Поэт Ому
Поэтически-прозаическая повесть
(Окончание. Начало в №5-6 т.г.)
Глава № 5
Блаженны изгнанные за правду,
ибо их есть Царство Небесное.
(Евангелие от Матфея, гл. 5, ст. 10)
Мы все боремся за правду и в тоже время боимся её и избегаем. Каждый человек на этой грешной земле просто бежит от неё, потому что она очень горькая. Она, как таблетка, она может излечить, но это будет неприятно, поэтому лучше умирать от экстаза, чем жить с горечью во рту. А уж если ты пострадал за правду, то тебе становится одиноко, и в то же время ты горд за свой поступок, так как ты теперь остался в проигрыше в игре за материальные блага. Так и нужно, нужно бежать от зла и злата, нужно идти на свет, а не на блеск… Нужно различать тягу и любовь… Нужно быть правдивым и искренним жизнелюбивым человеком.
Затерявшись в лесах от закона,
Убегая от снов и собак,
Подавляя болезни и стоны,
Пробирался к свободе Дурак.
Градом рядом всё сыпались пули,
Волкодавы учуяли след,
Его свечи мечтаний задули,
И увял его сладкий букет.
Он забыл своё имя и город,
Где он жил, безыдейно мечтал,
Крался свет и входил в тело холод,
Сквозь леса от судьбы убегал.
И в мечтах он хотел окунуться
В сладко-облачный приторный дым,
Засыпать и однажды проснуться
Стариком, но в душе молодым.
Но путы обвязали свободу,
Хочешь выбор: иди с вожаком,
Пей вино, а не чистую воду,
А не хочешь: завись Дураком…
«Ты – дурак!» – называли соседи,
«Ты – дурак!» – покидали друзья,
Не попалась в рыбацкие сети
Золотая душа пескаря.
И бежав, он лелеял и верил,
Что однажды в великой стране
Распахнуться свободные двери
И найдут снова чувства во сне.
Но попала шальная пуля,
Он упал и взглянул в небеса.
Последнюю свечку задули,
Последнего сердца слеза!
Точно так же и душа Фредерика искала правды, спасения, свободы в своей жизни, без земных оков и проблем. Но как быть? Никак. Только остаться здесь и дальше идти. Надо просто поменять ориентиры. Ведь глупо оставаться и идти в том направлении, откуда светит маяк, но ты знаешь, что он идёт точно с такой же скоростью, с которой ты к нему подходишь, только он идёт не на тебя, а от тебя, от твоей мечты и твоего желания… от твоей греховной и страстной души… О, как мечтал Фредерик с детства сделать дело, которое разрушило бы привычную систему жизни. Ведь если не нравится эта система, то нужно доказать её несостоятельность. Именно сейчас, после выговора владельца клуба, он понял, что он на верном пути. И Симон решился на это. Он вышел из своего обиталища и направился в город, который снова его ждал. Раз ему предъявили претензии сторонники порока – значит, он на правильном пути в рай земной и небесный.
Кстати, помимо контрабанды он подумывал и о шантаже, как мере воздействия на окружающий мир. Хоть Фредерик и был христианином, он думал, что грех, который человек не боится показать всем – не сможет им завладеть или полностью его поглотить. Ведь если он его открыл, то значит, он знает, что грешен и не таит этого. Люди же, которые тихо, под подушкой прячут фото соития с десятилетними девочками – скоты, которыми нужно и можно управлять путём шантажа. Ведь каждый грех, серьёзный грех, может оказаться ему во вред или же тебе во благо. Разумеется, сначала Симон давал бы шанс грешнику исправиться, но если тот не бросал своего дела, то он бы вымогал себе деньги, положение, вещи и всё, всё, всё, а в конце всё равно бы сдал человека, которого шантажировал, потому что правда должна быть открыта. Если только этот грех – преступление по законам государства. Хотя, скорее всего, он ошибался и ошибается сейчас…
Переплавал моря и дороги,
Чтоб вернуться открытым назад,
Я молю и прошу в небе Бога:
«Хоть бы манна упала, и град
Нас покрыл, как евреев в пустыне,
Чтобы мы перестали роптать,
А в желанной, но праведной сини
Ветер смог все костры зажигать.
Пусть вдали огоньки отбегают,
Километры до них не дойдём.
Пусть хоть так, но светила сверкают
Золотым и горячим углём,
Ведь не в цели, в победе отрада,
А в дороге – ведёт по путям,
К голубям от земли и от смрада,
От земли и на небо, к полям!
Раз мы в вечной стране сойдёмся,
Раз мы сядем и взглянем в глаза,
Бьётся радость, когда мы смеёмся,
Будет радость, добро и глаза.
Фредерик приехал в город и решил зайти в суд, где уже не раз бывал. Но на этот раз он шёл не на спор с судьёй, а на совсем другое дело. В этом суде работала женщина, уже не молодая, с грустными глазами. Она была уборщицей, убирала три этажа суда. И растила своего сына, который был оборванцем и уже баловался наркотиками. Фредерик с ней познакомился давно и каждое утро с ней здоровался. Теперь он шёл туда, чтобы восстановить что-то нарушившееся в этом мире – справедливость, которой он хотел всегда.
«Сердце сожмётся
От бед, рядом идущих
Таких же людей».
Фредерик опять вошёл в зал суда и быстро нашёл эту женщину.
- Добрый день! Как ваша жизнь? Хорошо выглядите! - поприветствовал уборщицу Симон.
- Добрый день! Всё неплохо. Работаю, а за комплимент спасибо!
- Вы сильно заняты? Вы не могли бы мне помочь? Я хотел бы, чтобы вы со мной кое-куда съездили.
- Сейчас, к глубокому сожалению, не могу. А куда вы меня собрались вести?
- Мне срочно нужно, чтобы вы со мной поехали. Я вас прошу… Не беспокойтесь, я поговорю с вашим начальством.
- Хм… Только очень быстро. А куда мы поедем? И в чём моя роль, в чём моя помощь?
- Увидите! – Фредерик спешно повёл её к автомобилю, усадил и поехал по направлению к банку.
Банк был шикарен, мы ещё вернёмся сюда, но чуть позже, поэтому пока пусть его облик останется для вас размытым и условным, да это сейчас и не важно. Они подъехали и Фредерик, всё ещё уговаривая уборщицу, направился с ней через дверь к банковской стойке. Там он сделал все необходимые действия и подозвал к себе уборщицу, которая стояла чуть в стороне.
- Что вам угодно, Фредерик? Я не знаю, что мы здесь делаем. Меня могут уволить за то, что я ушла в рабочее время. Мне ещё два этажа вымыть надо. Я могу не успеть до вечера.
- Скажите мне свой счёт. Номер счёта.
- Зачем он вам нужен?
- У вас есть счёт в банке?
- Да! Но он пуст.
- Тогда скажите мне его, пожалуйста.
Женщина, слегка сомневаясь, сказала номер своего счёта, но затем поинтересовалась:
- А что вы делаете?
- Я делаю вас той, которой вы должны быть. Вы это заслужили.
- Что?
А Фредерик, обратившись к служащему банка, стоявшему за стойкой, сказал:
- Переведите с моего счёта на этот сто тысяч евро.
Женщина на несколько минут буквально упала в обморок. Но прежде, чем её привели в чувство, Фредерик уже вышел на улицу, сел в машину и уехал прочь.
«Говорил?» – спросил говорящий,
Вопрошающим чтобы стать».
Это был порыв. Он не планировал, не желал, а просто решил взять и сделать ещё одно дело. Да, возможно на место этой женщины придёт другая, и даже, может быть, более несчастная, однако, хоть одному человеку в этом мире теперь жить станет легче. Кто как не мы должны помогать друг другу? Ведь если твоя жизнь хороша, это не повод быть отдельно живущим от общества. Ты его часть, ты должен кому-то помочь.
Сначала нужно помочь родным и друзьям, а затем уже просто незнакомым людям.
У каждого есть средства, которые можно потратить на благое дело. Детский дом? Дом престарелых? Фонд помощи больным СПИДОМ? Вряд ли… Пока деньги дойдут до нуждающихся – почти всё уже будет разворовано. Это факт.
По плану было ещё одно дело. Он знал, кому помочь ещё. На окраине города было много претендентов на его подарки. И он нашёл того, кого хотел. Это был довольно пожилой человек, он носил старую ободранную одежду и ходил, слегка приволакивая ноги. Он заметил его ещё когда подъезжал. Издалека он увидел его контуры.
Дверь автомобиля открылась, и Фредерик направился к своему новому подвигу.
- Добрый вечер!
- И вам не хворать.
- Скажите, у вас есть дом?
- Что?
- У вас есть дом. То место, где вы живёте? Спите, едите вы где?
- Нет. Нету дома. Сплю и ем на улице.
- А что случилось, почему вы здесь? – сразу начал он забрасывать удивлённого старика вопросами.
- Это долгая история. Зачем вы интересуетесь?
- Мне просто интересно узнать, как люди оказываются на улице.
