«НУЖНО СЕЯТЬ ОЧИ…»

 

 Велимир Хлебников «Одинокий лицедей»

 

Часть 1

«Пенье и слёзы Ахматовой»

 

Серебряный век русской поэзии. Над Царским Cелом в этот период лились пенье и Анненского, и Гумилёва, и сама Ахматова восклицает: «Здесь столько лир повешено на ветки». В цикле «Царскосельские строки» она пишет:

…можно плакать. Царскосельский воздух

Был создан, чтобы песни повторять.

 

Заметим, что поэтесса пишет о «песнях» (не стихах) и слёзах.

В царскосельских парках на ветки повешены, кроме прочих, лиры Кюхельбекера и Дельвига. Повторять такие песни достойно.

Вот стихотворения Ахматовой 1921 года с указанием места: «О, жизнь без завтрашнего дня!», «Кое-как удалось разлучиться…», «А, ты думал – я тоже такая…», «Пусть голоса органа снова грянут…», «Чугунная ограда, сосновая кровать…», «Пророчишь, горькая, и руки уронила…», «Пока не свалюсь под забором…». В них глубоко и талантливо отображается мир чувств, как, быть может, нигде в богатейшей русской поэзии до Ахматовой. Вспомним хотя бы несколько из этих потрясающих строк.

 

…Будь же проклят. Ни стоном, ни взглядом

Окаянной души не коснусь,

Но клянусь тебе ангельским садом,

Чудотворной иконой клянусь

И ночей наших пламенным чадом -

Я к тебе никогда не вернусь.

 

…Враг мой вечный, пора научиться

Вам кого-нибудь вправду любить.

 

…То словно брат. Молчишь, сердит.

Но если встретимся глазами -

В огне расплавится гранит.

 

Хлебников часто упоминает поэзию Ахматовой. Но почему? Быть может, потому, что она из самых талантливых. Хлебников оценил дарование Ахматовой, когда ещё не написаны ни «Реквием», ни работы о Пушкине и Данте, ни «Поэма без героя». Быть может, потому, что именно она открыто декларирует в творчестве того периода пушкинское отношение к поэзии и читателям. В известном сонете «Поэту» Пушкин провозглашает:

 

Ты царь: живи один. Дорогою свободной

Иди, куда влечет тебя свободный ум.

 

…Ты сам свой высший суд.

 

…пускай толпа его бранит

И плюет на алтарь, где твой огонь горит,

И в детской резвости колеблет твой треножник.

 

Продолжение пушкинской традиции наиболее ярко в творчестве Ахматовой этих лет. Есть прямое указание на пушкинские традиции взаимоотношений с современниками: у Пушкина для народа нужно лишь «ярмо с гремушками», и у Ахматовой слава (то есть современные читатели) будет «погремушкой над ухом трещать».

У Пушкина есть стихотворение «Царское Село», в котором знаменитые парки – «волшебные места, где я живу душой». Оба поэта словно одними глазами смотрят на Царское Село: Пушкин: «липовые сени», «берег озера», «тихий скат холмов», «ковры густых лугов», «светлая долина», «тихое озеро»; Ахматова: «клумба в парке», «у берега серебряная ива», «яркие воды».

В этот период у Ахматовой есть стихи, в которых указано место создания: Бежецк, Петербург. Почему же в стихотворении Хлебникова «Одинокий лицедей» её пенье льется, по мнению автора, над Царским Селом? Там в своё время лились песни Пушкина. Это место, где они оба учились, мечтали, творили, начинали – Пушкин и Ахматова.

В первых строчках стихотворения используется указание на время: «пока». Слово это говорит об одновременности действий, об одновременности творческой реализации двух поэтов: Хлебникова и Ахматовой. Только живут и реализуются они как поэты и «граждане мира» совершенно по-разному. «Пока» Ахматова льёт слёзы и песни, герой стихотворения Хлебникова «разматывает» (по клубку, данному Ариадной) сложнейшие вопросы, борясь с чудовищем – Минотавром, приходит к решению о необходимости «сеять», несмотря ни на какие препятствия и испытания.

