След/Авторы/Шагимарданов Никита
ПОСЛЕДНЕЕ МОРЕ
Экслибрис
Родился в 1943 году в Юкаменском районе. Окончил в Глазове среднюю школу. Отслужил в армии. Работал на ЧМЗ, в геологоразведке. Судьба его складывалась непросто. Многое пережил, много ездил по стране. В литературное объединение с первыми стихами пришел в 1966 году. Публиковался в журнале «Уральский следопыт», в республиканских средствах массовой информации, участвовал во многих коллективных сборниках. Вышла в свет книжка его стихов «Сполохи».
Литературный альманах «Сентябрь»
(Глазов, 1995)
Умер Никита Шагимарданов, романтик и балагур, бродяга и мудрец. Умер, как жил: на ходу, на бегу, в чужом случайном углу. Не было у него ни дома, ни жены, ни копейки за душой. Но было два бесценных сокровища — дар поэта и дар человека.
Он тратил их легко, бездумно, напропалую. Десятками оставлял по редакциям черновики своих стихов («завтра приду отшлифую», но завтра его несло совсем в другую сторону). Десятками заводил друзей — колхозников, милиционеров, предпринимателей, интеллигентных старушек, бомжей… Не умел заработать на пару ботинок («мне и эти к лицу»). И совершенно не умел таить зла. Ни капли. Ни минуты.
Жизнь его и колотила, и ломала, но он никогда не плакался, не жаловался на судьбу. Не жаловался даже в последние месяцы, когда был уже смертельно болен и знал о скором конце. Никогда ни о чем всерьез не просил. Разве что заглянет на огонек:
— Ух! Ух! Дайте отдышаться. И на пачку «Примы» дайте, если найдется. Нет? Ну тогда хоть закурить дайте.
Или:
— В больнице опять лежу. Пока еще не выгнали, но скоро, видимо, выгонят. Поёшь, говорят, громко. Мы там вчера ночью с истопником пели. А если не выгонят, то нельзя ли картошечки горячей принести? Совсем кормежка плохая стала.
Не будет больше просьб ни о «Приме», ни о картошечке. Не раздастся под окнами оглушительное:
Вчера говорила,
Навек полюбила!
Заслышав это «навек полюбила», даже самая скучная компания расплывалась в улыбках:
— Никита идет!
Больше не придет. Больше не станем мы ему читать мораль:
— Ты на кого похож? Ты что, под мостом ночевал? Весь мокрый, простыл наверняка. Глаза бы не глядели.
И не услышим в ответ глубокомысленное:
— Жестокая правда!
Газета «Красное знамя» (Глазов),
июнь 2000 г.
РОДНИК
Прорвавшись сквозь толщу песка и камней,
Дрожа на свету и срываясь под гору,
Родник из земной колыбели своей
Безудержно рвется к бескрайним просторам.
Удмуртия, канувший в мир малахит!
Я трижды одарен твоими дарами:
На крепком на русском слагает стихи
Водой родниковой вспоенный татарин.
Апрельскою синью и белой зимой
Твои имена надо мною витали.
За поздней лучиной, с извечной иглой,
Удмуртские женщины их напевали.
Бродил босиком по медовым лугам,
Как сын твой желанный — не пасынок блудный.
Приветствовал мир по-татарски: салам!
По-русски жал руку знакомым удмуртам.
Клубникой и мятой горела земля,
Когда с неприметного вроде причала
Меня подхватила тугая струя
Реки, что как жизнь, без конца и начала.
Я верю: на дальнем морском берегу
Мечтатель какой-нибудь в капле прибоя
Увидит вдруг сосны, тропинку, реку
И в зарослях мяты родник под горою.
* * *
Весны никогда не повторяются.
Весны для меня — как в лодке весла.
Если и бывали вы без радости,
Всё я вам прощаю, мои весны.
Неба синева на город падает,
Небо заливает эту землю.
Грудью толщу света я проталкиваю,
Как на дне морском меня колеблет.
Детства своего ищу я улицу,
Не узнать — многоэтажки встали.
И, быть может, слишком дерзко думается:
И дома, выходит, подрастают.
И мечусь талантливо по Глазову,
Некогда присесть иль опереться,
Книгой без обложки и заглавия,
Что еще нужна уму и сердцу.
