Скажу тебе: средь выродков земных

В особенности три породы гадки —

Безмозглый шах, скупой богач,

Ученый муж, на деньги падкий.

Алишер Навои

В том году, как я помню, холода наступили неожиданно. Почти до конца осени мы, то есть жители славного города Сабитабада[1], расхаживали в довольно легких для этого времени года одеяниях. Но в один день, несмотря на щедрые и уверенные посулы многоликих телепредсказательниц, что сия благоприятная погода продержится еще как минимум неделю, налетевший с Аззиятского[2] моря ураганной силы пронизывающий ветер и беспрерывный ливень заставили нас, доверчивых жителей Сабитабада, спешно менять легкие пиджачки и курточки на тяжелые пальто и дубленки, не забыв о теплых головных уборах, и вооружаться зонтами.

Но погода погодой, а в жизни существовали куда более важные и насущные проблемы, чем какие-то там северные ветра, дожди, громы и молнии. Поздней осенью наш достопочтенный генерал-губернатор, да благословит его Аллах и не обделит своей милостью в день Страшного суда, велел созвать в нашем городе Всепланетный форум по разрешению экологических вопросов Аззиятского моря, состояние которого в последние годы оставляло желать лучшего. Непонятно было одно — где мы разместим такую ораву и чем будем кормить? Но, как правило, при таких сборищах подобные вопросы разрешались как-то сами собой. Гости уезжали сытые и довольные, вознося до небес гостеприимство местных жителей и гуманизм чиновников, принимая их «показательные» выступления в интернатах, детских домах и богадельнях за чистую монету. Короче говоря, приготовления шли в лихорадочном темпе, и все министры, председатели различных комитетов, департаментов и комиссий, а также «народные» депутаты работали в поте лица не покладая рук.

Наконец наступил долгожданный день. В наш город со всех концов света повалил народ — кого тут только не было… Политики, инженеры, нефтяники, экологи, сейсмологи, поэты, врачи, писатели, педагоги, журналисты… К их приезду весь город был вылизан — улицы и тротуары выметены и вычищены, от надраенных до блеска магазинных витрин рябило в глазах. Несмотря на время года все фонтаны исправно работали, разбрасывая в разные стороны струи воды и переливаясь иллюминацией. Повсюду были вывешены разноцветные флаги и плакаты с трескучими лозунгами. В большом количестве посажены деревья и разбиты клумбы. Всё это в совокупности демонстрировало четкую и целеустремленную работу нашего горячо любимого фармандара[3], маленького и юркого человечка, беззаветно преданного достопочтенному генерал-губернатору, да ниспошлет Аллах ему долгих лет жизни.

На сие мероприятие был приглашен и ваш покорный слуга — в качестве внештатного корреспондента одной из многочисленных газет, название которой вам ничего не скажет. Совсем ничего.

В чем заключается профессия журналиста? Чтобы своевременно, точно, честно и без искажений, к тому же с должным своеобразием, своего рода визитной карточкой, довести до внимания читателя информацию о произошедшем событии. И кроме того, чем лучше ты пишешь, тем больше тебе платят. Конкуренция, читательский спрос, тираж… Этих слов я достаточно наслушался в редакции. Сегодняшний форум давал мне возможность отличиться и стать полноправным членом журналистской семьи — я буду наконец-то зачислен в штат. Прошу простить, если кому-то не по вкусу мой гонор, — я молод, поэтому честолюбив.

Форум проходил под сводами дворца «Гонаг Габул»[4] в самом сердце родного Сабитабада. Я расположился подальше от трибуны и президиума и, устроив на коленях диктофон, органайзер и небольшой блокнот, обнаружил, что оказался по соседству с коллегой Джавад-ханом, работавшим, как и я, вне штата в газете, название которой вам тоже ни о чем не скажет. Я тепло ответил на его приветствие, поинтересовался здоровьем жены и детей. Сам я семейными узами не был обременен и частенько возносил за это хвалу Аллаху — порой денег в кармане было столько, что не хватало даже на хлеб.

Джавад-хан не стремился, как я, попасть в штат газеты, на которую работал. Будучи высокообразованным человеком, имея ученую степень, он преподавал в двух университетах и публиковал небольшие статьи. Но даже этих денег ему едва хватало, чтобы прокормить себя, жену (кстати, она тоже имела ученую степень и никак не могла устроиться на работу) и трех взрослых детей — двух дочерей и сына. Одну из дочерей, с превеликим трудом собрав приданное, в прошлом году он выдал замуж за человека вполне самостоятельного и живущего за границей. Зато сын Джавад-хана вот уже два месяца отбывал воинскую повинность в отдаленном районе.

— Джавад-хан, как дела у Абдулкадера? — придвинувшись, негромко спросил я. По правую руку от меня с важным видом сидел некий господин, судя по «упаковке», чиновник. Одни его носки и галстук стоили моего полугодового жалованья, и я не хотел, чтобы какой-то бюрократ подслушивал наш разговор. — Ты в прошлый раз говорил, что его переводят на новое место.

— Да, дорогой Араз-хан, верно, — озабоченно закивал Джавад-хан, тяжко вздыхая. — Не знаю даже, куда мы катимся. В мое время такого не было. За два месяца службы — второй перевод. Еще даже присягу не принимали, не говоря о выдаче обмундирования. Так и ходит в тех лохмотьях, в которых мы с матерью провожали его до сборного пункта. Последний раз, когда ехал к нему в Итулашму[5], как увидел его, чуть не заплакал. Весь исхудал, щеки ввалились, уши торчат. А сейчас их переводят в Наджесчалу[6]. Тамошний командир части, да предаст Аллах огню его душу, строит себе хоромы чуть ли не в десять этажей, и ему понадобилась дополнительная рабочая сила…

Я участливо кивал, слушая Джавад-хана. Моя армейская служба прошла довольно гладко. После окончания института на офицерских сборах я получил звание лейтенанта и полгода «прокантовался» службистом в Военном ведомстве, в Отделе расчетов и тактического планирования. Эта сугубо конторская работа с неплохим окладом досталась мне благодаря тому, что буквально за месяц до выпуска и призыва на сборы один из моих многочисленных родственников получил генеральский чин и возглавил вышеуказанный отдел. После полугодичной службы я мог остаться там и дальше в ожидании всевозможных благ: званий, чинов, служебных перспектив, карьерного роста, повышенной зарплаты, но, несмотря на неудовольствие моего родственника, я снял мундир и повесил его подальше в шкаф. Не по мне вся эта военщина, лязг оружия, чины и звания, беспрекословное подчинение и строгая обязанность отдавать честь тому, кого считаешь ниже собаки… А мой родственник, насколько я слышал, пошел в гору. Из рук самого генерал-губернатора получил очередную генеральскую звезду и должность начальника Воздушных и Космических войск. В его обязанности также входило лично контролировать по радару движение авиалайнера генерал-губернатора, когда тот куда-то улетел или откуда-то прилетал. Ничего не скажешь, ответственная работа, да благословит его Аллах…

— Его превосходительство господин генерал-губернатор!

Все вскочили со своих мест, и, если бы среди нас находился покойник, я нисколько не удивился бы, вскочи он вместе с нами. Раздались оглушительные аплодисменты. Я поправил сбившийся на сторону светло-серый галстук в тонкую черную полоску, присланный двоюродным братом из Исфахана, и тоже захлопал в ладоши.

Шквал рукоплесканий нарастал. Я наклонился к соседу-чиновнику, который так усердно аплодировал, что аж покраснел от натуги.

— Уважаемый, полегче. Вы разобьете ладони в кровь.

Чиновник изумленно воззрился на меня. Но я уже повернулся к Джавад-хану.

— Какого черта они тянут? Словно какое-то марэке[7]. В первый раз, что ли?

— Типичный подхалимаж. Мы в этом преуспели, — с ничего не выражающим лицом произнес Джавад-хан. — Но он того не стоит, поверь мне…

Генерал-губернатор с улыбкой занял почетное место в президиуме, но садиться не спешил, продолжая упиваться произведенным эффектом. По-моему, громче и усерднее всех аплодировал фармандар, пытаясь «перекрыть» других. Он с благоговением глядел на генерал-губернатора и, казалось, готов был упасть ему в ноги.

Я перестал хлопать и сел на свое место, понимая, что это вызовет неодобрение большинства. Возможно, какой-нибудь ловкач даже успеет меня сфотографировать. Затем фотография ляжет на стол генерал-губернатора. Вот, мол, так и так, ваше превосходительство, выказывают неуважение к вашей персоне. Надо бы принять меры. А какие меры? Или повесткой вызовут, или в наручниках доставят в Особую службу, где начнется канитель. И поди объясняй им, что в то утро, принимая душ, поскользнулся в ванне и ушиб поясницу, поэтому не смог дождаться, когда генерал-губернатор устанет от оваций и наконец-то усядется на свое место.

Аплодисменты стихли, и началась вступительная речь генерал-губернатора. Дежурные слова приветствия, произнесенные осипшим, каркающим голосом, абсолютно меня не тронули — я слышал их раз сто, если не больше. По привычке я оставил диктофон включенным, но ручка замерла над чистым листом блокнота. Время от времени в паузах гремели аплодисменты. После второй или третьей паузы, прерывавших речь чересчур часто, я перестал аплодировать, что вызвало немой протест у моего соседа-чиновника — он сделал вид, что меня просто не существует.

Кое-как, кряхтя и покашливая, генерал-губернатор завершил свою «пламенную» речь, в которой клялся в вечной любви и преданности Аззиятскому морю, омывающему наш Сабитабад и дарящему ему желанную прохладу в летний зной. Расстегнув пуговицу на пиджаке, он степенно уселся на услужливо подставленный стул. Уж чем-чем, а военной выправкой наш достопочтенный генерал-губернатор обладал безупречной.

— Я выйду на минутку, — шепнул мне Джавад-хан, складывая бумаги на коленях. — Мне нужно принять лекарство от сердца, а пузырек остался в кармане пальто…

— А пальто ты сдал в гардероб, — понимающе улыбнулся я, похлопав его по руке. — Иди, дорогой Джавад-хан, и не спеши. Всё равно ничего интересного не будет.

Согнувшись в три погибели, чтобы его не заметили из президиума, Джавад-хан стал пробираться к выходу из зала. Я заерзал в кресле, пытаясь поудобнее устроить свою больную поясницу, и, мысленно позавидовав Джавад-хану, который хоть на несколько минут избавлен от всей этой ахинеи, уныло уставился на трибуну.

После генерал-губернатора выступал фармандар. Прежде чем начать, он около минуты смотрел на своего начальника влюбленными глазами. Затем, вскарабкавшись на трибуну, потянулся к микрофону, отчаянно сгибая его вниз. Что поделать, Аллах не дал ему роста…

О чем была речь фармандара, я уже точно не помню. Одно лишь могу сказать, что к многострадальному Аззиятскому морю она не имела ровным счетом никакого отношения. Со страстью муллы, вещающего об убийстве святых имамов в Кербеле[8] и заставляющего навзрыд плакать шиитов, он говорил о безупречных и неповторимых качествах нашего генерал-губернатора.

— Острый ум, железная воля, высокая нравственность, блестящие аналитические способности, несравненное ораторское искусство, дальновидная политика, ежеминутная чуткая забота о своих соотечественниках…

Я чувствовал, что веки мои наливаются свинцом, в висках стучит. Такое обычно бывает со мной, когда я проваливаюсь в сон.

