РОДНИКОВОЕ ОКО
Роман в стихах
Авторизованный перевод с удмуртского Анатолия ДЕМЬЯНОВА
(Окончание. Начало в №1-2, 3-4 2010 г.)
– Мы здесь приезжие с женою.
Данди живого не знавал,
Но по рассказам, стороною
О нём я много узнавал –
Ведь я историк. Как иначе:
На новом месте много значит
Не слыть наезжим чужаком –
Теперь мне каждый тут знаком.
И, как колхозный председатель,
Я должен ясно понимать,
С кем эту ношу поднимать…
Данди, конечно, не предатель –
Такого рода человек
Не может совершить побег!
Он был бедняцкого сословья,
Не верил, мыкая нужду,
Что это тяжкое условье
Ему досталось на роду.
Он знал: сама нужда не слезет –
И на горе Карагурези,
Где знал подземный тайный грот –
Он на маёвки звал народ.
И мироедам окаянным
Был костью в горле твой Данди –
Таилась не в одной груди
Мечта расправы со смутьяном.
Мятежнику один лишь прок –
Сибирь да каторжный острог.
Его шпыняли то и дело…
Мирские воры на воре
Его лишили и надела…
Данди отправился к горе.
Не уповал на волю Божью –
Расчистил поле у подножья
От щебня, гальки и песка,
И не остался без куска,
Насытив пашню перегноем…
Спина с натуги отнялась –
Но всё ж на поле поднялась
Пшеница плотною стеною:
Данди надел чудесный свой
Поил водою ключевой.
Богатым впору удавиться –
Опять не вышло подсидеть.
Ну, а народ ходил дивиться –
На хлеб, на деда поглядеть
Да, между делом, поразмыслить:
Гляди, Данди себя возвысил
Своей приглядкой к калачу,
А не поклоном богачу!
Родник Данди не даром назван,
Твой дед расчистил этот ключ,
И он теперь стекает с круч
И полноводным, и не праздным.
В пещеру, в гору, говорят,
Данди увёл и свой отряд.
Почти что с голыми руками –
В боях оружье добывал! –
И в первых схватках с беляками
Отряд промашки не давал.
Туда пошли со всей округи –
И знали недруги и други:
Отряд Данди неукротим,
Там всяк другому побратим.
Уже войне пошли последки,
Колчак с боями отходил –
Но как-то поутру Данди
Не воротился из разведки.
С тех дней далёких, роковых
Его – ни в мёртвых, ни в живых…
– Загадка, брат, как боль сквозная,–
Вздохнул рассказчик глубоко.
– Герей, наверно, больше знает,
Да он отсюда далеко.
Он там, где всё-про всё расскажет:
За что героя мазал сажей,
Кому благое сотворил –
Колхоз до нитки разорил.
А правду в кривде не утопишь,
Нельзя пинком и кулаком,
Как прежде, ладить с мужиком,
На этом счастья не накопишь.
А тайну дедову, видать –
Тебе придётся разгадать…
– Ну ладно… Завтра хоть не в поле,
Но тоже белкой закручусь…
Я сам теперь, как будто в школе,
Всему у всякого учусь.
Учись и ты, да помни деда –
Вот он ученья мало ведал
И не по книгам знал ответ:
Всегда, во всём ученье – свет.
Вот есть профессия – философ…
Я как-то в храме побывал –
Тот храм науки создавал
Аж сам Михайло Ломоносов.
Московский университет…
Там есть подобный факультет…
Рискни, как вырастешь! Промысли
Себе дорогу в этот вуз –
Вот там тебя научат мыслить –
Поздравлю, если доживу!
… Андрей Лукич! Поклон глубокий!
Исполнились мечты и сроки
И ваши давние слова –
Меня приветила Москва…
Москва, Москва… Звенят куранты,
Летят такси на всех парах.
На старых Ленинских горах
Хлопочут юные таланты.
И я учусь творить добро.
Как Чаадаев, как Дидро.
Всё это после, после, после…
Я пел, я ликовал как мог,
Когда от «преда» гостем поздним
Летел домой, не чуя ног.
На чердаке припрятан мамой
Портрет с фанерной грубой рамой –
Мой предок, дедушка Данди…
Домой, к божнице… – Подожди!
Не надо! – мама ужаснулась.
Твой дед… Мой свёкор… Боже мой,
А вдруг заглянут к нам домой!
К беде бы всё не обернулось…
– Не бось! Герея больше нет –
Повесим на стену портрет!
Андрей Лукич не долго правил,
Душили хворости его,
И председателем избрали
Семена, дядю моего.
Его и пуля приласкала,
И смерть на бруствере искала.
Майор запаса, коммунист –
По всем статьям подхож и чист.
Он в доме нашем поселился
За неименьем своего.
В деревне каждый на него
Едва ли только не молился:
Семён – районный депутат,
А нам за ним и чёрт не брат!
Семён с неделю дома пробыл,
Мотался где-то месяц, но
Пяток лошадок добрых добыл
Да пару жаток заодно.
Отремонтировали трактор
(Как в умных книгах – важный фактор!)
И, словом, к новой посевной
Расклад в деревне стал иной.
На общем сходе общей думой
Свели итог, чем дальше жить.
– Не знаю, как и доложить… –
Семён потупился, угрюмый.
– Да чем скорее, тем спорей!
– В тюрьме… повесился Герей…
Картина получилась сильной…
Как будто лопнула струна
И, по известию, могильной
Нависла в клубе тишина.
Такого не было узора
В финальной сцене «Ревизора»:
Немая оторопь. В глазах
Плеснулся запоздалый страх.
