал стон, похожий на предсмертный.

Пока двое держали Бориса Михайловича, третий, оклемавшись от сокрушительного удара, отправился за подмогой. Вскоре ушедший вернулся, приведя с собой молодого человека и двух девушек с каталкой.

Как и предсказывал Лавр Карпович, четверо мужчин поволокли в неизвестность Бориса Михайловича, а девушки помогли Федору погрузиться на каталку и повезли его в другую часть здания.

Федор продолжал стонать и пачкал каталку мазками крови разных оттенков. Одна из девушек отворила заветную дверь, и каталка с Живым двинулась дальше по больничным коридорам, круша на поворотах штукатурку больничных стен.

Навстречу процессии вышла женщина в белом халате.

— Раиса Захаровна, — закричала одна из девушек, — у нас происшествие. Раненный. Куда его?

— Давай ко мне пока, — повелительным тоном сказала женщина.

Федора завезли в кабинет. Он перестал стонать и разогнулся, чтоб осмотреться. Хорошей новостью стало наличие окна в кабинете, но за ним он ничего не смог разглядеть — было слишком темно за окном и светло в кабинете. Зато в помещении оказался весьма подходящий стул. Воодушевленный этим, Федор, не обращая внимания на раны и ушибы, приготовился к следующему этапу побега.

Женщины, видя, что ему лучше, попросили его снять окровавленную рубашку. Федор полным недоумения взглядом посмотрел на Раису Захаровну.

— Сними рубашку, — приказала она.

— Ага, — согласился Федор и свалился с каталки. В полуприседе он оббежал пытавшуюся настигнуть его Раису Захаровну и схватил запримеченный стул. Опытная Раиса Захаровна рванула в сторону Федора. Ясно помня недавнее избиение и чувствуя близость новой опасности, Федор отскочил и, словно Самсон, повергающий филистимлянских воинов лошадиным черепом, поверг Раису Захаровну, с разворота ударив ее стулом по ноге. После чего, атакующе замахнувшись деревянным орудием, пошел на испуганных девушек. Но через два шага опомнился и метнул стул в окно. Орудие успешно проделало в стекле изрядную дыру, но всё же меньшую, чем того требовали размеры Федора.

Не давая присутствующим опомниться, Федор подскочил к окну, схватил узкий осколок стекла, поднес к горлу и заорал на забившихся в угол девушек:

— Ключ давай!

Но девушки не спешили удовлетворить требование Федора. Он быстро понял, в чем дело, схватил еще один осколок и подбежал к поверженной Раисе Захаровне.

— Давай ключ!

Женщина вытащила из кармана связку ключей и протянула Федору.

— От кабинета ключ! — завопил Федор.

Тогда она вынула еще один ключ. Федор бросил его девушкам, чтобы они закрыли дверь. Удостоверившись, что дверь заперта, Федор потребовал ключ обратно. Получив его, он извинился перед пострадавшими и попросил всех посидеть тихо десять минут. Затем выбросил ключ в окно и сам побежал в том же направлении. Перед самым окном остановился, соображая, что дыра в стекле недостаточно велика, аккуратно открыл окно и, вылезая, сказал:

— Услышу кого-нибудь, вернусь! Мне терять нечего!

Оказавшись по другую сторону окна, Федор понял, что терять ему еще было что. Потерялся стул. Федор огляделся вокруг и увидел, как в метрах сорока кто-то приближается, освещая себе путь фонариком.

Не желая попасть под луч света, Федор устремился в кусты неподалеку. Там же нашелся и стул. Схватив его, Федор побежал куда глаза глядели. Метров через двадцать он различил милые взору очертания высокого забора, о котором рассказывал Лавр Карпович. Выжимая остатки сил из своего ослабевшего организма, Федор быстро добежал до ограды. Поставил стул, забрался на спинку, ухватился за край забора, подтянулся. И в этот момент увидел, как к нему быстро ползет светлое пятно. Резким рывком Федор возвысился над забором, но, не совладав с силами инерции, рухнул, правда, уже по ту сторону. Светлое пятно проползло дальше, не запятнав ни стул, ни Федора.

Федор лежал вне больничной территории, и нужно было вставать и бежать, согласно инструкциям Лавра Карповича. Но силы покинули Федора. Всё тело болело, ныло, а местами и кровоточило. Падение с забора отбило у беглеца бок и желание двигаться дальше.

