Когда я работала в Геофизике интерпретатором по геохимическим исследованиям скважин, то выезжать в поле для меня было всегда празднично. Потому что — путешествие! И неважно, какая погода, если в природе что-то не так — это еще романтичнее. Вольный воздух простора! Вот что будоражило. А работа, понятно, всюду работа.

Однажды получила задание сделать заключение по результатам испытания пластов в открытом стволе скважины прямо на буровой.

Поехали. Ребята-полевики из отряда КИИ (комплект испытательного инструмента), конечно же, скривились. Это и понятно: всегда легче, если баба — с воза, а не наоборот. Теперь дай бог терпения! — так наверняка думали они. Всю дорогу по пути на скважину и во время испытаний на буровой «киишники» старались много не курить, а когда душа не выдерживала, просили разрешения и отгоняли дым ладошкой; старались по работе выполнять всё, как прописано в методике, а главное, при мне не сквернословить.

Рыцари! Но вот последнее — не выражаться, было, видно по всему, самое трудное. Им приходилось подбирать слова взамен привычных, ёмких и коротких. Это их нервировало. А что делать? Они держались.

…Что-то пошло не так при подъеме прибора из скважины, его занесло, и один рабочий подставил себя, гася толчок и защищая других! Удар был нестрашным, но весьма ощутимым: вес железяки килограммов сто сорок; парня спиной припечатало к металлической трубе. Он аж побелел.

Я стояла на мостках, напротив, готовясь к отбору проб газа, увидела его глаза. В них застыла такая боль! Ему так хотелось высказаться! Губы шевелились, но он молчал, раздувая ноздри, — то ли дух перехватило, то ли я мешала. «Говори, говори! — замахала я руками. — Легче будет!» Такие необходимые, экстремально-лечебные русские слова… Он, стиснув зубы, держал их в себе. Ребята из отряда подбежали к нему. Проверили спину, руки, вроде всё нормально. Парень отдышался, и мы продолжили работу. На меня он старался не смотреть. Самое удивительное — мне тоже было неловко, как будто я виновата.

Возвращаясь долгой дорогой со скважины в город, я размышляла.

Общеизвестно, что самые крепкие ругательства — это русский мат. Но эти «плохие слова» порой бывают целительными, если высказаны к месту. Как яд в микродозах становится лекарством, так и «редко, но метко» сказанное слово облегчает душевное страдание, снимая напряжение человека. Видно, поэтому эти выражения и живут так долго — века. Силу этих слов люди чувствуют и пользуются их энергией в экстремальных ситуациях, даже те, кто не понимает русского языка. В чем же их магнетизм?

Когда-то я прочитала любопытную книжку, в которой исследователь (жаль, не помню имени) популярно излагал научную гипотезу о происхождении русского мата. Особенно запомнилась версия о выражениях со словом «мать».

В стародавние времена, когда людей на земле было мало и жили они отдельными племенами, но уже имели хорошо развитую речь, при случайных встречах с незнакомыми людьми в бескрайних лесах или степях произносили друг другу, как пароль, фразу, где употреблялось словосочетание «…твою мать». В ту эпоху эти выражения не были ругательными и обозначали кровное родство…

Интересно, а поговорка «Родственник — поневоле друг» уж не с той ли поры? Словесный штамп с упоминанием мамы, словно охранная грамота, оберегал людей от воинственных стычек между собой, позволял разойтись миром, как подобает ближайшим родственникам.

Время меняет всё и, как часто убеждаемся, не всегда к лучшему. Так и смысл этих высказываний трансформировался на противоположный.

Я думаю, может быть, из-за того, что людей стало гораздо больше, кое-где просто не протолкнуться, не вздохнуть, а тут ка-а-ак «объявят», что откуда ни возьмись еще и новые родственнички напирают… Вот смысл и не выдержал. Исказился. Помните гениальную фразу, ставшую афоризмом: «Людей испортил квартирный вопрос». Как видим, не только людей, но и некоторые слова, даже целые выражения. Но это уже мои измышления.

И все-таки в чем силища этих, теперь уже «плохих» слов? В их смысле или звучании, а может быть, они «включают» особую энергию души, идущую от предков? Загадка! Только на мат активно реагируют все, включая животных.

В моей жизни было несколько случаев, в которых непечатные выражения сыграли важную роль.

 

 

История первая

 

В одном из стройотрядов мне выпало задание — возить воду на объект, который мы строили. Дали старого мерина, впряженного в телегу с бочкой, черпак — мятое, битое ведро, которым воду из реки черпать и в бочку сливать, пока все двести литров не наберутся. В общем всё, что надо, есть, только вози. А я с радостью. Разнообразие. Да еще с животным пообщаюсь.