Старик Сэдэй очнулся первым…
– Принять, однако, эку смерть –
Какую было жизнь иметь?!
– Как жил, так помер – смертью скверной!
– Подох! – народ заголосил,
– Шайтан собаку погасил!
Но с места поднялся учитель:
– Покуда был Герей живой –
Рычите! Плюйте! Отлучите!
Но по ушедшим помин свой…
И что бы ни было причиной,
Нельзя смеяться над кончиной…
Прошу, останемтесь тихи –
Герей покрыл свои грехи!
Мы все конечны, всякий смертен,
Такой, простите, зауряд…
Не даром люди говорят:
Лишь раз отрежьте, семь – отмерьте…
Герей немало наследил,
Но сам себя и осудил…
– Видать, хороших дел наделал…
– Ты больно милостив, Лукич!
– А, по его бы суд да дело –
Опять нас, как овечек, стричь?
– Содом! – одёрнул председатель,–
Велось дознанье; был предатель
В отряде славного Данди…
– Герей-то им и был, поди?
– «Поди»… Где надобно, дознают,
Чего сейчас долдонить зря?
Но, между нами говоря,
Огня без дыма не бывает!
Герей в сырой земле лежит –
А нам-то с вами дальше жить!
Конечно, всяк повинен смерти,
С минуты, как на свет рождён –
Но в личном, собственно, бессмертье
Я был, понятно, убеждён.
Не в том, кощеевом, костлявом–
Но мне казалось вечным правом
Дышать, внимать всему окрест –
И жить пока не надоест!
Меж тем, так рано умер папа –
Но всё же раненный, больной,
И смерть коварно, стороной
К нему подкралась тихой сапой…
Но вот Герей… Его ж рука
Сгубила око родника!
Не детски тяжко думы висли:
Позор и слава, срам и честь…
Меж тем, Андрей Лукич замыслил
Поход к горе Карагурезь.
Собрал в деревне ребятишек
(Их в ту годину не был лишек),
Скопили толику еды
На поисковые труды.
Круты бока Карагурези…
Да где же тот подземный грот,
Приют повстанцев, тайный ход?
Дознаться первым всякий грезил.
И встрепенулись все, когда
Раздался клич: – Нашёл…Сюда!
Нашли… В распадке неприметном,
Быльем обманывая глаз,
Средь колких вересковых веток
Сыскался потаённый лаз.
Суров и глух замшелый камень…
Его расширили кирками,
Зажгли смольё. По одному
Цепочкой канули во тьму.
Какая тайна тут витала,
Чья тут последняя черта?
Тянула влагой чернота
И внятным запахом метана…
Но вот явил подземный грот
Пещеры закопченный свод.
В коварных, слабых бликах света
Мы по пещере разбрелись…
Тут был очаг, понятно это –
Каменья сажей запеклись…
Тут гильза в окиси-медянке…
Там ворох потемнелой дранки
Покрыт лохмотьями… Лежак…
Вот бритва с кисточкой лежат.
Убогий быт. Бивак солдатский,
Короткий отдых от боёв,
Где горе, радость, этот кров
И кус последний – всё по-братски.
Антон, по парте мой сосед,
В углу наткнулся на кисет.
Но вместо праха от махорки
Хранил замурзанный кисет –
В скоробленной и тёмной корке –
Сотлелый дедов партбилет…
Когда мы выбрались из грота –
Копчушки, золотая рота –
Он долго по рукам ходил –
Свидетель верности Данди.
– Когда в разведку отправляли,–
Сказал учитель,– всякий раз
Несли харчи, боезапас,
А документы – оставляли.
Данди надеялся прийти,
Но где-то сгинул по пути…
Сказать, что попусту глазея,
Мы зряшно время провели,
Нельзя; для школьного музея
Мы всё ж немного припасли.
И даже, хоть не без мытарства
(А как же, тайна государства!)
Решив, вреда большого нет,
В музей вернули партбилет.
О тайны… Страхи вас питали
И благоглупости вождей.
В нас с малолетства воспитали –
Не верь и ближним средь людей.
И уж не верь, тем паче, дальним…
Ведь это было так недавно…
Мы въявь и пукнуть не решались…
Не дремлет враг: коси, коса…
Взахлёб над нами потешались
В эфире «вражьи голоса».
Они-то тайн не укрывали,
Они охотно раскрывали
Сплошную истину; она –
Что нашим тайнам грош цена.
Всё, что храним и прячем свято
От трижды собственных, своих,
По лагерям тираня их –
Давным-давно на плёнки снято,
Давно в анналах, на плаву
В «Моссаде» или ЦРУ…
ГБ, цензура, обллиты,
Бойцы кулачных госзабот,
Несокрушаемые плиты
В изножиях анти-Свобод…
Но полстраны, пугливо горбясь,
Имели собственную гордость
Украдкой слушать «голоса» –
Была такая полоса.
Сегодня, зная правду в главном
(Что старый добрый коммунизм
Сиречь духовный онанизм) –
Всё это кажется забавным.
Но то сегодня. А вчера
Не жизнь, а чёрная дыра…
Не приведи Господь – повторим…
… Как тот майор метал и рвал,
Когда я, взрослым, в зэк-конторе
Допрос Герея добывал.
Там за хамло не извинялись…
Но времена уже менялись,
И вот майор, матькнув впотай,
Швырнул мне папку: полистай…
… Года не пролетели мимо
И, может, десять раз на дню
Я низко голову клоню
Перед милицией родимой:
Передний край, Афган, Чечня…
Простите ж, витязи, меня!