В эту нелегкую для себя минуту, устремив взор в лес, Федор задался вопросом: почему он здесь? Но ответ не приходил. Федор вдруг понял, что всю жизнь он бежал куда-то, боролся с кем-то и изнывал от скуки при малейшей остановке. А сейчас он больше всего хотел остановиться. Лежать на сырой земле и думать о смысле своих действий. И показалось всё содеянное им бессмысленным, особенно побег. «Ловля ветра, ловля ветра», — крутилось у него в голове.

Впервые он отчетливо вспомнил свой последний вечер двадцать первого века. Вспомнил, как лежал в замерзшей луже и смотрел в прозрачный лед, захвативший пузырьки воздуха. Как вставал и как падал…

Вспомнил, как приютил его дворник Кирилл, считая Федора членом тайного общества. Наконец он вспомнил, что сейчас спасает другое тайное общество. И решил не сдаваться, не предавать свои вчерашние идеалы и бежать, пока живой. Усилием воли Федор отогнал прежние мысли и, собрав вернувшиеся к нему силы, поднялся с земли.

Проковыляв вдоль забора метров тридцать, Федор сориентировался на местности и, согласно плану, повернул в лес. Обнаружилось, что к нему вернулось не так много сил, и когда он добрался до ели, то едва смог забраться на нижние ветви. На них он устроил себе привал. Но вскоре продолжил путь наверх.

На верхних ветвях ели была сооружена лежанка, на нее Федор и лег. Увидел неподалеку привязанный к ветке пакет. Там Федор обнаружил сухари и банку. При лунном свете разобрал надпись на банке: «Спирт этиловый». Под ней было приписано мелко и криво: «питьевой». Оглядевшись, Федор нашел и второй пакет, где были брюки, майка, свитер и бутылочка минералки.

Устроившись поудобнее, Федор снял больничную рубаху и, используя ее как салфетку, обработал раны спиртом. Сделав из той же банки два больших жгучих глотка, съел пару сухарей, надел майку, свитер, брюки. И, желая передохнуть перед дальним путем, прилег на пару минут.

 

 

 

Глава 5

На безымянной высоте

 

А потом однажды вечером, когда Джонатан спокойно и одиноко парил в небе, которое он так любил, прилетели они.

Ричард Бах

 

 

— И что они все на нее лезут? — сквозь сон послышался Федору чей-то голос. — Прошлого тут же взяли, сидел пьяный в жопу.

— Пьяный? Где напиться-то успел? — спросил другой голос.

— На дереве и успел. Сидел и пил, песни орал.

— Еще и песни орал?

— Мы его так и нашли.

Голоса стихли. Несколько секунд Федор еще лежал в полудреме, но вскоре ото сна не осталось и следа. Он открыл глаза, уже светало. Федор вдруг осознал всю пугающую суть происходящего — его обнаружили.

— Что делать-то будем? Как вы прошлого беглеца с дерева снимали?

— А никак, — с усмешкой отвечал один из собеседников, — затаились вон там и стали ждать. Больной наорался и уснул. Проснулся, слез, мы его и скрутили. А как по-другому? — риторически спросил голос. — Его ж не снять с дерева-то. Оттуда самому рухнуть не проблема, а еще снимать кого-то, да еще пьяного.

— Что, может, тогда тоже засаду устроим? — резонно предложил второй голос.

— Нет. Не так всё просто. Кровь видишь на ветках? И штаны в крови. Сядем в засаду, а он еще помрет там. С прошлым-то всё ясно было, что сам спустится. Этот вон не шевелится даже.

Федор слегка приподнял голову и огляделся. Опасения насчет штанов подтвердились — их не было рядом. Вероятно, сдуло ветром.

— Может, залезть, посмотреть, как он там? — предложил голос.

— Сиди, не рыпайся. Успеешь еще за психами по деревьям полазить. Николай двадцать минут назад ушел. Начальство приведет, может, скорую куда-нибудь неподалеку подгонят. Пусть они и решают, что с ним делать. Сейчас ты залезешь, а он с дерева сиганет, расшибется. Потом нам таких вставят…

Федор аккуратно перевернулся на живот, стараясь не привлечь к себе внимания. Сквозь ветки он увидел внизу двух крепких мужчин, в одном из которых, несмотря на ограниченный обзор, узнал своего недавнего спасителя. Вспомнив, с какой скоростью и хладнокровием был повержен разбушевавшийся Борис Михайлович, Живой понял, что вступать в открытый бой не только бесполезно, но и губительно.

