ХОЗЯИН ЛЕСА

 

ПОВЕСТЬ

 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 

Большой отряд всадников неспеша продвигался по осеннему холодному лесу. Наступил ноябрь, но снега ещё почти не было. И тот морозец, который стоял вот уже несколько дней, успел сковать землю крепко-накрепко. Поэтому приходилось внимательно выбирать путь, чтобы не калечить и не травмировать коней по этой скользкой и опасной дороге. Этот отряд состоял из самых лучших, отборных воинов, вооружённых до зубов. И находиться здесь для каждого из них было большой честью, да ещё под началом такого предводителя. Были все эти воины из самого большого рода, который проживал на тех обширных землях, и звали их Русичи. Но было у них и второе прозвище, которое им дали соседи – Стоичи. Откуда взялось это прозвище никто уже и не вспомнит, даже те старики, которые были живы ещё, помнили это слово с детских своих времён. Наверное, это прозвище взялось от их духа, стойкого и свободолюбивого характера. Возглавлял отряд, состоящий из пятнадцати сотен отчаянных мужчин, их воевода Родомир. Его крепкая, внушительная фигура уверенно покачивалась в такт лёгкой рыси коня. Уверенность и надёжность Родомира распространялись какими-то невидимыми волнами по всему отряду. Но это было только видимое спокойствие, которое в одно мгновение может измениться при виде врага, да что там при виде, достаточно одного постороннего звука, услышанного из чащи леса, чтобы Родомир преобразился. И тогда не позавидуешь тому, кто окажется на его пути. Своей внушительной фигурой он вызывает страх и ужас, и желание побыстрее исчезнуть с глаз его. И, как сказано ранее, весь отряд был вооружён до зубов, но вооружение их воеводы было ещё внушительнее. Он был в лёгких, походных доспехах, из-под шлема, закрывающего его голову, спадали до самых плеч русые вьющиеся волосы, давно не стриженные. Вооружённый двумя лёгкими мечами, только он один мог работать в бою сразу обоими руками, а конём управлять, сжимая его бока ногами. Таких воинов называли двурукими, и не позавидуешь тому врагу, кто окажется против него. И уйти живым от такой мясорубки не удавалось ещё ни одному. Помимо этих мечей, с одной стороны седла висела увесистая булава, а с другой стороны двуручный тяжёлый меч, которым можно разрубить своего противника от плеча до самого седла. А за спиной висел ещё лук и колчан со стрелами. Вот с таким вооружением всегда передвигался Родомир в походах, не считая ещё короткого кинжала, который он применял в рукопашной схватке.

Отряд молча продвигался вперёд. Никому не хотелось разговаривать. Каждый думал о своём, хоть и мысли у всех были одни и те же. У всех дома остались семьи – жёны, дети и старики. Как там они, не случилось ли с ними какой беды? Безусловно, все знали, что в их отсутствие семьям всегда будет оказана помощь от соседей и старейшины рода. Таковы были правила, помогать семьям, чьи мужчины-воины находятся в походе. И всё же всякое могло случиться в их отсутствие.

А в глазах некоторых воинов нет-нет, да и проскакивал озорной огонёк лукавства и скрытого от других удовольствия в предвкушении встречи с родными.

Кони и те, предчувствуя и понимая, что их тоже скоро ожидает теплая и спокойная зимовка до следующей весны, старались прибавить ход. Если бы их не сдерживали, пустились бы в галоп, чтоб быстрей закончить этот длинный путь. Только на хорошей дороге им разрешалось идти рысью. Незачем было спешить, подвергая опасности своих лошадей на скользкой, обледенелой дороге. Осталось потерпеть ещё три дня и три ночи.

Чем ближе подходил отряд к городищам, тем оживлённей становились воины, весело переговариваясь друг с другом, ещё и потому, что они живы и здоровы и теперь можно и расслабиться, подшучивать друг над другом. К тому же они знали, что до весны теперь можно жить спокойно. Никто не посмеет сунуться в их края зимой по глубокому снегу да в сильный мороз. Ни одна лошадь долго не протянет без хорошего корма.

Только воевода Родомир становился тем грустнее, чем ближе отряд приближался к дому. Какие же мысли одолевали его, никто не знал, да и никому бы он не сказал об этом. Вот уже десятый год подряд он ведёт свой отряд домой. В этот год удача сопутствовала им, как бы не радоваться, ведь все возвращаются живыми, хоть и есть раненые, да и то несерьёзно. К тому же отряд Родомира отбил много пленных людей, захваченных степняками в западных землях.

А было это так. Как мы знаем, слухами земля полнится, тем более, если эти вести худые. Дошли до Родомира известия, что на самых западных рубежах от их земель степняки совершили набег. По-видимому, эти территории не охранялись так тщательно и внимательно, как это делал Родомир по охране своих земель. Поэтому степняки, зная это и не боясь быстрого отпора, покуражились там вдоволь. Кто сопротивлялся – тех побили, кто им был нужен – тех забрали с собой в полон. Не ожидая никакого нападения от разорённых земель, они растянули на длинное расстояние свой обоз, в котором помимо пленных людей было много разной утвари, нагруженной в телегах. Табуны скота, вопя на разные голоса и не понимая куда их гонят, подгоняемы ударами хлыста, бежали по степи не находя возможности, чтобы остановиться и пожевать этой сочной травы.

Как только Родомир получил эти известия, он ни секунды не колеблясь, поднял отряд, на ходу обдумывая план действий. Он мог бы конечно не подниматься с места, ведь степняки не пересекли их территорию и достаточно было усилить внимание на подступах своих рубежей, но нет, разве мог он сидеть и ждать когда перед его глазами всё ещё стоит та картина о разрушенном и разграбленном их городище. Тот погребальный костёр и слёзы его матери, его маленького сына. С помощью собак, которые находились в отряде, с помощью лучших следопытов они напали на след степняков, они их выследили и продвигались параллельно их маршруту, только находясь по другую сторону реки, выискивая лучшее место для нападения. А план Родомира был таков: пересечь реку в двух местах, один отряд переправляется ниже, а другой выше движения каравана степняков, и одновременно ударить с двух сторон. Чтобы никто из степняков не смог уйти, ниже по течению поставили отряд из самых лучших лучников – добивать убегающих врагов. Разморенные ярким полуденным солнцем, степняки оказались абсолютно неспособны оказать сопротивление, неожиданно напавшим на них, непонятно откуда взявшимся этим лесным жителям. И хотя войско Родомира явно уступало в своем количестве, но их напор и неожиданность сыграли решающую роль. Степняки были уничтожены. Обычно Русичи рубили всех без исключения, кто осмеливался напасть на их земли, живьём не брали никого, даже сдавшихся, побросавших своё оружие. Русичи никогда не держали у себя пленённых рабов, в отличии от других народов, населявших тогда мировые земли. Но в этот раз Родомир решил сделать исключение, он приказал своим людям оставить в живых несколько степных воинов на потеху своим родичам. Пускай полюбуются, да посмотрят на этих незваных пришельцев из других земель. Всех их посадили в одну телегу, связали им руки и повезли эту немытую невидаль в свои земли.

А мысли одолевали Родомира по-прежнему и днём, и ночью. Как бы он хотел, чтобы встречала его любимая жена, прекрасная и милая, которую он никогда больше не увидит и в этом он винит и корит только себя, и нет ему в этом прощения. А всё могло бы быть по-другому прислушайся тогда он к просьбе своей жены Василисы. Как она его просила, умоляла не уезжать со своими воинами из городища, говорила, что сон плохой ей приснился накануне, если он уедет, то больше не увидятся они никогда. Не стал слушать её, разве может настоящий воин полагаться на сны жены, да до конца жизни бы над ним потешались. Вот и уехал, хоть и скребли на душе кошки, но разве мог остаться. А уезжал он с отрядом, состоящим из молодых воинов, которые не были ещё женатыми и направлялись они к своим соседям с одной целью – найти молодых жён. Такова традиция, с давних времен. Раз в три года молодые люди отправлялись гостить к своим соседям. Если кому-то не повезло найти себе невесту, то приходилось ждать ещё три года до следующего отъезда.

Другой же отряд во главе его отца – главного воеводы – отправился в дальние северные края, где они давно не были, и нужно было нанести этот визит и напомнить о себе, как о самом сильном роде Русичей, показать свою рать, состоящую почти из всех лучших всадников. Да и самому посмотреть, как обстоят дела у их дальних соседей, дать наставления и поучения, если понадобиться. Заверить в обязательной помощи в случае нападения на их земли заморских врагов. Да к тому же представился ещё один повод, чтобы отправиться в путь. Это приглашение дальнего родственника, воеводы одного северного народа, у которого наконец-то родился сын, наследник, которому он мог оставить со спокойной душой всё то, чего он достиг за свою нелегкую жизнь. Вот к нему то и ехал, в первую очередь, воевода рода Стоичей, со своей дружиной, везя с собой дорогие и важные подарки для соратника и его малого сына.

Полчища степняков напали на городище неожиданно, засадные посты не успели известить об опасности, они были вырезаны мгновенно. Лавина врагов нахлынула на стены частокола. Обитатели городища не ожидали такого нашествия врагов, да и защитников осталось не много. Главным над охраной остался дед Бронко, седой уже старик, бывший главный воевода их рода, дед Родомира. Хоть он и был далеко уже не молод, да к тому же однорукий (потерял руку в жестокой битве) и хромой на ногу, несмотря на это, мало кто смог бы справиться с ним в бою. Да и воинство у него осталось такое же, как и он сам – ветераны да калеки былых сражений. Небольшая горстка на большое городище, что они могли сделать. Началась неравная битва. Как могли, они стойко сражались и погибли все в сражении, пронзённые множеством стрел. Варвары никого не щадили, девушек и молодых женщин хватали и увозили с собой, в дальнейшем их переправляли в южные города, где находились рабовладельческие рынки, где спросом пользовались невольницы, привезённые из далеких северных земель. Маленьких детей не брали, с ними было много хлопот. Дети не поддавались ни запугиванию, ни новому воспитанию на степной манер. В них с кровью была заложена любовь к своей земле, где они родились и воспитывались по суровым жизненным правилам. И любовь к своим родителям и родным ничем нельзя было вытравить. Они были как малые волчата, сколько не корми всё ровно придёт время, убегут в лес. Степняки убивали всех остальных, безжалостно секли саблями молодых и стариков, которые не успели укрыться. Уводили скот, забирали хорошее оружие, пушнину, кожу, мёд. Они торопились, понимая, что, если вернётся дружина, не смогут все убраться отсюда живыми, невредимыми с награбленным добром, да и своё всё потеряют здесь.

Спаслись из жителей только те, кто вовремя успел закрыться в подполье и по вырытому тоннелю под землей смогли выбраться далеко за стенами городища, второй конец тоннеля выводил к обрыву, который спускался прямо к реке. В то время почти в каждой избе готовили такой тоннель на случай нападения врага, потому и избы строили так, что они были на половину врыты в землю. Не только стены, но и крыша была покрыта крепкими бревнами, плотно укладывавшимися друг к другу. Дверь была сделана тоже очень прочно и открывалась только наружу, чтобы её нельзя было выбить. Поэтому изба представляла собой небольшую крепость, в которую было не так-то просто проникнуть врагу. Снаружи бревна промазывались глиной, поэтому поджечь избу было тоже нелегко.

Когда поднялась тревога, Василиса без всякой паники знала, как действовать. Она подхватила сына на улице, ему было в то время года два, забежала в избу, хорошо закрыла дверь, сказала свекрови, чтобы они быстро готовились спуститься в подземный лаз, а сама меж тем, быстро начала собирать необходимые вещи, хотя собирать-то особенно ничего и не надо было, лишь налила воды в бурдюк. Мешок с необходимыми вещами всегда был наготове. В нём лежала короткая лопатка на случай, если где-то тоннель обвалиться, два заготовленных факела, необходимое количество сухарей, вяленое мясо, хорошо закопченное на дыму, слегка солёное, щепотка соли. Всех этих продуктов должно было хватить на несколько дней, если бы они застряли в тоннеле и не смогли выбраться наружу до того, как их смогут откопать после нашествия врага. Для ребенка были заранее заготовлены небольшие салазки, на которых его можно было бы тащить за собой.

Таким образом, отправив их, Василиса закрыла за ними люк, засыпав слегка землёй, постелив сверху кожу, она приготовилась защищаться от врага.

Когда в городище не осталось тех, кто мог ещё защищаться от варваров, они принялись грабить жилища. В первую очередь взломали дом, где жил главный воевода. Это был не просто дом, а шикарный терем, настоящее произведение старорусского зодчества. Здесь жил воевода со своей семьей, прислугой. На первом этаже был просторный зал, он предназначался для приёма дорогих гостей, для праздничных трапез и для официального приёма послов из дальних стран. На этом же этаже находились комнаты, где жила прислуга. На втором этаже были покои хозяина, покои его жены и комнаты разных нянек и мамок.

После разграбления терема, степняки устремили свой взгляд на дом Родомира. Этот дом явно выделялся из общего ряда построек. Они понимали, что в тут живет не простой житель и поэтому немедленно приступили к взлому крепких дверей. Василиса, находясь внутри, была готова встретить своих непрошенных гостей. Она держала в руках лук со взведенной стрелой. Было понятно, что как бы не были крепки двери, они долго не смогут продержаться под сильным натиском. Когда двери, наконец, с треском разлетелись, она выпустила стрелу из лука, которая вонзилась в горло тому, кто первый забежал во внутрь, пронзив его насквозь. Отбросив лук, она схватила длинный кинжал, намереваясь воткнуть его в следующего, но не успела этого сделать, получив сильный удар щитом, отлетев в сторону, сильно ударившись головой о стену, и без чувств упала на пол.

В ином случае, её сразу же убили бы, но занесенная кривая сабля застыла в воздухе. Готовый убить ее степняк, замер, даже в этой полутьме можно было разглядеть необычную красоту молодой женщины, которая и заворожила его.

Родомир узнал о нападении только через двое суток. К ним доскакал один из подростков, который сумел выбраться незамеченным из городища и, поймав лошадь на выпасе, сумел привести эту ужасную весть. В ту же минуту была собрана вся дружина и незамедлительно пустились вскачь домой. И оказались там только спустя трое суток после нападения. Ещё издали они увидели два больших столба дыма. Все понимали, что это такое. Все воины, погибшие в сражении с врагом, были сложены вместе на одном погребальном костре, погибшие мирные жители были положены на другом. Большая часть дружины тут же была направлена в погоню за степняками, те не могли быстро уйти далеко, нагруженные награбленным добром и полонёнными людьми.

Подъехав к оставшимся жителям, спрыгнув с коня, Родомир начал выискивать глазами своих родных, жену, сына, свою матушку. И вот он увидел мать, ему показалось, что она ещё больше состарилась, ещё больше поседела. Её выплаканные глаза с большой грустью и печалью смотрели на него, как бы говоря: вот посмотри, что у нас случилось, как бы прося у него прощения за это несчастье. Она шла к нему не спеша, неся на руках его сына, торопиться было уже некуда. Он увидел сына, от сердца у него отлегло, хоть и был тот взлохмаченный и всё ещё испачканный землей, но главное, он жив и здоров, но где же его Василиса, он начал выискивать её среди живых, в то же время понимая, что будь она жива, то стояла бы сейчас вместе с ними. Неужели… боже мой… не может быть… Он обернулся на прогорающие костры. Перед его глазами возник её образ в те минуты прощания, когда она уговаривала его остаться, не уезжать. Если бы вернуть те минуты назад, всё бы он отдал за них. На глаза его в тот же миг навернулись слезы. Сынок, увидев своего отца, узнал его, у него весело заблестели глаза, он потянул свои ручонки к отцу. Родомир развёл свои руки и молча прижал сына к себе, говорить было не о чем, всё и так было понятно. Мать, тихонько всхлипывая, причитала: почему же не я осталась там, наверху, почему я не отправила их вместе, почему я послушалась её, это мне нужно было сгинуть. Так они стояли вместе какое-то время, думая каждый о своём. Мать подняла голову, взглянула на сына, он по-прежнему смотрел на пепелище, тогда мать сказала: нет её среди погибших, нет её и среди живых, не нашли мы её нигде, знать увели её с собой супостаты в полон. Это известие поразило его, но не стало ему легче, зная, что она жива, но не имеет возможности увидеть её когда-нибудь. Он ещё сильнее прижал родных к себе, уткнувшись мокрой щекой в голову сына.

И тут размышления Родомира были неожиданно прерваны. За его спиной раздался какой-то шум, топот копыт, крики, улюлюканье, удары хлыстов и хруст ломаемых веток в лесу. Родомир оглянулся назад, остановил движением руки отряд, ударил коня по боку и галопом помчался назад узнать, что там произошло. Несколько всадников бросились в чащу леса, пытаясь кого-то догнать, но эта погоня была неожиданно остановлена глубоким логом, в низине которого бежал ещё не замерзший ручей. Родомир подъехал к стоявшим на краю крутого обрыва всадникам и посмотрел вниз, кого же они преследовали. По крутому склону кубарем катился, сшибая кусты на своем пути, пытаясь зацепиться руками за стылую землю, чтобы остановить свое хаотичное падение, один из их пленников, которые ехали в телеге и которому удалось каким-то образом освободиться от пут. Наконец, достигнув самого дна лощины, тот со всего маху распластался в ледяном ручье. Холодная вода быстро остудила его распылённый разум и за доли секунды привела в чувство. Он опёрся руками в дно ручья, приподнялся и взглянул на своих преследователей, гоняться ли те за ним. А его никто и не думал преследовать, прыгать за беглецом с крутого обрыва, да ломать себе ноги, вот еще… Они спокойно сидели на своих конях и с интересом наблюдали за этим чудаком, который решил убежать в незнакомый для него лес, как будто это был не их пленник, а какой-то лесной зверек, потревоженный топотом тысяч лошадиных ног этого отряда и выскочивший из своей норки, чтобы скрыться от них в глубине леса. Беглецу придало силы то, что его почему-то никто не стал преследовать, он быстро перемахнул через ручей и начал карабкаться вверх по другой стороне лога, изредка поглядывая назад на всадников, которые по-прежнему молча наблюдали за ним. Ноги его скользили, срывались, но он хватался за ветки, за замерзшую траву руками, не замечая того, что его пальцы обдирались до крови. Если бы он только знал, что же его ждёт впереди, в чьи руки он попадет, не известно ещё, что же лучше – находиться в плену у Русичей или нарваться на кордон другого племени, которое может оказаться совсем не таким дружелюбными к чужакам. Беглец по-прежнему карабкался вверх по склону, всё выше и выше. Он теперь не оборачивался назад, поняв, что его никто не собирается догонять, – ну и хорошо, ещё немного, ещё чуть-чуть, – думал он. И упал в изнеможении, достигнув самой вершины, потом перевернулся на спину, немного отдышавшись, сел, посмотрел на молчаливых и каких-то странных всадников. И тут его охватили бурные эмоции, он спасён, он на свободе, он убежал. Он поднялся на ноги, начал плясать и веселиться. Всадники, наблюдавшие за ним, заулыбались. Когда ещё увидишь такое? Но тут поведение беглеца резко изменилось, его бурное веселье сменилось злобой, ненавистью к преследователям. Он начал делать разные непристойные жесты руками, начал что-то злобно кричать. И сделал самую непростительную ошибку для себя, ненависть переполнила его до предела, он повернулся спиной к своим наблюдателям, скинул свои портки до колен, нагнулся, выставил свой голый зад и начал хлопать по нему руками, – вот вам, вот… я вас всех обхитрил, вас вон как много, а я убежал всё равно. Улыбки исчезли с лиц всадников, они посмотрели на Родомира. Глаза воеводы сузились от ненависти, желваки заходили на скулах. Он отпустил поводья, снял с плеча свой могучий лук, достал длинную стрелу из колчана, поставил её на тетиву и начал медленно натягивать. Беглец же, увидев это, встал, оперев руки в бока, ехидно улыбаясь, стал смотреть на Родомира, как бы говоря, – ну давай, попади, попробуй. А сам думал, – разве можно с такого расстояния убить, да ни за что, если даже стрела и попадет в него, то она не то что не убьёт, даже и ранить серьёзно не сможет. Лук начал медленно прогибаться, заскрипел, захрустел, но продолжал послушно сгибаться в этих мощных руках. Тетива зазвенела от перенапряжения. Длинная стрела вся втянулась, остался только наконечник. Родомир на мгновение прицелился и отпустил тетиву. Выпущенная из лука Родомира стрела летит с такой скоростью, что её невозможно заметить. Беглец всё ещё стоял и улыбался, только в самый последний момент он услышал, как будто рядом прожужжал шмель и сразу же вслед за этим последовал сильный удар в грудь. Сначала боли никакой не было, степняк опустил голову, чтобы посмотреть, что же его ударило в грудь. Какого же было его удивление, когда он увидел, что из его тела торчит лишь одно оперение стрелы. Стрела пронзила его насквозь. И вот теперь он почувствовал эту ужасную боль, как будто его проткнули раскалённым до красна железным штырём. Он удивлённо посмотрел на стрелка, который всё ещё держал в руке лук – как же так? Ведь я был уже на свободе – промелькнула последняя мысль в его голове. Красная пелена окутала его глаза, ещё мгновение и полная темнота поглотила его. Ноги его подкосились, и он рухнул лицом в землю. Родомир развернул коня, когда поражённый степняк стоял ещё на ногах. Все по местам – скомандовал он и, пришпорив коня, направился в сторону отряда. Когда Родомир выехал из чащи леса, поправляя лук за спиной, все сразу всё поняли без объяснения, если он доставал свой лук, значит, шансов на спасение у беглеца никакого не было. Только пленники, сидевшие в телеге, не понимали, что же произошло, спасся ли их соплеменник. По молчаливым лицам, окружавших их охранников, понять это было невозможно.

