КРОХОТНАЯ РОДИНА МОЯ
ПРИВЫКЛА, РАДУЮСЬ, ЖИВУ…
Меня течением прибило:
ни городок и ни село.
Я дверь вагонную открыла,
и скулы холодом свело.
Жизнь протекала здесь сторожко,
пугала снежной бородой,
свисавшей с крыши над окошком.
А за порогом – лес седой.
Зимой в нём снега по колено,
в полнеба стылая заря…
В цеху работала по сменам,
в заводе, так здесь говорят.
Сливалась стружечка стальная
из-под калёного резца,
со злым шипеньем пятная
на пальцах кожу без конца.
Давно живёт здесь люд работный,
ещё с демидовских времён.
Внимать не любят, но охотно
расскажут, кто и кем рождён.
Дойдя до пятого колена,
с десяток прозвищ назовут.
В углах – иконы, а на стенах
портретам прошлого приют.
Подворья, избы, огороды,
Две горстки каменных домов:
район горно и – машзавода,
в морозный день – столбы дымов.
Рабочий люд своеобразен:
горяч, упрям, громкоголос,
излишку выпьет – шапку наземь
и на три дня гульба вразнос.
Бывало, да! Давно то было,
а помню, словно наяву…
Меня течением прибило.
Привыкла, радуюсь, живу…
ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ
Студёное утро, рассеянный свет,
порывы колючего ветра.
Позёмка кружит, заметая мой след…
Ещё полчаса до рассвета.
Бывает, не спится, чего уж там, жизнь
сюрпризы порой преподносит.
Попробуй, кому-то потом докажи,
что это лишь поздняя осень.
Рассеянный свет фонарей, тишина,
вдруг форточка стукнула где-то.
Размытым пятном в полумраке луна…
Ещё полчаса до рассвета.
Лишь поздняя осень мне спать не даёт,
сердечною болью тревожит.
Вмерзает душа в обжигающий лёд,
озноб пробирает до дрожи.
Вхожу. Дома царство покойного сна,
на блюдце дымит сигарета…
В открытую форточку смотрит луна
и розовый всполох рассвета.
ТОЧКА ПРИТЯЖЕНИЯ ЗЕМНОГО
Для меня мой город – тишина
переулков, улиц на рассвете,
утренних туманов пелена
и черёмуховый майский ветер.
Крохотная Родина моя –
точка притяжения земного,
никому не нужная земля
и людьми забытая, и Богом.
Город безработных, стариков,
внуков, приезжающих на лето,
прошлого, что очень глубоко
прячет в складках времени секреты.
По воде – заката полоса,
мелкой рябью солнечные блики,
сборщиков усталых голоса,
аромат срываемой клубники…
Ручеёк надежды пересох,
проросло в полях дурное семя…
Крутится над миром колесо,
на себя наматывая время.
…Камская студёная волна
на песчаный берег набежала.
Звук гудка и снова тишина…
Баржа проплыла железом ржавым.
СЛОВНО К ЧУДУ ПРИКАСАЮСЬ
Словно к чуду прикасаюсь.
Так прекрасен зимний лес!
Сколько спящих в нём красавиц:
елей, сосен до небес.
А снега… перины мягче.
Так и хочется прилечь.
Лес меня надёжно прячет
от настойчивости встреч.
Если вдруг опять дорога
уведёт в далёкий край,
упрошу молитвой Бога
умирать вернуться в рай.
В этот лес. В густой осинник,
белоствольный березняк,
где, всплакнув, под небом синим
похоронят и меня.
Буду слушать листьев шелест,
на морозе – шорох звёзд,
соловьиных трелей прелесть,
ощущая горечь слёз.
А пока я чутким сердцем
созерцаю чудеса:
в старых ходиках за дверцей
слышу детства голоса;
вижу мать, отца в тулупе
с ёлкой колкою в дверях
и себя счастливой, глупой,
вновь обретшей, потеряв.
ОЖИВЁТ ЛИ ЗЕМЛЯ
Я так прочно осела и так безнадёжно
прикипела к пространству, в котором живу.
Годы вяжут узор узелками на коже,
обнажается боль по истлевшему шву.
Оседает земля под моими ногами,
и давно улеглась пыль грунтовых дорог.
Ни грехи, ни ошибки не стоят страданий,
если прошлых потерь не усвоен урок.
Годы вяжут узор узелками на коже…
Я всё так же, как встарь, назиданьям верна.
И чем дольше живу, тем мучительней гложет,
может быть, и моя перед прошлым вина.
Что я делаю здесь, даже богом забытом,
в этом месте, где есть только право на смерть,
где отравлена жизнь нищетой, люизитом,
где дозволено быть, не дозволено сметь?
А зима молода и характером вздорна:
то оттает слегка, то накличет мороз.
А судьба, как всегда, выбирает упорных,
с постоянством завидным плюя на прогноз.
Оживает земля в месте, богом забытом,
в бесконечно родном первозданном краю,
где росою душа на рассвете омыта,
где нашла я любовь и опору свою.
ПРОШЛОЕ
Это ж надо, присниться такому:
выбредая в глубоком снегу,
приближаюсь я к отчему дому,
и дойти до него не могу.
Просыпаюсь. Откуда тревога?
В старой рамке портрет на стене…
Дом – мираж: не войти, не потрогать,
разве только увидеть во сне.
Грусть о прошлом нечаянна, скрытна,
не вернётся (и Бог с ним) назад…
Память детства, как жизнь, ненасытна.
Посмотреть бы ей снова в глаза.
Истончилась, истаяла кожа,
натянулась на тонких руках.
Старость чем-то на детство похожа:
и доверчивость та же, и страх.
Раскроить бы мне жизнь по-иному,
(я по ней налегке пробегу…)
Приближаюсь я к отчему дому,
и дойти до него не могу!
БЛАГОСЛОВИ МЕНЯ, ОСЕНЬ
Благослови меня в путь, осень.
Душевный мир и покой хрупок.
Однажды дочь сгоряча бросит:
– Ты, мама, жизнь прожила глупо.
Переосмыслю судьбу ныне,
перепишу её вновь кратко.
Исчезнет глупость – твоё имя.
Тебе понравится, дочь? Вряд ли!
Мне цедит счастье судьба скупо.
Посеребрила виски проседь.
Отнюдь, не может быть жизнь глупой!
Благослови меня в путь, осень.
ИСТАЯЛО ВРЕМЯ
Сентябрьская ночь зреет кромкой заката,
истаяло время сует.
И, если я в чём-то была виновата,
забылось за давностью лет.
Кручинится лес в предосенней печали,
туман над рекой поутру.
Паром тяжело отвалил от причала,
трепещет флажок на ветру.
Озябший рассвет – алым всплеском по небу.
Упругость студеной волны…
Скукожилась молодость корочкой хлеба,
но нет моей в этом вины.
Вскипает по венам горячая влага,
так хочется ливня и гроз,
а жизнь скупо цедит осенние блага
прохладными каплями рос.
ЦВЕТЫ
Муж никогда не дарил мне цветы,
так уж воспитан.
Сыпался моросью дождь с высоты,
словно сквозь сито.
Капли дрожали на листьях берёз…
Вышла из бани…
Он мне из лесу (весь мокрый) принёс
ягод в стакане.