Трезво оценив сложившуюся ситуацию, Федор мужественно признался себе в том, что побег не удался, фортуна оказалась на стороне блюстителей больничного порядка. Но он решил не сдаваться на милость победителя и удерживать взятую им высоту до конца.

Не боясь уже, что его заметят, Федор встал и оторвал доску от лежанки, надеясь отбиваться ею в случае штурма ели.

Шум привлек внимание людей, стоящих внизу.

— Поднимайтесь! — крикнул Федор.

Один из мужчин сделал шаг в сторону ствола, но другой, более опытный, остановил его, чувствуя подвох.

— Спускайся! — крикнул он в ответ.

— Не могу!

Мужчины, видя, что Федор вооружен, подниматься, все-таки не стали.

Тогда Федор сел, свесив ноги с лежанки, достал банку спирта и сделал большой глоток. Затем он оглядел горизонты и увидел приближающуюся группу людей. Федор сделал еще один глоток и запел:

— «Наверх, вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает. Врагу не сдается наш гордый “Варяг”, пощады никто не желает!..»

Пришедшие с интересом наблюдали за сидящим в кроне дерева певцом. Подогреваемый спиртом и зрительским вниманием, Федор продолжал свой внеплановый концерт. Когда число зрителей под елью перевалило за десять и по срочному вызову пришел доктор, Федор отломал сухую ветку и привязал к ней больничную рубашку. Пятна крови, оставшиеся после побоев и промывания ран, слегка покоричневели, но подаренная Лавром Карповичем краска была красна, как и прежде. По замыслу это должно было символизировать красное знамя.

Размахивая своим символом, Федор запел с новой силой:

— «Вслепую пушка лупит. Наотмашь шашка рубит. И ворон большекрылый над битвою кружит. А пуля знает точно, кого она не любит, кого она не любит — в земле сырой лежит…»

— И как давно это? — спросил доктор у сторожащих Федора мужчин.

— Почти два часа.

— Что-нибудь требовал, просил?

— Отломал доску с гвоздями и просил подняться. Больше ничего.

— Вот как? — полным спокойствия голосом выразил свое удивление доктор.

А Федор продолжал:

— «Не будет он напрасным, наш подвиг благородный, и время золотое наступит всё равно».

Вскоре революционный пыл поутих, и в репертуаре Федора стали появляться более лиричные композиции:

— «Кругом — тайга, а бурые медведи осатанели. Стало быть, весна! Лишь черный ворон надо мною веет, глоток воды, как стакан вина», — пел Федор, когда увидел приближающегося Заленского с тремя мужчинами в штатском.

Вскоре появился и Иван Сергеевич. Он подозвал к себе Заленского, людей, с которыми тот пришел, и доктора. Глядя на них, Федор понял, что против него что-то затевают.

— Смутный! И ты здесь! — крикнул Федор вниз. — Ты меня, Иван Сергеевич, извини! Я тебя подставил! Операцию провалил! — Федор собирался еще раз хлебнуть спирта, но, чувствуя, что полковник непременно сам начнет говорить, воспользовавшись паузой, отставил банку. — Мне жаль, что так вышло! К сожалению, вы не единственная жертва моего побега! Извинитесь от меня перед Борисом Михайловичем и не будьте к нему строги! Еще перед Раисой Захаровной извинитесь! Да, и передайте Лавру Карповичу, что я случайно был обнаружен! Передайте Евгению, что он во всем был прав!..

— Спускайтесь, Федор! — перебил его Иван Сергеевич. — Еще всё можно исправить!

— Вы не ведаете, что творите! Но в этом не ваша вина! «Партизаны» — последняя надежда нашей страны! Если вы им помешаете, то беда неизбежна!

— Если вы не хотите нам помогать, это ваше право. Спускайтесь, Федор!

Но Федор уже не внимал словам Смутного. В голове его появилась новая идея.

— Я знаю, как мне искупить свою вину! Я дам вам пару советов! Если Советы всё же развалятся и будет приватизация, то не отдавайте свои ваучеры в МММ, «Довгань», или как там будут называться эти пирамиды, обещающие золотые горы! Купите на них акции какой-нибудь нефтяной компании! Следующие пятнадцать лет, точно, нефтью будет жить страна! Вывозите своих родных из южных и прибалтийских республик, пока есть время, и сами не вздумайте туда переезжать! Там будет опасно жить! Будет страшная инфляция! Берите деньги в долг и покупайте землю, квартиры! Деньги будут дешеветь в десятки раз!