А наш отряд по-прежнему продвигался уверенно вперёд, им уже повстречались конные разъезды, значит до дома осталось около полутора суток. И Родомир разрешил сделать привал, дать отдохнуть лошадям, напоить их, да и воины могли пообщаться друг с другом, узнать, что ожидает их дома, какие новости, все ли живы-здоровы.

 После тех трагических событий, которые произошли одиннадцать лет назад, были созваны все воеводы и старейшины всех родов для принятия важных решений касающихся охраны их рубежей, чтобы больше не повторилось такого неожиданного набега враждебных племён.

Через полдня пути, им должны были повстречаться скрытые постоянные посты. Эти посты были так замаскированы, что даже свой человек, знающий, что где-то здесь они должны находиться, не смог бы их заметить. Это была вынужденная и обязательная мера предостережения. Эти посты менялись раз в две недели, перед тем, как выехать они предварительно замачивали свою одежду в воде с еловыми ветками и другими травами, а потом и сами обливались этой водой, чтобы отбить запах своего жилища, и лошади непрошеных гостей не смогли бы учуять их в лесу.

 

С ними там же находились обученные собаки. Люди могли спокойно положиться на этих своих верных друзей, зная, что они никогда не подведут, можно было даже и вздремнуть, не боясь пропустить кого бы то ни было, собака всегда услышит и учует и даст знать.

Если стража заметит дружественных соседей, направляющихся в их сторону, они посылали собаку домой, с которой отправлялось послание, где указывалось, кто прошёл мимо них и в каком количестве. Если замечали неизвестных людей или вражеский отряд, то за первой собакой часа через три отправлялась вторая. Это делалось, чтобы подстраховаться от случайной гибели первой собаки. Такие меры безопасности гарантировали, что никто не сможет проехать не замеченным в их земли.

Отряд всё ближе и ближе приближался к своим городищам, но лицо Родомира по- прежнему оставалось хмурым, мрачные мысли всё больше и больше овладевали им. Если бы не его сын, который остается для него тем маленьким и ярким лучиком в серой и суровой жизни. Он никогда не согнётся и не сломается под теми бедами и проблемами, которые ему пришлось пережить. Он должен вопреки всем сложностям воспитать и вырастить из своего сына настоящего мужчину, настоящего воина, будущего воеводу рода Стоичей. Сыну его скоро уже исполниться тринадцать лет, на следующий год Родомир хочет взять его с собой в поход. Пора ему уже привыкать к суровой воинской службе.

Сына Родомира звали Евсей, дед его называл Евсеюшка, ребята прозывали его просто Сейка. После отъезда отца он переселялся жить к деду в терем, но и у деда было мало времени, чтобы уделить достаточно внимания своему внуку. Бабка у Евсейки умерла года через два после тех ужасных событий, поэтому в летнюю пору он был предоставлен, как правило, сам себе. Но детство у мальчишек заканчивается рано, вот уже два года с ними занимается старый воин, соратник Евсейкиного деда. С раннего детства подростки постигают воинскую науку, много чего им надо знать и уметь в этой суровой жизни. У каждого из них есть свой лук, из которого они учатся стрелять, хоть и маленький, но пока и стрелы коротки. Есть и свой меч, пока деревянный. Каждый день занимается с ними старый воин, ни кому не дает он спуску, в особенности Евсейке. Да и Евсейка понимает, что он не как все, он сын воеводы и придёт время, он будет его правой рукой. Не только воинскую науку постигают они, но и учатся быть хорошими охотниками. Настоящий мужчина должен не только защитить свою семью, но и сделать так, чтоб в пропитании у них не было никакого недостатка.

Лет в шестнадцать они будут показывать свои умения, способности, чему они выучились, перед всеми жителями и спрашивать с них будут на полном серьёзе, как со взрослых, и не дай то бог кому-то оплошать, ошибиться, оставят ещё на один год в учениках. А те, кто пройдёт все испытания, проходят обряд посвящения в воины. Им вручается меч, кинжал, лук со стрелами, а самое главное – им дарится конь, который и будет для них верным другом на долги годы. Ну, а ещё, через год они могут ехать со всеми к своим соседям, выбирать себе невесту.

Мальчишки гурьбой вбежали в ворота, громко крича: едут, едут совсем уже рядом. Народ стоял полукругом на главном сборном месте городища, впереди них стоял главный воевода, отец Родомира, со своей молодой женой – красавицей Миладой.

Родомир въехал в широкие ворота во главе своего отряда, с рыси кони перешли на шаг, все воины выглядели уставшими, но на это никто не обращал уже внимания. Все искали взглядами своих родных, любимых.

Родомир, не доезжая до центра, остановился, вся дружина за ним тоже остановилась, никто не нарушал строя, и никто не спрыгнул с коня. Родомир спешился, он стоял, держа за поводья своего коня, окинул взглядом жителей, все молчали, никто не двигался. Было у них такое правило, пока не обнимет воевода своего сына, никто не шелохнётся и не издаст ни звука, только изредка кто-нибудь да смахнёт со щеки слезу радости.

И тут вдруг из толпы выскочил Евсейка, и бросился со всех ног к отцу, разве мог бы хоть кто-то помешать ему, задержать его, не было на белом свете человека, которого бы он так ждал и хотел увидеть. Деда он, конечно, тоже любил, но у него была молодая жена, которой он должен был уделять много времени, да и частенько он уезжал со своей дружиной по дальним рубежам, поэтому приходилось оставаться Евсейке чаще всего на попечении старого воина-учителя. Как можно было выжидать даже каких-то ещё несколько минут, когда вот он, его отец, стоит совсем близко.

Родомир чуть нагнулся и обнял подбежавшего сына. Какое-то время они стояли молча, Родомир теребил рукой его кудлатую голову, сильнее сжимая свои суровые губы, боясь, чтобы не блеснули так предательски слёзы на глазах. Потом отстранил Евсейку от себя, рассматривая его внимательно. Он явно вытянулся за это лето, детская пухлость щёк и румянец исчезли, отчётливее стали выдаваться скулы и подбородок.

- Ну, как ты тут без меня сын, всё ли у тебя в порядке? – спросил Родомир.

- У меня всё хорошо, отец, не переживай, а у меня есть хорошая новость для тебя, – сказал Евсейка.

- Интересно, какая же у тебя новость, может ты уже стал настоящим воином или ты здесь без меня нашёл себе невесту, а я об этом ещё не знаю.

- Ну что ты, отец, ты же знаешь, что до воина мне ещё далеко, а до невесты и подавно. Пока вас не было, у нас собирались все старейшины и воеводы всех родов и деда нашего единогласно выбрали старшим князем над всеми родами, а ты теперь стал княжичем. Ты рад, отец?

- Конечно, рад, сын. Мы с тобой после ещё наговоримся, а теперь пошли к деду, видишь, все нас с тобой ждут.

Евсейка посмотрел в одну сторону, народ стоял и молча наблюдал за ними, даже дети, которых держали на руках, примолкли. Посмотрел на воинов, они по-прежнему сидели, не показывая никаких признаков суеты и нетерпения, глядя на них, Евсейка чувствовал, как от них отходят невидимые волны мужества, надежности суровых защитников своей земли. Евсейка обернулся назад, посмотрел на деда, тот стоял, погружённый в свои невеселые мысли, только он понимал лучше всех, что его сын Родомир в полной мере заслуживает, чтобы стояли вокруг него тысячи людей и молча ждали, и стоять будут столько, сколько потребуется. Благодаря его сыну, благодаря его неуёмной энергии и силе, жажде жизни, любви к своему народу и к своей отчизне, на их землю не ступала нога врага вот уже десять лет.

Родомир подошёл к отцу, они крепко по-мужски обнялись.

- Здравствуй, сын.

- Здравствуй, отец…

Родомир подошёл к жене отца: «Здравствуй, Милада». – Она, прихватив его за плечи, поднявшись на цыпочки, поцеловала в заросшую щеку, ответила: «Здравствуй Родомир». – Её глаза весело блестели, на лице красивая улыбка с потаённым напуском кокетства. Она была рада приезду Родомира, может быть, даже чересчур.

И только после этого все всадники спрыгнули с коней, к ним бросились их родные. Первыми побежали малыши, за ними старшие подростки, а последними поспешали женщины, да старики.

Воины радостно подхватывали своих малышей, подкидывали в воздух, прижимали к себе. Те в свою очередь радостно визжали, цепляясь своими ручонками за их пышные бороды. Повзрослевшие ребята более сдержанно подходили, пытаясь скрыть свои радостные чувства и эмоции, обнявшись со своими отцами, они быстро переключали внимание на их боевых коней. Кто попроворней, старались залезть на них, усевшись в седло ещё разгорячённых и потных скакунов, они с восторгом и гордостью поглядывали сверху вниз. Наконец-то и женщины, дождавшись очереди, подходили к своим мужьям, скупо припав к ним на грудь. Те, в свою очередь, уткнувшись в их волосы, вдыхали с жадностью этот, такой родной им, близкий запах.

- Родомир, как отдохнёте, приходи со своими старшинами к нам в терем, будем ждать. Расскажете о своём походе, да и у нас есть, чем поделиться.

- Приду, отец, обязательно.

- Ну а ты, Евсейка, со своими друзьями, займитесь лошадьми, напоите, накормите.

- Не беспокойся, деда, всё будет сделано.

- Ну, вот и хорошо.

На этом они пока и расстались.

 

Все расходились от Князя уже за полночь, последним уходил Родомир.

Идя по тёмному коридору, освещённому только изредка свечами, он неожиданно остановился. Впереди стояла женщина, загораживая путь. Это была Милада.

Его отец повстречал её несколько лет назад, разъезжая со своей дружиной по дальним поселениям. Она была единственной дочерью знахаря. Когда он её встретил, Миладе было уже столько лет, её сверстницы имели уже не по одному ребенку. Нет, она не была уродлива, чтобы на ней не хотели жениться молодые люди. Напротив, она была удивительно красива, даже необычно красива. Она была стройна, статна, походка её была плавна, грациозна и в то же время она не была тиха или нерасторопна, всё делалось в её руках быстро, ловко, никаких лишних движений. Могло бы показаться, что вокруг тебя движется прекрасный призрак, от которого невозможно отвести взгляда. У неё были чёрные глаза, чёрные шелковистые волосы толстой косой спускались ниже пояса. Ни кому ещё не удавалось долго удержать взгляда, глядя в её черные глаза. Человеку казалось, что её взгляд просто пронизывает его, словно прожигает, одновременно заглядывая в его душу. Казалось, её глаза притягивают к себе, ещё немного и ты не устоишь, провалишься, утонешь в какой-то бездне. Это равносильно тому, когда человек заглядывает в глубокий колодец, откуда веет непроглядной бездной, поблескивая отраженными звёздами ночного неба. Человек заворожено смотрит вниз, не в силах оторвать свой взгляд, нагибаясь всё ниже и ниже. И вот в какой то момент, как будто его кто-то отталкивает от этой бездны и человек, с учащённо бьющимся сердцем шарахается от него и удаляется побыстрее, боясь оглянуться назад. Кто испытал взгляд Милады на себе, старался по возможности больше не смотреть в её глаза при встрече.

Все жители называли её ведьмой. Даже идя по улице, старались между собой не встречаться с ней на пути, обходя её стороной. А ведьмой называли её не зря, многое она умела и знала. Отец старался передать ей все свои знания, накопленные за жизнь, и знания, и опыт, накопленный его предками. Ведь и его отец, и его дед, и прадед, и другие предки, были шаманами и знахарями, поэтому многое, ох многое он должен был оставить своей дочери, и пока не сделает он это, не покинет мир легко и достойно.

А Милада и не торопилась выйти замуж, ей не нужны были простые женихи, она знала, что её время ещё не пришло. Она будет ждать столько, сколько нужно для осуществления своей мечты. Она знала себе цену, цену своей красоте. Тот ваятель, который создал такую красивую женщину, был просто гений.

Вот такая женщина стояла на пути у Родомира. Последний год он начал замечать с её стороны более пристальное внимание к себе. Она старалась предугадать такие моменты, чтобы оказаться наедине с ним, завести с ним не обязательный, беспочвенный разговор ни о чём. То она старалась издалека одарить его своей обворожительной улыбкой с хитрецой и прищуром, пронзая его своим взглядом. Но Родомир делал вид, что не понимает её тайных намёков. Его душа была по-прежнему закрыта для женщин, а в особенности для Милады, жены его отца. Он никогда не уронит своей чести, чести настоящего воина.

Родомир стоял спокойно, без каких либо эмоций на лице, не пытаясь пройти мимо. Он понимал, что настало время её выслушать, тем более, что обходить её стороной он не собирался. Не было ещё на свете человека, которого он стал бы обходить бочком, стороной. Никогда он этого не делал и делать не будет, он шёл всегда прямо, не сворачивая в сторону, а если надо, то проламывался вперёд, сметая любую преграду.

Милада стояла, смотрела на него, пытаясь своим взглядом покорить его. Она чувствовала его мощную силу воли, вот кто ей был нужен, вот настоящий мужчина. Ей не удалось подчинить его себе своим взглядом и она заговорила: «Родомир, почему ты всегда стараешься избегать меня, разве я не могу быть достойна твоего внимания, разве я не красива, не умна или есть кто-то кто достойней меня».

- Да, ты права, ни один мужчина не отказался бы иметь такую жену, как ты, но ты, по-видимому, забываешь, что ты замужняя женщина и не просто женщина, твой муж – Князь, а ты княгиня. Твои помыслы недостойны замужней женщины, а тем более княгини. Что ты ещё хочешь, разве можно иметь большее, чем ты имеешь, и хотеть лучшего положения, чем у тебя.

- Ты прав, Родомир, почти во всём, что ты сказал. Я ещё больше восхищаюсь твоим благородством. Для меня нет большего счастья, чем стоять рядом с тобой и смотреть в твои глаза так близко.

На минуту она замолчала.

- Да, я имею многое, – продолжила Милада, и меня величают княгиней, чего же мне ещё нужно, как ты сказал. Как же ты не можешь понять своей засохшей душой, закованной в непробиваемые доспехи, мне нужно то, чего хочет каждая женщина, я хочу любить и быть любимой.

Такие откровенные слова поразили Родомира. Она сделала паузу, давая ему время осознать произнесенные ею слова.

- Твой отец болен, сможет ли он протянуть ещё хотя бы два года, я не могу сказать.

Родомир тоже заметил, что с его отцом твориться, что-то неладное. Как он женился на Миладе, так стал потихоньку сдавать. Сначала это замечал только Родомир, но в последнее время это видели все, кто его хорошо знал. Он всё реже выезжал со своей дружиной по дальним пограничным городищам, долго уже не мог находиться в седле, чаще приходилось делать привалы. А не виновата ли в его таком состоянии сама Милада, но разве спросишь у неё самой. А она была способна на всё, ни кто не знал о её способностях в полной мере, кроме её отца. Она могла лечить от многих болезней. Отец научил её разбираться в травах, кореньях. Когда собирать цветы и почки, когда выкапывать коренья. Какие растения нужно собирать в зените солнца, какие ночью в полнолуние. Какие слова нужно шептать когда срываешь ту или иную травинку. Знала много шаманских наговоров во время приготовления зелья, могла призывать во время ритуала добрых духов, а также и злых. А если вызываешь злых духов для чёрных дел нужно обезопасить себя от них, а после нужно уметь вернуть их обратно, чтобы они не остались навсегда с тобой. Она с успехом могла вылечить человека, и с таким же успехом загубить любого.

- Если мой отец болеет, – заговорил Родомир, почему же ты не вылечишь его, я думаю это в твоих силах.

- Вылечить можно того, кто сам желает этого. Если человек смирился и не пытается хоть как-то помочь себе, то и я бессильна. Я могу только продлить ему жизнь, но не более того. Родомир, твой отец наверное уже спит, а слуг всех я на сегодня отпустила. Она открыла дверь в свою комнату.

- Я прошу тебя, зайди ко мне хоть ненадолго, порадуй мою истосковавшуюся душу. Нам есть о чём поговорить, я угощу тебя отличной медовухой, я специально для тебя её приготовила с добавлением разных душистых трав, ты никогда такую не пробовал. Она стояла и в ожидании смотрела на Родомира, думая, что он хоть на мгновенье смягчиться к ней и выполнит её просьбу. У Родомира в душе было какое-то смятение. Он видел, что перед ним теперь стояла не та властная и коварная княгиня, а простая, красивая женщина, которая с тоской и надеждой смотрела на него. Одну руку она опустила вдоль тела, не произвольно теребя платье, другую руку положила себе на грудь, как будто успокаивая и удерживая сердце.

Родомир стоял и смотрел. Что он мог ей сказать? Глаза её излучали теплоту и покорность, губы смягчились, слегка подрагивая. Родомир понимал, как тяжело ей было сдерживать себя, чтобы из глаз не брызнули слёзы. Теперь он осознал те чувства, которые она испытывала к нему. Ни какой мужчина, даже с такой задубевшей душой, как у Родомира, ни смог бы остаться бесчувственным в таком положении. Но разве смог бы он переступить порог этой женщины, когда её муж отдыхает в соседних покоях. Он должен прекратить это раз и навсегда, как бы ни было больно это ей.

- Позвольте мне пройти, княгиня, – сказал он, – мне нужно идти, уже поздно. Она стояла не шелохнувшись. – Не заставляй меня отодвинуть тебя силой, – и он шагнул к ней. Она в свою очередь бросилась к нему, обвила руками его шею, однако он решительно, но без грубости убрал её руки и зашагал прочь.

- Родомир, – крикнула Милада. Он остановился, слегка повернул голову. – Если ты уйдёшь, ты пожалеешь об этом.

Хорошо, что он не видел её такую. Из доброй и милой женщины она вновь превратилась в саму себя. Глаза её вспыхнули огнем и яростью. Если бы в коридоре не горели свечи, они бы сами вспыхнули от её горячей ненависти. Много ли надо оскорблённой женщине, чтобы переступить тонкую грань от любви до ненависти. Губы её слегка разошлись в гневе, открыв белые, сильно сжатые зубы, заскрипевшие от злобы. Она не смогла простить, что он не поддался её чарам. И ещё больше была зла на саму себя, что не хватило у неё силы и способности овладеть им и подчинить себе. Она стояла, потрясая руками, как будто метала молнии. Пальцы были так сильно сжаты, что ногти впивались в кожу. Она шептала сама себе «ты пожалеешь об этом, ты пожалеешь, я тебе не прощу никогда. Если ты не будешь со мной, то не достанешься никому». Потом опустила руки, разжав их. В одной руке осталось несколько его волосков. Она заскочила в свою комнату, вышла оттуда с веником в руках. Замела пыль с того места, где стоял Родомир, что-то нашептывая при этом себе под нос, какие-то заклинания. Зайдя к себе, она закрыла дверь на засов. Достала из сундука старую толстую книгу, обшитую обшарканной кожей. Полистав немного, остановилась на нужной странице. Написанное в этой книге было понятно только ей. Знания, скрытые в иероглифах, передавались из поколения в поколение. Она приготовила всё необходимое. В деревянную миску положила его волосы, пыль из под его ног, положила ещё пучок какой то шерсти, похожей на собачью, при этом постоянно что-то приговаривала, делала какие-то движения над столом, периодически заглядывая в открытую книгу. Эта ночь была очень удачная для такого коварного дела. Стоял период полнолуния. Наконец она замолчала и уставилась на свечу, пламя которой потрескивало и медленно покачивалось. Вот и всё, обратного пути нет, остался последний момент, штрих, которым надо завершить проделанную работу, но он самый решающий, который даст толчок этому колдовству. Осталось добавить крови. Она закатала рукав платья на одной руке, взяла другой рукой острый кинжал, медленно поворачивая его перед глазами, улавливая в нём отблески свечи, безжалостно улыбаясь, сказала: «Прощай Родомир». Потом поднесла кинжал к оголённой руке и без сомнения полоснула по ней острым лезвием. Кровь, попавшая в чашку, сразу зашипела и запузырилась.

