СВЯТО МЕСТО В СОВРЕМЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Интересный процесс происходит на наших глазах в современной литературе. Пишут все. Печатают всё. Особый разговор – произведения, опубликованные в интернете и в том числе без бумажных вариантов. Создаются новые творческие писательские союзы, например, в Удмуртии – Союз литераторов. Возникает естественный вопрос о профессиональном занятии литературным трудом (как пишет живописец картины, занимаясь изоискусством), о новом понимании писательского творчества, о возможности или ненужности писательских объединений.

Нужно ли объединяться талантливым и бездарным? Имеет ли смысл в наше время называться профессиональным писателем (литератором), и чем такой профессиональный поэт или прозаик будет отличаться от иных писателей?

Почему именно Союз писателей? Почему такой таинственной, манящей притягательностью обладает и для наших современников вступление в Союз писателей?

Созданный в 1934 году на Первом съезде писателей СССР, созванном в соответствии с постановлением ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года, Союз писателей был организацией профессиональных писателей. Союз заменил собой все существовавшие до того организации писателей, как объединённые на какой-либо идеологической или эстетической платформе (РАПП, «Перевал»), так и исполнявшие функцию писательских профсоюзов (Всероссийский союз писателей, Всероскомдрам). Согласно уставу в редакции 1971 года союз – «добровольная общественная творческая организация, объединяющая профессиональных литераторов Советского союза, участвующих своим творчеством в борьбе за построение коммунизма, за социальный прогресс, за мир и дружбу между народами». Как видим, никаких установок на творческие цели здесь нет. Существовавшие в иные эпохи творческие писательские союзы («Зеленая лампа», например, или «Цех поэтов», ОБЭРИУ) объединяли единомышленников, ставили не идеологические (построение коммунизма), а в первую очередь литературные задачи, имели в своей среде крупных литературоведов и философов, способных выдвинуть и сформулировать творческую платформу – Д.Веневитинов, В.Одоевский, В.Шкловский, А.Белый, Н.Гумилёв. Высшим органом Союза писателей был съезд (между 1934 и 1954 г.г., вопреки уставу, не созывался), который избирал Правление СП (в 1986 году 150 человек), которое, в свою очередь, избирало председателя правления, с 1977 года – первого секретаря. Первичными подразделениями СП были региональные писательские организации со структурой, аналогичной центральной организации: СП союзных и автономных республик, областей и краев, городов Москва и Ленинград. В ведении правления СП находилось издательство «Советский писатель», Литературный институт им.М.Горького, Литературная консультация для начинающих авторов, Всесоюзное бюро пропаганды художественной литературы, Центральный дом литераторов им.А.Фадеева в Москве. При правлении СП действовал Литературный фонд, в задачу которого входило оказание членам СП материальной поддержки (соответственно «рангу» писателя) в форме обеспечения жильем, строительства и обслуживания «писательских» дачных посёлков, медицинского и санаторно-курортного обслуживания, предоставления путевок в «дома творчества писателей», оказания бытовых услуг, снабжения дефицитными товарами и продуктами питания. (Какое разительное отличие от тех задач, которые ставили перед собой участники «Зеленой лампы» или ОБЭРИУ!) Прием в члены СП производился на основании заявления, к которому должны быть приложены рекомендации трех членов СП. Желающий вступить в Союз должен был иметь две опубликованные книги и представить рецензии на них.

 

Короче говоря, государство построило писателей под свою крышу, требуя с них в виде отката идеалогической верности. Сегодня же эта крыша стала потихоньку то ли протекать, то ли уходить в осадок, то ли съехала в сторону. Что впереди – чистое поле, где можно поставить много палаточных городков с близкими анархическим порядками? Или один, но грубо и крепко организованный сытыми столешницами.

 

Основными преемниками СП СССР в России и СНГ являются Международное содружество писательских союзов (долгое время руководил Сергей Михалков), Союз писателей России и Союз российских писателей. Так всё же – непременно Союз?