— Непоколебимая решительность, задатки полководца, умелый тактик…

Всё остальное я уже слышал во сне. Я спал и…

…и катился вниз по крутой горе, больно ударяясь о каменные выступы и разрывая в клочья одежду. Мой парадный темно-серый костюм, который я надевал в исключительных случаях, тщательно отутюженная белая рубашка, присланный Садек-ханом из Исфахана галстук, итальянские туфли из натуральной кожи — всё это превратилось в жалкие лохмотья, и я остался голым.

Всё еще продолжая катиться вниз, в никуда, разбивая в кровь лицо и тело, я заметил подлетевшего ко мне ангела с грязно-серыми крыльями и лицом соседа-чиновника. Вместо нимба на голове у него была клетчатая кепка, а вместо арфы — пухлая папка. Он высокомерно взглянул на меня и хмыкнул:

— Так тебе и надо, сосунок. С властью шутки плохи! Вздумал над нашим достопочтенным генерал-губернатором издеваться?! Ну и как тебе сейчас твое положение, а?

— Ужасно, ага[9], сжальтесь надо мной! — чуть не плача, воскликнул я. — Я сделал глупость, усадив свой бестолковый зад, когда его превосходительство господин генерал-губернатор стоял. Но у меня болела поясница, я упал утром в ванне…

— Заткнись, осел! — властно крикнул чиновник, подлетая теперь с другой стороны. — Ты еще смеешь оправдываться?! В Особой службе ты был кротким как овечка, подписал все предложенные документы.

— Особая служба! Подписал документы!!

— Ты сознался во многих злодеяниях, преступлениях и смутах, направленных против правительства и его превосходительства господина генерал-губернатора.

— Но я…

— Поэтому, учитывая всю тяжесть содеянного, но принимая во внимание твое чистосердечное раскаяние, Специальная комиссия по делам репрессий и лишения жизни заключила: ты будешь катиться вниз по этой горе, пока не согласишься дать признательные показания еще по семидесяти восьми делам…

— Умоляю, ага! — взмолился я. — Заклинаю вас всеми святыми, клянусь святой Меккой и двенадцатью имамами, я ничего не делал! Меня подставили и оклеветали! Всё это несусветная чушь!

— Оклеветали, говоришь? Несусветная чушь? — Чиновник задумчиво потер подбородок. — Пожалуй, я могу тебе помочь. Облегчить твои муки. — Он хитро улыбнулся. — Только для этого ты должен кое-что сделать…

— Всё, что угодно, ага-джан![10] — Я с ужасом заметил, как вдалеке показалось подножие горы, с которой я кубарем летел. — Всё, что пожелаете! Любое ваше желание исполню…

— Ты должен три раза испортить воздух, — всё так же хитро улыбаясь, проговорил чиновник и достал из своей пухлой папки лист бумаги. — Вот обязательство, подпиши.

— Простите, ага, но как это — испортить воздух? — не понял я.

— Пукнуть должен три раза, обалдуй ты этакий! — разозлился чиновник, сунув мне под нос ручку. — Подписывай, пока я не вызвал ребят из Особой службы. — В его руке мелькнул мобильный телефон.

— Нет-нет, не надо Особую службу! — перепугался я, вспомнив про остальные семьдесят восемь дел. — Но я не успею. Если бы вы сказали мне раньше, еще можно было бы что-то сделать. Самое большее, ага, это два раза. На третий меня просто не хватит…

— Ты подписал обязательство, — бесстрастно заявил чиновник, убирая в папку бумагу с моей подписью. — Давай, я жду.

— Но я…

— У меня терпение не резиновое. Ну!

Скорее от страха, нежели нарочно, я сделал это. О черт, да разве можно сделать это нарочно?.. Тут я вспомнил, что утром на завтрак поел мою любимую смесь из сметаны и творога, запив ее стаканом апельсинового сока. Я испугался — спазмы сдавили желудок — как бы не перепачкать белье… Но ни одежды, ни белья на мне уже не было и в помине, я был гол как сокол.

— Раз! — рыкнул чиновник, заложив мизинец правой руки указательным левой. — Ну, я жду!

Счетовод проклятый, глотая слезы и тужась что есть силы, подумал я. Во второй раз я чуть не… Но и тут обошлось. Оставался третий, последний раз. Я задыхался от собственных газов. Внезапно я обо что-то ударился, и меня сильно тряхнуло. Чиновник недовольно покачал головой и скрылся в облаках. Всё, вот и конец горы. Не успел! Конец мне… Снова тряхнуло, и я непроизвольно открыл крепко зажмуренные глаза.

Толстое лицо чиновника, выражающее крайнее отвращение, было всего в нескольких сантиметрах от меня. Я отшатнулся.

— Ты что, такой-сякой, совсем рехнулся? Мало того что дрыхнешь, когда выступает господин фармандар, так ты еще и распукался?!

Я не знал, куда себя деть. Выходит, то, что я делал во сне, кошмарным образом происходило и наяву. И теперь в ряду, где я сидел, атмосфера была, мягко говоря, подпорченной.

В этот момент объявили перерыв. Прихватив свои манатки, я поспешно ретировался из зала, подальше от рассерженного чиновника.

В огромном фойе дворца «Гонаг Габул» толпилась тьма народа. Я попробовал поискать Джавад-хана, да какое там… В такой толчее… Тут меня кто-то взял под руку.

— Араз-хан, ты ли это?..

Я обернулся и чуть не подпрыгнул от радости.

— Ба, Яхья-хан! Дорогой, как же я рад тебя видеть!..

Мы обнялись и расцеловались под любопытными взглядами окружающих. Затем отошли в сторонку, где было не так людно. Возле нас какой-то корреспондент брал у одного из делегатов интервью.

— Ну, рассказывай, — начал я, предлагая сигарету старому другу, с которым встретился так неожиданно. — Как ты очутился в нашем городе?

— Я и еще несколько человек прибыли в составе иранской делегации, — закурив, ответил Яхья-хан. — Журналисты, ученые, политологи. Ты же знаешь, я всегда бываю на таких форумах…

— Да, вот видишь, и я стал на подобные мероприятия захаживать, — сказал я, стряхивая с сигареты пепел. — Надо же как-то крутиться.

— Да, вижу, вижу. — Яхья-хан с интересом взглянул на мой диктофон и блокнот, которые я держал под мышкой. — Но неужели…

— Да, Яхья-хан, мы с тобой, можно сказать, коллеги. Только я пока внештатно.

— Значит, решил испытать себя в журналистике, — бодро проговорил Яхья-хан. — Похвально, похвально. Но как же твоя профессия, диплом? Ты, помниться, писал мне в Тегеран, что собираешься засесть за научную работу.

— Да какая научная работа, Яхья-джан! — в сердцах воскликнул я. — С тех пор, как я закончил институт и отслужил в армии, у меня каждый день лишь мысли о хлебе насущном. Как выяснилось, инженеры-механики никому не нужны. С тех пор и мечусь, как обезглавленная курица, из одной газеты в другую. Но толку никакого… В одной газете редактор скупой, в другой завистник, в третьей осел, в четвертой еще что похуже, и так далее…

— Вай-вай-вай! — сокрушенно качая головой, сказал Яхья-хан. — Я и не знал, что всё обстоит так плохо. Послушай, а в Иран не собираешься? Родина предков как-никак… Да и родители твои там, вся родня почти!

— Никак не могу скопить достаточно денег, Яхья-хан, — сказал я. — Нужно справить загранпаспорт, визу, купить билет. Были бы деньги, никаких проблем бы не было.

— Понимаю, понимаю… Нет возможности, а то, клянусь Аллахом, одолжил бы…

— Нет, что ты, Яхья-хан! — вежливо сказал я. — У тебя деньги брать — грех. Даже в долг.

— Это почему же?

— Потому что тебя в Тегеране дожидается жена и трое дочерей, которым надо приданное собирать и замуж выдавать.

— Да, верно, Араз-хан, — печально проговорил Яхья-хан. — В конце концов эти бабы доведут меня до «Бехеште Захра»[11]. Только там я обрету полный покой.

— Э, не говори ерунды. Ты еще сто лет проживешь.

— Зачем мне сто? И тех сорока двух, что уже прожил, достаточно…

Так мирно беседуя, мы вышли на улицу. Яхья-хан рассказывал об Иране, и во мне пробуждались приятные воспоминания о детстве и начале юности, которые я провел в Тегеране. В те далекие времена я учился в начальной школе и подрабатывал в пекарне своего дяди Шаабана — доставлял на небольшой тележке готовую продукцию в булочную на улице Истамбул[12]. Я получал в день от дяди несколько туманов[13] и складывал их в коробку из-под фиников, надеясь в скором времени осуществить свою давнюю мечту — купить велосипед. Мама добродушно улыбалась моей затее, а папа как мог поощрял мою тягу к труду. Он говорил, что может купить мне велосипед хоть завтра, но не уверен, что отношение к этим двум колесам будет такое же, как к тем, которые будут приобретены на заработанные собственным трудом деньги.

Но изъездить тегеранские улицы на своем велосипеде мне так и не довелось. Отца перевели работать в Шарифабад, оттуда в Бендер-Аббас, потом в Мешхед[14]. Мы — мама, я, три моих брата и сестра — превратились в берберов-кочевников, а отец — в чарвадара[15]. Потом мы полтора года прожили в России, в сибирском городе Тюмени, где отец заключил контракт с нефтяной компанией. После истечения срока контракта мы переехали в Сабитабад, где я окончил русскую школу и поступил в Политехнический институт, намереваясь, как мой отец, стать инженером, и вскоре остался здесь совсем один. Сначала уехали родители — отцу предложили хорошую должность в Министерстве топлива и энергетики Ирана, а мама, сохраняя верность традициям, везде следовала за своим мужем. Потом за родителями потянулись братья и сестра. В итоге я остался один. Разумеется, и здесь у нас была куча родственников, которые, зная мой самостоятельный нрав, тем не менее изо всех сил старались мне помочь — кормили, поили, обстирывали. Единственное, чего они не могли — совать мне в карман деньги. С малых лет привыкший зарабатывать, я не принимал никаких подачек. И поэтому, втайне от них и моих родителей, которые часто приезжали навещать меня, я подрабатывал где попало. Разгружал товарные вагоны, разносил чай и воду на базаре, нанимался разнорабочим на стройку, трудился пекарем в частном цехе, а с некоторых пор стал частенько наведываться в ювелирную лавку, и хозяин, обнаружив во мне какой-то особенный талант, необходимый в этом тонком деле, а также старательность и усидчивость, взял меня к себе в подмастерья.

Я оказался способным учеником, и вскоре началась более или менее спокойная жизнь — у меня появились деньги, и больше не надо было заниматься черт знает чем. Хозяин мой оказался неплохим малым, у него тоже были иранские корни. Несколько раз мы с ним бывали в ресторанах, на его «тойоте» выезжали за город, на море, при этом не забывая прихватить вместе с выпивкой и закуской парочку симпатичных девиц.