Это случилось, возврата быть не могло, силы зла восторжествовали.

 

                                                                                                                                                                                                

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

Родомир неожиданно резко поднялся с кровати, сел опустив ноги на пол, упёрся руками о край ложа и стал внимательно прислушиваться. Десятилетиями постоянные походы и ночёвки под открытым небом в суровой природе и окружающей враждебной среде дают о себе знать. Он перенял привычки диких зверей, за долгие годы это всё впиталось в него навсегда. Даже когда глубоко спит, он может почувствовать опасность, никто не сможет подойти к нему не замеченным, как это у него происходит, он и сам не смог бы объяснить. Он ощущает угрозу, каким-то звериным шестым чувством. И вот сейчас, сидя на своей кровати, он думал, что же заставило его подняться во время сна, что или кто проник в его жилище. Он сидел, затаив дыхание, прислушиваясь к обстановке. Родомир медленно начал осматривать свою избу, изучая взглядом каждый угол. Посмотрел на дверь, она была закрыта по-прежнему на щеколду. Свеча на стене тихо горела, слегка потрескивая, пламя почти не шевелилось. Он начал явно чувствовать рядом с собой нечто чужое, непонятное, от которого веяло холодной опасностью. Только он хотел встать, как невидимое что-то с силой прижало его к стене, просто припечатало к брёвнам так, что он не мог и пошевелиться. Сжало горло. Он начал задыхаться, вены на шее вздулись, глаза начали наливаться кровью. Родомир хотел закричать, но из его пережатого горла вырывались только хрипение и шёпот. Руки его налились тяжестью, и он не мог их даже приподнять. И вот эта невидимая сила резко вторглась в его нутро. Как ни странно, голова его работала очень четко и ясно. Он понял одно – чего бы ни захотела сделать с ним эта невидимая сила, он не сможет ей помешать, у него не было этому никакого объяснения. Родомир почувствовал, как это нечто начало распространяться по всему телу. Тяжёлая горячая волна поднялась в голову, как будто намереваясь разорвать его череп изнутри. В глазах его потемнело, он был абсолютно беспомощен, у него не было даже сил, чтобы поднять руки и сжать свою разрывающуюся голову. И вот, как будто железная рука с силой сбросила его на пол. Его грудная клетка начала разрываться изнутри, ему показалось, что даже рёбра затрещали. Руки и ноги начали вытягиваться, норовя вырваться из суставов. Он катался по полу, сшибая всё на своем пути, табуреты разлетелись в стороны, большой, крепко сбитый стол с шумом опрокинулся, вся утварь, находившаяся на нём, с грохотом разлетелась по углам. Долго ли так продолжалось, он уже не понимал. Когда всё это закончилось, он лежал на спине. В глазах его стоял полный туман, пламя свечи виднелось ему большим размытым пятном. Потухающее сознание начало постепенно проясняться и возвращаться. Пламя свечи стало проявляться чётче, туман в глазах потихоньку рассеивался и, наконец, рассеялся окончательно, свеча на стене по-прежнему горела тихо, чуть потрескивая и почти не колеблясь. А может ничего и не было, и всё это ему причудилось, но тогда почему он лежит на полу.

Он лежал на полу и боялся просто пошевелиться, а не то, чтобы встать. Он тихонько пошевелил пальцами на обеих руках, пальцы шевелились, но было странное ощущение, как будто они чужие и к тому же послышался странный скрежет об пол.

Он пошевелил ступнями ног, они шевелились, но были тоже какие-то чужие, ватные. Тогда он начал медленно поднимать свои руки к глазам, чтобы убедиться, что всё в порядке, но… о боже, что он увидел. Перед его глазами оказались страшные чудовищные лапы. Это были звериные, мощные, покрытые длинной серо-бурой шерстью лапы, кисти этих лапищ оканчивались большими когтями, такими когтями, которым мог бы позавидовать самый матёрый и здоровый медведь. Опершись на локти, он стал медленно поднимать голову и увидел, о нет… не может быть: на полу лежало большое волосатое звериное тело, с мощной широкой грудью, которую он потрогал своей лапой, пытаясь убедить себя, что это не сон. Мощные здоровые ноги, ступни, оканчивающиеся большими когтями… Он снова опустился на пол, не в силах на это смотреть. Лежа на полу, не поднимая больше головы, он медленно ощупывал своё новое тело, надеясь, что все ещё изменится. Наконец, всё же приподнявшись, встал на колени и медленно пополз к кадке с водой, посмотреть на своё отражение. Наклонив голову, он увидел то, чего и боялся: на него смотрела большая звериная морда, похожая на волчью, только гораздо больше. Он провёл своей лапой по морде, приоткрыв страшную пасть, увидел большие белые клыки. На него нахлынула злоба, ненависть, отчаяние от свершившегося, он с силой ударил по воде, расплескивая её по сторонам. Усевшись тут же на полу, прислонившись к стене, опустив свою большую голову на грудь, он как будто оказался в полном забытьи. Ему не хотелось ни о чём думать, он был в отчаянии. Наконец к нему вернулись рассудок и здравые мысли. Тому, что с ним произошло, возврата нет, нужно что-то делать. Не спеша, он поднялся во весь свой рост, затылком головы упершись в потолок, он теперь хорошо понимал, кто из него сотворил такое чудовище, никакие языческие боги не способны на такое, это может только женщина, объятая ненавистью, вооружённая силами зла. «Ну что ж, ты хотела, чтобы я к тебе зашёл, – думал Родомир, – так жди же меня». Он издал низкое рычание, подняв свои ручищи к потолку, сжимая их от ненависти и потрясая ими. Повернувшись к двери, он вышиб её одной рукой и протиснулся на волю. Оказавшись снаружи, он огляделся по сторонам, ему нельзя было оказаться замеченным. Собаки видимо что-то уже услышали и почуяли. Что-то непонятное и ужасное свершилось этой ночью. Они начали подвывать и изредка лаять. Нужно торопиться иначе будет поздно. Он мощными прыжками пустился к терему, стараясь находиться в тени и не попадать под лунный свет. Родомир знал, что у терема находиться охранник, нельзя допустить, чтобы тот первым увидел его, но и покалечить его Родомир тоже не хотел. Хоть и был он теперь в звериной шкуре, но разум-то его оставался прежним.

Охранник стоял у ворот, утомлённый долгим хождением. Опершись на копье, он задремал. Чудовище приближалось большими прыжками, стараясь передвигаться бесшумно, но охранник сквозь дрёму всё же почувствовал небольшое дрожание земли. Однако, осознав неведомую опасность, не успел вовремя очухаться, заметив только, как на него надвигается что-то большое и стремительное, получив мощный удар в грудь, он с такой силой ударился о стену, что тут же без сознания рухнул наземь, как подкошенный.

Родомир остановился под окном княгини, там всё ещё мерцал свет от не погашенной свечи. Он, не раздумывая, мощным прыжком вломился в окно княгини. С сильным треском и грохотом влетел он в комнату Милады. Та, после насыщенного событиями дня, после проделанных дел, обессиленная и утомлённая, даже не расправив своей кровати, спала, казалось бы, мёртвым сном.

Но услышав страшный треск и грохот, раздавшийся в комнате, соскочила, будто её подбросили какие-то невидимые пружины. Увидев, что с пола во весь свой огромный рост поднимается страшное и огромное чудовище, она в ужасе попятилась назад, одной рукой держась за спинку кровати, а другой зажимая свой открывшийся от ужаса рот. Она боялась даже пикнуть, не то, что закричать, опасаясь того, что этот зверь разорвет её мгновенно на клочки. Чудовище медленно подходило к ней, издавая низкий утробный рык. Подойдя к ней так близко, что она почувствовала его горячее дыхание, оно нависло над ней, как огромная скала нависает над одиноким, уставшим путникам, замерзающим в холодную лунную ночь у подножия этой скалы и понимающим, что нет ему помощи ниоткуда. Так же случилось и с Миладой. Её то бросало в холод и мурашки пробегали у неё по спине, то бросало в жар, и на лбу выступал липкий пот, пот страха и ужаса. Никогда она не испытывала такого и даже не могла себе этого представить. Её саму люди боялись, и она могла наводить страх на них, но чтобы такое…

Ноги сделались ватными и еле держали её. Если бы она не прижималась к стене, то сразу бы упала. Она готова была вжаться в стену, исчезнуть, раствориться в воздухе. Её широко открывшиеся глаза излучали неподдельный животный ужас, ещё немного и её сердце не выдержало бы и разорвалось от страха.

Чудовище стояло и ничего не предпринимало, видимо ему доставляло удовольствие наблюдать за испугавшейся женщиной. Через некоторое время та стала приходить в себя. Глаза её сузились, приняли обычное выражение, в них появились огоньки злорадства. Она убрала руку ото рта, губы её сжались и слегка растянулись в злой и ехидной улыбке.

- Родомир, это ты, – воскликнула княгиня, и даже попыталась злорадно расхохотаться, но у неё не получилось. Комок, застрявший в горле от страха, не проходил. Теперь она стояла и разглядывала его с полным восхищением. Этот зверь, стоявший перед ней, поражал её своим огромным ростом, своим мощным телом, от которого так и веяло необузданной силой и энергией.

 Она захохотала: «Ты всё-таки пришёл, как я и хотела. Только почему ты этого не сделал раньше и сразу, когда я просила. Разве можно отказывать женщине в том, чего она очень хочет. Я же предупреждала тебя, что ты пожалеешь об этом. А может ты и не жалеешь, может ты доволен своим новым обличием. От тебя невозможно отвести глаз, какой ты стал мощный и могучий, я просто от тебя в восторге».

Родомиру надоело слушать это, нужно было торопиться, пока сюда не сбежался народ. Он сделал свой выбор. Его животная ненависть в этот момент преобладала над человеческим разумом. Он поднял свою огромную лапу и схватил её за шею, сильно не сдавливая. Он хотел ещё насладиться последними мгновениями её жизни, увидеть ещё раз ужас в её открытых глазах. Она быстро заговорила, понимая, что это может оказаться последней минутой её жизни.

- Родомир, что ты задумал, если ты меня убьёшь, то навсегда останешься таким зверем, только я знаю заклинанье, как вновь сделать тебя человеком. Родомир, я прошу, отпусти меня, и я всё исправлю.

Он всё сильнее сжимал её шею. Она уже не могла говорить, из её горла вырывался только хрип, в глазах её стало темнеть, и она всё поняла… Он с силой сжал её шею так, что захрустели позвонки. Он поднял её одной рукой над полом, посмотрел, как задергались её ноги в судорогах, руки её, вцепившиеся в его мохнатую лапищу, постепенно ослабевали. Глаза её постепенно угасали. Он резко дёрнул своей рукой в сторону, с хрустом отрывая ей голову. Её тело глухо упало на пол, ноги её последний раз дёрнулись и затихли навсегда. Из разорванной шеи хлестала кровь, стекаясь в большую лужу. Он держал её голову в своей лапе и смотрел в потускневшие открытые глаза. Её рот последний раз открылся, как бы делая последний вздох и замер в таком положении. Родомир с отвращением отбросил голову в дальний угол. Ударившись о стену, она откатилась назад и замерла, глядя мертвыми глазами на него. Теперь можно уходить. Он провёл своими руками по груди, вытирая их о свою шерсть после грязного дела. И теперь, не сдерживая себя, вобрав в свою грудь побольше воздуха, он заревел во всю свою звериную глотку. Не медля более ни секунды, он выпрыгнул в это же проломанное окно наружу. И больше его никто, никогда не видел.

Разбуженные собаки завыли, залаяли, услыхав этот звериный рёв. Хозяева повыбегали на улицу узнать, что же случилось, и утихомирить собак. Лошади заржали, норовя сорваться с привязи, напуганные страшным воем. Воины выбегали раздетые, только прихватив с собой мечи, предположив, что это нападение. Появились люди с факелами. Освещая тёмные закоулки, побегав по улицам и не обнаружив никого постороннего, некоторые направились к Князю в терем, надеясь там узнать, что происходит, отчего такой переполох. Подойдя к воротам, увидели всё ещё лежащего охранника, который только начал приходить в себя. Не добившись от него ничего вразумительного, начали осматривать всё вокруг. Наконец, увидев разломанное окно в спальне у княгини, подняли тревогу. Потом собрались наверху у двери её комнаты. После некоторых безуспешных попыток достучаться, решили выламывать дверь в опочивальню. А взломав её и вступив за порог следом за Князем, все замерли в полном оцепенении. У людей кровь в жилах стыла от увиденного. Некоторые попятились назад, жалея о том, что зашли сюда. Испугались и удивлялись тому, что голова была оторвана. Как такое может произойти, это невозможно, никто не мог объяснить случившегося.

 Через день тело княгини унесли далеко в лес и сожгли там, на приготовленном погребальном костре.

Через несколько дней, приехавший старый отец её, долго сидел подле кострища и что-то бормотал себе под нос. Люди, сопровождающие его, говорили, что он разговаривал со своей дочерью. Он сидел и говорил одно и то же: «Что же ты сделала, доченька, разве я тебя этому учил, что ты наделала. Как теперь я искуплю этот грех, хватит ли у меня сил, хватит ли у меня времени на это. Если я не успею, боги покарают нас обоих. И души наши не успокоятся никогда».

 

 

 ЧАСТЬ ТРЕТЯЯ

 

 Лихо неслись сани по зимней заснеженной тайге. Погода стояла отличная, ветра не было, пощипывал небольшой морозец. В санях сидел дед Кондрат, весело покрикивая на своего резвого коня Прошку. А тот рад стараться, чтобы угодить своему хозяину. Дорога была хорошая, укатанная и Прошка бежал играючи, хоть и сани были не пустые, а груженые. Ездили они в райцентр, где получал дед Кондрат своё жалованье, там закупил крупы, муки да соли. Эта поклажа никак не смущала Прошку, он её как будто и не чувствовал. Так они и ехали, не спеша. Любил дед Кондрат давать весёлые имена своим животным. Какие имена даёт хозяин своим домашним помощникам, таков и сам бывает.

Весёлым человеком был дед Кондрат, никогда не унывал, хоть и разговаривал чаще всего только со своими питомцами. Ну а с людьми он был первый балагур да весельчак, добрый он был человек. Хотя и дедом-то его было называть ещё рано, если сбрить густую бороду, то он ещё мужчина хоть куда.

Но как вышел он на вольное поселение, устроился здесь же работать егерем, отпустил себе бороду, так с тех пор её и не сбривал. А как в тайге без бороды, это вам не по городским улицам разгуливать с барышнями в лакированных ботиночках. Климат здесь суровый. Зимой борода спасает от мороза, а летом от комаров, да от мошкары. Так и пристало к нему это прозвище – дед Кондрат, да дед Кондрат, а он и не был против, как людям удобней, так пускай его и называют.

Вот и получается, что ехал он по своей тайге. В этих местах он был полным хозяином. За много лет службы егерем, а сначала был он ещё и лесником, изучил он свою не малую территорию и вдоль, и поперёк. Знал он здесь каждую ложбинку, каждый ручеёк. Знал он почти все волчьи логова, медвежьи берлоги. Вот и чувствовал себя в своей тайге полным хозяином, как в своём доме.

Летом зверь был не агрессивный, равнодушный к человеку, если люди сами первыми не нападали, а вот зимой – другое дело, нужно остерегаться и быть внимательным. Иной раз можно наткнуться и на медведя-шатуна. А первая опасность зимой в тайге – это, конечно, волки. Не дай-то бог пересечься с волчьей стаей. Поэтому и сам Кондрат на лыжах не уходил слишком далеко от своей избы – было рискованно. Поэтому зимой в тайге редко повстречаешься с человеком, да ещё с одиноким путником. За такого отчаянного, зашедшего вглубь тайги, никто и гроша ломанного не даст, не поручится, что вернется тот обратно.

А вот летом всё наоборот. Остерегаться в тайге нужно людей. Кого только там не бывает: и разные браконьеры, и чёрные старатели, и беглые зеки. И прав бывает в тайге тот, кто первым успеет снять с плеча ружьё. А уж если тебя там пристукнут, то никто и искать никогда не будет. И никакая советская власть там со своими законами не действует. Вот в таком месте и проживал наш дед Кондрат. Мало бы кто согласился оказаться на его должности.

У деда Кондрата был ещё один верный друг и помощник – его пёс Серый, так он прозвал его. Нашел он его как-то в посёлке маленького, беззащитного. Или от кого-то случайно отбился, потерялся, или выбросили на улицу. Хотя выбросить – это вряд ли, тут всегда ценились хороши собаки, лучшие помощники таёжников. Так и подобрал его дед Кондрат замерзающего, маленького. Привёз к себе, откормил, отогрел, вырастил, воспитал. Был он породы неопределённой, намешено было в нём разной крови: и от лайки что-то было, и от волка намешено. Поэтому и прозвал его Серым.

Хороший вырос пёс, крепкий, сильный, грудь широкая, мощная. На волка кидался без раздумий, сметая всё на пути. Медведя останавливал, не давая тому броситься на хозяина. Да к тому же умный был, смекалистый. Понимал своего хозяина с полуслова. Бывает, как увидит, что хозяин начинает готовить лыжи, натирает их жиром, достает ружье, чистит его, смазывает, проверяет патроны, потом достаёт свой сидор, готовит продукты: сухари, вяленое мясо, соль, спички – значит завтра пойдут они в тайгу, да ещё с ночёвкой на несколько дней. Были у Кондрата заготовлены специальные убежища, где они и останавливались с Серым на ночёвки.

Раз такое дело, выходит нужно проверить свою территорию. Серый вставал и уходил на улицу, внимательно осматривая всё вокруг их жилища, чтобы, не дай бог, не забрёл сюда случайно косолапый, или чтоб волки не объявились.

И хозяин понимал его, в свою очередь, так же хорошо: как пёс ведёт себя в лесу, как кружит, петляет, как выслеживает, вынюхивает… Дед Кондрат сразу понимал, на чей след пёс напал. Если залает звонко, значит мелкий зверь: белка, заяц или лисица. Если лает громко да редко, значит стаю волков учуял, предупреждает хозяина об опасности. Если начинает лаять да с рычанием, да шерсть на загривке встаёт, значит медведь рядом, лучше туда не ходить. А если зимой на берлогу наткнётся, то громко не лает, подбежит к хозяину, зарычит, шерсть на загривке поднимет… Вот так и жили они, душа в душу, втроём.

Путь был не близкий, было время помолчать да подумать о всяком. Вот и навернулись на него думы былые. Вспомнил свою молодость, своих родителей, свою не простую жизнь, а то, что она была у него сложная, так об этом можно было и не вспоминать, у кого она была легкая в то-то время.

Родился он в интеллигентной семье. Отец у него был инженер, талантливый конструктор, работал в каком-то секретном институте без названия и адреса. Да и чем он там занимался, его родные толком и не знали, да и не спрашивали, понимали, в какое сложное время живут.

Матушка его работала в школе учителем, преподавала русский и литературу. Поэтому книг у них в доме было много разных и всяких, и художественных и технических. Рос он в такой семье ребёнком разносторонне увлечённым. Любил и художественную литературу почитать, и полистать отцовские технические книги. Всё у них в семье было ладно, отец зарабатывал хорошо на своей секретной работе. Мать занималась своим любимым делом. Когда Кондрат закончил школу, поступил в технический университет, по стопам отца. Когда был уже на последнем курсе, грянула над их семьёй страшная беда. Отца его арестовали прямо на работе и увезли.

Они с матерью пытались узнать, в чем дело, но это было не так-то просто. И только после они узнали от отцовских близких друзей, что он обвиняется, как сын врагов народа.

После революции дед Кондрата со своей женой эмигрировали за границу, так как были известного дворянского рода. Сына своего оставили в России с бабкой, поменяв ему фамилию на бабушкину. Они надеялись, что никто не узнает об этом. Но всё стало известно и последовал арест.

