ГДЕ ТЫ БЫЛ, ПЕТРОВ?

Был день. Он прошел. Кончился. Растворился в промозг­лой осенней мокрети, и пришел вечер.

Был конец сентября. Владимир Георгиевич стоял на сту­пенях перед зданием рабочего клуба. Лекция кончилась, и все разошлись. Унылая изморось который уже день висела над городом. Асфальт был мокрым, и в нем отражались огни. Это было бы красиво, если бы не было так промозгло. Вла­димир Георгиевич поднял воротник плаща и шагнул на мо­стовую. В этот момент его окликнули, и он приостановил­ся, глядя, как к нему спешит высокий плотный мужчина.

— Я вас провожу немного, вы не возражаете? — иска­тельно спросил он. — Вы ведь к метро идете?

Владимир Георгиевич слегка пожал плечами и молча двинулся по тротуару, предоставив своему незваному по­путчику первым начать разговор. Тот не заставил себя ждать.

— Я был на вашей лекции. Видел ваши слайды…

— Да? — вежливо отозвался Владимир Георгиевич. Слай­ды были его и сильным и слабым местом. На других таких лекциях слайдов не показывали. Он — показывал, зато ви­деозаписями не пользовался. По его мнению, от них за вер­сту разило липой. Правда, на слайдах тоже почти ничего нельзя было разобрать — видно было, что их переснимали не один десяток раз. Поэтому он и ответил так обезличен­но и ждал, что еще скажет незнакомец.

— Я не знаю, что вам сказать… — смущенно про-бормо­тал мужчина. — Думаю, вас как специалиста это должно за­интересовать… Короче говоря — вот!

Он достал из кармана несколько фотографий и протянул их лектору. Тот нехотя взял их, глянул и сразу остановился. Как раз над ними оказался фонарь. Владимир Георгиевич поставил свой дипломат прямо в грязь, медленно перебрал все фотоснимки, вглядываясь в них, и поднял наконец глаза на своего терпеливо ждущего спутника.

— Всё это так неожиданно… — протянул он, соображая, кто же стоит перед ним. — Фотомонтаж я исключаю, это было бы неинтересно. Вы сами фотографировали? — потряс он в воздухе пачкой снимков.

— Сам… — улыбнулся мужчина.

— Что же мы стоим? — спохватился вдруг Владимир Геор­гиевич. — Надо пойти куда-нибудь, не стоять же так, на улице.

— Поздно уже, мне в гостиницу пора…

— Действительно поздно… — Он всё еще не мог прийти в себя. — Да что же мы, хоть познакомиться… Зовут меня Владимиром Георгиевичем, фамилия — Петров. Да вы ведь знаете, были на лекции.

Незнакомец согласно кивнул и тихо представился:

— А я Иванов, Василий Васильевич.

— Иванов — Петров. Сидорова не хватает! — хихикнул Петров. Он никак не мог взять нужный тон. — Третьего, го­ворю, не хватает. И сообразили бы на троих. А может быть, все-таки зайдем куда-нибудь, посидим?

Иванов бросил на Владимира Георгиевича короткий взгляд.

— Не стоит. Мне завтра с утра в Управление. Я ведь здесь по делам. Лучше давайте завтра созвонимся.

— Лады! — преувеличенно бодро отозвался Владимир Георгиевич. Ему было немного неловко: не привык выгля­деть простачком-выпивохой. Да и в ресторане был бог знает когда. Теперь, с переходом разговора на деловые рельсы, он почувствовал себя увереннее. — Запишите мой телефон.

— Я запомню, — медленно сказал Иванов. Владимир Георгиевич посмотрел на него. Лицо его было спокойным. И терпеливым. Или усталым. Нет — терпели­вым, словно он заранее знал, что ему скажет Петров.

«Тьфу, черт! Он со мной как с ребенком разговарива­ет!» — раздраженно подумал Владимир Георгиевич. Поду­мал и тут же одернул себя — мало ли какая у него манера разговаривать. Он обратился к своему новому знакомому, протягивая руку, в которой так и были зажаты фотографии.

