POST DANTE
1
Все больше погружаешься во сны,
И дела нет до прелести весны.
Не раскрывай божественный подарок.
Пусть воздух свеж и радостен, и ярок,
Как утро веницейское, звенит.
А голова возносится в зенит.
Холодное волнительно сиянье,
Как детское твое воспоминанье.
Слезою мир умылся, засверкал,
Как мириады призрачных зеркал.
На солнечных смычках набухли почки,
Но больше ни одной об этом строчки.
Мучительный мне трижды снился сон
Один и тот же. И звучал, как стон
Сквозь зубы сжатые, в беспамятстве, в горячке.
Мой конь не выдержал безумной скачки.
Как сказано, обрушился, издох.
За что мне это испытанье, Бог?
Ведь время истекло. Я больше не причастен.
Нет смысла гнаться за погибшим счастьем,
Но все-таки застать ее, настичь
Хоть на мгновение! Еще один кирпич
На ребра недостроенного храма.
Блаженство расставаний – наша карма.
Но все-таки бежать за ней, ползти,
Покуда силы есть. Любимая, прости!
Я словно в сеть попал. Я словно хищник стянут.
(И подойдут, и брошусь, и отпрянут).
В который раз невыносимый сон
Не выпускает из своих пелен.
Все повторяется. Я помню, в дни разлуки
В такой лежал депрессии, что руки
И ноги отнимались у меня.
В старинном городе ни одного огня,
Лишь гондола скользит среди развалин.
И вот теперь во снах, почти задавлен,
Я задыхаюсь после долгих слез
Видением чужих каких-то грез.
Как будто орган имянареченья,
Я ощущаю смутные значенья.
И вынуждаем, потеряв черты,
Отречься в третий раз от немоты.
Дать имена всему, что есть на свете.
Как создают язык испуганные дети.
2
Вода и камни. Камни и вода.
И если не сейчас, то никогда.
Другого времени уже не будет.
Едва ли, что простят меня, разбудят.
Коснутся нежными губами сжатых губ,
Как будто боевых трубящих труб.
Так даже лучше, если без надежды.
Сквозь тяжкую ладонь, мне видится сквозь вежды,
Как вереница образов плывет
И просится на руки, и зовет
На помощь автора великой «Илиады».
Блестящие сады. Скорбящие Плеяды.
Огонь и воздух. Воздух и огонь.
Сквозь вежды тяжкие и сквозь ладонь
Я наблюдаю, словно третьим оком,
Как царственным торжественным потоком
Является процессия теней,
Ленивых ледников, великолепных дней,
Родов бесчисленных, как зыби океана.
Неодолимо. Несказанно. Непрестанно.
Не может быть, что верные весы.
Не может быть, что честные часы.
Химеры. Арабески. Оболочки,
Но больше ни одной об этом строчки.
Ведь это невозможно, боль моя,
Как вымолить прощенье у тебя.
Не знаешь разве ты, что мы с тобою
Отмечены и связаны судьбою?
О, ты, которая так далека,
Так холодна, как подо льдом река,
С глазами одинокими чужими.
Запретное таинственное имя,
Как имя предводительницы пчел.
О, ты, которую всему я предпочел,
Которой все низвел и обесценил,
Как будто зерна отделил от плевел,
Куда мне деться с бурею стихов
От драгоценных призрачных духов?
Что остается мне, все время вспоминая
Вкус губ твоих и слез? Прости меня, родная,
За то, что ты, как сердце из груди,
Выталкиваешь память: «Уходи
И забирай осколки и остатки».
Так на песок бросаются косатки
И умирают медленно они.
В старинном городе погашены огни,
Лишь гондола скользит среди палаццо.
Куда же мне теперь, куда податься
Когда мой мозг тобою воспален,
Алхимией любви воспламенен
(таламус, гиппокамп, гипоталамус)
И, как собор, растет за ярусами ярус.
3
Единственно, что мне пока дано
Так это сновидение. Оно
Прибежище и крепость для изгоя.
Как надписал офорт когда-то Гойя,
Я говорю: «Не надо нас будить,
Не стоит эту рану бередить».
Лишь сон является из всех даров напрасных
Последним утешением несчастных.
Ты знаешь все сама про мой секрет,
Что больше у меня опоры нет.
Я потерпел крушение и в этом
Пора признаться перед белым светом.
