ТАКОЙ БЫЛА ЭТА ВОЙНА

Фронтовой талисман

 

Отцу и деду посвящается

 

Яма была глубокой. Нельзя было ни сесть, ни лечь, можно только стоять в промозглой жиже и согревать себя надеждой, что скоро всё образуется. Дождь шёл второй день и наполнил её дно холодной водой. Это была уже шестая ночь, проведённая в яме. Прошла почти неделя, а ответа из части, где он служил, всё ещё не было. Он верил, что Родине нужны такие солдаты как он: честные, надёжные, выносливые. Но ему нужно было доказать, что он, Владимир Иосифович Кожевников, капитан интендантских войск, честно нёс воинскую службу, выполняя боевые задания.

Был май 1942 года. Передовые части Прибалтийского фронта несли большие потери. «Тройка», в состав которой входили командир части, политрук и представитель особого отдела, решала много задач, в том числе и судьбы солдат, бежавших из плена. На передовой таких солдат встречалось немало, и отношение ко всем было одинаковое. Ну как на фронте можно верить человеку, не имеющему документов? А как можно их сохранить, попав в плен? И «тройка» ждала документы из воинских частей или военкоматов, подтверждающих личность таких военнослужащих.

Вот и сейчас в яме их сидело несколько человек. Разговаривать им не разрешалось. За нарушение – расстрел. И они молчали, каждый о своём и по-своему. Кто-то почти беззвучно молился, кто-то едва сдерживал рыдания, капитан думал о талисмане, который носил у сердца. Каждый раз, чувствуя его в нагрудном кармане, на душе у него становилось светлее, а по телу разливалось чуть заметное тепло. В эти минуты он вспоминал о родных и думал, что, вернувшись домой, наверное, не узнает своих сыновей, такими они вырастут большими. А вернётся ли он? Снова и снова он гнал прочь от себя тяжёлые мысли, надеясь, что талисман и на этот раз поможет обмануть смерть.

Капитан был невысокого роста кряжистым мужиком, выросшим в деревне. Крестьянская работа была знакома ему с детства. В отчем доме он каждый год пахал, сеял, косил, каждое лето заготавливал с отцом и братьями сено для лошадей. Женившись, обзавёлся своим хозяйством. Осенью таскал мешки с поля на телегу, с телеги – в сарай да в амбар. Крепкий был мужик.

Служба началась в 1940 году, когда его призвали на военные сборы под Свердловском. Дома в посёлке Кез остались жена и трое детей, Геннадию в то время было десять лет, Олегу – семь, самому младшему – два года. Капитан своих сыновей ласково называл Генечка, Легочка и Игорёк.

С началом войны всех, кто был на сборах, отправили на фронт. Случайно услышав, что их эшелон пойдёт через Кез, капитан тут же написал домой письмо, в котором указал число и время, когда он прибудет на станцию, и у него будет возможность ещё раз увидеть семью, сказать прощальные слова супруге, дать наказ сыновьям.

Жена с детьми пришла на перрон задолго до назначенного времени, но в указанный час поезда не было. Они решили, что состав задерживается, и стали ждать следующий, потом ещё один, потом ещё. Старшие сыновья целую неделю бегали на вокзал, встречая и провожая все составы, отправлявшиеся на фронт, но отца так и не увидели. Вскоре домой пришло письмо, в котором он сообщал, что жив, здоров, а эшелон прошёл через другую станцию.

 

…Старый промокший ватник не согревал замёрзшее тело капитана. Четыре ночи без дождя сейчас казались раем. Стоило ему только прислониться к стенке ямы, как его тело начинало обмякать, и тогда почти не чувствовалась дрожь в ногах. Расслабившись, он медленно скользил вниз, но каждый раз что-то удерживало его, не давая сползти в холодную липкую грязь. Чтобы не уснуть и не потерять сознание, он вспоминал все события последних месяцев, восстанавливая в памяти самые мелкие подробности фронтовой службы.

Его последним заданием был приказ командира доставить боеприпасы отдалённому боевому расчёту. Это было летом 1941 года. Бои тогда шли на территории Литвы. В распоряжении капитана был потрёпанный «ЗИС», водитель и стрелок. Загрузив кузов машины ящиками с гранатами, артиллерийскими снарядами и патронами, группа отправилась на боевое задание. Точка, куда они направлялись, находилась на передней линии фронта. Просёлочная дорога шла вдоль полей, мимо хуторов. Последняя часть пути пролегала через небольшой лесок.

Приближаясь к линии обороны, они ещё издали услышали грохот канонады. Это шёл бой там, куда им предстояло добраться. Вскоре они увидели край поля, изрытый гусеницами танков. На месте, где должен был находиться боевой расчёт, виднелись несколько воронок, и облако густого дыма рассеивалось над землёй. Навстречу им двигались немецкие танки, шла вражеская пехота.

Нагруженный доверху грузовик не смог развернуться, застряв в глубокой колее. Капитан принял решение взорвать машину вместе с боеприпасами и возвращаться назад, взяв только то, что можно было унести с собой. Дорога уже находилась под прицелом немецких танков, поэтому путь к отступлению шёл через лес. Деревья и кусты быстро скрыли капитана и его товарищей от глаз неприятеля. Они шли, подгоняемые гулом моторов. Поначалу рокот немецких танков был слышен за спиной, затем справа от них, потом впереди.

Вскоре лес кончился, впереди расстилались поля с редкими хуторами на горизонте. В той стороне, где находилась их часть, слышался грохот взрывов. Чем ближе они подходили, тем отчетливее слышали звуки пулемётных очередей и разрывающихся снарядов. Посовещавшись, товарищи решили двигаться к линии фронта только по ночам, обходя крупные населённые пункты. Утром они укрылись в стоге сена и собирались продолжить путь, когда стемнеет. Отдыхать им пришлось недолго. После полудня послышался лай собак и гул мотоциклов. Это немцы прочёсывали местность. Собаки почти сразу взяли след и окружили беглецов.

К вечеру более сотни военнопленных привезли в какой-то городок и заперли в большом подсобном помещении, оставив на несколько недель без воды и пищи. Пленники, кто как мог, собирали дождевую воду, чтобы напиться. Каждое утро приходили охранники и тех, кто не мог встать, выволакивали крючьями. Однажды среди них оказались и товарищи из боевой группы капитана.

Через три недели оставшихся еле живых людей вывели во двор и раздали литовским фермерам для работы на полях и фермах. Капитан попал к хозяину, который сразу предупредил, что за каждого сбежавшего он будет расстреливать столько же из числа оставшихся. Пленники работали от темна до темна, подгоняемые окриками, а иногда и палками охранников. Работа в поле для капитана была привычной и даже не в тягость – землю он любил.

Через неделю сбежали двое, и хозяин сдержал своё слово. На следующее утро, прохаживаясь вдоль строя своих работников, он выбирал жертвы. Когда хозяин остановился напротив него, капитан физически почувствовал, как вздрагивает талисман от бешеных ударов сердца, его ноги вдруг стали ватными, а к горлу подкатил ком, от которого трудно было дышать. Помедлив немного, хозяин ткнул пальцем в грудь соседа. Капитан не мог поднять руки, чтобы вытереть пот со лба, пока по приказу хозяина обречённые копали себе могилу. Расстреляли их у всех на глазах. В тот же день пленники договорились: убегать только всем сразу, выбрав подходящий момент.

О том, что немцы стоят под Москвой капитан и его товарищи услышали от охранников в начале ноября 1941 года. Хозяин и его помощники поздравляли друг друга с праздником, мечтая о том, что скоро вся Россия будет чистить им сапоги. Фашисты рассчитывали захватить русскую столицу за несколько дней и назвали свою операцию «Немецкий тайфун», грозя сравнять Москву с землей. Об этом трезвонили немецкие радиостанции на разных языках с утра до вечера. Хозяин выносил радиоприемник во двор, чтобы насладиться этой новостью. Ещё не состоявшаяся победа с размахом отмечалась им несколько дней подряд. На третий день пиршества пленники решили, что подходящий момент настал. К тому времени охранники едва стояли на ногах, а хозяин вообще не выходил из дома. Поздно вечером все работники сбежали: разбившись на небольшие группы, они ушли в разные стороны.

 

…Переминаясь с ноги на ногу и похлопывая себя, чтобы согреться, капитан то и дело касался нагрудного кармана, чтобы убедиться в сохранности талисмана. От холода и усталости он приходил в отчаяние и согласился бы умереть, лишь бы отдохнуть и расслабиться. Но минуты слабости сменялись уверенностью, что он должен жить, он имеет право на жизнь. Он может и будет защищать себя, свою семью, свою Родину. Только нужно, очень нужно дождаться утра. Нельзя умирать сейчас, здесь… в яме…

Закрывая глаза, он вздрагивал от воспоминаний, короткими вспышками всплывавших в его сознании.

Группа беглецов, в которой оказался капитан, состояла из пяти человек: четверо русских и один молдаванин. Самым шустрым и весёлым был Петька-уралец – отчаянный и смелый парень. Следуя его совету, они загнали отбившуюся от стада корову и ели мороженое мясо зимой, пока двигались к линии фронта. В начале весны Петьке удалось уговорить одного из фермеров истопить для них баню, в обмен на обещание вскопать огород. Фермер баню истопил, даже трофейное бельё дал, но не забыл отправить весточку о своих гостях в полицейский участок.

Долго париться беглецам не пришлось. Капитан, наскоро помывшись, вышел проверить обстановку и увидел приближающихся полицейских. Предупредив товарищей, он кинулся кратчайшим путём к небольшому орешнику. За ним бежали Петька-уралец и молдаванин. Двое других, выбежав последними в одном белье, стали заметными мишенями и были убиты.

Теперь их осталось трое. Они научились слушать друг друга и чаще всего говорили «мы», а не «я». Им казалось, что никого на свете нет ближе и роднее, за исключением, конечно, отчего дома. Они берегли друг друга, но не всё было в их силах. Однажды Петька-уралец вызвался сходить на хутор и выменять сапоги на продукты. Обратно он не вернулся. Что с ним случилось, друзья так никогда и не узнали. Несколько дней они ждали его в условленном месте, но не дождались.

Дальше капитан и молдаванин шли вдвоём, часто вспоминая родных и мечтая встретиться семьями после войны. Они знали имена всех родственников друг друга и, наверное, могли бы свободно ориентироваться один в удмуртском посёлке, другой – в молдавском селе. Они поклялись, что тот, кто останется жив, обязательно сообщит о другом семье товарища и расскажет о его гибели.