 

Быть может, общество («Зеленая лампа»)? Общество любителей литературы (поэзии)? Товарищество (объединение, возглавляемое равноправными участниками)? Ассоциация? Объединение? Цех? Группа? Форум (широкое представительное собрание, съезд)? Мастерская (в прямом смысле – помещение, в котором работает мастер, художник, а в более широком значении – группа мастеров, учеников, помощников, связанных общей целью, склонностями, художественными предпочтениями, творческим методом)? Студия? Кружок? Фонд? Партия (совершенно забыто значение этого слова: особая общественная иерархическая организация, объединение на добровольной основе лиц с общими национально-культурными или иными интересами и идеалами)? Организация?

Как видим, лексика современного русского языка дает обширный перечень синонимов, обозначающих творческое объединение. Отказ от этого языкового богатства, как мне кажется, связан с коммунистическим режимом, тотально подавлявшим сознание и надолго сохранившим свое влияние на многие умы.

Зависело ли движение литературы от наличия или отсутствия союзов?

История литературы знакомит нас с примерами разных творческих объединений, существовавших в прошлые века.

Первая в России литературная школа сложилась вокруг Сумарокова в 1750 году.

В 19 веке Петр Андреевич Вяземский (в 1830 годы) выступает в «Литературной газете» Дельвига, «Современнике» Пушкина от имени литературной группы: Пушкин, Жуковский, Боратынский, Дельвиг, Д.Давыдов, Плетнев – отстаивали высокие традиции русской литературы, стремясь сохранить атмосферу литературной культуры, литературного воспитания, полученного в Лицее, Благородном пансионе при Московском университете. Собрав кружок единомышленников, он называл его «дружеская артель». В 1811 году Шишков опубликовал трактат «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» и возникла «Беседа любителей русского слова», в которую вошел, кроме Шишкова, Хвостов, Державин. Итак, школа, группа, дружеская артель, беседа?..

Длительное время русская литература преимущественно именовала творческие группы «обществами», а не союзами писателей, как утвердилось в 20 веке в советской России.

Термином «общество» было названо несколько важных для истории русской литературы творческих союзов, среди них – созданное около 1822 года московским литератором и педагогом С.Е Раичем так называемое «Общество друзей», известное также как «Кружок Раича». Кружок объединял преподавателей и студентов Московского университета, Университетского благородного пансиона, Московского училища колонновожатых, а также их знакомых, интересовавшихся вопросами эстетики, литературы, теории искусства. Среди его членов были Ф.И.Тютчев, князь В.Ф.Одоевский, А.Н.Муравьев, Д.П.Ознобишин, М.П.Погодин, А.И.Писарев, С. П. Шевырев и многие другие. В 1823 году от «Общества друзей» отпочковалось «Общество любомудрия», члены которого полагали важным вести популяризаторскую литературную деятельность. Философские мысли, выраженные в аллегорической форме, получали распространение в стихах и прозе любомудров. Принципы любомудрия находят выражение в философской лирике Д.Веневитинова. Владимир Одоевский издает первый русский философский роман «Русские ночи». В попытках вернуть в поэзию высокий стиль, требующий от читателя определённых встречных интеллектуальных усилий, Степан Шевырев обращается к устаревшей одической традиции с её архаизмами и метрической усложнённостью. Для пропаганды идей любомудрия в 1823 году Одоевский взялся за издание литературно-философского альманаха «Мнемозина», объединившись для этого с будущим декабристом В.Кюхельбекером. Ещё одним альманахом, в котором дружно выступили участники общества, была «Урания», изданная близким к любомудрам молодым историком М.Погодиным. Как видим, главная задача литературного объединения – создавать на основе определённой теоретической базы произведения в стихах и прозе и, конечно, издавать журналы или альманахи, чтобы знакомить читающую публику со своими творениями, а не выбирать правление, проводить съезды писателей и организовывать строительство писательских дачных поселков.

