ВСТРЕЧА В НАЗНАЧЕННЫЙ СРОК
Пластинка. Бах. Дом у моря
…В отлив ушла от берега вода,
Раскрылось дно, как сабельная рана,
Сгустился воздух, как в мехах органа,
И тишина настала, как беда.
Дичала ночь, готовясь к поединку,
Когда, на миг оставив все дела,
Радист поставил пыльную пластинку
И засвистела тонкая игла.
Из заоконья брызнуло стеклом,
Ворвался посвист — от натуги белый,
Ворвался ветер волком ошалелым
И заходил по комнате волчком.
Угасла спичка в дрогнувшей руке…
Заныли швы, грозя разъединиться.
Меж двух миров, задумавших сразиться,
Тряхнуло нас, как спички в коробке.
И дрогнула стихия. И пошла.
И ей навстречу вышла из органа
Торжественная муза Иоганна
И чаячьи раскинула крыла!
Оглохшие от рокота и крика,
Они сошлись, чтобы натешиться сполна!
Ударились… Насквозь прошла музыка.
Столкнулись. И насквозь прошла волна.
Волна прошла, подмяла корабли,
Свинцовым лбом, лоснящимся от масла,
Прошибла скалы. Пала и угасла…
А музыка растаяла вдали.
…Но что я ждал в ненастный этот миг?
Что встанет вал и встретит вал могучий?
Что вверх уйдет и пробуравит тучи
Из брызг и звуков скрученный язык?
Но что волна?.. Она не виновата.
Что — музыка?.. И я не виноват
В том, что во мне стихии и токката —
Как в час мятежный брат стоит на брата,
Как щит о щит и сталь о сталь стоят.
Ладонь
1
А мне бы музыку припомнить и напеть,
А я тебе напоминаю муку…
В другом краю я поднимаю руку,
Лицо твое пытаюсь обогреть.
Но пусть никто не смеет оглянуться
Из тех, кого ты за руку взяла.
Они огнем и светом захлебнутся,
И выжжет ревность бедные тела.
Пусть спят и спят, покуда это длится,
Пока, терзая страстью этот мрак,
Пылает пятипалая десница —
Звезда моя — мой возглас, звук и знак.
2
Откликнись мне ладонью на ладонь,
Луна моя, мой отраженный свет.
Ты ярче всех возлюбленных планет,
Луна моя, зеркальный мой огонь.
Того, кого ты выбрала в ночи,
Прижми к себе и обо мне молчи.
Пусть никогда не смеет он посметь
Прищурившись глядеть на эту руку.
Я и ему напомню эту муку.
А мне бы музыку напомнить и напеть.
Город
Вот этот город…
Я скажу, что люблю,
Но скажу, что люблю вослед
Любви, что этим городом прошла…
Вот этот город…
Я скажу, что люблю
Этот синий прозрачный свет
Зависшего над городом крыла.
Только что ж я люблю? Дым его площадей
Или пьяную пену помпезных огней,
Беломраморный зал — там, где вор и делец, —
Иль промозглый подвал — там, где сор и певец, —
Этот город, где Ника, как выкрик, летит
Над растресканной жалобой Кариатид,
Над подсохшею коркою вечных трущоб?
Я люблю этот город. Но… что же еще?
Город,
Детский отсвет ловлю
В беглых взглядах твоих людей,
В кипении наречий и племен.
Вот этот город.
Я скажу, что люблю —
Всё больнее и всё нежней —
Мой детский, мой неутоленный сон…
И ты помни, душа, отчего суета:
Здесь врата на Кавказ и в Россию врата,
И не слышно за гулом и лязгом ворот,
Что мальчоночка мне под гитару поет,
А залетный торговец с компанией дам
Переводит мальчоночке жизнь по складам,
И, прищурясь, глядят приблатненный юнец
И отец городской — он же крестный отец.
Из России сквозняк да с Кавказа сквозняк,
Повстречавшись — как скорый и как товарняк, —
Вдохновенно гудят в разошедшийся шов
Приоткрытых ворот…
Только что же еще?..
…а еще старый двор, проперченный золой,
С легендарной, воспетой ростовской урлой,
И родное, а нынче чужое, окно —
Я ушел, а оно еще отворено…
А потом, проржавев на придонных ветрах,
Дом рассыплется в пыль, дом рассыплется в прах,
И сотрется, и в Дон — с талым снегом — стечет…
Я люблю этот город.
Но что же еще?..
Уходящий мой город, мальчишеский сон,
Убывающий в небыль, сползающий в Дон,
Уносимый потоком безжалостных дней,
Мне швыряет, как пену, своих голубей!
И в бегущей — сквозь пену — галдящей толпе
Я бегу — я со всеми — я сам по себе —
И теряю свой след, и мой путь освещен
Этим детским лицом.
Только что же еще…
Слышишь?
Да ты и не слышишь, о чем я тебе!
Кто я тебе… и что ты мне… Да, я люблю —
но кто я тебе?