- Если у тебя классный дом, красавица жена и машина неизвестно какой дорогой марки, это ещё не значит, что ты имеешь право издеваться надо мной, – разозлился старик.
- Я понял. Я совсем не издеваюсь.
- Не издеваешься? А что это по-твоему? Ты спрашиваешь меня о том, о чём мне неприятно говорить.
- Извините. Ладно, не хотите говорить, не надо. Прошу прощения. Я просто хотел вам купить дом.
- Это по-твоему не издевательство?
- Я вполне серьёзно.
- Да пошёл ты. Ты шутки решил пошутить. Ну, так я тебе пошучу!
- Я честно готов вам его купить.
Старик вгляделся в лицо Фредерика. Оно было серьёзно, на нём не было ни улыбки, ни усмешки.
- Ты больной, что ли?
- Нет. Я здоров. Душа только болит. Возьмите. Я вижу, что вы не какой-нибудь алкоголик или наркоман. Вы довольно почтенный человек. Вам нужен дом. Дом, который будет вас греть и кормить и оберегать от окружающего мира… Я вас отвезу туда. А по пути заедем к юристу и оформим все бумаги.
- Ты точно больной!
- Я здоров. Ну, так поехали?
- Ты меня, наверное, ножиком по шее пырнёшь и изнасилуешь где-нибудь мой труп. Нормальные люди такие глупые вещи не говорят.
- Говорят. Я не буду ждать, или вы едете, или я уезжаю искать другого счастливца.
- Ладно, поехали. Терять мне нечего.
- Поехали…
Они сели в автомобиль и покатили в город. В город порока и страсти, как и все города, как и вся планета. Но мир жесток. Верите вы или нет – он жесток. И один из рассказов, я думаю, сможет вас убедить в этом:
«Я приложился к иконе Пресвятой Богородицы и тихо пробормотал: «Господи, помилуй!» Как долго моя душа тянется к свету, которого я не могу понять и достигнуть. Он так высок, что моя развращённость не позволяет дотянуться дрожащей рукой до тех лучей, которые так снисходительно и заботливо озаряют мою израненную душу. Спасибо Тебе, Господи! Хоть я и жалок и мерзок, но Ты не забываешь меня. Благодарю Тебя!
Гляжу в окно и вижу то, что должно произойти, я вижу ад, который накроет землю, если каждый не остановится и не перестанет гнать без остановок в пропасть своего греха, которая называется просто «конец». Но, несмотря на свою внешнюю простоту, он ужасен и глубок силой мирского разрушения. После «конца» будет свет и будет жизнь. Но свет не будет виден, а жизнь будет только биологическая.
Я опять гляжу в окно и вижу трёх парней, трёх молодых начитанных, воспитанных, интеллигентных парней, которые медленно идут по асфальту. Что их ждёт? Их ждёт борьба с миром и с собой. Кто-то выдержит, кто-то нет. Они разные, такие же разные, как и их жизненные пути, но в этом и есть вся прелесть выхода из греха – он многолик и разнообразен.
Они шагают и ведут разговор о чём-то своём, о своей жизни, о своём небольшом мире.
- Ты не любишь Needss? Как ты можешь не любить Needss? Они же гениальны, их песни – шедевры. Это не то, что твоя туфта, которой ты себе все уши наполнил до отказа.
- Прекрати. Каждому своё. Мне нравится моя музыка, этого достаточно. Я могу слушать любую песню, даже если она глупа. Самое главное, чтобы она мне нравилась. Понял? Мне плевать на вкус и мнение других.
- А вот я – вступил в разговор третий – не признаю стилистики музыки. Каждая песня по своей сути – отдельный стиль, отдельное произведение, наполненное чувствами и переживаниями автора. Нет стилей – есть индивидуальность.
- Ха-ха! Чушь! Каждый музыкант работает в какой-то стилистике, да, безусловно, песни индивидуальны, но они не обособлены от мира других музыкальных творений. Я так считаю…
- Может быть.
Они дошли до кафе, открыли стеклянную дверь. Колокольчик над ней своим звоном оповестил посетителей, что пришло пополнение в виде этих трёх демагогов.
Заняв мягкое сиденье-диванчик у окна, ребята сняли свои куртки, и, дожидаясь официанта, продолжили свой диспут, который набирал обороты. От музыки плавно перешли на искусство в целом, от искусства – на всю культуру, затем – на государство и закончили обществом.
- С тех пор как страны объединились, начался бардак. Взгляни вокруг, тебе это нравится? Зачем я так живу? Вон, взгляни у окна присели нарики, – он показал пальцем в сторону, где сидели, хитро улыбаясь друг другу, два молодых парня с осунувшимися лицами. – Они придут домой, достанут шприцы и будут издеваться над природой, демонстрируя ей свои возможности, которые вряд ли приведут к сохранению «костюма души». Они будут смеяться над ней, говоря лишь о том, что они, в принципе, не способны осуществлять функции нормальных членов общества. Такого не было никогда, мы были бы нормальными людьми, если бы не эта долбанная демократия.
- Согласен, наш мир катится в пропасть.
- Добрый вечер! Что будете заказывать? – задал вопрос подоспевший официант.
- Мы пока не знаем. А можно меню посмотреть?
- Ой, прошу прощения. Пожалуйста, держите, – извинился официант и подал несколько ламинированных карточек.
- Пожалуйста, принесите два кофе, один зелёный чай и три десерта. Пока хватит, – сказал один, просмотрев меню.
- Хорошо. – И официант медленно направился на кухню.
Через десять минут их заказ стоял на столе, и они попивали свои напитки и десертными ложками отламывали и потребляли бисквит. За окнами смеркалось, разговор сходил на нет, спустя пять минут всё было выпито и съедено, а спустя час ребята вышли из кафе на вечернюю улицу, ещё раз звякнув дверным колокольчиком, и направились домой.
Они добрались до общежития, прошли мимо спящей вахтёрши, поднялись в лифте на свой этаж и разбрелись по своим комнатам, пожелав друг другу приятной ночи и философских вещих снов. Хотя таковых не было никогда, сон был в реальности, но не благодатный и нежный сон, а кошмар, который окутал весь мир, всю планету, который уничтожил всё, что когда-либо ценилось.
За десять лет до описанных здесь событий на конгрессе всех стран земного шара было принято решение создать альянсы для продуктивного ведения борьбы с терроризмом и для формирования удобной экономической системы, которая помогла бы привести в гармонию дела населения всей планеты, которые были покорёжены очередным финансовым кризисом, оказавшим влияние на всех.
Мир был поставлен на рельсы очередного процесса мировой демократизации, что не могло не отразиться на культуре и толерантности, которая наполнила теперь уже все сферы человеческой жизни. Наркоманы, представители различных демократических идеологий или просто психически нездоровые люди стали центром нашего мира. Передовые должности для них были открыты, и каждый, кто хоть словом обмолвился бы об их неадекватности, должен был нести заслуженное наказание. Так что наши ребята, распивавшие чай в кафе, были неаккуратны и не воздержанны, высказывая свои взгляды открыто и прямо. Но им нечего было терять – они и так были внизу социальной лестницы. За консервативные взгляды их считали маргиналами, за радикализм в отношении вопросов общества они были признаны диссидентами и выселены в отдельный квартал, в общежитие, которое было наполнено такими же откровенными негодяями, а точнее очень рациональными и интеллигентными людьми. Они были на окраине сумасшедшего мира.
У них не было работы, случайные заработки – это всё, что могло их обеспечить. У каждого было немного собственности: кровать, стол, книги и другие мелочи. В остальном они были не обеспечены, но ребята были рады, они не огорчались, жили, как хотели, не прекращая осуждать строй и общество. У них был шанс – в течение года изменить своё мировоззрение для возвращения в общество, которое способно обеспечить их работой и жильём, но они отказались, продолжая унижать педиков и прочих извращенцев, чьи права защищались всемирным сообществом.
Нет, они ничего конкретного не имели против демократов, быть может некоторые из них, несмотря на своё положение, были умными, добрыми и уравновешенными людьми, поэтому диссидентов выводил из себя только порок, который владел миром, а также отношение власти к этому пороку. Власть вообще испортилась, легализация наркотиков, однополых браков, разрешение на оружие – всё это подвигало мир к демократии, но убивало людей инакомыслящих, каковыми являлись ребята из общежития.
- Когда я жил в прежнем доме, рядом со мной поселилась пара. Они были нормальными на первый взгляд, одно только меня смущало – она была старше его лет на тридцать. Но это как видно их не смущало, а скорее забавляло. Я не сильно волновался, всё равно лучше, чем педики, однако я поторопился с выводами. Примерно через три месяца я совершенно случайно узнал, что она не просто его старше, она к тому же его мать. Представляете мой шок? Я просто был угнетён. А всё это придурковатое правительство, которое узаконило такие отношения. Где те нормы, которые запрещают инцест? Куда они пропали? И этот мир называется демократическим. Это ведь ужас! Фу… До сих пор ощущаю рвотные позывы, как это вспомню.