Такая жизнь была по мне, но, как известно, всё хорошее быстро кончается. Однажды, придя после занятий в институте в лавку, которая за это время не без моей помощи превратилась в солидный магазин с постоянными клиентами, я узнал, что хозяин погиб на даче в результате несчастного случая — свалился с бака для питьевой воды, стоявшего на высоких подпорках. Однако людская молва толковала о другом. «Добрые люди» недвусмысленно намекали, что хозяин, оказывается давно сидевший на героине, в тот вечер, находясь под кайфом, взобрался на бак с бутылкой водки в руке и сказал, что совершит прыжок в свежевырытый и наполненный пресной водой бассейн. И, видимо, промахнулся…

Несмотря на все негативные моменты в биографии моего теперь уже бывшего шефа, я связался с его дальними родственниками, которые проживали в Иране, в остане[16] Хорасан, и попросил их оказать содействие в доставке тела усопшего в священный город Кум[17]. Мое предложение было принято, хотя и выполнено без особого энтузиазма. Родственники и знакомые считали, что наркоману, пьянице и распутнику нечего делать у религиозных святынь. Даже мертвому.

Я же очень сожалел о том, что он, такой молодой, жизнерадостный, в полном расцвете сил, создававший веселье и смех буквально из ничего, покинул этот мир таким нелепым образом. Бывало, когда мы вместе кутили, порядком набравшись, он любил цитировать четверостишие из гите[18] Навои:

Я столько видел горе от друзей

И столько бед и мук омыл слезами,

Что в смертный час уж лучше умереть,

Чем уцелеть и снова быть с друзьями!

 

В смертный час меня рядом не оказалось, но после я сделал всё, что мог, чтобы, не приведи Аллах, его душа осталась недовольна, пусть мы и не были друзьями. Что бы там ни было, да упокоит Аллах его душу.

Моя карьера ювелира закончилась. Жена покойного была настроена по отношению ко мне весьма враждебно, считая меня одним из тех прохиндеев и бездельников, которые крутились около ее мужа и опустошали его карман. Не вступая ни в какие объяснения, я молча ушел. Помотавшись по разным мастерским, я так и не нашел себе работы. Потом была дипломная работа, госэкзамен, армия…

Яхья-хан всё говорил, а я вспоминал. Повернувшись, я тоскливо уставился на мрачный, серый фасад дворца «Гонаг Габул».

— Яхья-хан, может, пойдем посидим в каком-нибудь уютном местечке? Что-то не хочется мне возвращаться туда…

— Я и не знал, что ты умеешь читать мысли! — рассмеялся Яхья-хан, проведя рукой по посеребренной сединой бороде. — А как же твой репортаж? Ведь это твой дебют на подобного рода мероприятиях.

— Послушай, Яхья-хан, — терпеливо объяснил я, — в данный момент я пашу на проправительственную газету, и, если взять статью из какой-нибудь другой такой же, вроде моей, чуточку ее изменить и добавить что-то свое, никто и не заметит разницы. Все газеты будут соревноваться лишь в том, кто глубже залезет в задницу генерал-губернатора.

— …без мыла, — добавил Яхья-хан, укоризненно покачав головой.

— Именно! — Я взял его под руку. — Итак, куда заваливаемся, горбан?[19]

После недолгих поисков мы отыскали небольшую забегаловку, где было меньше посетителей и повкуснее меню. Заказав несколько шампуров шашлыка, салат, зелень и холодную закуску, мы поспорили о том, что будем пить.

— Ну ладно, не кривляйся, — заговорщически улыбаясь, сказал Яхья-хан. — Не такие уж мы и правоверные мусульмане. Иной раз, да простит нас Аллах, и потянется рука к бутылке с этим проклятым зельем.

— Дело не в религии, Яхья-хан. Честно признаться, я забыл, когда в последний раз был в мечети, а когда намаз совершал… право, не помню. Просто не нравится мне водка, вот и всё. Пиво — это я понимаю, хорошее вино — тоже пойдет…

— Любезный, есть ли у вас подходящее вино? — обратился Яхья-хан к официанту, подошедшему узнать, что мы наконец изволили выбрать из питья.

— Конечно, ага. Болгарское — «Монастырская изба».

— Какое-то название слишком уж христианское, — подозрительно шепнул мне Яхья-хан. — Еще отравимся бурдой этих неверных…

— Ты образованный, современный человек, Яхья-джан, а мыслишь словно озлобленный улем[20] из захолустного села. Это же высококлассное вино из братской нам страны, братской потому, что наш общий друг Солтан-ага уже десять лет живет в Пловдиве и работает редактором в иранской газете, выходящей на персидском языке. Так что, уважаемый, несите вашу «Избу»!

Яхья-хан согласился со мной, попросив прибавить к вину пару бутылок минеральной воды «Абе Али»[21]. Официант с сожалением покачал головой, сказав, что о такой и не слышал.

— Тогда принесите местной. — Я отослал официанта и взглянул на своего друга. — Вода здесь хорошая, иностранцы качают ее и продают нам же.

— Врач посоветовал мне пить минеральную воду как можно чаще, из-за почек. — Яхья-хан снова хитро взглянул на меня. — А как всё же по поводу… — И он выразительно щелкнул себя по горлу.

— Да простит тебя Аллах, Яхья-джан! Я что, похож на затворника или не похож на того, кто не прочь выпить и погулять? Ну не люблю я водку, это ты можешь понять?!

— Прямо как один мой хороший приятель! — Хлопнул в ладоши Яхья-хан и рассмеялся. Его смех прозвучал неожиданно громко. Немногочисленные посетители за соседними столиками удивленно взглянули на нас. — Представь себе, работает в Отделе по борьбе с развратом, пороком и наркоманией и грамма этого зелья в рот не берет. Я ему говорю: «Эх ты, балбес несчастный, вокруг тебя столько всяких соблазнов — свободный доступ в злачные места, бесплатная выпивка, всякие там наркотики, несущие волшебный сон. Сам Аллах соблаговолил наделить тебя такими полномочиями, так что не зевай, пользуйся!» Я всё это, конечно, в шутку говорю, чтобы его подколоть. А он мне что в ответ? Ты, говорит, хуже шайтана, подбиваешь меня на всякие мерзости, а Аллах меня подобным образом проверяет — оступлюсь ли я или продолжу нести честную службу во благо общества. Вот какой человек!

— Вах-вах, какая цельная натура! — для вида восхитился я. — Видать, до небес вознесся…

— Какое там! — махнул рукой Яхья-хан. Официант принес вино и минеральную воду «О дад»[22], и мы принялись за еду. — В прошлый раз, когда я приезжал сюда, он только что получил звание майора, прозябает на какой-то мелкой должности, несмотря на то, что имеет хорошее образование, да и сам толковый малый.

— Да, дорогой Яхья-хан, образованным и толковым здесь не место…

— А хочешь, я вас познакомлю? — предложил он. — Реза парень что надо, и мне кажется, вы найдете общий язык. Он получил образование в России, некоторое время жил и работал в тамошних городах, потом приехал сюда, чтобы жениться, и, как водится, уже не вернулся назад, устроившись в местные органы правопорядка. Пару раз он приезжал ко мне в Тегеран, я приглашал его к себе на дачу в Паскале[23].

— А он позволит о нем написать?

— Думаю, что да. Возьмешь у него интервью. Я уверен, ему есть что рассказать. И, кроме всего прочего, вы оба жили в России, он офицер, ты тоже бывший лейтенант, так что вы поладите.

Беседуя о том о сем, мы покончили с едой и, слегка захмелевшие, вышли из забегаловки, рассчитавшись с официантом. Я было полез в карман, в котором денег было столько, что не хватило бы даже на жалкий бутерброд, но Яхья-хан протестующим жестом выставил ладонь.

— Ты мой гость, я тебя пригласил, мне и платить.

— Ты устыдил меня, Яхья-джан. Приглашал я, а не ты. В кои-то веки ты приехал в мой город, и я даже не сумел угостить тебя обедом.

— Никаких возражений!

— Но разреши…

— Клянусь тобой, не разрешу!

Мы закурили и медленно двинулись по центральной Зоопарковой улице, которая считалась самой красивой, самой чистой, самой безопасной улицей нашего славного Сабитабада. Хотя о какой безопасности могла идти речь, когда здесь прямо на тротуар мог вылететь на бешеной скорости безумец на автомобиле или мотоцикле. И один такой лихач на двухколесном монстре чуть не сбил нас с ног.

— Уважаемый Араз-хан, как ты думаешь, из какого мяса был сделан этот кебаб?[24] — оправившись от испуга и вцепившись мне в руку, спросил Яхья-хан.

— Э, дорогой друг, будь он из мяса верблюда, ишака или дикого яка, всё равно мы его уже съели. И напрасно мы выпили газированную воду, теперь у меня будет отрыжка, — пожаловался я и взглянул на часы. — Как ты думаешь, удобно ли с нашей стороны посетить столь солидное учреждение, как Отдел по борьбе с развратом, пороком и наркоманией, когда мы находимся «под мухой»?

— Так ведь к своему человеку идем, — прозвучал ответ.

Мы брели по кривым, разбитым улочкам, с трудом расходясь на узких тротуарах со встречными людьми. Выходившие на пешеходные дорожки двери, решетки, ступеньки, фасадные пристройки различных офисов, ресторанов, баров, салонов красоты и Интернет-клубов превращали нашу прогулку, как говорят христиане, в крестный путь. И вся эта показная, лживая роскошь никак не гармонировала со старыми, мрачными двухэтажными домами, стоявшими по обеим сторонам улицы, со зловонными дворами и парадными, которые являли собой чудовищную бедноту и безысходность.

Ведомство, к которому мы двигались, находилось на одной из таких улочек, носившей имя прославленного русского писателя, и занимало неказистое двухэтажное здание с облупившийся краской. Меня это несколько удивило, так как я привык лицезреть все силовые ведомства в новых, светлых, недавно отремонтированных зданиях, на реставрацию которых в городском бюджете всегда находились деньги. Находились благодаря глубокоуважаемому фармандару, который свято верил в идею поддержания строжайшей дисциплины и порядка в обществе с помощью силовых органов (полицейских дубинок и шпионов-особистов). И поэтому не жалел ни сил, ни средств для того, чтобы сотрудники всех силовых структур (тех, кто лупят народ дубинками и подглядывают в замочную скважину) трудились на «благо общества» в комфортабельных условиях.

После короткой беседы на первом этаже с дежурным офицером мы поднялись наверх.

— Что сказал капитан? — негромко поинтересовался я у своего друга. — Здесь наша светлая голова?

— Он связался с ним по внутренней связи, — ответил Яхья-хан, пыхтя и вытирая платком вспотевшее лицо. — Реза у начальника, сейчас подойдет…

Мы стали ждать у двери с табличкой: «Р.Адамтутан[25], майор полиции, зам. начальника Выслеживающего дивизиона Отдела по борьбе с развратом, пороком и наркоманией».

Через минуту соседняя дверь открылась, и из кабинета вышел черноволосый мужчина, чуть ниже среднего роста, лет сорока, в неброском темном костюме, подтянутый, с порывистыми движениями. Заметив нас, он улыбнулся, его усы расползлись в разные стороны, показав нам несколько брешей в верхнем ряду зубов. Лишился при исполнении, мелькнуло у меня.

— Какие люди! А я-то думаю, почему дежурный меня вызывает…

После объятий, лобызаний и любезностей Яхья-хан представил меня как уважаемого инженера, кадрового офицера, ведущего журналиста, и т.д., и т. п. Казалось, его красноречию и моим благородным качествами и титулам не будет конца. Реза Адамтутан внимательно выслушал Яхья-хана, крепко пожал мне руку и пригласил нас в свой кабинет.

