И СНОВА ЖИЗНЬ МОЯ СО МНОЙ

 

* * *

Я свистом подзываю пса,

И мы идём, куда глаза

Глядят. Опавшая листва

Лежит событьем естества.

И ветви цепкие вплелись

В дырявый ветхий небосвод.

Мой резвый пёс бежит вперёд,

Опережая здравый смысл.

Он вертит весело хвостом,

И кажется – пятьсот хвостов

Мелькают меж сырых стволов,

И тянет дымом от костров.

Потом идём по мостовой –

Я в сапогах, а он босой.

Его каштановый окрас

По цвету осени как раз.

А где-то, может, старый дом

Среди других домов стоит,

И кто-то помнит за столом

Про наш отличный аппетит.

 

* * *

Вот и снег.

На Зиновия волк собирается в стаю.

Что до старых примет –

Я не знаю, хорошо ли.

Но вижу – красиво.

Вот и воля.

Обойдётся ли малою кровью? –

Пожелай мне, мой свет…

Вот крапива, согбенна,

В лохмотьях средневековья.

Вот репейник, сухой и прямой

Перед лютой зимой.

Бересклет и вербена.

Пожелайте мне сил и здоровья.

 

* * *

Февральской ломкой Водолея

Себя, и всех, и всё жалея,

Достать чернил – о том, над ним

Рыдать, что мною не любим

Неверный месяц, ненадёжный

Товарищ мой, озноб подкожный

За слабость, лень, за что-то, за…

Но вдруг откроются глаза –

И в середине февраля

Проглянет жирная земля,

Весенней захлестнёт волной,

И снова жизнь моя со мной.

 

* * *

Не говорилось вслух, но в воздухе повисло.

Невзрачный вид из грязного окна.

Опять весна распределяет числа.

И строгой чередой поминок и рождений

Опять распоряжается она.

Ей дела нет до наших рассуждений.

Перебирая дни, что косточки на счётах,

То сводит счёты, то ведёт учёт,

И в жизни поворачивает что-то.

Не говорилось вслух, обозначалось датой.

Я косточка, я день. Весна, я тот

Без языка прискорбный соглядатай.

 

* * *

Благодаря какому шторму

нас без причин и без привычки

швырнёт с вечерней электрички

на подмосковную платформу?

 

Притихших летних дач истома.

И красок масляных знакомый

внезапный запах – знать,

отсюда художник ходит на этюды.

 

И нам не стыдно, не зазорно

всё наблюдать через забор.

Накладывается упорно

крепкий мяч и чей-то спор

на звонкий смех и снова мяч,

на лай собак и детский плач

 

дым самовара и костра…

Но в чай смородиновый лист

кладёт хозяйка. Он душист.

И это сладко, это странно.

 

Уснул вьюнок. Пропал и след.

И лёг у ног туман в лощины.

Ольхи, терновника, лещины

сквозит нечёткий силуэт.

 

И убран хмель. Одни шесты

маячат в поле, как антенны,

и всё ещё глаза от дыма…

смена времени мгновенна -

 

и девочка – в каком году?

сорок шестом, пятидесятом? –

в панамке, платьице помятом

в счастливом бегает саду.

 

* * *

Святой не знал, что он святой,

Ему не видно было –

Над ним тиарой золотой

Сиянье восходило.

 

К нему просились на постой –

Он рад помочь был, ибо

Там, где другой имел по сто

Рублей – имел спасибо.

 

Он отдавал еду и кров

И не вознаграждался,

Он проповедовал любовь,

В которой сам нуждался.

 

Молился он за чудаков

И странников, поэтов.

Святой не знал, кто он таков,

И был святым за это.

 

* * *

Вечереет, моросит,

тянет от болота.

Явно в воздухе висит

и мерцает что-то.

 

Звякнет ковшиком в сенях,

скрипнет на крылечке,

Колокольчиком звеня,

вспыхивая в печке.

 

Треснет, ухнет, завопит

страшно и знакомо.

И ломает, и знобит,

не сидится дома.

 

Шаль накинуть, с фонарём

выйти за ворота:

Коль увидим – соберём,

да не видно что-то.

 

* * *

Ночью лес подошёл к окнам,

Заглянул, задышал влажно.