- Это ещё что! Вот у меня сосед каждый день детям наркотики продавал. Как только наркозависимость наравне с гомосексуализмом признали, он этим каждый вечер пользовался. Я один раз его прижал к стене и высказал всё, что я о нём думаю, а он настучал на меня, и меня отправили сюда, якобы из-за того, что я его права нарушил. Вот юмор! Он с придурками малолетними зажигает, а я здесь в опале. Смех!
- Да уж! Нам здесь скучно и тошно, но там ещё хуже. Они думают, что это наказание, а это скорее радость – уехать подальше от этих сумасшедших.
- И не говори! Пусть падают дальше. А мы останемся на краю. Знаешь, в чём проблема людей? Они не хотят остановиться, они, руководствуясь принципом «живём один раз», губят себя и других. Они не думают о том, в каком мире будут жить их дети. Они думают о том, как разрушить мир, в котором живут сами.
Таким разговором, включающим в себя воспоминания о жизни среди других людей и рассуждения о философских проблемах, начинался каждый день в общежитии за чашкой дешёвого чая. Люди шатались по коридорам, курили табак, давали друг другу книги, резко высказывались против правительства, которое заставляет их жить на окраине, и пили. Пили водку, чай, каждый в своей комнате, в своём мире, в котором всё было примитивно и просто, но зато понятно и естественно.
- Сегодня опять пойду работу искать, – сказал первый приятель, которого звали Кон.
- Зачем? Я уже давно оставил эти попытки. У нас клеймо – нас никуда не возьмут. Мы нарушители прав человека. Мы хронически пропитаны отсутствием толерантности и брезгливостью к миру, в котором ты хочешь работать. Мы способны лишь убирать мусор на окраине этого города. А знаешь почему? Потому что мы создаём опасность для строя. Но у нас есть шанс – если хочешь, можешь пройти курс социальной реабилитации, и ты снова будешь жить в высотке на расстоянии вытянутой руки от педиков и прочей дряни. Я не хочу, я лучше умру на помойке, чем на алтаре разврата. И именно поэтому я очень хочу попасть в ряды оппозиции - взрывать машины, убивать чиновников, но только не ходить на эту работу, – возразил его друг по имени Ец.
- Я всё равно попробую. Хоть я и против этого, но мне нужна работа. Во-первых, потому что мне надо как-то выживать, а во-вторых работа – это моя жизнь, я чахну без неё, мне нужен труд. Если не интеллектуальный, то хотя бы физический. Ты пойми! Мне очень нужно что-нибудь делать, я не могу быть просто выброшенным на обочину. Мне нужно дело.
- Они тебя сломают, это точно.
- Да?
- Они и тебя сломают, и меня, – вступил в дискуссию третий участник сложившейся дружеской компании, Нам.
Но дискуссия была уже закончена. Все помолчали, молча допили чай, дожевали закуску, вымыли посуду и каждый пошёл по своим делам.
Кон, как и хотел, отправился в деловую часть города искать себе рабочее место. Он и вправду страдал от недостатка работы, ему просто было очень обидно, что силы, находящиеся внутри здорового молодого умного тела, не востребованы, он не нужен никому, его не берут на работу, потому что консерватор-диссидент в любом случае проиграет на собеседовании современному бисексуалу. Кон уже несколько месяцев пытался найти работу. Но безуспешно.
Ец, давно отчаявшись занять видное место в этом мире, по сложившейся традиции пошёл гулять. Он каждое утро выходил из дома и возвращался лишь в три часа дня. Он был зевака и праздношатающийся. Но сегодня выезжал в народ какой-то известный чиновник и Ец решил пройтись в центр города, дабы взглянуть на этого негодяя, коим он считал всех людей, находящихся в государственном аппарате. Он дошёл до метро, купил талон, доехал до центральной станции метрополитена, вышел, поднялся по бетонным ступеням на свежий воздух и вальяжной походкой пошёл по направлению к дому правительства. Народ уже собирался у огороженной лентами дорожки, по которой должен был проехать чиновник. Вообще-то подобные выезды в народ совершались каждый месяц – власть хотела продемонстрировать, что она близка к народу и всегда прислушивается к его идеям и взглядам. Но на самом деле, чиновники просто глупо пялили глаза по сторонам, сидели в своих машинах и лишь изредка махали рукой собравшейся толпе. Это была имитация дружелюбия и народности. И люди постоянно ходили на неё, веря, что однажды чиновник воспримет их просьбы и решит их проблемы.
Ец простоял пару часов у этой дороги и, наконец, ворота открылись, из них выкатился чиновник. Он был полный, одетый в чёрный костюм и, несмотря на свою обречённость в системе государственной власти, имел добродушный вид. Он улыбался и изредка поднимал руку, вокруг машины шли его подчинённые, собиравшие письма и листки, которые содержали просьбы и требования. Путь чиновника должен был лежать через центральную улицу до общественной приёмной, где он в течение часа должен будет общаться с гражданами.
Машина поехала вперёд. Народ, обволакивая её своей массой, двинулся следом. Люди что-то говорили чиновнику, а он только глупо улыбался, не в силах различить что-нибудь внятное и членораздельное. Ец ещё у ворот заприметил двух парней, которые стояли даже не разговаривая друг с другом, и поминутно глядели на часы. Как только машина тронулась, они пошли за ней, но ничего не выкрикивали, только шли, ускоряя шаг. Когда один из них поравнялся с машиной, другой поднял усталый и злобный взгляд на толпу и на Еца, как бы говоря: «Мне очень противно». Он вынул руку из кармана и кинул в чиновника какой-то свёрток, затем достал пистолет. Народ, увидев это, стал разбегаться, а охрана, которая шла рядом с машиной, быстро вытащила чиновника из автомобиля и накрыв собой повалила на землю. Раздался взрыв, но не сильный, задело только охранников. Сам чиновник валялся на асфальте и явно был испуган. Раздалось несколько выстрелов и парень, доставший пистолет, замертво упал на землю. Его друг, подобрав оружие, прицелился и успел выстрелить лишь раз, ранив в плечо ещё одного охранника. Тот ответ также выпустил пару пуль. Парень упал рядом со своим товарищем. Ец стоял неподвижно. Ему было страшно и интересно одновременно. Рядом бежали люди, а он стоял и смотрел на трупы двух парней. Он помнил взгляд одного из них. Взгляд скорби и ненависти, ненависти схожей с его ненавистью к этому миру, только большей и доведённой до предела. Он почти понял его и даже был солидарен с ним. Но взгляд в памяти случайного прохожего – это всё, что оставил неудавшийся убийца после себя на этом свете. И этот взгляд, возможно, – самое честное и правдивое, что ещё можно найти в погубленном демократическом обществе и демократическом мире.
Ец долго смотрел на трупы. Он видел, как к ним подошли охранники, как их переворачивали и осматривали, как эти бледные лица смотрели на происходящее, но ничего уже не видели своими стеклянными глазами, наполненными скорбью и болью, но в тоже время счастливыми, что всё это закончилось и они теперь никому ничего не должны. Ец видел, как чиновник, испуганно дрожа, вновь сел в подъехавшую машину, но она отправилась не в общественную приёмную, а назад, в ворота дома правительства, откуда буквально двадцать минут назад выехал этот теперь уже жалкий и плачущий элемент государственного механизма.
Лёгкий ветер обдувал лицо Еца, а он медленными шагами шёл домой. Он не был весел, хотя почти всегда после прогулки ему было радостно, и он не впадал в депрессию, как его друг Кон. Сегодня был особенный день, кто-то умер. Умерли те парни, которые пытались что-то сделать. Но что? Убить этого чиновника? Кому это надо? Он не глава и не шишка, он простой рядовой в армии демократов. Почему им понадобилось в него кидать бомбу? Они хотели сделать из него второго Франца Фердинанда? Нет, наверное. Они просто хотели что-то сказать, но их не слышали, тогда они сказали это своими действиями и их услышали, поняли и убили, потому что их идеи идут не в строю с идеями демократии. Ецу было плохо, он пришёл домой и, не глядя по сторонам, лёг на свою кровать, и стал думать, вспоминая тот усталый и злобный взгляд погибшего террориста.
Почему они не пошли в оппозицию и не сказали своё мнение там? У нас же есть партии, союзы и объединения, которые ведут активную деятельность против существующей власти, и вполне законными способами, почему они пошли с бомбой на чиновника? Хотя, наверное, я знаю почему. Оппозиция у нас состоит из тех, кого не взяли во власть, вот они и мстят, пытаясь вести за собой на политические баррикады людей, которые настолько наивны и так хотят приключений, что готовы на любое действие. И это неправильно, люди должны нести на штыки, пускай и вымышленные, но всё же штыки, свои идеалы, убеждения, веру и желание помочь другим, а в результате они несут адреналин в крови и бардак в голове. Это ни к чему никогда не приводило и никогда не приведёт.
