БУДНИ СИБИРСКОГО СЕВЕРА

ПРИТВОРНЫЙ АТЕИЗМ

Жизнь Виктора Ивановича Тарасова на Крайнем Севере наконец-то стала стабильной и, как он надеялся, на долгое время. Виктор Иванович имел хорошую специальность, высшее образование и должность директора производственного подразделения. Сейчас он мог позволить себе в свободное от работы время предаться размышлению о бренности человеческой жизни и своей души. По убеждению колеблющийся атеист, но терпимо относившийся к верующим в Бога, он даже сам иногда ловил себя на мысли, что кое в чём согласен с ними. Ему казалось, что истинно верующие люди духовно богаче его, более интересны и содержательны своим внутренним миром. И подтверждения на свои сомнения Виктор Иванович получил в вопросе, заданном другу – наставнику староверов:
– Дмитрий, как вы встречаете Пасху?
Тот ответил:
– В этот день просыпаемся мы, преисполненные чувством великого счастья и хорошего настроения. На улице, при встрече с единоверцами, целуемся, дарим подарки, и настроение от этого становится ещё более радостным и весёлым. В этот миг нам кажется, что весь мир озарён тёплыми, яркими лучами света.
В словах друга звучала естественная простота верующей души, радующейся от сознания великого праздника, и никакой фальши.
Виктор Иванович, бывший советский человек, атеист, в душе причислял себя к христианам, а староверы называют таких, как он «сатаной». Потому что радость директору приносило не духовное состояние его души, а материальное благополучие, то есть приличный заработок, отсутствие врагов, в перспективе карьерный рост, бесплатная путевка в санаторий от профсоюза и, возможно, любимая жена или, на всякий случай, просто женщина. Не имея полного набора перечисленных достоинств, его попытка изобразить из себя радостного и счастливого человека только из-за того, что сегодня Пасха, друзьями могла быть воспринята неправильно. Они посмотрели бы на него как на шута. И так называемое христианское общество обывателей восприняло бы его радость как сумасшествие. Покрутив пальцем у виска, обыватель вызвал бы карету из психушки или из вытрезвителя.
В результате своих наблюдений Виктор Иванович пришёл к неутешительному для себя выводу: он не настоящий христианин, он притворяется им, потому что смотрит на Бога как на посредника в удовлетворении своих плотских желаний. У него получается какая-то выборочная вера – там, где ему выгодно, верит, а где нет, то, извини, Господь, нам не по пути. Директор думал, что будет правильно так: уж если ты считаешь себя верующим, то будь любезен соблюдать, как староверы, все установленные религиозные каноны.
В общем, он представлял ту часть общества лжецов, которая своими поступками утверждает бесцельность нравственности, а поэтому преследовала его неустроенность не только в своем сознании, но и в жизни. А жизнь преподнесла ему, и ему подобным, перестройку и реформы, воспринятые как стихийное бедствие. И в свалившемся на головы обывателей катаклизме они должны либо погибнуть, либо возродиться в какой-то другой ипостаси.
Под действием перестройки охватившее людей возвышенно-радостное настроение по развалу СССР, как империи зла, закончилось так же внезапно, как и медовый месяц любви к горбачёвским реформам. Эта любовь перешла в спокойное уничтожение ценностей, как духовных, так и материальных, приобретённых за годы существования как Российской империи, так и советской власти. Инструкторы райисполкома, ревностно следившие за лояльностью народных масс к советской системе, переориентировались как трансвеститы. Толком ещё не понимая своей роли, но с присущей им осатанелостью, разъезжая по селам и факториям района, взывали к народным массам презирать поднадоевшие всем «ИЗМЫ» – коммунИЗМ и социалИЗМ, – ставя их в один ряд с фашИЗМОМ, империалИЗМОМ и капиталИЗМОМ.

СОВЕЩАНИЕ

Виктора Ивановича и его заместителя по общим вопросам Тамару Петровну Буркину в срочном порядке вызвали в краевой центр на производственное совещание. В просторном актовом зале присутствовали руководители отделов и директора подразделений с периферии. Согласно установленному регламенту, совещание открыла эффектная, с безупречной внешностью профорг – Маргарита Кузьминична. Озарив всех прекрасной улыбкой, звонким мелодичным голосом объявила:
– Слово предоставляется начальнику главного управления Бурмину Сергею Дмитриевичу.
Бывший первый секретарь обкома Бурмин, выдворенный ещё Андроповым за злоупотребление служебным положением, свой партбилет на всякий случай не выбросил, а подальше спрятал, куда верующие прятали иконы в советское время. С помощью влиятельных друзей заняв пост начальника управления, он, искренне негодуя на советскую власть, начал вещать с кафедры:
– Наконец-то мы покончим с партократами, отравляющими нам жизнь. Но рано ещё успокаиваться, пока существует коммунистическая гидра, поработившая наше сознание и превратившая нас в овец послушных. Новая демократическая Россия открывает перед нами бескрайние горизонты индивидуального развития человека. Никакого нивелирования личности, полная свобода ждёт нас. Вот вам крест. Говорю правду.
Он размашисто перекрестился, чем вызвал удивление аудитории и неоднозначную реакцию.
– Вот бестия, как чешет! – полушёпотом прокомментировал Виктор Иванович, обращаясь к своему заместителю Тамаре Петровне.
– Да-да, истину говорю вам, – с воодушевлением продолжал речь начальник главного управления. – А кто сомневается, беспристрастно загляните в свою душу. И тогда вы найдёте в её тайниках тлеющее, негасимое желание быть независимой, свободной, индивидуальной личностью. Но хочу напомнить вам о том, что свобода без Бога опасна для человека. Потому что всегда найдутся силы заполнить душевный вакуум – сектантством. А посему призываю вас – руководителей крупных подразделений – со всей твердостью и решительностью отвергнуть все до сего времени существующие убеждения, навязанные коммунистическим режимом, и духовно приблизиться к Богу.
И ещё говорил он много и на разные темы, по всей вероятности, впав в транс словоблудия и взяв на себя роль глашатая горбачёвской перестройки. Великолепный оратор – стройный, высокий, в идеально сидящем на нём тёмном в полоску костюме, – полностью овладел женской аудиторией. Женщины, покорённые его внешностью и мало вникая в суть сказанных слов, с вожделением смотрели на обольстительного начальника. Их алчущие взгляды говорили о полном согласии с ним. Да и как можно усомниться в искренности интеллигентного красавца! Мужчины в своих оценках были более сдержанны.
– По-моему, он странным стал, с причудами, после того как получил пинка с прежней работы, – с иронией, улыбаясь, сказал начальник аэрологического отдела. – Я знал его, когда он был первым секретарем. Тогда он представлял собой вполне вменяемого секретаря обкома. Многие видели в нём образец советского руководителя, ан, нет, душонка-то гнилая оказалась. Потянул государственное одеяло на себя. Наверно, трудно человеку устоять от соблазна, находясь у государственной кормушки.
– На государственном посту должны работать особенные люди, с аскетическим образом мышления, это не каждому дано.
– Да хватит вам обсуждать нашего начальника, – вступилась в защиту Бурмина Тамара Петровна. – Он устал, и у него в голове произошли сбои – явное проявление психического расстройства.
– Тамара Петровна, вам свойственно к мужчинам относиться с некоторой снисходительностью, – вмешался в разговор Тарасов. – Нельзя не оценить ваше рациональное мышление, но в данном случае мы видим человека, у которого бзик. И в дальнейшем под его началом нам предстоит работать. А впрочем, за последнее время многое изменилось в стране, даже духовные ценности.
– Какие ценности? – с нескрываемым интересом спросила собеседница. – Давайте продолжим наш разговор в поезде. А сейчас приглашаю вас отобедать в ресторане. – И во время перерыва на обед они отправились в ресторан, расположенный на соседней улице.