Федор продолжал осыпать публику полезными советами, но слушатели скоро утратили к ним интерес. Иван Сергеевич снова собрал совет из доктора, Заленского и трех мужчин в штатском.

— Не расстраивайтесь, — кричал Федор Смутному, — если из-за меня вас попрут из Комитета! Вы еще сможете рекламировать средства для бритья! Или стать членом криминальной структуры! Если не противно! Если совесть позволит! А если не позволит? То мне нечего вам посоветовать! Мужайтесь, Смутный! Вам будет тяжело, если вы честный человек! — Федор заметил, как Заленский показал на него пальцем, что-то по-деловому объясняя. — А вы, Заленский, честный человек?! Паспорт-то мой украл! Нехорошо! Да хрен с ним! Оставь на память! Когда такой же получишь, сравни! Вспомнишь тогда мои слова!

Федора снова потянуло к банке со спиртом. Напитка оставалось еще глотков на пять. Но, чувствуя близость штурма, Федор решил сделать только один, не желая быть легкой добычей. Затем встал, держа в руках самодельный флаг.

— И вот что я скажу вам напоследок! Когда вы своими глазами увидите всё, что я вам сказал, не скорбите о том, что не поверили мне раньше, я и сам бы, наверное, себе не верил! Но если всё будет так, то вспомните мои последние слова: смерти нет! Каждый получает, что пожелал! Будьте честны и не желайте многого!

— Нельзя больше медлить, — неестественно спокойно сказал доктор Ивану Сергеевичу. — Он прощается с нами, прыгать будет.

Смутный посмотрел на Федора и сделал знак трем мужчинам в штатском. Надев каски и вооружившись спецоборудованием, они стали быстро взбираться на дерево.

Федор стоял на коленях, закрыв глаза, когда услышал, что кто-то быстро карабкается по дереву. Вскочив, он схватил банку с недопитым спиртом и с криком: «Бой пьянству!» — метнул ее вниз. Банка попала в плечо одного из влезавших.

Второго древолаза Федор решил поразить, метнув в него флаг. Но атакуемый увернулся, и флаг пролетел мимо. Федор взялся было за доску, надеясь в рукопашной схватке отразить штурм ели. Но его перехитрили. Пока один отвлекал Федора, второй залез с другой стороны и похитил его главное оружие. Тогда Федор вспомнил о стеклянной бутылке минералки, висевшей в пакете. Он потянулся за пакетом, но почувствовал, как его ухватили за ногу. Живой потерял равновесие и, тщетно цепляясь за ветки, стремительно полетел вниз.

Через долю секунды что-то яркое сверкнуло перед глазами… Удар по спине… И Федор остался лежать у подножия старого могучего дерева…

 

 

 

Эпилог

 

Может быть, мы опередили моду…

Ричард Бах

 

Под нещадно палящим солнцем, средь Уральских гор шел состав из десятка вагонов. Вагоны были полны утомленных солнцем и бездельем пассажиров. Поезд ехал давно. Люди не могли больше есть и разгадывать кроссворды, поэтому часть пассажиров, не щадя здоровье, пьянствовала, остальные довольствовались трезвым общением.

В одном из купе на плацкартных местах ехала семья молодых инженеров с сыном и мужчина-врач лет тридцати пяти. Небольшого роста, с худым лицом, он глядел живыми, слегка печальными глазами на своих попутчиков.

— Я сам не верю в предопределенность всех событий, — говорил он, — в судьбу, если хотите. Думаю, что есть в мире непредсказуемые элементы, обладающие возможностью действовать в определенных рамках самостоятельно, то есть способные быть первопричиной некоего действия. Таковым элементом, если можно так выразиться, я считаю душу человеческую. — Говорящий остановился на несколько секунд, давая слушателям осмыслить сказанное. — Но не будем уходить далеко. Существуют, я полагаю, такие процессы, на которые элементы случайности не могут оказать существенного влияния. Эти процессы должны полностью задаваться обстоятельствами настоящего времени. То есть возможно предсказать ту часть будущего, которая состоит из этих процессов. Понимаете?

Пара молодых инженеров утвердительно кивнула головой.

— Я пытаюсь доказать, что человек обладает такой способностью. Обладают и некоторые другие животные. Возможно, человеку, обладающему разумом и способностью понятийно мыслить, свойственно пренебрегать этим умением, особенно на протяжении последних веков. И оно, не развиваемое, постепенно атрофируется. Всем известны такие явления, как вещие сны. В момент, когда сознание частично отключается, человек отчетливо видит будущее. Ведь неспроста же столько народных сказок и поверий о людях, предсказывающих будущее. Столь многочисленные упоминания должны иметь под собой какую-то основу.