Вопреки общераспространённому мнению, поэзия Ахматовой не была аполитична, любой внимательный читатель это знает. Гениальные стихи о внутреннем мире любящей женщины для многих заслоняют в памяти гражданские стихи Ахматовой, а этот её вклад бесценен. На все самые важные исторические события своего времени Анна Андреевна откликнулась стихами, ставшими классическими, вызывающими трепет в душе. Например, о фашистском нашествии в стихотворении «Мужество»:

 

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мёртвыми лечь,

Не горько остаться без крова, –

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесём,

И внукам дадим, и от плена спасём

Навеки!

 

Колоссальным вкладом в русскую литературу стали поэмы Ахматовой «Поэма без героя» и «Реквием», отразившие период Первой мировой войны, в художественных образах запечатлевшие эпоху «серебряного века» и страшный период «ежовщины». Но всё это будет впоследствии, когда Хлебникова уже не будет. Он не узнает Ахматову такой, а в конце 1921 года, когда Велимир Хлебников пишет свое поэтическое завещание «Одинокий лицедей», лирика Ахматовой посвящена встречам и разлукам, драматизму любви-ненависти, оплакиванию ушедшей любви и воспеванию высокого напряжения этого чувства. Сам же Велимир Хлебников в «царскосельский период» творчества Ахматовой уже отчетливо осознал задачу – сеять очи. «Пока»… Время призывало к свершению:

 

А между тем курчавое чело

Подземного быка в пещерах тёмных

Кроваво чавкало и кушало людей

В дыму угроз нескромных.

 

 Часть 2

Сеятели

 

Стихотворение «Одинокий лицедей» в творчестве Хлебникова можно сравнить со стихотворением «Памятник» в творчестве Пушкина: то же подведение итогов, определение своего места в современной поэзии. Только у Пушкина это не строго оригинальное стихотворение: античный источник («Exegi monumentum» Горация) и последующие русские стихи М. Ломоносова, Г. Державина давали возможность слегка «спрятаться» за культурно-историческую ссылку. Пусть у Пушкина и есть указания на современность («В мой жестокий век восславил я свободу…»), на российские реалии (тунгус, калмык, а не аффейские берега, как у Горация). Самое главное не это, конечно. В стихотворении Пушкина гордо, звучно определено место автора в истории, политике, культуре, поэзии. Античные аллюзии только придают веса этим оценкам. В стихотворении Хлебникова совсем иной итог творчества: я никем не видим! Стихотворения Хлебникова этих же лет на эту же тему ещё более определенно и с болью констатируют положение поэта в обществе и его оценку. Это «Вши тупо молилися мне…», в котором поэт пишет:

 

Мой белый божественный мозг

Я отдал, Россия, тебе:

Будь мною, будь Хлебниковым.

 

Сваи вбивал в ум народа и оси,

Сделал я свайную хату

«Мы – будетляне».

 

Всё это делал, как нищий,

Как вор, всюду проклятый людьми.

 

Об этом же пишет поэт в стихотворении 1914 года:

 

Сегодня снова я пойду

Туда, на жизнь, на торг, на рынок,

И войско песен поведу

С прибоем рынка в поединок!

 

Как видим, довольно близкое пушкинскому восприятию положения поэта среди толпы, которая, смеясь, «в детской резвости» разрушает святыни, ценя горшок для каши выше бесценных статуй. Подобная мысль выражена в стихотворении «Детуся! Если устали…», написанном в 1922 году, последнем в его жизни, определяя, подобно Пушкину, божественный характер явления поэта («сорвался с облака»). Кстати, в другом стихотворении («Я не знаю…», 1909), где автор пишет: «Я не знаю, Земля кружится или нет, Это зависит, уложится ли в строчку слово», Хлебников называет главными чертами своими, увиденными современниками, непохожесть («не этот»). Поэт окружён не только непониманием («нелюбим»), но и нелюбовью, отрицанием:

 

Я ведь такой же, сорвался я с облака,

Много мне зла причиняли

За то, что не этот,

Всегда нелюдим,

Везде нелюбим.

 

Как видим, никакого державного звона в самоопределениях поэта нет, его итоги горьки, но от избранной дороги они поэта не уведут: надо сеять очи!