Только вот заковырка какая. Это выяснилось позже. Мерин мне не обрадовался. Он вел себя настолько самостоятельно и нагло… Делал, что хотел. Намучилась. И сердилась, и ласково уговаривала. Мол, идем сразу на речку, а не в магазин, как привык при старом дядьке-вознице. Просила, если идет (трусить рысцой или даже бодро шагать он уже по старости не мог), то не сворачивать на обочину, чтоб пожевать травы. Хлебушек давала. Короче, моя маета продолжалась до тех пор, пока я примерно через полдня не сообразила крепко выразить свое отношение к происходящему в общепринятых, доступных словосочетаниях, что означало: мол, нехорошо получается, медленно работаем, ребят подводим, они же на стройке ждут воду. Мерин, услышав знакомый текст, сразу стал «шелковым» и даже как-то повеселел.

Так как я была девушкой воспитанной и скромной, то общалась со своим бедолагой исключительно в безлюдных местах. Когда мы с ним по деревне проезжали, то, естественно, я сначала оглядывалась по сторонам и только потом выдавала ЦУ (ценные указания). Что делать?! Ну выражалась… коль для мерина, а главное — для общего дела: это было так важно!

На неделю меня хватило. Потом старый возница из запоя вышел. Я вернулась на свое рабочее место — на кладку кирпича. Быть каменщицей мне больше нравилось — народ рядом, веселее, да и новую профессию хотелось освоить по-настоящему (в конце стройки нам спецкомиссия разряды присваивала, я получила третий).

 

 

История вторая

 

А вот еще в более раннем и ранимом возрасте, когда мне было лет шестнадцать, произошел случай посерьезнее. Мы с младшей сестрой отправились на дачу (в Удмуртии эти участки называют более определенно — сад-огород). Путь после рейсового автобуса лежал пешком через лесопосадки, вдоль железной дороги, затем через переезд в гору, к нашему массиву. Идти было приятно и весело. Вдруг раздался резкий свист и грубый окрик матом в наш адрес. Стойте, мол.

Увидели группу подростков четырнадцати-семнадцати лет, сидящих у костерка. Они курили и, оскалившись, глядели на нас. С ними был матерый мужик. От одного его вида стало муторно на душе. Он хмуро смолил самокрутку и что-то коротко сказал или приказал компании. Все заржали. От группы отделился парнишка моего возраста и вперевалочку направился в нашу сторону. Мы с сестрой прибавили ходу. Я сказала: «Главное — не бежать, у этих бандерлогов сработает гончий рефлекс». Не дойдя до переезда, стали подниматься на насыпь, к железнодорожному полотну. И тут… Показался товарный поезд, несущийся на бешеной скорости. Перебежать не успели. Путь был отрезан гремящим составом. За спиной на все лады слышались похабные выкрики, подбадривающие пацана.

Мы повернулись лицом к преследователю. Наше положение казалось безвыходным, но было некоторое преимущество. Парень стоял внизу, под откосом, а мы гораздо выше его. Я уперлась взглядом в его блеклые глаза, ощутив в груди дикую злость. Во мне поднялось так-о-ое: только тронь — разорву в клочья! Это страх, а правильнее сказать адреналин, обрушившийся мощным потоком в кровь, поднял во мне такую бешеную ярость. Может быть, не только за счет адреналина, может быть, кровь гордых предков всколыхнулась во мне, поднялась… «Эх, погибать, так с музыкой!» Я не думала о плохом, но, чувствуя острую опасность, собралась «устроить музыку».

Не отрывая взгляда, на ощупь, нашарила под ногами длинный гибкий прут от какого-то дерева. Сестра взяла камень. Всё мое существо восстало. В груди было так горячо, я накалилась до предела.

Преследователь опешил и остановился. Поняла, что надо говорить что угодно, пока он не опомнился. Компания неподалеку тоже напряглась. И я начала импровизировать. Мол, на кого ты лезешь? Ты же не знаешь, на кого! Приходи сегодня в Летний (так называли наш летний сад, где находилась городская танцплощадка), тебе Серый объяснит, что к чему. Пожалеешь! А за нашими спинами всё грохотал и грохотал длиннющий товарняк. Хорошо, голосом меня бог не обидел, и парень всё отчетливо слышал. Я это увидела по его глазам. В них, к моему удивлению и радости, сначала появилось сомнение, а затем страх!

Продолжая изображать из себя подружку самого главного бандита (на самом деле я не знала такого и сказала наугад), пыталась для убедительности «бросить» в это рябое серое лицо хоть одно матерное ругательство. И не могла вспомнить!.. Вот что значит — не на слуху, нет тренировки.

