КОРОЛЕНКО И ХУДОЖНИКИ
2003 год — год 150-летия со дня рождения Владимира Галактионовича Короленко (1853—1921), великого русского писателя-гуманиста, публициста, правозащитника. По словам А.В.Луначарского, язык его произведений необычайно музыкален и прозрачен, он в одинаковой мере и гармоничный живописец, и тонкий психолог, и ласковый юморист. Литературное творчество, публицистика и кипучая правозащитная деятельность Короленко были направлены на утверждение достоинства и прав человека, свободы и справедливости в обществе. Лучшим произведением Короленко, как отмечали его современники, был «он сам, его жизнь, его существо».
Трудно переоценить роль Короленко в судебных процессах по Мултанскому делу. Забитые и неграмотные удмурты-крестьяне были ложно обвинены в ритуальном человеческом жертвоприношении. Писатель привлек внимание широкой общественности к процессу, сам участвовал на стороне защиты. В результате подсудимые были оправданы судом присяжных. Достоинство и честь не только удмуртского, но и русского народа были защищены. Удмурты никогда не забудут гражданский подвиг писателя-гуманиста.
Его повести и рассказы, яркая и острая публицистика, пламенная общественная деятельность не дают «замерзнуть совести», будят веру в право и правосудие, в свободу и справедливость, в человека, заслуживающего счастья, у новых и новых поколений россиян, вступивших в ХХI век и оказавшихся перед лицом новых вызовов, бед и испытаний.
Талант В.Г.Короленко многогранен. Он обладал даром замечательного рисовальщика, общался с выдающимися русскими художниками, интересовался художественной жизнью в России, в зарубежных странах. Его волновали вопросы назначения искусства в жизни человека и общества. Образ художника Алымова в одноименном рассказе, оценки Короленко выдающихся полотен В.Поленова и В.Сурикова, отклики на художественные выставки дают достаточно полное представление о взглядах, эстетических идеалах и предпочтениях великого русского писателя по проблемам изобразительного искусства.
В.Г.Короленко с детских лет рисовал и рисовал практически всюду — на этапах, в ссылке, в своих путешествиях по России и за рубежом. Он оставил нам образы народных типов, картины природы, деревенские и городские зарисовки, сибирские, волжские, южно-российские, румынские и другие пейзажи. Его рисунки скупы, но документально точны и поэтому представляют сейчас особый интерес.
Писатель живо интересовался творчеством художников, дружил с ними, посещал столичные и провинциальные художественные выставки, знакомился с искусством тех стран, где ему приходилось бывать. В автобиографическом романе «История моего современника» Короленко отмечает, что в молодости с большой любовью скопировал тушью с гравюры бурлаков Репина и повесил на стенке своей петербургской комнаты. В.Г.Короленко восхищается талантом Боклевского, его рисунками к «Мертвым душам» Гоголя («Ну, право, это равно Гоголю», — говорит он словами художника Алымова из одноименного рассказа).
В 1893 году Короленко побывал на всемирной выставке в Чикаго, где особое внимание уделил отделу живописи. В дневниках и письмах писателя того времени даны выразительные характеристики произведений русских и иностранных художников, в том числе импрессионистов. С чувством гордости за русское искусство Короленко отмечал успех на выставке картин Айвазовского, Репина, Семирадского. «К чести нашей нужно сказать, — писал он в письме матери 21 августа 1893 года, — что Россия, если не по количеству, то по качеству картин занимает, по общему признанию, одно из видных мест».
На выставке художников-передвижников внимание Короленко, как и многих других, привлекли картины В.Поленова «Христос и грешница» и В.Сурикова «Боярыня Морозова». Эти две картины, отмечает писатель, очень велики и по размерам, и по сюжету, но манеры художников, соответственно темам — различны; при этом зритель испытывает ощущение эстетического контраста. В.Г.Короленко посвятил сравнительному анализу этих картин — по сюжету, композиции, стилю исполнения, по идейно-смысловой направленности — специальную статью «Две картины» с подзаголовкам «Размышления литератора» (1887).
Христос, как главная фигура картины Поленова, представлен, по мнению Короленко, среди людей именно как человек, мускулистый, с крепким загаром странствующего восточного проповедника. Его распяли и глумились над ним как над человеком. Но он зажег в сердцах людей, бедняков и богачей, начальников и рыбаков, тот священный огонь, который был в нем самом. Образ Христа-человека Короленко рассматривает как замечательный успех художественного реализма, который противостоит грубому и плоскому натурализму. По композиции левая сторона картины есть новый мир, а правая — старый. Новый — обращается к Христу с восторженным упованием. Старый мир беснуется, враждует и страдает. Отсюда художник и выбрал момент ясного разделения света и тени, заблуждения и истины, злобы и любви. Взгляд Христа исполнен уверенности. Он едва расслышал вопрос, едва охватил первым взглядом пеструю толпу — и уже в душе его поднимается милосердие к грешнице, и он знает, что его истина тотчас же даст выражение его чувству, что луч живой любящей правды сверкнет сейчас — в этот мрак изуверства… И уже готовы слова, которые будут говорить векам:
— Кто из вас без греха — пусть бросит первый камень.