Связь с евангельской притчей о сеятеле сразу всплывает в памяти читателя, пусть метафора и слишком необычна (и от этого свежа, ярка!) – сеять очи. Евангельская притча, как известно, состоит из двух частей: в первой используются простые, доступные неискушённым слушателям, не фарисеям и книжникам, трудовые бытовые реалии: сеятель вышел в поле, зерно при дороге поклевали птицы, на каменистой почве зерно увяло, всходы в зарослях были заглушены сорняками, и только зерно, упавшее на добрую землю, принесло плод. В евангелии простые житейские, понятные слушателям действия (Вышел сеятель сеяти семя, и упало оно…) служат опорой для понимания слова духовного, семени прорастающего или утраченного духовного знания. Затем Учитель разъясняет смысл иносказания: зерно – вера, место при дороге – сердце не разумеющего Слова Божиего, птицы – лукавый, похищающий посеянное в сердце; почва – сознание человека, который не имеет в себе корня и непостоянен; посеянное в тернии означает того человека, для кого обольщения богатства и заботы заглушают Слово. Почему столь подробно Учитель раскрывает смысл иносказания, и так достаточно прозрачный? Он отделяет множество народа от своих учеников, которым дано понимание: «И, приступив, Ученики сказали Ему: для чего говоришь притчами? Он сказал им в ответ: для того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано. …Ваши же блаженны очи, что видят, и уши ваши, что слышат, ибо истинно говорю вам, что многие пророки и праведники желали видеть, что вы видите, и не видели, и слышать, что вы слышите, и не слышали». Хлебников использовал для создания метафоры «сеять очи» не просто евангельский образ, известный и понятный, он уже заключает в себе для читателя указание на смысл: сеять очи – то есть нести духовное просвещение. Притчи дают возможность обрести особое зрение и слух. Для нас в данном случае важно – особое зрение, очи. Возвращение духовного зрения Учитель творил притчами, отворял духовные очи. И в Пушкинском «Пророке» звучит тема прозрения, обретения духовного зрения: томящегося жаждой путника превращают в пророка, лишая обычных человеческих глаз, заменяя их.

Известно, что Пушкин поставил строки из евангелия эпиграфом к своему стихотворению, явно отсылая читателя к притче о сеятеле: «Изыде сеятель сеяти семена своя». Автор дает безрадостную картину духовного просвещения народов: сеятель вышел рано, он одинок, «благие мысли и труды» напрасны, стадам свобода не нужна, их «должно резать или стричь», им нужны «ярмо с гремушками да бич», а не зёрна духовной пищи. Сближает героев Пушкина и Хлебникова одиночество в миссии и непонимание их трудов.

Обращается к евангельской притче и Некрасов, используя тему почвы и семян в несколько ином духе: это посев разумного, доброго, вечного. Горько сетуя на отсутствие всходов у «сеятеля знанья на ниву народную», автор называет причины этого: бесплодная почва, худые семена, робость сердца сеятеля, слабость его сил. Близость с иносказательными моментами евангельской притчи очевидна. Но, в отличие от Пушкина, завершает свое стихотворение Некрасов, как известно, призывом «Сейте!» Именно такая позиция близка высказанной Хлебниковым: с ужасом оглядевшись кругом, герой не теряет намеренья «сеять». И герой Некрасова призывает к неустанному духовному труду «умелых, с бодрыми лицами», подобных ученикам Христа, наделённых особым зрением и знанием.

Итак, евангельская притча, стихотворения Пушкина и Некрасова позволяют нам построить ряд аллюзий: сеятель духовного знания… сеятель ненужной свободы… сеятель знанья… В стихотворении Хлебникова к этой плеяде присоединяется сеятель очей.

 

Часть 3

Мифы

 

Почему созданная Хлебниковым метафора «сеять очи» содержит множественное число? Задумаемся над этим, вспомним, как много в античной литературе, православной книжности, славянской мифологии усыпанных глазами существ, а Хлебников прекрасно знал мифологию.

В античных мифах немало многоглазых героев.

Аргус – имя персонажей греческих мифов. Наиболее известным из них был стоокий пастух, отличавшийся необычайной бдительностью (чудо – глазами ыбло усыпано тело Аргуса). Или: тысячеглазый Аргус Панопт, из рода титанов (был верным стражем Геи). Как узнала Гера, что плеяда Майя родила Зевсу Гермия – бога, и что ночью похитит Зевс Плеяд – титанид, послала к Атланту на Чудо-гору Аргуса. Любому титану доступна Чудо-гора. Объявился тысячеглазый Аргус на Чудо-горе. Взглянул на Атланта тысячами глаз, так что будто все звездное небо заглянуло в душу Атланта и замерцало в нем. А глаза все глядят да глядят, входят в него лучами, завораживают, манят. И такую тоску по звездам заронили в Атланте, и такую отвагу, что рванулось сердце титана: взбежать на небо, сорвать звезды, усеять ими Чудо-гору.

