ЧЁРНЫЙ ХЛЕБ И ОТЧИЕ МОГИЛЫ

Болдинская осень

 

Завяли в Болдино цветочки,

Настала осени пора.

И только хмелем вьются строчки

Из-под гусиного пера.

 

В саду деревья облетели,

В оконце ветками стучат.

А на столе, в заветной келье

Горит оплывшая свеча.

 

Мерцают трепетные блики

Из глубины медовых глаз…

В своей глуши поэт великий

Грустит без сна в который раз.

 

Перо кусая между делом,

Один, второй испишет лист.

И на полях черкнёт умело

Знакомый профиль Натали.

 

Ещё он там, над кромкой леса

Родные видит облака,

Ещё не знает он Дантеса,

Не стала траурной река,

 

Ещё он счастлив, очарован,

И всеми фибрами души

Стремится к милым Гончаровым,

Но ангел шепчет: «Не спеши,-

Покуда мысли не иссякли -

Пиши, работай, чародей!»

 

Вот и на нас попали капли

Тех щедрых болдинских дождей.

 

Сергею Есенину

 

Дай мне руку, поэт синеокий,

Чуб пшеничный по ветру рассыпь –

И, как прежде, долиной широкой,

Выходи на Мещерскую зыбь!

 

Видишь: кружевом розовым вьются

Облака у твоей головы,

Белой сныти дрожащие блюдца

Нам кивают кругом из травы.

 

Вспомнят прошлое клён и берёзы,

А избёнки простыл уже след -

Знать, не зря проливал свои слёзы

По «Руси уходящей» поэт.

 

Да, теперь на родимой сторонке

Редко слышится цокот копыт.

И напев о лихом жеребёнке

Из машин проходящих летит.

 

Взгляд бросая по селам богатым,

Погоди, ты лицом не бледней:

Хоть исчезли горбатые хаты,

Люди совестью стали бедней.

 

Обносились, душой обнищали,

Поредели на много голов.

Сеет колокол звуки печали,

Слышишь бьёт: Мандельштам, Гумилёв…

 

Как воспримешь трагедию эту -

Я гадать о таком не берусь.

Только знаю: страдают поэты

За судьбу твою, милая Русь!

 

 

Эдуарду Асадову

 

Зачем живу,

не болью – правдой мучась?

Ищу её,

как курица – зерно.

Давно пора

принять кликуху-участь,

Понять, что в жизни -

так заведено:

Кому – заплаты,

а кому – палаты -

Не по таланту

и не по уму,

А просто так:

за деньги и по блату.

И счастлив будь,

что не влачишь суму.

Душа едва-ли

выдержит осаду.

Друзья и те

считают: не права.

И только Вы уверены,

Асадов,

Что я -

не придорожная трава.

В свои ворота вновь

забила мячик:

Мне было ближе небо,

чем трава.

Лишь Вы, Асадов, -

более чем зрячий,

Вы сердцем разглядели:

я – права.

Когда ещё

с судьбою будем квиты,

Спасибо, что пришли

на помощь мне.

Вы, Эдуард,

бывали тоже биты,

Но до сих пор -

с копьем и на коне!

 

 

Марине Цветаевой

 

Если б ты не была

Цветаевой,

Мне бы тоже не быть

Рассветовой.

И мечта моя бы

растаяла,

Тыквой сделалась,

не каретою.

Пусть волнуется

море синее,

Обнимается

с речкой-Волгою.

Нарекли тебя

свет-Мариною,

А меня, в честь княгини -

Ольгою.

Пусть, как ты,

не видала горя я,

Но босая,

простоволосая,

Не пошла

поперек истории,

Лечь костьми

под ее колесами.

И склонилась

головка русая

Не в Париже-Москве,

не в Генуе,

А в провинции -

под Тарусою

Билось птицей

сердечко бедное.

Смерть дитя.

Серый сумрак комнаты.

Шорох пули

и шелест знамени.

И судьба, как бумага,

скомкана,

Загорится

в случайном пламени.

Нет, не буду

тебя оправдывать

И не стану

винить напрасно я,

Раз умеет

мирить и радовать

Словом -

Муза твоя прекрасная.

 

Серебряные струны

В. Высоцкому

 

Не завидуй баловню фортуны!

Может, одному в полсотни лет

Бог даёт – серебряные струны,

А другому – серебро монет.

 

Но к таланту, в это же мгновенье,

Как «в нагрузку» – трудную судьбу,

Чтобы все сомненья и гоненья

Гений нёс на собственном горбу.

 

О себе ни мало не заботясь,

Был горяч и пылок, как Перун,

И в своей неистовой работе

Пёкся лишь о целостности струн.

 

Не дай Бог, ослабнет, иль порвётся

Серебром звенящая струна!

Ведь тогда совсем уж захлебнётся

Беспросветной серостью страна.

 

Как набат, он нужен при пожаре

В той стране, где все привыкли врать.

Могут недовольные ударить,

На гитаре струны оборвать.

 

Только им, как душу не насилуй,

Как ни шли из критиков десант,

И с брандспойтом будет не под силу

Погасить в душе его талант.

 

Он такой, быть может и не первый,

Кто пытался плыть наперекор,

Жизнь прожив на обнажённом нерве

И остаться в памяти людской.