— Оставьте себе. У меня еще есть, — так же раздельно сказал Иванов. — Значит, до завтра? Я позвоню вам около одиннадцати, если не возражаете.

Он коротко кивнул и пошел, ступая прямо по лужам. Его высокая прямая фигура еще долго была видна, то становясь отчетливой, когда он проходил мимо фонаря, то почти ис­чезая в темноте.

Придя домой, Петров еще раз рассмотрел фотографии. Сделаны они были хорошо. Слишком хорошо для любитель­ских снимков.

— Широкоформатной камерой снимал, — буркнул Пет­ров и пошел в прихожую — позвонить приятелю, рабо­тавшему в фотолаборатории. Тот оказался дома, и Влади­мир Георгиевич быстро договорился с ним об экспертизе снимков.

Войдя в комнату, он задумчиво остановился перед сто­лом с рассыпанными по нему глянцевито отсвечивающими отпечатками. Что-то ему не нравилось в этом Иванове, и он никак не мог понять, что именно: то ли фамилия, то ли манера держаться, то ли его неожиданное появление с эти­ми необычными фотографиями…

На всех снимках — в цвете, в нескольких ракурсах, в полете и на земле — были изображены послужившие темой сегодняшней лекции Владимира Георгиевича неопознанные летающие объекты, а попросту говоря — пресловутые «ле­тающие тарелки».

 

Петров спал крепко и без сновидений. Проснулся за пят­надцать минут до будильника, выключил его и пошел на кухню, шаркая тапочкой и стараясь на ходу поплотнее вдеть в нее ногу. В окно брезжил отвратительный утренний полу­свет. Из открытой форточки тянуло сыростью, и он понял, что погода за ночь не улучшилась.

Петров щелкнул выключателем. Темнота из комнаты прыгнула за окно и сгустилась там, прилипнув к стеклу сна­ружи. Он постоял немного, глядя на свое всклокоченное отражение. Казалось, что за спиной того Петрова, там, за окном, такая же кухня, только посумеречнее. Потом он по­ставил на газ чайник и пошел умываться.

До работы Петров успел заехать к приятелю — отдать на экспертизу снимки. И потом он гнал от себя мысли об Ива­нове, старался не думать о нем и о его фотографиях. В кон­це концов, летающие тарелки были не основным делом в его жизни. Так, хобби…

Приятель позвонил в десять.

— Поздравляю, старик! Фотографии подлинные, не монтаж!

Трубка вспотела в руке Петрова. Оказывается, не думать о фотографиях было трудно, и Петров молчал, так как всё утро ждал этого звонка, который все-таки застал его врас­плох.

Приятель, не дождавшись ответа, продолжал:

— Ребята заодно и анализ фотобумаги сделали. Наша бумага, отечественная. «Фотоцвет-10». Интересно, кто это в наше время российскими материалами пользуется? И где их берет? А сделаны снимки отлично. Профессионально сде­ланы.

— Да-да… — машинально откликнулся Петров. До пос­леднего мгновения он не верил, что фотографии окажутся подлинными. Слишком уж невероятно было всё это. Из ин­тересной, хотя и спорной гипотезы «летающие тарелки» превращались в реальность.

Для Петрова, который собрал уйму сведений о них, для которого эта проблема стала уже чисто академической, та­кое превращение оказалось особенно неожиданным.

Иванов позвонил чуть позже одиннадцати, когда Влади­мир Георгиевич уже начал беспокоиться. Иванов был кра­ток и точен в словах. Уговорились встретиться через полча­са, и Петров умчался на вокзал (который почему-то выбрал местом встречи его вчерашний знакомец), не успев даже предупредить начальство.