Не папка, а словарь толковый –
Толста, обширна и длинна:
Запрос-ответы, протоколы,
Квартиры, явки, имена…
Видать, не сладко на допросах,
Когда юродствуют в вопросах,
Отняв шнурки и пояса,
Сияют лампою в глаза.
Дознанье след работы потной…
Я словно следом зверя шёл,
Я был смятён и оглушён
Всей этой правдой подноготной.
Герей не дожил до суда…
И вновь анапест, господа!
…………………………………………..
– Я, товарищ майор… Извините:
Мне положено звать – гражданин…
Прожил жизнь, как её не вините,
Как в колоду вколоченный клин:
Так забух, что ни кверху, ни книзу…
Был мой батька пропойный бедняк,
Коли запил – так в стельку и в ризу,
А уж меньше недели – никак!
Да и матка… Хлестали обое,
На один бы их сук хорошо…
С голодухи, с тычков да побоев
Я мальчонком из дому ушёл.
Мало-мальски подрос, оклемался,
Свой умишко прикапливать стал.
А пока – в батраки нанимался,
На сурьёзных людей работал.
Вот однажды пофартило сильно:
До горючего поту с лица
Стал я бегать в конторе рассыльным
У Семёна Гудцова, купца.
Всё-то ездил по ярмаркам, ухарь…
Ну, а я очутился в раю:
Где-то, как-то хозяин разнюхал
Про смекалку да резвость мою.
Может, просто расхаживал скуку…
Вызвал. Словом худым не корил,
За одну пожурил за докуку:
Грамотёшка – букварь раскурил…
– Подкуешься, не гиблое дело,
Лишь бы корм оказался в коня!
Та к в капрызе, прикащиком сделал
Сам Гудцов недотёпу меня…
Я, понятственно, хвост не фуфырил,
А в сидельцах порядок навёл,
Нахватался помалу цифири,
В книгах дебеты-кредиты свёл.
А посля пораскинул умишком,
Да и начал франтить во весь дых –
Щеголял при шалковых манишках,
При чилиндре, а часах золотых.
Ну, и в кассе не раз… покопался,
Коль охулки-то на руку нет…
Сколь верёвке ни виться – попался
И к Гудцову попал на ответ.
Ох, месил он меня, ох курочил!
Отдохнёт – да и пуще того…
– Ладно! Квиты с убытком. А впрочем –
Бьют не вора – огласку его…
Падай в ноги – минуешь острога!
То-то… В службе и дальше дерзай,
Но теперь буду спрашивать строго:
– Кинься в пекло! – скажу,– полезай!
… Вот и жахнуло вскорости пламя
Средь осенней, средь первой пурги:
«Сверзим сытых!», да красное знамя,
да оружье в руках гольтепы.
Загасили казаки, прижали…
Да мятежники, чёрт их ряди,
В партизанский отряд побежали
На поклон голодранцу Данди.
Ну, меня по указке Гудцова,
Ночью к белому штабу ведут:
– Для задания всё образцово –
Сын бедняцкий, и родиной – тут…
Надоело в бродягах батрачить,
К свету белому выбился – рад?
Выполняй боевую задачу –
Пробирайся в бедняцкий отряд!
Всё разведай: число и порядок
В этих самых «подземных частях…
Ну, а выманишь нам из отряда
Генералишку в драных лаптях –
За Данди рассчитаем по-царски:
Землю; лес без запрету руби,
А уж всякие камушки, цацки
Да червонцы – лопатой греби!
Так я вляпался в белое тесто,
Дурень, мам, меня не роди!..
Тут и выдал: в которое место
Собрался на разведку Данди.
Что с ним дале? Хорошего мало,
Разве в рознях жалели кого?
Шайка-лейка при штабе ломала
Да, видать, не сломала его.
Потому как проведал я мельком,
Не назрячь, а чужим языком,
Что Данди во сырую земельку
Закопали-зарыли… живком…
Где? Не видел… Не знаю – убейте,
На духу говорю, не таю!
Кол осиновый после забейте
В вурдалачью могилу мою!
Он мне снится, приходит ночами…
Он глядит из-под русых кудрей,
Нет в глазах ни тоски, ни печали:
– Как живётся на свете, Герей?
– «Как живётся…» Такая задача –
Хоть неделями спать не ложись!
Я, по правде, и пакостить начал
За свою поломатую жисть…
Отошли колчаки, отступили,
Настрелялись, натешились всласть…
Может, правда, что душу купили –
Ненавидел я красную власть.
Полагал – ненадолго, наверно,
Возвернётся… терпи, не робей,
А не выдолбишь корень у хрена,
Сколь глубокую дудку ни бей!
Стал Данди мне как пропуск, как посох:
Мол, служили-дружили вместях…
Я поламывал спицы в колёсах,
Я поменивал карты в мастях…
А начальство ценило, радело:
Опыт нажил и руку набил…
Паче прочих, колхозное дело
Я особенно гробить любил.
Там урон, как на пчельнике, знаток
И не нужен особенный спец:
Скопишь трутней, повыживешь маток –
Тут, навроде, и улью конец.
Али, скажем, на яблоне завязь.
Подсеки корешок топором –
Нету яблочка… Видимо, зависть
Обуяла меня недобром…
Как-то все табунятся в округе,
Сват да брат, да приятель – шабер.
У меня же за лучшего друга
Пёс-цепняк да высокий забор.
Дочь Аля… Но не стану про дочку:
Я и жив, да она – сирота…
Даже весточку, малую строчку
Не допустят до ней ворота.
