ДАЙ, ГОСПОДИ…
К нему, то есть к Богу, Пётр Иваныч шел долго. Почти всю жизнь.
В молодые годы вступил в комсомол, всегда старался быть в первых его рядах. Комсомольские собрания, весёлые субботники, проверочные рейды… Да мало ли чего. Было не до скуки. Понимал Пётр Иваныч, что в этой жизни легче (да и быстрее) добиться много будучи активным членом организации. Не хотелось ему хоронить себя заживо где-нибудь в мордовских лагерях, где кончил отец, не желавший иметь ничего общего с властью.
Власть же знала не один случай, когда дети названных врагов вставали на её защиту, проводили её же замыслы в жизнь. И довольно успешно. Так получилось и на этот раз. В лице Петра Иваныча компартия получила своего очередного рьяного защитника.
Но ни его защита, ни работа деятелей партии — ничего не помогло. Танки, взрывы, чьи-то выступления, опять же с броневика, но уже по прозванию БТР – и вот – всё коту под хвост. Все идеи. Все дела. Вся жизнь.
Но ведь есть же что-то вечное, что никогда не угасает, не прерывается. Не предает.
Пребывает. Подпитывает. Помогает, может быть.
Начинать все с нуля было нелегко. Но жизнь в маленьком провинциальном городке, где все жители знают друг друга в лицо, во многом отличается от столичной. Здесь тебе и продуктами помогут, и соседка по праздникам (чаще по церковным) принесёт детям пол-литра козьего молока, не взяв за это денег. Конечно, ненароком при этом обмолвится, что забор там в огороде покосился, по весне придётся кого-то за деньги нанимать, а из-за «проклятого ревматизма» приходится дрова-то вот экономить, хотя и завезли недавно на всю зиму: колоть-то некому.
Жена на две ставки вкалывала в школе, после занятий – тетради. Дома – подготовка к урокам. Дети, естественно, висели на нём. Он стирал, гладил, готовил обеды. Ночами подрабатывал сторожем в местной церквушке.
Сторожка, расположенная у самого входа во двор, была поделена на две половины. В одной дежурил Пётр Иваныч. За неимением радио и телевизора коротал он рабочее время за чтением церковной литературы, коей здесь было в немеряном количестве. Видимо, прежний сторож тоже искал в этих книгах ответы на свои вопросы. «И если придёте в какой город, и примут вас, ешьте, что вам предложат», – читал он вполголоса «От Луки» и озирался в сторону второй половины, откуда доносились пьяные голоса иконописцев. Те пировали вторую неделю. Столько же они тут и жили. Молодые ребята, приехавшие из-под столицы, реставрировали иконы. Нет, днем они работали и вели вполне послушническую жизнь. Но ночами словно преображались. Пётр Иваныч не раз сам открывал церковные врата возвращавшемуся из расположенного за углом продуктового магазина «послу», нагруженному двумя-тремя пакетами пива. «Заходите к нам, дедушка, скучаете, небось», – приглашал длинноволосый ради приличия. Пётр Иваныч же не пил. Уже пятый год. Но раза три в неделю позволял себе бутылочку безалкогольного пива. Больше не мог — каждая копеечка была на счету. Сладости детям – и те покупали только по праздникам – на дни рождения и Новый год.
«…Ешьте, что вам предложат, – повторил Пётр Иваныч. Если предложат. А так, с голодухи и помрёшь. Земля, если её саму не подкармливать, не прокормит. Дашь на дашь. Мне же нечего дать».
Дочь вчера вернулась из школы вся в слезах: подружке купили новые кроссовки. А она второй год на физру ходит в рваных кедах. И те соседка отдала: дети, мол, уже в институте учатся, а обувь ещё со школьных времен сохранилась. В чулане нашла, когда делала «ревизию».