Не понять в полусне, кто к нам.

Остальное теперь неважно.

 

Чуть кивая, живая бездна,

Столь неведомая, большая,

И настойчиво, и любезно

С головой в неё – приглашает.

 

Принимая привет, с постели

(«Постыдись, посиди с нами!..») –

Прямиком, приминая стебли

Трав пылающими ступнями.

 

Расступись и сомкнись, кущи!

По рукам, по лицу – плети,

Ветви Мира, стволы столетий.

Тайный, тающий и влекущий

Свете тихий. К нему лететь и -

 

* * *

Проще ли станет – в себе разобраться?

Или в пучине морской, в цунами,

В безднах Сибелиуса и Брамса? —

Не по пути ль водопадам с нами?

 

Если в оркестре кипит лавина –

Слаще ли сдаться волне на милость?

Пренебрегаем ли долей львиной,

Если нахлынуло, навалилось -

 

Ветром, прибоем, дождём по крыше,

Плеском Шопеновского Полонеза?

Лучше ли струсить, уйти, не слышать

Легче ли без золотого среза?

 

* * *

Наловить случайных слов,

а тебя поймает слава –

отмахнуться – наше право! –

словно Генрих-Птицелов.

Рядом певчие дрозды

и назойливые сойки –

не нужны ему бразды

государства, новостройки,

и палаты, и дворцы.

Намолоть случайных зёрен.

Кто свободен, тот проворен.

Лучше галки и скворцы,

лучше чайка и ворона.

Не нужна ему корона,

лучше щёголи-щеглы.

Замки замкнуто малы

и тесны. И горя мало.

Но судьба его поймала,

что чижа в златую клетку.

Не поплачешься в жилетку,

но поплатишься простором,

лесом лиственным, в котором…

Наломать случайных дров -

милый Генрих, будь здоров!

 

* * *

Сизифов труд, сезон мытья посуды.

Но, право, сударь, посудите сами -

Чем многое завесить словесами,

Зависеть от хандры, забот, простуды,

Не лучше ли кастрюли, сковородки

Тереть? И не игра в горелки,

Ни золота (сезам!) самородки,

Ни управление страной

Не стоят ни одной

Отмытой до сияния тарелки.

 

* * *

Взметнулось под ветром бельё на балконе.

И время, болтаясь в своём балахоне,

Уводит в былое пространство меня.

Прищепками сдержанная простыня

И пододеяльника парус прохладный –

Дыхание моря и нить Ариадны –

Уводит, уносит в далёкую даль.

Прощайте, о будни, о стирка, – мне жаль!..

 

* * *

Не бес ли их здесь и пытает, и мучит,

и льстит, и сулит, и скулит, искушает -

и сами не лучше,

и хмель иссушает.

Небесный Ловец за небесные крючья

подцепит и вытянет вверх человеков.

Покормит, согреет, пошутит, послушает,

с миром отпустит домой по лачугам.

Ушли друг за другом.

Покорно стареют спасённые души,

в поп-корне по уши,

в «попсе» по макушки.

Не души, а душки.

Но снова за шиворот вверх человеков.

 

* * *

Война, холера, оспа ли –

Четырнадцатый год.

Господь приходит в госпиталь,

Меж раненых идёт.

 

Кладёт на лбы горячие

Прохладную ладонь,

И на глаза незрячие,

На внутренний огонь.

 

Проходит по селениям,

И не отводит взгляд

От белого каления,

И души исцеляет.

 

Без пафоса и нимба, раз

В опасности они.

Когда у вас нет выбора,

То – Боже сохрани!

 

* * *

Да веселится Господь о делах своих!

Пс.103, 31

 

Против шерсти сентябрь, дорогое руно,

Предзакатные липы и ясени.

Гроздья красных рябин, вихрь и веретено,

Или ветер затих – листопад всё равно.

А у нас на столе озорное вино,

Спелым яблоком праздник украсили.

 

И шафран, и кармин, свет с дерев, и с небес,

И с земли от опавшего золота.

Льёт медовый настой удивительный лес,

И сиянием память расколота.

Или щедрой природы торжественный жест,

Или – Чудны Дела Твои, Господи!