И тут всей яростной мощью рванул атлант скалу. Обломилась вершина Олимпа. Океанида Каллироэ увидела сына Медузы, Хризаора, по прозванию Золотой Лук. Родила Каллироэ ему дочь, Чудодеву Ехидну. Называли ее Владычицей змей, ибо все живое привораживала она взглядом. Взглянет – и уже не оторваться от взгляда Чудодевы. И были ее глаза не людскими и не звериными, и не птичьими, а такими, о которых говорят: «Вот бы мне такие глаза!» Кто преодолеет чары титаниды? И предстал перед Чудодевой Аргус в светлое утро, смотрела на него титанида и молчала. Спросила в удивлении: «Ты ли это, Аргус? Где же твои сияющие звёзды? Тусклый и блеклый стоишь ты, испещренный мрачными зрачками, словно весь источенный гусеницами. Это ли твои золотые ресницы? Поставила Гера многоглазого Аргуса стражем речной нимфы Ио, обратив её в полудеву-полутелку, чтоб не могла она родить Зевсу полубога – героя. И повелел тогда Зевс богу Гермию отсечь голову многоглазому Аргусу. Хитер Гермий, лукав, только он знал среди небожителей песни обманчивых снов, так как мог спускаться в Царство Ночи, но и Аргус жестокий обманщик. Пел Гермий, и стал засыпать многоглазый Аргус. Глаз за глазом закрывался на его теле. Гермий отсек голову уснувшему Аргусу. Отлетела голова, и открылись на мгновенье на всем теле звездного титана глаза, чудно вспыхнули и стали, тускнея, гаснуть, но не дала им совсем угаснуть Гера. Вдруг явилась со стаей белых павлинов, сорвала богиня глаза с обезглавленного тела, подозвала любимого белого павлина и рассыпала по его хвосту эти глаза…

По Гесиоду и Ферекиду: у него было четыре глаза, он никогда не спал. По Овидию: у него было 100 глаз (согласно Нонну, Гера поставила его стражем превращённой в корову Ио).

Аргос привязал превращенную в корову Ио к оливе в роще Микен. Гермес убил его ударом камня, или, усыпив его игрой на флейте, отрубил ему голову. С тех пор Гермеса называли Аргоубийцей.

Гера превратила его в павлина, либо разукрасила его глазами павлиний хвост.

Считается, что первоначально многоглазый Аргус означал звездное небо.

Только недавно поднялись победители-боги Крониды с почвы земли на твердь неба и ступили на небесную дорогу. Стала тогда титанида Гера небесной богиней, и звездным стражем-хранителем стоял над ней всевидящий титан Аргус Панопт, сверкая на краю темного неба. Чудо-глазами было усыпано тело Аргуса. И тысячи тысяч земных глаз смотрели с земли на небо, на его глаза и дивились чудной тайне их мерцания. Титаны протягивали руки к этим огненным цветам, чтобы сорвать их с неба и приколоть к груди гор, до того забыли они, что Аргус тоже титан.

Бывало, к вечеру, после заката, ложился огромный Аргус над морем на хребет гор, и видели корабли издалека в открытом море, как мерцает его тело, словно звезды праматери Ночи. Вот взмахнет он усыпанной глазами рукой по небу, и кажется, что посыпались с неба дождем звездные ресницы. Из трех носителей имени Аргус (стоокий пастух, старый пес Одиссея, сын Арестора из Иолка, с помощью богини Афины построивший корабль «Арго», на котором Ясон отплыл в Колхиду за золотым руном) больше всего привлекал художников стоокий пастух, хотя, изображая его, точный подсчет глаз они не соблюдали. Самая знаменитая из картин на эту тему «Меркурий и Аргус» Петера Пауля Рубенса.