Друзья шли на восток, догоняя линию фронта. Частые артиллерийские залпы подтверждали, что она находится где-то совсем близко. До неё оставалось совсем немного – стоило только перейти речку. Эта безымянная речушка была совсем небольшой, но в половодье широко разлилась, и перебраться вброд оказалось невозможно. Им пришлось долго идти вдоль берега, прежде чем они увидели немецкий пост у переправы. Дождавшись темноты, они подошли к мосту, но остаться незамеченными им не удалось. Постовые, услышав шорох в кустах, автоматными очередями «прочесали» заросли кустарника. Друзья поспешили отступить. Капитан был на голову ниже своего товарища, и густые ветви быстро скрыли его под своей листвой. Когда стрельба стихла, капитан не услышал условленного сигнала – молдаванина рядом не было.

Он прошёл вперед, потом свернул направо, затем налево: кругом была тишина. Весенний лес с восходом солнца постепенно оживал голосами птиц, шорохом трав, тихим шёпотом листвы на деревьях. Но для капитана всё померкло вокруг, он не заметил, как прошёл день. Одиночество было страшнее вражеских пуль, и с наступлением темноты он вернулся на то же место в поисках друга. Он увидел его почти сразу же: его товарищ, зацепившись за колючие кусты, будто пригнулся, склонив голову к земле.

 

Дождь то усиливался, то почти прекращался, вода струйками стекала на дно ямы, намокшая по краям земля медленно оседала. Теперь капитан старался не шелохнуться и даже не дышать. Чтобы хоть на миг почувствовать тепло родного дома, он вспоминал детские шалости сыновей, хлопоты жены по хозяйству. Как там его Гутя справляется одна с тремя детьми? Как они живут?

Его жена Августа Фёдоровна была вторым секретарём кезского парткома. С началом войны на её плечи легли заботы не только о своих детях. Каждый санитарный эшелон, проходящий через станцию Кез, оставлял на перроне несколько человек. Маленькая поселковая больница была давно переполнена: больные лежали даже во дворе. Потом раненых стали развозить на телегах по дворам местных жителей. Осенью лошади нужны были в поле, и тогда она вместе со старшими сыновьями, впрягаясь в самодельную упряжь, на фанерке перетаскивала раненых солдат по домам. После извещения о том, что муж пропал без вести, её сняли с партийной должности, и всю войну она работала в поселковом совете сторожихой и уборщицей.

 

На рассвете капитан внезапно почувствовал, что старые разношенные сапоги плотно сжали ноги. Он попытался снять их, но не смог: ноги распухли и онемели. Ничего не чувствуя, он медленно сползал на дно. Ему стало страшно при мысли, что придётся умереть, сидя в сырой яме, так и не увидев жену и сыновей.

Утром из ямы подняли грязного хрипящего от болей едва живого капитана. На ногах стоять он не мог. В тот день пришёл ответ из военкомата, подтверждавший его личность, а может быть, «тройка» решила, что на фронте нужны новые солдаты и приняла решение – рядовым в штрафбат!

Через две недели после лечения новоиспечённый рядовой прибыл в свою часть. Вскоре личному составу штрафбата представился случай с честью умереть за Родину – пришёл приказ командующего взять важный железнодорожный узел.

Бой начался на рассвете. Всего двадцать минут было дано штрафникам, чтобы окопаться. Владимир копал изо всех сил, и вскоре мог с головой укрыться в своем окопе. После первой же атаки немецких лётчиков небо потемнело от взрыва бомб. Гул самолётов, грохот разрывающихся снарядов, свист пуль – всё слилось в сплошной вой, холодящий душу. Взрывы следовали один за другим, осколки волнами накрывали бойцов. Никто из тех, кто был рядом, не успел глубоко окопаться, и оказались намертво прижатыми к земле миномётными осколками. Вставая из окопа по зову командира, Владимир внезапно почувствовал, что по его спине будто еж прокатился горячими иголками. Боль разожгла в нём ненависть к фашистам, и он первым бросился в атаку. Железнодорожная станция была взята штурмом.

После боя личный состав штрафбата насчитывал не более десяти человек. Командир батальона каждого обнимал и поздравлял с победой лично. Когда очередь дошла до бывшего капитана, командир ахнул: старый ватник висел на нём клочьями, а вся спина была иссечена мельчайшими осколками. Его отправили в госпиталь, и за этот штурм наградили медалью «За отвагу». После лечения из штрафбата его перевели в другую часть рядовым пулемётчиком. Осколки же ещё долго выходили из спины, даже после войны не раз терзали болью не только тело, но и душу.

 

Впоследствии Владимир Кожевников воевал в частях Западного, затем 3-го Белорусского, а позже и Прибалтийского фронтов, участвовал в освобождении Кенигсберга и Пилау, где в боях за Родину заслужил орден Красной Звезды и медаль «За освобождение Кенигсберга». В одном из сражений его пулемёт раскалился от бесконечных очередей, и внезапно заклинивший курок оторвал фалангу указательного пальца. После перевязки пулемётчик остался в строю и продолжил бой.

Демобилизовавшись в конце 1945 года, Владимир убедил жену продать дом и поехать в Молдавию к родителям своего друга с весточкой об их без вести пропавшем сыне. Приняли их тепло. Несколько дней родные и односельчане погибшего сопереживали каждому слову солдата, вернувшегося с фронта живым. Вот только жить там оказалось сложно.

Августа Фёдоровна получила назначение партийной организации на должность секретаря парткома в Бендерскую область Молдавии. Семья пыталась обосноваться в нескольких молдавских сёлах, но каждый раз под угрозой расправы им приходилось уезжать, и через год они вновь оказались на кишинёвском вокзале. В то время формировался состав с трофейным грузом, отправлявшийся в город Горький. Владимира взяли охранником, и через неделю они уже были на горьковском автозаводе. Фронтовику предлагали остаться, суля привилегии, но он решил вернуться на родину. В Ижевске он работал старшим бухгалтером в заготконторе, заочно учился в Казанском финансово-экономическом институте, окончил его с отличием.

 

Мой дед не любил войну и вспоминал о ней неохотно, хотя первое время в кругу семьи иногда рассказывал о службе, однополчанах и о своём талисмане. Самыми благодарными слушателями были его сыновья. Они во всём стремились подражать ему, и их игры стали походить на фрагменты его фронтовой жизни. И если бы в начале войны они были старше, они тоже, как отец, ушли бы на фронт. Вот поэтому мой дед не любил войну.

Он честно выполнил свой долг перед Родиной. Он исполнил клятву, данную другу.

А талисманом была фотография его сыновей, к концу войны превратившаяся в мятый клочок бумаги со следами темных пятен. Когда, вернувшись с фронта, он выложил её на стол перед женой и детьми и сказал, что это его талисман, никто не поверил ему. Но он считал, что только эта фотография и стремление увидеть своих сыновей сохранили ему жизнь.

 

 

Военно-десантная молодость

 

В годы войны в числе первых советских курсантов-десантников оказался Михаил Александрович Тарасенко, старший сержант, ныне ветеран 5-й гвардейской воздушно-десантной бригады, награжденный орденом Отечественной войны II степени, медалями «За боевые заслуги», «За взятие Вены», «За освобождение Праги».

В юности Михаил о десантных войсках и не помышлял, он собирался быть танкистом и после окончания средней школы 16 июня 1941 года подал документы в одесскую военную спецшколу. Получив известие о начале войны, командование направило курсантов в тюменское пехотное училище. И они пошли… пешком из Одессы… в Тюмень! Мальчишки прошли более трёхсот километров, прежде чем их посадили в товарный порожняк, идущий на восток.

В Тюмени Михаила зачислили в пехотное училище, но освоить военные премудрости пехотинца ему не удалось. В то время немцы уже подошли к Москве. Вместо учёбы курсантов отправили в Свердловск разгружать вагоны. Михаил и его товарищи перетаскивали станки эвакуированного подшипникового завода. Самый лёгкий из них весил полторы тонны, самый большой – пять тонн. Была установлена норма: два станка в день. А на улице – ноябрьская слякоть! Когда подморозило и выпал снег, стало полегче. Новенькая форма, выданная в училище, быстро поистрепалась, и через несколько месяцев парни стали похожи на уличных бродяг. Только в феврале 1942-го, после того как всё оборудование было установлено, курсантов отправили учиться. Учёбой вместо года они занимались чуть более трёх месяцев. На торжественном построении выпускникам были присвоены звания старших сержантов. Приехавший на выпуск генерал-лейтенант Громов, командующий ВДВ, прошёл вдоль строя, а учащихся было более двух тысяч человек, и лично выбрал восемьсот ребят, сказав: «Вы будете десантниками…»

На подмосковной базе десантников в городе Киржач главной задачей Михаила было научиться метко стрелять, овладеть боевыми приёмами ближнего боя и прыгать с парашютом. А парашюты в то время были другие, не круглые, а квадратные, и без кольца. Чтобы раскрылся парашют, десантник должен был весить не менее семидесяти пяти килограммов – только в этом случае купол парашюта мог раскрыться. При этом динамический удар при приземлении составлял порядка восьмидесяти пяти килограммов, что равнялось прыжку человека с четырёхметровой высоты. Не у каждого сразу получалось приземлиться на всю стопу, и если курсант прыгал на носок или пятку, это грозило ему переломом стопы или суставов. Их, конечно, учили. Сначала они прыгали с высоты одного метра, затем с двухметровой, и постепенно «планку» поднимали.

Рослых, здоровых парней в те годы было мало, поэтому решили набрать курсантов из числа отбывавших срок заключённых, подходящих по комплекции. Из соседних тюрем досрочно освободили сотни человек и направили в учебную часть. Между учащимися начались стычки. Местные жители не раз жаловались на поведение некоторых курсантов. Самые наглые из числа бывших зеков в буквальном смысле «обували» украденную корову в сапоги, уводили её в лес и там пировали у костра. Их, конечно, наказывали, но каждый раз это кончалось угрозами в адрес командиров. Михаилу не раз приходилось слышать: «Ну, подожди, сержант. Пойдём на задание, обратно ты не вернёшься».

Михаил Александрович не любит вспоминать о войне, но свой первый боевой прыжок и всё, что с ним связано, помнит, словно это было вчера.

- Под Москвой мы стояли до 1943 года. Наши войска уже прогнали немцев от столицы. Уже стали освобождать Киев, когда по приказу главнокомандующего решили выбросить десант в тыл врага. Только после того как мы взлетели, нам зачитали приказ Сталина, и мы узнали, что это не учебный полёт, а боевое задание. До этого каждый из нас трижды прыгал с парашютом: днём, ночью и с оружием. Это были тренировки, мы тогда прыгали с аэростата, который поднимался на высоту всего лишь восемьсот метров.

В тот день в воздух поднялись пятнадцать самолётов. Такая армада не могла быть незамеченной, и немцы открыли массированный огонь. О том, чтобы спуститься на положенную высоту, не могло быть и речи. И пришлось прыгать с двух тысяч метров. Ветром нас разнесло в разные стороны. Некоторых товарищей мы потеряли ещё в воздухе, другие упали в воды Днепра, кто-то на минные поля, а кто – в болото.