Открыв окно, чтобы проветрить комнату, он поднял трубку и, связавшись с дежурной частью, попросил принести чай.

— Как твои дела, Реза-хан? — поинтересовался Яхья-хан, устраиваясь на неудобном стуле, предназначенном, скорее всего, для допрашиваемых. — Как жена, дети?

— Твоими молитвами, дорогой, живем помаленьку, — отвечал Реза, кивая то мне, то Яхье-хану. — Дети здоровы, жена тоже, да ниспошлет Аллах им долгих лет жизни. Здесь всё по-старому, слава Аллаху, всё спокойно. Царит полное согласие и демократия.

Я внутренне усмехнулся. Последняя реплика была рассчитана на меня. Откуда ему знать — может, я из Особой службы, собираю компромат. Конечно же, лучше перестраховаться.

Но в дальнейшем разговор протекал легко и непринужденно. О чем мы только не говорили… О машинах, о футболе, о спорте вообще (майор оказался старым дзюдоистом, а я имел разряд по вольной борьбе), о ценах на продукты и одежду, об обнаглевших инспекторах дорожной полиции, не признающих даже своих коллег, о пляжном сезоне, летних отпусках, о том, что вздорожали фрукты, о падении нравов, о неуважительном отношении младшего поколения к старшему, о невыносимых условиях труда простых людей, о преобладании иностранных инвестиций, о баснословных кредитах, которые получает правительство и, судя по всему, не торопится возвращать…

Потихоньку наш разговор вновь перескочил на политику, и я обнаружил, что наш дорогой майор — настоящий революционер. Он сделал паузу, когда паренек из соседней чайной принес нам чай, сахар, лимон и финики, и сразу же, как только за посыльным закрылась дверь, продолжил поносить генерал-губернатора (о, Аллах!), фармандара (какой ужас!), министров, председателей, начальников, народных депутатов (какой кошмар!). Возможно ли такое?! Должностное лицо, человек, состоящий на государственной службе, получающий чины, звания, в конце концов зарплату из рук тех же начальников и власть имущих — и такая неблагодарность?! Если бы я действительно был агентом Особой службы, ему бы не повезло. А что, если это показное? Господин майор сам состоит внештатно в Особой службе и подобными речами набирает единомышленников, а потом сдает их в лапы этим мясникам…

— И какой способ разрешения всех вышеперечисленных проблем вы предлагаете? — не выдержал я.

— Самый радикальный — революцию, — твердо ответил Реза, глядя мне в глаза.

— И вы думаете, что люди на это пойдут? — не отставал я, хотя и понимал, что подобный разговор лучше замять и не продолжать.

— Да ладно, ребята, будет вам, — благоразумно вмешался Яхья-хан. — Послушай, Реза-хан, я тебя редко о чем-нибудь просил, верно? Ну так вот, я пообещал Араз-хану, что ты поможешь ему в подготовке репортажа если и не обо всем отделе, то хотя бы о работе вашего дивизиона.

— Нет ничего проще. — Казалось, и Реза был рад сменить тему. — На сегодня как раз планируется оперативное мероприятие по задержанию особо опасного преступника, развратника и наркомана. Если уважаемый Араз-хан хочет поучаствовать, я не имею ничего против и обеспечу его безопасность.

— Благодарю, — вежливо улыбнулся я. — Но я сам в силах постоять за себя.

— Не сомневаюсь, — произнес Реза. — Но, как я уже подчеркнул, это весьма матерый уголовник, который может выкинуть неожиданный фортель. В операции будут принимать участие еще двое сотрудников нашего дивизиона — сержант Вуран[26] и старший лейтенант Даринхормат[27]. Оба они опытные оперативники, неоднократно задерживали опасных преступников, имеют с десяток благодарностей. Фотографировать запрещено, а записывать можете что угодно.

Что угодно! Что же я запишу, если они будут бить кому-то морду? Стоны и мольбы о пощаде?

Неофициальная часть форума должна была пройти завтра, и, прощаясь со мной, Яхья-хан выразил надежду встретиться еще раз.

— Напиши письмо своим, я передам, как только вернусь в Тегеран. Почтой накладно, а со мной надежнее и быстрее.

Я с благодарностью обнял друга, и мы распрощались.

— Идемте, — сказал мне Реза, доставая из сейфа и вкладывая в наплечную кобуру табельный пистолет. — Ребята ждут внизу, я познакомлю вас с вашим напарником.

Раджаб Вуран был высоким, коренастым мужчиной лет тридцати, с большой, почти облысевшей головой, с множеством шрамов на лице. Он лениво курил, привалившись к переднему крылу грязной белой «шестерки».

Кямал Даринхормат выглядел чуть моложе своего коллеги, был тщедушного телосложения и глядел на окружающий мир выпученными глазами.

— Значит, так, — начал Реза, — мой человек — Октай выведет того парня прямо на нас. Они будут вместе, и, если «клиент» упакован должным образом, мы их берем. При этом не делаем скидку для Октая — обоих хватаем грубо, по-нашему. Это памятка для тебя, Раджаб.

Верзила понимающе кивнул.

— Если товар будет у парня, — продолжал Реза, — Октай подает знак — в зубах зажженная сигарета, руки в карманах кожаной жилетки. Если сигнала нет, ничего не предпринимаем, ждем. Таков наш план, или, как говорят у вас в армии, уважаемый Араз-хан, такова вводная, да?

— Говорили, — уточнил я, понемногу понимая, в какую авантюру вляпался. — И, кроме того, я служил при штабе, на передовой мне побывать не довелось.

— Ничего, это дело поправимое, — небрежно проговорил Реза. — Вы поедете с господином Даринхорматом в его машине, а я с господином Вураном отдельно. При наблюдении и задержании состыкуемся, и я надеюсь, что вы не будете стоять в стороне, выполняя роль простого зрителя, а вспомните о своем общественном долге и поможете нам.

— Помочь вам? — растерялся я. — Но мне никогда еще не доводилось задерживать людей силой, в смысле насильно…

— Насилие?! — возмутился Реза. — Никто и не говорит о насилии. Тихо и спокойно препровождаем задержанного в дивизион, и все дела.

— Если только так…

— Конечно, по-другому мы и не работаем. Однако вы журналист и не должны быть столь мягкосердечным. Вы всегда должны быть готовы к подобным переделкам.

— Да уж, можно сказать, что у меня на роду написано быть в гуще событий.

У Даринхормата была красная «Самара-099». Мы сели в нее и поехали за «шестеркой» Вурана.

— Вы особенно не переживайте, — заговорил со мной Кямал, настраивая радиоприемник на частоту популярного радио «Видж-Виджа»[28]. — У нас практически никогда не бывает неожиданных изменений, тем более сегодня. Октай — наш информатор, надежный человек, который до гробовой доски обязан господину Адамтутану и сержанту Раджабу.

— Это почему же?

— А потому что они в свое время вытащили его из казематов Городской жандармерии, уплатив солидную мзду тамошнему начальству, и пригрозили снова отправить туда, если он откажется работать на нас.

— А за что этот Октай загремел в жандармерию?

— Оружие очень любил. Вот его жена и воспользовалась этой слабостью, чтобы преспокойно завалиться с любовником в постель, предварительно «настучав» в полицию. Пока она с ним кувыркалась, Октая «месили» в жандармерии…

Я откинулся на удобную спинку сиденья и закрыл глаза. Мне сделалось тошно от всех этих разговоров и того, что еще предстояло. Уж лучше бы я остался на форуме, благоразумно поменяв ряд, и слушал ахинею достопочтенных отцов города и сильных мира сего. С другой стороны, из всего увиденного и услышанного можно будет слепить острый репортаж, предав огласке незаконные методы полиции… и тут же сделать ноги, чтобы не попасть в лапы громил из Особой службы.

Мы остановились возле кинотеатра «Зарба»[29], который находился на одноименной площади, и прождали около получаса, прежде чем к нам на своей «шестерке» сначала подъехал Раджаб, а спустя минуту откуда-то вынырнул Реза.

— Октай сказал, что они направляются к станции метро «Невинно убиенных», там сядут на междугородний автобус и поедут в Кимйаабад[30]. Так что брать их будем там. С товаром, разумеется.

Через пять минут мы мчались по шоссе в северном направлении. Кимйаабад располагался недалеко, всего в двадцати с лишним километрах от Сабитабада.

Добравшись до места, мы развернулись у светофора на одном из оживленных перекрестков и вышли из машины. Реза с Раджабом, которых мы с Кямалом потеряли из вида еще на шоссе, уже стояли на кромке тротуара, оставив свою машину в соседнем переулке.

— Ты что вытворяешь? — набросился Кямал на Раджаба, как только мы к ним подошли. — Гонки устраиваешь! Я сто раз нарушил правила, чтобы угнаться за тобой, и всё равно отстал. Хорошо, что есть мобильник, а то не знаю, как бы я отыскал вас в этой дыре. Ни я, ни Араз-хан города не знаем.

— Мы преследовали маршрутный автобус, на котором они выехали из Сабитабада, — объяснил Реза, доставая сигареты. — Но мы их потеряли.

— А Октай не может нам позвонить и сообщить, где они находятся или, по крайней мере, когда собираются возвращаться в Сабитабад? — поинтересовался я. — В таком случае мы могли бы перехватить их по дороге.

— У него нет мобильного телефона, — ответил Реза. — И он не может выйти позвонить откуда-то, чтобы не навлечь на себя подозрение. Ведь они будут с барыгой, и на квартире может быть еще кто-то посторонний, который может заподозрить. Нам остается лишь молиться Аллаху и ждать. Чтобы вернуться в город, они должны будут пройти мимо нас, так как автобусная станция располагается на той стороне. Всё внимание на Октая: подает знак — берем, не подает — отбой, пропускаем. Значит, ничего не получилось, возвращаемся в Отдел с пустыми руками.

Когда мы развернули свой импровизированный пост на перекрестке, была половина четвертого. Поначалу стоять было интересно. Я прохаживался по тротуару, разглядывая прохожих, пыхтел сигаретой и наслаждался свежим воздухом Кимйаабада. Я давненько здесь не был.

К шести вечера, когда совсем стемнело и похолодало, меня начала бить мелкая дрожь. Несколько раз я прислонялся к «Самаре» Кямала, стоявшей неподалеку, чтобы унять боль в ушибленной пояснице.

К семи часам у меня от холода перекосило физиономию. От постоянной ходьбы взад-вперед кружилась голова, и я уже не мог сдерживать дробь, выбиваемую зубами. Реза с ухмылкой взглянул на меня.

— Может, сядете в машину? Согреетесь чуточку, передохнете…

— Нет уж, если стоять, так до победного конца, — еле проговорил я, чуть не прикусив язык. — И неужели вы думаете, что в такую замечательную погоду я намерен отсиживаться в машине?

Реза пожал плечами и отвернулся. Видимо, привык ко всем неудобствам своей профессии и потому не роптал, к тому же сам являлся организатором мероприятия. А холод… По сравнению с северными краями России, где ему довелось работать, нынешние места можно было сравнить с раем.

Мне повезло лишь в том, что на перекрестке, где мы торчали, находилась небольшая забегаловка, а позади нее замызганный туалет. Посетив несколько раз тесную кабинку, когда было совсем невмоготу, я потратил все свои жалкие гроши, что оставались у меня в кармане.