ИНТРИГА

Пока Тамара Петровна знакомилась с меню, директор с нескрываемым интересом наблюдал за белокурой, умопомрачительно красивой официанткой, хлопотавшей у отдалённого столика. Там четверо подвыпивших мужчин вели себя шумно, приставая к скромно сидящим за соседним столом парню и девушке, по всей вероятности, студентам. И казалось, что возникший конфликт вот-вот перерастёт в драку. Но, каким-то образом утихомирив разбушевавшихся мужчин, официантка, извинившись перед студентами, выпроводила дебоширов из ресторана.
Перехватив восхищенный взгляд директора, адресованный официантке, его собеседница неодобрительно посмотрела на него и, кашлянув, сказала:
– Уважаемый Виктор Иванович, вообще-то в присутствии дамы неприлично обращать внимание на других женщин.
– А это вы напрасно так думаете, и, надеюсь, сейчас поймете, почему. Елена подойдите, пожалуйста, к нам, – негромко позвал он официантку.
Когда она подошла, директор придвинул ей стул и предложил сесть рядом.
– Вообще-то нам запрещают таким образом общаться с посетителями, – предупредила официантка.
– Я думаю, вас заинтересует моё предложение.
Подавив в себе страх перед начальством и нарушая установленную дисциплину, Елена, садясь, ответила, уступая женскому любопытству:
– Вы меня заинтриговали.
– Я предлагаю вам работу на Севере заместителем по хозяйственной части.
– Чем я вас привлекла? – внимательно посмотрев на Тарасова обволакивающе-красивым взглядом голубых глаз, спросила официантка.
– Наблюдая за вами, я обратил внимание на то, с какой легкостью вы управляетесь с потерявшими над собой контроль пьяными посетителями.
– Не понимаю, как это можно связать с предлагаемой мне работой?
– В вашем подчинении будут котельная с кочегарами, сантехники, подсобные рабочие и плотник, вещевые, продовольственные склады, склады с бензином и соляркой.
Елена призадумалась. Её всегда привлекал Север, ей казалось, что люди там какие-то особенные, более надёжные, не то, что местные обыватели.
– У меня есть время подумать?
– Да, ещё возьмите себе на заметку: мы найдём вам жениха – авиатор устроит?
От смущения её щеки зарделись ярким румянцем, подчеркнув очаровательные черты лица.
– К концу обеда я жду вашего решения и надеюсь, что оно будет положительным.

КОНТИНГЕНТ

Когда официантка отошла от столика, Тамара Петровна обрушилась на своего руководителя с возмущением:
– Виктор Иванович, вы куда толкаете женщину? С такими внешними данными наши работники изнасилуют её! Вы что, не понимаете, какому риску подвергаете жизнь женщины? Там женщине одной проходить мимо мужиков опасно, не то, что общаться с ними. Мужчина должен этим составом людей командовать, – настаивала Тамара Петровна. – Вот вы взяли на работу диссидента, сбежавшего из лагеря, а чего стоит бригадир Женя, отсидевший пятнадцать лет за убийство, да и все остальные сомнительные личности без документов?!
– Диссидент – бывший студент из Ленинграда – в предварительной беседе заявил: «Я в «Крестах» был», – и, выдержав паузу, изучающе посмотрел на меня, желая увидеть, какой эффект произвели его слова. А я ему ответил: «Молодой человек, здесь не принято о своих подвигах говорить, так как они кому-то могут не понравиться, а это очень опасно. Остерегайся поставить себя в неловкое положение. Там, в Питере, может, и будешь выглядеть героем, а здесь ты – одна из многочисленных песчинок сибирского Севера, так что постарайся не затеряться». – В общем, он мне понравился, вполне откровенный и добросовестный парень, я и взял его кочегаром, – пояснил, как бы оправдываясь, директор. – Кстати, капитану милиции сказал, чтобы он его не арестовывал до окончания отопительного сезона. А Евгений – хорошей души человек, вы зря плохо о нём отзываетесь, он очень успешно своими методами наводит порядок в котельной. Правда, иногда и они дают сбой, но найдите мне руководителя, который бы не допустил просчётов в своей работе. Даже наш новый начальник управления, будучи первым секретарем обкома, допускал ошибки. От искушения бесплатно сделать для себя что-нибудь приятное трудно устоять. Вот и с моим бригадиром случилось подобное.
Буквально полгода назад, погруженный в свои мысли, я возвращался с работы домой. У магазина повстречался мне Евгений. «У тебя в котельной все в порядке?» – спросил его. – «В общем, да, но там чужие мужики выпивают, они мне не нравятся, можно, я их убивать буду?» – «Только не насмерть», – не задумываясь, ответил я. Где-то через полчаса заходит он ко мне в квартиру и показывает окровавленные руки. «Я убил человека, наденьте на меня наручники», – спокойно сказал Евгений. Не допив чай, я надеваю унты, на плечи накидываю шубу. «Пойдем, – говорю, – покажешь, кого убил».
Зашли с ним в котельную, смотрю, на скамейке сидит незнакомый мужчина, а у него в горле – воткнутая вилка. Мы спешно погрузили его в автобус и в поселковую больницу повезли. По пути автомобильные фары высветили лежащего на обочине дороги пьяного рабочего с геологоразведочной экспедиции. На улице за минус пятьдесят, а из одежды на нём – сапоги резиновые на босу ногу да хлопчатобумажный костюм на голое тело. Шофёр аккуратно ломиком отколупнул рабочего от дороги и, бережно взяв на руки, перенёс в автобус. Время было позднее, морг закрыт, поэтому, приехав в больницу, замерзшего бедолагу оставили в коридоре, прикрыв простынёй. Кстати, оттаяв и протрезвев, к утру он сбежал.
А у нашего пострадавшего дежурный врач спокойно вытащил вилку из горла, смазал ему ранки йодом и на всякий случай оставил в палате до утра. Вы думаете, на этом зимние страсти закончились? Глубоко ошибаетесь, ночная история имела свое продолжение. Когда мы проезжали мимо котельной, то услышали громкие возбуждённые голоса. «Леонид, останови автобус, я выйду», – попросил я водителя. Войдя в котельную, я увидел то, что заставило меня оцепенеть на какое-то мгновение: два человека, громко ругаясь, пытались в открытую топку затолкать Евгения! С его разбитой головы стекала кровь, на полу лежало сломанное ружьё. Увидев меня, разъяренные мужчины уронили Евгения на пол.
«Немедленно прекратите безобразие, – потребовал я, – и объясните, что происходит!» Дежурный кочегар Азимкин рассказал: «Когда вы уехали в больницу, тут продолжилась выпивка. Евгения не стали приглашать к столу и культурно вытолкали на улицу, потому что он бригадир, а начальнику по статусу не положено распивать спиртные напитки с подчинёнными. Через некоторое время бригадир с ружьём ворвался в котельную и со словами «под стол, протокольные морды!» начал стрелять над головами. С перепуга все попадали на пол. Воспользовавшись замешательством, Евгений подбежал к столу, в алюминиевую кружку вылил бутылку водки и залпом выпил. Мужики, возмущённые дерзким поступком, выскочили из-под стола. Напав на него, отобрали ружьё и ударили по голове. Ружьё сломалось, а Евгения за такое преступление решили сжечь в топке».
Посмотрев на Евгения, сидящего на скамейке, я не увидел в его глазах страха или раскаяния. Блаженная улыбка и безмятежный взгляд захмелевшего бригадира даже располагали к себе. Чтобы оградить его от дальнейшей физической расправы, я увел его из котельной.
За мою бытность три заместителя сменились, потому что не справились со своими обязанностями, – продолжал говорить директор, медленно расставляя слова. – Помните зама Андреева с двумя высшими образованиями – педагогическим и юридическим? Так вот, зимой, когда на улице был ужасный мороз, я обратил внимание на остывающие батареи в техническом здании. Подхожу к котельной и вижу: у входа стоят кочегары и среди них Андреев. Я стал выяснять, почему они не в котельной. Оказывается, рабочий из соседней геологоразведочной экспедиции, проиграв в карты все заработанные деньги, был выдворен из общежития. И чтобы поправить своё финансовое положение, с винтовкой пришёл в котельную грабить кочегаров. Испугавшись, они выскочили на улицу. Я спросил своего зама, как он думает решить эту проблему, а он, пожав плечами и отведя в сторону взгляд, ответил: «Под пулю не пойду, вы директор – вы и решайте».
– Надо было капитана милиции вызвать, – участливо предположила Тамара Петровна.
– Я разговаривал с ним по телефону, так он ответил: «У меня население в десять тысяч человек, я один кое-как успеваю следить за правопорядком в посёлке. А вы живёте автономно в своём городке, вот сами и разбирайтесь со своими проблемами или звоните в район». А район-то за восемьсот километров от нас находится. Вот такая помощь от доблестной милиции.
– Ну и как вы справились с этим?
– Спросив у кочегаров, как звать вооружённого рабочего, я вошёл в котельную. «Сергей, – говорю, – успокойся, мужики на тебя зла не держат. Ты угости меня чифирем, и давай поговорим». Подошёл к нему, взял из рук наставленную на меня винтовку. Кочегаров предупредил, чтобы его не обижали, а его пожалел, разрешив переночевать в котельной, в красном уголке на диване, дабы не замёрз на улице. Утром заму предложил уволиться по собственному желанию, позвонил в район, и его переводом взяли директором в одну из школ района. Ну, а следующие замы пытались завоевывать авторитет у кочегаров, выпивая с ними в рабочее время, тем самым совершая непростительную ошибку для руководителя. После этого рабочие относились к ним как к собутыльникам.
– Вы думаете, Елена справится с ними?
– Поживём – увидим, но в обиду её не дадим.
После обеда подошла Елена.
– Я согласна ехать на Север.
– Ну и ладненько, – одобрительно отозвался директор. – Вы сейчас напишите заявление, необходимое для оформления договора и получения подъёмных. Не забудьте указать паспортные данные. Через неделю в управлении в кассе получите подъёмные. Удобнее к нам лететь самолётом. Там вас встретит наш автобус и привезёт на место. Ну а мы сегодня с Тамарой Петровной выезжаем на поезде до конечной станции, потом делаем пересадку и остаток пути – пятьсот километров – едем на машине по зимнику или на вертолёте летим. Где-то на третьи сутки будем дома.
– Не лучше ли будет отсюда самолетом лететь домой? – спросила Тамара Петровна.
– Надо на судоремонтном заводе выяснить, почему задерживается ремонт «Мензулы». Из-за них можем упустить момент завоза продуктов по рекам на фактории, – пояснил Тарасов.