Мне повезло, я приземлился удачно и нашёл ядро бригады, где собрались офицеры, и даже была рация. Немцы плотным кольцом окружили местность, охотились за каждым десантником. Боевым заданием для нас было взятие моста через Днепр, но оно осталось невыполненным: на наших глазах мост был взорван немцами. С боями мы вышли из окружения, потеряв треть личного состава.

 

Потом Михаилу довелось служить в стрелковой дивизии снайпером. В ту пору он твёрдо усвоил одно правило: любое дело исполнять с прилежанием, упорно добиваясь поставленной цели. На передовой позиции им было уничтожено немало огневых точек противника, но и сам он получил ранение. Однажды на рассвете блеснула оптика его винтовки, этого мгновения хватило, чтобы вражеская пуля пробила правую руку. Тогда он понял, если пуля просвистела – она не за тобой послана. Та, которая убивает, летит бесшумно.

После лечения Михаил освобождал Румынию, Венгрию, Чехословакию, Австрию. Один раз в жизни был в рукопашной. Это было при взятии Вены. Вспоминая о том дне, он рассказывает:

- Всё было совсем не так, как на учениях. Выжить в таком бою очень трудно, нужно иметь не одну, а несколько пар глаз и рук, чтобы отбиваться со всех сторон. Мне удалось уцелеть благодаря другу. Я бросился вперёд и пронзил штыком одного из фашистов, он упал на меня, и пока я отталкивал его, сзади замахнулся другой. Но подоспел мой товарищ. На нас тут же полезли другие, я стал прикладом размахивать направо и налево, до сих пор удивляюсь, как приклад выдержал и не развалился. После атаки мы закуривали дрожащими руками, отхлёбывая из походной фляжки спирт. В тот день каждый из нас убедился, что основой силы является боевой дух. Конечно, я рад, что остался живой, но мне до сих пор снится тот страшный бой и товарищи, которых уже не вернуть.

В 1945-м мне исполнилось двадцать лет, жить-то как хотелось! Когда отгремели военные залпы, я женился. После окончания тбилисского института железнодорожного транспорта строил метрополитен в Москве и Киеве, а также мосты, тоннели, трубопроводы, железные дороги по всей стране, в Монголии тянул ветку «Москва-Пекин». Сегодня радуюсь, что ещё в 1978 году в ижевской школе № 5 по инициативе школьников создан музей ВДВ. Я каждый год бываю там и вижу: замечательные в школе учителя, хорошие растут ребята. Одного хочу пожелать им – мирного неба над головой!

 

 

Война и мир Михаила Сафронова

 

Военная судьба Михаила Ивановича Сафронова похожа на сказку: 17-летним пареньком он был призван на службу, в 18 лет командовал взводом пехотинцев, в 19 лет его наградили полководческим орденом Александра Невского. За боевые заслуги его ещё дважды награждали орденом Красной Звезды. И что самое важное, неся службу на передней линии фронта, отшагав в сапогах до самой победы, он вернулся домой и в мирной жизни достиг того же признания и уважения благодаря лишь своим личным талантам и способностям, как и в годы войны.

Его биография начинается в деревне Помаскино Увинского района Удмуртии, где он родился 27 августа 1925 года в семье Ивана Михайловича и Анастасии Ивановны Сафроновых. В школе он был лучшим учеником, но 10-й класс так и не окончил: в декабре 1942 года был призван в армию и отправлен в военное училище города Воткинска. Было ему в то время 17 лет. Родители с болью в сердце провожали младшего сына: двое его старших братьев – Николай и Александр – ушли и не вернулись. А война требовала всё новых и новых солдат: за время учёбы на фронт дважды отправляли недоучившихся курсантов. Михаилу повезло, через год он окончил училище, получил погоны младшего лейтенанта, и в конце февраля 1944 года отправился на фронт командиром пехотного взвода.

Его взвод, а точнее группу, в которой, кроме самого командира, было ещё четыре человека, поставили в боевое охранение. Боевая позиция находилась примерно в километре перед основными войсками: ни справа, ни слева никого, впереди – немецкие войска. В группе, кроме командира, были уже обстрелянные солдаты, Михаил был самым молодым. В их распоряжении находились станковый пулемет и противотанковое ружьё. За распоряжениями, пищей и почтой командир ходил только по ночам. Вместе с продуктами в довесок он приносил с собой «лимонки» – осколочные гранаты. Они даже не подозревали, насколько впоследствии от их количества будут зависеть их жизни.

Боеспособность группы немцы вскоре проверили на деле. Однажды, ещё засветло, начался артобстрел. Осколок разорвавшегося неподалёку снаряда пробил кожух пулемёта и вывел его из строя. Отбиваться Михаилу с товарищами пришлось гранатами. Вот тут-то пупырчатые и пригодились как никогда. Из тыла «поддали огоньку» – поддержали артиллерийским огнём. Бой продолжался несколько часов. Пятеро солдат с честью выдержали оборону: группа не потеряла ни одного бойца. Таким было боевое крещение восемнадцатилетнего лейтенанта.

Три месяца группа Михаила Сафронова находилась в боевом охранении. В конце мая её сняли с поста и тогда молодому офицеру доверили настоящий взвод, в котором уже насчитывалось тридцать человек. Вскоре началась передислокация войск, движение передовых частей проходило по ночам. Это была подготовка к операции «Багратион» по освобождению Белоруссии.

На том участке фронта, где довелось воевать Михаилу Сафронову, у противника было три линии обороны. И преодолевать сопротивление противника было очень непросто. Перед наступлением в его распоряжение поступило два десятка штрафников, среди которых были и бывшие офицеры. Но в бой все шли, как один. Каждую траншею брали в ожесточённой схватке. Немцы жестоко сопротивлялись, и после первого рукопашного боя взвод потерял около двадцати своих бойцов. В течение последующих боевых операций командование присоединяло к взводу солдат из других отделений, где командиры были убиты, и Михаил вновь поднимал бойцов в атаку.

Бои шли от темна до темна. Основной задачей пехоты был прорыв обороны противника во что бы то ни стало. Ведя активное наступление, взвод Михаила Сафронова вышел к Западной Двине и закрепился на противоположном берегу. Оказалось, что из всей группы наступавших войск переправиться и закрепиться удалось только ему. Связи с батальоном не было никакой, только поздно вечером командир полка узнал о местонахождении взвода, который выдвинулся далеко вперёд.

За отличное выполнение боевых задач во время операции «Багратион» младший лейтенант Михаил Сафронов был награждён орденом Александра Невского. Этим орденом награждали только тех офицеров, кто в особо опасные и критические моменты принимал единственно верные решения, способствовавшие осуществлению фронтовых задач.

- Я считаю, что родился в рубашке, – говорит Михаил Иванович. – Из фронтовых друзей у меня не осталось никого: одни погибли на фронте, другие умерли от ранений после войны. Почему повезло именно мне? Думаю, что человек должен уметь управлять собой, это было заложено у меня с детства. С одиннадцати лет я один ходил за дичью по лесу. Дичь, конечно, мне редко попадалась, чаще собирал грибы и ягоды. Но я научился ничего не бояться, ориентироваться в любой обстановке, это помогло и на фронте. С начальством на войне я редко общался, все командиры были у меня за спиной. Я сам отдавал приказы «вперед!» и сам первым их выполнял.

 

У нашего земляка необыкновенно долгая фронтовая судьба. Часто от пуль его спасала счастливая случайность. Однажды, ворвавшись в траншею противника, Михаил бросился к немецкой землянке, оттуда внезапно раздался выстрел. Он замер на бегу, ожидая боли, но стрелявший в упор немец каким-то образом промахнулся. Бежавший следом за командиром солдат бросил в землянку гранату, и путь вперёд был освобождён.

На войне было множество разных ситуаций, вспоминается Михаилу Ивановичу такой случай.

- В конце 1944 года я получил пополнение, в основном это были солдаты родом из Средней Азии, люди новые, необстрелянные. Когда принесли обед и за ним пришли все командиры отделений, немцы начали артобстрел. Все бойцы в это время должны были находиться в траншеях на своих боевых местах. Командирам был дан приказ разойтись по своим позициям и открыть ответный огонь. Они выполнили свою задачу, каждый на своём участке. После боя я пошёл по траншее и не увидел ни одного новобранца. Ни одного человека среди живых и ни одного среди убитых! Не могли же взять в плен сразу тридцать человек!? Куда все подевались? Расспрашиваю командиров, никто не знает, все были заняты обороной своих позиций. Оказывается, мои новички драпанули в тыл, там их, конечно, задержали и через несколько часов вернули назад.

За время службы на фронте были и курьёзные случаи. Михаил Иванович рассказал об одном из них.

- Был у меня во взводе солдат родом из Западной Украины, часто жаловался, что тяжело ему нести оружие. Я ему помогал, нёс его вещмешок или винтовку. После одного из боёв увидел, что он роется в немецких землянках, собирает трофеи. Хитрый был! Оказывается, я его вещмешок с трофеями таскал.

Самый неприятный случай произошёл в канун Рождества 1944 года. После очередной атаки бойцы захватили немецкую землянку и ахнули, очутившись внутри. Она была украшена еловыми ветками с мишурой и ёлочными игрушками. Стол был накрыт белой скатертью и ломился от всевозможных яств: он весь был уставлен закусками, вином и сладостями. Солдаты были шокированы тем, что рядовые немецкие вояки на передовой линии фронта ели и пили лучше, чем многие русские до войны у себя дома. Михаил успокоил себя и своих товарищей тем, что бойцы-освободители не должны сидеть на одном месте, их цель – избавить Родину от немецких гадов!

На фронте Михаилу Сафронову довелось служить пятнадцать месяцев. Пять из них он находился на лечении в госпиталях после тяжёлых ранений. В одном из боёв пуля прошла навылет рядом с сердцем. Когда он поднимал взвод в атаку, получил осколочное ранение с травмой черепа – контузия осталась на всю жизнь. Третье ранение было в ногу. И это был самый страшный момент его военной жизни.

Михаил Иванович вспоминает:

- Мы находились на окраине какого-то селения у деревянного амбара. Я решил выяснить обстановку, но пулемётный огонь немцев буквально прошил деревянное строение. Пуля вошла мне сзади в ногу, и сначала я не почувствовал боли. Боли нет, а нога отнялась, пошевелиться не могу. Меня отнесли подальше от амбара, насколько это было возможно, и положили рядом с поленницей, и вот тут за всю войну мне стало по-настоящему страшно! Рядом идёт бой: от взрывов падают деревья, поленница рассыпалась, а я не могу пошевелиться и сделать ничего не могу! Три часа я лежал, прежде чем меня забрали в госпиталь.