Православная традиция также знает примеры многоглазых существ. Херувимы – второй по иерархии ангельский чин. Библия содержит несколько различных описаний херувимов. У херувимов в Скинии и в Храме по одному лику (Исх. 25:20) и по два крыла (Исх. 25:20, 3Цар. 6:24, 27). Пророк Иезекииль в своём видении (Иез. 1:5) описывает херувимов несколько иначе: это человекоподобные существа с четырьмя крыльями (два подняты вверх и касаются друг друга, а два опущены вниз и закрывают тело), четырьмя ногами, подобным бычьим, но сверкающими, «как блестящая медь», четырьмя руками под каждым из четырёх крыльев и четырьмя лицами: человека и льва (с правой стороны), быка и орла (с левой). Возле каждого из них по колесу. Всё тело херувимов: и спина, и руки, и крылья, а также колёса, – всё покрыто глазами. Способ передвижения - шествие и полёт.

 

Часть 4

Очи

 

Хлебникова отличал интерес к фольклору, к славянской стилизации, архаической лексике. «В «Девьем боге» я хотел взять славянское чистое начало в его золотой липовости и нитями, протянутыми от Волги в Грецию», – пишет поэт, поясняя читателям свой замысел поэмы «Девий бог». Исследователи называют мировоззрение Хлебникова мифо-поэтическим. Он проявлял глубокий интерес к славянской и восточной архаике, что давало ему возможность постижения глубокой народной традиции.

Отыскивая примеры многоглазых героев мифов, в Словаре славянской мифологии мы обнаружили, что многоглазыми представлялись древним славянам вампиры: в мифологии южных славян вампир – один из самых зловредных духов, голова у него непомерно большая, со множеством глаз.

Другой герой славянской мифологии – Ховала (Ховало) – дух с двенадцатью глазами, которые, когда он идёт по деревне, освещают её, подобно зареву пожара.
Он представлялся нашим далёким предкам олицетворением многоочитой молнии, которой дано имя Ховалы (от «ховать» - прятать, хоронить), потому что она прячется в тёмной туче; припомним, что тождественный этому духу Вий носит на своих всё пожигающих очах повязку. Ховала любит жить там, где зарыт клад с сокровищами.
«Поднялся Ховала из теплой риги, поднял тяжелые веки и, ныряя в тяжелых склоненных колосьях, засветил свои двенадцать каменных глаз, и полыхал. И полыхал Ховала, раскаляя душное небо. Казалось, там – пожар, там разломится небо на части и покончится белый свет». Об этом пишет в своей книге «К Морю-Океану» известный мастер стилизации и тонкий знаток славянской мифологии А. Ремизов.

Интересный пример дивных глаз, обладающих притягательной силой, приводит в книге «Четыре музыкальных Христа» Блаженный Иоанн: у Моцарта современники замечали его дивные глаза. Говорили: в Моцарте нет ничего, кроме гения и огромных, сияющих неземным светом, богодухновенных огненных очей. Глаза его, как море, глаза его, как небо. Глаза Моцарта больше самого Моцарта – глаза самого божества. Вглядываясь в них, можно прочесть историю всего человечества. В них отражаются спектры всех времен и эпох. Его глаза, как две пренебесные чаши. «У него не два, а тысячи глаз», – делится в переписке один из его ближайших друзей. – «Глаза многоочитой колесницы Отчей…»

И у Велимира Хлебникова в пятом парусе сверхповести «Дети выдры», озаглавленном «Путешествие на пароходе. Разговор и крушение во льдах», поясняется значение, придаваемое поэтом очам:

 

…Кто жил глубоко,

Кто сумрак и огонь зараз,

Тот верит в видящее око,

Чету всевидящую глаз.

 

Именно такими очами видел мир Лермонтов:

 

Не в самых явных очертаниях

Рок предстоит для смертных глаз,

Но иногда в своих скитаниях

Он посещает тихий час.

«Мне отмщение, и Аз воздам» –

Все, может быть, и мы услышим.

 

…Пора кончать тех поносить,

Кто нас к утесу дум возвысил.

Как, на глав змеиных смысел,

Песни чертога быть зодчим,

Как рассказать володение чисел,

Поведать их полдням и ночам?

 

Именно к Лермонтову обращается поэт в стихотворении «На родине красивой смерти…» Велимир Хлебников избирает в качестве характерной художественной детали для выражения своего отношения к Лермонтову глаза поэта, называя их «большими и прекрасными»: «сыну земли с глазами неба», «писателю России с туманными глазами», «глаза убитого певца», «и до сих пор им молятся, глазам», «и в небесах зажглись, как очи, большие серые глаза», «с тех пор то небо серое – как темные глаза», «были вспышки гроз прекрасны, как убитого глаза».