Иду ко дну и, чтоб ни делал я,
работал, спал, читал фрагменты Бытия,
Безумствовал, рыдал, рычал, срывался,
Каким бы образом ни забывался,
Не признавал иль признавал вину,
Я, как Венеция, иду сейчас ко дну
И, видимо, в ускоренном режиме.
Какими стали мы с тобой чужими,
Какими станем, знает лишь Господь.
Но, может быть, и ты сумеешь побороть
В себе самой упорство отреченья,
Апрельских доводов утратится значенье.
Ты вдруг окажешься на площади пустой
Святого Марка. Факел золотой
Возьмешь у ангела из каменной десницы,
И тени закипят вокруг тебя, как птицы.
В старинном городе единственный огонь
Пусть долго гондола выносит, как ладонь,
Сквозь лабиринт затопленного флота.
Роскошный сумрак, мрамор, позолота.
Пусть бьется Адриатика о борт!
«Potenzadellalirica…» поёт
Почти неслышно гондольер и правит.
Соленый воздух, кажется, отравит.
Пусть что-то страшное в кромешной темноте
Тебя зовет, но ты плывешь, как те,
Другие до тебя, сквозь радости и горе,
Сквозь гибель и любовь с надеждою во взоре.
И, может быть, ты повторишь тогда:
«Вода и камни, камни и вода».
И после времени ты, наконец, прибудешь.
Не видя из-за слез, рукою будешь
Водить по выбитым на мраморе словам,
Как в детстве ты читала по слогам:
«Приветствую тебя, моя любовь!
Ты – кость моя, дыхание и кровь.
Ты изменила душу и природу,
Как обещание благих вестей,
Как воля быть рожденными детей,
Как все уже ушедшее под воду».
4
«И так устроено, что не выходим мы
Из заколдованного круга…»
О.Мандельштам
Все больше погружаешься в себя,
Уже не сожалея, не скорбя,
О замкнутых кругах воспоминая.
А где-то существует жизнь иная.
Спокойный ежедневный хоровод
Домашних дел и полевых забот.
Как хорошо, наверное, на камне,
Не знаю, где, возможно, что в Тоскане,
Закончив труд, но силы сохраня,
Вдыхать остатки солнечного дня
И озирать не строгие когорты,
Но виноградника натянутые ноты.
Блаженны те, кто суть познал вещей.
Возможны, что и мы во глубине нощей,
На празднике, на торжище, на тризне…
Но, очевидно, что не в этой жизни.
Ведь нам другие суждены круги,
И мы идем с тобою, как враги,
Сквозь лес сосновый по сугробам марта
В торжественный морозный День театра,
Как будто на последнюю дуэль.
И обречен сновидец-менестрель
Ты впереди, как будто по канату,
А я, предвосхищающий утрату,
Отстал на три шага и, как духи, ловлю
Чудесную мелодию твою.
Она всегда твое сопровождает
Явление и, знаешь, поражает
Отчаяньем, надеждою, тоской
И небывалой радостью такой,
Как будто жизнь свою я вспоминаю
С улыбкою и ясно понимаю:
Твоя мелодия становится моей,
И я повсюду следую за ней.
Мучительна, упряма, сумасбродна,
Возможно, гибельна, но все же бесподобна.
5
Как будто бы звенящие ключи,
Сияющие тени и лучи
В амфитеатре зелени воздушной.
Ты кажешься такою равнодушной.
О чем ты думаешь? О, если мог бы я,
как таинство, прочесть, любимая, тебя,
Но я стихи и то читаю запинаясь.
Вот рядом ты, как будущего завязь,
А вот уже в бессмертии идешь,
Как песенку знакомую поешь.
Но все-таки молчишь, не подавая виду.
«Как в Первой Книге Царств Саул грозит Давиду…»,
«Когда бы выбирать возможно было сны…» –
Уже прочитаны и сочтены.
Но ты смеешься и сбиваешь с толку,
А что с тобою, недоступно оку.
«Когда бы только мог подумать я,
Кем некогда ты станешь для меня…»
По истеченье всех моих восстаний.
«Пусть это лишь блаженство расставаний,
Но эта ласка слаще, чем вино».
Я у тебя хочу спросить давно:
Скажи, за что ты так меня не любишь
И не даешь дышать, но все-таки не губишь?
Пусть горе побежденным. Погляди,
Какое представление в груди.