Он приехал вовремя и теперь озирался по сторонам, под­жидая Иванова. На вокзалах он не был давненько, и сейчас его поразил тот особенный неуютный быт, который ухитря­ются создавать вокруг себя осевшие на вокзальных скамей­ках — со своими чемоданами, сумками и жующими что-то детьми — пассажиры. Несколько наособицу держались «чел­ноки» с сумками невероятных размеров. Владимир Георги­евич даже подумал, что таких сумок просто не может существовать, они перенесены сюда из какого-то сюрреалистичес­кого сна. Неясно только, чьего…

Иванова он заметил, только когда тот подошел к нему вплотную. Ответив на его рукопожатие и вглядевшись в него, Владимир Георгиевич внутренне расслабился: со вчерашнего вечера его не отпускала какая-то настороженность. При днев­ном освещении Иванов выглядел старше, нежели запомни­лось со вчерашнего вечера, и обыденнее. Той загадочности, которой Владимир Георгиевич успел мысленно окружить его за прошедшие полсуток, в нем не оказалось. Иванов загово­рил без предисловий и в том же точном, ровном стиле, что и вчера:

— Я думаю, вы успели проверить фотографии и убедить­ся в их подлинности.

Это прозвучало не вопросом, а утверждением. Не дожи­даясь ответного движения Владимира Георгиевича, он заго­ворил вновь:

— У нас мало времени — вот-вот отойдет электричка. Так что решайте, едете или нет. Могу только добавить, что я наблюдал эти объекты несколько раз. Видел и экипаж — обычные люди, как мы с вами. Никаких «зеленых человеч­ков». К сожалению, сфотографировать этих «космонавтов» я не смог.

Он сделал паузу, глядя на Петрова. Тому надо было как-то реагировать на его слова, но он пока не знал — как, и промолчал. Иванов вновь заговорил, и голос его звучал до скуки обыденно:

— Я еще не сказал самого главного — они всегда приле­тают по графику, и очередной раз — как раз сегодня. В об­щем, если решитесь ехать, подробности расскажу в элект­ричке, — он взглянул на табло на стене, — через десять минут.

Это казалось невероятным. Этого просто не могло быть. Верить этому было просто смешно. Он никуда не собирал­ся ехать.

…Он успел еще позвонить на работу, предупредить о не­ожиданном отъезде. И вот уже сидел в раскачивающемся на стыках рельсов вагоне, на все корки ругая себя за то, что ввя­зался в эту дурацкую историю, и вполуха слушая ставшего вдруг чрезвычайно словоохотливым своего странного попутчика.

— Я ведь бухгалтером работаю, в совхозе. Совхоз у нас в Вершках — Вершки наша деревня называется. У нас там все деревни Вершки: Малые Вершки, Большие Вершки, просто Вершки, да Верхние, да Нижние… В свободное вре­мя фотографией балуюсь, сынишку к этому приучаю. Сей­час ведь всё как-то слишком просто стало — тебе и пленку проявят, и отпечатают. Совершенно неинтересно фотографи­ровать. А я его обучаю всему процессу. Знаете, я и сам до сих пор не могу спокойно воспринимать — положишь отпе­чаток в проявитель, а изображение на белом листке появляется как-то неожиданно. В этом-то и есть самое притягивающее…

Петров непроизвольно кивнул головой — не столько сло­вам собеседника, сколько своим мыслям. Встречались ему такие люди — бухгалтеры, счетоводы, экономисты из глу­бинки. Учителя, врачи — те поиздерганнее будут, позанятее. А эти посвободнее — отсидел свои восемь часов и занимайся фотографией. Кстати, и весьма хорошо объясняет, поче­му фотографии не стандартной «кодаковской» технологии и почему бумага отечественная, Казанской фабрики. Кстати, отечественной цветной фотобумаги Петров в продаже вооб­ще не видел. Везде торчат одни только фирменные ларьки, в каждом гастрономе и каждой булочной. А в них фотобумага вообще, по-видимому, не продается, заказывай — тебе отпеча­тают. Правда, специально он фотоматериалы не искал…

А Иванов всё говорил и говорил, доверительно наклоня­ясь вперед к Владимиру Георгиевичу. Лицо у него стало простоватым и добродушным.