По словам Поленова, никто другой так глубоко не понял его замысла, как Короленко, и в благодарность прислал ему гравюру этой картины с собственноручной надписью.
Фигура боярыни Морозовой служит центром картины Сурикова. Темная, суровая, — она вся горит внутренним огнем, но это огонь, который только сжигает, а не светит. Она готова на любую смерть. Такие примеры пробуждают веру в человеческую природу, поднимают душу. Боярыня поднимает два перста — символ своей веры, но какая убогая, бедная мысль для такого подвига!. Возникает ощущение разлада, дисгармонии. Содержание картины — диссонанс, противоречие между могучим порывом чувства и мелкой, ничтожной и темной идеей. Тот же мотив заметен в изображенной на картине московской толпе. Такой же фон картины — сырой ненастный день, тяжелое небо, сплюснутые купола церквей, безлистые ветви тощих деревьев. Сюжет, образы Сурикова говорят нам: не ищет ли современный человек веры, которая возвратила бы нам спокойствие и осияла для нас внешний мир внутренней гармонией и понимания веры, которая осуществляла бы любовь и не противоречила истине, знанию?
Художники знали творчество Короленко, восхищались им. Несмотря на нежелание писателя позировать, художники запечатлели Короленко в портретах. Прижизненные живописные портреты Короленко создали Н.Ярошенко (1898), И.Пархоменко (1909), И.Репин (1912). Известны также портретные рисунки пером и карандашом И.Репина (1896, 1910) и И.Бродского (1913).
В.Г.Короленко волнуют вопросы о целях и задачах, предназначении изобразительного искусства. Он был против сухих и мертвых шаблонов академизма, против искажения действительности в погоне за внешней красивостью, против декаденства. Он сторонник искусства реалистического и идейно насыщенного. «Содержанием вообще во всех картинах должно быть, по-нашему, во-первых, “художественная правда”, а в картинах сложных (не портретах) еще их “идея”», — писал Короленко в статье «Нижегородская художественная выставка» (1886).
В.Г.Короленко тактично указывал местным художникам на необходимость совершенствовать технику, брать сюжеты с натуры, больше уделять внимания исследованию местной природы, типов, бытовых сцен, чтобы приблизить искусство к жизни и возбуждать у зрителя чувство любви к родному краю.
Писатель-гуманист не был догматиком, он понимал, что искусство развивается, новое слово в искусстве не отрицает, а сохраняет всё лучшее, что было достигнуто предшествующим поколением художников. «…Реализм есть лишь условие художественности, условие, соответствующее современному вкусу, но… он не может служить целью сам по себе и всей художественности не исчерпывает. Романтизм в свое время тоже был условием, и если напрасно натурализм в своей заносчивости целиком топчет его в грязь, то, с другой стороны, то, что произошло, — прошло, и романтизм целиком не воскресить. Мне кажется, что новое направление, которому суждено заменить крайности реализма, — будет синтезом того и другого», — писал Короленко в письме польскому писателю В.С.Козловскому от 19 сентября 1887 года.
В.Г.Короленко в рассказе «Художник Алымов» с подзаголовком «Из рассказов о встречных людях» дал правдивую картину провинциальной художественной жизни, создал образ художника с «областной известностью», натуры поэтической, тонко чувствующей природу, любящей народную песню. В.Г.Короленко оставил описание первой областной художественной выставки: конгломерат копий масляными красками с известных олеографий, любительские работы местной меценатки, чуть не на целую стену — «художественный левиафан» на академическую тему, «дубликаты» старых европейских мастеров. Писателя больше всего удивило, что на выставке не было «ничего подлинно местного, близкого, областного… как будто эти примелькавшиеся поля и воложки, эти острова с осокорями, печальные горы, растрепанные избушки и их грязные обитатели… как будто вся эта близкая действительность стоит неизмеримо ниже местного таланта…».
Приятным исключением стали эскизы Алымова на клочках холста, картона и бумаги. Тут были карандаши, blane et noir, масляная краска. «Все это, — отмечает Короленко, — жило и сверкало, было насквозь проникнуто каким-то своеобразным чутьем местного колорита и давало впечатление несомненного таланта, беспокойного и яркого, но целиком разрешавшегося в этих беглых, незаконченных, схваченных на лету и сгоряча эскизах Поволжья <…> …было присутствие таланта, не лишенного искренности и проникнутого какой-то особенной правдой: в каждом самом мелком наброске чувствовалась именно волжская мель, волжский воздух, волжский лапоть, оброненный именно волжским бурлаком на волжском песке».