Он лежал и думал, желая понять, осознать и впитать в себя те причины, по которым люди сделали отчаянный шаг. Может быть из-за общества? Из-за своего положения в нём? Из-за заблуждения? Люди превратились в проституток, которые за всё хотят денег и судятся из-за денег. Тебя избили – моральный ущерб, изнасиловали – моральный ущерб, обрызгали грязью – моральный ущерб. А что такое этот моральный ущерб? Это цена за то действие, которое над тобой совершили. Ты продаёшься, ты груша для битья, но только платная. Ты – проститутка. И если ты не хочешь быть таковой, то у тебя, гражданин, есть только два пути – простить по-христиански, дать понять, в чём человек конкретно виноват, показать ему истинную правду, или же убить, потому что ничто не имеет эквивалента, ничто, что совершается с тобой, не имеет цены – или прощение или смерть. Смерть погубит твою душу – прощение вознесёт. Но какой бы ты путь не выбрал – ты сделал выбор, а это лучше, чем торговать собой на рынке демократического гражданского общества.
«Я не знаю. Наверное, они правы, что решили покончить с этим. Они встали на путь смерти, но они сделали выбор – они лучше всего этого сброда», – так думал он, лёжа на своей кровати, разглядывая красивыми серыми глазами потрескавшийся грязный общежитский потолок.
Тем временем Кон искал работу. Он обежал уже три агентства по вакансиям, но везде ему отказывали, он не терял надежду, но был хмур. Он знал, что придёт домой без работы, но верил в чудо. Быть может, всё изменится и кто-нибудь скажет ему: «Вы нам подходите!»
- Высшее техническое образование. Есть опыт работы. Жильё тоже есть, – говорил он.
- Простите, но всё равно мы не можем вам помочь, – улыбаясь, отвечали ему.
И Кон шёл в следующую контору. Там всё повторялось.
Когда на улице стемнело и в окнах домов загорелись огни, Кон вернулся домой и также устало и отчаянно-депрессивно упал на кровать, и также, как и Ец, молча лежал и думал о том, что с ним происходит: он не может найти работу, хоть он и человек, получивший высшее образование, он – профессионал в своей среде, но увы, одна пометка в его документах, говорящая о нём лишь то, что он диссидент и маргинал – выполняет очень ревностно свою функцию: не допустить его контакта с обществом демократичным и высокоразвитым, обществом, в котором каждый счастлив, но глубоко болен пороками раскрепостившейся души.
Ец и Кон лежали молча, они даже не зашли друг к другу поздороваться, им было плохо. Нама ещё не было дома, и они не выходили на кухню. Он ушёл на работу, он единственный, кто имел хоть какой-нибудь заработок из всей компании. На нём, пожалуй, и держалась вся их среда, вся их сфера, в которой они могли себе позволить лишь самые дешёвые продукты и раз в месяц – поход в кафе. Нам вернулся в девять. Он сразу прошёл к друзьям, поднял их с кроватей и повёл на кухню. За вечерним чаем было невесело, даже мрачно.
Ец и Кон были хмуры и задумчивы, они почти не разговаривали, они витали где-то в своих проблемах, которые отнюдь были не облаками, а тучами, готовыми облить кислотным дождём жизни.
Спустя полчаса все опять разошлись по комнатам, и лишь Нам пожелал всем спокойной ночи, на что его друзья ответили слабыми и тихими голосами. Нам лёг спать, а Кон и Ец ещё долго не спали, размышляя о том, что их потрясло в этот день. Кон понял, что все его попытки стали абсолютно бесполезными. Ец пытался осознать, и под утро осознал, тот мир, в котором он живёт, в котором страдает и коптит небо, в котором умрёт, оставив после себя лишь отметку о диссидентстве в документах. Они поняли всё, что окружало их до этого.
Утром все снова собрались на кухне. Ец был веселее, чем на вечернем чаепитии, но Кон был мрачнее обычного, он был вялым, расслабленным и апатичном.
- Кто куда сегодня?
- Я пойду прогуляюсь! – ответил Ец.
- Я никуда не пойду! – сказал Кон.
Ец и Нам удивились.
- Как не пойдёшь, ты же работу ищешь?!
- Всё, поискал и довольно. Хватит, набегался. Это мартышкин труд, причём бесполезный, глупый и неблагодарный, никто мне не даст работу, я был наивен, я был в забвении и заблуждении! Я понял, что это глупо. Мы выкинуты из общества, мы на обочине жизни, нас забыли и не хотят подбирать, как бы усиленно мы не голосовали и какие бы средства не предлагали водителю, мы забыты. Мы списаны со всех счетов и вычеркнуты из всех списков. Мы умерли для них. И скоро умрём для себя. Мне это надоело. Мне надоело так жить: жить без смысла. Я пойду спать. И он медленными шагами вышел из кухни.
- Что это с ним?
- Не знаю. Может быть, он устал или в не настроении.
- Он не разу за два месяца так не сделал. Он каждый будний день вставал и шёл искать работу, несмотря на погоду и настроение. Сейчас же он остался. Странно.
Ребята помолчали.
- Я пошёл, пройдусь, до вечера, – и Ец вышел.
Нам допил чашку чая и тоже направился к двери.
Весь день Кон лежал на кровати и тупо смотрел в обшарпанные обои своей комнаты. Он даже не думал, он даже не спал, он просто лежал. Так всегда происходит с людьми, которые в чём-то разочаровались. Они впадают в ступор. Они на время выпадают из материального мира. Единственное, что вывело Кона из мира отрешённости, это звук открывающейся двери. Был уже вечер и Ец решил зайти к товарищу, проверить его.
-Привет! Не помешаю? – спросил он и зашёл в комнату.
- Привет! Нет. Проходи, – сказал Кон, приподнимаясь на подушке.
- Что делал?
- Ничего. Лежал.
- Весь день?
- Да, а что? – псевдоудивлённо спросил Кон, хотя знал, что пролежать весь день – здесь ненормально.
- Ничего, просто ты обычно ищешь, что бы поделать, а тут весь день пролежал.
- Всё в порядке. Пройдёт. Просто я устал. А ты как день провёл?
- Я? Неплохо. Сходил погулять, познакомился с очень милыми молодыми ребятами. Они чуть моложе нас с тобой. Тоже кстати диссиденты. Хочешь, я их приглашу, поговорим, посидим за чашкой чая? Вчера на площади покушение на чиновника одного было, ну вот, я решил туда сходить и там встретил их. Разговорились, договорились как-нибудь ещё раз встретиться. В общем, здорово день прошёл. - Ец улыбнулся и, всплеснув руками, позвал Кона на кухню, пить вечерний чай.
Ец действительно встретил молодых людей на площади. Но они не просто пришли туда, они были там по особой причине. Четыре парня и три девушки молча стояли перед букетом цветов, который лежал на земле. Ец сначала не понял, зачем семь молодых ребят стоят около букета и молча смотрят на него. А затем понял - на этом месте, где теперь лежал букет, вчера лежали трупы двух неудавшихся террористов. Еца сначала передёрнуло от того, что эти люди кладут цветы на место смерти тех, кто хотел стать убийцей, однако затем он понял, что лучше жалеть неудавшихся убийц, чем выживших жертв, и он решил подойти к ним. Он подошёл и поздоровался с ребятами, они посмотрели на него странными взглядами.
- Я вчера был здесь и видел, что произошло, - сказал Ец и замолк.
- Я Анеле, – сказала одна из девушек и протянула руку, а это мои друзья и товарищи, - обвела она рукой остальных молодых людей.
- Очень приятно, – ответил Ец. – Меня зовут Ец.
Ребята по очереди представлялись и протягивали ему руки.
- А вы не боитесь, что вас заберут? – спросил новых друзей Ец. – Здесь много народу, да и полиция ходит. Чтить память террористов вряд ли одобряется.
- Им наплевать. Они уже забыли. Нам тоже наплевать, – ответил кто-то из парней.
Ец ещё немного постоял с ребятами, они обменялись телефонами и разошлись. А теперь возвратимся на кухню, где Нам, Кон и Ец распивали чай.
Они пили чай молча. Один был расстроен своим поражением, второй был рад своим новым знакомствам. В это время на кухню зашёл Нам, сегодня он вернулся раньше обычного.
- Что случилось? – спросил его Ец, ставя кружку с чаем на стол.
- Всё, ребята! Газета, в которой я имею честь работать, осталась без денег. Теперь зарплаты мы не увидим долго. Теперь только на добровольной основе. Вот так!
На кухне повисло молчание. Кон, до этого смотревший на свою кружку, поднял голову и широко раскрытыми глазами смотрел на своего товарища.
- То есть, как? Ты теперь зарплаты получать не будешь?
- Да, не буду.
- Но ты же единственный, кто хоть как-то держал нас своим заработком на плаву. Что теперь нам делать?
- Не знаю, друзья. Не знаю. Я пожалуй пройдусь, я только вам сообщить зашёл, – сказал Нам, застёгивая пальто.