НОВОЕ РУССКОЕ

Решив днём все вопросы в главном управлении, директор и его заместитель вечером заняли свои места в купейном вагоне. Перед отправлением поезда в купе шумно вошли два молодых человека. Не обращая внимания на присутствующих, они громко обсуждали только что приобретённый видеомагнитофон и перспективы зарабатывания денег с его помощью.
– Нам сильно повезло, что мы купили такую технику! Теперь мы сможем заниматься индивидуальной трудовой деятельностью! Ура горбачёвским реформам! При коммуняках разве могли мы об этом мечтать? По прибытии в район возьмём командировки и как миссионеры поедем по сёлам просвещать дремучих староверов порнографическими фильмами, не бесплатно, а за денежки, – гнусно хохотнул говоривший.
Не выдержав откровенно-пренебрежительного отношения к староверам, Тамара Петровна осуждающе посмотрела на одного из обладателей видеомагнитофона.
– Молодые люди, а вам не совестно будет староверам предлагать весьма сомнительные «произведения искусства»? Ведь они вам доверяют как представителям власти. Хоть вы и являетесь низшим звеном, но они с почтением относятся к любым государственным работникам.
– Ой! Здравствуйте, а мы в полумраке не заметили вас, – инструкторы райисполкома без смущения обратились к директору. – Так мы к вам в городок заедем с порнухой, у вас же хороший клуб.
– Ну, если Тамара Петровна разрешит, договаривайтесь с ней, – улыбаясь, посоветовал директор.
Еле сдерживая раздражение, Тамара Петровна произнесла что-то наподобие кошачьего шипения: «Пфф!»
– Вот видите, Тамара Петровна возражает, но я вам могу посоветовать в котельной провести пробный сеанс. Там в красном уголке человек восемнадцать поместится. Кочегары, механизаторы, подсобные рабочие с удовольствием посмотрят вашу порнопродукцию. Только я вам не гарантирую безопасность данного мероприятия, они могут обидеть вас и ограбить. Если не побоитесь, то, как говорится, флаг вам в руки.
Не попрощавшись, молодые люди, подхватив видеомагнитофон, вышли на первой остановке, сославшись на неотложные дела.
– Ну и как вам подрастающее поколение государственных деятелей?
– Практичные, что я могу сказать? Человек падок на грех, и они – подтверждение этому. Я смотрю и удивляюсь, откуда взялись эти торжествующие хамы? Сила мамоны пленила души их, я даже не хочу обсуждать эту тему, – серьезно, без тени улыбки ответила Тамара Петровна. Помолчав какое-то время, она вновь обратилась к своему спутнику:
– Виктор Иванович, как вы относитесь к преобразованиям, происходящим у нас в стране?
– Вам важно знать мое мнение, и вы готовы его услышать? – спросил директор. – Я думаю, для вас лучше воспринимать всё так, как преподносят средства массовой информации. – Посмотрев на собеседницу, как будто видя её впервые, он поинтересовался:
– Вы откуда сюда приехали?
– Из Одессы, после окончания университета, – ответила Тамара Петровна. – А вообще я из Западной Украины, там моя родина, и я люблю возвращаться в своё детство – всё так трогательно, что я испытываю там душевный покой.
– Вам повезло, – глубоко вздохнув, ответил Тарасов. – А вот моя родина в 1767 году по определению первого губернатора Енисейской губернии Степанова – «Сибирь… есть тюрьма колоссальная». Мои предки до революции были сосланы в эти края. Чем они провинились перед императором, трудно сказать, но воевать и гибнуть за Родину и советскую власть деду и отцу пришлось. Да и как деду было не браться за оружие? Время приучает быков к ярму, коней – к узде, но не смогло заглушить в нём желание быть человеком. С хозяином рудника хоть и преданы они были одному делу – добыче золота, но дружбы между ними не получилось. Не платил он деду заработанные деньги – обманывал. Постоянные хронические болезни, уныние и бедность привели к мысли призвать хозяина к милосердию, но все попытки свелись лишь к беспомощному сотрясанию воздуха. Условия обездоленности, навязанные им, толкнули деда примкнуть к отряду Щетинина, взять оружие и разобраться с хозяином рудника как с вором. Вы ответьте мне на вопрос: почему не в Европе произошла такая революция? – обратился директор к собеседнице.
– Возможно, там, на Западе, народы более хитры и сметливы, государственные люди чувствуют черту, за которую нельзя переступать и доводить людей до крайности. А у нас всегда присутствует наклонность дразнить счастье. Вопреки законам жизни играть в удачу: а вдруг повезёт. Мы во всём полагаемся на русский «авось», – ответила Тамара Петровна. Тарасов, неопределенно пожав плечами, тихо, скорее для себя, сказал:
– Возможно, это так, но я не пойму настоящее время. Какую гласность проповедует Горбачёв? Выборочную, удобную для осуществления своих реформ? Почему даже сейчас от народа скрывают то, что на самом деле происходило в период становления советского государства?