Слово «общество» использовал для своего творческого союза в 1819 -1820 годах дружеский круг петербургской дворянской, преимущественно военной, молодежи – «Зелёная лампа». Название общество получило по зелёному абажуру на лампе в комнате заседаний; это символизировало «свет и надежду». Собрания (не менее 22) проходили в доме Н.Всеволожского. По мнению П.Щеголева, «Зеленая лампа» была «вольным литературным обществом» при декабристском «Союзе Благоденствия». В числе членов его были декабристы С.Трубецкой, Ф.Глинка, Я.Толстой, а также А.Пушкин, и А.Дельвиг.

Непривычное для современного употребления по отношению к литературе слово «цех» оставило также прекрасный след в истории русской поэзии. В Санкт-Петербурге (Петрограде) существовало по очереди три объединения с таким названием. Первый «Цех поэтов» был основан Гумилёвым и Городецким в 1911 году и просуществовал до 1914 года. На первом заседании на квартире Городецкого были только приглашённые, что придавало ореол таинственности. Кроме основателей, в «Цехе» состояли Ахматова (была секретарем), Мандельштам, Нарбут, Кузьмина-Караваева, Лозинский, а также на первых порах Кузмин, Пяст, Алексей Толстой. Название объединения, созвучное названию ремесленных объединений в средневековой Европе, подчеркивало отношение участников к поэзии как к профессии, ремеслу, требующему упорного труда. По замыслу организаторов, цех должен был служить для познания и совершенствования поэтического ремесла. Стихотворение, т.е. «вещь», создается по определенным законам, технологиям. Этим приемам можно научиться.

Был в русской литературе блистательный период, названный, как известно, Н.Оцупом «серебряным веком». Отмеченный широким разнообразием творческих союзов (символисты, футуристы, имажинисты и другие), он ввел в русскую литературу значительное количество поэтов, творчество которых не укладывалось в обозначенные в литературных манифестах рамки и являлось значительным вкладом в русскую и мировую литературу: среди них творчество Марины Цветаевой, Осипа Мандельштама и др.

В начале 20 века в русской литературе был «кафейный» период, когда, не связанные ни с одним изданием или союзом, поэты организовывали свои выступления и творческие вечера. Им удавалось привлечь внимание самой широкой публики, от изысканных критиков до рядовых читателей, которые собирались, например, в «Бродячей собаке». Быть может, в силу необычайной яркости и самобытности своих дарований они не могли вписываться в рамки каких бы то ни было творческих платформ, но необходимость в творческом обмене ощущали.

Есть примеры интересных творческих союзов в России в начале 20 века, которые называли себя «объединениями», например, «Серапионовы братья» или ОБЭРИУ.

Объединение прозаиков, поэтов и критиков, возникшее в Петрограде 1 февраля 1921 года, выбрало название из цикла новелл немецкого романтика Э.Гофмана «Серапионовы братья», в которых описывается литературное содружество имени пустынника Серапиона. Первоначально группа сложилась из кружка учеников Е.Замятина и В.Шкловского, занимавшихся в «Доме искусств», а затем в «Литературной студии» под руководством К.Чуковского, Н.Гумилёва, Б.Эйхенбаума. Идейным и художественным руководителем «Серапионовых братьев» был Евгений Замятин. В своих декларациях объединение в противовес принципам пролетарской литературы подчеркивало свою аполитичность. Подчеркнуть аполитичность не было необходимости ни «Зелёной лампе», ни символистам, необходимость в этом появляется в определённый исторический период, как понимают читатели.

В 1927 – начале 1930–х годов в Ленинграде существовало иное объединение группы писателей и деятелей культуры – ОБЭРИУ. В группу входили Д.Хармс, А.Введенский, Ю.Владимиров, к обэриутам были близки Е.Шварц, а также Казимир Малевич, Павел Филонов. ОБЭРИУТы декларировали отказ от традиционных форм искусства, необходимость обновления методов изображения действительности, культивировали гротеск, алогизм, поэтику абсурда. В своем стремлении наряду с политической революцией осуществить революцию в искусстве обэриуты были под влиянием футуристов (в особенности В.Хлебникова); выступали, однако, против «зауми». Их методом изображения действительности и воздействия на неё было искусство абсурда, отмена логики и общепринятого времяисчисления в поэтических произведениях. Нападки со стороны официозной критики, невозможность печататься заставили некоторых обэриутов переместиться в «нишу» детской литературы (Введенский, Хармс, Владимиров).