Видя, что молодой инженер хочет что-то сказать, врач сразу же уточнил:

— Безусловно, множество шарлатанов кормятся на этих сказках. Но я сам встречал людей, предсказывавших события прошедшего десятилетия. Как я уже говорил, мне не один год пришлось работать с душевнобольными. И вот к какому выводу я пришел, анализируя многолетние наблюдения: когда сознание людей ослабляется, становятся более выраженными способности предсказывать будущее, и наоборот. Поэтому способных предсказателей так часто принимают за душевнобольных. Возможно, вы и сами, Мария, вспомните это странное ощущение, которое обычно называют предчувствием.

Мария покачала головой, чем вызвала легкое негодование мужа.

— И много среди психов ясновидящих? — поинтересовался муж.

— В той или иной мере почти все. Не надо забывать также, что и предчувствия, как и логические выводы, могут быть порой ошибочны. Но однажды я имел удачу встретиться с очень необычным человеком. Он предсказал всё вплоть до 2006 года. И до сегодняшнего дня всё так и было.

— И что же нас ждет в ближайшем будущем? — спросил инженер, скептически улыбнувшись.

— Мало хорошего. К примеру, скоро рухнут пирамиды, такие как МММ, и масса людей останется ни с чем.

— Я так и думала! — огорченно воскликнула Мария.

— Это с чего ж они рухнут? — запротестовал Дмитрий, муж Марии.

Врач хотел было сказать о спаде производства и рыночных отношениях, но, предчувствуя возможность затяжных разбирательств, не стал этого делать.

— А где сейчас этот человек? — вернулась к теме Мария.

— Он погиб вскоре после нашего знакомства.

Попутчики помолчали с минуту.

— Я как раз разыскиваю своего одноклассника. Он больше общался с этим удивительным человеком. Надеюсь и я узнать побольше.

— Вы катаетесь по одноклассникам, а вам еще за это деньги платят? — спросил Дмитрий с пренебрежением.

Врач спокойно посмотрел на инженера.

— Нет, я за свой счет, на собственном энтузиазме.

— Да, мы вот тоже на энтузиазме живем и работаем. — Дмитрий резко встал. — Пойду за чаем схожу. — И ушел.

— Вы не сердитесь на него, Василий Васильевич, — обратилась к собеседнику Мария. — Он сегодня не в духе что-то, а мне правда очень интересно.

— Я не сержусь, спасибо.

— Друг ваш, значит, в Ши* живет? Вы раньше не бывали?

— В Ши*-то? Нет, первый раз.

Затем Василий Васильевич прослушал рассказ о достопримечательностях и истории Ши*. А когда назвал адрес, по которому собирался искать одноклассника, получил самое подробное описание нужного дома и способов добраться до него с вокзала.

Оставшиеся часы дороги Василий Васильевич провел за чаем и беседами о трудной жизни инженеров. Наконец настала долгожданная трехминутная остановка, на которой попутчики вышли из поезда и распрощались.

Над головой по-прежнему светило не знающее пощады солнце. Василий Васильевич шел по асфальтированной дороге. По левую руку было поле, утыканное деревянными столбами ЛЭП, по правую — городок. Ши* маленькой каменно-деревянной проплешиной лежал на теле старого хребта, поросшего тайгой. И эта проплешина постепенно зарастала. Зеленая природа возвращалась на отвоеванные у нее полвека назад территории. Из разбитой дороги вылезали зеленые стебельки. На крышах зданий приживались березки.

Вскоре в поле зрения Василия Васильевича появился брошенный лесообрабатывающий завод, а в двухстах метрах от него и дом, к которому он шел.

Дом был кирпичный, пятиэтажный. Василий Васильевич зашел в первый подъезд и наткнулся глазами на огромную настенную надпись: «Долой комуняков!». Василий Васильевич поднялся на третий этаж. Двенадцатая квартира пряталась за черной, с мягкой обивкой дверью. Справа от двери была кнопка звонка. Василий Васильевич нажал на нее несколько раз, но безрезультатно. Стучать оказалось тоже бесполезно — мягкая обивка глушила звук. Василий Васильевич собрался уже бить кулаком в стену, как понял, что дверь не заперта. Он осторожно открыл ее, вошел в квартиру и сказал:

— Добрый день! Есть кто дома?

— Есть, — донеслось из находящегося рядом со входом туалета.