Мать с Кондратом недолго оставались на свободе. Матушку его забрали прямо в школе, прервав урок. Его увезли прямо из университета, в тот же день. Так они попали в тюрьму, обвинённые в связях с эмигрантами. Там они и узнали, что отца Кондрата вскоре расстреляли. Мать его не на много дольше пережила своего мужа. Узнав о его судьбе, не выдержав тюремной жизни, она покончила с собой.

Кондрата же осудили на долгий срок и отправили этапом далеко из Москвы, отбывать наказание.

Когда началась война, он, при первой же возможности, напросился на фронт. Он никого не слушал, имел своё мнение на этот счёт, считая, что идёт защищать свою землю, свою родину, независимо от того, кто стоит у власти в его стране. Предпочитая лучше погибнуть с оружием в руках и быть свободным, чем заживо прозябать и гнить в сырости и холоде, как ничтожное животное.

Воевал он отлично, за жизнь свою не дрожал, да и для кого её беречь, если не было на этом белом свете у него ни родных, ни знакомых. Кидался он под пули и на штыки в рукопашную так, будто был это последний день в его жизни, словно старался наверстать упущенное, хотел как можно больше врагов забрать с собой на тот свет. Но заканчивался бой, заканчивался день, а он по-прежнему оставался жив и невредим. Порой не только окружающие бойцы удивлялись ему, но и сам он задумывался об этом. Может быть, Бог понимая свою ошибку, что не доглядел за его отцом и матерью, которые так безвинно погибли, теперь пытается дать ему безграничный кредит доверия на жизнь, который он, будьте уверены, СЛИХВОЙ использует. А если будет мало то и ещё попросит.

Так он ехал и молчал уже долгое время, даже Прошка начал искоса поглядывать на своего хозяина, как бы спрашивая: «Чего это ты молчишь, всё ли у тебя там в порядке». То Серый подбежит к саням, поглядывая на него недоуменным взглядом. Никогда так долго хозяин обычно не молчит.

А Кондрат опять погрузился в свои мысли. Если бы не был он арестантом, то была бы у него вся грудь, как говориться, в крестах да орденах. Только не больно-то таких, как он, на фронте жаловали. Так и дошёл он с честью до Берлина, и дослужиться сумел до капитана, это вам ни шухры-мухры, понимать надо.

После, когда вернулся с фронта в Россию, его всё же отправили на поселение, в Сибирь, в этот райцентр. Назначили его как отличного фронтовика бригадиром на лесокомбинат. Это, конечно, не было свободой, так как ему приходилось каждый день отмечаться у оперработника. Но для него и такие условия казались просто настоящим раем. Не избалованный жизнью, он умел устроиться в любом неуюте, хоть с кем завести дружеские отношения. Здесь он и познакомился с одной семьей: муж с женой, да маленькая дочка. Хозяина семейства звали Константин, родители его так назвали в честь первого Византийского царя Константина, основавшего на месте города Византии великий и вечный город Константинополь – столицу своей империи. Константин и его будущая жена Мария были сосланы сюда ещё до войны. Здесь и познакомились. Он был человеком образованным, мастером на все руки, пользовался уважением и среди равных себе, и у начальства. Мария была врачом и работала по своей специальности, и была она здесь человеком не заменимым. В медпункте и познакомилась с Константином. Сосланы они были сюда как политические, впрочем, здесь все почти такие и были. Долго не раздумывали, решили пожениться, создать семью. Начальством это не запрещалось, и даже приветствовалось. Руководство считало, что люди решившие создать семью, меньше будут забивать себе голову дурными мыслями, ведь им надо заботиться о семейном гнезде, а если ещё родиться ребёнок, то такие пустят здесь крепкие корни окончательно. Молодожёнам сразу старались выделить отдельный угол. Работящему человеку здесь можно было вполне сносно жить. Всем поселенцам выдавали продуктовый паёк, основные продукты: крупы, мука, соль, сахар. Раз в год выдавали спецодежду, обувь. Помимо этого выплачивали ещё кой-какие деньги. Конечно, работа была трудная, тяжёлая, но кому было легко в то военное и послевоенное время. По весне старались раскопать свой небольшой огородик, садили те овощи и зелень, которые могли вырасти в этом суровом краю. Разрешалось им дополнительно ловить рыбу, заготавливать её впрок – или на продажу, или на обмен. Охотиться, конечно, им запрещалось, тем более иметь в доме ружьё. Но в мясе, тем не менее, у них тоже не было нужды, стоило он не дорого, так как дичи в округе было достаточно. Мясо или выменивали на другие продукты, или покупали, если были деньги.

Вскорости у них родилась долгожданная дочь, Настя, которая и стала для них отдушиной и главным смыслом тяжелой жизни.

 

Уже перевалило за полдень, вскоре показалась развилка. Если ехать прямо, то приедешь на хутор к деду Кондрату, повернёшь чуть правее, выедешь к лесничей избушке. Серый опередил сани и встал на развилке, поглядывая в ту сторону, где жила Настя в лесничей избе.

Дед Кондрат прокричал Серому: «Что, не терпится увидеть свою подружку, ну давай, давай поедем туда»… – и махнул рукой в сторону избушки. Серый с радостным лаем бросился в нужную сторону. А ждала его там рыжая подружка, собака, Белка, верная помощница Насти.

 

Дед Кондрат погрузился опять в свои думы. Проработал он на лесопилке не так уж долго – пришло на него разрешение на вольное поселение. Сказалось, видимо, его боевое фронтовое прошлое. Уезжать отсюда ему не хотелось, да и не к кому было ехать, никого у него не было. Так и устроился он здесь же на должность егеря-лесника, благо место это было свободно. Нашёл местечко себе в тайге по душе, подальше от народа, там и обосновался. А через некоторое время получили свободную и его друзья – Константин со своей женой. Вот и уговорил Кондрат остаться их здесь, устроиться на службу в лесничество. Не справлялся Кондрат на двух-то должностях, времени не хватало, ничего не успевал.

Нашли и они место себе хорошее в нескольких верстах от хозяйства Кондрата. Помог им Кондрат отстроиться. Обзавелись хозяйством. Так и жили они мирно, друг другу помогая. Да может зря он уговорил их остаться, до сих пор Кондрат винил себя в этом. Беда случилась с ними.

Дело было летом. Поехали Константин с Марией в райцентр по служебным делам, да наткнулись в лесу на беглых. И не удалось от них уехать… Те, видно, хотели поживиться. Только что было брать, ружье с патронами, телегу с лошадью? Больше-то ничего не было. Константин, отстреливаясь, успел в одного попасть… и все на том. Расстреляли их жестоко, почти в упор, да скинули в кусты. Лошадь распрягли, забрали. Телегу скатили в овраг, завалили ветками, чтобы не нашли. Вот здесь и началось самое удивительное и необъяснимое.

Лошадёнка прибежала домой на вторые сутки, когда Настя увидела из окна её, всё в душе у неё обмерло. Поняла она сразу, случилась беда. Как не растерялась, удивительно. Заседлала бедную лошадь, всю запыхавшуюся, в пене, напуганную до такой степени, что шарахалась от каждого постороннего звука. Глаза её, какие-то бешеные, вращались в разных направлениях, выискивая опасность, уши были напряжены, как у кошки, услышавшей где-то под полом мышь. Она не могла спокойно стоять на месте. Напоив лошадь и не дав ей толком отдохнуть, Настюха помчалась к деду Кондрату. Ладно он оказался у себя, повезло Насте, а то летом-то Кондрат, бывало, уходил в тайгу на несколько недель кряду.

Кондрат немедля запряг в телегу Прошку, взял с собой ружья, другое для Насти, побольше патронов, пустил вперёд Серого, осматривать, обнюхивать дорогу. Двинулись в путь.

Родителей Насти нашли быстро, это было несложно, Серый учуял. Сначала нашёл застреленного налётчика возле дороги, а чуть поодаль и родителей Насти. Кондрат вытащил их, уложил в телегу, накрыл пологом, решили вести в райцентр. Сообщить в органы, да и похоронить по-людски надо, на кладбище. Но как держалась в тот момент Настя… Кондрат удивлялся. Видимо, человеческий мозг и организм устроены так природой, что хотя бы раз в жизни происходит у любого человека полная концентрация физических сил, и эмоциональных. Мозг на подсознательном уровне не даёт человеку расслабиться, заставляет взять всю свою волю в кулак и сделать то, что он должен сделать в данный момент жизни. Видимо в таком состоянии и находилась Настюха, она была как под гипнозом, как зомби, как какая-то машина, действуя автоматически, не осознавая, что делает и что происходит. Только порой, одинокая слеза появиться на её щеке, и быстро высохнет. Им ещё повезло, что нашли убитых так быстро. Если бы их опередили звери, от тел ничего бы не осталось.

Совсем немного проехали, на встречу выбежал Серый. Громко лая, обежал вокруг и бросился обратно. Дед Кондрат взял ружье, проверил, положил себе на колени. Второе отдал Насте.

- Возьми, Настюха, будь наготове, Серый учуял кого-то, возможно, это те самые и есть.

Хотя, если бы Серый их нашел, он не стал бы так громко лаять. Что-то здесь не так. Проехав версты три, они остановились, впереди на дороге сидел Серый, он с нетерпением поглядывал на них, как бы говоря «ну где вы там, долго вас ещё ждать, идите, поглядите, что я нашёл». А поглядеть было на что, это точно. Дальше, впереди, за Серым, лежали тела, сложенные вместе. Похоже, они были все мертвы. Дед Кондрат посмотрел на Настю, она была сосредоточена, ружьё держала наготове. Кондрат привязал поводья к телеге, взял ружьё. «Пошли потихоньку», – сказал он. Они слезли, пошли, медленно ступая, поглядывая по сторонам. Хотя слишком остерегаться было уже некого, иначе Серый не вёл бы себя так спокойно. Когда они подошли, Кондрат пожалел, что не оставил Настю в телеге. От увиденного она рухнула, потеряв сознание. Кондрат и тот, чего только не повидавший на войне, застыл как истукан. Одно дело на войне, а другое дело здесь, когда вокруг уже мирная жизнь.

Он не торопился поднимать Настю, пускай лежит, такое ей лучше не видеть. Картина была страшная. Все тела были ужасно изуродованы. Кто это сделал, он даже не мог себе и представить. У одного убитого, голова была оторвана и отброшена с такой силой, что после Серый нашёл её далеко в кустах. Оторванные руки валялись рядом, у кого-то были вырваны ноги. Одно тело было разорвано так, будто его привязали за ноги к лошадям и пустили их в разные стороны. У других были распороты грудные клетки, и не просто распороты, а буквально разорваны – разломанные окровавленные ребра торчали во все стороны. Кто же мог их так распотрошить, какое животное? Такое было бы под силу сделать разве что разъяренному носорогу с его мощным бивнем, но он здесь явно не водиться, кому-кому, а деду Кондрату это было известно лучше всех. Если тигр, но он до этих мест не доходит. Чертовщина какая-то, с ума можно сойти. Если допустим, только предположим, что на них напал раненный медведь, но пока бы он рвал одного, другие пристрелили бы зверя, ведь у них было оружие. Кстати, все ружья были разломаны напрочь, дуло одного вообще загнуто крючком. Да это ж надо было так на них разозлиться, чтобы ружьё загнуть в бараний рог. И какое животное стало бы складывать всех вместе. Пять развороченных тел. Чем дольше думал Кондрат, разглядывая внимательно это побоище, тем окончательнее его мозг отказывался понимать что-либо. В итоге Кондрат, сделав над собой усилие и собрав все свои мысли в комок, сделал такой вывод: во-первых – это неизвестное существо обладает огромнейшей силой, во-вторых – оно явно разумное, если сложило свои жертвы вместе, как бы показывая и говоря всем, что всех ожидает такая участь, кто вторгнется в его владения со злыми умыслами. И в-третьих, Кондрат начал понимать, что это существо не просто свершило правосудие, а оно мстило, и ужасно мстило за убитых Константина и его жену, иначе бы оно не стало с такой ненавистью расправляться со своими жертвами.

Кондрат привел в чувство Настю, посадил её в телегу, сказав, что бы она не смотрела на тела, собрал разбитые ружья, положил их рядом с собой и они поехали.

Через некоторое время, когда Настя пришла в себя, она спросила: «Дед Кондрат, я боюсь, а вдруг этот, кто разделался с ними, нападёт на нас».

- Не бойся, Настюха, на нас он не нападёт.

- Это почему же?

Немного помолчав, Кондрат ответил: «Видишь ли, Настя, я тут думал над этим и мне кажется, я начинаю понимать его, он не просто их убил, как убивает разъяренное животное свою жертву, он совершил правосудие, хотя, я думаю, у него конечно не было вынесенного решения суда с гербовой печатью и подписью прокурора, но он был совершенно прав. Ты заметила, он их не просто убил, он выпустил на них всю свою злость и ненависть. Мне кажется, Настя, это существо было очень расстроено смертью твоих родителей, как будто оно было с ними знакомо.

- Дед Кондрат, ты сказал это существо, разве это было не какое-то животное, – спросила Настя.

- Не одно животное, водящееся в этих лесах, не может такое сотворить. Я не знаю, кто это был. Могу сказать только одно, что разум у него совсем не как у животного, поверь мне. – Они больше не проронили ни слова, думая каждый о своём.

Сани по-прежнему катили по заснеженной тайге. Хоть Кондрат и находился в своих размышлениях, он всё замечал, ни чего не ускользало от его внимательного взгляда. То Серый неожиданно остановился, глядя в сторону леса, подняв шерсть на загривке, как-то странно рыча, поджав хвост под себя, будто кого-то испугавшись, иногда бросая взгляд на своего хозяина. У развилки Кондрат заметил ворона, не придав этому никакого значения, но после показалось ему это странно, ворон как будто их сопровождал. То опережал на какое-то расстояние, и усевшись на ветку ели, дожидался, когда они проедут, он снова обгонял и снова терпеливо ждал. Что бы это значило, что ещё за фокусы.

 

После тех летних трагических событий в тайге стало происходить нечто удивительное. Все тёмные личности, которые находились в лесу и нарушали естественный природный ход жизни – безжалостно вырубали, сжигали, стреляли, убивали, взрывали – безжалостно изгонялись. Со слов очевидцев, которые спаслись, становилось известно, что некое страшное чудовище нападало на них ночью, приводя всех в страшный ужас своим рёвом и диким видом. Люди, поднятые среди ночи, в панике разбегались в разные стороны, не имея возможности даже захватить с собой что-нибудь. Они бежали по тайге раздетые, без обуви. Те, кто осмеливался оказать какое-то сопротивление зверю, уничтожались мгновенно, без всякой жалости. Все их схроны, постройки разрушались, брёвна раскидывались.

Весь этот люд бежал из тайги, стараясь быстрей выбраться в райцентр. Даже те, которые находились в розыске, выходя из тайги, сдавались без сожаления властям, радуясь, что остались живы.

Тайга походила в то лето на разворошенное осиное гнездо. Беглые людишки называли чудовище не иначе, как сатана, дьявол. Люди, относящиеся к этому с полным пониманием, прозвали его Хозяином леса.

Дед Кондрат, вспоминая те события, думал, что раньше он себя считал здесь хозяином, а теперь оказывается это совсем не так. Все его мысли о себе лопнули, как мыльный пузырь. Придёт время и они должны где-то встретиться, Кондрат чувствовал, он точно знал, по-другому не может быть.

Вот и показалось лесничее хозяйство. Прошка почувствовал близость жилья и побежал резвее. Серый быстро рванул вперёд, опережая их и периодически лая.

Настя же услышала голос своей Белки, накинула шубейку и выбежала во двор. Показались сани, Настя сдвинула жердину, перегораживающую дорогу, и дед Кондрат лихо завернул во двор, не сбавляя скорости развернулся и остановился перед крыльцом.

- Здравствуй, Настюха, – закричал он, – здравствуй, милая. Ну как ты тут без нас?

- Здравствуй, дед Кондрат, – ответила она, – всё у нас хорошо.

- Ну и ладно, коль так, – сказал Кондрат, слезая с саней. – Эх, Настюха, зря ты с нами не поехала, вон какая погода хорошая.

- Да Прошку жалко, вы и так гружёные, да ещё я тут.

- А что моему Прошке, что с тобой, что без тебя, ему особо без разности. – Дед Кондрат скинул несколько мешков с саней, затащил их в избу, кинул охапку сена коню и зашёл в избу. – Ну что, Настюха, напоишь чаем.

- Проходи, проходи, дед Кондрат, и напою и накормлю, у меня как раз суп варится.

Кондрат скинул тулуп, прошёл к столу, не переставая рассказывать о своей поездке, делясь с ней новыми известиями. На столе уже стояли нарезанный хлеб и солёные грибочки. Настюха принесла из печки чугунок с картошкой, – ты пока перекуси, дед Кондрат, а у меня скоро суп довариться. Дед Кондрат, ты когда поедешь в следующий раз в район, возьми меня.

- А… конечно, конечно, Настюха, я же понимаю, тебе надобно зайти в магазин, купить себе чего-нибудь, ты же молодая, тебе красоту надо соблюдать, жениха искать…

- Да ну тебя, дед Кондрат, ты опять о своём.

- Пройдемся вот с Серым по тайге, проверим наше царство-государство, а потом и можно съездить, – говорил Кондрат, разламывая горячую картофелину, подцепляя вилкой грибочки. – Я долго-то не буду засиживаться, нам надо успеть до темноты добраться, – продолжал он, поглядывая в окно. – Ну, ты погляди, опять он, ну что ему от меня нужно, вот какой настырный.

- Ты про кого это, – спросила Настя.

- Да ворон за нами увязался, от самой развилки всё за нами летел, как будто следит.

Настя тоже посмотрела в окно.

- Да это же Гришка, – радостно воскликнула она.

- Что еще за Гришка, – изумился дед Кондрат.

- Да начал он прилетать ко мне ещё с осени. Прилетит, постучит в раму и сидит каркает, – со смехом начала рассказывать Настя. – Я ему вынесу чего-нибудь, он хвать и улетает.

- Ну ты, Настюха, даёшь, ты как будто Золушка. Птицы тут у тебя ручные, а мышей у тебя нету ли которые тебе крупу перебирают, – рассмеялся Кондрат.

- Ой, нет уж, мышей нам не надо, они же все мешки изгрызут.

- Ох, больно вкусно пахнет, чего-то ты там готовишь, – принюхиваясь, сказал Кондрат.

- Да как что, разве ещё не понял, зайца и варю, из тех, что ты нам на улице оставил, когда в райцентр-то уезжал.

У Кондрата так и застыла рука с картофелиной у рта. – Ты чего сказала-то, Настюха, – с удивлением воскликнул Кондрат, положив обратно картошку в чашку. – Про каких зайцев-то говоришь?

 Настя с удивлением повернулась к нему, вытирая руки о фартук: «Как – каких, так это не ты, что ли, привёз?»

- Так, так, – произнёс Кондрат, стряхивая с бороды крошки. – Давай рассказывай.

Настя подошла к столу, села рядом.

- Рано утром мы с Белкой ушли в тайгу, проверить силки да ловушки, проходили долго, под вечер только пришли. Пришли, а у крылечка четыре зайца лежат, большие, как на подбор. Я и подумала, что ты заезжал, когда в райцентр поехал, да зайцев оставил нам. Так это не ты что ли? – выдохнула Настя, взявшись рукой за подбородок.

- Не заезжал я к тебе, сразу проехал. Зайцев-то всех разделала или одного только?

- Да этого только, остальных там подвесила, в чулане.

Кондрат соскочил, выбежал в сени. Вернулся, неся с собой оставшихся зайцев. Положил их на пол, стал рассматривать. Настя наклонилась рядом. Повертев зайцев с боку на бок, Кондрат посмотрел на Настю: «Я дичь добываю из ружья, бью дробью. Ты сама посмотри, шкура-то целая».

- И то правда, – воскликнула Настя.

- Эх ты, лесной житель, тоже мне следопыт. Шкура целая, значит, в них не стреляли, – продолжил дед Кондрат. – В капкан они тоже не могли попасть, похоже, и в силок не попадали, нету следа от петли. Странно, – подитожил Кондрат, вернув зайцев. – Что за поклонник у тебя тут объявился, я не перестаю удивляться, Настюха. То ворон ручной, то зайцы тебе как будто с неба падают. Я не удивлюсь, если у тебя перед крыльцом кабан будет лежать, когда-нибудь. Похоже, шеи у них передавлены, наконец-то определил Кондрат. Интересно, кто же это их так сумел аккуратно.

Поев приготовленного зайца, дед Кондрат уехал.