Помимо наиболее распространённой формы писательского сообщества – объединения – было в истории русской литературы использование и иной формы – ассоциация. РАПП – Российская ассоциация пролетарских писателей была образована в 1925 году на 1-й Всесоюзной конференции пролетарских писателей. Генеральным секретарем РАПП стал Л.Авербах, главными активистами и идеологами были писатели Д.Фурманов, Ю.Либединский, А.Фадеев, критик В.Ермилов. В РАПП состояло более 4 тысяч членов. К 1930 году все остальные литературные группировки были практически разгромлены, и РАПП усилила директивный тон. Например, резолюция от 4 мая 1931 года призывала всех пролетарских писателей «заняться художественным показом героев пятилетки» и доложить об исполнении этого призыва-распоряжения в течение двух недель. Итак, объединение, ассоциация?.. Как видим, любой из упомянутых писательских союзов выдвинул свои творческие принципы и идеи, а не политические задачи (что, по определению толкового словаря, является принадлежностью партий).

Экскурс в историю дал нам широкий материал для сопоставлений, наблюдений, определения позиции. Что называется, есть чему поучиться. Зададимся же вопросом, нужно ли в наше время объединение писателей, требует ли время функционирования писательских союзов, органично ли для современного литератора вступление в продолжающий существовать (с незначительными изменениями ) Союз писателей России? Кто должен вступать в такой союз – только ли профессиональный писатель?

 

Литературное объединение должно быть свободно от официозности, парадности, основано на общности идей и вкусов. Иерархичность (кто первый, лучший), пиетет по отношению к олимпийцам (издание собрания сочинений, выход произведений большими тиражами в крупных издательствах, выдвижение на премии), дальнейшее распределение мест (кто второй после Пушкина, третий и так далее), эпатажное определение места в современной литературе (выборы короля поэтов в начале 20 века) – напоминают скорее спорт, с его определением по отношению к первым, распределению остальных обязательно ниже. Возникает ситуация, когда литературные суждения строятся не по эстетическим основаниям, а по иерархическим: в оценке творчества Боратынского, Тютчева звучит постоянный оттенок предпочтения Пушкина, крайняя нетерпимость к посягательствам на его культ. Объяснить это можно только нарушением благопристойности, привитой распределением мест.

Поэзия сугубо индивидуальна. Поэты же объединяются по разной мотивации. Иногда понимая, что пробиться в литературе сообща гораздо проще, особенно следуя за неформальным лидером. Иногда примыкая к тем, кто ближе по духу, по умонастроениям.

Порой мы, спустя годы и даже столетия, объединяем в группы писателей не таких уж и близких в жизни друг к другу, или даже вообще не близких. Мы говорим: «поэты пушкинской поры». Но принадлежали ли к пушкинской плеяде Жуковский, Батюшков, Грибоедов, Лермонтов? Не напоминает ли это ситуацию с Цветаевой и Мандельштамом?

Иерархическое положение сказалось и в литературе советского периода, когда, по определению Твардовского, началась «секретарская» литература, зато эти произведения печатались массовыми тиражами и стали известны читателю (хотя сейчас прочно забыты и никому не интересны).

 

Центризм в литературе сыграл печальную роль. Писатель мог быть исключен из Союза писателей СССР «за проступки, роняющие честь и достоинство советского литератора». На практике поводом для исключения могли служить:

- критика писателя со стороны высших партийных инстанций. Пример – исключение М.Зощенко и А.Ахматовой, последовавшее за докладом Жданова в августе 1946 года и партийным постановлением «О журналах «Звезда» и «Ленинград»;

- публикация за рубежом произведений, не опубликованных в СССР. Первым по этому мотиву был исключен Б.Пастернак за издание в Италии его романа «Доктор Живаго» в 1957 году;

- публикация в «самиздате»;

- открыто выраженное несогласие с политикой КПСС (по политическим мотивам были исключены А.Синявский, Ю.Даниэль, Н.Коржавин, Г.Владимов, Л.Чуковская, А.Солженицын, В.Максимов, В.Некрасов, А.Галич, В.Войнович, В.Ерофеев)

Каждый, нарушающий иерархию в союзе, воспринимался как возмутитель благопристойности, посягающий на законную литературную власть, он не мог надеяться на официальные почести и юбилеи.