— Вам, наверное, не про меня интереснее узнать, а про летающие тарелочки. Они у нас часто в последнее время появляются, уже года три, а может, и четыре. — Он так ска­зал это, как будто говорил о зайцах, которые — вот беда! — повадились прибегать на огород. Часто появляются в послед­нее время! — Я их как увидел издали, так сразу заинтересо­вался. Уважаю я такие вопросы, научные! Порасспросил сосе­дей, кто и когда их еще видел. Записал себе, когда они прилетали. А потом дай, думаю, посчитаю, через сколько они появляются. Я ведь бухгалтер, привык дело с цифрами иметь!

Он улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, располага­ющая. Успокаивающая улыбка. Но что-то в нем опять обес­покоило Владимира Георгиевича, насторожило. Проскольз­нуло неуловимо, и не понять было, что. Он досадливо тряхнул головой и продолжал слушать.

— Я как вычислил промежутки, так и понял, что график у них. И в следующий раз уже ждал с фотоаппаратом. Снимки вы видели. Жаль только, близко подойти не мог, тех, что внутри, сфотографировать. Но ничего, сегодня вы их тоже увидите. Сегодня у них по графику точно день прилета. И садятся-то они всегда на одно и то же место, на одну и ту же полянку! — Он хлопнул себя по коленям и захохотал, страшно довольный, что «тарелки» всегда прилетают вовре­мя и в одно и то же место.

Петров вежливо улыбнулся ему. Он уже устал, хотя ехать было и недалеко, чуть больше часа на электричке. Это была не физическая усталость, просто очень уж он перенервничал.

На станции им повезло с попутной машиной, и еще че­рез двадцать минут, сунув шоферу две пятирублевые монет­ки, они шли от дороги, рядом и молча.

Заметно потемнело вокруг, хотя было еще не позд-но — над головой низко висели промокшие насквозь тучи. Из них сочилась влага — не дождем, а мелкой водяной пылью. Па­лые листья и мертвая трава промокли и стали совсем мяг­кими. Идти по мягкому было неудобно. Впрочем, только Владимиру Георгиевичу. Иванов шел легко и свободно. Видно было, что он может шагать быстрее и не делает это­го только из-за своего спутника.

— Уже недалеко. Вон за той рощей, — указал кивком головы Иванов и опять замолчал.

Теперь, когда эта сумасшедшая поездка подходила к кон­цу, когда они медленно двигались в сырой осенней тишине, Владимир Георгиевич вдруг понял, что ему показалось странным тогда, в поезде. Этим странным были резкие пе­ремены в Иванове — его искательная улыбка при первой встрече и сразу же отрывистая, властная речь, при которой нить разговора всё время оставалась в его руках. Потом — его напористость на вокзале, благодаря чему Владимир Ге­оргиевич фактически против своей воли поехал в эти самые Гребешки… или как там — Вершки… Да и время было так рассчитано, чтобы поджимать, не дать ему подумать, оста­вить один только выход — ехать. И сразу же вслед за тем — простоватый рассказ бухгалтера из далекого совхоза… И не понять было, какой же он, Иванов, на самом деле: робкий не­далекий мужичок или сильный, уверенный и несомненно ин­теллигентный человек. Нет, что-то тут определенно не вязалось.

Владимир Георгиевич чуть поотстал и посмотрел в спи­ну свободно шагающего Иванова. Нет, не похожа была эта спина на спину деревенского бухгалтера. Генеральская это была спина, власть в ней чувствовалась и сила. И Влади­мир Георгиевич продолжал идти следом, не задавая воп­росов, потому что очень сильно подозревал, что сейчас всё выяснится.

Не поворачивая головы, Иванов отрывисто спросил:

— А вы, Владимир Георгиевич? У вас ведь тоже есть теория? О тарелках. Своя теория, не из тех, что вы в лекции приводили?