ПУТАНАЯ ПОЛИТИКА

– Сейчас белогвардейцев представляют чуть ли не святыми, борцами за христианскую Русь в том виде частной собственности, в каком она существовала. Но частная собственность в таком виде недопустима и осуждается Богом. Тогда о какой святости идёт речь? В то же время нигде в Евангелии не говорится, что социализм неприемлем. Да, он слишком тяжёл для человека. Хоть и труден, но является христианским идеалом. И подтверждение этому – монастыри. Их внутренняя жизнь основана на коммунистических принципах, и прежде всего – на общности имущества. Так что установки у коммунистов чисто христианские, правда, делались так грубо и неумело, что получили отторжение у народа, ради которого происходила революция. И воспользовалась этим зверствовавшая в наших краях банда. Главарь ее, Соловьёв, обладая способностями великого авантюриста, приглашал вступать в неё безграмотных крестьян и местных полутуземных аборигенов, в головах у которых царила сумятица. И, как бы за выдающиеся заслуги перед императором, Соловьёв выписывал справки, дающие право на льготную пенсию как участнику партизанского движения, скреплённые его собственной печатью.
В пятьдесят седьмом году в нашем посёлке с такой справкой явился в собес за пенсией бывший «партизан». В назначении пенсии по справке ему отказали, тогда он обратился с жалобой в прокуратуру. Все закончилось тем, что в местной газете «Саралинский горняк» рассказали об этом случае. Деда не стали судить – уж слишком дремучий. Вот и такое было крестьянское сопротивление. И колчаковцы не отличались своей гуманностью по отношению к середнякам. Моего соседа деда Гашкова, в ту пору имевшего двенадцать детей, колчаковцы публично на площади выпороли шомполами за попытку утаить от белогвардейских солдат свинью. Дед, как отец семейства, хотел лишь спасти детей от неминуемого голода.
Красные пришли, плетками избили за то, что отдал колчаковцам свинью. И пока власть переходила из рук в руки, по указке соседей деда били то красные, то белые. Установившаяся наконец советская власть выслала его с семьей к нам на каторгу, выделив клочок земли для землянки. Его старшая дочь, вступив в комсомол, окончила высшую партийную школу и уехала в Ангарск на строительство ГЭС.
Белогвардейцы тоже проявили себя не с лучшей стороны. Потерпев поражение, пятьсот тысяч человек эмигрировали в Китай, и вместо того, чтобы смириться, к середине двадцатых годов создали хорошо организованную, активно действующую фашистскую партию, распространив своё влияние во многих государствах – Японии, Китае, Сирии, Марокко, Болгарии, Польше, Германии, Финляндии, Латинской Америке, США. Белогвардейская фашистская партия тесно сотрудничала с Муссолини, фашистами Германии и Квантунской армией. Короче, своей деятельностью белогвардейцы заключили предательский союз против России. И мы после этого удивляемся, почему все последующие годы эти государства настроены против нашего народа. Ни одна японская, китайская или французская партия, решая свои внутриполитические проблемы, не обращается за помощью к России или Марокко, очевидно, им пойти на такой шаг не позволяет чувство национальной гордости и любовь к отечеству.
Получается, что белогвардейцы своим отечеством не очень-то дорожили. В 1934 году в Харбине белогвардейцами была открыта Высшая партийная школа – для подготовки руководящих кадров «будущих строителей Русского фашистского государства». Их главной задачей было установление фашисткой диктатуры после свержения советской власти. Поэтому эмигранты создавали диверсионные отряды для подрывной деятельности на территории Советского Союза.
В середине двадцатых годов с помощью образованных фашистских партий в советских республиках компрометировались военачальники, интеллигенция, конструкторы, ведущие специалисты страны. Ведь именно в этот момент начались массовые репрессии и расстрелы. Засланные фашистские активисты из белогвардейцев писали доносы на невинных людей, умело вставляя в них компрометирующие факты. А сколько ещё осталось не выявленных доносчиков? Ведь они и сейчас живут, наслаждаясь жизнью, и не гнетёт их мысль о том, что они своими доносами загубили много невинных людей. Я думаю, что это вечные враги любой власти. Их раздражает всё – как поражения, так и успехи российского народа. Белогвардейские эмигранты своей ненавистью к нашей стране как раковой опухолью заразили все государства. И при случае они готовы в любой момент уничтожить любое развитие России, в какой бы социальной форме оно ни происходило.
В это же время, в середине двадцатых годов, пока ещё не набрало силу белогвардейское фашистское движение в Европе, из уважения к дореволюционной России закономерно возрос интерес и к Советскому Союзу. Парижские издатели искали для переводов писателей РСФСР. Французский Комитет помощи детям официально устроил советскую выставку живописи. Для неё была отведена комната Лувра. Но разве это плохо? Почему об этом не говорить вслух? Одновременно с возрастанием интереса к советским людям в Европе стало падать уважение к белогвардейской эмиграции, переходя постепенно в презрение. Это история, о которой мы должны знать.

СУРОВАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Ну а теперь возьмём военные и послевоенные годы в Сибири. Наш посёлок из нескольких дворов в ту пору превратился в открытую зону с двенадцатитысячным населением из уголовников и политзаключённых. Уголовников формировали в отдельные бригады и отправляли в штреки золотого рудника. Силикоз, частые обвалы сводили счёты с их не безгрешной жизнью. Бандеровцы, власовцы и остальные политзаключённые работали на кирпичном заводе, пилораме, лесоповале, в мраморной горе и за работу по тем временам получали неплохую зарплату. Они жили в бараках на общих условиях с местным населением. Их дети учились в школе, при желании принимались в пионеры. Ссыльным разрешалось строить дома и обзаводиться подсобным хозяйством. И в послевоенные голодные годы их семьи не испытывали такой нужды, как семьи погибших на фронте сибиряков. Обутые, одетые, накормленные дети бандеровцев и власовцев не знали голода. Дети погибших на фронте отцов с завистью смотрели на обласканных, сытых детей политзаключённых.
Испытывая желание выглядеть не хуже, я с таким же подростком украл аммонит с машины, привезшей взрывчатку на рудник. Проникнув на Юзик, так называлась закрытая зона для полицаев, служивших у фашистов во время войны, мы попытались продать им взрывчатку. В итоге меня исключили из школы, новые друзья из уголовников подделали мне документы, и я повзрослел на два года. Таким способом достигнув совершеннолетия, я устроился на работу, попав в бригаду, состоявшую из вора-рецидивиста с общей судимостью семьдесят пять лет и многочисленными побегами, вора-карманника, бандеровца, власовца, политзаключённого и немца, не знающего ни одного русского слова, кроме нецензурной брани. Все они считали своим неоспоримым долгом научить меня пить водку, курить, получать удовольствие от опия. При этом, указывая пальцем в сторону вора-рецидивиста, власовец поучал: «Не будь на него похож». Тот же, в свою очередь, говорил обратное: «Не будь врагом народа». Однако все они, проникнутые чувством наставничества, не забывали нагружать меня большой кувалдой и тяжёлым железным клином, окриками и угрозами заставляя без отдыха из скальной породы вырубать большие куски мрамора. Иногда я возмущался, и кувалда летела в их сторону. Они прытко разбегались, угрожая физической расправой.
Однажды мне всё-таки удалось железным клином ударить по ноге одного из своих обидчиков. Вскрикнув от боли, крепко сжав кулаки и матерно ругаясь, он медленно приближался ко мне. Испуганно озираясь по сторонам, я искал поддержку у остальных членов бригады, но видел лишь неподдельное равнодушие в их взглядах. И тогда, отчаявшись, я поднял с земли топор и шагнул навстречу бандеровцу. Увидев в моих руках топор, он отступил, обозвав меня голытьбой-безотцовщиной.
Конечно, бывший фронтовик с легкостью мог бы справиться с пятнадцатилетним подростком, но он не стал этого делать, потому что к нему приехала жена с дочерью и сыном и ему, как любящему отцу, пока лучше было воздержаться от скандалов.
Случай расквитаться со мной ему вскоре представился. Нашу бригаду перевели на пилораму копать колодец. По очереди опускаясь в бадье, мы углубились на двенадцать метров. Когда в очередной раз, поработав на дне колодца, я крикнул, чтобы меня поднимали, и посмотрел наверх, то увидел на фоне голубого неба силуэт бандеровца и взмах его руки, бросившей в колодец железный лом. Прижавшись в угол и прикрыв голову лопатой, я отразил прямое попадание. Лом, ударившись о лопату, упал у моих ног. Уже не надеясь на членов бригады, я по верёвке, как альпинист, самостоятельно выбрался наверх. Рядом никого не было, все ушли по домам, оставив меня одного на дне колодца.
Порой я ненавидел своего отца за то, что он погиб на фронте, защищая Родину. Моё сознание воспринимало его героическую смерть как предательство семьи. Оставаясь наедине с собой, размазывая кулаком слёзы на щеках, я обращался к нему: «Зачем ты предал нас, зачем погиб за страну, которая меня унижает? Все предатели, изменники, политики остались живы, пусть они сейчас отбывают каторгу, терпят унижения, но зато их дети обуты, одеты, накормлены, и никто их так не оскорбляет, как меня. Я ребёнок, живу пятнадцать лет на каторге за что? За то, что ты геройски погиб, защищая Москву от фашистов?»

ИТОГИ ДЕТСТВА

Рос я жестоким, озлобленным человеком. Тяжёлая каторжная работа в мраморной горе выматывала мои силы. И всё-таки я находил свободные минуты – во время перекуров. Вытаскивая из сумки учебники и расположившись у костра, учил формулы и теоремы, чтобы вечером, после работы, под ровный голос учителя в вечерней школе уснуть за партой. Не в жестокой ненависти, а в учебе я видел свое спасение. Человеку нельзя жить в постоянной ненависти к окружающему миру, для него это противоестественно. Уметь прощать обиды – это не слабость, а торжество разума над природой. К сожалению, не все так думают.

СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ

– Вы кого имеете в виду? – внимательно слушая откровения своего директора, спросила Тамара Петровна.
– Далеко не будем ходить за примером. Возьмём нашего шофёра Леонида Краснова. Он не скрывая, люто ненавидит Сталина и советскую власть. Я его спрашиваю: «Леонид, за что питаешь такую ненависть?» И знаете, что он мне ответил? Каждые три месяца во время войны его отца вызывали в НКВД и допрашивали насчёт лояльности к советской власти. Но не мог он полюбить эту власть за то, что из семьи единственного коня забрали в леспромхоз. И так всю войну нервы мотали. «И это, – спрашиваю, – всё?» – «А что, разве мало?» – с возмущением спросил он. Я ему говорю: «Ты должен благодарить Сталина за то, что он во время войны твоего отца от пули уберёг, в Сибири на лесоповале прятал. А мой отец добровольно ушёл на фронт, он мог бы отсидеться по броне, в тылу, продолжая работать главным инженером на механическом заводе. Ты, Лёня, с отцом как барчук жил, сыт, одет, обут. А мы, не зная отцовской ласки, воспитанные бешеными фраерами, чему учились у них? В карты играть да в драках кастетами свою правоту отстаивать. Мы, безотцовщина, голодные по чужим огородам мороженую картошку собирали. До сих пор не могу забыть отвратительный запах лепёшек из полугнилой картошки».
Леонид сидел, опустив голову, исподлобья глядя на меня. С его губ срывались резкие слова, колющие правдой глаза. «Раз я чуть не подстрелил тебя, – откровенно признался он. – Отец зарядил патроны солью, я с сеновала наблюдал за вами. Тогда сильно сожалел, что промахнулся». – «Вот видишь, Лёня, получается, мне надо больше обижаться на советскую власть». А я действительно тогда ненавидел коммунистов, считал их виновниками своих бед. Но время, как говорится, всё расставило по своим местам.

БОЛЬШИЕ ОШИБКИ

Тарасов, глубоко вздохнув, продолжил рассказ:
– Да, много людей я встречал, которые вступали в коммунистическую партию не по убеждению, а рассматривали её как трамплин для карьеры. Что опасно для партии, так это приспособленцы, они любую идею могут исказить до неузнаваемости, скомпрометировав саму партию. Наверно, вы догадываетесь, о ком я говорю, – подняв на собеседницу вопросительный взгляд, спросил директор.
– Нет, – чуть разжав губы, ответила Тамара Петровна.
– Я думаю, вы хорошо знаете в районе начальника ОБХСС Халявкина. Он всё время чем-то недоволен.
– Вообще неприятная личность, – согласилась заместитель.
– Используя смятение в душах людей, возникшее от горбачёвских реформ, в заброшенном селе самоедов он нашёл одинокую старушку. От её имени отправил в посылке пять соболей первому секретарю района, якобы в знак благодарности за прекращение в отношении её судебного расследования за браконьерство. «Случайно» на почте посылка, адресованная первому секретарю, раскрылась, из неё выпали соболя с запиской, написанной корявым почерком старушки. Все это приобрело такой резонанс, что знающие его люди сначала не поверили, а потом, обольщённые страстными речами Халявкина, вознегодовали на первого секретаря. В результате он подал заявление об увольнении, а негодяй Халявкин занял его место. До сих пор я не встречал более честного и порядочного коммуниста, чем оклеветанный секретарь района Юрий Ефимович.
– Я смотрю, вы о коммунистах отзываетесь с какой-то трогательной любовью. Судя по вашим воспоминаниям, они для вас хорошего ничего не сделали. И у вас больше оснований, чем у Леонида Краснова, ненавидеть их, – настороженно сказала Тамара Петровна, словно боясь услышать то, о чём нельзя даже думать.
– Да, я могу сказать, что в детстве испытал очень много горя, и тащить его за собой всю жизнь для меня равносильно самоубийству, я бы утонул в нём. Моя взрослая жизнь началась с чёткого определения значения слова родина. На первый взгляд – это обычное слово, для меня же оно имело большое значение, почти магическое. Но, сами понимаете, я не мог жить с таким чувством, что моя родина – ненавистная зона, ведь это означало бы, что я должен постоянно помнить об этом. Невозможно полюбить то, что является порождением человеческих пороков. И я придумал для себя родину – Сибирь, что вполне меня устраивало. На Дальнем Востоке или на морях, отвечая на вопрос, где моя родина, я с чувством гордости отвечал: Сибирь. Вообще, я думаю, человек с гордостью должен произносить слово «родина», вкладывая в него смысл своей сущности.
О своем отношении к коммунистам я могу сказать, что слово «коммуна» на латыни означает «общежительный монастырь», и этот коммунизм угоден Богу. А Россия, ввиду её географического положения, способна решать глобальные вопросы только общими усилиями. И поэтому строительство новой процветающей России возможно лишь сообща и при условии: в коммунизм без атеизма под девизом «с нами Бог».
– А почему с нами Бог? – не понимая такого поворота мыслей своего собеседника спросила Тамара Петровна.
– Нравственность от Бога исходит и ни откуда больше, и неважно, кто ты – исламист или буддист, или христианин, Бог един для всех. Другого пути развития России я не вижу. Не буду повторяться, но ещё раз подчеркну, что в любом хорошем начинании найдутся скрытые противники и, как червь, будут подтачивать растущее дерево. К сожалению, в нашем государстве делается это и с медвежьей ловкостью. Сейчас вносится закон о полной реабилитации жертв сталинских репрессий, всех тех, кто был осужден по пятьдесят восьмой статье и отбывал срок в сибирских лагерях. И вот скажите мне, как можно ставить чохом в один ряд жертв репрессий: фашиствующих белогвардейцев, членов Соловьёвской банды, бандеровцев, власовцев, бывших полицаев, невинных, оклеветанных ведущих специалистов и таких, как дед Гошков?
Я считаю, общий подход есть большая ошибка или умышленная спекуляция чувствами народа. Надо уметь и подлость прощать, но не ставить в один ряд с её жертвами, чтобы не размылась грань добра и зла. И в это же время государство не видит тех, кто в Сибири испытывал те же самые лишения, но по воле судьбы – как местный житель. Такие люди почему-то оказались «на обочине» государственной любви. По-моему, единственный губернатор в Сибири рассудил правильно и на уровне области платит пособие местным жителям как пострадавшим в годы репрессий. Вот этот вопрос им решён правильно, и у жителей в подсознании откладывается чувство, что правительство ответственно за их судьбы. По-моему, это дорогого стоит.
А вообще-то, я думаю, политикам пора прекратить глумиться над прахом отцов и дедов, «выдергивая» их из амбиций, для собственного продвижения, это гнусно. И не надо стесняться своих предков – красных или белых, все они отстаивали своё право на жизнь, как могли. Мы – их потомки, и от нас зависит, как сохранить то, что осталось после них, приумножить или разорить построенный ими отчий дом. Наверно, найдётся у нас в стране руководитель, который положит конец спекуляциям памятью наших предков, – выразил надежду Тарасов.