Он вышел на улицу, оставив ошарашенных друзей на кухне, и направился быстрым шагом вперёд. Он не глядел, куда идёт, он просто шёл, он даже не замечал прохожих, оказавшихся рядом. Он думал о случившемся, о том, как теперь быть и что теперь им всем делать. Ведь друзья действительно были правы – он последний из них, кто получал законные деньги, а теперь и он тоже будет вынужден или не работать вообще, или работать бесплатно.
Через полчаса ходьбы он опомнился и увидел, что находится на окраине города. Он огляделся, вокруг стояли полуразрушенные дома, но кое-где в окнах всё-таки горел огонь. И тут же в тени деревьев стояла маленькая церковь. Она была совсем небольшая. Синеватые купола давно выцвели и теперь только приблизительно напоминали свой первоначальный цвет. Нам никогда не был в церкви, он даже не был крещён, но что-то в том момент потянуло его внутрь этого здания. Он зашёл в деревянную дверь и тихо замер у входа. Где-то в глубине горела свечка, бросая плавный свет на иконы, висящие на стенах и стоящие на подставках.
- Есть кто-нибудь? – спросил Нам и эхо разнесло его вопрос по всему храму.
- Есть, – раздался ответ откуда-то издалека и навстречу Наму медленно подвинулась тёмная фигура человека. Человек приблизился и Нам увидел седого старика с голубыми глазами, почти такого же цвета, каким когда-то были купола этого храма. Старик долго по-доброму глядел в глаза Нама и затем спросил:
- Вам плохо?
- Мне? Да.
- Душа болит?
- Да. Сильно, - сказал Нам и почувствовал, как на глаза стали наворачиваться слёзы. – Очень сильно.
Седой старик, улыбаясь, смотрел на Нама, затем положил руку ему на плечо и очень сочувственно произнёс:
- Это пройдёт. Хорошо, что вы зашли.
Старик был священником, его звали отец Андрей. В этом храме он служил уже около 20 лет. Последнее время храм пустовал. Уже лет пять в нём появлялись лишь два-три человека и то по большим праздникам.
- Не желаете исповедаться? – спросил отец Андрей.
- Это как? - спросил Нам.
- Очень просто: вы говорите о том, что у вас на душе, а я послушаю, помолюсь и попрошу Господа вам помочь.
- Но я ведь не крещённый.
- Это ничего, дело поправимое, - ласково улыбнулся священник.
Нам сказал всё, что он чувствовал, что переживал, а старик внимательно слушал его, глядя очень добрым взглядом. Вечером Нам вернулся домой, с облегчённой душой и свежими мыслями. Он выпил стакан чая и отправился спать к себе в комнату. Он был умиротворён.
Я поднялся бороться с Богом,
Неразумный испорченный раб,
И собратьям читал ровным слогом:
«Мы – сильны, а Создатель наш – слаб!»
Но как только случались провалы,
Я бежал лишь к Тому, Кто поймёт.
Я бросал золотистые залы,
Чтоб растаял разнузданный лёд.
И Он брал мою душу на руки
И шагал по обрывам со мной,
А блаженные добрые звуки
Укрывались моею судьбой.
И возможно я понял однажды,
Неразумный испорченный раб,
И кричал обличающим слогом:
«Бог силён. Это я душой слаб!»
Спустя месяцы, жизнь в трёх комнатах общежития почти не изменилась. Кон до сих пор не мог найти работу и всё глубже падал в пропасть отчаяния. Ец всё также был беспечен, он сильно сблизился со своими новыми знакомыми и почти каждый день старался с ними видеться. А Нам так же ходил в редакцию, но не получал денег. А по вечерам он ходил в церковь и в пустом храме молился, изливал душу Богу, просил прощения, а выходя был счастлив, что жизнь продолжается, что душа облегчена, а он жив и здоров. Так продолжалось недолго. Скоро всё изменилось. А началось с того, что Ец однажды вечером принёс домой несколько пистолетов, гранат, несколько автоматов, детонаторов и взрывчатку.
- Что это? Зачем ты это сюда принёс? – спросил его Нам.
- Друзья попросили спрятать. Это на время.
- А если нас арестуют за это? Да и что за друзья у тебя? Ты подумай, это же оружие!
Но Ец только обиделся на претензии Нама и, не обращая на него внимая, занёс оружие в свою комнату.
Кон, который был свидетелем этого диалога, только улыбнулся и пошёл к себе, оставляя друзей дальше выяснять отношения. Он зашёл в свою комнату, закрыл её изнутри. И сел на кровать.
Как заслужить эпоху марта?
В ней проведу свой маскарад,
Лишь отбежать от метки старта
И отойти подальше стад.
Сорняк лугов и тьмы пространства
Заносит в душу страх, мятеж.
А ваши царские убранства
Сказали мне, что свет не свеж.
И заберусь я на тарелки,
Поймаю людям свежий клок,
Сбежит с шурупов сласть подделок,
Мы все желали, и я мог.
- Это судьба. Недаром он принёс всё это домой. Это мне судьба посылает выход. Раньше я хотел, но было нечем. А теперь вот оно - под рукой, только возьми. – Кон решился на то, что уже давно хотел сделать. Он не видел смысла в жизни. Он дождался, пока друзья разойдутся, зашёл в комнату Еца, достал один пистолет. Подставил к голове и нажал на курок. Раздался щелчок. Пистолет был не заряжен, обойма – пуста. Он взял другой, взглянул - обойма была полной. Поднёс к своей голове и раздался выстрел.
Простынёю тянутся оттенки,
Веселятся стражи крепежей,
Зародились странные потомки,
Деревянные плиты свежей.
Гильзы в бок направляли патроны,
Эстафету, бросая с перин,
Штукатурка писала каноны,
Пряча день в облицовке кабин.
И мерцает мне сказками койка,
Проезжает по блёклым статьям,
Пожилому вопросу на стойке:
«Принести, отделив, дать частям».
Созидать нам плитками брёвна,
И приятно глядеть нам в бетон,
Простояли порядочно, ровно,
Задержали порывом патрон.
С тех пор прошло ещё пару месяцев. Нам, потеряв друга и осознав жёстокость мира, стал служить в храме. Говорят, он стал священником, когда умер отец Андрей. А Ец, вместе со своими новоиспечёнными друзьями стал устраивать диверсии, совершать покушения на первых лиц государства. Однажды на центральной площади он кинул бомбу в автомобиль чиновника и пять пуль попали в него. Но прежде, чем упасть, он бросил взгляд на толпу, стоящую рядом и смотрящую на него. Это был взгляд злости, страдания, отчаяния, взгляд зверя, понявшего, что он в тупике, что он выбрал не тот путь. Он упал. А его кровь растеклась по жилкам между плиток.
Давно не писал – не нуждался.
Сердце нырнуло в сон.
Как же я всё же пытался,
Прекрасно наладить тон.
Друзья и товарищи просто.
Бездарный уставший поэт.
Без цели, с тщеславием роста.
В мире преступный свет.
Выпал из общества жизни,
На кафель пустынных дорог,
Сердце терзается снова,
И я потерял здесь курок.
Что же осталось? Мне! Мыслить!
Творить! И валяться в себе!
Я поднимусь над страхом
Только в бесстрашной борьбе!»
Глава № 6
Кто возвышает себя, тот унижен будет,
а кто унижает себя, тот возвысится.
(Евангелие от Матфея, гл. 23,ст. 12)
Фредерик вышел из своего дома на улицу. На прилегающей территории тихо стояла деревянная веранда, где Фредерик часто любил проводить своё время. Он там думал, читал, просто глядел на природу или же слушал музыку. «Сколько я живу здесь?» – подумал он. – «Пять лет. Хм… Пять лет. И в эти пять лет я уже состарился до неузнаваемости. Старился и буду стариться всегда, а жаль…» – размышляя так, Симон направился к беседке.
Любить значит верить в победу,
Что свет озарит всех людей…
Любить…
Навевает заносом в земных полях.
Сон путаю с реальностью,
Память всё помнит, и там…
Целительный пройдоха,
Поплавал, поспешил,
В заводи ускорил,
Вечный старожил.
Составной и завтрак,
Переходит срам.
Полностью спокоен,
Поднимая храм.
Древние просмотры,
Славится прирост,
Щёки, просто твёрды,
Скучен, даже прост.
Скошенный заросший,
Светлый крой, рельеф,
Временно уставший,
Шевелить посев.
Как хочется бросить пули,
Что душу железом жгут,
Быстрее стачки раздули
И выдули стёклами труд.
Оставили в цехе душевном
На плитке бетонной иглу,
И сталь так мала и бесценна,
Когда оглянусь - подниму.
В остаточном запахе дыма,
Сгоревших деревьев – бумаг,
От первого сорта – любима,
Уставшим я делаю шаг.
Успелось, придёт и заплачет,
В душе, напуская свой зной,
Я жив - это многого значит,
Уставшим и странным - постой!
Старик, которого он нашёл - теперь жил в городе, в квартире, которую Фредерик сегодня купил. Оформление документов он возложил на своего знакомого юриста, поэтому сам только выделил денежные средства.