Он вставал всегда рано, как говориться, с петухами, хотя петухов у него не было. Жизнь его так приучила ещё с молодых лет. Вот и сейчас, встал он, было ещё совсем темно. Серый ночевал в избе, лежал всё ещё возле печки. Кондрат растопил печь, поставил на огонь чайник, чугунок, а сам ушёл на двор, огребаться, благо луна была большая и яркая. Хорошо размявшись, вернулся в избу. А тут и чайник закипел. Заварил свежий чай на травах. «Эй, лежебока, а ну вставай, – громко сказал Кондрат Серому, – ишь разоспался». А тот только ухом чуть повёл, прикидываясь, что спит. Кондрат сегодня не собирался в тайгу, поэтому торопиться было некуда. Он сидел за столом, попивая чаёк душистый, да в прикуску с ароматным мёдом. Вдруг у Серого уши живо зашевелились, закрутились в разные стороны, как локаторы. Остановились в определённом положении и замерли. Через некоторое мгновение он поднял голову, всё ещё вслушиваясь, потом глухо рыкнул и бросился из избы. Выскочив, залаял под окном.

«Хмм…, странно, кто это в такую рань», – подумал Кондрат. Отставив кружку с недопитым чаем, поднялся, пошёл на выход. Нахлобучив шапку на голову, накинув тулуп, вышел во двор.

На лошади, верхом, к нему подъезжала Настя.

- Здравствуй, дед Кондрат, – крикнула она.

- Здравствуй, милая, здравствуй, – ответил он, хватая лошадь за поводья.

Настя ловко спрыгнула на снег.

- Ты заходи в избу, а я пока её привяжу, – сказал Кондрат. Привязав лошадь, он зашёл в дом. Настя сидела у стола в шубе, только расстегнув её.

- Ну, замерзла, наверное, а я в аккурат чай заварил, сейчас только. – Поставил перед ней кружку, подвинул чашку с мёдом. – Давай вот, пей, да медком закусывай, а то вон руки-то какие красные, замерзли небось. – Настя, согреваясь обхватила кружку обоими руками. Кондрат сел напротив, взял для виду недопитый свой чай и стал наблюдать за ней из-под лохматых своих бровей. Здесь, в тайге, не принято с расспросами встречать гостя или случайного путника. Нужно дать ему время, когда соберется с мыслями и начнёт первым. Вот и Кондрат сидел, смотрел на Настю молча и думал, что у неё там стряслось-то, коли она в такую темень прискакала, не побоялась. Настя чувствовала пристальный взгляд деда Кондрата, понимала, что пауза затягивается.

- Слушай, дед Кондрат, – наконец начала она и опять замолчала. – Я чего приехала-то, появилась ведь она, как ты и говорил.

- Что появилось-то, – переспросил он.

- Что-что, да туша эта, как ты и говорил.

- Тьфу ты, ничего не пойму, говори толком, что ты мне голову морочишь, какая такая туша, – раздражённо заговорил Кондрат.

- Да туша кабана у дверей моих сегодня ночью появилась, помнишь, ты зайцев-то рассматривал у меня и сказал, что и кабан может появиться. Ну, вспомнил что ли?

Кондрат вспомнил, так вспомнил, так что ложка в кружке забрякала. Он с волнением поставил кружку на стол, убрал руки со стола, упёрся ими в колени и что-то про себя забормотал. «Не может быть, как же так… нечто он… неужели он все-таки… с ума сойти просто». Так он бормотал что-то, уставившись глазами в одну точку, как будто смотрел сквозь стену в тёмный лес.

- Дед Кондрат, что ты говоришь, кто он, дед Кондрат, о ком ты говоришь, дед Кондрат, -с волнением частила Настя.

- А?.. Что? – очухался дед Кондрат, – да нет, это я так, про себя думал. – А ну-ка, расскажи-ка поподробнее, Настюха, как было дело.

- Ночью вдруг Белка соскочила, и давай лаять. Я подумала, может медведь шатун забрел ко мне. Схватила ружье и встала у окна, думала, если вдруг в окно полезет, я его и встречу в упор. А после и Белка стала затихать, пока совсем не успокоилась. А я боюсь выйти на улицу и не знаю, что и делать. А тут слышу, в окно Гришка мой стучится, стучится да каркает, как будто на улицу меня зовёт. Ну я и подумала, раз Гришка прилетел, значит наверное никого уже во дворе не должно быть. Потихоньку вышла, а перед крыльцом и лежит здоровый кабан. Я, недолго думая, и к тебе. Вот и всё, – закончила Настя.

- Ты его трогала, не замёрзший он?

- Нет, свежий, только что видно забитый, не остыл ещё. Да я его, когда поехала, накрыла разным тряпьём, так что долго не замёрзнет.

- Это хорошо, – промолвил Кондрат. – Ты его осмотрела, шкура целая?

- На улице темно было, но видела, на шее у него, по-моему, раны были, да я торопилась, очень и не разглядывала.

- Тогда нужно ехать, пока туша не застыла, а то потом и топором не разрубишь. Ты пока сиди, грейся, а я пойду Прошку запрягу в сани, да соберусь. – Кондрат оделся и вышел. Запряг Прошку, собрал нужный инструмент: ножи, необходимые для разделки, топор. Сложил всё в сани.

- Ну пошли, Настя, – сказал он, заходя в избу. Захватил ружьё, патроны и вышел следом. Ты, Настя, возьми Белку с собой в сани, а то не угнаться ей будет за Серым, запыхается. И так вон сколько пробежала, пока сюда добрались. – Кондрат привязал Настину кобылу сзади к саням, уселся рядом с Настей, крикнул: «Серый, пошли, вперёд, Серый». Тому не надо было повторять дважды, он выскочил со двора и помчался по дороге.

- Но, Прошка, пошёл, милый, – покрикивал Кондрат.

Конь с места рванул резво и пошёл быстрой рысью, радуясь, что можно теперь хорошо размяться после долгого стояния во дворе. Домчались они хорошо, быстро, без задержек. Кондрат подошёл к крыльцу, откинул полог с туши… «Да… – промолвил он, – вот это зверь, смотри Настя, какой матёрый самец. Клыки-то какие здоровые, такого и медведь обойдёт стороной, да и я таких никогда не встречал. Надо же, где это он заловил такого?» Но раздумывать было некогда, нужно было действовать. Чтобы оттащить тушу от крыльца, нечего и было думать, им вдвоём это было не под силу. Кондрат зацепил задние ноги верёвкой, другой конец привязал к саням, Прошка и стащил кабана в сторону. Кондрат взялся за дело, а Настя ушла в избу топить печь и готовить обед. Кондрату пришлось, конечно, попыхтеть, не без этого, попробуй-ка, управься один. Но ничего, дело он сделал. Шкуру снял, тушу разрубил на куски, часть подвесил на верёвках в чулане, а остальную часть спустил в яму, на лёд, который сохранялся тут до середины лета. Мясо на льду долго не портиться. Кондрат обычно никогда не стрелял крупного зверя, им с Настей не нужно было столько много мяса, им хватало мелкой дичи: зайцев да птицы разной. Ну, раз уж появился такой кабан, не пропадать же добру. Да и собакам досталось требухи столько, что наевшись до отвала, улеглись тут же у крыльца.

Дед Кондрат сидел за столом, развалившись на стуле, умиротворённый теплом этого дома, плотным обедом, вдоволь наевшись свежего мяса, сваренного Настей. Сидел, попивая чаек.

- Слышь, Настя, если теперь вдруг у твоего крыльца появиться туша мамонта, то я пожалуй один-то наверно уж и не справлюсь, – с хитрецой сказал он.

- Ну, ты скажешь тоже, мамонт, ты чего дед Кондрат, – удивленно ответила Настя, не поняв шутки.

- А я, Настюха, пожалуй ничему уже не удивлюсь. Ты заметила ли, как он кабана-то завалил, как ловко.

- Как это? – спросила Настя.

- Сдается мне, что этот зверюга, поджидал кабана находясь сверху, то есть, на дереве, потому что кабан не видел его и не чуял, иначе у них была бы битва и ран на шкуре у кабана было бы больше. А так, он спрыгнул на него, схватил за шею с обеих сторон. Только чем же он схватил-то кабана, у того были такие глубокие раны, будто его защемило огромным капканом. Так вот, сделал это он очень быстро, прижал его, а после одним сильным движением просто разорвал ему горло. В нём одном собрано много таких качеств, которые делают его просто потрясающим охотником. Нужно иметь какую силу и сноровку, чтобы завалить так просто такого кабана и в тоже время такую ловкость, чтобы поймать крепких, сильных зайцев, и к тому же таких быстрых. Удивительно, как он их смог поймать, что даже шкуру не попортил. Просто удивительно. Кто же ты, неизвестный мистер Икс? У меня такое ощущение, что мы, Настя, должны с ним скоро встретиться. Тесно нам становиться с ним вдвоем в этой тайге-то.

Они сидели молча какое-то время.

Если ты боишься, Настюха, переезжай ко мне, всё ж вдвоём веселее.

- Да ты что, дед Кондрат, как я к тебе перееду, а хозяйство у меня, коза, птица, куда я их дену?

- Хотя, ты права, – продолжал Кондрат, – нечего тебе бояться, не тронет он тебя.

- Дед Кондрат, мне кажется, ты что-то знаешь, что-то не договариваешь. Кто он, про кого ты говоришь? – задала сразу кучу вопросов Настя.

- Да не знаю я, Настя, не знаю, кто он, я бы и сам хотел это узнать. Я просто размышляю, сопоставляю факты, ну и появились кой-какие мысли по этому поводу.

- Вот и расскажи, поделись своими мыслями, – настаивала Настя.

Кондрат замолчал, собираясь в раздумьях, с чего бы начать.

- Видишь ли, Настюха, я думаю, что этот твой попечитель – это тот же самый, который так жестоко разделался с убийцами твоих родителей.

- Это почему? – удивлённо воскликнула Настя.

- Я долго думал над этим всем, – продолжал Кондрат. – Мне кажется, что он наблюдал за вами сразу же, как только вы здесь поселились. Он не просто наблюдал, он даже, наверное, пытался вас опекать в какой-то степени, оградить вас от неприятностей и бед. Если ты меня спросишь – почему? – я не знаю, Настя, не знаю. А в тот самый день, когда уехали твои родители, он видно, проглядел этот момент, когда на них напали. Он, видимо, услышал выстрелы, потому что быстро оказался на месте трагедии. Если бы ему было всё равно, он не стал бы их искать, а он их нашёл моментально, они только и отъехать-то успели версты на три. Ты сама видела, что он с ними сделал. Если бы он просто их хотел убить, ради озорства какого-то, как волк убивает мышку, поиграв сначала с ней, но он же их просто разорвал в клочья. Вот сколько гнева и ненависти было у него. А после сложил их вместе, как бы предупреждая всех остальных, что их может ожидать за содеянное.

Настя сидела, слушала молча, и слезы бежали у неё по щекам. Кондрат прервал свой рассказ, давая успокоиться Насте, да и себе тоже.

- Гнев у него был такой большой, что он не успокоился на этом, – продолжал дед Кондрат. – Вспомни, что творилось в тайге. Он же разворошил её, как муравейник. Все бежали оттуда в ужасе, босиком, да раздетыми, без остановки, по пятьдесят, а то и побольше вёрст-то. А я сам видел те схроны, где жили все эти разные бандюги. Он же раскидывал эти брёвна в разные стороны, как спички, вот в каком гневе он был. Советская власть не могла навести здесь порядок за многие годы, а он за каких-то пару месяцев установил здесь свой закон и порядок, вот так-то.

- Если ты думаешь, что это он, то зачем же он приносит сюда мне разную дичь?

- По-видимому, чувствует за собой вину, что не сберёг твоих родителей, вот и помогает тебе, чем может.

Они сидели молча, слушая, как в печке трещат поленья, пока на улице не раздалось – кар-кар – это прилетел Гришка. Уселся у окна и застучал клювом в стекло.

 - Ну вот, прилетела вместо меня смена, – заулыбался дед Кондрат, – значит, мне пора, а то вон засиделись, заговорились. Спасибо, Настюха, накормила нас с Серым до отвала.

 Быстро одевшись, он вышел на улицу. Уже вечерело. «Через недельку жди, Настя, поедем в район». – И он выехал со двора.

 

Как и обещал, он приехал через неделю. Настя собралась быстро и, особо не задерживаясь, они тронулись в путь.

- Что, Настя, в районе-то давно не была ведь? Приедем, пройдёшься по своим делам, переночуем и обратно. Но, Прошка, давай, милый, поспешай, – крикнул дед Кондрат. – По пути остановимся, там у меня в одном месте стожок есть, пару охапок сена возьмём.

Дорога вывела из леса на просторное поле.

- Вон стожок-то у меня, – сказал дед Кондрат Насте, подъезжая к нему. Остановились, Кондрат взял вилы.

- Пойдем, Настя, поможешь мне.

Серый уже бегал вокруг стога, унюхав мышей, стараясь лапами выцепить их. Кондрат отнёс одну охапку на вилах в сани, пошёл обратно. И тут Прошка вдруг неожиданно задёргался, перебирая ногами, захрапел, заржал. Серый стал в стойку, навострив уши, вглядываясь в сторону леса и залаял, подняв шерсть на загривке. Кондрат посмотрел в ту сторону, напрягая зрение.

- Волки, – закричал он, – Настя, волки, поздно, не успеем, догонят. Настя, быстро наверх, на стог залазь, быстро, – кричал дед Кондрат. Он упёрся головой в стог. – Настя, залазь на спину, быстро, я подсоблю. – Затолкав Настю наверх, он закричал: «Серый, ко мне, быстро», – показывая рукой вверх. Тот разбежался и прыгнул на стог, карабкаясь кверху. Кондрат, подталкивая пса снизу, кричал Насте: «Тащи его, тащи». Она сбросила рукавички и схватила собаку обеими руками за шкуру, затаскивая к себе. Кондрат сделал несколько шагов в сторону саней и закричал что есть мочи: «Прошка, пошёл, пошёл, уходи, пошёл». – Прошке не надо было долго объяснять, он и сам хорошо понимал, что нужно делать. Он так рванул с места, что сани подлетели. И помчался, понимая всю опасность положения.

Дед Кондрат подал вилы наверх, крикнул: «Настюха, держи крепче», – и начал карабкаться к ним.

Волчья стая разделилась надвое, одни побежали наперерез саням, пытаясь перехватить Прошку. Другие бежали к стогу. Только дед Кондрат залез на стог, волки уже были здесь. Они кружили вокруг, подняв свои раздосадованные морды и подвывая от злобы. Побегав так некоторое время вокруг стога, они изменили тактику, стали с разбегу набрасываться на стог, одновременно с разных сторон. Серый неистово лаял на тех, кто пытался забраться наверх. Дед Кондрат отчаянно отбивался от них вилами. Пока они успешно отбивали все волчьи атаки. Настя ничем не могла помочь, она только шептала «ой мамочки, ой мамочки».

Волчьи атаки начали слабеть. Звери понимали, что им не достать тех, кто наверху. Они злились. Опытные, матёрые волки срывали свою злобу на молодых, цепляя их за бока своими клыками. Потихоньку волки успокоились, расположились вокруг стога, лишь самые молодые, нетерпеливые всё ещё пытались бросаться на стог. Серый тоже успокоился, поняв, что волкам до них не добраться, но продолжал рычать.

 - Ой, что же теперь делать нам, дед Кондрат, – чуть не плача, спрашивала Настя.

- Да, Настюха, влипли мы здорово. Не уйдут они отсюда, измором будут брать.

- Но и они не могут же здесь всё время находиться, вон какие голодные.

- А они и не будут все вместе здесь сидеть, вокруг нас. Часть уйдет искать себе пропитание, после вернуться и этих сменят. Так и будут сменами дежурить возле нас.

- Они разве так могут, что-то ты преувеличиваешь, дед Кондрат.

- Нисколько не преувеличиваю, так оно и есть. Ты знаешь, какие они умные, нет зверя умнее в лесу, чем волк, а особенно когда они в стае, любого зверя загонят, так-то, – грустно закончил дед Кондрат.

- А зачем же мы не уехали в санях, там же и ружьё осталось.

- В сани нам нельзя было, со всеми нами Прошка не смог бы уйти от целой стаи, загнали бы они его рано или поздно. Ружье конечно хорошо, но если броситься целая стая одновременно, тут только с автоматом можно отбиться. А Прошка налегке может уйти, лишь бы сани не перевернулись, тогда ему конец. Если и догонят, у него копыта – будь здоров, мало не покажется, отобьётся.

- Волков много, около десятка, да если ещё и те вернуться, то на спасение нет никаких шансов, – думал дед Кондрат.

- Волки расположились вокруг стога, залегли в снег и искоса поглядывали за своими пленниками, как будто надеясь на то, что рано или поздно их осаждённые должны выкинуть белый флаг и сдаться.

Дед Кондрат и Настя зарылись в сено, чтобы не замёрзнуть, только выставлялись оттуда вилы, которые Кондрат ни на минуту не выпускал из рук. Так и лежали, поглядывая друг на друга. Вдруг Серый приподнял голову, прислушался, глухо рыкнул, повернулся в сторону, что-то разглядывая вдали. Ещё раз тявкнул погромче, посмотрел на хозяина. Кондрат стал вглядываться. «Что пёс мог там заметить», – думал он. В небе летел одинокий ворон, явно в их сторону. Кондрат и Серый молча наблюдали за ним. Вот он совсем приблизился к ним.

- Настя, слышь, Настя, не твой ли это Гришка. Ворон долетел, сделал пару кругов над ними, как бы высматривая место для посадки, потом резко спикировал и уселся на вилы, торчащие из сена. Серый с удивлением уставился на него, по-своему, наверное, думая – ничего себе, обнаглевшая птица. Потом посмотрел на хозяина, как бы спрашивая, что же ему делать, может тявкнуть, хотя бы для приличия. Дед Кондрат молча лежал, не шевелясь, только улыбаясь, что же будет дальше. А ворон устроился поудобнее, убрал свои крылья, что-то каркнул, видимо поприветствовал своих знакомых, покрутил головой по сторонам, – что же здесь происходит то?

- Волки, слегка насторожились, не ожидая такого поворота событий. Один поднялся и подошёл ближе, сел и стал внимательно наблюдать.

- Гришка, миленький, как же ты нас нашёл-то, – заговорила Настя. – Вот видишь, в какую историю мы попали. Вон, волчары злые, обложили нас со всех сторон, лежат, облизываются.

Гришка ещё раз огляделся по сторонам, громко каркнул, взмахнул своими сильными крыльями, взмыл вверх и быстро полетел.

- Ты смотри-ка, Настя, куда это он так помчался-то, как будто ему задницу здесь подпалили. Голова-то куриная, а чего-то видно соображает.

- Зря ты так о нём, дед Кондрат, – обиделась Настя, – совсем у него не куриная голова, он, знаешь, какой умный, всё понимает. Вот погоди, я его ещё разговаривать научу.

- Эх, – вздохнул Кондрат, если бы нам отсюда выбраться, я бы не только разговаривать, я бы и медведя танцевать научил бы. Они замолчали. День уходил, начало темнеть.

- Когда совсем стемнеет, они, скорее всего, снова попытаются до нас добраться, так что спать нам нельзя, – сказал Кондрат. Серый, смотри в оба.

Наступила ночь, была полнейшая темнота, даже луна не проглядывала сквозь набежавшие тучи. И тут над головой снова раздалось карканье.

- Вот глупая птица, опять прилетел, говорю же – куриная голова, чего летает, чего каркает, как будто может чем-то помочь.

И тут вдруг со стороны леса раздался страшный рёв. Если бы они были в саванне, то точно бы решили, что это лев выходит осматривать свои территории, но они-то были не в саванне.

- Мать честная, – только и промолвил дед Кондрат.

- Ой, мамочки, что же это такое, – Настя плотнее прижалась к Кондрату. Серый заскулил, поджал хвост и заметался по сторонам, как будто намереваясь спрыгнуть и броситься наутёк.

- Ты куда это, Серый, а ну, лежать, – прикрикнул на него хозяин, схватил за ошейник и прижал к себе. И вот раздался повторный рёв, он прозвучал совсем рядом. Этот рёв был такой силы, что всё живое готово было вжаться в землю, что бы только не привлечь к себе внимание этой страшной, непонятной силы.

