ЧЕРТОВЫ ДЕТИ
Мальчик Петя был тогда еще совсем мальчик. А девочка Вера была еще совсем девочка.
И распускалась сирень.
Компания гоготала и веселилась, а мальчик Петя вдруг подумал, что ему хочется совершить что-нибудь героическое. Но компания этого не заметила, и тогда мальчик Петя от нее отделился и гордыми шагами зашагал неизвестно куда.
Компания продолжала веселиться, гоготать и выкрикивать разные глупости и имена. А мальчик Петя тем временем зашел за угол и остановился против кустов сирени, поскольку у него родился план.
Остановился он, надо сказать, как вкопанный, ибо подобного рода планов у него в голове до сих пор не рождалось.
Позже, вспоминая этот вечер, он первым делом начинал слышать запах сирени и приглушенные расстоянием смутно-знакомые голоса.
Но в тот миг перед глазами его возникла совершенно другая картина: зима, каток, девочка Вера. Впрочем, эта картина возникала перед ним часто — так часто, что давным-давно уже сделалась вроде как неподвижной. Будто фотография. И хотя мальчик Петя то и дело старался ее оживить, расшевелить, и даже пыхтел и бормотал при этом, — получалось далеко не всегда.
А тут вдруг взяла да и ожила. Сама! И светит солнце, и блещет лед, и девочка Вера — короткая юбочка, посверкивающий снежинкой черный чулок, ослепляющей белизны ботинки с коньками, — и это движение, черт побери, это движение, которым она отталкивается ногой ото льда — одновременно упругое, беспомощное и победительное!..
Тогда мальчик Петя чуть не задохнулся — от восторга, от жалости, от чего-то еще… И ему захотелось прямо сейчас, прямо всю, прямо с коньками взять девочку Веру в огромные руки — и прижимать, вдыхать, беречь, а главное — не отпускать никогда.
Вот такое желание возникло у мальчика Пети по отношению к девочке Вере. И с той поры он уже не мог ее увидеть, чтобы не покраснеть, не отвернуться и не захотеть провалится сквозь землю, лишь бы больше не краснеть и не отворачиваться.
Как бы заново пережив всё это, мальчик Петя сделал пару шагов, оглянулся направо-налево, подпрыгнул, ухватил, пригнул и наконец отломил довольно-таки отличную ветку. Потом еще одну, еще, еще — и вот на земле, если собрать, оказался уже вполне нормальный — да нет, просто шикарный! — букет сирени.
Для мальчика Пети этот букет был настоящим спасением — больше тянуться так не могло, надо было что-то сделать. Сгребя сирень в охапку и отбежав подальше, он думал, как широким шагом обогнет дом и окажется у Вериного окна — ее семья жила в трехкомнатной квартире на первом этаже. Если окно открыто, он бросит туда букет. А если закрыто? Тогда позовет. Или нет, сперва просто свистнет…
Тем временем ноги уже несли его по переулку.
Сгущались сумерки.
Навстречу двигался взрослый с портфелем под мышкой.
Наверное, ручка оторвалась — безразлично решил мальчик Петя.
Но, миновав его, почему-то обернулся.
И взрослый обернулся.
— Эй, парень, почем сирень?
С этого, собственно, и начинается наш рассказ. Поскольку мальчик Петя вдруг застыл, словно бы видением осененный (это продолжалось совсем недолго, наверное, с полсекунды, так что взрослый даже ничего не заметил), а затем сомнамбулическим голосом заломил такую наглую цену, что на месте покупателя просто бы взял и набил себе морду.
Вместо этого взрослый безропотно вытащил кошелек, а мальчик Петя вернулся к своей компании и продолжал вместе со всеми горланить и веселиться.
Об удачной сделке он никому не сказал. На следующий день после школы зашел в хозяйственный магазин, на вырученные вчера деньги купил немецкое средство для стекол и специальную губку с ручкой. Дома отыскал несколько чистых тряпок, прихватил небольшую стопку старых газет и, загрузив всё это в школьную сумку, двинулся к метро.
Он уже всё продумал. Пробка на Смоленской, правда, образовалась не сразу, пришлось подождать, зато едва машины стали сигналить, мальчик Петя с губкой наперевес был уже тут как тут. И не то чтобы суетился, предлагая свои услуги, — нет, быстро, словно за плечами его громоздился суровый опыт, отыскал не слишком даже новенькую машину, где, однако, сидели парень с девицей, и, даже ничего не спросив, принялся тереть ветровое стекло. И весь облик его словно бы говорил о том, что работой своей он занимается от души и исключительно безвозмездно, — ну а если очень хотите, можете и заплатить.
Парень заплатил. Заплатили и в следующей машине. А в третьей, когда вымыл и вытер ветровое стекло, ему показали на заднее, а когда кончил с задним — подняли боковые: катись. Зато из окошка четвертой сунули такую купюру!.. Тут мальчик Петя заметил, что недалеко от него тем же делом — только в четыре руки над одной машиной — занимаются еще двое ребят.