— Есть! — с вызовом ответил Владимир Георгиевич. Глупо это получилось, задиристо, как у молодого петушка. Но так уж вышло, а менять тон он не стал и так же с вы­зовом продолжил: — Одно есть слабое место у всех тео­рий «космических» пришельцев: то, что пришельцы упор­но не вступают с нами в контакт. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Ну-ну… — буркнул не то одобрительно, не то выжида­тельно Иванов.

— Смысла нет не вступать с нами в контакт, специально прилетев со звезд. Все объяснения этому носят весьма… наивный… да, наивный характер! А уж если это так, то это не пришельцы, да и тарелки — вовсе не тарелки, а один оптический обман.

— Ну-ну… — опять так же непонятно обронил Иванов. Они уже обогнули рощу и остановились, глядя друг на друга: один — с вызовом, другой — спокойно и изучающе.

— Ну-ну… — вновь повторил Иванов, и Владимир Геор­гиевич, волнуясь, сказал то, чего только что говорить не собирался:

— Есть только одно объяснение этому — если «тарелки» пришли не со звезд, не из пространства, а из времени. По­нимаете? Из времени. Из будущего. Не из прошлого — то­гда им нечего было бы сторониться нас, не из далекого буду­щего — тогда они тоже не очень опасались бы контактов, вернее, возможности возникновения парадоксов, а из недалекого, бли­жайшего будущего. Вот тогда всё хорошо объясняется — и техническая оснащенность «тарелок», прямо-таки невероят­ная для нас, и запрет на контакты с нами, поскольку эти кон­такты могут повлиять на будущее, изменить его…

Он резко, как оборвал, смолк. Иванов, всё так же спокой­но глядя на него, в который раз повторил свое «ну-ну»… Владимир Георгиевич молчал, и Иванов после паузы очень медленно и внятно, как глухому, сказал ему:

— Вы не ошиблись, Владимир Георгиевич. И мы не ошиблись. В вас. Добро пожаловать в «недалекое буду­щее»… — И он сделал широкий приглашающий жест рукой.

Петров резко обернулся и увидел, как из-за деревьев плав­но и совершенно беззвучно вылетел, приблизился, закрыв полнеба, завис на мгновение в воздухе и так же плавно и беззвучно опустился огромный серебристый диск. Его ноги-опоры глубоко ушли во влажную землю. В покатом боку появился — не открылся, не откинулся, а именно появил­ся — люк. Из него сама собой выползла, дотянулась до мок­рой земли и замерла легкая металлическая лесенка. Всё ка­залось отчетливым в белесом сумрачном свете, видно было даже рифление на узких светлых ступенях. Владимир Геор­гиевич был спокоен. Абсолютно. Спокойно он сделал шаг к диску, потом еще и еще шаг…

 

Он вернулся через три дня, когда и на работе, и дома начали бить тревогу. Свою отлучку он объяснил малознача­щими причинами, вполне, впрочем, убедительными.

Ничего не изменилось в его жизни: так же он ходит на службу в Институт геофизики, так же выезжает по выходным за город с женой и сынишкой. Вот только лекций о неопоз­нанных летающих объектах он больше не читает. И вообще уклоняется от разговоров о «летающих тарелках». Те, кто знал об этом его хобби, поудивлялись и перестали.

Лишь однажды, на вечеринке, когда гости уже крепко выпили и мужчины удалились на кухню покурить, при­ятель — тот самый, что исследовал необычные фотосним­ки, — спросил его:

— Так где же ты был тогда, Володя?

И Петров что-то долго ему вполголоса рассказывал, и они оба забыли о догоревших и превратившихся в столбики пеп­ла сигаретах.

А через день Владимир Георгиевич позвонил приятелю домой и без удивления выслушал недовольный ответ его жены, что он куда-то уехал и его нет вот уже второй день.

Вернулся он только на четвертые сутки и объяснил свое отсутствие убедительно, и его не особенно расспрашивали.

И у Петрова больше никто не спрашивает:

— Где ты был, Петров?

Никому не приходит в голову спросить. Да он и не ответит, даже если спросят.