Пусть где-то существует жизнь иная,
Но, словно занавес, моя грудная
Раскрыта клетка и гудит ребро.
Возможно, Коломбина и Пьеро
Идут по лесу солнечного блеска.
А, может быть, Паоло и Франческа
Ступают медленно на горький путь.
И невозможно никуда свернуть.
И невозможно ничего исправить:
- Я просто не могу тебя оставить.
- И я тебя не в силах отпустить,
Как в лабиринте призрачную нить,
6
«Расторгается узел сердца…»
Веды
Как наше разлучение лучисто!
Ты грациознее эквилибриста
откидываешь волосы со лба.
Не может быть, что это не судьба!
Пусть неизвестно, чем закончится все это,
но ты божественна в потоках света!
Боящийся несовершенен. Мы
остановились на пороге тьмы
и слушаем далекий грохот моря,
так длительно дыханье затая.
«И ничего – ни музыки без горя,
ни бури яростной без корабля…»
Как тяжко молот бьет по наковальне,
Так волны расшибаются о камни
И сотрясают скал прибрежных строй
На сумрачном, как ночь, архипелаге.
Там где-то мой лирический герой
Над бездною парит, и «траурные флаги,
Сигнальные флажки надежды и любви…»
Передают признания свои:
«Молю тебя, люблю тебя, молюблю!».
И, принимая страшный ветер грудью
С последнею решимостью борца,
Он остается верным до конца
Законам языка, таинственным заветам,
Великому наследству, странным снам,
Единый раз дарованным и нам.
Дошедшим и до нас воскресным светом.
Блаженны те, кто соль изведал слов!
Возможно, что и мы, как Даниил средь львов,
в чужом краю, в изгнании, в Отчизне,
Но, очевидно, что не в этой жизни.
Ведь мы уж по-другому говорим
И никогда не возвратимся в Рим,
Поскольку слишком далеко зашли и сами
Друг друга водим грустными кругами.
7
Но ты мне несказанно дорога,
Испуганная маленькая Муза!
Пленительней, прекраснее союза
Не знают неземные берега.
Я слушаю твое теченье крови,
Когда целую веки, слезы, брови
И бесконечно обнимаю так,
Как будто через миг накроет мрак
Не то, чтобы волною ледяною,
Но всею перейденной глубиною.
Моя несостоявшаяся жизнь,
не бойся, не сдавайся и держись!
Ты тихо так пришла, я даже не заметил.
О, если бы тебя, родная, обессмертил
За поцелуем долгий поцелуй,
Как будто бы огонь кастальских струй.
Но, кутаясь в меня, ты снова плачешь,
И ничего уже не ведаешь, не значишь.
Бессонница и паника моя
Неумолимая, ведь это я?
Пообещай, что ты не позабудешь,
О, сколько же еще скрываться будешь
И ускользать, не оставляя след?
- Ты знаешь все и сам про мой секрет.
Да. Я тебя люблю и, чтоб сказать об этом,
Сегодня я пришла к тебе с ответом
На твой неумолкающий вопрос –
Не может быть, что это воскрешенье
И милосердие, и утешенье
Соленых губ и спутанных волос –
Я так хотела, чтобы ты вернулся,
Но ты в какой-то кокон завернулся,
Где наше исчезает существо,
И расторгаются узлы его.
8
«Что, если Ариост и Тассо, обворожающие нас,
Чудовища с лазурным мозгом и чешуей из влажных глаз»
О. Мандельштам
Все больше погружаешься туда,
Откуда не вернешься никогда,
Хоть раньше возвращался многократно,
Но в этот раз зачем тебе обратно?
Ведь вытравил надежду из-под век,
И ты уже почти не человек.
А эти набегающие строки,
Как будто бы обещанные сроки.
Не может быть, что через десять строк
Ты переступишь болевой порог,
А не знакомые пределы сада,
Где ровные ряды родного винограда.
Здесь где-то было очертанье корабля,
пока его не вобрала земля.
Куда ж нам плыть, на звезды не взирая,
Как не в сырую сердцевину рая?
Пусть больше никогда испуганные сны,
Вечерние огни, отринутые руны.
И в феврале прелюдия весны.
И триумфально порванные струны.
Пусть больше никогда венецианский шум
И наважденье кисти Тинторетто.
Но, прежде чем, на абордаж, на штурм
Еще есть время окунуться в это
И амфору тосканского вина
Неторопливо осушить до дна.