Он был рад, что доставил ещё одному человеку счастье. Пусть этот старец поживёт свой век нормально. Когда они ехали в машине, тот сказал, что блуждает по улицам с тридцати лет. И стал уже профессиональным нищим, но все привыкают, и он тоже привыкнет к жизни человека небедного. А Фредерик – к жизни благородства и жизни радостного и дарующего свет человека.
Это было своеобразным приобщением к среде блаженно-праведных, прямо, как здесь:
«Никогда не понимал, почему люди так рьяно стремятся оставить о себе след в истории чего-нибудь несуразного и бессмысленного… Это не история государства или общества и даже не история одного человека, а просто очередное модное увлечение богемы, которая ищет развлечений и очередных ощущений, которые дают понять, что их глупая жизнь не совсем глупа и бессмысленна, а даже наоборот: полна смыслом, то есть удовлетворением страстей. Так большинство из тех, кого мне приходится наблюдать, пытается запечатлеть на фото почти каждый момент своего бытия, где бы они не находились и как бы себя не чувствовали. Но не только желание остаться в памяти толпы возникает у людей, помимо этого каждый из нас хочет остаться в памяти хотя бы одного человека. Так было и будет. Именно поэтому половина всего населения Земли заводит большое количество друзей, вступает в брачные и личные отношения, старается оставить после себя многочисленное потомство. Чтобы, когда увядшее бренное тело опустят в тёмную могилу, вокруг этой ямы находились те, кто будут по тебе рыдать, и боль утраты в их сердцах раскалённым клеймом выжжет твой предсмертный лик… Будь уверен - тебя долго не забудут. Разумеется, так поступают не все… кто-то женится по любви, даёт жизнь потомству из-за желания привести в этот мир других и показать им всю красоту окружающей солнечной и радушной земной атмосферы. Но речь в этом рассказе пойдёт не о них, они слишком праведные и добропорядочные. Нас интересуют те, кто ради своей похоти и страсти готов сломать счастье другого. Вернее не те, а тот, который будет делать всё, чтобы его жизнь стала весёлой, и всё, чего бы он ни захотел, немедленно претворялось в жизнь.
Знакомьтесь, его зовут Пен, он работает обыкновенным консультантом в региональном филиале одной очень крупной международной корпорации, однако получает довольно небольшую заработную плату… Его работа не очень сложная, хотя очень нудная, в его обязанности входит давать разъяснения по некоторым вопросам в валютных операциях, которые корпорация проводит почти ежемесячно. Всё своё остальное рабочее время – то есть от консультации до консультации – он проводит просматривая порно или подкатывая к своим коллегам женского пола. В тонких и злобных чертах лица очень явно прослеживается его гневный раздражительный и греховный характер. Всё, что его окружает, вызывает в нём чувство ненависти и безграничного порицания этого мира. С детства он был очень скуп, и поэтому его сверстники всегда относились к нему неприязненно. Его били, иногда подтрунивали, но всё же самым обидным было для него то, что его просто не замечали и почти всегда игнорировали. Когда он вырос, то вся его обида и порочность пустились вскачь и принялись награждать каждого встречного своими звёздами и грамотами распущенности и злобы. Несмотря на то, что его нападкам подвергались исключительно женщины, в той или иной степени с ним контактировавшие, больше всего его внимание было приковано к одной молодой сотруднице, работающей на этаж выше. Она очень часто приносила сюда документы, и каждый раз, когда она подходила к кабинету директора филиала корпорации в этом регионе, он всегда хитро улыбался ей и подмигивал. А она, уже зная по слухам о его репутации, старалась его не замечать. Возможно, он любил её, хотя душа, с рождения пребывающая в злобе, вряд ли может кого-то любить. Наверное, он просто хотел её в физиологическом плане. Каждый раз, когда она уходила по лестнице наверх, обратно к себе на этаж, он думал и решал для себя, что рано или поздно она будет с ним. Но прошло уже три года с тех пор, как она появилась в их коллективе, а никаких поводов для сближения не появлялось. Тогда Пен решился на ужасную вещь: вечером, когда все шли домой с работы, он на улице дождался её, схватил и изнасиловал. Да, он добился своего: её нежное молодое стройное тело теперь принадлежало ему, и его желание исполнилось. На следующее утро, как ни в чём не бывало придя в офис, он сидел и пялился в экран своего компьютера. По лестнице, ведущей с верхнего этажа, спустилась она… Она была тихой и заплаканной, но держалась крепко и всё так же уверенно шла по ковролину в кабинет директора, неся в руках целую кипу бумаг и договоров на подпись управляющему филиала. Перед тем, как войти внутрь, она бросила взгляд на Пена, всего лишь один взгляд, но настолько полный отчаяния, уныния и усталости, что Пен даже вздрогнул и слегка испугался. Он первый раз в жизни встретил такой взгляд. Глаза вещали ему, что он совершил преступление, однако под этими ресницами не было ни злобы, ни презрения, ни ненависти, ни гнева, только отчаяние и жалость, жалость к его ищущей чего-то душе, которая только и делает, что губит себя в море страстей, пороков и грехов, смертельных грехов. Пен теперь ясно осознал только то, что заполучив её тело, он не тронул её душу, которая до сих пор горит в этой молодой и стройной плоти благодатным и всепрощающим огнём, в то время, как его душа умирает, если уже не умерла в его же порочности и испорченности. Он встал со своего стула, спустился вниз по лестнице, открыл стеклянную дверь, ведущую на улицу, сел в свою машину и уехал. Через два часа его нашли в дорожном кювете. Он был жив, но переломал себе почти все конечности. В больнице его поместили в отделение усиленной терапии, где он первые три часа умолял врача прикончить его, поскольку его душа уже мертва, но наконец врач поставил ему успокоительное и Пен уснул очень тревожным и беспокойным сном. Проснулся он лишь в следующий полдень. На его прикроватной тумбочке стояли цветы, их принесла девушка, что работает этажом выше…»
Глава № 7
Горе вам, смеющиеся ныне!
Ибо восплачете и возрыдаете.
(Евангелие от Луки, гл. 6, ст. 25)
Фредерик теперь был рад. Он был счастлив. Он не хотел больше никого шантажировать, он не хотел обманывать государство, потому что понял - каждый человек несёт свой крест, и в каждом человеке свой грех, свои желания и страсти. И его «примитивные» страсти по чревоугодию или тщеславию ничем не лучше страстей педофила или наркомана, потому что у греха нет степени тяжести. У него есть один показатель, который и формирует его – греховность. И все наши мелкие страсти мы должны давить. И напрочь выбросить ненависть из своей души. Душа должна быть чиста.
Фредерик медленно шёл по улице без всякой цели. Он просто гулял. Давно он так не гулял. Когда-то в юношестве они с друзьями вот так прогуливались по вечернему городу, заходили во все кафе и были счастливы. Они были молодыми и имели хоть какие-то чувства, которые уже тогда начинали терять. Симон стоял посреди пустой аудитории, слышал за спиной голоса охранников, мимо которых он прошёл в свой институт не сказав не слова. Они сейчас же его выведут, вытолкнут за двери. Фредерик положил на стол томик стихов, развернулся и вышел к преследователям, оставив будущим поколениям открытые страницы своих строк.
Увы, не утешить тело,
Что сердце пускает вскачь,
Я знал – не храбрец, но я смелый,
Увижу, как встанет палач,
Взмахнёт своим лезвием острым,
Падёт, раскрошит позвонок,
Всем нам так легко, но не просто,
Увидеть стук судорог ног,
Привившись, родившись меж люда,
Что слепо ведут на штыки,
Под ноги спадают нам груды
Забитых и листья, венки,
Меня зазывают - согласен,
Но только приближусь - шип,
Он ранит, он зол и опасен,
К душе прилипал, но отлип,
Отпал и набросился снова,
И будет бросаться вперёд,
Пока я пишу это слово,
Пока сердце бьётся в поход,
Туда, там пройдусь, но с грехами.
Я книги свои показал,
Без слёз, в облегающем храме,
Остался один, слишком мал.
Я мал в этом мире – он крошит
На голову пламя и боль.
Поверьте, мир добрый, но может,
Сохранность – одежду и роль,
Направлюсь, ведя, поднимая,
Родню и людей по пути,
Да, верю и не потеряю
Победную жалость, веди,
Давай, за собой в этом мире
Та жизнь, что досталась с небес,
На небо, где воды в потире,
Где празднует небо порез,
Из строчек текут, спотыкаясь,
Из строчек земли и красот
Я верю и не завираюсь,
Веди, пастушок, к небу скот,
Усталым спускаюсь, трудился,
Не телом, я чувством страдал,
И нервы болят – обозлился
На добрых, заблудших ягнят,
Таким же я сам отражаюсь
В открытом потоке небес,
Я чистый, им был – замараюсь,
Но после отмоюсь весь,
Я знаю, грешно так думать,
Но что же, я должен ведь жить,
И руку на небо сунуть
И небо пытаться дарить,
Хотя те дары – лишь подделки,
Лишь святость подарит свет,
Мои пожелания мелки,
Мой дух так встревожен? – Ну, нет!