ХОЛОДНАЯ РОДИНА

Так, в разговорах, незаметно пролетело время. Тепловоз, медленно останавливаясь несколько раз, судорожно дёрнул вагоны и молчаливо замер. Покинув вагон, северяне устремились на привокзальную площадь и, взяв такси, поехали в соседний город на судоремонтный завод. Через час езды по зимнику «Волга» остановилась на территории завода. Согласовав с главным инженером график ремонта грузового судна «Мензула», они отправились в аэропорт местных воздушных линий. Через три часа самолет АН-2 доставил пассажиров в застывший от холода северный посёлок, как и все важные объекты, обнесённый забором из колючей проволоки.
Служебный автобус «ПАЗик» уже поджидал директора.
– Тамара Петровна,– обратился он к своему заместителю, – вас подвезти к дому или вы поедете на работу?
– Я пешком прогуляюсь, думаю, что не успею замёрзнуть. Двести метров полезно пройти по воздуху, не так уж и холодно.
– Однако, вы смелая, вообще-то на улице минус пятьдесят пять, вы после юга ещё не остыли. Садитесь, довезу, – заботливо предложил шофёр.
– Спасибо, Лёня, ты лучше через полтора часа подъезжай ко мне. На твоих часах сколько времени?
Водитель ответил, и, сверив часы, они договорились встретиться в четырнадцать тридцать у подъезда её дома. Не северянину трудно понять такую женскую пунктуальность. Но одним из жёстких требований, предъявляемых местным водителям, было строгое соблюдение времени. Такие условия диктовал мороз. Даже незначительные опоздания недопустимы и могут послужить причиной увольнения.
Автобус, миновав трехкилометровую лесную просеку, проехал под аркой распахнутых настежь металлических ворот выкрашенных в зелёный цвет, с обвисшими потрёпанными ветрами двумя красными флагами, резко затормозил. Выбежавший из котельной кочегар, энергично размахивая руками, почти бросился под колеса автомобиля.
– Ты что, с ума сошел? – возмущенно крикнул ему шофёр.
– Начальника привези, срочно нужен в котельной.
По выражению его лица с широко открытыми глазами можно было предположить, что произошло что-то ужасное.
– Что случилось-то? – выйдя из автобуса, спросил директор.
– Пойдёмте в котельную, там такое творится – сами увидите!
Виктор Иванович нерешительно постоял, словно раздумывая.
– Давай попозже, минут через десять вернусь.
– Нет, – решительно заявил кочегар, казалось готовый действительно лечь под колёса «ПАЗика».
– Хорошо. Лёня, – обратился директор к шофёру, – никуда не отъезжай и в автобус никого не впускай, сам знаешь почему.
Из города директор вёз два мешка денег – месячную зарплату для работников.
Переступив порог котельной, он увидел у противоположной стены, как на пьедестале, лежащего на досках покойника. По мере того, как тот оттаивал, тело его вздрагивало и, казалось, начинало оживать.
– Кто это, и как труп оказался здесь? – задал вопрос директор.
– Не знаю, – пожав плечами, ответил кочегар. – И никто не знает. Два дня назад школьники, возвращаясь с уроков и невдалеке от дороги, в лесу, увидели припорошенный снегом труп. Два дня в сельсовете не могли решить, какой организации его спихнуть. Никто из руководителей не признал в нём своего работника. Рассудили так, что это беглый из лагеря, но так как он лежал головой в направлении нашего городка, посчитали, что шёл к нам. И такого аргумента было достаточно, чтобы председатель сельсовета, с согласия главного врача, дал указание привезти труп в нашу котельную. Мол, потом оттаявшему покойнику здесь сделают вскрытие, и хоронить его придётся нам. Я не останусь один на сутки в котельной, что хотите, то и делайте со мной! – решительно заявил кочегар.
Директор вызвал в подмогу подменного кочегара, а для снятия стресса выделил им из резерва бутылку спирта. Таким образом решив проблему, к вечеру он выдавал зарплату. Как всегда в таком случае, бригадир котельной Евгений присутствовал в качестве охранника. Кстати, к этой обязанности он относился очень ответственно, не ругался матом и, как позволяло его воспитание, корректно следил за порядком в очереди. За усердие женщины из отделов одаривали Евгения поощрительными улыбками, он в этот момент даже стеснялся и краснел, потому что ему всегда нравились интеллигентные дамы. Но он их боялся, для него они были чем-то недосягаемым, из другого мира.

ЕЛЕНА

Через три дня прилетела Елена. Директор ознакомил её с должностной инструкцией и, пригласив в кабинет Тамару Петровну, предложил той помочь Елене освоить новое место работы. Так, освободив себя от текущих хозяйственных забот, он занялся составлением годовых отчётов и, полагаясь на тандем помощниц, позволил себе несколько дней не заходить в котельную, благо батареи всё время были горячие и на кочегаров никто не жаловался. Когда, выкроив всё же время, он заглянул туда, то был крайне удивлён при виде чисто прибранной комнаты отдыха и рабочих, сидевших за столом, покрытым красной скатертью, и читавших подшивки журналов и газет, что было не свойственно этому коллективу.
– Что случилось, мужики? – обратился он к рабочим. – Вас не узнать.
– Вы кого к нам приставили? – вопросом на вопрос ответил Евгений и, хитро улыбаясь, бросая многозначительные взгляды на многодетного кочегара Юрку, пояснил:
– Позавчера утром, страдая с похмелья, мы тут соображали, как поправить здоровье. И в этот момент в котельную входит, словно спустившись с небес, ангельской красоты женщина и говорит: «Здравствуйте, мужчины, теперь вашей начальницей буду я. Можете называть меня Леной или Еленой, как вам будет удобней». Мы, оцепенев, сидели в тупом молчании, уставившись на неё. А у Азимкина в этот момент что-то перемкнуло в голове, он почувствовал себя самцом и потянулся к ней с объятиями. Я от портовых грузчиков в Ванино не слышал такого мата, каким она покрыла его. Бедняга от услышанного даже присел на месте, как будто стукнутый параличом. Елена, как ни в чём не бывало, пристыдила нас, обозвав псами вонючими, составила график дежурств и заставила в комнате отдыха прибраться и вымыть пол. После обеда устроила нам банный день, а вчера привезла парикмахера на автобусе. Видите, мы как начищенные пятаки блестим, сейчас ждём Елену, пообещала угостить пирожками.
Директор, ни слова не говоря, вышел из котельной, понимая, что его присутствие здесь излишне.

ОБЩЕЖИТИЕ

В дальнейшем под руководством Елены кочегары побелили в котельной стены и покрасили полы. Выдав им спецодежду и проявляя материнскую заботу, она полностью покорила их сердца, сделав из свирепых, падших человеческих натур вполне приличных Стёпочек и Колюнчиков. Обладая невероятными способностями воздействия на психику бывших зеков и, казалось бы, законченных негодяев, она привела в порядок их внешность, превратив жестоких медведеподобных живых существ, слабо напоминавших людей, в послушных работников с весьма необычными претензиями к жизни. И к этому подтолкнул ужасающий случай, заставивший содрогнуться, я не знаю что – их души или сердца.
Однажды один из рабочих, неизвестно откуда появившийся, стал предлагать качегаром ограбить магазин, расположенный в одном из жилых домов. Но они, крепко повздорив, отказались принимать участие в ограблении. Тогда он, изрядно захмелевший, отправился в котельную соседней экспедиции, что была расположена в трех километрах, и там у конторы замёрз.
Спустя три дня Елена обратилась к директору с весьма необычной просьбой: чтобы тот разрешил в столярке устроить общежитие. Получив согласие, она организовала ремонт, и через неделю получилось неплохое общежитие в северном варианте, с центральным отоплением и печкой. Всё ещё находясь под впечатлением от гибели своего товарища, рабочие, опасаясь за свою жизнь, решили обезопасить себя от замерзания на улице в нетрезвом состоянии. Общежитие обнесли забором из колючей проволоки, и когда получали аванс или получку, ворота закрывались на замок. Рабочие часть денег отдавали Елене на сохранение, а остальные пропивали. Находясь на ограниченной территории, они не могли уползти за её пределы, что делало их жизнь более безопасной.
Однако, как всегда, в любом коллективе находятся люди, неоднозначно оценивающие любые нововведения – то ли из зависти, то ли от своей ограниченности. Первая жалоба поступила участковому милиционеру о том, что директор якобы организовал частную тюрьму. Участковый – капитан милиции, поговорив с кочегарами и рабочими, не увидел криминала в том, что общежитие огорожено таким образом. Улыбаясь, он подметил, что если бы у всех проявилась в сознании такая самооценка поведения в нетрезвом состоянии, то было бы больше порядка. Но кляузник на этом не успокоился, написал жалобу в главное управление, представив всё в тёмных тонах. Реакция последовала мгновенно, и директора срочно вызвали «на ковёр» к начальнику.
Не зная истинной причины проявления повышенного внимания к себе со стороны руководства, он уверенно вошёл в кабинет начальника главного управления, но вместо доброжелательной беседы услышал в свой адрес гневное нравоучение. Как глухарь на току, слушая только себя, без вступления, бывший секретарь обкома устроил разнос находящемуся у него в подчинении директору. И монолог начальника определяло понятие, что «каждый человек живет в собственном бреду». Его больше интересовали не производственные вопросы, не люди, а мнение краевых властей, успешно продвигающих начертанные генсеком реформы. По его мнению, действия директора – это проявление сталинских тоталитарных режимных порядков, что несовместимо с духом нынешнего времени.
– Немедленно разбери зону, развёл там уголовщину! – негодовал начальник.
«Знал бы ты, что такое зона и уголовщина, не разбрасывался бы такими словами», – думал про себя Тарасов. Вернувшись из города, он собрал рабочих, проживающих в новом общежитии.
– Мужики, – обратился к ним директор, – хотели мы вам устроить приемлемую жизнь, но, видно, не судьба. Кто-то пожаловался на меня высшему руководству, и я получил указание бульдозером снести всё, что вы построили.
– Нам что же, снова по котельным скитаться? – услышал вопрос директор. Он видел перед собой растерянные лица рабочих, которые с надеждой смотрели на него. Некоторые приобрели себе приличную одежду, строили планы на будущее. И вот из-за «доброжелателя» у них, можно сказать, новая жизнь прервётся. А это значит, снова скитаться по балкам и прятаться от морозов в канализационных колодцах.
В котельной наступила тишина, стало слышно даже потрескивание каменного угля в топках котлов. Ставшие родными, приветливыми стены, красный уголок, душ и комната отдыха в мгновение превратились во что-то далёкое и чужое. Сникшие лица, потускневшие взгляды выражали отчаяние, гнев и полную безнадёжность. Созданный их руками, может, впервые, маленький островок надежды рушился. К нему они относились бережно, как к своему детищу, открывающему дорогу в новую жизнь, пока незнакомую. Казалось, представившийся шанс обрести иной смысл жизни лопнул как мыльный пузырь, вернув их в реальную действительность сибирского Севера, опасную своей жестокостью.
Елена растерянно восприняла решение уничтожить общежитие. Её красивое побледневшее лицо в этот момент показалось неестественно безобразным. Наверно, когда красота видит горестные взгляды отчаявшихся людей, то сама становится такой же ужасной. Елене жалко было ребят, к которым она успела привыкнуть. Они с виду казались суровыми и жестокими, но им так же, как и многим, не чужда была доброта.
– Я, кажется, нашла выход из создавшегося положения, – просияв, сообщила Тамара Петровна. – У геологов давно стоит на нижнем причале брандвахта, они ею не пользуются, так как построили себе дома и коттеджи. Вот если бы начальник экспедиции подарил нам брандвахту! Я думаю, все зависит от того, сумеете ли вы договориться с ним, – вопросительно посмотрев в глаза директору, закончила она свою мысль.
Через полчаса Виктор Иванович звонил по телефону начальнику геологоразведочной экспедиции.
– Георгий Алексеевич, здравствуй!
– Здравствуй, – пророкотал в трубке голос. – Говори быстрей, что надо, планёрка начинается.
– Я к тебе со шкурным вопросом. На нижнем причале стоит твоя брандвахта, понадобилась она мне.
– Ты что, в моря собрался? – удивился начальник экспедиции.
– Сюда в лес хочу перетащить её, чтобы своих орлов разместить в ней.
– Так у тебя же хорошее общежитие появилось. Я даже генеральному директору об этом рассказал, так его это заинтересовало, хочет полевым рабочим предложить такие же меры безопасности.
– Вот видишь, а я встретил непонимание и получил команду всё разобрать. Ну так как, поможешь мне?
– Забирай, но пусть наши замы документально оформят так, чтобы все выглядело законно. Да, кстати, у меня в кабинете начальник Ленинградской геологической партии. Не поможешь ли ему с квартирой, пока мы построим коттедж?
– Есть только двухкомнатная на втором этаже, – ответил директор. – Если устроит, то прошу в наши апартаменты.
В трубке послышались отдалённые голоса, а затем начальник экспедиции вновь обратился к директору:
– Ремонтную бригаду присылать?
– Косметический ремонт в квартире не помешает.
– Больше нет вопросов? – спросил начальник экспедиции. – Тогда извини, телефон отключаю.
– Вы всё слышали? – спросил директор Тамару Петровну. Она утвердительно кивнула.
Через два дня брандвахта, привезённая на санях с нижнего причала, стояла в десяти шагах от котельной.