Возможно ли создание литературного объединения на творческой основе и как долговечно оно будет? Такая проблема исключает деление на самодеятельную и профессиональную литературу, зато ставит сущностную задачу.

 

На литературных вечерах и собраниях я постоянно слышу о разных людях: непрофессиональный поэт (или прозаик), литератор, член Союза писателей и прочие интересные определения. Я уж не говорю ничего о словосочетании «профессиональный поэт» – может ли быть что-то более нелепое?! Но, конечно, в своем первом приближении подобные такое деление участников литературной жизни подразумевает их другую постоянную профессиональную деятельность: инженер, врач, преподаватель сопромата и проч. Кроме того, конечно, подразумевает образование нефилологическое, если вообще систематическое образование (ВУЗ за плечами) у этих людей в какой-то области имеется.

Конечно, есть филологический факультет, но выпускники его не поэты и прозаики, их обширные и организованные знания в области языка и литературы совершенно не предполагают подготовку к литературному труду, даже переводческому. Студент или выпускник филфака может писать стихи и может их не писать. Филология, по определению словаря, с помощью языка и литературы изучает культуру народа. Джон Локк писал: «Но если кто-нибудь желает, чтобы его сын обладал качествами поэта, и думает, что изучение поэзии разовьет в нём фантазию и способности, то он должен согласиться, что для этой цели чтение превосходных греческих и римских поэтов гораздо полезнее, чем сочинительство плохих собственных стихов». В моём дипломе написана специальность филолог, мои однокурсники работают в прессе, книгоиздательствах, преподают в школах, техникумах, вузах, некоторые из них пишут. Серьезное изучение литературы часто губит творческие порывы, гораздо легче приступают к художественному творчеству менее начитанные люди.

Наличие Литературного института имени Горького – факт забавный и тесно связан с остальными попытками «организовывать и направлять» искусство: в консерваториях по истмату и диамату (понимают ли меня сейчас молодые читатели?) было больше часов, чем по занятиям в классе фортепьяно или вокала. Всегда мне казались нелепостью театральные институты, разве что в плане обеспечения трудовых прав актеров. Конечно, в Литературном институте, одном на всю страну, можно получить полные сведения об истории и теории литературы, но их можно получить и на филологическом факультете, а родиться поэтом все же нужно. К тому же известно, что оттуда исключили и Рубцова, и Евтушенко. Да и после окончания такого известного и замечательного вуза все равно остаются все те же проблемы тем, языка, стиля, то же «сопротивление материала»: жизни, словесной одежды образа.

Правда, часто на литературных собраниях говорят о том, что образованные, в том числе с филологическим образованием люди, пишут грамотно, без «ихний» и «хочем», у них выше самооценка написанного, способность редактировать, преодолевать ляпсусы на стадии «создания». Это, конечно, неплохо, но очень далеко стоит от написания хороших настоящих строк. В конце концов, врачом был Чехов, офицером Толстой, агрономом Пришвин – и примерам несть числа. Не в профессии и исходном образовании дело. Конечно, практические (профессиональные) знания всегда дают неоценимый жизненный опыт, именно на это уповают многие: я поэт металлург (без дефиса)! Звучит гордо. Для чего обозначается профессия? Выразить рабочую гордость, предъявить вексель для оплаты или получить индульгенцию? Хорошо, что металлург, но поэт или нет при этом – с местом работы совсем не связано.