Хорошо — как будто юн с иголочки,
Счастлив и талантлив, словно прежде,
А людей в светелках-комнатеночках
Ожидают преданно надежды.
* * *
Я ничего не говорю,
Всё очень преуменьшено,
Когда хочу сравнить зарю
С хорошенькою женщиной.
Я ничего не говорю,
Словами маюсь ленными,
Когда тебя боготворю,
А ты — сама Вселенная…
Я ничего не сотворю,
Когда не по-случайному
Отчаянно тобой горю
И отгорю отчаянно.
* * *
Когда не увидишь ни зги впереди
И смолкнешь в обиде и злобе, усталый,
Ты к женщине в полночь глухую приди,
Которую в час бестревожный оставил.
Предстань непохожий из мокрой ночи,
Прихожую буднично эту забывший.
Спокойно и мудро заглянет в зрачки,
Отступит, посторонившись.
И старый плащишко тебе расстегнет,
Роняя на коврик осенние капли,
Как будто явился ты не через год —
Вчера распрощались на позднем асфальте.
Но прячется прошлая боль возле губ.
Постой — словно вор, не ищи эти губы.
Ответь мне сначала, а лучший твой друг
Простил бы тебе, не забыл бы разлуки?
Когда прояснеет за окнами даль,
Уверенный, сильный, приют сей покинешь.
А правда в одном: чтобы женщину ждал
Ее повстречавший однажды мужчина.
* * *
Кусты густы, сгустились краски,
Деревья сумрачно густы.
С ветвей натруженных с опаской
Слетают первые листы.
Цветы, подрагивая, мокнут
В порывах ветреных, сырых.
Старушки тоже приумолкли,
Глядят из кухонек своих.
Охвачен грозно созиданьем,
Является из-под ворот,
Сверкая холодно глазами,
Голодный прозорливый кот.
* * *
Я в минувшем году
Не успел отдохнуть,
Не успел обогреться
И расставить пожитки —
Новый год уже свищет,
Зовет меня в путь,
Белогривых коней
Придержав у калитки.
Эх, на счастье мое,
На мою ли беду
Трогай в путь, Новый год,
Будь мне братом и другом!
Три дороги прямые
Куда-то ведут,
Только годы влачатся
По вечному кругу.
Эй, ямщик, торопись,
Погоняй лошадей!
Три дороги для нас
Где-то мастерски ткутся.
Мы поедем такой,
Чтоб в минувший свой день,
Даже в лучший свой день
Никогда не вернуться.
Значит, вновь Новый год
Постучится в мой дом.
Постоим, помолчим
У крутого порога.
И виски мои новым
Блеснут серебром,
И на лбу обозначится
Эта дорога.
* * *
Я сколько проживу — не знаю,
Где завершу свой путь земной?
Но снова зелень молодая,
И снова месяц молодой.
И нет ответа, как на свете
Понять судьбу свою до дна.
И явится, и не ответит
Другая, новая весна.
ЕЩЕ РАЗ О ЛЮБВИ
У задорной маленькой реки,
У камней разливами точеных,
Может быть, без грусти и тоски
Вяз стоял, приземистый и черный.
Ветерки, проворны и легки,
Струями, как струнами, играют.
Вяз уже не может без реки,
А река всё время убегает.
* * *
Когда я погряз безнадежно в грехах
И мудрость явилась во взоре,
Тогда я на гиблых, суровых ногах
Явился к последнему морю.
У сосен прибрежных, проворен и крут,
Сновал мужичок деловито.
Не первый, должно быть, в судьбе своей струг
Творил совершенно открыто.
Я видел, как струг заскользил по каткам,
Как море всплеснул он форштевнем,
И слезы ловил мужичок по щекам,
Счастливый умением древним.
Он поднял на мачте немыслимый флаг
Из рваной рубахи столетней.
Я умер на белых пустых берегах
У моря, что стало последним.
* * *
Наверное, не просто и не шуточки —
Быть местным, быть от века в доску тутошним.
Наверное, недорого и здорово —
Пить из ключа давным-давно знакомого.
Хорошим утром и приятным вечером
Для радости красу-зарю развешивать.
И на покосы выйти зорькой раннею,
И чтобы псы соседские не лаяли.
Работой жить, несуетными планами —
И умереть, и люди чтобы плакали.