ДИЗЕЛЬ

Приближался Новый год, настроение у всех было предпраздничное, и казалось, ничто не могло его омрачить. Впервые за много лет по всем показателям подразделение в социалистическом соревновании вышло на первое место. Краевое управление отметило производственные достижения переходящим вымпелом и ощутимыми премиальными для всех работников. Но буквально за три дня до Нового года случилось то, что могло превратить городок в пространство с угасшей жизнью – вышли из строя дизели, бесперебойно обеспечивающие электроэнергией двухэтажные жилые дома, технические здания вместе с аппаратурой, радиолокатором и котельную. Что это значит для Севера – не трудно представить, когда на улице мороз под минус шестьдесят, полярная ночь и мгновенно остывающие котлы.
Соблюдая спокойствие, директор дал указание притушить топки в котельной, чтобы не взорвались; начальникам отделов – переключить на аварийное питание аккумуляторные батареи, рассчитанные на обеспечение напряжением не более суток. Только после этого он, подняв телефонную трубку, позвонил в краевой центр начальнику главного управления – бывшему секретарю обкома Бурмину.
– Сергей Дмитриевич, извините, что беспокою.
– Кто звонит? – перебил его недовольный сонный голос начальника.
– Звонит директор Тарасов.
– Тебе что не спится, ты хоть знаешь, что на дворе час ночи?
– У нас вышли из строя дизели, мы обесточены, на улице минус пятьдесят восемь. Продержимся максимум часов двадцать, экспедиции и авиаэскадрилья оказывают посильную помощь.
– От меня что тебе надо? – попытался отстраниться от возникшей проблемы сонный Бурмин. – Может быть, у вас на складе есть дизель?
– Знаю точно, что нет.
Приходя в себя после сна, начальник управления наконец-то начал понимать всю серьезность возникшей проблемы и степень своей ответственности. Его голос стал менее требовательным и командным, и он уже растерянно спросил:
– Я-то чем сейчас могу помочь?
– У вас в краевом центре есть знакомые руководители, кто бы мог одолжить дизель?
– Да ты что, дизель – это не мешок картошки, а среди ночи беспокоить людей непозволительно.
– Тогда надо звонить в Москву председателю комитета, ставить его в известность.
– Ты что, совсем там обморозился? – уже вновь набирая командные нотки в голосе, вознегодовал потревоженный начальник.
– Если вы считаете, что ваш звонок в данной ситуации неуместным, то позвольте мне самому позвонить. Два года назад на всесоюзном совещании в Минводах, в частном разговоре председатель комитета мне сказал, чтобы я не стеснялся звонить хоть днем, хоть ночью, если возникнут проблемы.
– И что, ты думаешь, он тебя запомнил?
– Не знаю, утверждать не могу, только как я ему объясню, почему я обращаюсь с таким вопросом, а не начальник главного управления?
Слышно было, как, окончательно проснувшийся недовольный Бурмин ругается, затем в трубке вновь раздался его голос:
– В общем, клади трубку и сиди на проводе.
Набрав номер домашнего телефона председателя комитета, начальник управления извиняющимся голосом попытался сказать что-то вразумительное.
– Что ты мне мямлишь, говори четко, что случилось, – потребовал тот.
– Да понимаете, нерадивый директор Тарасов все дизели загубил и сейчас замерзает. Давно я собирался его уволить как неспособного руководителя.
– Я тебя самого уволю, что ж ты мне сразу не объяснил, что у него произошло. Трубку не клади.
Председатель комитета позвонил в Свердловск директору завода, там как раз оказался нужный дизель, приготовленный для отгрузки на Дальний Восток. В срочном порядке транспортный самолет «Руслан», вылетев из Москвы, в Свердловске забрал на борт груз и через три часа приземлился в тайге на заснеженном аэродроме в районе крайнего севера Сибири. Поджидающие самолет четыре бульдозера, цугом, без промедления повезли на санях привезённую электростанцию. Проломив кирпичную стену здания, рабочие установили дизельную электростанцию, закрепили и запустили. А проём в стене завесили брезентом. Так была восстановлена подача электроэнергии на все объекты городка. Позже директор вызвал в кабинет всех работников электростанции.
– Слушайте меня внимательно, при осмотре дизеля выяснилось, что к выходу её из строя была приложена чья-то рука. Даю вам десять минут на выявление вредителя. В противном случае я всех уволю по тридцать третьей статье, вы потеряете все северные надбавки, и вами займётся милиция. Ну, а о последствиях, с какими вам придётся столкнуться, думаю, вы знаете не хуже меня. Время пошло, – директор демонстративно взглянул на часы.
Рабочие вышли из кабинета. Каждый думал о том, что ждёт его после увольнения по статье. Все догадывались, кто мог подсыпать песку в систему охлаждения, но из солидарности и затаившегося страха быть стукачом молчали. «Да не уволит он нас, это незаконно, понтует директор», – так рассудили дизелисты.
Когда истекли назначенные десять минут, рабочие вернулись в кабинет, и Тарасов вновь обратился к ним с вопросом:
– Ну, что скажете?
– А вы не имеете права нас увольнять без согласования с профкомом, – заявил от имени всех собравшихся самый скандальный дизелист.
– Катерина, – громким голосом директор позвал секретаря. – Пиши приказ: всех уволить по тридцать третьей статье.
– За что? – кротко взглянув на директора, спросила секретарь.
– За порчу государственного имущества. И сразу пиши заявление в милицию о возбуждении уголовного дела с последующим возмещением денежных средств за ущерб, нанесённый государству: стоимость электростанции и транспортные расходы.
– Папа! – с трудом сдерживая слёзы, вскрикнула секретарь, обращаясь к старшему дизелисту. – Ну что вы все молчите, как воды в рот набрали, если тебя уволят, да ещё и посадят, мне-то как жить? И на учёбе в институте крест придётся поставить!
Два года назад её отец упросил директора взять дочь на работу секретарём, чтобы набиралась опыта общения с людьми и работы с документами. «В юридический институт поступила», – с нескрываемой отцовской гордостью говорил Семёныч.
– Ну что, напечатала приказ? А теперь распишитесь, что ознакомились.
После того как все расписались в приказе, директор объявил:
– С этого момента вы уволены.
– Вы очень жестоко поступаете, – тихо произнес старший дизелист.
– Не я, а вы жестоки по отношению к своим семьям.
Он обратился к молодому дизелисту:
– У тебя жена в декретном отпуске, не работает, и что ты скажешь, придя домой? «Дорогая, можешь гордиться мной, сегодня я поступил как настоящий мужчина, негодяя, из-за которого меня уволили по тридцать третьей статье, – не выдал. Ну, а ты, вместо того, чтобы перейти на усиленное витаминное питание, будешь есть ершей и ельцов. А я с сего дня буду бичевать». Вообще-то слово «бич» для тебя не подходит, оно звучит гордо на побережье. Когда моряк случайно отстает от судна, его на кораблях кормят, предоставляют ночлег, с уважением относятся к нему до прихода судна. Но к тебе это не относится, в глазах односельчан ты будешь выглядеть трусливым и беспринципным, хуже алкоголика. И с этого начинать молодую жизнь я бы тебе не советовал. Всё, мужики, свободны, после обеда придёте за трудовыми книжками. Расчётных денег вы не получите, они уйдут в счёт погашения ущерба, нанесённого государству.
Примерно через полчаса в кабинет постучал старший дизелист, в руках он держал заявления уволенных.
– Виктор Иванович, – обратился он к директору. – Мы просим не увольнять нас, вот, мы написали заявления, кроме одного Абрыжкина.
За месяц в личное время они восстановили старую электростанцию и приступили к ремонту аварийного дизеля.