Ситуация была критическая. Я изнемогал от голода и усталости, дрожал от холода, жутко болели ноги и поясница. Плюс ко всему в кармане было пусто и кончались сигареты.

— Я уже все глаза просмотрел, — пожаловался мне Раджаб, с потрясающей скоростью лузгая семечки. Его приятель Кямал не выдержал и укрылся в своей машине. Реза стоял поодаль, пристально разглядывая снующих по тротуару прохожих. — Темно, ни хрена не видно, они рядом пройдут, и не заметишь…

Из открытой двери маршрутной «Газели», высунувшись по пояс, с надрывом вопил мальчишка-кондуктор:

— «Невинно убиенные», Сабитабад! Пустые места, тысяча манатов![31] Сабитабад!

«Газель» затормозила метрах в тридцати от нас, и к ней сломя голову ринулись пассажиры, отпихивая друг друга. Тут меня осенило.

— Реза-хан, вот мы тут торчим несколько часов кряду, а клиент, возможно, уже давно прибыл в Сабитабад. Видите эти маршрутки? Для того, чтобы вернуться в город, им не обязательно идти на автобусную станцию, достаточно сесть на попутку, которых здесь видимо-невидимо. Я предлагаю вернуться к станции «Невинно убиенных» и ждать там. Это конечная остановка всех кимйаабадских автобусов. Оттуда им деваться некуда.

— Отличная мысль, — переглянувшись с Раджабом, кивнул Реза, и окликнул Кямала: — Возвращаемся, бери своего напарника. Молодец, лейтенант, хороший из тебя может оперативник получится.

По темному шоссе мы неслись обратно в Сабитабад. Искусственного освещения не было, и Кямал целиком полагался на свет фар «Самары» и свои выпученные глаза. «Шестерка» Раджаба снова скрылась далеко впереди. Я удобно устроился на сиденье, расстегнув пуговицы пальто, полагая, что кратковременный отдых приведет мою поясницу в норму.

Вскоре показались огни Сабитабада. Кямал замедлил ход у станции метро «Невинно убиенных», и я отыскал глазами белую «шестерку» Раджаба. Припарковавшись, мы заметили Резу с Раджабом, стоявших поодаль, однако не терявших из поля зрения друг друга. Кямал направился к Резе, контролировавшему внешнюю сторону дороги, а я к Раджабу, стоявшему у пешеходного перехода, который служил одновременно входом в метро. Он наблюдал за внутренней стороной дороги, куда подъезжала большая часть автобусов и маршруток из Кимйаабада.

Кивнув ему и запахнув пальто, я встал рядом, шаря в кармане в поисках последней сигареты. Словно прочитав мои мысли, Раджаб подозвал низенького роста мужичка с огромной корзиной, торговавшего сладостями. Я уже не стал запускать руки в карман, зная, что там всё равно ничего нет, и с благодарностью принял ореховый рулет и внушительных размеров булку с повидлом. В обычное время я предпочел бы что-нибудь повкуснее и посвежее, но теперь выбирать не приходилось, и я уписывал то и другое за обе щеки, боясь проглотить язык. Раджаб расплатился с продавцом и, показав на Резу и Кямала, попросил отнести поесть и им.

— Спасибо тебе, Раджаб-хан, — поблагодарил я сержанта и от неожиданной тяжести в животе икнул. — Большое спасибо, да благословит Аллах твоих детей.

— Не за что, братишка. — Раджаб протянул мне пачку сигарет, и я с готовностью взял одну. — Посмотрим, сбудется ли твое предположение. Если не промахнешься, станешь оперативником, одним из нас.

Нет уж, дорогой, одним из вас мне становиться незачем. Это я так, выполняю свой гражданский долг.

Черт, даже смешно! Какой еще долг и какой из меня гражданин? Уж не потому ли я здесь, что жду, на какую сумму «раскрутит» Реза этого парня, после того как мы его повяжем, и сколько он мне отвалит за внесенную мной посильную лепту? Хотя деньги всегда бывают кстати.

— Давай же, выйди, выйди из этой колымаги, ну… — Раджаб внезапно напрягся и кинулся вперед, бросив: — За мной!..

Несмотря на описания, которые дал Реза, я смутно представлял, кого мы будем брать, и поэтому целиком полагался на Раджаба.

Неожиданно дорогу мне перегородило такси. Обходить его не было времени — Раджаб несся вперед, словно товарный поезд, рассекая толпу, и я должен был поспешить, чтобы, не приведи Аллах, не оставить его один на один с опасным, а может, и вооруженным преступником.

Вспомнив про физические упражнения, которые мне доводилось выполнять в учебной части до перевода в штаб, я лихо перемахнул через капот машины, правда слегка задев его, но это простительно, учитывая состояние моей поясницы.

Я подскочил в тот момент, когда Раджаб, на мой взгляд слишком бесцеремонно, загреб обеими руками двух человек, выудив их из толпы, и одного с рыком: «Держи этого!» швырнул на меня, словно это был не человек, а мешок с мусором. Заламывая ему руку за спину и разворачивая корпусом вниз, я почувствовал в своей ладони тонкое запястье и подумал, что на матерого уголовника он никак не тянет. Раджаб скрутил второго, и тут подбежали Реза с Кямалом. Уже все вместе мы поволокли задержанных к оставленным неподалеку машинам. По дороге я угодил ногой в лужу (как-никак ваш покорный слуга впервые в жизни принимал участие в подобного рода мероприятиях и немного волновался) и мрачно подумал о том, во что же превратились мои итальянские туфли.

Возле машины Реза проворно обыскал молодого и вытащил у него из кармана куртки целлофановый мешочек, обвязанный тонкой бечевкой. В темноте я не разглядел, что было внутри.

— Ага! — торжествующе произнес Реза. — Что это? Наркотой балуешься? Сейчас мы тебе покажем…

Обыскав второго и ничего не найдя (какая неожиданность!), мы усадили их на заднее сиденье «Самары». Реза втиснулся к задержанным, я сел впереди, Кямал за руль. Мы резво тронулись, Раджаб снова умчался вперед.

— Не надо в Отдел, а? Пожалуйста! — заныл молодой, зажатый между Резой и своим приятелем. — Ну что вам стоит? Давайте всё решим сами…

— А мы и решим сами, — усмехнулся Реза, — только в Отделе.

— Послушай, Кямал, замолви за меня словечко, а? Ты же меня знаешь. Поедем в «Оптику» к моему кузену, он вас отблагодарит как следует. Прошу, Кямал, не сообщайте домой, отец узнает, не поздоровится мне…

Я позабыл упомянуть о том, что при задержании молодой обратился к Кямалу как к старому знакомому, что нас немало обескуражило. Но Реза в тот момент быстро пресек возникший диалог, и мы отконвоировали задержанных к машинам. И вот парень опять заканючил… Я чувствовал затылком его умоляющий взгляд и мечтал скорее добраться до Отдела. До Отдела? До дома, черт побери!

— Когда совершаешь правонарушение, нужно думать о последствиях, — поучительно сказал Реза.

— Что я могу тебе сказать, приятель? — беспомощно пожал плечами Кямал, поглядывая на молодого в зеркало заднего вида. — Господин майор у нас за старшего, как он скажет, так тому и быть. И тебя, если честно, я не очень хорошо знаю, так что извини…

Понимая всю безвыходность своего положения, парень умолк. Его пожилой приятель вообще ничего не говорил, уставившись в окно. Он знал, что ему ничего не грозит и он вернется домой, и не с пустым карманом при удачном раскладе.

— Вы чем занимаетесь? — прервал молчание Реза. — Ну, отвечайте, чего молчите как на поминках! В свободное от приема наркотиков время чем занимаетесь, спрашиваю?

— Я музыкант, — ответил молодой с надеждой в голосе, словно это могло ему помочь. — Выступаю на свадьбах, различных торжествах…

— На чем играешь? — поинтересовался Кямал, прекрасно зная ответ.

— На нагаре[32]. В последнее время освоил и гоша-нагару…[33]

— А ты? — Реза протянул руку и звучно хлопнул пожилого по плечу. — Я с тобой говорю!

— На сазе[34], — буркнул тот, не поворачивая головы.

— Надо же! — весело хохотнул Реза. — Целый оркестр! Только дирижера не хватает…

Когда мы подъехали к Отделу, Реза обратился к задержанным, и говорил он внушительно:

— Я не хочу надевать на вас наручники и тащить, словно каторжников. Тихо и мирно идем и заходим в Отдел. В противном случае у меня под пиджаком есть вполне действенное средство…

К Октаю это предостережение не относилось — он никуда сбегать не собирался, а молодой был настолько подавлен, что едва переставлял ноги, так что ни о каком побеге не могло быть и речи. Несмотря на это, пока мы не вошли в Отдела, не поднялись на второй этаж и не вошли наконец в кабинет Резы, я всё время находился в напряжении.

— Араз-хан, прикажи им выложить содержимое карманов на стол, — усаживаясь на свое место, сказал Реза и поднял телефонную трубку. — Аллё, принесите, пожалуйста, чаю. Прибавьте еще два стакана для «гостей»…

Раджаб сел, прислонившись к вешалке и подавляя зевоту. Кямал куда-то вышел. Задержанные вместе со мной остались стоять — молодой возле окна, Октай, понурив голову, у стены. Я повелительным тоном обратился к ним, но на последнем слове всё же дал петуха. Они поспешно опустошили свои карманы. Раджаб заправскими движениями развернул носовые платки, положил в них ключи, деньги, всякую мелочь, отбросил в сторону сигареты и прозрачную зажигалку, завязал платки в узелок и положил их в ящик стола Резы.

— Сигареты заберите, — брезгливо сказал Раджаб. — Но курить будете, когда мы вам разрешим.

— Ты, — обратился Реза к молодому и указал на стул с высокой спинкой, на котором несколько часов назад кряхтел Яхья-хан, — садись сюда и отвечай на вопросы. Фамилия, имя, отчество…

Парня звали Фаик, он проживал в районе Гюнбатды[35], высшего образования не имел, в армии не служил, судим не был, также не имел постоянного места работы, подрабатывал на свадьбах и торжествах, был холост, жил с родителями и многочисленными братьями и сестрами.

— Это твое? — показывая ему мешочек с какой-то высушенной травой, спросил Реза. — Не будешь утверждать, что я тебе это дерьмо подбросил?

— Нет, не буду, — покачал головой Фаик. — Не отрицаю, мой пакет.

— Для кого брал?

— Для себя.

— Кто продавал?

— Один иранец.

Я невольно поднял на него глаза.

— Какой иранец? Имя, фамилия, адрес…

— Я его не знаю, познакомились в чайхане, там же я у него и купил…

— Ты считаешь себя честным гражданином?

— Да, конечно…

— Тогда почему, скажи на милость, ты не обратился в одно из ближайших отделений полиции с заявлением и не сдал подлеца? Почему? Потому что никакого иранца не было, ты давно идешь по проторенной дорожке, берешь товар у одного и того же барыги, только имени его называть не хочешь.

Парень молчал, глядя в пол, не смея поднять глаза. Он был достаточно сметлив, чтобы понять, что всё обстоит весьма серьезно и лучше не злить господ из Отдела. Но отчего-то медлил, по непонятным пока для меня причинам.