Волки мгновенно соскочили, сбились в стаю. Они явно были сбиты с толку, они даже представить себе не могли, что в их лесу может найтись кто-то, кто сможет сделать им вызов. И вот все услышали приближающийся страшный топот, этот зверь нёсся к ним, по-видимому, с большой скоростью. Волки зарычали, завыли и все сразу бросились вперёд, навстречу неизвестности. Ещё мгновение и эти две силы должны столкнуться лоб в лоб. Волки увидели какое-то большое существо, двигающееся к ним большими прыжками. Волки начали атаковать по своей излюбленной тактике, начали обходить его по сторонам, беря в кольцо, из которого это существо не должно было вырваться. Зверь остановился, поднялся на задние лапы, выпрямился во весь свой могучий устрашающий рост. Первая волна волков бросилась на него со всех сторон. Его быстрые движения, умноженные на его огромную силу, большие ужасные когти… у волков не было никаких шансов остаться живыми в этой битве. Страшный рёв зверя, разъяренное рычанье волков, всё перемешалось, всё живое вокруг вслушивалось, не шевелясь, в это сражение. Волки разлетелась в разные стороны, даже не успев понять, в какую ужасную мясорубку попали. Страшные когти зверя хорошо делали своё дело. Волки разлетались страшно изувеченные, их вывороченные наружу ребра, распоротые брюха, откуда вываливались внутренности, кровь, брызгающая во все стороны. Но остальных волков нельзя было остановить, они уже ничего не замечали и не понимали. Они были разгорячены и разъярены до такой степени, что бросилась на зверя, не помня себя. По округе разнёсся волчий визг и скуление. Это была настоящая кровавая бойня. Вторая волна волков разлетелась так же по сторонам. Окровавленные волчьи тела падали в снег, бились в страшных агониях, некоторые отползали в стороны, жалобно скуля, волоча за собой выпавшие внутренности. Оставшиеся не могли отступить, они не могли смириться с тем, что нашёлся кто-то, с кем они не могут справиться. За какие-то несколько минут все волки были уничтожены. Последнему всё же удалось прыгнуть и вцепиться зверю в плечо. Зверь повернул голову к волку и сомкнул страшные челюсти на нём. Захрустели раздавленный череп и кости. Неведомый зверь оторвал волка от себя, поднял вверх, всё ещё держа его в пасти, и швырнул в сторону. Этот волк был раздавлен так, что можно было подумать по нему проехали тяжелые гусеницы танка. Всё было кончено, снова раздался грозный, победный рёв зверя и он, не спеша, направился в сторону леса. Только в темноте раздавалось ещё жалобное и тихое поскуливание медленно подыхающих в снегу волков. А сверху, над местом побоища, послышался не менее горделивое и победное «кар, кар». На этом все закончилось, наступила полнейшая тишина, никто не осмеливался её нарушить.

Наши герои лежали в стогу и были напуганы до такой степени, что боялись не только пикнуть, но и пошевелиться. Серый лежал, уткнув свой нос глубоко в сено. Настя прижалась к деду Кондрату, закусила свою рукавичку, чтобы не закричать от страха. Дед Кондрат и тот лежал, ни жив, ни мёртв. Первым зашевелился Серый, поняв, что рядом больше никого нет. После него приподнялся дед Кондрат: «Настя, кажется пронесло», – затряс он её за плечо.

- Ой, Боже мой, я чуть со страху не умерла, – отозвалась Настя.

- Ты-то ладно, я сам перепугался до смерти, никогда такого не слышал, что же там творилось-то, просто ужас какой-то.

- Дед Кондрат, а что же нам теперь делать?

- А ничего, пока не рассветёт, будем здесь сидеть, а там посмотрим. Теперь давай, устраивайся поудобнее, да поспим немного. А ты, Серый, слушай внимательно, – наказывал псу хозяин. – Закопавшись в сене, устроившись поглубже, они уснули быстро, намаявшись за день.

Наступило утро, все ещё спали. Разбудил их, как всегда, Серый. Он вскочил и залаял. Из сена выбрались быстренько дед Кондрат с Настей. По дороге не спеша брёл Прошка, таща за собой сани.

- Смотри-ка, Настя, Прошка наш пришёл, ай да молодец, убежал, знать, от волков. – Они осмотрелись вокруг, было всё спокойно. – Ну давайте, будем сползать отсюда. – Первым лихо спрыгнул Серый и помчался к Прошке, радостно лая. Тот услышал знакомый голос и живее затрусил к стогу. Дед Кондрат подбежал к своему любимцу, обнял его морду, что-то приговаривая ему на ухо и ласково поглаживая. Обошёл коня, осматривая внимательно, цел ли. На одном боку увидел рваную рану. «Всё-таки успели схватить, паршивцы», – ругался Кондрат. Успокоив Прошку, сказал Насте: «Ну что, пойдём теперь, посмотрим, что там творилось ночью». И они пошли. Серый уже крутился на месте побоища, всё обнюхивая.

Картина была ужасная, хоть и за ночь её припорошил снежок. Тем не менее, было хорошо видно, что здесь творилось. Всюду была разбрызгана кровь. Некоторые волки видимо погибли мгновенно, они лежали в центре сражения. Те же, у которых оставались еще силы, отползли в сторону, кто – волоча за собой кишки, кто – с развороченными рёбрами. Даже сквозь свежий снег был виден весь кошмар происшедшего здесь этой ночью.

Дед Кондрат внимательно осмотрел всё, снег был истоптан и перемешан, как каша, поэтому, разобраться детально во всём не представлялось возможным. Кондрат ушёл подальше к лесу. Найдя хорошо сохранившиеся следы, он нагнулся и начал их внимательно изучать. Это были здоровые продолговатые отпечатки лап с большими когтями. Да, можно было представить, какие размеры имел тот, кто их оставил. Кондрат вернулся, бросил в сани всё-таки пару охапок сена и они медленно тронулись домой. Кондрат не торопил Прошку, ему и так досталось сегодня.

- Ты, Настя, по возможности, когда Гришка появиться у тебя, передай ему от меня пребольшое спасибо.

Настя с удивлением посмотрела на деда Кондрата, не понимая, шутит он опять или серьезно говорит.

- Это как это? – спросила Настя.

- А ты разве не поняла, это он ведь привёл подмогу, а то до сих пор сидели бы мы на стогу, и не известно еще, слезли бы мы оттуда когда живыми или нет.

Настя внимательно смотрела на деда Кондрата, не решаясь о чём-то спросить.

- Эх, Настя, вот именно, он это и был снова, наш неизвестный мистер Икс, – ответил ей Кондрат на молчаливый её вопрос. – Только я не пойму, это что же получается, твой-то Гришка видимо знает этого нашего спасителя. Где же он его отыскал-то. Как он их уделал то, – продолжил Кондрат после некоторого молчания, – как тузик грелку. Ни один не ушёл.

- А почему ты думаешь, что никто не ушёл?

- Я тут всё вокруг обошёл, посмотрел все следы, ни одного уходящего следа не было, значит, все тут полегли. Да вот ещё что, попроси у Гришки-то своего за одним уж и прощение за меня.

- А это-то ещё почему? – удивленно спросила Настя.

- Ну как почему, да за эту, за самую, куринную голову. Да, а он у тебя соображает, кто бы ожидал.

 

А в райцентр они с Настей всё же съездили, когда зажил у Прошки бок, они выбрали время и благополучно съездили. В тайге было спокойно и до лета они прожили без всяких событий и происшествий.

 

Лето настало жаркое, дождей почти не было. Стоял изнуряющий зной, который заставлял всё живое в тайге замереть, словно в ожидании чего-то, что неминуемо надвигается и должно прорвать эту изматывающую жару. Одна стихия должна сменить другую, и горе тому, кто не успеет приспособиться к новым условиям. Далеко в верховьях реки, на всей линии горизонта, небо потемнело по всему фронту. Там уже началось. Видны были всполохи молний, хотя грома ещё не было слышно. Надвигалась сплошная стена дождя. Полетели первые птицы, спасаясь от этой стихии. Животные, которые не могли убежать, прятались в свои норы. Река начала набухать, резко увеличивая поток воды, затапливая засохшие берега и низменность. В верховьях река уже сносила всё на своём пути, по воде плыли большие ветки, старые деревья, коряги. Это было первое предупреждение. И вот стихия дошла и до этих мест. Сначала налетел ураганный ветер, сгибая вековые деревья. Засверкали яркие молнии, сопровождаемые раскатами грома. Наконец, докатилась стена ливня. Река мгновенно поднялась и вода начала затапливать ещё оставшиеся сухие островки земли. Один такой островок находился и на реке. От берега до него не было и двадцати метров, хотя дно здесь было довольно-таки глубокое и добраться к нему кому-либо было не просто.

На этом-то острове и обустроил себе логово неведомый зверь. Вода набросилась на этот островок, поглощая его на глазах. Ещё мгновение и вода полностью покрыла землю, только из воды торчали ветки кустов. Зверю нужно было спасаться. Но как? Вплавь невозможно – бурный поток сносит всё на своём пути. Оставалось одно… Он выбрал самую высокую ель на краю острова, влез ближе к макушке, насколько позволял ему его большой вес, и начал раскачивать дерево из стороны в сторону. Улучив момент, он прыгнул и, как из катапульты, его бросило над потоком к берегу, где стояли такие же ели. Они были все сырые от дождя, и как он ни пытался уцепиться за них, ему этого не удавалось. Скользя, он полетел вниз, обламывая в падении ветки и сучья. Раздался громкий рёв, прокатившийся по лесу и заглушающий грохот грома.

Сильный дождь продолжался уже вторые сутки. Он то затихал, то начинал хлестать пуще прежнего.

Кондрат с Серым пережидали ненастье, конечно же, дома. Серый лежал на своём излюбленном месте. Спать ему уже не хотелось. Сколько можно спать? Он лежал, прислушиваясь к тому, что происходит на улице, и наблюдал за хозяином. Дед Кондрат занимался разными мелкими делами, то что-нибудь подошьет, заштопает, то вон взял топорик и что-то тюкает, стучит, ремонтирует. При этом частенько подходит к окну, выглядывает в него, чертыхается. «Ну сколько можно-то, когда он наконец пройдет?» – разговаривает Кондрат, то с собой, то с Серым. – «Это ж надо, сколько воды вылилось, река здорово из берегов вышла, наверное. Сколько же зверья мелкого погибнет, все ведь норы в низине затопит». – Всё ходит, бурчит себе под нос что-нибудь. – «Второй день сидим, выйти не можем, да, дела…»

Серый вдруг поднял голову, уши его заходили в разные стороны, что-то улавливая. Вот он соскочил резко, встал в стойку, зарычал, уставился на дверь.

- Ты чего это, Серый, а? Кто в такой ливень попрётся, неужто, медведь, что ли? – спрашивает сам себя Кондрат, глядя на Серого и медленно снимая очки. И вот Серый залился истеричным лаем, шерсть его встала дыбом и в этот момент они услышали, как дверь в сени с грохотом и треском растворилась, хотя и была закрыта на крючок. Серый заливался лаем, в то же время, опасаясь подойти к двери.

- Мать честная, – промолвил Кондрат, медленно поднимаясь со стула. Он услышал, как в сенях раздались тяжёлые шаги, заскрипели доски под этими шагами. Ещё мгновение и дверь в избу распахнулась. То, что он увидел, повергло его в ступор.

В проёме двери увидел он волосатое, мощное тело. Разглядеть его можно было только по грудь, так велико оно было. Кондрат ничего не успел сообразить, зверь нагнулся и боком протиснулся в избу. Кондрат попятился назад. Серый продолжал лаять, спрятавшись, однако, за хозяина. Зверю невозможно было выпрямиться во весь рост, он не спеша огляделся, как будто не замечая хозяина и собаки, и опустился тут же в угол, облокотясь о скамью, вытянул свои ноги, перекрыв дверной проём, удобно устроился, склонил голову и затих, не обращая внимания на лай Серого.

Дед Кондрат продолжал стоять, боясь даже шелохнуться. Все мысли в его голове полностью исчезли, он только тупо смотрел на необычного гостя. Потихоньку лай Серого начал приводить его в чувство. Он зашевелил руками, что-то забормотал себе под нос.

- Тихо, тихо, Серый, – махнул он рукой псу, но тот, не переставая, продолжал лаять из-за его спины. Видимо этот шум уже надоел зверю и он рыкнул так, что Серого как ветром сдуло. Пёс сиганул под кровать, выставил оттуда морду, оскалился, но уже не лаял.

Кондрат стоял на месте, как прибитый к полу гвоздями. Ноги отказывались служить. Потихоньку голова его начала соображать. «Мать твою…», – по-видимому, он хотел сказать: «Пресвятая дева Мария, спаси и сохрани». – Потом начал делать какие-то манипуляции руками, могло показаться, что он креститься, хотя никогда этого в жизни не делал.

Мямля себе под нос, вспоминал какие то церковные слова: «Отец наш, боженька наш, Иисус Христос, кто же ещё…», – думая, он замолчал. – «Помогите, кто услышит, спасите от этого чудища». – Когда иссяк весь не богатый церковный словарный запас, он наконец-то начал размышлять здраво, естественно, после того, когда у него прошёл шок от увиденного.

- Ничего себе зверюга… Это кто же его такого создал-то? Явно, что не Бог, такое ему бы и в голову не пришло.

Он стоял, удивлённо разглядывая зверя, и всё ещё не решаясь сдвинуться с места. «Так, – продолжал думать Кондрат, – почему же он ко мне пожаловал? Если бы хотел меня сожрать, то сделал бы это сразу, а не стал сидеть отдыхать. Значит, мне это не грозит, это уже хорошо. Дальше, – размышлял Кондрат, – явно он пришел сюда не чайку у меня свежего попить с вареньем и не борща похлебать. Тогда зачем же? Вон как развалился, всю дорогу перекрыл, не выскочишь, да и ружьё висит прямо над ним, не ухватишь. Что же делать? Думай, Кондрат, думай, – сам себя заставлял он. – Почему же он пришёл-то? Может, простыл и зашёл погреться на огонёк? Как же, простыл, – сам себе возражал Кондрат, – с такой шкурой, прям как у мамонта, ему на северном полюсе ничего не будет. С его длинной шерсти вода не просто капает, а бежит ручьем, целая лужа уже».

На глаза Кондрату попалась бутыль с первачом, он вытащил её из-под стола, взял самую большую плошку, налил полную и выпил большими глотками. «Эх, хорошо», – крякнул Кондрат, вытирая бороду рукавом.

Зверь сидел, искоса поглядывал за хозяином, потом глухо рыкнул и протянул свою могучую лапу со страшными когтями, помахал ею слегка, как бы говоря – подойди-ка сюда. Кондрат после чарки немного осмелел. «А чего бояться, – бормотал он себе под нос, – подумаешь, здоровый да лохматый, невидаль какая…» – сделал пару шагов к зверю. – «Тебе чего, тоже надо, что ли?» – и протянул тому бутыль. Зверь ловко подхватил её, приподнял голову, открыл пасть и запрокинул туда бутыль. Вылив зараз пол-ёмкости, он замотал своей башкой в разные стороны, видимо, дошло до него да проняло. Потом зачихал как пьяный мужик – раз, другой.

Кондрат подумал: «Ну всё, раскатиться моя изба по бревнышку». Но зверь остановился, опустил бутыль на пол и подвинул её Кондрату.

- Ну что, брат, как мой первачок, хорошо пробрало? То-то же, это лучшее лекарство от всех хворей. И тебе поможет, будь уверен, только вот я не знаю, какие у тебя проблемы-то возникли? – Кондрат поднял бутыль, посмотрел… – А ловко ты ее ополовинил, сразу видно, русская душа в тебе сидит, – разошёлся Кондрат, – нашу-то душу никакой шкурой не прикроешь, её сразу видно, издалека. – Зверь громко рявкнул, как бы о чём-то говоря. – Хорошо, хорошо, сейчас я ещё чарочку мякну и посмотрю, что там у тебя. – Нисколько не боялся уже Кондрат. Он замахнул ещё чеплашку, от души крякнул, поставил бутыль на стол, взял светильник, сделал его поярче и подошёл ближе к зверю. Даже Серый перестал скалиться, потихоньку вылез из под кровати и подобрался поближе. – Ну, давай, посмотрим, – начал разглядывать его Кондрат с головы. – Да, вот это голова, головища, ох, хо-хо. А зубки то, зубки. Такими зубками можно самого себя ненароком слопать и не заметить. – Он рассматривал его дальше. – Что же с тобой приключилось-то? Через такую шерсть ничего не разглядишь. Ну-ка, ну-ка, а это что такое, похоже ведь кровь. – Кондрат поднёс лампу поближе, потрогал пальцами, точно кровь. Он раздвинул под плечом зверя длинную шерсть и увидел обломанный под корень толстый сук. – Ничего себе, где же это тебя так угораздило? – Сук почти не выставлялся и зацепиться за него не представлялось возможным. – Плохо дело-то, очень плохо, – говорил Кондрат. – А может сквозной, может с той стороны торчит? Хорошо бы, – размышлял вслух Кондрат. – Как бы его развернуть-то? Слушай, дружище, может ты меня понимаешь, – обратился Кондрат к зверю. Тот к нималому удивлению кивнул головой. – Неужто, понимаешь? – хлопнул себя по боку Кондрат. – Ну и чудеса, да и только. Не зря у тебя вон какая здоровая башка-то, наверное, шибко умная. Мне вот, что от тебя нужно, чтобы ты нагнулся вперёд, – говоря и показывая руками Кондрат объяснял зверю. – Мне нужно посмотреть, что у тебя на спине. – Тот послушно наклонился ближе к полу. Кондрат быстро глянул, из спины торчал обломок. – Вот и хорошо, рана сквозная, легче будет вынуть эту деревяшку.

Серый ещё ближе подошёл, сел и стал спокойно разглядывать незваного гостя.

Дед Кондрат начал готовиться, нашел чистую простыню, разорвал её на полосы, связал их вместе. Взял ножницы, подошёл к зверю, – мне нужно шерсть у тебя выстричь вокруг раны, объяснил он. Проделав эту процедуру, он выбежал в сени, принёс крепкую, ровную палку. Заострил её с одной стороны слегка, хорошо ошкурил, протёр первачом. Достал толстые нитки, смазал их каким-то жиром, – это для того, чтобы они в рану у тебя не вросли. – Взял бутыль, – потерпи немного, – сказал Кондрат и полил раны. Зверь слегка прорычал. – Ну, на, открой пасть, – показал ему бутыль. Тот послушно разинул пасть, Кондрат влил ему еще, и порядочно, тот опять закрутил, замотал башкой. – Вот хорошо, хорошо, молодец, надо же какой понятливый. Ну и я ещё приму, чтобы руки не дрожали. – Кондрат налил себе полную чашку, выпил с удовольствием.

- Ну что ж, надо приступать. – Он вытащил из-за печки крупное палено, – ну-ка открой пасть-то, – приказал Кондрат. Вложил ему туда это палено, – закрывай, жми крепче, вот так, хорошо. – Он взял заготовленную палку, острым концом наставил на обрубок, торчащий из раны в плече, в другую руку взял большую деревянную колотушку.

- Слушай меня внимательно, – наставлял зверя Кондрат, – на счёт три я сильно ударю, будет больно, но ты терпи, деваться некуда. Ты только лапами не махай, а то размажешь меня по стене. Ну, начали: раз, два, три… – громко крикнул Кондрат и со всей силы ударил колотушкой по палке. Раздалось страшное рычание, палено у зверя в зубах затрещало, крошась в щепки. Палка от сильного удара насквозь прошла через рану, вытолкнув из неё застрявший там толстый сук, который, ударившись о стенку, отскочил под ноги Кондрату.

Зверю было больно, но он сдерживался, лишь тихо рыча.

- Ну вот и молодец, хорошо, самое страшное закончилось. Дай-ко мне полено, тот послушно расцепил зубы, – да, хороши зубки, вон как ты его раздавил, – и бросил полено обратно за печку.

Из раны торчала палка, её предстояло теперь вытаскивать обратно.

- Ну, ты немного отдохни и будем палку вытягивать. – Кондрат вытер вспотевший лоб и присел на скамейку. Ты только посмотри, какая дубина в тебе сидела. Он поднял сук с пола и начал рассматривать. – Считай, что тебе ещё повезло, что в плечо воткнулась, а если бы живот проткнул, не дай-то бог. Ну что, сиди-не сиди, а завершать надо. – Кондрат поплевал на руки, растёр их, взялся за палку, торчавшую из плеча. Упёрся ногой прямо в грудь зверя. – Ну, взяли, – и дернул, палка без труда выскочила из раны. – Ну вот и всё, справились. – Он взял приготовленную иглу с ниткой и стал зашивать раны. Закончив, протёр раны первачом, повторил – ну вот, почти всё. Сейчас схожу на улицу, принесу траву, чтобы наложить тебе на раны. – Накинул армейскую плащ-палатку, заскочил в сапоги и вышел. Пробыл недолго, вернулся с пучком какой-то травы. – Ох, дождь-то, как всё ещё поливает, – говорил Кондрат, скидывая с себя плащ.