Каждый раз после ранения Михаила пытались увезти подальше в тыл, но он отказывался. Хотелось быть поближе к своим фронтовым товарищам. И это ему удавалось. Всю войну он прошёл в составе 71-й гвардейской стрелковой дивизии. Победу он встретил в Прибалтике в составе Курляндской группировки, основной целью которой было не выпустить немцев из окружения, держать их взаперти. Здесь во время боевых действий он вновь командовал взводом и вновь был награжден, теперь уже орденами Красной Звезды.

В 1952 году он с отличием окончил лесотехнический институт в Йошкар-Оле. Там же в институте познакомился со своей будущей супругой Ольгой. После окончания института Михаил стал работать в Шольинском лесничестве Удмуртии. В 1954 году его перевели старшим лесничим Ижевского лесхоза, здесь он работал до апреля 1959 года. Затем перешёл на мотозавод и проработал там пятнадцать лет заместителем директора по строительству. Под его руководством было построено немало жилых домов в Ижевске. Подразделение, где он работал, всегда выполняло и перевыполняло принятые планы. За отличную работу его наградили орденом «Знак почета».

Михаил Иванович Сафронов с волнением вспоминает военные годы, с большим удовольствием рассказывает о послевоенном времени, радуется новому дню и каждый раз встречает День Победы, как самый главный праздник своей жизни.

 

 

Непобеждённый

 

Родина Фотия Афанасьевича Краснопёрова – деревня Елькино Сарапульского района. Здесь он родился 15 августа 1915 года и был шестым ребёнком в семье. Его родители Афанасий Фотиевич и Агриппина Иосифовна были старообряцами и своих восьмерых детей воспитывали в строгости. Почитание старших было основным стержнем семейного уклада.

Переехав со временем в деревню Быдвайка, некогда стоявшую в семи километрах от села Завьялово, отец с сыновьями поставили новый дом. В их крепком крестьянском хозяйстве, кроме многочисленной живности, была веялка, но в период коллективизации она стала считаться роскошью, их раскулачили. И семья перебралась в Ижевск.

В 1933 году Фотий женился, взяв в жёны смуглую красавицу Агнию. Впервые он увидел свою избранницу, когда деревенские парни и девчата после летней страды ходили в лес за ягодами. Девичья красота и идеальная фигура Агнии не оставили его равнодушным. Вскоре Фотий приехал к девушке свататься. Венчались они зимой в соборе Александра Невского. У невесты было красивое шёлковое коричневое платье и ажурная чёрная косынка. Только спустя годы Агния поняла, почему свеча в руках Фотия гасла и сгорела очень быстро и горько сожалела, что не нашлось никого, кто бы подсказал ей надеть косынку другого цвета.

Молодые стали жить вместе с дедом и бабкой Агнии. Фотя был крепким парнем, на спор поднимал кобылу на плечах, зарабатывал в колхозе много трудодней, но почти всё заработанное забирал дед Яков.

Однажды на деревенском празднике колхозный конюх, подвыпив, решил досадить Фотию и сказал, что дал кличку своей лошади Агнюша, а жену Фотия за её миниатюрность назвал «карманной». Услышав это, Фотий не стерпел:

- Ах, у меня жена «карманная»! Да ты ещё и лошадь Агнюшкой назвал, так получай! – И так ударил обидчика, что тот вылетел со второго этажа вместе с оконной рамой. По счастью под окнами было много снега, и приземление конюха оказалось мягким.

Родственники жены Фотия не любили, считали «примаком», так как пришёл он в дом жены, судачили про него: «Жена-то скоро третьего рожать будет, а ему бы всё плавать да бегать!» Действительно, плавать Фотий любил, в составе колхозной команды показывал отличные результаты на республиканских соревнованиях, в 1938 году стал участником всесоюзной спартакиады. В спорте он стремился к победам, в семье – к любви. Носить жену на руках было для него удовольствием.

Чашу терпения дед Яков переполнил, когда однажды недовольно сказал про Агнию: «Завалит она нас ребятишками, будет рожать каждый год». Не привык Фотий старшим перечить, но эти слова больно задели его, и вскоре молодые уехали в Ижевск. Вместе с братом Георгием они поставили дом на две семьи, но не успели достроить сени, как обоих призвали в армию.

В мае 1941-го Фотия направили на военные сборы, проходившие в селе Шолья Камбарского района. После их окончания всех отпустили в краткосрочный отпуск. На военную службу Фотий был призван 6 июня 1941 года. В тот день рано утром он положил в изголовье детей по «жаворонку» – печёной булочке с изюмом и по очереди крепко обнял всех троих, проснулась только старшая Алевтина. Он стоял, глядя на детей и обнимая Агнию, долго не решаясь переступить через порог. Да и как уйти, если жена ждёт четвёртого ребёнка, а все мысли и мечты связаны только с родным домом и семьёй.

На фронт Фотий отправился рядовым артиллеристом в составе 155-го артбатальона 98-й стрелковой дивизии. По дороге их эшелон разбомбили немцы, уцелевших солдат отправили в сторону Риги. Враг наступал, и фронтовая полоса быстро откатывалась вглубь страны. При отступлении бойцы наткнулись на склад военной одежды. Каждый выбрал себе понравившуюся форму, Фотий взял офицерскую. 28 июля 1941 года в районе деревни Новые Сокольники немцы и русские сошлись лицом к лицу, в рукопашной схватке Фотий получил удар по голове и потерял сознание, очнулся уже в плену. Его допрашивали с особым пристрастием, как русского офицера.

После отказа вступить в ряды власовцев его отправили в Финляндию на лесозаготовки. Оттуда он совершил побег и был пойман около Петрозаводска. В польском концлагере, куда он попал, пленных выстраивали в колонну и заставляли рассчитаться на первый-второй, все первые номера отправлялись в газовую камеру, оставшихся снова заставляли рассчитаться, и теперь уже в камеру шли вторые номера. Стоя в строю, Фотий не переставая читал молитву Пресвятой Богородице, прося помощи и защиты. Когда рассчитывались на первый-второй-третий, ему снова повезло, и он остался в строю, в камеру отправили третьи номера.

Позже его взял к себе немец для работ по уходу за лошадьми. От него он сбежал и дошёл до Белой Церкви. Постучавшись в один из домов, чтобы попросить хлеба и воды, он был схвачен полицаем. И вновь его отправили в польский концлагерь. Он опять сбежал и опять был пойман. В наказание его прогнали сквозь строй, и ему пришлось выдержать восемьдесят ударов резиновыми палками с залитым внутри свинцом. Все внутренние органы у него оказались отбитыми, но он продолжал жить и надеяться на возвращение домой!

А в это время Агния, не получая известий от мужа, устав от ожидания и одиночества, принималась гадать. Наливала в блюдце воду, по краям раскладывала соль, сахар и землю, затем брала иголку с ниткой и осторожно опускала иголку в воду, внимательно следя, в какую сторону двигалась иголка, такая, значит, у Фотия судьба: сладко ему живётся, солоно ли приходится или он уже лежит в сырой земле. Чаще всего иголка двигалась от соли к земле, что это означало, Агния поняла только после возвращения мужа, но в то время была уверена, что он живой и приходится ему очень туго.

В концлагерях Фотию неоднократно предлагали вступить в армию Власова, обещали хорошо кормить и снабжать табаком, но это его не прельщало. Стать власовцем означало быть изменником. Сохранить себе жизнь ценой предательства и потерять надежду на встречу с родными? А если он их встретит, что сможет рассказать о себе? Что скажет отец, о чем подумают мать и жена, как смотреть в глаза своим детям, если ты откажешься защищать Родину, где ждут тебя самые близкие и родные люди? В наказание за очередной отказ его отправили на завод, который располагался в шахтах. Но даже в этом подземном аду Фотий надеялся выжить. Только после войны он узнал, что работал в городе Пенимюнде, а шахты предназначались для смертников, откуда никто не возвращался.

В 1945-м перед приходом американцев немцы решили взорвать шахты, где работали узники подземного концлагеря, но им помешали бойцы норвежского Сопротивления. Чтобы люди не ослепли от дневного света, узников поднимали по ночам, а днём первое время держали в сарае, чтобы привыкание к свету было постепенным. Викинги, как называли себя норвежские освободители, передали освобождённых американцам, а те, в свою очередь, вернули их на родину.

В конце лета 1945 года Краснопёровым пришло письмо, написанное детской рукой. В нём говорилось: «Ваш муж проходит государственную комиссию и скоро приедет домой». Все родные стали с нетерпением ожидать его возвращения. Фотий вернулся 2 ноября 1945 года.

Накануне его старшая дочь Алевтина услышала во сне женский голос: «Встречай, сегодня приедет отец». Утром она сказала матери:

- Я сегодня пойду к тёте Лёле встречать папу.

Мать не удивилась, а только просила, чтобы она не ходила одна. Но Алевтина не стала дожидаться, когда мать вернётся с работы, и отправилась к родственникам пешком. Во двор своего дяди она вошла уже в сумерках. Навстречу ей вышла бабушка и удивлённо спросила:

- А ты уже новость знаешь?

- Какую?

Бабушка только улыбнулась:

- Ну ладно, заходи в дом, сама увидишь.

Алевтина вошла, но услышав мужские голоса, спряталась за перегородкой, затаив дыхание. Вскоре любопытство пересилило, и она несмело выглянула. Дядя Аркаша брил какого-то незнакомого мужчину. Вероятно, мужчина почувствовал взгляд и обернулся, была долгая пауза. Наконец, он воскликнул:

- Так это же моя Алька!

И бросился навстречу дочери, стал обнимать и целовать её, измазав всю пеной. Потом взрослые сидели за столом, а девочка смотрела на отца, пытаясь разглядеть знакомые черты. За столом сидел сгорбленный человек с худым потемневшим лицом, говоривший таким родным знакомым голосом. На всю жизнь Алевтина запомнила ту ночь, когда во сне отец крепко прижимал её к себе, ей было жарко в его объятиях, но она боялась потревожить его даже своим дыханием и лежала, не шелохнувшись до самого утра.

На следующий день они едва добрались до дома. Фотий шёл, не разгибая спины, часто останавливался, вытирая испарину. Переступив родной порог, порадовался, что наконец-то вернулся домой, а жене сразу сказал:

- Я не жилец, Агнюша. Тяжело тебе придётся, но ты детям будешь и матерью и отцом.

О своих мытарствах Фотий рассказывал мало, но и того, о чём узнали его родные, хватило бы не на один сериал. С собой он привёз только полотенце да колоду карт, где на оборотной стороне были картинки норвежской природы с зашифрованным планом побега. Показав их, он добавил, что четыре года мечтал увидеть родной дом, обнять жену и детей. Об одном только сожалел, что так и не запомнил молитву «Живые помощи», которую не раз просили выучить родители.