— Не хочешь назвать его имени — и не надо, мы и так его знаем, — вновь заговорил Реза, перекладывая на столе бумажки. — Как ты думаешь, каким образом мы тебя с твоим дружком взяли? Святой дух, что ли, нам нашептал? Мы вели вас с самого Кимйаабада, Таир постарался…

Фаик вздрогнул, и его плечи еще больше опустились.

— Мне нужно твое честное слово, что после того, как мы его доставим в дивизион, ты под присягой, для протокола подтвердишь, что купил у него наркотики. — Реза постучал пальцем по мешочку. — В данном случае… что это за дерьмо?..

— Анаша, — еле слышно ответил Фаик, не поднимая головы.

— …анашу. Признаешься — отпустим, много не возьмем. А не признаешься — тебе же хуже… Сколько времени балуешься наркотой?

— Около года.

— А сколько тебе лет?

— Двадцать семь.

— Когда мне было двадцать семь, — назидательно сказал Реза, — я работал на Дальнем Востоке, был молодым лейтенантом и ловил преступников. Вот так-то…

— Но я не знаю, что вам сказать, — подал голос парень, чуть приподнявшись на стуле. — Я купил анашу у иранца, в чайхане…

— Клянусь Аллахом, господин майор, я разорву его на куски сию же минуту! — взорвался Раджаб, сжимая кулаки и глядя налившимися кровью глазами на съежившегося Фаика. — Эта чепуха меня достала!

В кабинет заглянул Кямал.

— Реза, к начальнику…

— Араз-хан, опроси, пожалуйста, второго задержанного, я скоро вернусь. Встань, подонок! — Фаик вскочил на ноги. — Вот так…

Реза вышел из кабинета. Я сел за стол, пододвинул к себе лист бумаги, ручку.

— Ну, господин хороший, расскажи свою биографию, — уже немного увереннее обратился я к Октаю.

Он жил в одном из микрорайонов, тоже был обделен высшим образованием, воинскую службу прошел, торговал овощами и фруктами в частной лавке, имел жену и ребенка.

— Как дела в семье? — поинтересовался я, записав его ответы. — С женой ладишь? Ребенка не бьешь?

— Да нормально всё… Дите воспитанное, жена покладистая… — Тут он запнулся и, заметив мой испытующий взгляд, не выдержал и отвел глаза.

Да уж, покладистая, подумал я, как ловко тебя подставила. А вслух сказал:

— Судимости есть?

— Два раза… Убийство и незаконное хранение оружия.

— Вай-вай-вай! — насмешливо произнес Раджаб. — И чего это ты так?.. Ну, тогда тебе нечего боятся — на зоне ты уже свой.

— Учтите, все данные мы проверим, — я указал на два компьютера, стоявшие на столах. — Так что будьте с нами честны и не испортите всё ложью.

— Всё равно пойдут на сроки, — лениво сказал Раджаб. — Плевать мне на них. Уже половина девятого, не хватало еще до ночи с ними возиться. Вот вернется господин майор, оформит документы, а после регистрации в дежурке вам отсюда один путь — в автозак и зал суда, а оттуда на зону.

— Разве из-за щепотки анаши сажают в тюрьму, господин сержант? — спросил Фаик, осмелев и взглянув Раджабу в лицо.

— Вах, щепотка анаши! — хлопнул себя по колену сержант и усмехнулся. — Ты что, парень, Уголовный кодекс не читал? Количество не имеет значения. Наркотик — и этим всё сказано. Понял?

Реза стремительно вошел в кабинет.

— Раджаб, отведи этого, — он кивнул в сторону Октая, — вниз, в КПЗ, а другого в угловой кабинет. — Октай с обреченным видом заложил руки за спину и двинулся было к двери, но Реза передумал. — Хотя нет, пусть посидит здесь. Араз-хан, будь другом, посторожи его, пока мы будем беседовать с молодым придурком.

— Как скажешь, Реза-хан, — ответил я, не слишком обрадовавшись перспективе остаться с уголовником наедине. — Взять у него показания?

— Нет, не надо показаний. — Взгляд Резы говорил: «Какие показания, идиот! Это же наш человек!». — Просто побудь с ним, ладно?

— Без проблем, ага начальник.

Фаика ввели в находящийся напротив угловой кабинет, и за ними захлопнулась дверь. Я в свою очередь закрыл дверь кабинета Резы, с деловым видом сел за стол, пошелестел бумагами, искоса наблюдая за Октаем. Тот сидел тихо, почти не шевелясь, положив сцепленные руки на колени.

— Можно?

Я вздрогнул от неожиданности, но быстро взял себя в руки. Октай глазами показал на сигареты и зажигалку, отобранные при обыске Раджабом.

— Кури.

Дверь распахнулась, и в кабинет чуть не вбежал Реза. Лицо у него было взволнованно-радостное.

— Мы вас четыре часа прождали в Кимйаабаде, — набросился он на Октая, который немедленно поднялся со стула, — но так и не дождались! Где вы были? Неужели не мог позвонить?

— Мы добирались до хаты Таира окольными путями, — закурив, начал рассказывать Октай. — Хата у него хорошая, богато обставлена, в серванте дорогая посуда, импортная техника, вообще — евроремонт. Посидели там, поели, попили, Фаик взял у него товар, и мы вышли от него вместе. Клянусь Меккой, не было у меня возможности позвонить! Не мог я «засветиться»! Я видел вас на перекрестке возле светофора, вы стояли втроем…

Втроем? Ах да, наверное, в это время Кямал отогревал свои кости в машине или же я бегал в туалет.

— …Уже стемнело. Мы прошли мимо вас, я закурил сигарету и засунул руки в карманы жилетки. Но никто из вас не обратил внимания…

— Твою мать! — с досадой выругался Реза, нервно вышагивая по комнате взад-вперед. — Мы могли взять их вместе, представляешь? Всех вместе! И барыгу загрести! Ух, невезуха на мою голову…

— Потом мы посидели в чайхане, и Таир настойчиво уговаривал нас, чтобы мы поехали на машине с его приятелем. Вся надежда была на Фаика, что он не согласится. Я боялся отговаривать его, чего доброго еще заподозрит неладное. И в самом деле, с какой стати трястись в маршрутке, когда предлагают машину, притом бесплатно. Конечно, я понимал, что, если мы поедем с приятелем Таира, нам уже вовек не состыковаться. Но, к счастью, Фаик отказался, и мы сели в маршрутку метрах в десяти от того места, где вы стояли. Но вас уже не было, и я догадался, что вы будете поджидать у въезда в город.

— Браво, лейтенант! — Реза пожал мне руку и повернулся к Октаю. — Это его идея вернуться в город и ждать у станции метро. Знакомьтесь: Араз-хан, кадровый офицер, инженер, в данный момент работает у нас общественником. Это его первое дело…

И, надеюсь, последнее. Я и не знал, что «работаю» у Резы общественником. По правде говоря, я уже позабыл о своих первоначальных планах, из-за которых окунулся с головой в этот омут. Сейчас меня больше занимал допрос, происходивший в угловом кабинете. Если Реза сумеет уломать Фаика, в конечном итоге мы «получим» и с него, и с барыги Таира. О тюремных сроках не могло быть и речи. Где это видано — из-за щепотки анаши упрятать живого человека за решетку. Варварство! Если же Фаик не согласится, то ему придется отдуваться и за себя, и за Таира, только в этом случае основная тяжесть ляжет на плечи самого Фаика. Но платить придется, и деньги при любом раскладе будут. Эта мысль мне понравилась.

Последующие два с половиной часа прошли в томительном ожидании. Иногда мы с Октаем перекидывались незначительными фразами. Время от времени в кабинет врывался раздраженный Реза с возгласами: «Этот сукин сын не соглашается!» или «Как мне его разговорить?».

В конце концов без четверти двенадцать Реза вошел в кабинет усталый и измученный. Присев на край стола, он закурил сигарету и заговорил, обращаясь не то ко мне, не то к Октаю.

— Он не соглашается. Ведет себя как не знаю кто… Друзей он не выдает, видите ли… Если б не был таким жалким и болезненным, вмиг от его физиономии ничего бы не оставил. Только боюсь, еще подохнет на моих руках. Ничего не поделаешь, придется звонить его отцу, растормошить домашних. В двенадцать ночи! Ох, и начальник здесь…

Реза ушел в угловой кабинет. Сразу же в комнату с важным видом зашел начальник дивизиона полковник Кюфтейийан[36]. Я резво встал, учтиво поздоровался и пожал протянутую мне руку, несколько удивившись жесту полковника.

— Молодец, — сказал Кюфтейийан. — Реза рассказал мне о твоем плане. Весьма похвально, весьма… Так кого вы поймали?

— Мелочевка, господин полковник. — Я был польщен тем, что начальник дивизиона лично отметил мое участие в операции. — Музыканты. Один играет на нагаре, другой на сазе. Только дирижер отсутствует.

— Почему же? — удивился начальник дивизиона. — И дирижер есть, просто его здесь нету. Пока, во всяком случае.

— С помощью Аллаха, господин полковник, и его повяжем.

— Ну-ну… Ты вообще подумывал о том, чтобы пойти к нам на службу? Задатки у тебя хорошие, надо лишь их развить. Коллектив у нас дружный, работа интересная, перспективная, с карьерным ростом, почет со всех сторон…

Где-то я уже это слышал…

— Знаете, надо подумать, — промямлил я. — Пораскинуть мозгами, и вообще, при принятии подобных жизненно важных решений не следует торопиться.

— Когда надумаете, обращайтесь ко мне, — заключил начальник дивизиона, выходя из кабинета. — Желаю успехов.

— И вам всех благ, господин полковник! — гаркнул я в уже закрывающиеся двери.

Тоже мне, нашел дурака! Вам не задатки мои нужны, а хрустящие доллары, которых у меня нет.

Вскоре из кабинета начальника дивизиона послышался визгливый фальцет — судя по всему, прибыл отец Фаика. Его то и дело прерывал нервный сип Резы и бархатный баритон полковника, игравшего своим голосом, словно провинциальный актер.

— Какое же воспитание вы даете своим детям? — рокотал начальник дивизиона, «спец» по нравоучениям. — Наши сотрудники задержали вашего сына с пакетом анаши. Вы знали, что он принимает наркотики? Ах-ах, такую, значит, смену вы готовите нам на будущее и нас заставляете брать грех на душу, наказывать его в столь молодом возрасте…

— Ведет себя как опытный преступник! — Это уже подключился Реза. — Не сдам, говорит, своих. Да я не могу ему втолковать, что эти самые «свои» и заложили его с потрохами. Облегчи душу, советую я, ты же не из тех, кто с закрытыми глазами на зону дорогу найдет. Посодействуй нам, и мы о тебе позаботимся. Ни в какую не соглашается. Ух, стервец! Видать, мало вы его в детстве ремнем пороли…

— Я готов сделать всё, что в моих силах, господа. Только прошу вас, замнем это дело, а? Простите парня на первый раз. Молодой, глупый, всякое бывает. Все мы были молодыми. Можно ведь договориться?

После этого голоса сделались тише, так что ничего нельзя было разобрать. Наконец-то речь пошла о настоящем деле. С этого и надо было начинать. А то нравоучения, нотации… Кому они нужны? Если уж человек встал на кривую дорожку, то с нее он должен свернуть сам, проявив силу воли, или же его свернет смерть. Третьего не дано. Всё начинается, как известно, с безобидного косяка в подворотне, а заканчивается передозировкой ширева в вену. Ужасно… Мерзко… Страшно! Ведь это человеческая жизнь. Я испытывал к наркотикам лютую ненависть, жалея попавших на эту удочку людей и презирая торгующих этой «удочкой» нелюдей.