Жизненный опыт кажется многим важной причиной для «обогащения библиотек»: пишу о том, что испытал и хорошо знаю, ничего не выдумываю, «останавливаю время». Знание определенной области жизни – прекрасно: врачом и писателем были В.Вересаев, М.Булгаков, они оставили книги, вызвавшие острые дискуссии в обществе: «Записки врача», «Записки юного врача». Но разве это медицинские книги? Это художественные произведения, которые могут быть написаны и без личного врачебного опыта. Толстой не был участником Отечественной войны 1812 года (но был участником Севастопольской обороны). Незаменимость личного опыта легко опровергается главами, описывающими уход из жизни князя Андрея. Да и вообще нет человека, который бы все сам испытал – возможности ограничены во всех отношениях. Отлично зная технологию и быт и жизнь людей в металлургическом цехе, не станешь Толстым. Можно накопить множество знаний о жизни (примеры многочисленны: Куприн, Сельвинский), но не написать, в отличие от них, ничего талантливого.

Часто люди, испытывая, быть может, неосознанную тягу к самовыражению и избирая наиболее доступную, как им кажется, сферу – слово, ожидают помощи от «профессионалов»: нас не учат, нам не помогают! Редакторы «должны» проводить с нами семинары, зав.отделом или издатель должен проконсультировать меня, что у меня неверно, показать, как надо. Фатально невозможно научить писать такие строки: «И лодка моя на речной догнивает мели…» Многие чрезвычайно настойчивы: я пишу много лет, неужели это никуда не годится? Покажите, что у меня неверно, я исправлю. Я издал три книги, многим нравится.

Конечно, познакомить с простыми вещами можно, в том числе на заседаниях литературных объединений поднять простые вопросы о видах рифм, способах рифмовки, о свободном стихе и проч. Но прежде всего каждый должен ответить на самый важный вопрос: писать или нет? Может быть, литература «перебьётся» на Лермонтове, Чехове? Нужно понять, что Поэт – это высокое звание, это не профессия, нет ей соразмерной области человеческой деятельности, в один ряд с ней не поставишь менеджера или юриста. Поэт должен ощущать свою исключительность, чувствовать право говорить от имени всех людей, осознавать, что только он может сказать об этом? А богатый жизненный опыт… Он должен пройти кристаллизацию. Почему бы не написать о том, что нищий студент убивает старуху топором? Есть криминальные хроники с такими примерами, с такими неслыханными злодействами! А будут ли читать? Одно дело издать, в наше время на средства автора, другое – обогатить, а не захламлять библиотеки. Читаешь иногда, и словно стекло между тобой и автором. Не интересно. Нет жизни. В книге философа некоторые утверждения были бы банальными, в поэзии они становятся откровениями. Известное понятно. Такое содержание произведения не встретит сопротивления читателя, «вечная срединность», «бессмертная пошлость людская» создает книги с прочными и дешёвыми шаблонами для повседневного употребления – «транспортная литература».

Сама работа над текстом стихов или прозы часто проходит слишком гладко. Гордясь, приводят примеры всего лишь двух-трех собственных исправлений, объясняют причину их, и видишь, что прочесть своё «чужими» глазами автор не может. Не задумывался он и о том, для кого пишет. Что болит у его читателя, какой он, в каком Слове нуждается. Читаешь и видишь: пишет о себе. Подобная ситуация изображена в эпизоде из фильма Жана Кокто «Орфей». Главный герой приходит в богато украшенную галерею, чтобы нарисовать цветущий ночью цветок при свете полной луны. Он устанавливает мольберт и начинает неистово работать, чтобы поймать скоротечный эффект света. Но всякий раз, когда он начинает делать набросок, рисунок превращается скорее в лицо, чем в изображение цветка. С каждой неудачей его отчаяние усиливается, пока неожиданно не появляется Орфей. Орфей смеётся и говорит: «Когда же вы, художники, наконец, усвоите, что единственная вещь, которую вы можете написать, – это автопортрет». Автор часто издаёт свою книгу для реализации собственного тщеславия. А в дискуссиях требует анализа. Задавал ли такой автор себе вопросы: на что он готов, скажем, ради любви? От чего у него может болеть душа? Ради чего способен он пожертвовать собой? Испытывал когда-либо какие-то движения души, и чем они были вызваны: изменениями в природе? наблюдениями за людьми? важными событиями?