Я сам его вывел на битву,
Чтоб биться с самим собой,
Я сам возношу молитву,
Борюсь, я вернусь через бой,
Пускай мне так тяжко видеть,
Когда мой страдает брат,
Его бьёт другая обитель,
Его бьёт вино и солдат,
Который на службе доводит
Удары на чрево семьи,
Но он заблудился, уходит
Душа от небес до земли,
Другой же запутавшись в мире,
Был добрым, но маску надел,
Остался злодеем поныне,
Его победили – взлетел,
Не в рай на земле, не в восходы,
Но в кровью просящий закат,
Пройдут истязанья и годы
И брат мой вернётся назад,
Поняв, что во зле нету блага,
Что ненависть только уран,
Который на мёртвой собаке
Наделает множество ран,
Который всю кровь наполнит
Желанием быть против всех,
Но время пройдёт, брат мой вспомнит,
Что злится на схожих лишь грех,
Он давит, и если спуститься,
Вернее подняться с земли,
То можно с другими литься
На звук восходящих вдали,
На небо на облаке сини,
Парить там душой всегда,
На выкрики в стёртой резине,
Где с неба спадает еда,
Ту манну собрать и развесить
По миру дружбы завет,
Нас было один – стало десять,
Теперь чувства боли – кювет,
Где жить не останутся люди,
Простите меня за ложь,
В тиши и точности судей,
Останется вечная брошь,
Сверкать, что останется с нами
На чей-то весомой груди,
Звездой и пятью орденами,
Пусть каждый восстанет, веди!
Я верил: «Не будет мне плохо.
Всю жизнь будет радость и свет».
Уверен: «Душа не заглохнет.
И буду жить вечно…» Но, нет!
Нападок судьбы мне хватило,
Чтоб в пропасть отчаянья пасть.
И бьются прозрачные жилы,
Моя неприглядная масть.
И в Церковь пустую зайду я.
Поставлю пред Богом свечу.
Изжёвана тканая сбруя.
Я болен и послан врачу.
Ответит ценный помощник,
Рослые банки зажав.
В соки насыпав пудру,
Тело в мотки закатав.
Резкостью тщетного часа,
Смазанным ровным свистком,
Бренностью полного глаза.
Чистым и узким платком.
Истиной плачущих мерок,
Жалостью смазанных слуг,
Честно укутанным телом,
Нежных уверенных рук.
Каюсь, мечтаю расстаться
С грязной пылью груди.
Мне не позволено драться,
Ясно увижу – иди!
Пряником мира наемся,
Что же весь сахар сгорел?!
Песня так ярко не спелась,
Если спокойный – у дел.
Правильно справиться быстро
С тряпкой умершей души,
Нужно сердце почистить,
Ясно скажу: не греши!
Если уж судьбы сойдутся:
Выбор грехов пред тобой,
Лучше вообще не сдаваться,
Лучше сказать миру: «Пой!»
Проводится с нами свиданье
Здесь в ярких покрашенных днях,
Мы будем стреляться, созданье,
Пока не рассыплемся в прах.
Что лёгкость чужих разговений
Что в прочих, успешный рассвет,
Что в славе беспечных мгновений,
Нам милость пропляшет в кювет.
Нам радость наполнит на каплю
Как сердцу благому дать тишь,
Мы вновь не сломали успехи,
Ты вечность глотнёшь, не грешишь.
Пусть пропуск оставил, представил,
Что нас не пропустят – вперёд.
Он жизнью успешно заправил,
Увидел – что это лижется скот.
Мир не поймёт!
Симон вернулся домой, решив осмыслить историю жизни, последнюю историю в своём мире материального и духовного. Он вознамерился понять историю того, как люди сами себе создают проблемы, придумывая беды, которых нет… На этом его раздумьи мы и отойдём, пусть поразмыслит и живёт дальше.
Глава № 8
Просите, и дано будет вам; ищите и найдете;
стучите и отворят вам; ибо всякий просящий получает,
и ищущий находит, и стучащему отворят.
(Евангелие от Матфея. гл. 7, ст.7,8)
Как безрассудно и как гармонично сплетаются людские судьбы. Как беззвучно мы направляемся разными путями в один и тот же конец, даже не зная того, что мы – единое неделимое целое, своеобразный симбиоз, о котором никто не знает, кроме небес. Каждый из нас играет свою главную роль в фильме, жанр которого он выбирает сам – дешёвое порно или культовая драма, главная мысль которой останется запечатлённой в веках, будет высечена на склонах Альп или просто напечатана на футболке и через множество эпох будет стоять наравне с идеями Платона или Аристотеля.
А мы все – гениальные актёры, не читавшие сценария и импровизирующие перед камерами без отдыха и перерыва. И если вдруг сюжет твоей ленты повернул в неожиданном направлении – просто попроси гримёра поправить тебе чёлку, свисающую на глаза, и вытереть кровь, капающую из твоего разбитого носа – и можешь смело выйти в новые декорации. Можешь заснять новые сцены!
Так случается всегда и везде. Так случилось на прошлой неделе в одном маленьком полузабытом провинциальном городе. В городе, где для одних всё началось заново, а для других всё закончилось в первый раз. Первый и возможно последний. Что ж…
Центральная улица города тянулась длинной спиралью вокруг трёхэтажных домов абстрактной формы и абстрактного стиля. Серая масса сооружений ползла вдоль таких же серых тротуаров и таких же серых автомобилей. Прохожие, глядя под ноги, шагали на свои привычные рабочие места – попить кофе и прочитать утренние газеты. Стая бездомных собак носилась по тротуару, пугая женщин на высоких каблуках, которым с трудом удавалось устоять на ногах. В пасмурной погоде было только одно ясное мерцание. Оно переливалось на солнце синевато-бирюзовым оттенком двухметровых окон и жёлто-коричневым оттенком стен. Не лучшие цветовые гаммы, чтобы выделяться, тем не менее, здесь это было необычно.
Автоматические двери всасывали и выплёвывали нескончаемый поток посетителей. Они шли сюда, чтобы положить на счёт свои сбережения, или же просто соприкоснуться с цивилизацией, поглазеть на современную частицу захолустья, почувствовать себя не бедными менеджерами, работающими уже по десять лет и не имеющими даже собственной квартиры, а успешными людьми, тратящими свою жизнь на творческую и прибыльную работу! Одним словом, это здание было гербом хорошей жизни, гербом, под названием банк.
Во всех городах мира, даже в самых нищих, составляющее большинство которых представляет собой жалкие лачуги, банк- высшее звено архитектурной эволюции. Шедевр. Пик. Можно проигнорировать всё: резиденцию губернатора, выстроенную в непринужденном барокко, национальный музей, поражающий своими размерами или «аллею статуй» в центральном парке, в конечном счёте, габаритные торговые центры, но только не банк.
Перед дверьми этого «шедевра» останавливались и отъезжали жители городка в своих железных развалинах. Лишь изредка к стоянке подкатывал какой-нибудь дорогой чёрный автомобиль, из которого, важно подняв голову, выходил на солнечный свет крупный предприниматель, зашедший поздороваться с директором банка или же просто перечислить ещё один миллион на свой неопустошающийся счёт. Хотя в основном, если не обращать внимание на вышесказанное прибытие сильнейших этого городка, всё выглядело так: поток машин выезжал, поток машин въезжал. Простая система.
Прождав, пока очередной караван клиентов не выедет на центральную дорогу и не освободит парковочные места, на стоянку заехал старенький чёрно-синий автомобиль. Хотя чисто с визуальной стороны, автомобилем назвать это было очень трудно.
Заляпанные грязные стёкла, царапины и вмятины на боковой части, выбитая фара выдавали в водителе человека аккуратного, профессионального и заботливого. Должно быть, он каждый день белой губкой, смоченной в растворе шампуня против перхоти, протирал эмалированные бока своего «мустанга», каждую неделю исправно водил его в автомойку и на зимнее время менял резину… Должно быть, так оно и было, но только в мечтах старенького дребезжащего автомобиля. Хотя чему удивляться? Таких машин было хоть отбавляй. У каждого второго типичного продавца подержанных велосипедов или швейных машинок был такой.
Бывало вечером все владельцы таких средств передвижения ездили по городу, закуривая сигарету и держа руль одной рукой, и представляли, что они неудавшиеся романтики, которых потрепала жизнь и всё, что у них есть – эта махина и кожаная куртка, изодранная во время драки на рок-концерте в замызганном переулочном баре. Но вернёмся к нашему старому другу.
Медленно остановившись у края парковки, автомобиль умолк. Впал в кому. В которой любое техническое средство проводит большую часть своей жизни. Они стоят на улицах возле домов их хозяев и, не издавая ни звука, спят до следующей поездки на пикник всей семьи или же до понедельника, когда хозяин в слегка размякшем состоянии, после воскресной посиделки, решит сменить привычную прогулку до места работы, на поездку за рулём своей мечты.