Тише —
Сам себе я твержу — что я могу сказать? —
Только
Смешенье снов и слов — всё, что скажу…
Знаешь —
Вся нежность моя и боль —
Ночью
Нежнее боль и нежность больней…
Позже
Пусть кто-нибудь скажет: что же еще?
Позже
Пусть кто-нибудь скажет, в чем виноват,
После,
Когда взойдут огни и сойдет закат
После…
Но это после меня.
Да…
Амфора
Надменный выгиб чужестранных плеч…
Изгиб бедра, туникой скрытый длинной…
Когда б не речь, о, если бы не речь,
Что б знали мы о женщине любимой?
И что нам знать о женщине дано?
Несу сосуд, восторженно гадая:
Аспазия? Ксантиппа? Иль Даная?
Огонь в тебе? Вино? Или зерно?
Эрато — муза любовных песен
Не путайте Эрота и Эрато,
Лукавого затейливого брата
И глупую, но честную сестру.
Не путайте Эрота и Эрато.
Не путайте великую игру
Мечты своей с ничтожностью желанья
Ей обладать.
Не сводничай, Эрот!
Пусть мимо эта женщина пройдет
В лучах светила, в охре светотени,
Пусть лишь мелькнут колени, как форели,
Пусть лишь качнутся тяжкие бутоны
Исполненной желания груди.
Несносная Эрато, уходи!
Вослед тебе потянутся свирели,
Затеплятся дрожащие фаготы,
Туманные гитары задрожат…
И пусть дурак, мальчишка, хвостопад
Нам сводный твой подмигивает брат —
Ты знай дорогу, что тебе дана:
Вдоль длинного и низкого окна,
Вдоль улицы.
Вот ты еще видна.
Вот я могу, на цыпочки привстав,
О, боже мой! увидеть на мгновенье
Шафранных складок легкое волненье.
Вот спутник твой, вцепившийся в рукав,
Вновь оглянулся и глядит, глядит,
Глядит назад в недоуменье.
Лодка
Не уходи. Я жизнью заплачу
За твой побег…
Вернешься — не заплачу,
Не засмеюсь,
От ревности не вздрогну,
От боли от былой не закричу.
Любимая, всё это не любовь!
Друзья поймут, и все осудят снова.
Но выше понимания людского,
Любимая, вся эта нелюбовь!
Нам высший смысл ниспослан с высоты.
Смысл этой жизни, странной и короткой,
Смысл жизни — жить!
Тебе я буду лодкой
Средь моря этой смертной суеты.
Как ты одна — печаль моя и страх, —
Как ты пойдешь по этой глубине?
Когда плывешь — зачем ты не во мне?
Когда я пуст — зачем я на волнах?
Письма из города. Горацию
Они убивают цветы и приносят любимым.
И пьют, чтобы плакать, а чтоб веселиться — едят.
И вдох наполняют синильным сиреневым дымом.
Они позабыли: есть мера — всё мед и всё яд.
Они правят пир. Это траурный пир. После пира
Они будут жрать своих жирных раскормленных псов.
Они позабыли: вот образ гармонии мира —
Великий покой напряженных до звона весов.
Они говорят: это смерть. Мол, такой и такой я…
Они и не знали, наполнив всю жизнь суетой,
Что счастье — гармония жизни — мгновенье покоя.
А смерть — это вечность покоя и вечный покой.
Они строят скалы и норы в камнях, а из трещин
Сочится наваристый запах обильных борщей.
Но тяжко глядеть мне на этих раскормленных
женщин
И больно глядеть мне на этих оплывших детей.
О, если бы к детским глазам мне доверили вещий
И старческий ум! Я бы смог примириться и жить,
И клеить, и шить, и ковать всевозможные вещи,
Чтоб вещи продать и опять эти вещи купить.
Такое твоим мудрецам и не снилось, Гораций.
Всё что-то не эдак и, видимо, что-то не так…
Зачем эти люди меняют состав декораций
И в мебели новой всё тот же играют спектакль?
Зачем забивают обновками норы — как поры.
Здесь есть, где лежать. Но здесь некуда быть
(или стать?).
На свалках за городом дымные смрадные горы —
Здесь тлеют обноски обновок. Здесь нечем дышать.
И эти забавы превысили меры и числа,
И в эти забавы уходят все соки земли.
Они не торопятся строить свои корабли,
Поскольку забыли, что смысл в со-искании смысла.
Что разум без разума в этой глуши одинок —
Как я одинок без тебя, мой любимый Гораций, —
Что нужно спешить — ах, нет, не спешить,
но стараться,
Поскольку назначена встреча в назначенный срок.
Харон
Ю.Лоресу
Перевезешь его, Харон,
Как я тебя просил.
Он для гражданских похорон
Монет не накопил.
Дешевле жить и не иметь
Кончины на веку —
Ведь у друзей в карманах медь.
Что дать гробовщику?
Что дать могильщику за труд?
На что купить муар?
Так слушай — если не затрут
Случайный этот дар,
Без благодарностей и слез,
Легко, как медный грош, —
Он щедр — с него талант возьмешь,
Харон, за перевоз.
г. Ростов-на-Дону