В то же время Алымов не удовлетворен своим творчеством: наброски да наброски, как осколки зеркала, «в которых отразились солнце и небо, и бегущая волна, и пролетающая птица, и проходящий странник», как будто материал для ненаписанной картины.
Алымов рассуждает о тайне художественного творчества. Каждому художнику известно, что нет устойчивой светотени. Нужно, чтобы вся непонятно меняющаяся светотень застыла в душе, в мозгу, в памяти, в сердце, чтобы «свое солнце светило в душе», нужно «думать красками». Картина должна в душе сложиться, в образы ее героев много должно быть вложено любви, страсти, тоски, ожидания… К сожалению, воображаемая картина не была реализована. В душе Алымова смятение: от дум о «меньшем брате» — народе, крестьянине, простом мужике («Что мне, наконец, до него за дело?») к одним «нейтральным впечатлениям», к вечному, чистому, своему искусству, к свободному влечению художественной натуры. Но беспокойная и беспокоящая натура Алымова брала верх над его романтическими побуждениями.
В начале 1916 года Короленко посетил выставку художника-«суммиста» Подгаевского, впечатления от которой послужили толчком для написания статьи «Суммистские ребусы», жанр которой он сам определил как фельетон. Он был опубликован в газете «Полтавский день» за 25 февраля 1916 года. По свидетельству Короленко, вокруг этой выставки был поднят «шарлатанский шум». Его впечатление было однозначным — «чушь и вздор», «le dernier cri (последний крик — франц.) новаторских глупостей» и т. п.
На выставке, как свидетельствует Короленко, можно было увидеть лишь ряд пестрых пятен, искаженных до неузнаваемости фигур, карандашный портрет художника с одним глазом во всю щеку и т. д. Вот произведение № 308 «Воспоминания копченой воблы»: на куске картона приклеена «натуральная» копченая вобла из мелочной лавки. На другой картине — чучело птицы, окруженное малопонятными надписями. «Автопортрет» представляет рамку с чем-то вроде визитной карточки художника за стеклом; кругом, в виде второй рамы, кусок пилы, костыль, кусок багета, среди которых водружено маленькое распятие — и на этом основании автор считает возможным совершать перед ним нечто вроде молитвенных действий (современные перформансы). Из всего виденного нельзя даже судить, способен ли этот «художник» выполнить то, что делает ученик среднего класса художественной школы, — замечает Короленко и с иронией задает вопрос: «Интересно было бы знать количество посетителей за все время выставки». Если «обвинять художника в кощунстве, в грубом уголовно наказуемом смысле, то это, конечно, напрасно. <…> Пусть чудачит, и пусть кто хочет платит за это чудачество». Но эта часть трафаретной саморекламы производит, как считает Короленко, самое тягостной впечатление.
В искусстве в период застоя и смуты, полагает Короленко, появляется много истериков, шарлатанов. И публика (особенно падкая к новизне молодежь) идет порой на эти зовы, боится верить своему непосредственному чувству. И находится также всегда некоторое количество слишком осторожных людей, которые соглашаются не верить тому, что видят их глаза сегодня (ни живописи, ни поэзии, ни здравому смыслу!), а верят тому, что они, «быть может, увидят завтра».
Кому же верить? Художнику, критикам или самому себе? «Будьте искренни, — говорит Короленко, — и тогда вы во всяком случае правы». И далее: «Всякое произведение искусства, как общественной явление, создается двумя факторами: художником и средой. Основное требование от искусства — искренность, и это требование должно быть предъявлено и зрителям. Прежде всего будьте искренни — говорим мы художнику. Говорите правду, говорите то, что видите и чувствуете, — требуем мы от зрителя. Только в этом выход из смуты. Гораздо лучше добросовестная ошибка, даже в отрицании, чем легкомысленная поддержка всякого новшества только потому, что оно само кричит о своей гениальности. Боясь раз опоздать преклонением перед новой ожидаемой святыней искусства, вы рискуете сотни раз участвовать в кощунственном шутовстве вместо священнодействия. А это опасность не меньшая…»
Со времен Короленко мало что изменилось в «современном», «актуальном» искусстве. Оценки Короленко, его суждения не теряют своей злободневности. Усердная самореклама новаторов-модернистов, организация хвалебных отзывов в печати «компетентных критиков», письма «групп посетителей», создающих впечатление якобы шумного успеха выставок пророков и гениев «нового искусства», «мучеников идей» искусства — всё это так узнаваемо и сегодня. Представители «современного искусства» с чувством святой невинности полагают, что современность — это легализованное неумение, а искусствоведческую демагогию они выучили не хуже дипломированных специалистов.