Мне, поди-ко, и пуля готова?
Что ж, засею, чего напахал…
Про-во-катор… вот экое слово
Я надысь об себе услыхал…
Пуля дура – не больно ужалит.
Я пощады не стану просить:
Нету кары и дольше, и жальче –
Чем которую мне износить…
………………………………………….
… Листы от времени поблекли.
Тот почерк вял, тот почерк лих –
Видать, стальные перья мокли
В «непроливашках» не одних
Видать, допросы прерывались –
И те, и эти нервы рвались,
Пока обрывки рваных фраз
Не склеились в один рассказ.
Какую дед погибель принял!!!
«Живком» в могиле погребли…
И где ему, в какой дали
Убийцы муку сотворили?
Я побелел – и той майор
Смягчил свой непреклонный взор.
– Нерадостно и мне, признаться,
В архивной пачкаться пыли –
К тому веду, что тут дознаться
До главной точки не смогли!
Он… этот… в пекло задал дёру:
Тюфяк на полосы раздёрнул,
Завил жгутом, да и – айда –
Видать, боялся не суда:
Завяз в подлянке, как в трясине,
От чёрной памяти усох –
И смертью пакостной подох,
Как тот Иуда на осине…
Ты воли сердцу не давай…
Понятно, парень? Прощевай…
Герей, Герей… Поднявший руку
На жизнь свою – мертвец всегда:
Он в пекле обречён на муку
И после Страшного суда.
… Прощён кровавый Торквемада,
Ушёл Кортес из пасти ада
И Никон в святость облачён…
Самоубийца – обречён!
Его на свят-погост не пустят
И не помянут в день вины –
Вот, разве, в войске сатаны
Ему довольствие отпустят!
… Сиделец вечных лагерей,
Злочастный висельник Герей…
А дед? Немало страстотерпцев
Пришло к терновому венцу –
Хоть и во всякой жизни перцу
Поболее, чем сахарцу.
Но дед купился не на злато,
Его влекла иная плата –
Он канул в бездны вечной тьмы
Чтоб вместо «я» звучало – «мы»…
Он мало слышал про Марата
И не читал Ларошфуко –
Но выбрал сторону легко
В войне, где брат пошёл на брата,
И в этих схватках боевых
Погиб, чтоб дальше жить в живых.
… Мне на бесценность умной книги
Глаза открыли в МГУ –
И я историю религий
Средь книг любимых назову…
В веках, задёрнутых туманом,
Борьба Ормузда с Ариманом –
Один добро, тот – зло творил –
Так Заратустра говорил.
Добро и зло перетекают…
Нет в мире добрых подлецов,
Нет правдословящих лжецов –
Они друг в друга проникают.
Огнепоклонник дал ответ:
Подкладка жизни – серый цвет!
И в отношеньях меж собою,
Где день да ночь – и сутки прочь,
Мы лепим пёстрые обои,
Чтоб эту серость превозмочь.
Нам скучно обывать примерно…
И это правильно, наверно:
«Ведь и под снегом иногда
Бежит текучая вода».
Бежит, не властная оковам,
И точит времени гранит –
Да кой-кого ещё манит
Незримым оком родниковым:
Очнись от сна… дерзни! Сверши
Наказ очнувшейся души!
И мы дерзаем сколько можем,
Покуда звонок впереди,
Пока по полочкам разложен
Раздор гереев и данди.
Но пыл иссяк, соблазнов тыщи –
Уже, глядишь, с оглядкой ищем.
Где уготовал нам исток
Отдохновенья омуток.
И это – мудрое решенье…
Пускай добра почтенный груз
Несёт все благостный Ормузд,
А боль и горечь сокрушенья
Готовит чёрный Ариман…
Я завершаю мой роман.
Нельзя в романе – без романа…
… Постойте! Нет ли тут обмана?
Я здравый смысл в расчёт беру:
Нельзя в романе – без романа,
Без «горько!» на честном пиру.
Ни дружек-шафера, ни вести
О целомудренной невесте,
Ни топотухи, ни румян…
Так это что уж за роман!
Наполним лирикою драму.
Расцветим сумрачную хмарь
В кармин, в белила, в киноварь
И возгласим эпиталаму
Во славу трепетных юнон –
Исполнив букву и закон.
Введём лишь некую поправку
На скудость в красках той поры,
В харчах большую неуправку:
Не вышел мордою в пиры
Междусобойчик общежитский,
Где нам желали долгой жизни
И счастья до скончанья дней –
«Пою тебе, бог Гименей!»…
Слова от сердца те же крепи,
И власть, и сила их свежи,
Коль не сумели лжа и ржа
Проесть супружеские цепи,
Коль дышишь в лад доныне с ней –
Той самой суженой твоей.
… Прощался я с первопрестольной,
Со златы маковки Москвой,
Меня заждался край окольный,
Но неотъёмно, кровно свой.
Я из столицы полумира
В столицу сердца моего
Неспешно собирался с миром.
И не жаделось ничего
Из пышных благ большого града –
Да и не знал я этих благ
Студенчески что наг, то благ.
Не в том была моя отрада:
До той поры, пока живу,
Я увозил с собой – Москву!
В моём фанерном чемодане –
Курчавый Пушкин на Тверском,
Термитники высотных зданий
И потрясающий Ленком!
В углах затиснутые лихо –
Арбат, Ордынка и Палиха,
Столешников, где неуют –
Но к пиву раки подают!
Московский смех, московский кашель,
Метро цветные витражи,
Колец и улиц виражи…
И я, как поросёнок кашей,
Москвой, аж в памяти рябит,
Был преизбыточно набит!