Его младшая дочь родилась осенью 1941-го, поэтому Надя впервые увидела отца только в 1945-м. Фотию нравилось, когда маленькая шалунья, наигравшись, тихонько усаживалась рядом. По вечерам они часто сидели на печке вдвоём, отец с любовью разглядывал дочурку, а она внимательно рассматривала его. Иногда он, горестно вздыхая, показывал свою гимнастёрку с оборванной пуговицей. Надя просила у матери иголку с ниткой и старательно её пришивала. Но на следующий день почему-то едва держалась другая пуговка, потом внезапно отлетала третья… Агния, каждый раз доставая шкатулку с рукоделием, улыбалась и охотно помогала дочери выбрать нитки попрочнее. Только спустя годы Надежда поняла, почему пуговицы отлетали так быстро. Она согласилась бы пришивать их по нескольку раз в день, лишь бы чувствовать тёплый взгляд отца и то умиротворение, которое возникало, когда они оказывались рядом. Сейчас она назвала бы это счастьем.

С того дня, когда Фотий вернулся, их дом стал напоминать оживлённый улей, куда каждый день приходили родственники, соседи, знакомые, и каждый спрашивал, не видел ли он на фронте их брата, сына или отца. Конечно, большинство из тех, о ком спрашивали, Фотий не встречал, но своими глазами видел, как после бомбёжки его друг Кирилл Лямин лежал без ног, и помочь ему уже было невозможно. Но его жене он и не решился об этом рассказать – она так надеялась на возвращение мужа.

Дома Фотий пробыл всего две недели, потом его увезли в госпиталь. Там ему сделали две операции, но спасти его не удалось, и в феврале 1946-го он умер.

Агнии был 31 год, когда она осталась одна с четырьмя детьми. Двоих младших ей предлагали отдать в детдом. Услышав об этом, она плакала и всё повторяла:

- Как отдать?! Вот пять пальцев – отрежь любой, будет больно. Не могу отдать ни одного!

Всю жизнь Агния жила интересами детей и приложила много усилий, чтобы поставить их на ноги. Ей было приятно, когда хвалили Алевтину, Капитолину, Евгения или Надежду. Дети давно выросли, радуются подрастающим внукам и всегда с любовью вспоминают отца и мать, давших им жизнь.

 

 

Под защитой Богородицы

 

- Здравствуй, здравствуй! Проходи… Садись вот здесь. Рассказать о себе? Могу. О чём рассказать-то? Обо всём? Так ведь долго я живу, обо всём уж и сам не вспомню… О войне? Помню, как не помнить. Давно хочу забыть о ней, да не забывается… А ты откуда? Из газеты? Это хорошо. Звать-то как? Ты погромче говори, слышу плохо. Наташа? Ну, слушай. Писать будешь? Пиши… Авось кому интересно будет.

Родился я давно, в 1925-м году, в августе. Деревня наша Борисовцы называлась, в Унинском районе мы жили, это Кировская область. В нашей деревушке в ту пору двадцать четыре двора было. Отца моего Ананий Калистратович звали, мать – Анна Григорьевна. Имя у отца необычное? Да. Старообрядцы мы. Меня вот Лаврентием назвали. Родителей своих мы всегда почитали, уж и не помню, чтоб ослушались когда. Отцу помощники были нужны, четыре класса я окончил и уже с десяти лет ему в колхозе помогал. В летнюю страду, пока родители в поле, моей обязанностью было возить сено и зерно на узловую станцию Уни. Работать мне нравилось, лошадей я любил. Всё бы так и шло своим чередом, если б не война.

В июне 1941-го, числа двадцатого мы впятером отправились на лошадях за пивом на станцию Зуевка, это примерно в восьмидесяти километрах от нашей деревни. Не доезжая до станции километров восемнадцать, мы собрались заночевать в ближайшей деревне. Это было 22 июня 1941 года. Подъезжаем к деревне и видим, что навстречу люди бегут, что-то кричат, плачут. В чём дело мы поняли только когда услышали, что война началась. Конечно, страшно стало. Но дело-то делать надо. На следующий день мы прибыли на станцию Зуевка, а там суматоха, вокзал забит людьми и техникой. Мы всё-таки купили пять бочек пива, как и планировали, отвезли часть из них в Уни. Домой вернулись двадцать пятого числа, а там двоим из нас, Ветошкину и моему однофамильцу Кочкину, сразу вручили повестки на фронт, они только одну ночку дома-то и ночевали. А до нашего приезда уж пятерых забрали. Вот так было.

В 1943 году в нашей деревне осталось человек пять мужчин, все старики да инвалиды. 18 февраля были призваны двое: я и Боровиков Яша, мой одногодок. Провожая меня, тётя Агафья подарила мне маленькую иконку Богородицы с дырочкой и пришила её с изнанки рубашки у сердца. Эта иконка стала моим оберегом, защитницей на всех фронтовых дорогах. Я, конечно, и раньше знал молитвы, но с того времени стал повторять их осмысленно.

Отец отвёз нас с Яковом на станцию Фаленки. Якова вернули обратно, уж очень он маленький и худой был, а меня в товарном вагоне отправили в Киров на пересыльный пункт, оттуда в Читинскую область, куда мы прибыли в конце марта. Под Читой стоял запасной 551-й зенитно-артиллерийский полк, который готовил зенитчиков. Мы обучались с апреля по май. После принятия присяги 8 мая мне присвоили звание младшего сержанта, а 10 мая 1943 года нас погрузили в товарный эшелон и дней через 10-15 привезли в город Пензу. Из Пензы уже пешком мы ушли в лес к месту дислокации, это местечко, по-моему, называлось Ахуны.

Наша дивизия первой выехала на фронт в сторону Орловско-Курской дуги, это было 1 августа 1943 года. До этого нас оснастили хорошими американскими машинами: «доджами», «фордами», «студебеккерами», а также зенитными пушками и пулемётами ДШК. Перед отправкой недели две мы обучались стрельбе из этого пулемёта.

К линии фронта мы прибыли 8 августа. Пока добирались, прошли боевое крещение: попали под бомбёжку. В ответ мы открыли огонь по немцам прямо с открытой платформы, отогнали четыре самолёта. Наш эшелон был хорошо замаскирован, поэтому немцы разрушили только железнодорожные пути. Утром по отремонтированным путям мы отправились дальше.

Помню, что первым командиром был мой ровесник Виктор Громов. В нашем расчёте вторым наводчиком был казах Джумабеков Дусулбай, ему было в то время лет пятьдесят. Я был первым наводчиком.

Когда подъехали к Курску, видим, город горит, как свечка. Железнодорожная станция была в пригороде, но мы и там слышали, что в городе идёт бой. Мы разгрузились, установили пулемёты на треноги в зенитное положение, чтобы они могли поворачиваться на 360 градусов, и изо всех орудий открыли огонь, да так, чтоб жарко было не только нам.

Освободив Курск, погнали немцев на запад. По дороге освободили южную часть Курской области, Полтавскую область, город Миргород. Пока шли до Днепра, наш фронт назывался Степной, командующим был Ватутин. После переправы Днепра мы вошли в состав 2-го Украинского фронта, нашим командующим стал Малиновский.

К левому берегу Днепра мы вышли в начале сентября в районе города Канева. Командир полка вызвал нашего командира роты Грузнова и командира взвода Марьина, приказав переправиться на правый берег и закрепиться там. Ночью наш взвод из четырёх пулемётных расчётов на деревянном плоту переправили на другой берег. Провожатые вместе с плотом вернулись обратно. Мы остались одни, ходим по берегу, никого не видим, ни своих, ни чужих. Ребята пошли в разведку, нашли наших миномётчиков, узнали, где передовая находится. Пока было тихо, мы подстригли друг друга наголо машинкой и затылки у всех бойцов нашего взвода стали бритые.

Дня через четыре немцы пошли в разведку боем. Эти гады стреляли термитными снарядами, вся зелень вокруг выгорела. Да ещё автоматы у нас выходили из строя сразу же, как только в них попадал песок. В том бою ранило двоих наших, они ушли к переправе. Один из них, по фамилии Татаринов, увидел на берегу бойца, залитого кровью, разглядел только бритый затылок и решил, что это меня убило. А накануне он меня подстригал и в тылу, как положено, доложил командованию, что Кочкин убит. На меня похоронку написали, хорошо, что не успели отправить.

Наш командир Грузнов был уверен, что после разведки немцы пойдут в атаку, и он был прав. Мы стали вновь окапываться, обнаружили убитого бойца, оказалось, это был наш телеграфист. К тому времени очередь до нас дошла в разведку идти. Впереди был лесок, а за ним на поляне мы увидели троих немцев, которые окапывались, устанавливая пулемёт. Грузнов первым же выстрелом ранил одного из них, вторым – убил другого. Мы со Стёпкой Кучениным пошли вперёд, с нами были ещё двое разведчиков. В вещмешке убитого немца мы нашли стопку фотографий, оказывается, он прошёл Бельгию, Францию и Польшу, а у нас остался навсегда. Ребята сняли с него часы, их у него четыре штуки было, а я – сапоги. С собой мы забрали немецкий пулемёт, потом лейтенант научил меня стрелять из него и двоих солдат дал мне в помощники.

Командиры к тому времени потеряли нас, а когда нашли, вернули на левый берег. Когда мы снова оказались в своей части, ребята разглядывали меня со всех сторон, особенно привлекал внимание мой бритый затылок, каждому хотелось убедиться, что я живой. За тот бой нас наградили: мне и Кученину дали «За боевые заслуги», командиру расчёта сержанту Кубраку – медаль «За отвагу», старшему лейтенанту Грузнову – орден Красного Знамени.

Ну, а потом наша дивизия спустилась по левому берегу к городу Золотоноша. Здесь мы форсировали Днепр и пошли в сторону города Черкассы. Бои здесь были тяжёлые, только в середине декабря мы освободили город от немцев. За его освобождение нашей дивизии было присвоено звание Черкасской и вручён орден Кутузова II степени.