Щелчки, а затем ужасный скрип предупредили окружающих, что двери открываются, и из салона авто сейчас будут выходить его пассажиры.
Первым на раскалённый асфальт вывалился водитель. Тучный человек лет сорока, с выпученными глазами и длинными волосами, больше походил на разжиревшую рок-звезду, чем на хозяина этой кучи металлолома, которая не понятно каким образом терпела в себе тяжесть своего господина.
Выпрямившись во весь рост, толстяк смачно хрустнул пальцами и поправил ремень на брюках, который, видимо, не совсем добросовестно держал штанины обмотавшегося им «рокера».
Следом за шофёром из машины вывалились три парня. На вид каждому было не больше двадцати пяти. Можно бы было сказать, что они близнецы, настолько был схож их внешний вид: причёска а–ля Джордж Харрисон, узкие джинсы, щетина, дешёвые китайские часы и зелёные кеды. Типичные клубные мальчики 80-ых. Точная копия поколения пропащих любителей пластинок и ретро-микрофонов. Ну что ж, и таким в нашем мире есть место.
В каждом парне была своя черта, своя фишка, своеобразная бирка, по которой покупатель узнаёт товар.
Лицо первого содержало множество родинок, как будто это не лицо, а сливочный пломбир, усыпанный шоколадной крошкой, натёртой для эстетической красоты, но в конечном результате только испортившей его. Он был худощав, слегка бледен и нервозно насторожен. Его беспристрастные вращения головой выдавали в нём человека, боящегося окружающего мира, боящегося таких же, как он. Часто сглатывая слюну, «первый» явно волновался и чего-то ждал. Одним словом, был неспокойным и полной противоположностью второму.
Ну, а второй… Размеренные, слегка ленивые потягивания давали понять, что человек этот не совсем расположен к прогулкам на машине и делает это очень нехотя, только из-за уважения к своим товарищам или потому, что его очень попросили друзья. Вместо этого он мог лежать в однокомнатной квартире на мягком диване и читать старые классические романы или смотреть телепередачи про знакомства. Так и было около часа назад, но время летит вперёд и поэтому он здесь, на брусчатке банка.
Третий же был не выделялся ни чем. Ни родинок, ни ленивых движений, ничего. Обычный человек. Он был стандартным. Он был совокупностью первого и второго. И в сумме представлял собой ноль. Не двигаясь вообще, засунув руки в карманы, парень что-то заприметил в небе, а что – не понятно, наверно, было даже ему самому. Его молчание и покой роднили его с временно уснувшим старым автомобилем. Транс и кома – близкие состояния… Несмотря на то, что второе губит тебя, а первое приводит в равновесие твою шальную душу, способную натворить всяких глупостей, если её не приструнить покоем.
- Пойдём! – пробасил жирдяй и хлопнул «нервозного» по плечу. – Не волнуйся, всё будет как надо…
Они двинулись к банковским дверям, попутно доставая что-то из своих карманов.
Не останавливаясь, натянули на головы маски из чёрного эластичного материала и прибавила шагу. Люди на их пути приостанавливались. Кто-то даже достал телефон, но «само спокойствие» выбил из рук прохожего трубку с уже набранным номером полиции и хрястнул её об асфальт.
Вот они поравнялись с входными дверьми в банк. Далее всё пошло, как в кинематографе: Дверь. Автоматическое открывание. Пистолеты. Два мёртвых парня из охраны. Стандартные фразы ограбления и стандартные требования.
- Лицом в пол! Лицом в пол, утырки! – надрывался толстяк. – Прижми свою харю к плитке! Вниз лицом!!!
Всё успешно. Всё, как и планировалось. Они внутри. Они наводят страх на прижавшихся друг к другу бывших клиентов, а ныне заложников. Они – тираны трёхэтажного здания. Что ж поделать? Многие из людей прижались друг к другу, кто-то рыдает о своей судьбе и проклинает то время, когда жена попросила его снять со счёта пару тысяч. Только в такие моменты ты понимаешь всю ничтожность своего существования.
Ты можешь быть президентом компании или крупным олигархом, взирать на людей с высоты, но как только в тебя нацелятся мужики в чёрных масках с блестящими пистолетами в руках, ты вряд ли сохранишь самообладание. В этом вся сущность человека. Всегда найдутся ситуации, в которых ты становишься не таким, каким был, становишься трусом и низко падёшь в глазах других.
Один из бандитов медленно подходит к стойке, за которой стоят шокированные сотрудники.
- Заблокируйте двери! И скажи своей подружке – пусть заткнётся! – спокойный голос позволяет убедиться в искренности намерений и желаний «гостя». Работница банка, не задумываясь, нажимает блокировку дверей и зажимает рукой рот ревущей девушке.
- Денег в хранилище почти нет… Их сегодня утром увезли, - как будто пытаясь оправдаться, говорит мужчина в синем костюме с чёрным галстуком на белоснежной сорочке.
- Деньги? Хм. Дружище, давай подумаем логически. Мы ворвались сюда, заставили вас лечь на пол, завалили двух бугаёв из охраны и сами же попросили заблокировать двери. Тебе не кажется, что это глупо, если мы хотим вас ограбить?! А? - обращает свой вопрос уже ко всем, забившимся в угол, флегматик. - А? То есть, ты хочешь сказать, что мы сами себе закрыли выход из этого положения?
- Тогда что вам нужно? – чуть не на фальцет сходит голос мужчины - Это же банк!
До чего порой знания, приобретённые нами, носят характер стереотипов, а не интеллектуальных и логических заключений твоего мозга.
Мы не пережёвываем информацию, мы глотаем её, пока не начнётся несварение, и мы не окажемся в доме умалишённых. Стереотипы – очень подлая вещь.
- Не может быть?! Ну вот, я так и знал! Я же говорил вам, что это не парикмахерская!» – подал голос «третий». И под дружный хохот друзей закурил сигарету.
Пока отчаянные нарушители правопорядка устраивались внутри банковского зала, а испуганные посетители забивали собой все углы – к зданию подъехала целая армада служителей закона. Включенные проблесковые маячки, громкоговорители, дробовики на изготовку - всё как обычно, всё как нужно.
- Сложите оружие… сопротивление бесполезно, вы в ловушке! - доносилось сквозь голубоватые стёкла.
Но внутри банковского здания угрозы не производили должного впечатления:
- Слышишь, что лепят?
- Вот глупцы! – затягиваясь сигареткой, пробурчал жирдяй.
- Ребята, много их? – оживился «родинка» и подбежал к окну, затем обернулся и резко крикнул – Давай скорее!
Пока трое глазели на толпу копов, собравшихся по их прихоти, четвёртый проделывал странные вещи с заложниками. Для начала он попросил их снять верхнюю одежду. Затем извлёк из внутреннего кармана куртки стопку упакованных ампул и пачку шприцов. Наполнив каждый шприц содержимым ампул, он прошёлся по рядам бледных заложников и сделал всем инъекции. Шприцов оказалось слишком мало, поэтому, некоторые пришлось использовать дважды.
После этой процедуры он нервно протёр потный лоб рукавом кожаной куртки, вынул пистолет и медленным шагом пошёл к двери. Потом приказал жирдяю разблокировать двери, резко развернулся и с оглушительным криком: «Бегите вон!» стал палить по полуголым людям. И вся огромная толпа ринулась к выходу, несмотря на ошарашивающие выстрелы прямо перед ними. Жить, наверно, хочется всем, если тебе даётся шанс – его используют. Когда тебе говорят, чтобы ты бежал, и тогда, может быть, добежишь до цели, то лучше беги. И пускай рядом падают твои товарищи или просто люди из толпы, всё равно беги и не думай. Подумаешь потом, когда добежишь. Или уже на том свете.
Через минуту помещение было пустым. Только четверо парней сидели на кафельном полу.
Пять трупов разбавляли пресный внутренний вид этой конторки, заливая кровью плитку…
Жирдяй откуда-то достал гранату положил её перед собой. Чеки не было. Три секунды. Гробовая тишина. И взрыв мощным эхом разносится по просторному банковскому зданию, обваливая штукатурку и поднимая в воздух листки бумаг…
Глюкоза растворялась в крови служащих.
Конец
Разбейте все гладкие губы.
Вновь бейтесь об стены лицом.
Заглохли победные трубы.
И кровь закачалась шприцом.
Он – враг! Так другие кричали,
Кривив под указками рот.
Так флаги на ветрах играли,
Сгоняя знамёнами скот.
Ступени укрыв лепестками,
Забили беззвучных зверей.
Винтовки, штыки обагряли,
И возгласы гасли: «Согрей!».
Им холодно биться в пустынях,
Стучать в облака островов,
В порочное небо законов.
Ты умер? Раз умер – здоров.
И пули проносятся мимо,
Под сердцем заплаты и швы.
Душа – бестелесна, хранима,
А тело заполнило рвы.
В этапе чужих революций,
В вагонах последних полей
Одно зажигается светом:
Восстание мёртвых людей.
И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.
(Евангелие от Иоанна, гл. 1,ст. 5)