В конце концов беседовавшие в кабинете начальника дивизиона сошлись на том, что отцовское слово действеннее и весомее всяких советов, посулов и угроз. С согласия полковника Реза проводил папашу в угловой кабинет. Я пообещал себе, что если парень расколется и мы поедем брать барыгу, то лично надену на него наручники.

Через полтора часа, когда стрелки моих наручных часов показывали без четверти два ночи, в кабинет ворвался Реза. Казалось, он был готов биться головой о стену.

— Не слушает даже своего отца! — вскричал он, бросаясь в кресло. Следом в кабинет вошел Раджаб и с угрюмым видом уселся за столом. — Всё твердит заученную чепуху. Не знаю даже, что делать…

— А папаша тоже хитер, ничего не скажешь, — усмехнулся Раджаб. — Как только услышал сумму, подскочил как ужаленный. «Откуда у меня такие бабки? Я что, похож на миллионера?». Вся семейка что ни день по свадьбам шатается со своими инструментами — что для них пять кусков?..

Я вздрогнул. Пять кусков! Вот это аппетит! Не случайно многие дают колоссальные взятки, чтобы попасть в правоохранительные органы и «доить» всех подряд. Но, с другой стороны, чтобы обычным музыкантам — нагаристам и сазистам ввернуть пять тысяч долларов откупных… Видимо, я отстал от жизни.

Реза достал из ящика стола носовые платки с личными вещами задержанных, вынул из платка Фаика деньги — три «ширвана»[37] и несколько купюр по тысяче манатов.

— Переходите в угловую комнату, — сказал мне Реза, поднимаясь из-за стола. — Не позволяй Фаику звонить и выходить из комнаты. Мы купим что-нибудь пожевать и быстро вернемся.

В угловом кабинете работал телевизор, что делало суровую казенную обстановку чуточку уютней. В комнате стояло три стола, два несгораемых сейфа, несколько стульев, вешалка. На стенах красовались большие снимки с изображением различных наркотических веществ и карта города.

Фаик сидел в углу, прислонившись к стене с таким видом, будто аршин проглотил.

— Сядь рядом с ним. — Я подтолкнул Октая к стене, ведя себя с ним нарочито небрежно. Потом бросил Фаику со скрытой угрозой в голосе: — Зря хорохоришься, всё равно сломаем.

Он ничего не ответил. Я стоял возле двери, пока не вернулись Реза с Раджабом. Вывалив на стол купленное на «трофейные» деньги съестное — несвежий хлеб, полбатона любительской колбасы и две пластиковые бутылки с лимонадом, — Реза обратился к задержанным:

— Подвигайте стулья поближе, подкрепитесь. Видимо, нас ожидает длинная ночка…

Они принялись вежливо отказываться. Нас же не надо было просить дважды, и мы втроем жадно набросились на еду. Хлеб был сухой, колбаса слишком жирная, лимонад горчил… Но мы были зверски голодны и, громко чавкая, уминали нескладные бутерброды, уставившись остекленевшими глазами на экран. В ночном эфире одного из частных телеканалов крутили низкопробный ужастик: блондинка-инопланетянка занималась сексом с парнями, затем убивала их, вырывая внутренности, при этом сладострастно хохоча. Раджаб с набитым ртом восхищался ее красотой:

— Вах-вах, какие ноги, какие сиськи, вы только взгляните, господин майор! Уф-ф, ты моя родная! — Затем без перехода обратился ко мне: — Слушай, братишка, почему бы тебе не пойти к нам работать?

О, Аллах, что они все от меня хотят?!

— Господин майор поговорит с начальством, и тебя примут за небольшой уважительный… гм… подарок, что ли? Как думаешь?

— Откуда же я возьму этот уважительный подарок?

— Это не проблема, — беспечно сказал Раджаб. — Покрутишься тут с нами месяц-другой, подвернется какое-нибудь жирное дельце, и ты вмиг окажешься в погонах.

— Ну, не знаю… Неужели всё так просто?

— А ты что думал, братишка? Деньги, дорогой мой, деньги! — Раджаб повернулся к задержанным. — Ну, чего не едите? Думаете, мы вас отравим? Хоть мы и враги поневоле, хлеб един, хлеб — от Аллаха. Кушайте, пока я не разозлился.

Октай взял немного хлеба с колбасой, Фаик выпил лимонада. Реза безучастно глядел на экран, «гуляя» по каналам с помощью пульта дистанционного управления.

В кабинет вошел один из сотрудников.

— Реза, у тебя Кодекс под рукой? Дай на минутку, я отчет пишу, забыл номер статьи…

Его взгляд упал на экран, где в это время коварная инопланетянка «объезжала» очередного смертника. Сотрудник схватил трубку внутренней связи и набрал двузначный номер.

— Акбар, переставь на канал «Поставщика Спецзабот», там секс-фильм показывают…

Взял книжку, поблагодарил и торопливо вышел.

Снова наступило томительное ожидание. Время от времени Раджаб звонил домой Фаику и голосом, не терпящим возражений, требовал до десяти часов утра принести пять тысяч долларов в кабинет майора Адамтутана. В противном случае их сын будет зарегистрирован в дежурной части и препровожден в Городскую жандармерию.

Минуты тянулись медленно, словно часы. Еда и тепло разморили, меня клонило ко сну. Я ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке и, подперев голову руками, уставился слипающимися глазами в телевизор. Счастливчик Кямал под каким-то предлогом удрал еще вечером, после того как мы вместе составили протокол задержания и я дал показания в качестве понятого, изложив обстоятельства задержания на бумаге. После он исчез, и Реза объяснил мне, что Кямал в данный момент числится в сорокадневном отпуске и присутствие его в Отделе нежелательно, не говоря уже об участии в оперативном мероприятии. Просто Кямал надежный сотрудник, и поэтому он его привлек. Повезло же ему! Пока мы тут кряхтим на стульях и возимся с этим недоноском, он себе сладко спит в теплой постельке в обнимку с женушкой. А завтра явится за своей долей, если, конечно, будет что делить. Я и думать боялся, что все наши старания и надоевшее ночное бдение могут оказаться напрасными и мы по- крупному опростоволосимся. «Наши»? «Мы»? Черт возьми, да я уже считаю себя одним из них.

Запиликал мобильник Резы. Он слушал минуты две и, так и не сказав ни слова, резко хлопнул крышкой телефона.

— Вот скупердяи! — воскликнул Реза. — На своего сына бабок им жалко! Триста долларов, говорит, предел. Больше ни копейки нету. Эй ты, слюнтяй хренов, встань и позвони своему папаше, скажи, что, если он и дальше будет над нами издеваться, я не стану ждать утра, а отправлю тебя в Жандармерию прямо сейчас. Пять кусков — и никакой торговли! Всё!

Под надзором Раджаба Фаик позвонил домой.

В начале шестого утра терпение Резы лопнуло. Несмотря на то, что сумма «выкупа» с пяти тысяч была уменьшена до трех, со стороны музыкальной семьи не было никаких подвижек. Они стояли на своем и менять решения не собирались.

— С меня хватит! — вскричал Реза, с отвращением глядя на молчавшего Фаика. — Не хотите по-хорошему, ничего, будет по-плохому. Я хотел решить всё по-человечески, но, видимо, человеколюбием таких, как вы, не проймешь. И не волнуйся за своего Таира. Следователь из Жандармерии быстренько вытащит его на свет во время следствия, и тогда ты уже не будешь таким чистеньким перед своими дружками. Сечешь? А подобные весточки быстро по зоне распространяются. Как только узнают, что ты ссучился, держись за «очко»…

Фаик никак не реагировал, только побледнел еще больше. Кожа обтянула скулы, и теперь его физиономия напоминала тот инструмент, по которому он нещадно дубасил, чтобы заработать на хлеб насущный и косяк анаши.

Реза сходил в свой кабинет и вернулся оттуда с двумя распечатанными на принтере листами, коричневым конвертом из толстой бумаги, мешочком с анашой и наручниками.

— Столько было? — Реза показал мешочек. Фаик кивнул. Реза положил наркотик в конверт, тщательно его заклеил и надписал должным образом. Затем щелкнул наручниками, пристегнув задержанных друг к другу, предварительно посадив их рядом, и потряс бумажками. — Здесь протокол задержания и допроса, а это пояснительная записка для лабораторной экспертизы. Я не хочу калечить тебе жизнь, но, клянусь Аллахом, я это сделаю. Учти, как только это дерьмо пройдет экспертизу, дороги назад уже не будет. Я тебе ничем не смогу помочь. — Реза бросил ключи от наручников Раджабу. — Наручники не снимать, пусть так и сидят, пристегнутые. Я посплю немного. Если что — я у себя в кабинете…

Раджаб установил в ряд несколько стульев и, скинув обувь, охая и ахая, с трудом растянулся на узком пространстве. Ноги его повисли в воздухе, голова уперлась в дверцу стального сейфа.

Я встал и протянул ему чей-то замызганный форменный китель, используемый явно не по прямому назначению.

— Я посплю часок-другой, потом сменю тебя, и ты продрыхнешь. — Раджаб заложил за голову китель и бросил мне ключи от наручников. — Сними, все под Богом ходим…

— Но ведь господин майор сказал…

— Да мало ли что сказал господин майор, — перебил меня Раджаб. — Он уже спит и видит сны. Никуда они не сбегут.

Раджаб поступал неверно — он подверг сомнению приказ Резы при посторонних. Эдак они поймут, что все угрозы насчет экспертизы и Жандармерии пустая болтовня. И я не спешил выполнять приказ Раджаба — не он здесь главный.

— Жмут? — поинтересовался я у Фаика, не скрывая злости, оттого что он доставил нам, мне в частности, столько неудобств. — Руки болят?

— Есть немного, — с вымученной улыбкой пробормотал он.

— А ты поменьше коли их иголками, — со злорадством посоветовал я.

— Я не колюсь, — удивленно сказал Фаик.

— У тебя еще всё впереди. — На меня напал очередной приступ цинизма. — Руки!

Я ослабил наручники на два «зубчика», всё еще не решаясь их снять.

— Да сними их, парень, ничего не случится, слово даю… — спросонья прогудел Раджаб.

Я отомкнул наручники и, как бывалый опер, засунул их сзади за ремень. Уменьшив громкость телевизора, сел на свое место за стол и снова уставился в экран.

Ужасно хотелось спать, глаза слипались, словно на них сверху давили невидимые пальцы Творца снов. В комнате от безостановочного курения стояла плотная дымовая завеса, от храпа Раджаба звенело в ушах. Каждый раз, когда он поворачивался, чтобы устроиться поудобнее, стулья натужно скрипели под ним, грозя с грохотом развалиться. Октай с Фаиком сидели практически не шевелясь, и в какай-то момент мне показалось, что и они задремали. Бодрствовал лишь один я.

В половине седьмого мулла с минарета ближайшей мечети воздал хвалу Всевышнему. Я помолился Аллаху про себя, прося его не оставить без своей милости моих родных и близких.

В начале восьмого утра сквозь засаленные занавески на окнах в комнату стал проникать слабый ноябрьский рассвет. Через час, когда окончательно рассвело, дверь кабинета распахнулась, и я увидел на пороге Резу, хмурого, полусонного, небритого, с опухшими глазами. Он зевал, прислонившись к двери.