Сражение под Ясами 5 июля 1944 года я запомнил навсегда. Мы стояли тогда на берегу Прута. Бой, как обычно, начался с артподготовки, потом в небе показались немецкие самолёты и стали бомбить наши позиции. Одна из бомб разорвалась недалеко от нас. При взрыве мы с командиром расчёта оказались заваленными землёй вместе с пулемётом. Нам повезло, что взрывная волна ударила в берег реки, и он осыпался, земля прикрыла нас от осколков. Наш товарищ, подносчик патронов, быстро нас откопал, но контузия у меня была сильная: кровь шла из носа и ушей, я оглох, потом полтора месяца лечился в госпитале, это ранение до сих пор иногда даёт знать о себе…

 

- Ох, тяжело мне об этом вспоминать… Устала писать-то? Может, чайку попьём? Уж вроде, какая бы это работа говорить да говорить, а у меня во рту всё пересохло. Пойдём, пойдём. Чай попьём, передохнём немножко. А, может, ты кушать хочешь? Найду чем попотчевать. У меня огурчики замечательные… Нет? Ну, тогда подвигай чашку. Сахар вот здесь бери. Горячо? Да убери ты тетрадку, лучше чай пей. Ну как, хорошо? Нравится? И я такой люблю… Да не торопись ты, сейчас не война. Всё успеем… Ну ладно, давай дальше. На чём я остановился? Пиши…

 

В ночь на 31 декабря 1944 года мы приготовились встречать Новый год: нашли вино, приготовили закуску. Вдруг в 23.00 команда: «Отбой, поход!» И утром 1 января 1945 года мы были уже под Будапештом.

Наш расчёт оставили на окраине города, так как нас некуда было грузить. Я в то время уже был командиром расчёта. К обеду пришёл «студебеккер», а в нём раненые командиры Ломакин и Кочетков. Я заглянул в кузов, а там мой земляк Вася Морозов – ординарец Кочеткова, весь изрешеченный осколками, мёртвый. Эх, как мне горько было. Вася был родом из соседней деревни Удмуртские Тимши. Наши отцы были друзьями.

В одном из боёв за Пешту мина разорвалась недалеко от нашего пулемётного расчёта, и ранило сразу шестерых человек. Командир мне крикнул:

- Кочкин, ты за меня будешь!

Раненых мы в госпиталь отправили, лишние пулемёты тоже, а сами заняли боевую позицию в жилом доме. Чтобы пристреляться, наводчик по моему приказу выпустил одну ленту, вторую, вдруг пулемёт остановился, что-то в нём заклинило. Мы с ним поменялись местами, я стал перезаряжать пулемёт, а он встал на моё место. Вдруг вижу, он падает мне в ноги. От пулемётной дроби у нас звон в ушах стоял, мы с ним и не услышали ответных выстрелов. Я повернул своего товарища на спину и увидел на груди кровавое пятно. Он успел сделать один вздох, и кровь из раны хлынула фонтаном, губы его почти сразу почернели, и я закрыл ему глаза.

Вскоре пришёл командир полка и сказал, что наш расчёт переведён в штурмовой пехотный батальон и нашей задачей становится охота за немецкими снайперами. На задание вместе со мной отправились Зуев из Брянска, украинец Красноштанов, Несмеянов из Волгограда и башкир Булякулов. В поисках снайперов мы переходили от дома к дому и оказались отрезанными от своего полка, питались тогда, когда находили поблизости полевую кухню. Более двадцати дней о нас в полку никто ничего не знал, где мы, что с нами стало, хотя нас искали. Мы обнаружили в одном из зданий немецкую снайперскую точку и стали охотиться за снайпером. Он всё время менял своё местоположение, но я всё-таки подстрелил его. Автоматчики, выскочившие из здания, тоже попали под наш пулемётный огонь.

На следующий день утром мне докладывают:

- Товарищ сержант, войне-то, наверное, конец пришёл. Никого нет вокруг, тихо.

Мы решили сменить местоположение, смотрим, немецкий самолёт летит над городом, и вдруг пушки заработали: гав, гав! Это же наши стреляют! Я дал команду найти красную тряпку или белую простыню и длинную палку, а сам пошёл искать своих. В руках у меня были автомат и граната. Только я из укрытия вышел, как прогремел выстрел, и моя шинель оказалась простреленной, меня не задело, но я упал и лежу, жду, что будет. Сначала шапку выставил над головой, тихо; потом шапку на ногу надел и поднял ногу, опять тихо. Тогда я стал осторожно перекатываться через трамвайные линии, а потом и вовсе пробежку сделал. Впереди-то свои оказались! Так хорошо мне стало. На улице солнце светит, недавно выпавший снежок тает. Я только тогда заметил, что весна наступает. Командиру доложили, что я нашёлся, он спрашивает:

– Где твои?

- Вон видите белую тряпку – это мои!

- Все живы?!

- Все!

Я рассказал командованию всё, как было. Начальник штаба приказал всех наградить, расспросил меня, кому какую награду дать. Полковой писарь всё записал. Мне ничего не сказал, как меня наградят, а я и не спрашивал.

Потом мы освобождали Буду, Братиславу, Прагу. А в начале мая простыл сильно, в госпитале лечился. Утром восьмого числа началась стрельба, мы все, кто мог ходить, в одних кальсонах выскочили на улицу. Испугались, что ж такое? Может, немцы прорвались? Оказалось, победа!

Демобилизовался я в 1949 году по приказу Сталина. 30 декабря того же года приехал к брату в Ижевск, устроился на машзавод. В 1964 году перешел на электро-механический завод и до самой пенсии работал токарем-расточником. Награждён орденами Славы III степени, Отечественной войны II степени, медалью «За боевые заслуги».

 

 

Русский парень из ВДВ

 

Когда Ивану исполнилось 15 лет, отец сказал: «Хватит дурака валять, пора работать». Иван был старшим из четверых сыновей, и теперь пришло время кормить себя и помогать родителям. В 1938 году по совету отца он отправился к родственникам в Ижевск и устроился учеником жестянщика на 71-й завод (ныне металлургический).

Летом 1942-го к нему подошёл мастер и сказал, что его вызывает начальник цеха. Иван был высоким, здоровым парнем, но услышав, что его вызывают к начальнику, испугался и стал вспоминать, где и в чём он мог провиниться. В кабинете начальника ему бывать не приходилось, но по рассказам рабочих он знал, что на ковёр чаще всего вызывают для взысканий.

Начальник цеха, увидев Ивана, стал расспрашивать кто у него родители, где живут, есть ли братья, сёстры, комсомолец Иван или нет, где служит отец, что пишет. А потом мягко так говорит, что от цеха требуется один человек служить в специальных десантных войсках.

- Пойдёшь добровольцем, Иван?

«Ну, – думает Иван, – отец служит, и я пойду. Очень уж ласково со мной начальник говорит. А мы-то его всегда боялись».

Вслух говорит:

- Пойду!

А про себя думает: «Неудобно отказываться, я же комсомолец, должен родину защищать. Вот только почему он меня выбрал? В цехе человек десять молодых парней, а он на мне остановился».

- Раз ты согласен, даю тебе семь дней отпуска, съезди к матери в деревню, попрощайся с родными.

Мать жила в деревне Бачино Воткинского района. Услышав, что сына забирают на фронт, заплакала, младший брат Серёжка, которому в то время четыре года было, ничего не понял, но тоже заплакал. Мать причитает, а сама сквозь слёзы, как молитву, повторяет:

- Ванюш, мне тебя очень жалко. Но что поделаешь, идёт война, родину надо защищать. Моя душа чувствует, сынок, что ты вернёшься.

Иван тоже плакал, но материнские слова запомнил на всю жизнь и часто сам себе повторял:

- Будь, что будет, а домой я всё равно вернусь.

В августе 1942-го новобранцев привезли в город Киржач, где уже были подготовлены землянки для жилья. Ивана определили в разведроту бригады, где командиром был украинец Никита Миронович Зюзюн – требовательный начальник и отличный товарищ. Курсантов учили прыгать с парашютом. Не сразу, конечно. Сначала они изучали строение и особенности парашюта, учились его складывать, затем тренировались прыгать с высоты одного метра, потом полутора, затем с двух метров и так далее до четырёхметровой высоты.

Впервые прыгать с парашютом Ивану довелось с самолёта «У-2», в котором пассажир сидит впереди лётчика. Для прыжка нужно было выбраться из кабины и встать на крыло. Даже вообразить – дрожь берёт, а на деле просто страшно: ветер сбивает с ног, ноги подкашиваются, дыхание перехватывает, глаза слезятся. Когда Иван прыгал в первый раз, он попросил лётчика подтолкнуть его. Лётчик толкнул от всей души, и Иван покатился вниз, как картошка. От страха он закрыл глаза, очнулся оттого, что парашют дёрнулся, раскрылся, руки и ноги у него торчали в разные стороны и совершенно не слушались. Во время прыжка он был почти в бессознательном состоянии и плохо помнил, как приземлился. То же самое было и во второй раз. А вот третий прыжок был для Ивана самым страшным, так как к тому времени он уже осознавал опасность, стал тщательно складывать парашют, следить, чтобы его ткань была сухой. Бывали случаи, когда курсанты погибали из-за нераскрывшегося парашюта.

Десантников обучали целый год, а в сентябре 1943-го пришёл приказ выбросить десант на Украине. Их привезли поближе к линии фронта на станцию Купивахи. Перед прыжком всех десантников снабдили продуктами, в том числе и колбасой. Коля Хомутинников, друг Ивана, спросил:

- Ну что, Вань, наедимся сейчас или с собой возьмём?

Они наелись до отвала, а с собой взяли лишний комплект патронов. В 22.00 была дана команда на посадку, и девятнадцать парашютистов заняли свои места в самолёте. Свет в салоне погасили, и десантники запели: «Прощай, любимый город…». За стеклом иллюминатора хорошо были видны взрывы снарядов и движения трассирующих пуль. Перелетая линию фронта, самолёт попал в луч прожектора. Свет, отражаясь от фюзеляжа и крыльев, был таким ярким, что десантникам показалось, будто самолёт загорелся. Они закричали лётчику:

- Выпускай, лучше на воле погибать!

Иван прыгал третьим. Потоком воздуха его вытолкнуло с такой силой, что он оказался под фюзеляжем и завис. Время вдруг остановилось: вокруг было темно, ничего не видно, в ушах стоял звон. Ему показалось, что спускался он медленно, наконец внизу послышалось шуршание, он подумал, что это лес и закрыл глаза, чтобы защитить их от возможных травм. А под ногами оказался камыш. Хотя его он разглядел только после того, как загасил парашют.

Он упал в болото и пока искал твёрдую почву, проваливался несколько раз по плечи. Вскоре недалеко от себя он услышал возгласы, это был радист. Потом они услышали хруст камыша и поняли, что рядом приземлился ещё один десантник. Три раза они меняли направление, прежде чем выбрали верное, но куда бы ни двигались, то и дело оступались, проваливаясь по пояс, а то и по грудь. Вскоре они услышали голоса своих и вышли на сухой островок, где было два больших стога сена. Обсушившись, решили здесь дождаться утра. Один из десантников сказал:

- Ты, Мишка, будешь дневальным. Как устанешь, буди Петьку, а он разбудит Ваньку.

Утром проснулись часов в десять, решили выяснить, кто дежурил, оказалось… никто. Все спали молодецким сном. Когда огляделись при свете дня, увидели, что вдоль берега стоит трёхметровый камыш, за ним болото. Потом они узнали, что приземлились в Ердынь. Это болото, по рассказам местных жителей, тянется вдоль Днепра на 40 километров.