Но моя ярость была столь велика, ведь я защищала не только себя, но и младшую сестру, что, наверное, подтекст простых слов звучал исключительно матерно. А еще от сильного желания напугать противника я на протяжении всего монолога, во время нашего противостояния на насыпи, хлестала себя по ногам гибким прутом. Боли не чувствовала, прут при этом свистел и шипел.

Впечатление произвести удалось. Пацан сначала обалдел, потом шагнул назад, попятился, еще и еще, покачнулся… И тут промчался последний вагон. Мы с сестрой «сделали ноги», не стали ждать заслуженных аплодисментов. Даже не успели всё осознать, как очутились в нашем домике. Вряд ли когда-нибудь мы еще так бегали.

Теперь, конечно, понимаю, как нам повезло тогда, что вожак решил этого хиляка натаскивать и послал за нами, а не кого-нибудь поопытнее и покруче характером.

 

 

История третья

 

Я перешла на третий курс института. И летом с двумя подругами отправилась в самый-самый долгий (почти три месяца), трудный и очень романтичный стройотряд: на сплав леса в Архангельскую область (река Пинега). Нас, пензенских девчонок, Лилю, Люду и меня, взяли с собой студенты из Московского лесотехнического института, с которыми мы случайно познакомились на ВДНХ, где гуляли в конце лета на заработанные после окончания очередной стройки.

Работу на сплаве начинали довольно рано — в семь утра. Часто над рекой поднимался густой золотой туман. Утреннее северное солнце окрашивало его своими лучами, и он светился, казался золотым.

Мы стояли на деревянных мостках над водой. Сначала по колено, затем по грудь, и наконец над туманом оставались только глаза. Лицо — в вуали из золотого тумана! Вокруг — тишина, река и тайга. А мы кричим в никуда: «Берендеи, с добрым утром!» Красотища!!! Стоит сказать, что представляло собой, с производственной точки зрения, место нашей работы.

С крутого берега открывается вид на запань. Это и есть то место на реке, куда с вырубки сплавляется лес, идет своим ходом по воде. Здесь и происходит основной процесс: сортировка, затем сплотка, то есть связывание бревен по сортам и породам в гурты с помощью сплоточной машины. Отсюда лес везут или тянут баржей, куда надо. Запань представляет собой систему деревянных мостков, которыми как бы разлинована поверхность реки, на них стоят механизмы, трудятся люди. Поперек — идут панели, а вдоль — тянутся длинные «коридоры» (кажется, есть специальный термин, но уже забыла). В конце стоит сплоточная машина.

На первый взгляд наше рабочее место прекрасно — свежий воздух! Вот только туча комаров и мошки. Когда намажешься средством от кровососущих, то воздух уже становится несвежим. Да еще правила техбезопасности, предписывающие «глухую» одежду: рубаха с длинным рукавом, заправленная в брюки, платок или панама с тесемками — на голове. Под угрозой штрафа — одежду не снимать, выполнять! А лето выдалось жаркое. На солнцепеке до сорока градусов доходило. В первый же день у меня обгорели уши и при каждом шаге раскачивались, красные и распухшие. Теперь понятно, зачем платок. Однажды на соседней панели у девушки от ярких бликов на воде закружилась голова, и она упала в воду. Хорошо, что была в одежде. Сортировочный «барабан» намотал тряпки на острые длинные металлические зубья, и девчонка отделалась царапинами. Зато дисциплина повысилась. Понятно, для чего длинные рукава и штанины…

Основным орудием труда был багор. Им полагалось захватывать нужное бревно и тянуть «под себя», то есть под мостки, на которых стоишь. Под ними установлен «барабан». Он затягивал дальше, в «кошель» (короткий коридорчик), откуда уже тянули отсортированный лес на сплотку. Каждая бригада выстраивалась вдоль своего коридора (их было пять или шесть). Каждый человек знал свое место на панели.

На первой панели работали самые сильные и ловкие парни. С них начиналась вся работа. К ним по течению реки свободно подплывали бревна (щеть). Порой они «шли» как попало, словно перепутанные волосы. Это — «кресты», которые надо было быстро разбирать, иногда спускаясь с панели и балансируя на плывущих бревнах. Риск… Цирк отдыхает. Ребята как будто причесывали щеть, задавали направление бревнам, запуская их в коридор на сортировку. По коридору лес должен идти в один слой, плыть поперек его ширины.

Мы с Лилей Шапиро трудились на второй панели — сортировали еловый пиловочник (самый элитный лес, его пилят на доски). Напротив нас стоял парень и «брал» сосновый пиловочник.