Воспитать хороший вкус к стихам или прозе можно только на лучших образцах, я же лично теряю дар речи, когда слышу от «непризнанных непрофессиональных», что «Дон Кихота» «он не читал». Воистину, не читатель же, а писатель, по меткому народному наблюдению. Да есть, быть может, семь-десять книг, в числе которых, вместе с романом Сервантеса, «Божественная комедия», «Война и мир», «Илиада»!.. Не читано. А хорошо бы ещё над этими книгами не торопясь подумать, читать их многие годы, имея свой экземпляр в домашней библиотеке, и за годы медленного чтения этот экземпляр будет весь в пометах… Тут и вспомнишь о систематическом образовании. Не читают и друг друга. Не знают современных журналов, литературных премий, имен современных критиков (список останавливается на Добролюбове, Писареве, Белинском – но не все и вчерашний день литературы знают!). Не читают местных литературных журналов, с удивлением держат в руках прекрасно изданный номер журнала «Италмас» или «Аквилон»: неужели это у нас? Не подписываются на литературные газеты и журналы, даже, оправдывая себя, видят некоторую корысть со стороны редакторов: пусть меня так печатают, без подписки у них! Сказывается и провинциализм мышления: хорошие журналы и настоящая литературная жизнь в столицах, нам уже трудно поверить в бытование культурных гнёзд в провинции, о которых пишет в своей книге «Ложится мгла на старые ступени» Александр Чудаков: «Старший преподаватель Тотлебен … читал спецкурс о российских культурных гнёздах, которых, оказывается, было множество – самарское, казанское, тифлисское, самаркандское, минское…Каждое занималось статистикой, изучало локальную историю, этнографию, местные наречия и фольклор, имело прекрасно поставленную газету, не уступавшую столичным». А Талашкино, прозванное русской Флоренцией? Село, известное минимум с конца 16 века, было во владении Марии Тенишевой, и с 1893 по 1914 год было значительным центром русской художественной жизни, сопоставимым с Абрамцевом. Поставив цель возродить крестьянские художественные ремёсла, Тенишева и приглашённые ею художники организовали учебные и художественно-промышленные мастерские. В Талашкине бывали духовные просветители (Н.Рерих), композиторы (И.Стравинский), скульптор П.Трубецкой, живописцы М.Врубель, А.Бенуа, М.Нестеров, К.Коровин, И. Репин. И это не столица, а далекое смоленское село.

Иной раз начинающего писать губит именно начитанность, он автоматически подмечает вокруг (в людях и природе) только знакомое, легко занимается повторением пройденного, использует истёртые трафареты. Так и видишь при чтении иного сборника, что такие стихи могли быть написаны в 19 веке. Но они уже написаны! «Часу в шестом вечера я вышел от одного знакомого, обитавшего около Сенной. Путь лежал мимо Таировского переулка; можно было бы без всякого ущерба и обойти его, но мне захотелось поглядеть, что это за переулченко, о котором я иногда слышал. Но сам никогда не бывал и не видал, ибо ни проходить, ни проезжать по нём не случалось. Первое, что поразило меня, – это кучка народа, из середины которой слышались крики женщины. Рыжий мужчина, по-видимому, отставной солдат, бил полупьяную женщину. Зрители поощряли его хохотом. Полицейский на углу пребывал в олимпийском спокойствии. «Подерутся и перестанут, не впервой», – отвечал он мне, когда я обратил его внимание на безобразно-возмутительную сцену. Там шла отвратительная оргия. Вырученная своими товарками окровавленная женщина с воем металась по низенькой, тесной комнате, наполненной людьми, плакала и произносила самые циничные ругательства, мешая их порою с французскими словами и фразами». Читателю, быть может, вспоминаются страницы из романа Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание»? А между тем это вступление Всеволода Крестовского к его собственному роману «Петербургские трущобы». По наблюдению литературоведов, беллетристика второго и третьего ряда выполняет важную культурно-историческую функцию, привлекая к новой теме читательский интерес и намечая подступы к ней для литературы более высокого ранга.