Один из них залез на деревце, растущее на островке, и увидел двоих мальчишек, уверенно идущих по кочкам. Десантники расспросили их, где село, есть ли там немцы. Оказалось, что село недалеко и немцев там немало.

- А вы что здесь делаете? – спросили они парнишек.

- Увидели парашют, решили взять себе на рубашки, – ответили те.

Вдруг камыш зашевелился, показалась лодка, в ней сидел бородатый мужик, и рядом с ним десантник.

- А ты как здесь оказался? – поинтересовались товарищи.

Он рассказал, что, приземлившись, стал тонуть и звать на помощь. Лесник его и спас. Он же подсказал бойцам, как выбраться из болота. С помощью шестов они вышли на твёрдую почву и сразу увидели плетень, заросший травой, за которым зрели дыни. Раньше Иван такие только на картинке видел. Обо всём забыв, девятнадцатилетние парни перемахнули через плетень и наелись досыта. Через некоторое время они заметили, что в их сторону быстро идут два человека. Когда неизвестные поравнялись с ними, десантники их обезоружили.

- Да вы что, ребята, мы такие же, как и вы! – стали наперебой защищаться незнакомцы,

услышав русскую речь.

- У вас же форма другая!

- Ну и что! Это маскировка. Мы партизаны, идёмте с нами.

- Мы не можем, у нас сбор в Каневском лесу. Вы дорогу туда знаете?

- Это же в восьмидесяти километрах отсюда! Вам не дойти, идёмте лучше с нами в партизанский отряд.

Двое из десантников сразу же решили идти к партизанам. Трое направились было в сторону Каневского леса, но быстро поняли, что могут заблудиться и погибнуть, и решили присоединиться к своим товарищам. К вечеру на своём пути они встретили мужчину, он переговорил о чём-то с партизанами и опять скрылся в лесу.

- Это кто такой? – спросили десантники.

- Свой. Пароль спрашивает.

Через несколько метров навстречу выбежали две молоденькие девчонки, бросились на шею десантникам и наперебой затараторили:

- Ой, а хлопцы-то яки гарны! Как там на Большой земле? Что происходит на фронте?

На опушке леса показался старик с большой охапкой сена в руках, разложил его около дерева и предложил отдохнуть с дороги. Девчонки развернули узелки с ватрушками, старик принёс ведро с мёдом. Наевшись, уставшие путники тут же уснули. Ночью Иван почувствовал, что кто-то трогает его за ногу. Первым делом он схватился за автомат. Оказалось, что их будили партизаны:

- Вставайте! Нас обнаружили, нужно срочно уходить!

Сделав за ночь марш-бросок километров в двадцать, им удалось оторваться от преследователей. Очутившись в партизанском отряде, десантники узнали, что командиром был Палеха – секретарь горкома партии города Черкассы. В его отряде собралось восемь человек «с неба». После того, как новички познакомились с правилами, необходимыми для выживания в лесу и приняли присягу, их включили в состав отряда.

Поскольку десантники были молодыми, обученными солдатами, им доверяли выполнение самых сложных и ответственных поручений. На задание посылали группами от двух до шести человек, но не больше. Иван вспоминает, что вчетвером им не раз приходилось взрывать железнодорожное полотно в то время, когда по нему проходили эшелоны с живой силой и техникой противника. Но самым удачным оказалось другое задание, когда им довелось уничтожить целую группу фашистов и взять четверых в плен.

Дорога, где партизаны устроили засаду, делала крутой поворот. Это было широкое шоссе, за обочинами которого с каждой стороны спрятались по двое партизан. День был жарким. Ждать пришлось долго. После полудня на дороге показались два человека, которые медленно шли, внимательно осматриваясь по сторонам. Это была разведка. Дойдя до поворота, они ещё раз внимательно осмотрели придорожные кусты, никого не заметив, вернулись назад. Через несколько минут показалась шеренга солдат, их было человек пятнадцать. У Ивана возникло непреодолимое желание показать себя и свои возможности, он с нетерпением ждал, когда немцы подойдут ближе. Под ногами солдат шуршала листва, и с каждым их шагом возрастало нетерпение Ивана. Ему хотелось, чтобы они как можно быстрее шли навстречу. Оттуда, где он находился, дорога до поворота просматривалась как на ладони, ему нужно было сделать несколько метких выстрелов до того, как немцы скроются из вида.

Партизаны не дали противнику опомниться и стали стрелять с двух сторон. Немцы, не ожидавшие нападения, на несколько секунд растерялись. Этого времени хватило, чтобы сохранить преимущество. Впоследствии один из пленных признался: если бы они знали, что партизан всего четверо, никто бы так просто не сдался.

Партизаны, действуя небольшими группами, взрывали мосты, рельсы, склады с боеприпасами, использовали любую возможность нанести урон противнику. В партизанском отряде оказался предатель, выдавший их местонахождение немцам во время выполнения одного из заданий. Чтобы собаки не могли взять след, партизаны сначала прятались в болоте, затем разошлись в разные стороны. Уходя от преследования, Иван получил ранение в живот. Самостоятельно перевязав себе рану, он почти сутки шёл до партизанского лагеря, по дороге утоляя жажду речной водой. Добравшись до своих, Иван с голоду наелся варёных бобов. Фельдшер, услышав об этом, схватился за голову. Но боец каким-то чудом остался жив.

Когда местность была освобождена от фашистов, его отправили долечиваться в госпиталь. Узнав от товарища по палате, что по приказу Сталина десантникам положен отпуск и выплата денежного вознаграждения, он прямо в больничной пижаме отправился на вокзал. Вместе с другом «зайцем» они добрались до Москвы, где оформили нужные документы и получили причитающиеся выплаты. Приехав домой, Иван порадовал родных и порадовался сам, узнав, что отец пишет письма и скоро вернётся домой. После отпуска Иван продолжил военную службу на Дальнем Востоке. Дивизия, где он служил, стояла в резерве до 1947 года.Всего за время службы он совершил 37 прыжков с парашютом. За боевые заслуги его наградили орденами Славы III степени, Отечественной войны I степени, медалью «За победу над Германией».

В 1947 году после демобилизации Иван вернулся в Ижевск, более 40 лет работал на заводе «Ижсталь». 63 года прожил с любимой супругой Екатериной. Вместе они вырастили дочь, у нихдва внука и правнучка Кристина. Это ради них Иван Павлович воевал на фронте, ради них его жена всю трудовую жизнь отдала школе.

 

 

Единственный поцелуй

 

Время, как всегда, летит незаметно: одна минута бежит за другой, день за днём, за годом год. Вот уже 88-й раз встретила свой день рождения Евгения Павловна Лещёва. Многие события на её жизненном пути были скоротечными и остались в прошлом, но самые важные не забываются, и она помнит всё до мелочей.

Евгения родилась и выросла в Ижевске, в годы войны окончила семь классов. К тому времени среди старшеклассников остались только девчонки. Все комсомолки, и Женя в том числе, выразили желание стать добровольцами. Она не представляла, что дорога на фронт станет самым страшным испытанием в её военной биографии.

Под Псковом эшелон остановился из-за разрушенных рельсов. За два первых дня стоянки новобранцам не удалось съесть ни крошки – налёты фашистских самолётов следовали один за другим. Ещё три дня уцелевшие питались сухим пайком, до тех пор, пока не удалось разоблачить предателя, сидевшего на колокольне городской церквушки и подававшего сигналы для очередной бомбёжки.

Девушек из Ижевска отправили на учёбу в Подмосковье, там они изучали азбуку Морзе, готовились к прыжкам с парашютом. В планах командования была отправка связисток в тыл врага, но вместо этого всех отправили под Ленинград восстанавливать железную дорогу и обеспечивать связь между подразделениями.

- Под Ленинградом мы восстанавливали железнодорожную насыпь, укладывали рельсы, – вспоминает Евгения Павловна. – Так тяжело было, даже говорить об этом не хочется. Но жизнь есть жизнь. Как жили, как выжили, сама диву даюсь, но бывало и песни пели. Идём строем, командир приказывает: «Боец Хаментова, запе-вай!» – Голос у меня хороший был, звонкий. Я запеваю, и все подхватывают. Молодые были, о войне старались не думать. О жизни думали. Может, потому и выжили.

Одной из задач, выполняемых девушками, был сбор уцелевшего оружия. То, что можно было починить, они относили в мастерскую. Однажды при попытке извлечь патрон из винтовки, произошёл взрыв, и молодой солдат, работник ремонтной мастерской, был тяжело ранен в живот. Женю отправили вместе с ним в госпиталь, сопровождающей. По дороге в Новгород, ещё будучи в сознании, юноша признался, что у него никогда не было девушки. Женечка осторожно поцеловала солдата и пообещала, что у него будет много девушек, когда он поправится. Поцелуй был искренним и нежным, жаль, что он оказался последним в жизни восемнадцатилетнего паренька. Возвращаясь в свою часть, она горько сожалела о несостоявшейся любви худенького мальчишки, вспоминая, как он в бреду просил о любви и благодарил за тёплый поцелуй.

С того времени она стала замечать, что смертельные опасности обходят её стороной, будто какая-то неведомая сила оберегала её. Правда, осознание истинной причины пришлопозднее. Много лет прошло с тех пор, много воды утекло, но она не забыла того юношу, которому осторожно стирала пот с лица, прикладывала мокрую марлечку к запекшимся губам и утешала обещаниями скорого счастья.

Евгения вспоминает,как во время очередного налёта, она находилась в штабе, охраняя полковое знамя. Когда снаряды стали рваться уже совсем близко, Женя, намотав на себяполотнище, выскочила во двор и спряталась у глухой стены. После того, как всё стихло, она вновь вошла в здание: там не было ни одного целого окна. Через два часа её сменили на посту и сообщили, что в палатку, где находились девушки, угодила бомба, и рота лишилась сразу пятерых бойцов.

После очередной передислокации подразделение расформировали и Евгению направили на курсы медсестёр. Закончивучёбу, она стала работать в стоматологическом кабинете. Нуждающихся в помощи всегда было много, и медперсоналу приходилось нелегко, особенно когда проводились челюстные операции. С фельдшером Ниночкой, которую за маленький рост часто называли Кнопкой, они помогали врачу удерживать пациента в кресле: обезболивающих препаратов часто не хватало.

День Победы Евгения встретила в Берлине. Радость была незабываемой! Вместе со своими товарищами она побывала у стен рейхстага. Фотография в семейном альбоме напоминает ей об этом событии.