В первые дни с нами работали местные женщины и показывали мастер-класс. Казалось невозможным по мокрой коре дерева отличить, ель это, сосна или еще что-то. А также требовалось на глазок определить параметры: длину, диаметр. И чтобы по всей длине не было резкого перепада в диаметре — сбежестость должна быть в норме. Наставницы по ходу дела давали консультации, кричали: «Таши, таши, да не евонную! Вона сосна!» Мы так суетились, напрягались, выкладывались, а дневную норму не выполняли.

Первую неделю руки отекали и болели от плеч до кончиков пальцев. Утром не могли расческу с тумбочки подцепить, сгребали ее в ладони, а так как руки выше груди поднять не могли, то причесывали друг друга. Днем в работе всё отходило. А когда голова заработала, стали быстро соображать что к чему, рукам сразу легче стало, норма пошла. Правда, после стройотряда плечевой пояс так накачали, и бицепсы, и трицепсы. Я даже расстраивалась, вдруг так и останется. Мне фигура Шварценеггера была не к лицу.

Рядом с нашей бригадой, параллельно, работала сборная команда, состоящая исключительно из мужиков, и чувствовалось, что у них — интересное прошлое. Их бригадир начинал утро с одной и той же фразы, настраивая своих бойцов на две, а то и три нормы. Работали они как звери. Всю фразу, конечно, привести не могу, но схема была такая: начиналась она с обращения зычным хриплым голосом: «Волки драны…». Пожалуй, это все печатные слова. Далее — отборным матом минуты две описывались достоинства и особенности «волков». В течение дня мы вольно или невольно слышали комментарии, навеянные нелегким трудом. Особенно когда его «штурмовики» с передовой шли в атаку на «кресты» и в считанные минуты с помощью багра и какой-то, такой-то и этакой-то матери разбирали завал, прыгая по плавающим скользким бревнам, как по каменным ступеням.

Говорят, есть обучение во сне. Мы с Лилей убедились, что есть дневное обучение при пассивном прослушивании. Ты говоришь о своем, отвлекаешься на собеседника, слушаешь его тирады, а запоминаешь другое, то, что летит над рекой из соседней бригады. Вряд ли математика усвоится таким образом, эта методика скорее для эмоциональных текстов.

Однажды аварийная ситуация создалась рядом с нашей панелью. Бревна пошли в несколько слоев — внахлест.

Предупреждать такие ситуации должен был меланхоличный парень, который чаще сидел в картинной позе, нежели помогал нам и отслеживал скорость щети. На его мостках было установлено специальное примитивное устройство — «запор», в виде большого дрына. Если его повернуть вертикально, поперек потока, можно остановить плывущий лес.

В тот день наш помощник был особенно углублен в себя. Затор — а он продолжал проталкивать бревна. Наши багры выгнулись дугой, пупы трещали, того и гляди обеих снесет под мостки, под «барабан». Мы ему кричим: «Что ты делаешь? Стой!» Не слышит, задумался.

И вот, не сговариваясь, две хорошие девочки из приличных семей поставленными голосами в унисон зычно гаркнули… одну самую ходовую фразу, означающую: что же ты делаешь, непонятливый?! В пылу работы эта фраза чаще других неслась над рекой со стороны «волков». На нас среагировали все. Быстро помогли исправить ситуацию. Главное, как активизировался этот парень! Впредь он глаз не сводил с нас и, стоило бровью повести, бежал помогать. Вот она, сила слова! Ну и эмоций, конечно.

 

 

Эпилог

 

После того случая с КИИ на скважине прошло много времени. Были другие более яркие события и впечатления.

Как-то весенним вечером, после работы, захожу в наш рейсовый геофизический автобус. День прошел хорошо, настроение соответствует. Знаю, что мне к лицу мое новое легкое пальто и шляпка.

На передней площадке стоял тот самый рабочий из отряда «киишников» и был заметно «под градусом». По его лицу я увидела, что он меня тоже узнал.

Прошла на свободное место, села. Все вокруг, как обычно, весело пикировались. Вижу, что не только я заметила, как неотрывно парень смотрит в мою сторону. Народ тут же стал шутить по этому поводу. Мол, ага! Что бы это значило?! Весна… И так далее… Все смеялись.

Вдруг он двинулся по проходу, расталкивая стоящих. Завис надо мной. Я увидела его глаза. В них было столько горечи, столько невысказанного. «Эх ты, шляпа!» — выдохнул парень и пошел обратно. Автобус притих. Только я хохотала. И не могла сразу всем рассказать о том, какой этот парень хороший, как он тогда, не раздумывая, подставил себя, как ему было больно и трудно, как душили его спасительные слова, а я мешала… Судя по всему, в жизни ему часто приходится терпеть: то одно, то другое.

Сегодня вот хотел высказать всё, что накипело, хотя бы в мой адрес… но опять не смог. И мне за него обидно. И теперь мне больно… За него… Я — за него! Так почему же я смеюсь?..