Наложил траву на раны, перемотал приготовленной полосой из простыни. – Ну вот и все, – сказал, завязывая узел. – Ты у меня выглядишь, как красный командир с гражданской войны.

- Ох, что-то я умаялся, – сказал он, открывая люк в подпол. Наклонился, вытащил ещё бутыль. Налил себе, протянул зверю, – на-ко хлебни, тоже, поди, намаялся. – Тот взял её своей лапищей, запрокинул уже привычным движением себе в пасть.

Они сидели оба, наслаждаясь спокойствием. Кондрат был человеком разговорчивым и молчать долго он не умел. Когда ещё будет у него такой внимательный слушатель, который не будет его перебивать, не будет задавать ненужных вопросов.

- А я ведь понял, что это ты расправился с теми убийцами Настиных родителей. Только вот не могу понять, почему ты тогда так осерчал, разозлился, и спросить-то тебя не можно, кабы говорил ты. – Зверь прорычал, видимо понимая, что говорит Кондрат. – Вот я вижу, ты и сейчас это забыть не можешь. А зимой-то этой, – продолжал Кондрат, – ты же нас спас от волков. Только никак не соображу, как же ты нас нашёл-то, неужто ворон тебе это сообщил. – Он ещё долго что-то рассказывал, вспоминал свою жизнь.

Вдруг за окном закаркал ворон. – Неужели Гришка, – соскочил с места Кондрат, выглядывая в окно. Зверь ударил лапой по двери, та со скрипом открылась. Гришка закаркал и с ходу залетел в избу. Здесь места было для него мало, потрепыхавшись, присматриваясь, куда же приземлиться, пролетев над головой у Серого, что тот даже нагнул голову, но не решился даже тявкнуть, только взглянул на хозяина, как он реагирует на это, ворон, притормозив крыльями, опустился на плечо зверю. Потоптался, подвинулся ближе к голове, каркнул несколько раз, поглядывая на того.

- Гришка, а ну-ка леть сюда, – отламывая краюху хлеба, приглашал его Кондрат. – Иди сюда, иди, – постукивая по столу пальцем, звал его. Того не надо было долго приглашать, он был парень простой, перелетев на стол, схватил лапами горбушку, начал её жадно клевать. – Смотри-ка, проголодался бедняга изрядно, ешь, ешь, давай, ты у нас большой умница, заслужил. – Тот, склевав весь мякиш, схватил корку крючковатыми лапами, взмахнул крыльями и вылетел из избы. – Надо же, головастый какой, какие звери умные пошли, чудеса, – Кондрат сел снова на скамью рядом со зверем. – Спросить вот больно охота мне тебя, да ты всё молчишь, да молчишь, – Кондрат положил руку ему на плечо. – Я вот что думаю, если ты понимаешь меня, да и первачок мой вон как лихо заливаешь, знать был ты раньше человеком… Так, нет? – он посмотрел на зверя. Тот мотнул головой. – Значит я прав, – пробубнил про себя Кондрат. – Это кто ж тебя в такого превратил-то, небось без баб тут не обошлось? – Зверь громко заревел и отвернул голову в сторону. – Ага, значит ведьма какая-то на тебя глаз положила, – дальше рассуждал Кондрат.

Помолчал некоторое время о чём-то. – Я вот что думаю, если она тебя в такого превратила, значит можно тебя и обратно расколдовать. – Он задумался, помолчал, соображая чего-то. – Вот что я хочу сказать, – наконец заговорил Кондрат. – Есть у меня один знакомый дедок. Странный такой дедок, сам себе на уме. Я с ним познакомился как-то в райцентре, он частенько наведывается в церквушку там. Мне кажется он… а ты кстати слыхал ли, кто такие волхвы? – зверь мотнул головой. – Ага, значит, знаешь, это хорошо, так вот, я думаю, этот дедок из этих самых и есть. Ты представляешь, он ведь меня от смерти спас. Провалился я как-то зимой на речке под лед, попал в полынью. А за спиной рюкзак, ружьё. Вот и барахтаюсь я там, скрябаю руками по льду. А руки-то слабеют, замерзают, уже не чувствую почти ничего, пальцы до крови изодрал. И помочь некому. Серого тогда ещё у меня не было, если бы он был, то вытащил бы меня. Да ведь Серый, – тот поднял голову, поняв, что про него говорят. – Так вот, – продолжал Кондрат, – думаю ещё немного и всё, каюк. Знать вот она где, моя жизненная черта проходит, по этой реке и через неё мне не перебраться. А помирать-то так вот, ой, как не хочется, ой, как обидно. Так глупо, как никчемное существо. А я ведь через всю войну прошёл и пули не боялся, и за спины не прятался. Видимо судьба меня оберегала, что ли, отводила все пули в сторону. У меня тогда такая злость была, когда Берлин взяли, я успокоиться всё равно не мог. Эх, разрешили бы мне тогда, я бы дальше попёр. Я бы скинул всю эту немецкую не добитую нечисть, да и америкосов в Атлантический океан. Ну так вот, на чём это я остановился, вот я и говорю, ещё немного и всё…А тут смотрю, вдруг откуда ни возьмись, появляется этот дедок. Откуда тогда он появился, до сих пор не пойму, как будто из-за елки появился. Смотрю, идёт, жердину длинную волочет за собой. Подошёл, сует её мне, а я схватиться-то не могу, руки, как ледышки, уже ничего не чую, хоть зубами не хватай. Он отбросил жердину-то в сторону и идёт ко мне. Я кричу ему, – не подходи, провалишься, а он идёт. Короче, схватил он меня за шкирку, вытащил. Лежу я, значит, на снегу и думаю, ну вытащил он меня, а дальше-то что, весь мокрый, быстро в ледышку превращусь. И вот он тут достает фляжку, кожаная такая, на говорит, пей, всю выпей. А я уж тогда и не соображал ладом, руки ничего не чувствуют, он мне сам поднёс её к губам, я и присосался, как телок к титьке. Выдулил я её всю и чувствую, как будто у меня крылья выросли, руки зашевелились. А он мне говорит: а теперь давай, дуй домой. Ты знаешь, я как припустил домой, только пятки засверкали. Я без остановки до дома досвистал, только в избе у себя одумался. Вот так-то. Частенько я это вспоминаю и думаю, почему он меня тогда спас-то. Ведь сколько людей в тайге гибнет, а он меня спас.

- Значит так, как дороги высохнут, а то после такого ливня никуда не выберешься, съезжу я в центр, навещу эту церквушку, оставлю послание для этого дедка. Правда, когда он там появиться, неизвестно. Но рано или поздно узнает, что я его жду, придёт, ты не переживай. А теперь давай-ка, вздремнём немного, а то ночь уже на дворе, засиделись мы с тобой. Кровать тебе не предлагаю, сам понимаешь, не по тебе она. Но всё же лучше у меня в избе на сухом полу, чем в лесу да под таким дождем. Кондрат бухнулся на кровать, не раздеваясь и сразу же уснул. Намаялся за этот день.

За многие годы, впервые, Кондрат проспал так долго. Он встал, в избе было пусто. Зверь ушёл тихо, незаметно, и Серый не предупредил. – «Да, хорошо вчера попил, ничего не скажешь». – Он взглянул в окно, дождь наконец-то закончился. Похоже, должно выглянуть солнце, хорошо бы. Кондрат только через две недели сумел съездить в райцентр, когда дороги просохли. Оставил записку настоятелю церквушки. Да только летом-то он вряд ли появиться, разве что ближе к зиме, – объяснил Кондрату батюшка.

 

Лежал уже первый снег, не было ни дедка, ни известий от него. – «Ох-хо-хо, – вздыхал Кондрат, – где же это он, а если вообще ушёл из наших краёв, что же делать-то тогда?» – Серый поднял голову, навострил уши, тявкнул лениво. В дверь громко постучали. Кто это там? Дверь открылась, вошёл путник с накинутым на голову капюшоном.

- Здравствуй, Кондрат, – произнес тот.

- Порфирий, ты? Неужто ты? Ну, наконец-то. Здравствуй, Порфирий, здравствуй, – подошёл к нему Кондрат. – Раздевайся, проходи, у меня тепло, согрейся. Сейчас я тебя накормлю, как раз крольчатинку свежую потушил, чаёк на травках свеженький.

- Спасибо, Кондрат, не откажусь, проголодался что-то больно.

А Кондрат и рад стараться, давай метать всё на стол из своих запасов. И накладывал гостю, и наливал, и это попробуй, и то. Порфирий и ел, и пил, уплетал за обе щёки молча, поглядывая на гостеприимного хозяина из-под густых бровей и не торопясь со своими вопросами. Наконец-то насытился, стряхнул крошки со своих усов, выпил так же молча кружку душистого чаю, после откинулся на спинку стула.

- Ну спасибо, Кондрат, давненько так не обедал, хорошо тут у тебя, уютно, душа отдыхает. Он перекрестился, что-то произнёс. Рассказывай, зачем искал меня, зачем я тебе понадобился, что стряслось.

- Видишь ли, Порфирий, – начал не спеша Кондрат, – тут дело у меня такое необычное, не знай, поможешь ли, – замолчал он.

- А ты сказывай, сказывай, а там посмотрим.

- Так вот, – продолжил Кондрат. – Появился здесь, в моем лесу, зверь, да не просто зверь, как же правильно-то сказать, ну оборотень, что ли. Человеком он раньше был, правда давно это было, очень давно.

- А ты-то как об этом знаешь?

Кондрат всё подробно рассказал, даже про первачок упомянул.

- Знаю я про него, – ответил Порфирий, – я и сам хотел с ним встретиться, да больно он осторожен, не идёт на контакт. Помочь-то, наверное, можно, ты правильно рассуждаешь, если смогли из него такого сделать, значит, и обратно можно исправить. Мне нужно с ним встретиться, посмотреть на него. Сможешь его вызвать?

Кондрат подумал… – Сделаем, – взял ружьё, несколько патронов самых мощных и вышел. Отстреляв все, вернулся. – Будем ждать.

Через некоторое время они услышали карканье. Неужто Гришка услышал. Кондрат выглянул в окно. Ворон покружил над домом, потом уселся на перила у крыльца. Кондрат отломил горбушку, вышел на улицу. – Гришка прилетел, молодец, – нахваливая его и подавая ему краюху, разговаривал с птицей Кондрат. – А где же твой хозяин-то, а Гришка? Ты вот что, бери эту горбушку да лети обратно в лес, к нему, – Кондрат махал рукой, – туда лети, обратно, – пытаясь втолковать ворону, чего от него хотят. В итоге тот подхватил горбушку и улетел. – Будем ждать, – сказал Кондрат, усаживаясь за стол, напротив Порфирия.

Они разговаривали, а поговорить было о чём, давно не виделись. Начало темнеть. Кондрат частенько поглядывал за окно. По нему явно читалось его волнение и нетерпение. Придёт или нет? И вот Серый вскочил, зарычал. В сенях раздались тяжёлые шаги. Дверь в избу резко отворилась и в проём протиснулось здоровое, волосатое тело зверя.

Кондрат поднялся, постоял на месте, подошёл медленно к вечернему гостю. – Может сядешь, – показал рукой Кондрат. – А то, как стоять-то будешь, потолок мне своротишь. – Тот послушно опустился, как в прошлый раз. – Вот и хорошо, дай-ка я посмотрю твои раны. – И не дожидаясь разрешения, развел шерсть, отросшую уже на швах, руками. Потрогал раны пальцами. – Ну что ж, всё хорошо. Это Порфирий, – показал рукой на гостя зверю. – Это я о нём в прошлый раз тебе говорил. – Он вернулся к столу и сел, поглядывая на Порфирия.

Тот как будто не выказывал своих эмоций. Встал, подошёл к зверю. – Да, хорош, ничего не скажешь, сильна видно была та ведьма. Я хочу узнать, кто это сделал, поэтому думай о ней, вспоминай, а самое главное, как её зовут, чтобы я знал с кого спросить. – Он приложил руку зверю на голову, закрыл глаза. – Думай, ещё думай. – Порфирий замолчал, установилась полная тишина. Серый и тот боялся пошевелиться, как будто понимал, что здесь происходит. Порфирий опустил руку. – Сейчас ты можешь уйти, придёшь ночью, после полуночи, будешь дожидаться меня на улице под навесом. А до этого мне нужно разобраться с твоей знакомой. Иди, – сказал он зверю.

Тот поднялся и вышел, проскрипев половицами в сенях.

Кондрат с интересом смотрел на Порфирия. Тот подошёл, сел.

- Да, а ты знаешь, по возрасту-то он постарше, пожалуй, меня будет, это ж надо, сколько он мается. А с другой стороны, если я сниму это заклятье, он ведь станет такой же смертный, как все.

- Человеком родился – человеком и должен умереть, – сказал Кондрат.

- Ведьма за ним стоит, – задумчиво продолжал Порфирий, – злая и сильная, очень сильная, не сама конечно, а дух её. Саму-то он убил сразу же, в ту же ночь, а дух её всё ещё по свету гуляет. Представляю, сколько она бед принесла на земле за всё это время. Чтобы с него снять это заклятье, нужно с ней разделаться сначала. Отправить в преисподнюю, где её давно уже, наверное, заждались. Иначе не даст она мне ничего сделать. Порфирий снова отстранился. – У тебя есть здесь живность какая-нибудь? – неожиданно спросил он.

Кондрат задумчиво покачал головой по сторонам. – Нет, а для чего?

– Нужно, Кондрат, нужно, без этого никак. И вот ещё что, твоего этого друга заколдовали, используя кровь, ты понимаешь, Кондрат. Мне для дела немного нужно будет крови.

- Если моя подойдёт, то пожалуйста, – сказал Кондрат.

- Нет, твоя никак. Нужна кровь девичья, чтобы она сама была чиста, как ангел небесный. Где мы такую здесь найдем? Побыстрее бы надо.

- Так задача-то эта разрешима, – радостно воскликнул Кондрат, – Настюха-то моя, чем не ангел, да на неё молиться можно, поставь в красный угол и молись. Да и живность у неё есть.

- До полуночи сможешь обернуться?

- Успею, Порфирий, вернёмся.

- Ну, тогда не мешкай. Поспешай.

Кондрат гнал Прошку без продыху, успели вовремя. Ещё оставалось время до полуночи. Они вошли в избу, Кондрат положил курицу со связанными ногами на пол, огляделись. Порфирий не сидел сложа руки, он подготовился. Вызвать дух ведьмы – полдела, нужно было, чтобы она не смогла выскочить из избы. На всех стенах он нарисовал большие кресты, на потолке тоже, наложил на них заклинание. Снял со стены зеркало, поставил его на пол, перед ним большую пустую чашку. Всё было готово, осталось дождаться нужного времени.

- Ух ты, – произнёс Кондрат, – основательно ты приготовился, Порфирий, знать серьёзная гостья пожалует, а сможешь ты справиться с ней, вон она какого зверя сделала, не навредила бы она тебе.

- Не волнуйся, я надёжно всё сделал. Вам нельзя здесь находиться, отъедете в лес и там дождётесь моего сигнала, я посвечу лампой, когда нужна будет кровь. – Он посмотрел на Настю внимательно. У той сердце замерло от всего увиденного, от этих разговоров. – Не бойся, – успокоил её Порфирий, почувствовав в ней страх, – всё будет хорошо. Ну а теперь вам пора, езжайте, он встал проводить их.

Время было начинать. Он взял курицу, взял острый нож, подошёл к зеркалу, встал на колени перед ним и начал шептать какое-то заклинание. Если прислушаться, то можно было что-то и понять – «Я прошу тебя, владыка душ земных, услышь меня, приди ко мне…» – Порфирий ещё что-то долго говорил, – «…приди ко мне, и я напою тебя свежей тёплой кровью…», – он положил курицу на пол, прижал её шею ножом и резко чиркнул, голова отлетела, из шеи брызнула кровь. Он облил кровью зеркало, остальное вылил в приготовленную чашку. И вот изображение в зеркале начало меняться. Облик Порфирия стал исчезать, расплываться и совсем исчез. В зеркале была сплошная чернота, как будто проход в какую-то бездну. Начал появляться небольшой туман, им заволокло всё изображение, и вдруг резко туман сдуло и показался вдалеке человек. Он не спеша шёл вперёд. Подошёл близко, видна была только голова. Он слегка улыбнулся и его лицо начало исчезать, превратившись в лицо красивой девушки. Её длинные пышные волосы спускались на голые плечи. Она томно улыбнулась, протянула вперёд руки, – иди ко мне мой милый, – заговорила она, применяя все свои чары. Порфирий знал все эти фокусы и смотрел на неё спокойно. На такую уловку мог пойматься только несведущий, околдованный такой улыбкой, когда его начнёт притягивать к зеркалу, и стоит только прикоснуться к нему, как тут же из него вытянут его душу и утащат к себе. Не добившись своего, её улыбка начала исчезать и превратилась в гримасу. Она закрыла волосами своё лицо, а потом резко откинула их. На Порфирия смотрело уже противное и ужасное лицо старухи. Её волосы были седы, лохматы и грязны, сморщенное лицо, из открытого рта торчали гнилые, кривые зубы. Она потянула скрюченные пальцы вперёд. – Ха- ха- ха, – брызгая слюной, захохотала она, – мы ещё с тобой встретимся. – Порфирий стоял на коленях, наблюдая и выжидая, когда этот концерт закончиться. Вот старуха растворилась во мгле. Появился маленький мальчик, он шёл издалека, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Как будто он потерялся и искал свою маму. Его губки были поджаты и дрожали, казалось, он готов был расплакаться. Одной ручкой он крутил пуговку у себя на рубашке. Он подошел близко, посмотрел прямо. Протянул свои ручки вперед, – мама, где ты, найди меня, забери меня отсюда, – заговорил он жалобно со слезами на глазах. Любой человек потянул бы ему навстречу руки, чтобы взять его к себе. Но это была бы страшная ошибка. В одно мгновение его милое личико превратилось в ужасную маску, рот широко открылся, выставив большие клыки, как у вампиров. Глаза засияли адским огнём. Пальцы превратились в острые когти. Изо рта потекла кровавая слюна, – мамочка, где же ты, – зашипел он. И это изображение исчезло, ужасные монстры скакали перед зеркалом с той стороны. Они скребли своими когтями по стеклу, открывали пасти, пытаясь выбраться в этот мир, вот было бы, где им разгуляться. Исчезло и это видение и, наконец-то, явился он – хозяин всех этих душ.

- Кто меня потревожил? – гневно спросил он, – не поздоровиться тому, кто без причины вызвал меня.

- Приветствую тебя, Аидас! Что ты гневаешься и что беснуешься, настроение у тебя плохое, аль дела идут плохо?

- Порфирий, это ты, приветствую тебя, давненько мы не виделись. Чему обязан я тебе, что это ты вспомнил меня. Опять, поди, душонка тебе какая-нибудь понадобилась, не так ли?

- Да, Аидас, ты прав. Есть у тебя там одна колдунья, сильная колдунья, надо признаться, давненько она у тебя там. Пришло время ей встретиться со мной.

- Чем она не угодила тебе и как её звать?

- Сделала она давным-давно одно подлое дельце. Самой-то давно уже нет на земле, а её создание всё ещё мается, исправить нужно это, не хорошо. А зовут ведьму – Милада.

- Что, Милада?, – взревел Аидас, да ты что, Порфирий, это моя лучшая помощница, я тебе её не отдам. Проси что другое.

- Другое мне не нужно пока, мне она нужна. Я не шучу, Аидас, отдай мне её. Или ты забыл наш уговор, или ты хочешь поссориться со мной, а может войну мне собрался объявить? Отдай мне её, Аидас, не глупи.

Тот вдруг сорвался с места и превратился в ураган, мечущийся по своему мраку, опять замелькали картинки: вот прекрасная девушка, то вдруг страшная ведьма, то маленький мальчик со слезами на глазах, то страшные чудовища, прыгающие перед зеркалом. Всё это исчезло враз, ураган появился и остановился перед зеркалом. Аидас снова предстал перед Порфирием. – Хорошо, только за неё ты мне дашь год.

- Нет, Аидас, год ты не получишь, это слишком много. Ну, хорошо, я добавлю тебе месяц к полугоду, этого достаточно?

Аидас помолчал, задумался, – хорошо, будь по-твоему, получишь её.

- Только запомни, Аидас, ни одной минуты больше, кто не успеет вернуться в твоё царство, всех уничтожу.

Аидас удалился, не сказав больше ни слова.