Многоглазые герои есть у Маяковского, который, как известно, высоко ценил творчество Хлебникова, называл Хлебникова поэтом для поэтов, «поэтом для производителя»: «Во имя сохранения правильной литературной перспективы считаю долгом черным по белому напечатать, что… считали его и считаем одним из наших поэтических учителей и великолепнейшим и честнейшим рыцарем в нашей поэтической борьбе»

В поэме Маяковского «Облако в штанах» есть поистине «хлебниковский» образ: стоглазое зарево»:

 

На лице обгорающем

из трещины губ

обугленный поцелуишко броситься вырос.

Мама!

Петь не могу.                                   

У церковки сердца занимается клирос!

Обгорелые фигурки слов и чисел

из черепа,

как дети из горящего здания.

Так страх

схватиться за небо

высил

горящие руки «Лузитании».

Трясущимся людям

в квартирное тихо

стоглазое зарево рвется с пристани.

Крик последний, -

ты хоть

о том, что горю, в столетия выстони!

 

В стихотворениях Хлебникова разных лет можно найти множество примеров многоочитых героев, у него наделены глазами и боги, и неодушевленные предметы, и реки, и леса. Достаточно привести примеры: «стрела глаз юный пьет», «дворец с безумными глазами», «Волга! Волга! Ты ли глаза-трупы возводишь на меня?», «Жгучи свободы глаза», «Окруженный Волгой глаз». Поистине всё смотрит на нас и мы смотрим на всё.

Живые существа имеют живые глаза, автор использует самые необычные эпитеты: «свирепоокие кони», «живая и быстроглазая ракушка», «черно-синие глаза у буйволиц, за черною решеткою ресниц, откуда лились лучи материнства и на теленка, и на людей».

Разумеется, люди прежде всего характеризуются очами:

 

Но я хочу, чтобы луч звезды целовал луч моего глаза…

 

Мои сейчас вещеобразно разверзлись зеницы..

 

Мы горящими глазами,

Товарищ и друг,

 

Мы горящими глазами

Им ответим.

 

Вы под заботами природы-тети

Здесь, тихоглазая, цветете.

 

Я в глубь смотрел, смущенный и цекавый,

В глубь пламени мерцающих зениц.

 

И снежными глазами…

 

Где вечер в очах

Серебряных слез…

 

На серебряной ложке протянутых глаз…

 

В чаше глаз приказанье проснуться…

 

Девушки, те, что шагают,

Сапогами черных глаз

По цветам моего сердца.

 

 

Под небом испуганных глаз…

 

Городские очи радуя

Золотым письмом полотен…

 

Печальнооких жен

С медлительной походкой…

 

Если устали глаза быть широкими…

 

Создавая облик богов, Хлебников прежде всего показывает читателю их очи:

 

Лук в руке, с стрелою наготове,

осторожно вытянут вперед,

Подобно оку бога в сновидении…

 

В светло-серые лучи

Полевой глаз огородится:

Это брызнули ключи

Синевы у Богородицы.

 

Твои глаза, старинный боже,

Глядят в расщелинах стены…

 

Глаза нездешние расширил,

В них голубого света сад…

 

Багровый, с зеленью злою,

Взбешенных глаз в красных ресницах,

Бог пламени…

 

Глаза демонов также особенные (багровые, словно налиты кровью), написаны выразительно:

 

Они, как полумесяц, блестят на небеси,

Змеей из серы вынырнув удушливого чада,

Купают в красном пламени заплаканное чадо

И сквозь чертеж неясной морды

Блеснут багровыми порой очами черта.

Из приведенных многочисленных примеров ясно, что очи в стихотворении Хлебникова имеют значение «духовные очи», духовное зрение, назвать их просто «глаза» нельзя, это не раскроет мысль автора о необходимости «сеять» духовно развитых людей, к ним обращаться, их отыскивать, с ними вместе идти. Поэтому и слово использовано поэтом во множественном числе: единомышленников будет все больше, добрый посев, как в евангельской притче, даст стократный всход.