И вот уже вокзал Казанский.
У касс содом и толчея –
Народец норовом пейзанский…
Не скоро поезд. Вышел я
Пройтись на площадь Трёх вокзалов.
Там доля горькая связала
И породнила меж собой
Девчонок с проклятой судьбой…
Готов в любое время суток
Сносить паскудство и изгал –
Свои услуги предлагал
Союз московских проституток –
Задёшево, на всякий вкус…
И «Плешкой» звался тот союз.
Функционировала «Плешка»
В предельной нравственной грязи,
С клеймом отверженности: пешка
Да не насмелится в ферзи!
Закон профессии древнейшей,
Будь ты гетерой или гейшей:
Припудрим носики с утра –
Эт цетера, эт цетера…
Девчоночки вносили взносы
По типу «общего котла»:
На съём рабочего угла,
На деликатные вопросы:
Лечить недуги ремесла,
Ну, и на прочие дела.
И снова каинова мета
Для доблестных марксистских лбов:
В стране, где вовсе «секса нету»,
Цвела продажная любовь!
Слыла в легальных, всеизвестных
Не в тетюшах мелкопоместных –
Жила в Москве любовь за мзду –
Как гнойный чирей на заду.
Её подержанные жрицы,
Беглянки малых городов
От неусыпных их трудов
Кормили, слышно, полстолицы:
Альфонсов, сводниц, «деловых»
И – постовых на мостовых…
Мой променанд не вышел долог
И, не поспевши воспарить,
Я услыхал девичий голос:
– Мужчина! Дайте закурить…
– Увы! Я не курю, простите…
– Так коньячишком угостите.
А там поладим, о-ля-ля…
Я глянул, обомлев… Аля!
Она! Кудряшки в пергидроле,
В ушах дешёвка-бирюза,
Сурьмой подведены глаза,
И в них, как в детстве, дымка боли –
Всё тех же горестей печать
С привычкою о них молчать…
– Аля?!.. – Меня зовут… Виолой –
Аля в далёком, в прожитом…
– А помнишь тот дубок за школой
И пацанов с витым кнутом?
– С каким кнутом? С лозиной – помню…
Да что мне давний тот помин,
Увяли детские цветы!
Постой… послушай… Федя – ты?!
– Узнала? Славно. Ай да встреча!
Воистину – гора с горой…
Подумать только: в этот вечер
Я, веришь, собрался домой…
Случись с удачей алый сбой –
И мы б не встретились с тобой!
– Домой? Когда твой поезд, Федя?
– Ну, через час… Тогда домой
Пускай один твой поезд едет,
А ты на этот вечер – мой!
Сдавай билет… – Билет билетом,
Да как-то всё нежданно это!
– Ну, что ты телишься, скажи? –
Не в службу, в дружбу сослужи!
… Я нынче утаить не вправе
Обличье истины плохой:
Была барачной и глухой
Москва в окраинной оправе –
Её высотные кремли
В Чертаново не добрели.
И коммунальные клоаки
Под их вороний грай и гам
Такие взращивали злаки –
Куда там нашим овсюгам!
Вот там-то скопом и гнездилась,
Востребовалась и… трудилась
Ночная женская страда…
Читайте «Яму», господа!
В дощатой махонькой клетушке,
Что одному была мала,
Ютились на правах угла
Аля и две её подружки.
– Входи, знакомься – наш закут.
Девчонки… в третью… Не придут.
– В ночную, значит? – Да, в ночную –
Сообразительный, гляжу…
Но я судьбу мою больную
Тебе попозже расскажу…
Как – сам? Откуда? Что там дома:
«Едома дома и солома?» –
Историк как-то говорил…
Живой? А может, воспарил –
Андрей Лукич любил… про небо…
– То-сё… Учёба, МГУ…
А вот родни моей – ау,
Я сам давненько дома не был:
Всё, что там светлого хранил,
Я вместе с мамой схоронил.
– Прости, не знала… Что ж ты едешь?
Москва, конечно, бьёт с носка –
Но при твоём дипломе, Федя,
Тебя пригреет и Москва.
А может, дома ждёт зазноба?
Или ещё какая сдоба
В глубинке нашей завелась?
«Медвежий угол»… Эка сласть!
Хотя, понятно, дело вкуса…
Тут надо грызть, зубами рвать,
Чтоб славно жить да поживать.
Ты, брат, не празднуешь ли труса?
Смелей, отважней, напролом –
Азарт, стремление, диплом!
– Аля… Иль как тебя… Виола
(Москвичка, надо понимать!) –
Я как-то не обучен с пола
Чужие крохи подымать!
Не надо быть Шехерезадой:
Твоей Москвою толстозадой
Я сыт по горло за пять лет –
Тут воздуха дыханью нет!
Столичный шик, столичный гонор…
Ну, как не «грызть, зубами рвать»,
Какое горе горевать,
Коль вся страна столице – донор?
Везде вполсыта жив народ –
Одна Москва от пуза жрёт!
Да жри хоть лопни, всё ж – столица…
Но как нам быть в Москве – с душой?
Поверь, я сам готов молиться
На Третьяковку и Большой!
Но сам москвич теперь навряд ли
Когда и был в Большом театре –
Коль он, москвич, не из больших…
Он и затискан, и затуркан
Заезжим валом торгашей,
Он отовсюду гнат взашей
И сдан на откуп пришлым уркам.
Он горд лишь тем, что молвит: – Ква!
Мы-ста сталица, мы – Мас-ква!..
