УРАГАН

* * *

Словно струны натянуты нервы,

Пульс частит, и в душе маята,

Шаг по-старчески робко неверный,

Под ногами не твердь — пустота.

Значит, что-то неладно в сознанье,

Впрочем, это бывало не раз.

Но теперь без душевных терзаний

Не прожить мне, пожалуй, и час.

Всё копаюсь в себе и неправду

В этом мире зачем-то ищу.

Ведь подобно слепому снаряду

По незримой мишени спешу.

Поистратив последние силы,

Всё былое смотаю в клубок.

Тяжек он, словно плиты могилы,

Словно в тюрьмах пожизненный срок.

Знаю, кто-то не будет в восторге

От прочитанных строчек, и пусть.

Жизнь идет по тернистой дороге

Что там дальше — гадать не берусь.

 

 

* * *

Над крышами усталого села,

Над речкой, над гусиным бродом

Встает заря, багрова, тяжела,

Грозя назавтра непогодой.

И разве можно чем-то удивить

И напугать — привыкли люди

Ходить с оглядкою, с оглядкой жить

И говорить: да будь что будет.

И если завтра снова град и дождь,

Пройдя безжалостно по полю,

Согнут, закрутят, втопчут в землю рожь,

Ей будет не подняться боле.

И если речка в низких берегах

Поднимется, мостки срывая,

Не станут ли селяне на плотах

Сидеть, себя и скарб спасая.

И хочется, чтоб больше не сбылось

В природе злое предсказанье,

А впрочем, так уж повелось:

Не думать о плохом заране.

 

 

УРАГАН

 

Ударил гром из поднебесья.

И следом страшный ураган

По избам, роще и лугам

Пронесся, словно стая бесья.

Стога развеял по заречью,

Свалил на землю старый дуб,

Снял крышу с дома, сдвинул сруб,

Но спасовал пред старой печью.

Она стоит, как век стояла,

Храня в себе тепло и свет.

Спасала от житейских бед

И в лютый холод согревала.

Хозяин вновь топор наточит,

Загонит крышу под конек,

Хозяйка вздует огонек,

И печь привычно захлопочет.

Гроза всё тише, дождь на стену —

Смывает землю с потолка,

И мимо бурная река

Несется в белых хлопьях пены.

 

 

Мать

 

Гроза прошла и смолкла вдалеке.

Блестят последние дождинки.

Стою у тихой речки на песке

И мою грязные ботинки.

В пути устал, но счастлив оттого,

Что мать седая у порога,

Узнав в прохожем сына своего,

Обнимет и посмотрит строго.

И виновато в отчий дом войду,

Подарки поднесу старушке.

— Зачем?— мне скажет, выставит еду,

Нальет в стаканы медовушки.

И станет мне покойно и тепло

Под добрым материнским взглядом.

Легонько ветка постучит в стекло —

Я выйду повидаться с садом.

Он постарел и тоже одинок,

Но всё же рад нежданной встрече.

Жалея мать и сад, я дам зарок

За здравие поставить свечи.

А что еще могу, когда меня

Судьба свела с родных ступеней.

И с той поры не проходило дня,

Чтоб я не думал о деревне.

О матери, которая одна

Живет среди забытых весей,

Часами не отходит от окна,

Всё ждет из города известий.

 

 

* * *

Созревшие плоды усталый сад

Роняет обреченно наземь.

Им не лежать в хрустальной вазе,

Не источать осенний аромат.

Плоды укроет теплая листва

И сбережет от зимней стужи.

Весенним днем ростки наружу

Потянутся, проклюнувшись едва.

Старик-садовник скосит сорняки

И с ними робкие побеги,

Свезет к оврагу на телеге

И сбросит мусор с кручи в тальники.

 

 

Бедолага

 

Метель утихла, но поземка

Еще лизала долго снег.

И заблудившийся в потемках

Искал дорогу человек.

Он брел, шатаясь, по сугробам

И вскоре, выбившись из сил,

Закрыв лицо промерзшей робой,

Безмолвно помощи просил.

Она обычно не спешила —

И что ей до чужих сердец,

Тем боле жизнь определила

Им скорый нищенский конец.

Уснул спокойно бедолага,

Впервые обретя тепло.

А в сотне метров за оврагом

Всё бились ветки о стекло.

 

 

Кошмар

 

Заря догорает осенним пожаром,

Сгущается сизый туман на лугу.

А месяц, что рыцарь, сверкая забралом,

Встречает с востока ползущую мглу.

Она, что змея, и черна, и трехзева,

Глотает меня, превращая в ничто.

И я, задыхаясь в объятиях чрева,

На помощь зову, но не слышит никто.

Никто не услышит: ни в поле бредущий

В тяжелой упряжке исхлестанный конь,

Ни мутный ручей, из-под кручи бегущий,

Ни люди, глухую надевшие бронь.

В холодном поту просыпаюсь от страха,

Срывая остатки кошмарного сна,

И слышу: какая-то ранняя птаха

Поет, словно осень сменяет весна.

 

 

Осенняя грусть

 

Поле отшумело спелым злаком,

Мокнет сеть проселочных дорог.

Первый лист осенним желтым знаком

Лег, сорвавшись с ветки, на порог.

Распростившись с летом уходящим,

Тихо в осень открываю дверь.

Не огнем, а угольем чадящим

Будут дни наполнены теперь.

Пусть полжизни пройдено напрасно,

Боль терзает сердце, но зато

В памяти, рассудку не подвластной,

Вспыхнет юность зорькой золотой.

 

 

* * *

Часы уверенно и точно

Считают времени шаги.

Я в нем живу, с ним связан прочно,

С ним повторяю все круги.

В них спрессовались воедино

Паденья, взлеты, явь и сон.

И этот груз, взвалив на спину,

Несу под карканье ворон.

И пусть в туманном межсезонье

Дорога видится едва,

Но в робком птичьем перезвоне

Уже начало торжества.

И в суматохе зим и весен

Живет особенность одна:

Чем реже тучи — ярче просинь,

И даль отчетливей видна.

 

 

 

Бабушка Ксения Петровна и бабы

 

Ворон зловеще трижды прокаркал:

Конный почтарь похоронку вручил.

Бабушкин сын, а мой дядя, за Краков

Голову в Польше навеки сложил.

«Лихо мне, лихо», — стонала родная,

Пряди седые, запутав, рвала,

Билась о стену, судьбу проклиная,

Слезы на карточку сына лила.

Бабы сбежались, с порога завыли,

Слезно молили: «Петровна, окстись!

Может, сынка-то твово не убили,

Может, ишшо изворотится жись».

Знали они: изворот невозможен —

Сами изведали горечь войны.

Каждый их день был на плаху положен

Вместе с израненной долей страны.

Хлеб с лебедой да работа мужичья,

Страх за еще не погибших солдат

Стали в тылу испытаньем величья

Более тысячи суток подряд.

Залпы победные в майское небо

Грянули, почести павшим воздав.

Пахоту бросив, на бревнах под вербой

Плакали бабы, друг друга обняв.