 

Часть 5

«С утеса на утес»

 

Для осуществления такой трудной, поистине титанической задачи – сеять очи – нужен и герой – титан. В стихотворении Хлебникова именно таким представляет себя тот, кто вышел сеять очи: он прыгает с утеса на утес. Прыгает с горы на гору гигант, герой мифов, великан народных сказок, воплощающий могущество, силу, необходимую для победы.

 

И волей месяца окутан,

Как в сонный плащ, вечерний странник

Во сне над пропастями прыгал

И шел с утеса на утес.

 

У меня в памяти возникает лермонтовский Демон, которому подвластно многое, в отличие от простых смертных:

 

И над вершинами Кавказа

Изгнанник рая пролетал:

Под ним Казбек, как грань алмаза,

Снегами вечными сиял,

И, глубоко внизу чернея,

Как трещина, жилище змея,

Вился излучистый Дарьял.

 

Можно увидеть в этих строках стихотворения «Одинокий лицедей» и аллюзии на античные мифы о титанах. Согласно Гесиоду, Эсхилу, отличительными чертами титанов была правдивость и прямота. Титаны нравственно стойки, верны данному слову, непреклонны в борьбе. Их правда нерушима, им чуждо коварство. Титаны могучи, сверхсильны. Они служили выражением самых свободолюбивых и высоких требований мятежного человеческого духа. Таков и лицедей Хлебникова, призванный «сеять очи».

 

Часть 6

Клубок волшебницы

 

Герою, обладающему титаническими силами, нужно поле деятельности, какое указали Илье Муромцу калики перехожие, куда нужно применить полученную от них силу богатырскую: не поле пахать с отцом, а защищать землю Русскую. Одинокому лицедею автор дает нить Ариадны для верного направления движения.

В мифе о Минотавре есть героиня, которая дала мировой литературе глубокую новую тему. Это Ариадна. Рассказ о трагической судьбе любящей женщины, о внутренней борьбе между любовью и долгом вдохновил разных творцов: известны античные скульптуры и рельефы, мозаики, картина Тициана «Вакх и Ариадна», Тинторетто, несколько вариантов «Ариадны» Родена, опера «Ариадна» Монтеверди и Генделя, «Ариадна и Вакх» М.Маре, «Ариадна на Наксосе» Р.Штрауса.

Быть может, эти строки – возврат к «пенью и слезам» Ахматовой? Хлебников, подобно героине античного мифа, испытывает борьбу между любовью и долгом, он тоже делает свой выбор, как и Ариадна. Это нелегко, многие современники не видят и проблемы. Его выбор – долг.

«Я, моток волшебницы разматывая…» Под нитью Ариадны подразумевается всё то, что помогает ориентироваться в трудных ситуациях и найти выход из них: Ариадна помогла лицедею понять, что «нужно сеять очи», даже если никем не видим.

Ариадна помогла, потому что она не только влюбленная в Тезея женщина, но ведунья, в стихотворении названная «волшебницей». Дала нить, когда предстояла схватка с чудовищем, кроме того, дала для борьбы меч. Ведь только клубка недостаточно, нужно ещё средство для борьбы. Поняв направление движения, герой получает от Ариадны и средство для решения трудной задачи: сеять очи.

 

Часть 7

Минотавр

 

Герой стихотворения Хлебникова – Минотавр, мощное существо, пожиратель, но в стихотворении это – роль, герой просто лицедей, надевший маску. Сняв голову быка, чтоб крикнуть всему человечеству, он с ужасом видит, что никто его не слышит и не слушает. Первоначальное название стихотворения «Усталый лицедей», видимо, не отражало идею автора, он заменил его на «Одинокий лицедей» – возможно, герой не устал нести истину людям, хотя и несёт её один?

Кроме уже названного, стихотворение имело ещё одно отброшенное заглавие – «Бедный лицедей». Кто в стихотворении «усталый», «бедный» лицедей? Герой, который сеет напрасно, одиноко? Он актерствует, изображает дело. Не верит в него? Толпа ждет зрелищ, он актер – всё идет по правилам театра, всё разыгрывается, как пьеса, это не жизнь, а театр. Бычью голову герой снял с себя и поставил у стены. Как реквизит. Как театральный костюм. Он играл Минотавра и закончил роль? Потому что он лицедей? Он показал всем, чему они поклонялись, показал, что это маска, это идол, не следует ему поклоняться. Чтобы не быть лицедеем, надо сеять не понарошку, изображая действо на площади, не ломать комедию, а трудиться в поле, пахать.