В подобных книгах и нынче опытный глаз легко раскладывает чужой текст на составные элементы: это Лермонтов, это Фет. Находясь в тюрьме общих текстовых мест, такие «поэты» создают сборники как собрание банальностей: истасканные эпитеты, обиходные рифмы, общеупотребительные размеры. С огромным пылом начинают споры, темы которых, казалось бы, давно сданы в архив. Схематическое построение текстов вне времени и пространства – не прикреплённых ни к веку, ни к определённому месту, – да и к индивидуальности самого автора не имеющих прямого отношения. Да, порой трудно спорить с такими «поэтами», которые говорят о животрепещущей новизне вечного, об остроте, с которой переживается каждый отдельный миг. Другие с большим усилием отстаивают собственную состоятельность от подавляющего влияния гениев русской поэзии («Мне писать мешает Пушкин»), все силы тратят на то, чтобы не попасть в сферу притяжения великих поэтов, обрести самостоятельность. Высоко ценя своё умение слагать гладкие стихи, авторы торопятся издавать сборники. Мне кажется, есть больший смысл печататься сначала в периодике, представляя там на суд читателей своё творчество, а уже потом издавать свои книги. Не секрет, что издают свои книги потому, что есть появились средства, что появились новые возможности множительной техники. Издают, потому что в личной жизни автора собственный поэтический сборник может стать некоторым событием, челвек отыгрывает свои амбиции, достигает самоутверждения, оставляет для детей и внуков нерядовой семейный архив («мой дедушка – писатель», – говорит в школе первоклассник). Не стихи, а записная книжка наблюдателя состояний природы. Написав 40 или 50 стихотворений, включая поздравления к Новому году и дням рожденья, иные уже волнуются, не пропущено ли время для первого сборника? В дальнейшем одни пытаются продать свои сборники, мечтая вернуть потраченные на издание деньги, другие просто дарят, не думая, что после их ухода сборник полетит в урну. Сознают ли они свою роль в создании культурного пространства 21 века, свой вклад в ноосферу или просто в культуру города, республики? Может быть, всё объясняется желанием назваться в узком кругу поэтом, автором сборника, автором публикаций в литературных журналах и массовых газетах? Такое впечатление, что искусство применяют для маленьких нужд и потребностей (на юбилей начальника или городского района). Книга ли это в полном смысле? Чем обогатит поэзию и жизнь читателей ещё одно рифмованное сообщение о золотых листьях осенью или алмазах снегов? Владимир Солоухин писал: «Поэты учат людей понимать красоту. У Карамзина в его славных «Письмах русского путешественника» записано про двух поэтов: «Весна не была бы для меня так прекрасна, если бы Товсон и Клейст не описали мне всех красот ея». Вопрос о понимании красоты связан с вопросом о том, для чего ты пишешь. Когда не осмыслено существование, нет и смысла в стихах. Главное содержание стихов – душа человеческая. Представляет ли наш писатель своего читателя: кто он, чему молится, чего ищет, что я могу дать ему, как проявляется в личности современность, какие идеалы живут в наших душах? Поэт должен обладать талантом внимания. Берясь сразу ни много ни мало за написание стихов, автор ещё не успел задуматься о таких вещах, как множество истин, как тайны поэтического ремесла (Вяземский писал: «Озабоченные побеждением трудностей, мы не даём воли ни мыслям, ни чувствам»).

Как видим, не в исходной профессии пишущего дело, как видим, поэтическим талантом может обладать и тот, кто изо дня в день ходит на службу, а пишет в свободное время. Как видим, вступление в Союз писателей (или отсутствие членского билета) не может ничего изменить ни в стихах, ни в прозе. Как видим, потребность в объединении с собратьями по перу есть у наших современников.

Наверное, нельзя обойти прописную истину: есть литература хорошая и плохая, а не столичная и провинциальная, профессиональная и самодеятельная. Есть смысл объединяться, если есть объединяющие идеи – творческие, свежие, обогащающие.