Москва – большая барахолка,
Прилавок конской колбасы –
За ней со взмыленною холкой
Толкутся, лаются, как псы!
Колбасный бум, колбасный поезд…
Как будто сей великий полис
Лишь только тем и знаменит,
Что дефицитами звенит,
Как шут пустыми бубенцами…
Тут, как проклятие, несут
Купить-продать крапивный зуд…
Нет, ешьте кашу вашу сами!
Я с тем уехать норовлю,
Что я СВОЮ Москву люблю…
– Бежишь, как крыса от потопа? –
Сердито молвила Аля.
– Ты по своим дорожкам топал,
Иным, чем тут ходила я.
В Москве не место неумехам…
Ты покорить её приехал,
И восторгался, и парил –
Да, видимо, не покорил!
И ты обиделся: смотрите:
Москва скупа, Москва лиха,
Москва отвратна и плоха –
Вот с тем её и заберите!
Москва тебе не по губе,
И тем не нравится тебе…
Мы смотрим разными глазами…
Ты сам сейчас не отрицал:
Москвич столице не хозяин –
Он только дворник и швейцар.
Он на чужой пирушке кости
Привык приниженно глодать…
В Москву, как в табор, лезут гости,
Чтоб взять – и ничего не дать!
Москвич за мятую десятку
(Ему кормить семейный рой!)
Разгульной для гостей порой
Пред ними ломится вприсядку!
Глотает через не могу
Москва защёчную деньгу…
Не знаю, кто тебя обидел,
Унизил выше головы,
Что ты, похоже, не увидел
Другой, потёмочной Москвы.
Снуют приезжие, как мухи,
Спесиво квакают старухи…
Ты не нашёл других примет
За пять твоих учёных лет?
Москва – она не только сложит,
Она – разделит в свой черёд…
Тут сильный сильного пожрёт,
А слабый слабому – поможет.
Но ты не ведал о таком:
Ты вечно был середнячком…
– Скажи-ите… – не без уваженья
Я протянул,– расклад какой…
Твоя-то участь – умноженье
При арифметике такой?
– Моя-то участь – вычитанье…
Меня страна на воспитанье
Взяла, как «вражескую дочь»…
Послушай, ежели не прочь.
Ты ж видишь, не криви душой!
И это вычет мне большой,
Но далеко не первый вычет!
(В синкопах слога моего
Опять анапест… Ничего?)
…………………………………………
– Есть в краю под названием «Коми»
Княж_Погост, городок небольшой,
Где не дюжат машины и кони –
Только люди с пропащей душой
Чёрный уголь для Родины роют
В подземельях страданья и тьмы,
Да по яростной матери кроют
Холода бесконечной зимы.
А на тамошних голых погостах
Не бывает скорбящих внучат,
И не княжьи покоятся кости,
Нет крестов – только вешки торчат.
Там гнила «арестантская рота»
На путях «Княж-Погост – Воркута»…
Чертолесьем, по топям-болотам
Путь-дорога проложена та…
Безнадёжно жилось в горемыках,
Покоряясь тюремным властям,
И стучали колёса на стыках
По кос-тям… по кос-тям… по кос-тям…
… Привезли меня в гиблое место,
В Княж-Погостский надзорный приют:
Там в «закрытку», заместо ареста,
Ребятишек бездомных суют.
Тех ребят, чьи папаши-мамаши
Прогневили Советскую власть…
И двухъярусных нар, и параши
Я сыздетства изведала всласть.
Нас рядили в линялые ситцы,
Был трухляв наш барак из досок…
Удавалось порой отпроситься
В городок – заработать кусок.
Дров напилишь, водицы наносишь,
Летом грядки поможешь полить…
Что скрадёшь, что честь-честью напросишь –
Всё несёшь меж подружек делить.
Впрочем, стала я вскорости вольной –
Ах, как воля манила меня! –
Кутаисец из роты конвойной
Ночью в «прачке» застукал меня…
Малолетка. Подсудное дело…
– То с тобой!.. – на пороге зимы.
Я связала в тючок, чем владела:
Пара платьиц, бушлатик, пимы
И – по шпалам, по шпалам, по шпалам
Пешим ходом, назад, на Урал…
Где-то я по дороге упала
И обходчик меня подобрал.
Подкормил он меня, обиходил –
Зиму с ним прожила, за жену.
А потом и опять пешеходить
Побрела на родну сторону.
Добралась до родимого места…
Дочь Герея, паскуда, послед,
Подколодного змея невеста… –
Мне булыгами сыпалось вслед.
Уронила слезу под рябину –
Ах, взросла-то, кистей не достать!
И ушла за чужбиной чужбину
На сиротскую душу мотать…
Покатила проведать столицу –
Докатилась… Такие дела:
Укатала столица девицу,
Но совсем помереть не дала.
В самой скудости, с самого краю
Мой житейский заброшенный пласт.
Тут я верное правило знаю:
Нищий нищему жальче подаст.
Тот поделится долей с тобою,
Кто познал и тюрьму, и суму.
Впрочем, что я… займёмся любовью –
Я с тебя и рубля не возьму!
Чем богаты, тем, Феденька, рады,
Раз уж выпало так по судьбе…
Как погрузишься в детские правды –
Я девчонкой тянулась к тебе!
Был ты школьной присухою, Федя –
Не побрезгуй, заступа моя…
Замолчи! Собирайся, уедем… –
Хрипло, вороном выкрикнул я…
……………………………………………..
… Потёмки – это минус-полюс
Рассвета, близкого уже…
Нас увозил неспешный поезд
В неблизкий город на Иже.