Порфирий встал с колен, отошел подальше, приготовился встретить гостью. В зеркале появилась какая-то тень, она проносилась туда-сюда, как будто не хотела без своего желания выходить. И вот закрутилась перед зеркалом, завертелась и одним мгновением её будто всосало к Порфирию в избу. Она заметалась по избе от стены к стене, пытаясь вырваться отсюда, но поняв, что всё бесполезно, успокоилась и остановилась перед Порфирием.

- Кто тут меня звал, кто меня хотел видеть? Так это ты? – она указала рукой на Порфирия, – ты, ничтожный человечишка, посмел меня вызвать, да как ты посмел, да кто ты такой, да я тебя превращу в лягушонка.

- Хватит, – прикрикнул на неё Порфирий, – это я тебя вызвал, тебя, Милада.

- Ты знаешь, как меня зовут? – удивленно воскликнула она. – Но кто ты и чего тебе нужно?

- Кто я? Меня зовут Порфирий, – я думаю, ты слышала обо мне, не так ли, Милада.

Она явно заволновалась, кто в их царстве не знал это имя. По эту сторону зеркала он хозяин и что он захочет, то с ней и сделает. Она поняла, что не зря он её сюда вытащил и добром это для неё не кончиться. Она хотела улизнуть обратно в зеркало, но он оказался проворней и ударом ноги разбил его. Всё, теперь она не сможет попасть обратно. Она решила напасть на него первая, проникнуть в него и завладеть им, но он ожидал этого и быстро вытащил из-под рубашки большой крест, выставил его перед собой, зашептал какие-то молитвы. Крест начал излучать свечение, всё больше и больше. Ведьма заметалась по избе, увёртываясь от этого свечения, вопя от ужаса, чувствуя свой конец. Она забилась в угол, извергая проклятия и угрозы в адрес Порфирия, но он не обращал на её слова внимания, она уже ничего не могла. Он поднял обе руки вверх, прося разрешения у всемогущего, чтобы отворились врата в преисподнюю, чтобы согнать туда ведьму.

Вот он произнёс последние слова: «Да отправляйся отсюда на веки вечные». Он направил крест на неё и прокричал: «Сгинь!» – и пучок света ударил в ведьму. Она заверещала, закрутилась на месте. Голос её стал потихоньку затихать, её контуры начали таять, растворяться. Издав последний возглас, она исчезла.

Ну, вот и всё. Порфирий убрал крест на место. Подошёл к кадушке с водой, с жадностью напился. «Полдела сделано, отдыхать некогда», – думал он. Сначала нужно навести здесь порядок. Он убрал осколки зеркала с пола. Вынес курицу и чашку с жертвенной кровью.

Зверь уже давно находился во дворе под навесом. Он всё чувствовал, всё слышал, что происходило в доме. Он безропотно готов был подчиниться этому человеку. Он чувствовал за ним большую силу, власть. С таким он никогда не встречался.

Порфирий зашёл под навес, приблизился к зверю. – Ты здесь, это хорошо. Нет больше твоей ведьмы, даже души её здесь не осталось, получила она по заслугам. Теперь я попробую помочь тебе, этой ночью должно всё закончиться. Порфирий выхватил с его густой и длинной шерсти большой клок, замёл из-под его ног горстку земли, положил всё это в приготовленную посудину. – Оставайся здесь, – и вышел. Теперь нужно вызвать Кондрата с Настей. Он принёс из дома лампу, помахал ей во дворе, подавая сигнал Кондрату.

Они подьехали быстро, стремясь скорее попасть в тёплую избу. У Порфирия было всё приготовлено, он ждал Настю. Поворожив над посудиной, наложив какое-то заклинание, он подозвал Настю. Она нерешительно с испугом подошла. На столе лежал большой острый нож, с какими охотники уходят в тайгу.

- Подойди сюда, не бойся, – ласково обратился к ней Порфирий, заметив в её глазах неуверенность. Он взял её руку, засучил рукав до локтя, нежно погладил по руке. – Успокойся, не нужно волноваться, ты же знаешь, нужна твоя помощь. Ты не смотри сюда, отверни голову, – он ещё что-то говорил ей, отвлекая внимание. Сам незаметно взял нож и не задумываясь ни на мгновение, резко чиркнул ей по запястью. Она вскрикнула, то ли от страха, то ли от неожиданности. Кровь хлынула по руке в подставленную чашку. В чашке закипела, запузырилась. Напустив туда нужное количество, он пережал руку выше пореза, прошептал что-то над раной низко наклонившись. Кровь перестала бежать. Он начал водить над раной своей рукой, продолжая нашёптывать. Если бы Настя смотрела, то увидела бы как рана затягивается прямо на глазах. Ещё погладив какое-то время по руке, Порфирий опустил её рукав. – Всё, Настя, ты молодец. – Она внимательно поглядела на руку, где же рана, кожа на руке была чистая, как и прежде. Она с удивлением посмотрела на Порфирия.

А теперь уезжайте, немедленно, – обратился он к Кондрату. – Приедете завтра и можете не торопиться. – Сказав это, он тут же отвернулся от них к столу, и над чашей начал вершить свои заклинания.

Кондрат с Настей уезжали и не могли услышать, что далеко позади них над ночной тайгой разносились страшные завывания, которые заставляли всё живое замереть на месте, исчезнуть отсюда немедленно, раствориться в темноте.

Порфирий сидел, опустив руки, он многое сделал за эту ночь, всё что мог. Теперь предстояло идти во двор и посмотреть, что же получилось, справился ли он с этой сложной задачей. Он всё никак не решался. Наконец поднялся, накинул свой потрёпанный тулупчик. Встал у порога, и решительно шагнул за дверь.

 

Кондрат с Настей подъезжали. Ехали молча, всё, что можно было сказать и обдумать, уже было сказано, времени для этого было у них предостаточно. Они въехали во двор, стояла мёртвая тишина. Слезли с саней, постояли, огляделись. Посмотрели молча друг на друга и пошли в избу. Войдя, остановились у порога, с любопытством разглядывая незнакомца.

За столом сидели Порфирий и незнакомый мужчина необычного вида. Порфирий встал и подошёл к ним.

- Здравствуй, Кондрат, здравствуй, Настя, – поздоровался он. Ну что вы встали, раздевайтесь, дома тепло, печку я истопил, похозяйничал здесь без вас. Проходите, проходите, не стойте как истуканы, – он подтолкнул их в спины.

Те, не отрывая взгляда от незнакомца, прошли и молча сели.

- Ну, познакомьтесь же наконец – это и есть тот самый хозяин леса, зовут его Родомир. А вас он хорошо знает, не так ли, – Порфирий посмотрел на Родомира. Тот закивал головой, не решаясь тоже что-нибудь произнести.

Кондрат и Настя всё ещё неотрывно смотрели на него, а посмотреть было на что. Выглядел он на самом деле необычно. Его длинные волнистые волосы пышной шевелюрой спускались ниже плеч. Понять его возраст было нельзя, так как часть лица закрывала борода, по-видимому, недавно подрезанная наспех ножницами. Его светлые глаза, чуть прищуренные, беспрестанно смотрели на Настю. По его взгляду можно было понять, что этот человек никогда не испытывал и не знал о таких человеческих качествах, как скромность, стыдливость, застенчивость. Его взгляд излучал уверенность, силу, мужество и в то же время там можно было заметить доброту, нежность, страдание. А может даже и не страдание, а нечто более серьёзное – горе и беду, которые он стойко переносил все эти долгие годы. На нём была одёжка явно не по его комплекции. Это, по-видимому, Порфирий, что нашёл в избе, то ему и дал. Телосложения он был крепкого, плотного. Его мощная грудь и широкие плечи с трудом умещались в этой одежде, которая могла разойтись по швам, если бы он резко пошевелился. Такие же крепкие руки его спокойно лежали на столе. Можно себе представить, какие у него были кулаки. Такими кулаками можно вышибить и брёвна из стены без особых хлопот. По-видимому, в те далёкие, суровые времена, в которых он жил, и мог выжить только вот такой мужчина. Слабых и хилых там не могло и быть. Он сидел и смотрел на Настю, как завороженный, очарованный ею. Она видела этот взгляд, ей было неловко от такого пристального внимания. Никогда ещё мужчины так не смотрели на неё. Настя вся зарделась, руками что-то перебирая, ни находя себе места. Посмотрела на Порфирия. Тот сидел и улыбался. Он понимал смущение Насти.

- Не волнуйся, Настя, – успокаивающе сказал Порфирий, – сейчас он вам всё расскажет сам.

Родомир собрался с духом, с мыслями, вспоминая всю свою жизнь с малого возраста. Ему было нелегко и не просто.

- Меня зовут Родомир, – начал он. – Родился я в самом большом роду – роду Стоичей. Мой отец был самым сильным и значимым воеводой среди всех родов. В последствие он стал самым первым князем на Руси – этого пожелали все старейшины и воеводы родов, так что я был первым княжичем. – Он вспоминал всё, как бы переживая заново. Своё детство, отрочество, женитьбу. Свою жену Василису и последующую разлуку с ней.

И столько веков спустя он хорошо помнил свой последний день, тот день, который навсегда врезался в его мозг. На этом месте он замолчал, задумался…

- И куда же ты подался после той ночи? – Не выдержал и спросил Кондрат.

- Я не мог далеко уйти от своего городища, – с тяжёлым вздохом продолжил Родомир. – Ведь я всё равно чувствовал себя человеком, и не мог смириться со своим положением, хотя подсознательно понимал, что это навсегда, возврата нет. Но загонял эту мысль глубоко в себя, не давал ей выходить наружу. Меня охватывали отчаяние, ненависть, гнев. Я ненавидел весь этот мир. Мне порой не хотелось жить, хотелось покончить с собой, но я не знал, как это сделать. В такие дни я просто не контролировал себя и не дай то бог, если кто-нибудь попадался мне на пути. Я не знал ни жалости, ни пощады. В итоге дошло до того, что слава обо мне распространилась на большие расстояния. Люди боялись выходить из своих жилищ, не выходили за территорию городищ. И сколько бы ещё так продолжалось я не знаю, пока один случай не образумил меня. Я увидел сына, первый раз за много месяцев. Они гнали с ребятами лошадей на реку. Я его увидел… и на меня нашло какое-то прозрение. Я как будто вынырнул из кошмарного сна. Что я делал, что я творил. Ведь это же мои люди, я их когда-то защищал, а что же сейчас… Они же ни в чём не виноваты, что со мной случилось. И вот тогда на меня нашло смирение, я успокоился, я принял своё существо таким, какое оно есть. Мне нужно было исправлять свои ошибки. Мне можно было и в таком виде приносить людям помощь. И я в корне изменился. Того дьявола, который жил во мне, больше не было. Но нужно было много времени, чтобы и люди поняли, что им больше ничего не угрожает. Всё, что было в моих силах и в моих возможностях, я использовал только на безопасность жителей моего городища, моего рода. А возможностей-то у меня, поверьте, было предостаточно. Я ведь был частью той суровой природы. Я обладал хорошим слухом, зрением, обонянием. По шуму и суете птиц я знал, что происходит в том или другом месте леса. Никакие чужие люди не могли появиться в моём лесу незамеченными. А уж тем более враги, с которыми я расправлялся безжалостно. Вам-то уж об этом хорошо известно, – Родомир посмотрел внимательно на Кондрата, тот кивнул ему в ответ.

- Прошло немало времени, – продолжал Родомир, – пока люди потихоньку успокоились и поняли, что того злого дьявола, который не давал им спокойно жить, больше не существует. А появился другой, такой же неизвестный, невидимый, но только их защитник. Многие меня звали Хозяином леса, а кто-то считал, что их защищает дух Родомира. Эх, если бы они знали, как близки были они к истине.

- Скажи, Родомир, а как же ты узнавал, что думают люди, – спросила Настя.

- Всё очень просто, – усмехнулся он. Лес – это моя стихия, как вода для рыбы. В лесу я мог подойти к людям совершенно незаметно и бесшумно, и оставаться незамеченным. Так я узнавал все новости и события, которые происходили в нашем роду и в других соседних.

Вот так слух обо мне распространился на большие расстояния. Добрые и мирные люди не боялись находиться в моём лесу ни днем, ни ночью. А вот разный беглый люд, воры да убийцы сюда не совались, знали они, что кара здесь их настигнет.

Слава о моей справедливости стала непререкаема. Людей, виновных в чём-то или обвиняемых, приводили в мой лес, привязывали к дереву и оставляли на ночь. Все надеялись на моё справедливое решение, что виновных я должен был наказать по-своему, а невиновных отпустить, не тронув их.

- А как же ты определял, кто виновен, а кто нет? – спросил Кондрат, – Ты ведь спросить у них не мог, по душам поговорить, чтобы они покаялись.

- Говорить я не мог, ты прав Кондрат, но этого и не требовалось. А ты представь себя на месте этих людей, когда ты один, ночью, в лесу, да ещё и привязанный. Если ты знаешь, что здесь обитает некий дух, без внимания которого не проскользнёт ни одно живое существо. Вот ты стоишь, привязанный, прислушиваешься к этой страшной непроглядной тишине, вздрагиваешь от каждого шороха, то каждого треска сухой ветки и ничего сделать не можешь, не можешь даже пошевелиться. От такого нервного напряжения, люди к утру седыми становились. Вот ты стоишь и вдруг слышишь, как за твоей спиной кто то пробирается сквозь бурелом к тебе. Раздается треск ломаемых сучьев, деревьев. Человек понимает, что это какое-то огромное существо, которое не знает никаких преград. И вот раздается грозное и ужасное рычание, такое, которого ты никогда раньше не слышал, рычание самого дьявола. А я подхожу совсем близко, останавливаюсь за его спиной и издаю такой страшный рёв, что всё живое вокруг, кто замертво валиться с веток, а кто улепётывает подальше из этих мест.

Я обдаю своим горячим дыханием человека, а сам ощущаю, как его кожа покрывается сначала пупырышками, потом окатывает его холодным потом. Волосы у человека поднимаются и шевелятся от страха. У некоторых сердце готово выскочить из груди, у других же наоборот, сердце готово замереть и притихнуть, чтобы остаться незамеченным и неуслышанным. А после этого я спокойно обхватываю его шею своей страшной огромной лапой. В этот момент и начинается исповедь человека. Тот, кто в чём-то виноват, тот боится очень за свою жизнь, просит, умоляет не убивать его. Что он больше не будет ничего подобного делать.

Но я никого не убивал, нет, с меня было достаточно. Да и этому бедолаге хватало такого испытания на всю оставшуюся жизнь. Выслушав его, его покаяния, я уходил, оставив того привязанным к дереву. На утро приходили люди за ним. Зрелище было не для слабонервных. Мало кто из таких бедолаг сохранял свой разум неповреждённым. А те, кто были не виновными, которых зря оговорили, они вели себя по-другому. Им было так же страшно, ужас сковывал их. Но они знали мою справедливость, и их разум был спокоен, они не впадали в истерику, и стойко всё переносили. Таких людей я сразу определял, они не боялись смерти. У них я обрывал верёвки и подталкивал в спину, как бы предлагая им убираться отсюда. Некоторые смельчаки даже оборачивались, чтобы поблагодарить меня за своё спасение. Но в темноте они ничего не могли увидеть. Вернувшись поутру к себе в городище, они смело смотрели в глаза жителей. Никто у них ничего не спрашивал, всем было всё понятно, если его освободил сам Хозяин леса. Такие люди получали доверие и уважение до конца жизни.

Родомир замолчал, уставившись в стол. Все тоже молчали, никого не оставил равнодушным его рассказ.

- Скажи, Родомир, а какова же была судьба твоего сына, – нарушив молчание, спросила Настя.

- О, мой сын, – глаза его заблестели от приятных воспоминаний. Он был достойным человеком, хорошим воином. После смерти моего отца он стал Князем, его выбрали люди, и они не ошиблись в своём выборе. Лучшего правителя для себя им было не найти. Он прожил долгую жизнь и погиб, как настоящий воин, с мечом в руках, защищая свою землю и свой народ.

Опять воцарилось молчание за столом, Родомир был погружен в свои мысли.

- По мере того, как люди осваивали новые земли, отвоевывая их у леса, выстраивали новые поселения, и я тоже вынужден был отступать всё глубже в лес и держаться на расстоянии от людей.

Иногда я уходил далеко, не хотел никого видеть. Так я жил очень долго, десятками лет. Но потом на меня что-то находило, мне нужны были люди, я хотел их слышать, видеть, мне нужно было знать, что делается у них, как они живут. Вот тогда и рождались опять обо мне разные легенды и поверия. Люди по-разному меня называли, кто называл меня лесным духом, кто лешим, как только меня ни называли. Так постепенно я и добрался до камня, а после перешёл и через него.

Теперь уже его перебил Порфирий, поясняя всем, что камнем раньше назывались Уральские горы.

- Так я и дожил до ваших времён, – продолжал Родомир. – Я ушел далеко в тайгу, чтобы никого не видеть. Но пришло время и мне захотелось выйти к людям. И вот здесь я случайно наткнулся и увидел, – он внимательно посмотрел на Настю, которой от такого настойчивого взгляда стало опять неловко. – Я увидел тебя, Настя, когда ты ехала с родителями, помнишь, когда вы перебирались сюда, в тайгу, жить.

Та кивнула головой в ответ, она прекрасно помнила тот день.

- Так вот, – не отводя взгляда от неё, продолжал Родомир, – ты удивительно похожа на мою жену – Василису, вы как две капли воды, просто поверить не могу. Я ведь её до сих пор помню, столько лет прошло, а она стоит у меня перед глазами так ясно, как будто вчера только простились. И вот, когда я увидел тебя Настя, я глазам своим поверить не мог, ты меня просто заворожила. Я места себе не находил в лесу, завыть готов был от одиночества.

Я по ночам приходил к вам, заходил во двор, и если у вас горел ещё свет в окне, я смотрел на тебя. Я и дня не мог прожить, чтобы не увидеть тебя.

Настя теперь по-другому смотрела на Родомира, она представить не могла, как могло такое чудовище испытывать подобные чувства.

Тогда я решил сам для себя, что я всё сделаю, что бы с тобой не случилось никакой беды. Но я проглядел случай с твоими родителями. Он виновато посмотрел на неё. Я услышал выстрелы, бросился в ту сторону и быстро их нашёл, они лежали в кустах.

Настя зажала рукой рот, боясь разрыдаться, по её щекам текли слёзы, которых она и не замечала.

Те люди, что их убили, – продолжил через некоторое время Родомир, – даже не пытались их особенно спрятать, закидать ветками, видимо рассчитывали на полную безнаказанность.

 Твоя матушка, Настя, – он посмотрел на неё внимательно, с грустью в глазах, – была ещё жива и сделала последний вздох при мне. Тогда меня охватила ненависть, какую я испытывал только в первые месяцы моей звериной жизни. Я пустился вдогонку, я просто летел, подгоняемый жаждой мести. Они не успели далеко отъехать, да и не спешили особо. Я налетел на них, как ураган, они не сразу и поняли, что это такое на них свалилось, и все были мною уничтожены вмиг.

Но этого мне было мало, я решил извести всех в моей тайге, кто живёт здесь не по моим законам. Месть моя была ужасна. – Он тяжело вздохнул и замолчал.

- А после у меня появился помощник, друг, – веселее продолжил Родомир. Как-то нашёл я воронёнка. Птенчик ещё совсем был, летать не умел. Как он там оказался? Подобрал я его, отнёс к себе, выходил. Ох и умная птица оказалась, мы же понимали друг друга.

- Так это Гришка, что ли? – Воскликнула Настя, всё ещё вытирая слёзы на щеках.

- Гришка? – переспросил Родомир.

- Да, это я его так назвала, начал прилетать ко мне ворон, шустрый такой, прилетит и давай в окно стучать, стучит и каркает, пока ему не вынесешь что-нибудь на крыльцо.

- Ну что ж, Гришка так Гришка, пускай будет так, – с улыбкой ответил Родомир. – Когда я не мог находиться рядом, я его посылал до тебя, чтобы он наблюдал за тобой. Вот однажды прилетел он ко мне, зимой это было, прилетел, уселся на меня и давай меня клювом теребить. Щиплет меня, а сам без умолку каркает, ну я и понял, что случилось что-то. Вот и привёл он меня к тому стогу. Вовремя он вас тогда нашёл.

- Ну а дальше вы всё уже знаете, если бы не Кондрат, я бы, пожалуй, и не выжил бы после той стихийной ночи. Он раздвинул рубашку на груди, показал свежий шрам ниже плеча. – Пожалуй, и всё, что я могу рассказать.

Все сидели молча, представляя, какая нелёгкая доля выпала Родомиру – прожить так долго зверем и остаться человеком….