- Ну если ты такой хороший, Господи, дай же… Петр Иваныч знал несколько молитв, но сейчас осёкся. Он не знал, чего просить. Сам-то ладно, проживёт как-нибудь. Детей вот жалко. Дай же моим детям поесть по-человечески. Мяса кусочек, картошечки, конфет…
Пётр Иваныч перекрестился и вышел из сторожки. Фонари освещали церковный двор, и из-за этого темень за оградой казалась ещё гуще. Будто там начинался совершенно другой мир. Он и был другим. Со своими вопросами, проблемами, делами. Лишь изредка, вспомнив о чем-то высоком, запредельном, а может, просто, чтобы выглядеть по-христиански, большой мир устремлялся в этот, на маленький клочок земли в центре города. Этому пространству, очерченному кованой оградой, тоже хотелось расширяться. И, стеснённое со всех сторон, оно устремлялось ввысь.
«Хлеб наш насущный даждь нам днесь, – осенял себя крестом Пётр Иваныч, – и не введи нас во искушение, но избавь от лукавого…». Он всегда выстаивал утреннюю службу, но сегодняшнее утро было не из рядовых.
- Ох-те, Господи, – присел на кровати сторож, проснувшись от беспрерывного звонка. Выглянул наружу.
- Принимай гостинчик, отец! – ранний гость всё ещё давил на звонок. Не ждали? Вот! Сергей Михалыч отправил, из Липовки. Велено батюшке передать, но я не могу ждать, мне дальше ехать. А картошечка своя, отборная, из ямы. Так и передайте. Ну что стоишь, открывай что ли, затащим, - мужик уже взялся за щеколду.
- Ух, тяжёл мешок-то. Давай, ставь сюда. Передам всё как есть, не волнуйся. Ну, спасибо. Поезжай с Богом.
- Свечку за меня поставишь, отец! – уже с подножки грузовика крикнул водитель, дал двойной сигнал и скрылся за углом.
Картошка и вправду оказалась славной. Розовая, крупная. Пётр Иваныч завязал мешок. Посмотрел на часы. Пять. До сдачи дежурства два часа. Можно ещё поспать.
Поправил лежанку, прилёг. Но сон не шёл. Так до утра и провалялся.
Без десяти семь встал, развязал мешок, взял пять картофелин и снова завязал чёрным шнурком от ботинок. Ничего, вроде незаметно. Зато карманы как-то неприлично топорщатся. Открыл тумбочку, пошарился там и нашел старый пакет с порванной ручкой. «Ничего, под картошку самый раз». Добавив туда ещё несколько картофелин, аккуратно завязал мешок.
Пакет оставил в сенях, проводил жену и детей в школу.
А к их возвращению на столе уже дымилась горячая картошка
- Ничего, один-то раз Бог простит, – сказал жене уже в постели. Кабы сам батюшка не обожрался. Ему ведь не первый раз так привозят. И мёд он пьёт, и калачи ест, и в пост мясо вином запивает. И ничего! Живёт! И ещё нас поучает!
- Тихо, детей разбудишь, – толкнула в бок жена.
- Где же она, жись-то? Видимо, уже прошла. Или еще не начиналась? За что отца моего со свету сжили? А нас за что? За идею? За какую? Нет здесь никакой идеи. Там она, наверху. А здесь ничего не было, нет и никогда не будет. Эх!
На следующее утро Пётр Иваныч подошёл после службы к настоятелю церкви:
- Батюшка, там вам небольшой гостинчик оставили. Сказали, от Сергей Михалыча, из Липовки.
- А где же гостинец? Неси.
- Да там картошка. Хорошая… Целый мешок…
Батюшка достал из кармана носовой платок, высморкался.
- А сколько, говоришь, у тебя ребятишек? Двое? Вот и забирай её всю. Накормишь детишек отварной картошкой с молоком. Здоровая, вкусная еда, не смотри, что постная.
- Спасибо, батюшка, спасибо, – блеснула слеза в глазах Петра Иваныча.
- Ничего от них, кроме картошки, и не дождёшься, прости, Господи, – на ходу осенил себя крестом удаляющийся батюшка.
- Господи, спасибо… Спасибо… – стоял перед иконой Пётр Иваныч.
Надо бы поплакать, но слёз почему-то не было.