Не пляжный баловень-повеса –
Ручник изведанного веса
В железной кузнице страны
И – работнувший в дни войны
Всерьёз, предельно и бессонно,
Но – не почивший от трудов.
Среди уральских городов
Довольно видная персона,
Картечина среди дробей –
Вот только обликом плебей!
Да не поймёт меня превратно
Квасная местная молва:
На городке в одёжке ратной
Не очень вместны кружева.
В его истоках, многим впору –
Острог, да церковь, да контора,
Набор демидовских начал,
А дале – стройся, где почал!
Но вот о чём поведать надо:
Стоял Михайловский собор,
Архитектурный перебор:
Кариатиды, колоннада,
Горгульи, лепка, завитки…
Его снесли большевики.
Но главной радостью, признаться –
Не уничтожат, не сопрут –
Глубокий, долгий, вёрст в двенадцать,
Лежал великолепный пруд.
Поилец ТЭЦ, кормилец рыбкой,
И по его скатерке зыбкой
Плоты по запаням вели,
Сказать с натяжкой – корабли…
Он был мне с отрочества дорог,
Он был водою и землёй –
Мы вместе ехали с Алей
В какой ни есть, но всё же – город.
И ехал я не на ау,
А с направленьем МГУ.
В венце столичного статута…
Как гостю на чужом пиру
В общаге близ пединститута
Мне отделили конуру.
Затем подъёмные вручили,
В начало кафедру всучили
(Хотя поморщились слегка
Что я – вне партии пока).
Покуда лето, суд да дело,
Решили мы с Алей спроста
Проведать юные места –
Как там они на свете белом?
Какие толки породим?
Да ладно: двое не один…
… Наш старый дом был очень прочен –
Рубила дедова рука…
Он ждал нас, глухо заколочен
Как не на годы – на века.
Я с треском отодрал тесины…
Немного сени покосило,
Венцы внизу подсели чуть,
А так – живите не хочу!
Аля вооружилась шваброй,
Сгоняла по воду меня
И я, труды её ценя,
Чтоб не мешать, ушёл по шабрам:
Уехав в город мал-удал,
Соседей долго не видал.
Но подошёл парнишка чей-то
(Из новосельных, по уму):
Начальник местной партячейки
Просил зайти меня к нему.
– Так вот опора и печальник –
Завгар райкомовский Кирло…
Язык у мужика – сверло!
Уютный клубный кабинетик:
Отцы теории в томах,
Ильич-портрет во весь размах –
Вся радуга партийных этик…
– Москвич? С приездом! Не рядись –
Чуть покалякаем, садись…
– У вас хорошая разведка –
Сочтём, узнаем, соследим…
И он сказал с усмешкой едкой:
– А ты как думал? Зорко бдим…
Вот ты… С тебя какого спроса –
Приветим, примем – нет вопроса,
Да только ты, проведал нонь –
Сюда явился одвуконь?
– Ну да, нас двое… Что такого?
– Как «что?» ведь ты в родной колхоз,
Башкой не думая, привёз
Отростель дерева кривого
И в ей – гереевская кровь!
Вези обратно, поноровь!
– Вот это номер так уж номер!
А я –то думал, простота:
Кто жив, живи, кто помер – помер…
Но тут опять почнём с хвоста!
Базар-вокзал, отцы и дети…
Аля за батьку не в ответе,
И что вам: подбирать невест
Препоручил двадцатый съезд?
– Не-е-евест?! Так ты на ей – жениться?
Сынок героя, внук Данди…
Ты с глузду съехал… Погляди,
Как обошла тебя столица!
Про съезд не смеешь! Ади-ет…
– Так я-то что? Народ поёт:
……………………………………………
– Двадцатый съезд,
Двадцатый съезд
Кого захочет –
Тех и съест!
Двадцатый съезд
Капээсэс
Стиляг отправил
В ЭмТэЭс.
Стиляги тарктор
Завели.
Колхоз назвали:
«О, Сан-Луи!»…
………………………………
– Как раз для вас на этом съезде
И было сказано в глаза:
Кто на чужом загривке ездил,
Считай, отъездился – слезай!
А вы своё в дуду дудите:
Кто внук, кто сын, да чей родитель…
Не я, простите, «адиет»,–
То ваша дудочка поёт!
Опять в сиянии регалий,
А сиволапых – мордой в квас!
Твои споспешники не раз
Меня проклятием пугали…
Свою жену суди-ряди:
Я – сын героя, внук Данди!
Мне Москва глаза открыла…
Да, мне Москва глаза открыла,
Кто был Платон, кто был Сократ…
Но ты ж ни уха и ни рыла
Не смыслишь в этом, бю-ро-крат…
То вы, начётчики тупые:
Слепых опять ведут слепые
Кнутом да пряником, как встарь…
Прощай, товарищ «секлетарь» –
Мы слишком разные загаром!
А станешь гадить языком –
Не поленюсь сходить в райком,
Где ты не усидел завгаром…
Пока, начальник. Долги дни!
Рискнешь – на свадьбу загляни!
… Полна людьми моя усадьба,
В душе отрадно и легко…
У нас значенье слова «свадьба» –
«Сюан» – довольно широко.
Сюан – конец постройки дома
И – время первенца с роддома
И – первый сноп, что в жнитво бран –
Всё это, в общем-то «сюан»…
Но праздник светлого слиянья
Двух судеб, сушностей в одну
Звучит в особую струну,
Идёт в особое сиянье…
От миром собранных щедрот
Гуляй на свадебке, народ!
