ИЗ-ПОД КОЛЁС – В РАССВЕТ, НАВЫЛЕТ

* * *
Это февральский Ростов. Это Кафка.
Серое мутное жидкое небо.
Город бессилен, контакт оборвался
оста и веста, и севера с югом.
Мерзко, но цельно зияет подсказка
в грязных бинтах ноздреватого снега:
всё завершится сведённым балансом –
жадность и страх уничтожат друг друга.

Не соскользнуть бы в иллюзию. Скользко.
Под сапогом мостовая в движенье
кобры шипучей. Портовые краны
кромку заката изрезали в раны.
Тот, кто взошёл на Голгофу – нисколько
не нарушает закон притяженья.
Можно об этом поспорить с Ньютоном
запанибродским этаким тоном.

Почерк врача неразборчив – подделай
всё, от анамнеза до эпикриза:
может, дозиметры и не зашкалят,
только повсюду – приметы распада.
Выпить цикуту? Уйти в декаденты?
В партию «Яблоко?» В творческий кризис?
Я ухожу – я нашла, что искала –
в сказочный город под коркой граната.

* * *
Бог есть! – а значит, всё позволено,
пусть даже неугодно кесарю,
запрет – в тебе, дели на ноль его
в геометрической прогрессии,

уже задела ссылку стрелочкой –
теперь терпи, пока загрузится
и разродится, и раскается,
отформатируй по возможности
весь диск. Дрожать над каждой мелочью?
Всё, что держало – да, разрушено,
пугает разве апокалипсис,
всё остальное – просто сложности.

А что осталось – то и значимо.
«Майнай!» – махни рукой крылатому,
спустившись, улыбнись бескрылому,
за безупречную сознательность.
Будь я китайским иероглифом,
я это так изобразила бы:
мир рассыпается на атомы
и разъезжается на роликах.

* * *
Они не знают зеркал.
Их отраженье – полёт.
На волглых пролежнях скал
небесной манны склюёт –
и вновь вольна и легка,
что в ней? – всего ничего.
От сильных мира сего –
к счастливым мира сего.

* * *
У фотографий не в меру счастливые лица –
я и не вспомню – с чего было так веселиться?
В юности радость – как радуга, горе – безмерно,
я бы не вынесла это сегодня, наверно,
не измельчали, – но в целом и не поумнели,
разве что дух успокоился в тающем теле.

Глаз машинально разыщет хоть что-то живое –
чахлый цветок традесканции за занавеской,
вечером в пятницу кажется – времени вечность,
но воскресенье на чистую воду выводит,
чувство вины – нехороший, трусливый советчик.

Теоретически вечной любви не бывает –
только практически я разлюбить не успею
воздух, оттенки его, кружева, переходы,
блики, следы на воде, перепады погоды,
сказочный арочный мост из гранёного камня,
чья красота столь невинно плывёт над веками.

* * *
Модем зарницы мечет. Тень от люстры
танцует странный танец потолочный.
Мой дом непрочный – не настолько, чтобы
не сохранить инерцию покоя –
опять дрожит невнятицей, строкою
несбыточной – до белизны, до хруста.

Взрывают храмы, подземелья роют –
нестройный клин, несмелый иероглиф
приносит весть – пути исповедимы
у ветра, у орла, у дев… Однако
ничто не предвещало снова зиму –
лишь лебединый почерк Пастернака.

Мне кофе. Больше чашку, эта слишком
мала. Я буду жить, не напрягаясь.
Носков махровых полосатых роскошь
впущу в мой мир, и плюшевого мишку.
Вас не впущу. Смолчу, переморгаю,
не доверяя матери-природе.

* * *
Функция этих балконов –
беречь старину,
смысла иного в них нет,
да они и не ропщут.
Так налетевшему ветру
былинку – струну
не отдаёт
в пух и прах разорённая роща,
так остаются на память
слова без корней,
только из суффиксов
с ролью утраченной неги,
так исчезают просветы вверху,
в глубине,
непроницаемо плотной
до первого снега.

Точку поставить – успеется.
Точка ловка,
зла и конечна –
щелчок на замке сундука,
выстрел контрольный –
растаю, сверну лепестки,
просто исчезну в рассвете
к исходу строки.

* * *
Я – то, что слепит парикмахер
с его критерием «красиво»,
я – то, что думает философ
и то, что скажет телевизор,
с патриотическим размахом
жжёт диктор – что твоя крапива,
и доктор задаёт вопросы
и пульс считает с важным видом.

Чума на оба ваши сайта.
Трезвею. За окном светает.
Как пахарь, битва отдыхает,
аптека на углу закрыта.
Угрюмый дворник из горсада
сказал незначащую фразу,
и я его узнала сразу –
японский Фауст Ёсихиде.

Так дышат углекислым газом,
так совершают харакири,
так окончательно и сразу
выводят – дважды два четыре,
когда кончается кассета –
и нервно щуришься от света…

* * *
От рассвета темнеет в глазах –
мне нельзя слишком рано вставать.
Есть у жизни пружина – назад,
на колени, в утробу, в кровать!

Так хотелось её удержать –
нет, летит сквозь меня в никуда
Камышинки-антенны дрожат,
светел ум – да рука не тверда.

Не осилил – а значит, неправ.
Ну, куда тебя черти несут?
Ну не может быть здесь переправ.
Справедливости нет. Только суд

да анапеста радостный бес.
Православному Бог не указ.
Мир тебя вознесёт до небес –
после выронит столько же раз.

* * *
Наверно, кто-то дал отмашку –
с холма посыпались ромашки.
Хотелось истово креститься –
не веря ни в себя, ни в Бога.
Всё относительно. Дорога
из-под колёс – в рассвет, навылет.
Осколки сновидений в лицах –
так рано, мы уже отвыкли,
часы перевели куда-то
аж до Урала депутаты.

Разъезды, стрелки, перегоны,
боль полустанков, сцепок лязги,
пока страна торгует телом –
водой Байкала, нефтью, газом.
Унылый неуют вагонный….
Нет ничего страшнее степи,
берущей в летний зной за горло.

Машина времени сломалась,
оно теперь идёт по кругу,
трос оборвался и спиралью
без нас ушёл пространство корчить,
мы улыбнулись аномально,
пытаясь поддержать друг друга,
враньём, пропитанным моралью,
снимаем омерзенье порчи…