— Раджаб, дело есть, проснись…

Раджаб открыл глаза, тяжело приподнялся на трещавших стульях, шаря ногами по полу в поисках обуви. Глядя на нас сонными, мутными глазами, он бормотал, массируя веки:

— А… Чего не ложитесь? А-а… Утро уже, понятно… Вставать пора, вставать… Черт!..

Кое-как обувшись, он вышел вслед за Резой. Вскоре Раджаб вернулся и увел Октая. Я остался с Фаиком наедине. Он был похож на живой труп. Бессонная ночь и бесконечные волнения превратили его лицо в восковую маску.

— Веди его в мой кабинет, — в дверь просунулась голова Резы.

— Встань. — Я выключил телевизор и вывел Фаика из углового кабинета, где мы оба, каждый по-своему, пережили не лучшие мгновения в своей жизни.

В кабинете Резы угрозы и проклятия сменялись просьбами и мольбами.

— Я вас предупреждал, — говорил Реза, закуривая сигарету. — Теперь на меня не обижайтесь. Своими действиями вы спешили на свои, извините меня, похороны!

— Господин начальник, ну разве этому пареньку место на зоне? — пробовал заступаться за «приятеля» Октай. — Вы взгляните на него — он же не выдержит. Я полжизни там оттрубил, знаю, что к чему. Да благословит вас Аллах, обращались вы с нами хорошо, накормили, напоили, слова дурного не сказали, кончиком пальца не тронули. Смилуйтесь, господин начальник, прошу вас…

Фаик безучастно слушал речь своего «защитника». Эх, парень, если бы ты знал, что тебя заложил твой же дружок, ставший мюридом[38] этих господ, а теперь для вида распинающийся перед ними же, интересно, как бы ты отреагировал?

— Ничего не хочу слышать! — прервал его Реза, вытряхивая переполненную окурками пепельницу в корзину для мусора, стоявшую под столом. — Не устали надо мной издеваться? Ладно, к черту меня. Но господин полковник! Начальник дивизиона! Наш уважаемый аксакал, почетный сотрудник… В двенадцать часов ночи уговаривает этого подонка. И, наконец, собственный отец! Родная кровь! Всё бесполезно…

В кабинет заглянул Кямал. У него была свежевыбритая довольная физиономия. Сразу видно — выспался!

— Реза, начальник спрашивает, как у вас тут…

— Иду, иду, — раздраженно сказал Реза.

От нечего делать я стал перелистывать Уголовный кодекс, уже не вполне сознавая, на каком свете нахожусь. Раджаб снова задремал, задержанные сидели…

На глаза мне попалась валявшаяся на столе газета. Я заинтересовался. Пробежав глазами статью на первой полосе, потянулся за листом бумаги, одновременно доставая из внутреннего кармана пиджака ручку.

Набросав черновик, я записал окончательный вариант на чистом листе, еще раз перечитал, остался доволен и потянулся к телефону.

— Джамшид, здравствуй, это Араз. Потом, потом, сейчас нет времени. Выпусти в дневном номере статью… Я тебе ее продиктую. Бери ручку и записывай. Заголовок: «Аззиятское море: Вчера, Сегодня, Завтра». Большими буквами. Написал? Дальше…

Закончив, я положил трубку и закурил последнюю сигарету, смяв пустую пачку и бросив в пепельницу.

Дверь распахнулась, и в сопровождении Кямала в кабинет вошел мужчина лет тридцати, чем-то похожий на Фаика.

— Это его старший брат Джаббар, — сказал Кямал.

Раджаб поднялся, пожал ему руку — он словно нюхом почувствовал деньги. Я ограничился сдержанным кивком.

— Ну, вспомнили наконец, что у вас есть младший брат по имени Фаик? — Следом за Кямалом появился Реза. — Сподобились придти выручать его из беды?

— Ради Аллаха, прошу нас простить, — елейным голосом начал оправдываться Джаббар. — Это всё отец… Пожилой человек, масса забот и проблем, нервы ни к черту… Мать позвонила мне домой, но я был на свадьбе, поэтому сумел прийти только сейчас…

— Ты знаешь, сколько нужно было принести? — прервал его Реза.

Ай да Реза-хан, подумал я. Настоящий деловой человек. Прирожденный предприниматель.

— Знаю, но… Мы не смогли собрать такой суммы.

— Такой суммы! — передразнил его Раджаб. — Всю свою жизнь на свадьбах и пирушках кантуетесь, в конце концов там и помрете. Жрете задарма, пьете на халяву. И деньги зашибаете — слава Аллаху! А как за брата родного раскошелиться… Кстати, у тебя же машина имеется, «семерка» красная. Почему бы тебе ее не заложить? Как же ты на тачке сможешь раскатывать, когда твой брат на нарах париться будет?

— Сколько? — с трудом сдерживая раздражение, спросил Реза.

— Семьсот долларов.

Реза словно получил пощечину. Минуты две он неотрывно смотрел на Джаббара, а тот, повернувшись, разглядывал унылый вид из зарешеченного окна.

— А ты не боишься, что я плюну на всё и отдам твоего братца в Жандармерию? Что ты тогда будешь делать?

— Побойтесь Аллаха, господин майор, — возмущенно проговорил Джаббар. — Из-за такой мелочевки ломать человеку жизнь? У вас ведь тоже есть дети.

— Он прав, Реза, — негромко сказал Раджаб. — Семьсот всё же лучше, чем три сотни…

— И почему я должен уступить? — Реза всё не мог угомониться, хотя чувствовалось, что и он не видит иного выхода, как дать свое согласие. — Из-за таких выродков, как ты, как твой братец, я вынужден ходить беззубым и в компании друзей разговаривать, разбрызгивая слюну.

Джаббар развел руками — мол, состояние твоих зубов меня не касается.

— Ладно, — Реза протянул руку, — давай сюда.

Джаббар передал ему купюры, на которые устремилось несколько пар жадных глаз. Среди долларовых банкнот угадывались бледно-розовые и темно-зеленые дензнаки национальной валюты.

— Сколько здесь? — спросил Реза, не пересчитывая.

— Я же сказал — семьсот, — неуверенно пробурчал Джаббар. — Хотя… Нет, по-моему, там не хватает…

Реза уже проворно считал деньги, разложив отдельно доллары и манаты.

— Пятьсот пятьдесят, — заключил он, дважды пересчитав деньги. — Пятьсот — долларами, пятьдесят — манатами. Где остальные полторы сотни?

— Так вот, я хотел сказать, что…

— Мне плевать, что ты хотел сказать! Если бы я зашел к начальнику, назвал первоначальную сумму и потом уже пересчитал деньги, то эти сто пятьдесят долларов повисли бы у меня вот тут. — Реза выразительно стукнул ребром ладони по своей шее. — Вы что, смерти моей хотите? Что я вам сделал?

Реза ушел к начальнику дивизиона. В его отсутствие Раджаб поинтересовался у Октая, когда же прибудет его зять, которому он якобы позвонил, чтобы «выручить» родственника? Октай ответил, что скоро. Это была важная часть «спектакля», который нужно было сыграть до конца.

— Хорошо, можете идти, — вернувшись, сказал Реза. — Начальник не против. И смотри у меня, больше не попадайся. Уважай закон и помни о долге перед обществом.

Кажется, Реза-хан был повернут на общественном долге. Проговорив еще минут пять о необходимости поддержания в здоровом теле здорового духа и пользе спорта и физических упражнений, он отпустил обоих братьев с убедительным напутствием больше ему не попадаться. Раджаб вызвался их проводить.

После того как он вернулся, Реза еще раз пересчитал деньги. К тому времени к нам присоединился Кямал. Октая с нами уже не было — он положил в карман двадцать «ширванов» и тихо удалился.

— Отложим то, что было потрачено на подготовку операции. Так… Это начальнику дивизиона и дежурному офицеру. Араз-хан, ты самый младший из нас, будь другом и не сочти за обиду, разменяй в обменном пункте. — Реза протянул мне две сотенные бумажки.

Я надел пальто и вышел наружу. Улица, на которой располагался Отдел, примыкала к Зоопарковой. Обменных пунктов здесь было предостаточно.

Я поменял доллары на манаты в двух разных местах, опасаясь, что, увидев много денег, меня могут надуть, и вернулся в Отдел.

Реза забрал у меня внушительную пачку денег, вытянул из нее две купюры по пятьдесят тысяч манатов и протянул их мне.

— Бери, дорогой Араз-хан, заработал честно. Уж боюсь тебя обидеть такой жалкой суммой, ведь ты принимал участие в деле от начала до конца и сам был свидетелем.

— Не стоит оправдываться, Реза-джан, для меня уже большая честь работать с вами. А деньги… Они сегодня есть, завтра их нет…

Залился незатейливой мелодией мобильный телефон Резы.

— Алло! Да, слушаю… Секундочку… Араз-хан, тебя.

— Да, говорите…

«Араз-хан, быстро дуй в редакцию, — послышался возбужденный голос Джамшида — я дал ему номер мобильника Резы на всякий случай. — Редактор хочет тебя немедленно видеть».

— А что случилось? В чем дело? — недовольно спросил я. Каких-то два часа назад я продиктовал Джамшиду по телефону чужую статью со своими поправками, подписавшись своим именем, и сразу же после выхода дневного номера газеты редактор обо всем узнал и теперь жаждет моей крови? О Аллах, куда же мне бежать!..

Но к своему удивлению, я услышал нечто такое, что аж привстал со стула.

«Главный редактор выражает тебе письменную благодарность, берет в штат на полный оклад и оформляет кругленький гонорар. — Джамшид так радостно кричал, будто все эти блага касались его самого. — Того и гляди скоро станешь личным летописцем генерал-губернатора…»

Я буркнул что-то в ответ и отключил связь. Воистину пути Господни неисповедимы. Я нацарапал эту статейку лишь для того, чтобы не получить нагоняй от редактора и удержаться хотя бы внештатно, а получилось… То, что должно было получится.

Попрощавшись с Резой, Кямалом и Раджабом и получив твердое обещание быть привлеченным к следующей операции, я спустился вниз и вышел на улицу. Накрапывал мелкий, колючий дождик. Я поднял воротник пальто и медленно побрел по серому тротуару серого города, вглядываясь воспаленными от бессонницы глазами в серые лица прохожих и бормоча под нос строки из газели[39] Навои:

Я луноликой бы не смог и слова молвить за сто лет,

А если б и сказал — стократ я был отвергнут бы в ответ!

Любви в ней нет, но иногда вдруг милосердьем одарит —

И люди в зависти язвят меня укорами клевет.

И странно ведь: она весь мир навек поссорила со мной,

А у самой — друзей не счесть, ей мил в пиру любой сосед!

В ту пору я был влюблен. Но тут у меня появилось непреодолимое желание сию же минуту быть с женщиной. С любой женщиной. Я вспомнил институтские годы и улыбнулся: в те старые добрые времена мы с приятелем только-только начинали осваивать известные заведения, где мы заливались густой краской, заметив полуголых девиц и услышав уверенный женский смех.

Я резко свернул со своего маршрута, раздумав идти в метро, и пошел к Крепости. В кармане у меня было достаточно денег, чтобы расслабиться и славно отдохнуть. Я улыбнулся, предвкушая удовольствие, и полностью отмел возможность того, что когда-нибудь пойду служить в полицию.