Какой же тут неведомый садовник
Свой бесконечный труд вершит окрест?
Нет лучше ничего, мой бедный Йорик,
Чем если человек и пьет, и ест,
И видит доброе в труде, пускай напрасном,
Но все-таки, как божий дар, прекрасном.
Как сказано в «Георгиках», лоза
Привязана и пролита слеза.
Излишнюю листву обрезав, виноградарь
Мотыгой землю превращает в порошок
И образом таким приветствует сентябрь.
И вот, как выводок, как дивный некролог,
Являются, слепя и поражая,
Заботы сладкие при сборе урожая.
Ламбруско, санджовезе, монастрель,
Дольчетто, неббиола, рондинелла* –
Опять за менестрелем менестрель
Несут неодолимо то и дело
Еще произведения земли,
Уже произведения искусства.
В черновиках, в набросках утоли
Свои печали, радости, безумства!
О, если бы и ты хоть несколько на свет
Блаженных песен и стихотворений
Отсюда вынес за десятки лет,
За редкие моменты вдохновений.
*сорта красного винограда
9
Когда же ты пойдешь, как говорят псалмы,
Долиной смертной тени, вечной тьмы
Дай бог тебе тогда во глубине Вселенной
Не убояться мысли сокровенной.
Пусть млечное молчанье этих мест
Тебя пугает, но неси свой крест
Куда-нибудь при неизвестных звездах,
В конце концов, и вовсе без звезды.
Чем дальше, тем разреженнее воздух
И тем невероятнее плоды.
Когда бы эту гроздь бессмертного Фалерна,
Блестящую, приличную богам,
Ты смог бы возложить к ее ногам,
Какой бы получился стих наверно.
А впрочем, хочется предостеречь,
Что в никуда тебя уводит речь.
Поэтому возьми с собой улитку.
Пусть стягивает кожу на руке
И оставляет след, подобный свитку,
Подобный замерзающей реке.
Пусть тянется и тянет на пределе,
Как будто ты Улисс, на самом деле,
С улиткою, плывущей по крови
На поиски Итаки и любви.
Пусть больше никогда покинутые звери,
Оставленные вещи, боже мой,
Шаги по гулкой лестнице, стук двери,
Как знаки возвращения домой.
Пусть больше никогда зеркальные стремнины
Парижского бульвара, déjà vu.
И, как полифония Палестрины,
Ответы мирозданья соловью.
Пусть больше никогда до выпавшего снега
Узор воды и света на лице.
Чем выше, тем невыносимей нега
И тем необходимее в конце.
Пусть больше никогда руины Рима,
Песочные часы, полуночный вокзал.
Все то, что так горит неповторимо.
Все то, что ты хотел, но не сказал.
10
«Я всех назвать не в силах поименно…»
Данте «Божественная комедия»
Как будто бы за жемчугом ныряльщик,
Лишь несколько мгновений предстоящих
Еще продержишься без воздуха в груди,
Но все же до последнего иди,
Пока сознание не отключилось.
И пусть не понимаешь, что случилось,
Но что-то ведь с тобой произошло.
Вдруг стало ослепительно светло.
Как будто молния возникла шаровая
Из ниоткуда. И за ней вторая.
И, может, разума неистовой игрой
Воспламенился весь пчелиный рой,
Невидимый до этого момента,
Над головой скользящий, словно лента.
В кромешной темноте бушующий пожар.
И вот приблизился один прозрачный шар
(Гомер? Вергилий? Данте? Ариосто?)
С лазурным мозгом, с чешуей из глаз.
Как хорошо и до чего же просто
Он в череп твой проник, как будто бы погас.
Кто знает, тот молчит. Кто говорит, не знает,
Безумствует, витийствует, стенает.
За все сто миллиардов живших на земле,
За сотни тысяч лет, прошедшие во мгле,
Пора признаться перед божьим миром,
Дыша не кислородом, но эфиром…
А впрочем, ни к чему высокий штиль.
Ведь буря улеглась, на море штиль,
Но сонное подводное теченье
Другое обещает приключенье.
И сквозь виденья прошлого плывет
Кровавая кровать, сосновый плот,
Рыбачья лодка, баржа каравана
Неодолимо, несказанно, непрестанно,
Разбитая ладья, скорлупка, древний струг
И этот лист печатный, как кленовый,
Тебя уносит, старый верный друг,
В чудесную возможность жизни новой.