Затем под шум падающей воды открылась дверь, и к незваному гостю вышел высокий человек, широко и приветливо улыбаясь.

— Добрый, — и человек проследовал в ванну.

— Я ищу Евгения Андреевича, — объяснил Василий Васильевич, когда мужчина вышел из ванны.

Мужчина глубоко вздохнул.

— Сожалею, но он умер.

— Умер? — Василий Васильевич выронил из рук чемодан.

— Да. Умер. Сожалею.

Видя растерянность и дорожный чемодан гостя, мужчина пригласил его в комнату.

— Может, я чем смогу помочь? Вы по какому поводу?

— Мы учились вместе, — начал Василий Васильевич, снимая обувь, — повидаться хотел. И дело у меня к нему было.

Мужчина предложил выпить чаю и проследовал на кухню.

— Какое дело?

— А вы хорошо знали Евгения? — спросил в ответ гость.

— Хотелось бы так считать.

— А знаете что-нибудь про Федора Живого? Это наш общий знакомый. Я тогда практику проходил в лечебнице, а они вместе лежали…

Мужчина улыбнулся, кивнул головой, затем налил чай и представился:

— Глеб Степанович, или просто Глеб, — и протянул руку.

— Василий.

— Да, я знаю эту историю. У него тогда провалы были в памяти?

— Алфавит забыл. А потом его перевели куда-то. Слышал я, потом он по стране мотался…

— Да… КГБ его замело, — пояснил Глеб. — По дуркам несколько лет мытарили. Потом выпустили. Потом снова в розыск объявили. Он автостопом по стране поехал. Тогда я с ним и познакомился…

Несколько минут оба молча пили чай.

— Это был удивительный человек, — с грустью сказал Глеб. — А что за дело-то, вы так и не сказали.

— Я пишу работу о людях, способных предсказывать будущее. Я много встречал таких, но предсказания Живого просто поражают. Евгений общался с ним, я надеялся на его помощь.

— Я думаю, что смогу вам помочь. Тем более если вы были Жене другом. Он писал заметки, рассказы. Я дам вам почитать, возможно, вы найдете то, что вас интересует.

Глеб сходил и принес папку с рукописями. Василий открыл ее и прочел на первой странице:

— «Всякая мысль есть мысль. Всякая вера есть вера. Кто не ощущает свою мысль мыслью, а веру верой, с тем бесполезно разговаривать о сути вещей».

Василий закрыл папку и с грустью посмотрел в окно. Там, освещаемый солнцем, стоял пустой завод.

— Не хотите прогуляться? — спросил Глеб. — Я как раз собирался перед вашим приходом.

— Прогуляться? Куда?

— На завод. Я люблю это место. Может, и вам понравится.

Василий сидел молча, глядя на Глеба.

— Вы куда-то торопитесь? Если вам негде переночевать, оставайтесь здесь.

— А я могу взять у вас рукописи?

— К сожалению, нет. Моя сестра, вдова Жени, хочет издать их, через полгода где-нибудь. Мы с сестрой живем вдвоем. Поживите у нас, почитайте, я думаю, что она не будет против.

— Спасибо вам, но мне как-то неудобно.

— Бросьте вы это. И пойдемте прогуляемся, Василий.

Цеха, что не так давно были полны людьми, шумом и делом, теперь покоились в тишине. Свет из разбитых пыльных окон еле освещал помещение. Плакаты, призраками ушедших трудовых будней, висели на стенах.

— Знаете, Василий, в который раз я здесь… Я хорошо помню, когда завод еще работал. Теперь всё не так. Сейчас я прихожу сюда с каким-то странным удовольствием. Когда сухой осенью идешь по аллее, усаженной кленами, и пинаешь огромные цветные листья, а другие продолжают падать тебе на голову, то вот так остановишься, посмотришь на всю эту картинку, и ничего больше тебе не надо. Так бы и стоял хоть вечность. И удовольствие, и печаль. Здесь я чувствую нечто подобное, понимаете? Вы чувствуете это? Эту красоту? Не могу понять почему, но есть что-то в этих заброшенных зданиях.

— Да, что-то есть.

— Женя любил говорить, что не стоит никогда бояться завтрашних дней, какими бы ужасными они ни казались. В любом месте и времени есть своя красота. И тот, кто научился чувствовать красоту, он везде ее найдет. Кому-то восхищаться величием огромных пирамид, кому-то — руинами разрушенных городов…

— …А кому-то тишиной заброшенных заводов.