АБРЫЖКИН

Спустя много лет бывший директор сидел с удочкой на берегу речки вдалеке от посёлка. Он следил за поклёвкой хариуса и всё внимание сосредоточил на поплавке, не замечая того, что у него за спиной раздвинулись кусты, а потом показалось заросшее лицо. Взъерошенная борода покрывала подбородок, чёрные неровные полосы, нанесённые дёгтем на лбу и щеках, делали человека неузнаваемым. Это говорило о том, что большую часть времени он проводит в лесу, где много гнуса, а единственное спасение от него – дёготь, получаемый из бересты, используемый как отпугивающее средство от назойливых насекомых.
Настороженно прислушиваясь, человек изучающе посмотрел по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, вышел на прибрежный песок. Одет он был в потрёпанную суконную куртку и такие же брюки с широким ремнём. На поясе висел большой охотничий нож в берестяных ножнах.
Бесшумно ступая ичигами по мокрому песку, мужчина подошёл на близкое расстояние и кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание рыбака. Оторвав свой взгляд от поплавка, тот повернул голову: перед ним стоял человек, в котором трудно было узнать Абрыжкина.
– Здравствуйте, Виктор Иванович.
Абрыжкин протянул руку для рукопожатия и, посмотрев на тлеющий костер на берегу, предложил бывшему директору чифирнуть.
– Давно собирался попить чаю, да всё не мог оторваться, уж больно хорош хариус, – согласился рыбак.
Отложив в сторону удочку и присев к костру, они разговорились. Абрыжкин, отхлебнув глоток чифиря и глубоко затянувшись дымом самокрутки, чуть приоткрытыми губами произнёс, тихо роняя слова:
– А вы тогда правильно сделали, что уволили меня, – и, не ожидая ответа, продолжил: – Я бы и новый дизель уничтожил. Не задавайте вопрос «почему?», вам не понять. Но в тот момент я испытывал в себе небывалый подъём внутренней силы. Видите ли, есть люди, которые от свершения великих дел получают душевное удовлетворение, а я устроен по-другому: от подлости творимой переполняюсь величием. О! Какое это чувство – трудно передать словами, его просто надо испытать!
– А ты что, всё время в лесу живёшь?
– Ну что вы, – отмахнув рукой дым, ответил Абрыжкин. – Пять лет отсидел в Заполярье, сейчас занимаюсь бизнесом. Молодец Горбачёв, дал возможность жить творческим людям.
– И в чём же твоё творчество проявляется? – не удержался от вопроса бывший директор.
Абрыжкин небрежно махнул рукой в сторону леса.
– Там у меня избушка срублена. Имею большой ледник для рыбы и сотню деревянных бочек. Самоловами осетров ловлю.
– И сбыт есть?
– А как же, на вертолётах за рыбой прилетают, и суда причаливают. Полным ходом идёт торговля, только налоги не знаю, кому платить, – неприятно хохотнул браконьер, обнажая ржавые корни прокуренных зубов. И, резко сменив тему разговора, участливо спросил:
– Я слышал, вас постигла большая неудача, при наводнении всё утонуло. Могу помочь деньгами. Я ведь всех родных и близких растерял, деньги мне ни к чему, всё равно за них убьют, или сам сгину на самолове. Ну, а что нового в посёлке, как у вас дела, там же работаете?
– Директором я давно не работаю, уволили, не в том месте высказал своё мнение относительно горбачёвской перестройки. Сейчас в посёлке полностью ликвидированы и разграблены все жилые дома, котельная, гараж, дизельная. Свернулись все работы, ни одного инженера не осталось, не говоря о научных сотрудниках. Да и посёлок, можно сказать, исчез после того, как геологические экспедиции позакрывали. Авиаэскадрилью ликвидировали так же, как и воинские части. Сейчас там аборигены, наподобие тебя, человек семьсот, не живут, а шают.
Абрыжкин глубоко задумался. Трудно было понять, что таилось в его злых сузившихся глазах. В его колючем пристальном взгляде виделась сила и печаль, на его плечи спускались всклокоченные, тронутые сединой волосы. Человек этот, видно, был всегда начеку: как быстро он обернулся, когда с плеском упал в воду камень, скатившийся с крутого берега. Увидев, в чём дело, он чуть заметно улыбнулся, слегка скривив плотно сжатые губы. Поставив кружку с чифирем на песок, Абрыжкин глубоко затянулся махорочным дымом и, не скрывая отвратительной улыбки, открывающей гнилые зубы, обронил слова, которые превратились в законченную фразу:
– Оказывается, на белом свете не я один получаю удовольствие от творимого разрушительного зла. Слава Герострата не чужда и творцу перестройки. Вот если бы нас таких объединить, весь мир бы содрогнулся.
Бывшему директору стало не по себе от услышанных слов, он даже отодвинулся подальше от собеседника.
– Абрыжкин, да ты дьявол во плоти.
– Услышать это для меня большая похвала, тем более от вас, потому что уважаю. Но и вы далеко от меня не ушли, – с выжидательной паузой произнёс он, делясь своими наблюдениями. – У нас одна судьба, но с судьбой не поспоришь, она куёт свою стальную цепь звено за звеном, и никому не дано разорвать эту цепь. Вы, коммунисты, с остервенением уничтожали веру в господа Бога. Чем от меня, дьявола, отличались? Ну, а сейчас пришли горбачёвские демократы, под шумок понастроили столько церквей, что человеку трудно разобраться, где истинно Божий храм, а где и торговое место. Век расшатался, и скверней всего, что от этой перестройки мне, дьяволу, как вы назвали меня, комфортней жить стало. А вы загоняете себя в никуда – заблудитесь, потому что уважать себя перестали, поклоняться начали не своим кумирам. Предлагаю вам стать моим компаньоном, вы надёжный и грамотный человек. Прибыль будем делить пополам.
– Спасибо за предложение, но с дьяволом мне не по пути.
Абрыжкин, в прошлом инженер-механик, ни слова не говоря, поднялся и, бесшумно ступая по берегу, скрылся в высокой траве, не оставив после себя даже следов. Не почудилась ли бывшему директору встреча с далёким прошлым? Но кружка с недопитым чифирем рассеяла сомнения в том, что Абрыжкин – это не призрак, а реальное настоящее.