Минотавр – чудовище с человеческим телом и бычьей головой, обреченное в одиночестве скитаться по бесконечным коридорам кносского лабиринта в ожидании человеческих жертв. У Хлебникова «курчавое чело подземного быка в пещерах темных» «кроваво чавкало и кушало людей».

Матерью Минотавра была супруга критского царя Миноса Пасифая, а отцом – священный белый бык, в которого она влюбилась. Чтобы укрыть Минотавра от взоров и пересудов общественности, Минос поручил знаменитому мастеру Дедалу построить лабиринт и запер в нём Минотавра. Минос отдавал ему на съедение афинских юношей и девушек, которых обязан был присылать ему царь Эгей в наказание за то, что на афинских играх он убил сына Миноса. О популярности мифа свидетельствует огромное число античных произведений искусства (около трехсот ваз с изображением боя Тесея с Минотавром, множество статуй), в 20 веке роман Гудмундссона «Богиня и бык», два балета «Минотавр» Картера и Блумдаля, работы Матисса и Пикассо.

В стихотворении Хлебникова лицедей – воин истины. Все боялись Минотавра, он побил. Он, как Тесей. Но его подвиг не востребован: он никем не видим. А следует выполнять свое божественное предназначение: сеять очи. Пусть оценят не те, что сейчас, а другие, с очами, которые придут позднее.

У Пушкина: вышел сеять рано, может быть, народы не готовы, ведь сеял напрасно – им нужны ярмо да бич. У Пушкина: нужен не сеятель, а пастух! Причем стоокий!

По Хлебникову, да, очи, то есть духовное зрение, есть у единомышленников, а не у всех. Сеять – т.е. самому их выращивать, а не из-под ярма брать рабов по крови! У Хлебникова – сеять, даже если рано, даже если невидим, даже если осознал это «с ужасом». И очи надо неустанно сеять, а не пасти тех, у кого их ещё нет, пусть лицедей, как и сеятель из пушкинского стихотворения, видит, что их «не разбудит чести клич».

 

 

Часть 8

Пророк или лицедей?

 

Герои стихотворения А.С. Пушкина «Пророк» и стихотворения В. Хлебникова «Одинокий лицедей» – оба проходят через преображение. Для обоих это труднейшее дело: стать из обычной личности пророком, стать из лицедея спасителем людей. Перерождение обоих героев – кровавая процедура: такова битва с Минотавром, таково и сотворение пророка.

Шестикрылый серафим в стихотворении Пушкина у будущего пророка язык вырвал, вложил жало змеи кровавой десницей «в уста замершие»; «грудь рассек мечом» и угль «во грудь отверстую водвинул». Герой лежит, как труп, в конце перетворения его. В стихотворении Хлебникова герою нужно убить не себя, а Минотавра – чудовище в себе, и хотя кровь как будто не его, а пожирателя людей, но битва и у него отнимает все силы: он лежит, «как сонный труп». Этот оксюморон заставляет задуматься: спит труп? Быть может, спит живой, но совершенно обессиленный, до полусмерти от усталости? Этот образ встает в нашей памяти в ряд других, созданных русскими писателями: мертвые души Гоголя, живой труп Льва Толстого. Труп, охваченный сном? Невольно вспоминается роман И.А. Гончарова «Обломов»: во вставной новелле «Сон Обломова», опубликованной в журнале до завершения и появления в печати всего романа, писатель использует многократно выражение «истинное подобие смерти», когда пишет об охватывающем всю Обломовку, от господ до лакеев, сне. Не смерть, а лишь её подобие. Так и проживёт Обломов – ни жив ни мертв. А лицедей Хлебникова проснётся для действия.

Оба стихотворения сближает смысл и цель преображения – оба призваны на служение: будущий пророк у Пушкина «духовной жаждою томим», лицедей «влачился по пустыне», «как воин истины». Но призвание у них разное: у одного жечь, у другого сеять.

 

Вот и мы размотали волшебный клубок стихотворения Велимира Хлебникова «Одинокий лицедей», прошли с его героями по лабиринту идей, образов. Сняв маски, как бычью голову, освободившись от гнёта чудовищ мысли и химер искусства, вместе с величайшим поэтом мы обретаем свет путеводный: «Нужно сеять очи»!