И правда, миром да собором
В застолье скатерти щедры…
Соседом был заколот боров –
За-ради свадьбы, до поры.
И в чёрной бане тётки Вали
Украдкой женщины нагнали
Ведро да четверть первача –
Да будет свадьба горяча!
– Гляди, какая стала краля
В не нашем-то глухом углу… –
Шептались бабы – и к столу
Сосновых рыжиков набрали.
Пельменей на столах – ура! –
Дымилась целая гора.
Пель-нянь. Пельмени. Слово наше.
На русском значит «ухо-хлеб».
Иные спорят… Прямо скажем,
Что спор поистине нелеп.
Какой вопрос, из чьей квартиры
Ушла в державные трактиры
Такая смачная еда
(В особь – под водочку со льда!)
Не хаем манты, равиоли,
Вареник с вишнями, долму:
Кому по вкусу и уму,
Вкушайте всласть по Божьей воле…
Пельмени ж верности сродни:
Сердечком лепятся они…
… Как будто стылый стержень вынул
Сегодня кто-то из меня –
Деревня с хлебом! Голод схлынул,
Сыты знакомцы и родня!
И хоть пестро, но при параде
Одеты гости свадьбы ради
И нет в глазах тоски и зла,
Что тоже радость не мала…
Деревня завела наряды
И помнит, что один – за всех
И то, что есть на свете смех,
И верит в старые обряды,
Что средь народов и племён
Ещё с адамовых времён…
Мы на погосте поклонились
Могилкам мамы и отца –
И в чём-то малом повинились,
И в чём-то главном – до конца.
Аля в сторонке постояла…
Моё страданье изваяло
Её как статую тоски…
«Вдвоём! До гробовой доски…»
Теперь, когда нам стало проще
Извлечь занозы горьких дней,
Былую боль – пошли мы с ней
К разросшейся дубовой роще,
Где хлёстко саднила лоза,
Катилась детская слеза…
Теперь печали лишь мерцали,
А впереди вставал рассвет…
На мягких дрожках с бубенцами
Нас провожали в сельсовет
И там честь-честью окрутили…
Печатью круглой освятили
Указ казённо-именной –
Мы стали мужем и женой.
На этом кончили «брачаться» –
Тесны казённые тиски.
И мы решили по-людски
Позднее в церкви повенчаться.
С попом и причтом. А пока –
Развейся пылью, грусть-тоска!
Приметой давней, дорогою
Постлали коврик на порог:
– Ступите правою ногою,
Жизнь будет мягкой… С вами Бог!
Але вручили коромысло:
Неси водицы с родника,
Она омоет тело, мысли –
Да будет ваша жизнь легка!
Когда она с ключа вернулась
С дружком водицы непростой –
Ударил выстрел холостой.
Аля невольно обернулась…
– Не оборачивайся, нет –
Пусть духи зла нейдут вослед!
Твердят, что глаз у денег нету…
Чтоб деньги множились в числе,
Дарили женщины монеты,
В росе омытые, Але.
Садились за столы не сходу
И первой рюмкой пили – воду,
Ту, что послал родник Данди:
За всё, что будет впереди…
Гулялось смачно и толково…
В отецких рознях нет нужды,
Но то, что в детях нет вражды,
Открылось оком родниковым,
Легко во мне отозвалось –
Как будто свыше воздалось.
…………………………………………
Эпилог
… Боюсь, что речью не бонтонной
Творенье автор снарядил,
В наряд суконный и посконный
Своих героев обрядил…
Придёт охота, будет время –
И эстетическое бремя
Я непременно скину с плеч –
Нежней сюжет, изящней речь…
А этот мой вокабуларий,
Запас суждений и словес
Рождён средь приземлённых мест
И в нём – по паре всякой твари…
Не для изысканных особ.
Каков приход – таков и поп.
И соответствуют натуре
Реченья разных волостей…
Сегодня и в литературе
Язык, увы, не без костей,
Коль тройка эдиков московских:
Лимонов, Тополь, Алешковский –
В семантике «икс-игрек-йот»
Отточия не признаёт,
Вполне печатно кроет матом
И с прочих тоже не юлит…
Как видно, сам Господь велит
Среди горбатых – быть горбатым…
Пора эклог давно прошла.
Ушла – такие вот дела!
К тому ж, не тема воспаренья
Исполненные времена,
Где измождённая деревня
Проказой бедности больна,
Где на коленях жнут и пашут,
Где флагами реляций машут:
Мол, волки сыты, и овца
Ободрана не до конца…
Что – волки, коль на самом деле
Овец не волки – блохи ели:
В чинуш-конторах этих блох
Кишело тучи, видит Бог!
Они до сей поры галдят,
Ведь беды – пабедки плодят!
Умеет племя это нагло
В любые времена и дни
Свести расчётец: эти – тягло,
А благодетели – они.
У них свои аршины – мерить.
Они приказывают верить,
Что всё идёт святым путём,
Пока… не хрустнут под ногтём!
Но что ещё скверней и гаже –
Когда спесивые «верха»
Своих ухваток пастуха
Деревне насылала в стражи,
Поганого до дна души…
«А мадригалы им пиши!»..
В ночных горшках не место розам…
За-ради будущих цветов
Нас торопили стать навозом
И заклинали: – Будь готов!
Но я остался вне готовых,
Средь всяких мук и лих крестовых
Не сочинялся мадригал…
Я злую память напрягал.
Вот это скудное наследство
На струны сердца нанизал
И, как сумелось, показал
Своё замученное детство.
Анналы всякому свои…
Адье, читатель… Бон нюи!