Когда пробка рассосалась, эти двое в грубых выражениях попросили мальчика Петю мотать отсюда, на что он не согласился, не без резона заметив, что работы тут хватит на всех. Тогда они предложили ему отдать деньги или хотя бы их часть, на что мальчик Петя тоже не согласился. Тогда они пообещали его отметелить, на что мальчик Петя ничего не ответил, а повернулся и зашагал прочь, правильно рассудив, что догонять его не станут, поскольку для них важнее не он, а грядущая пробка.
Последующие два дня ушли у мальчика Пети на обработку товарищей. На Смоленке он в эти дни не появлялся.
Зато когда появился на третий день, их было уже четверо, а тех по-прежнему двое. Но мальчик Петя не стал устраивать никаких шумных разборок — наоборот, подошел познакомиться. А заодно предложил разбить поле деятельности, которое иной раз становилось чересчур длинным, на участки.
Серьезных возражений не последовало. Как-то само собой получилось, что и товарищи мальчика Пети, и — что самое странное — те двое очень быстро стали воспринимать его как главного. А мальчик Петя с совершенной естественностью принимал эту роль.
Вокруг Смоленки шустрила уже целая бригада. Как-то, протерев очередное стекло, мальчик Петя заметил очень крепкого парня в черной футболке, на которой было изображено что-то огненно-красное. Тот стоял на тротуаре и не отрываясь смотрел на него. Ничего не говорил и жестов никаких не делал, но мальчик Петя тем не менее понял, что следует подойти.
У парня был крутой плотный лоб, пластилиновая морщина, право повелевать, но говорил он разумно, не матерясь и даже как бы на равных.
— Защита — раз. Вас еще ментура не гоняла? Беру на себя. Жмурики всякие не лезут? Беру на себя. Пока не залупаешься — паши на здоровье. Под моей, друг, опекой. Прямой резон.
«Прямой резон» — это мальчику Пете понравилось. Он решил взять эту формулу на вооружение. А вообще, глядя на рекетира (тогда это слово ему — как, впрочем, и большинству наших взрослых сограждан — было еще неизвестно), мальчик Петя думал, что он, конечно, завидует его крутой футболке и морщине, но ни им самим, ни на его месте он бы быть не хотел. А хотел бы он быть другим — таким, чтобы не слушать этого парня, а говорить самому. А тот чтобы не говорил, а наоборот, его слушал. И что когда-нибудь всё будет именно так.
Поэтому мальчик Петя залупаться не стал, но не стал и показывать, будто его напугали. Спокойно и рассудительно заметил, что, прежде чем дать ответ, он должен поговорить с коллективом. Так и сказал — «с коллективом». Чем сильно рассмешил «опекуна», но смех был скорее одобряющий, чем грозный.
«Коллектив», само собой, условия принял — хоть данью «опекун» обложил будь здоров, однако — «прямой резон», не поспоришь.
Для мальчика Пети это означало, что отныне он становится законным главой «фирмы» (так это между ними теперь называлось), поскольку так точно вычисливший его опекун не хотел распыляться, а хотел иметь дело только с ним. Теперь ему приносили выручку и доверяли расчеты. Оговоренную долю он отдавал «опекуну», остальное отчасти шло ребятам, а отчасти — в «кассу», которая считалась собственностью «фирмы», хотя на самом деле находилась в полном распоряжении мальчика Пети.
«Фирма» стремительно разрасталась. В дело рвались уже не только друзья мальчика Пети, но и знакомые их знакомых. Смоленка быстро сделалась тесна; мальчик Петя додумался делить ребят на «шоблы» и каждую бросал на освоение какой-нибудь новой точки. Там, разумеется, находились свои «опекуны», но чем дальше, тем легче становилось с ними ладить. Может, потому что «фирма» делалась всё мощней и за просто так ее уже не обидишь. А может, потому что первый — и главный — «опекун» имел большой авторитет — кто его знает? Кстати, мальчик Петя сначала боялся говорить ему про новые точки, а когда все-таки сказал, тот как ни странно воспринял новость спокойно. Прямо не поощрил, но и не стал давить инициативу. Понял, наверное, что ему это тоже не без выгоды.
Дань, разумеется, возросла.
Местные «опекуны» тоже быстренько сообразили, что совсем не худо иметь под рукой организованную мальчишечью силу, и понемногу стали использовать кое-кого в своих делишках. Следуя образцу старших, мальчик Петя тоже инициативу не подавлял. До тех, разумеется, пор, пока кто-то не залупался. У него были способы вразумления.
Кстати, и он сам имел от «опекуна» кое-какие личные поручения. Не всегда их можно было выполнить в одиночку. Так вокруг мальчика Пети образовался круг приближенных.
В одно прекрасное утро — а утра у него все были прекрасными, поскольку просыпаться он любил больше, чем засыпать, — мальчик Петя по-настоящему ощутил себя серьезным главой серьезного предприятия. И в то же утро ему пришла мысль, что, может быть, дело вовсе не в «фирме» и не в авторитете «опекуна», что всё идет так нормально оттого, что это нужно кому-то главнее «опекуна» или даже еще главнее того, кто главнее…
Всё это время он продолжал думать о девочке Вере. Давным-давно он уже не краснел при ее появлении, и иные картины тревожили его плоть, но вот эта, где она таким беззащитным, таким победительным и таким женским движением отталкивается ото льда, — о, эта картина вгоняла его в экстаз!
Тем более он старался держаться на расстоянии, не выдавать до времени своих чувств.
Иногда во дворе он видел ее родителей. Еще недавно ее отец целые выходные проводил под своим «жигуленком». Теперь — видать, и для старика наступили новые времена— жигуленок исчез, сменившись подержанным «мерсом», а позже и новеньким джипом. Узнавали ли они мальчика Петю — Бог весть, он же поглядывал на них с ощущением тайного превосходства: им-то ведь было недоступно то знание будущего, каким обладал он. Их общего будущего.
А еще позже исчезли и джип, и родители, и сама девочка Вера. Они переехали. Куда — мальчику Пете не составляло труда узнать. Всю Верину жизнь, хоть она об этом и не догадывалась, он давно уже держал под контролем.
Прошли годы — и вот докатились до наших дней. Мальчик Петя из мальчика Пети превратился в стройного, крепкого и уверенного в себе молодого Петра. Давно позабыты наивные автомоечные дела; чем сейчас занимается Петр — этого даже мы в точности не знаем, а если б и знали, вряд ли решились бы утомлять читателя сложным переплетением столь разного рода сюжетов. Скажем лишь, что от армии он отмазался без труда, что он, хоть и не имеет свидетельства о высшем и, кажется, даже среднем образовании, в свои двадцать два держит офис неподалеку от центра и разъезжает на автомобиле, про который ходят слухи, будто сварен он из брони. При всем этом держится скромно, с достоинством, никогда не повышает голоса и избегает матерных слов.
Говорят, что с ним лучше не ссориться.
Таков нынче мальчик Петя, молодой Петр.
Между тем своих планов на девочку Веру он отнюдь не забыл. Где-то там, в глубине, они лишь оттачивались и дозревали. И чем дальше, тем меньше он был способен представить свою грядущую жизнь без нее. Как, скажем, без легких, почек или же сердца. Хотя от личной встречи воздерживался по-прежнему. Время еще не настало.
Время настанет завтра. Около девяти. Она, конечно, этого не знает.
Зато знает он. И этого более чем достаточно.
Девочка Вера, кстати, кончила уже институт, владеет двумя языками и работает в престижной конторе.
Без десяти девять он заезжает во двор массивного «сталинского» дома. Останавливает машину. Вынимает из кармана мобильную трубку.
— Ну как?
— Еще не было.
— Езжай.
В зеркале видит, как отъезжает красная «хонда».
Подъезд. Куст сирени — только что распустилась. Арка. Всё это знакомо ему наизусть — ребята снимали скрытой видеокамерой, как она появляется из этой арки. Только по видику он ее и знает последние годы.
Без пяти девять. Он поправляет галстук и достает сигарету. Уже третья за этот день. Много.
В ближайшие полчаса должно состояться то, ради чего он не дошел тогда с сиренью до ее окна. То, ради чего он построил всю свою жизнь так, как он ее построил, и добился того, чего он добился. Спокойно. Сейчас она выйдет из арки, и он скажет слова, которые готовил всё это время. Они, конечно, не раз уже поменялись и сегодня не те, что были даже лишь год назад, — но они здесь, они в нем, они впечатаны в мозг всей его жизнью.
А вот и она. Повернула. Миновала подъезд, другой… Точно как в видике. Нет, но какая походка! А взгляд! — именно взгляда мальчик Петя когда-то больше всего боялся. Как будто вот-вот она над ним засмеется… А какая она, оказывается, высокая! Так бы и смотрел, и смотрел — но нет, это уже не видик, она совсем рядом, внимание, пошел!
В ноздри ударил запах сирени.
Она уже взялась за ручку двери, когда он ее окликнул:
— Вера!
Она с удивлением обернулась.
— Вера, — как-то неловко повторил он, и вдруг вместо великолепных, выстраданных, чеканных, способных растопить любое женское сердце слов из него стало рваться что-то совсем несусветное: — Вера, Вера, ведь это я, ну Петя, ты же меня знаешь, ну помнишь, мы же жили в одном дворе, ну ты сначала еще ходила в наш класс, а потом ушла в другую школу, английскую, ну…
Странным каким-то, ломающимся голосом он это всё говорил. И смотрел на нее как-то странно — снизу вверх.
Она слушала, и глаза у нее то ли от удивления, то ли от чего-то еще делались всё круглей.
— Что за чушь! — наконец перебила она. — Послушайте, мальчик, сколько вам лет?
И тут наконец он всё понял. Дикая краска залила лицо, он повернулся и побежал. По дороге он путался в чьих-то ногах, налетал на старушек, дядь и теть, но на него даже не особенно шикали. Чего уж на одного-то шуметь, все они распустились, чертовы дети.