Возвращение домой было долгим. Поезд продвигалсямедленно. Мысленно она уже обнимала родных, а состав, казалось, шёл всё тише и тише. На территории Украины вообще остановился. Командование ожидало распоряжений в связи с напряжённой обстановкой на границе с Китаем. Бойцы были уверены, что их отправят на Дальний Восток, но этого не случилось. После капитуляции Японии в первую очередь демобилизовали женщин.

Вернувшись домой, Женя вышла замуж за мичмана Балтийского флота. Её мужа звали Виул. Родители дали своему сыну имя в честь вождя мировой революции Владимира Ильича Ульянова-Ленина, сокращённо Виул. Бабушка жеокрестила его Владимиром. Родители умерли, когда мальчик был ещё маленьким, и его воспитывала тётка.

Евгения познакомилась с Виулом ещё до войны в цехе машзавода, где они вместе работали. По окончании войныон продолжил военную службу,и ему присвоили звание мичмана. Молодые люди переписывались, посылая друг другу фотографии. «Моей милой черномазенькой Жекульке на память от Виула» – написано на обороте одной из них. Фотографию невесты моряк повесил над своей койкой. Когда Виул приехал в отпуск, молодые зарегистрировали свои отношения и в воинскую часть отправились уже вдвоём.

Их первенец родился в Балтийске. Сына назвали Валерием – в честь знаменитого лётчика. После окончания службы мужа они вернулись в Ижевск, здесь на свет появились ещё три сына. Супруги работали на заводе «Ижсталь», он токарем, она – администратором столовой в цехе сталеваров.

Евгения Павловна быланаграждена медалями «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией».

 

 

Удмурт по имени Тар Пьер

 

В годы войны рядовой красноармеец Пётр Тараканов, простой парнишка из удмуртской деревни, стал участником французского Сопротивления. Сражаясь со смертью, голодом, душевными и физическими ранами, он прошёл всю войну, неоднократно совершал побеги из фашистского плена, но сколько бы испытаний и препятствий не встречалось на его пути, он никогда не терял надежды обрести свободу. О крутых жизненных зигзагах нашего земляка мне довелось узнать из уст его младшего брата, известного удмуртского филолога, профессора УдГУ, Ивана Васильевича Тараканова.

Своей судьбой Пётр Тараканов всегда управлял сам. О его приключениях можно было бы написать роман. И каждая страница этой книги была бы наполнена любовью к жизни, стремлением к свободе и… неожиданными встречами.

А началось всё в молодости, когда Пётр принял решение, впервые круто изменившее его судьбу. Ему исполнилось 16 лет, когда в район приехали вербовщики из Донбасса, и Пётр с воодушевлением принял приглашение работать шахтёром. Никаких документов в то время у него не было, свидетельство о рождении сгорело во время пожара в волостном отделе регистрации. Ему выписали новое, где дату рождения записали с его слов. Получая паспорт, он прибавил себе несколько лет. С тех пор днём его рождения стал день рождения Советской армии – 18 февраля 1918 года вместо 12 июня 1920-го, когда он появился на свет.

Шахтёрское счастье Петру не улыбнулось, через два года тяжёлого труда он вернулся в родное село, окончил курсы трактористов и стал работать в колхозе. Технику он любил, тщательно ухаживал за своим трактором и мог часами говорить об особенностях и характере «железного коня», за что получил кличку Трактор-Петыр. Последнее поле, вспаханное им перед призывом в армию, находилось на горе Эшмырда, что недалеко от его родного села Покровский Урустамак. Старожилы до сих пор вспоминают, что в том году рожь здесь вымахала так, что у человека, идущего по полю, над колосьями виднелась только голова. Урожай был доселе невиданный!

В 1939 году у Петра произошло сразу несколько важнейших событий: женитьба, рождение дочери, призыв в армию. Служить ему довелось в артиллерийских войсках в Бессарабии на границе с Румынией. Он обслуживал гаубицу, перевозя её на тракторе к заданной точке. Вечером 21 июня 1941 года Пётр с товарищами смотрел фильм, а утром следующего дня события стали разворачиваться, как в кино: их разбудил грохот взрывов, в одном белье они выбежали из казармы. Пётр бросился к орудию, завёл трактор, но далеко ехать не пришлось, немецкие самолёты стаей стервятников уже кружили над их головами. Пограничники развернули орудие и открыли ответный огонь.

В одном из боёв Петра ранило в левое плечо, он потерял много крови, отчего начала кружиться голова и нестерпимо хотелось пить. Он сумел дойти до деревенского колодца, но утолить жажду не успел, был схвачен немцами. Его доставили в Днепропетровск, откуда он сбежал почти сразу же. Шесть дней он скитался, пытаясь найти своих, в одной из деревень постучался в крайнюю избу с надеждой на хлеб и кров, но попал в руки полицая. Его вернули в город и посадили в помещение, где сидели ещё пятеро красноармейцев. У одного из них каким-то чудом сохранился складной нож, с помощью которого они сумели открыть дверь и убить часового. Трое суток беглецы были на воле, но своих так и не нашли. Их поймали и всем шестерым назначили наказание по 65 ударов плёткой. Один из них умер во время этой экзекуции, остальные были избиты до полусмерти.

Петра бросили в одиночную камеру. Это было крохотное подвальное помещение, сквозь стены и потолок которого сочилась влага, собираясь на полу в вонючие лужи. Дышать здесь было почти невозможно, воздух был тяжёлым, затхлым. Пётр потерял счёт дням, проведённым в этом аду. Но он выжил, и через некоторое время его отправили в лагерь военнопленных.

В первый же день пребывания в лагере он повстречал земляка, который работал в столовой. Односельчанин, с которым они вместе выросли, подкармливал его, тайком передавая лишний сухарик или кусочек сахара. Из концлагеря Пётр сбежал при первой жевозможности, но был пойман. В наказание получил десятки ударов по пяткам, после чего три месяца мог передвигаться только ползком на коленях. Вскоре его отправили в лагерь Демблин, в Польшу. Здесь людей содержали хуже собак: голодные пленники съели всю траву и листья на лагерной территории, обгладывали даже кору на деревьях. Многие теряли человеческий облик. Пётр выдержал и это испытание.

В начале 1943 года большую группу военнопленных отправили на подземные выработки. Лагерь в окрестностях немецкого города Кассель ничем не отличался от других: та же колючая проволока по всему периметру, те же вышки с пулемётами, возле которых неусыпно дежурили часовые. Дощатый барак, в котором пленным предстояло жить, был окружён тройным ограждением из колючей проволоки. Попробуй убежать отсюда! Через полгода группе из шестерых человек, среди которых был и Пётр, удалось совершить невозможное.

В этом лагере пленники почти не видели дневного света. В шахту они спускались с рассветом, поднимали их ближе к полуночи. Один раз в сутки давали двадцатиминутный перерыв на обед. С утра и до позднего вечера им приходилось работать под наблюдением немецких мастеров, но несмотря на это, группа товарищей, сблизившихся ещё в Польше, стала готовиться к побегу, оставляя от скудной трапезы по крохотному кусочку хлеба. Своего мастера они не опасались, будучи уверенными, что он их не понимает, и обсуждали планы побега в его присутствии. Но однажды, совершенно неожиданно для них, мастер заговорил по-русски. Оказалось, что он немного знал русский язык и понимал всё, о чём говорили между собой пленные. Сначала Пётр и его товарищи сильно испугались, но мастер успокоил, что бояться его не надо, он старый коммунист и ненавидит нацистов. Сомнения рассеялись, когда немец начал оказывать реальную помощь: то принесёт кусок ветчины или сыра, то несколько сухарей. Через полгода он собрал их и сказал:

- Пора, геноссе, собираться в дорогу. Скоро вас переведут в другое место для работы на подземном заводе, а оттуда возврата нет: всех, кто там работает, потом уничтожают.

Улучив удобный момент, он привёл их к люку, ведущему в канализационный туннель, и подробно рассказал о дальнейших действиях. Далее было всё так, как обрисовал мастер: выбравшись из смрадной жидкости канализационного туннеля, они вымылись в озере и нашли в условленном месте спрятанную одежду. На железнодорожной станции их встретили два поляка, которые помогли беглецам переодеться в форму путевых рабочих, дали кое-какие инструменты. Это помогло им продолжить путь вдоль железнодорожной линии, не привлекая внимания.

Только в одном месте произошёл инцидент. На их пути был железнодорожный туннель, который предстояло пройти. При входе часовой не обратил на группу «рабочих» особого внимания, а на выходе другой, видимо, что-то заподозрил, хотел подать сигнал тревоги. Неожиданным ударом беглецы утихомирили его, отобрали оружие и быстро скрылись в лесу. Через некоторое время они вышли к деревне, в которой не было ни одного немца, а жители говорили на французском языке. Только тут друзья убедились окончательно, что оказались на свободе.

Крестьяне помогли им связаться с «маки» – французскими партизанами, и вскоре все шестеро беглецов вступили в их ряды. Французы тотчас дали им свои имена: Тар Пьер (Тараканов Петр), Иг Коль (Игнатьев Коля) и т.п.

Пока шла война, партизаны участвовали не в одном десятке операций против немецких оккупантов, нанося немалый урон врагу с тыла. В ходе одной из самых успешных операций был разбит крупный немецкий отряд. В тот день партизаны захватили несколько танков и другой военной техники, более ста фашистов сдались в плен, среди которых был немецкий полковник.

Во время праздника, устроенного в честь успешной операции, Пётр встретил своего родственника – Бориса Тараканова, как оказалось, воевавшего в другом партизанском отряде. Сначала и французы, и русские с удивлением смотрели на бурную радость своих товарищей. Когда Пётр объяснил, что встретился со своим двоюродным братом, праздник разгорелсяс новой силой. Все вокруг, да и они сами, удивлялись этой встрече, произошедшей в горной французской деревушке за тысячи километров от родного дома. Пётр и Борис Таракановы до конца войны больше не разлучались, но вместе вернуться домой им было не суждено.

Летом 1945-го судьба забросила их в Марсель. Огромный лайнер, стоявший у пирса, принимал пассажиров. Народу было много, в сутолоке они потерялидруг друга из виду. Через некоторое время Пётр увидел Бориса стоящим на палубе и машущим ему рукой.

В этот момент он услышал рядом знакомый голос:

- Тар Пьер, ты куда это собрался?

- Домой, на родину!

- Ты ошибаешься, Пьер, этот лайнер пойдёт не в Россию, а в Америку.

Пётр был ошеломлён этой новостью. Он начал махать рукой Борису и кричать: «Спускайся обратно, этот теплоход идёт в Америку!» Но Борис его не слышал. Вскоре лайнер дал протяжный гудок и начал медленно удаляться. С тех пор ни одной весточки от брата Пётр не получил, как сложилась его судьба, выяснить ему не удалось.

Домой он возвращался через Берлин. Прогуливаясь по перрону в ожидании поезда, Пётр заметил, что на скамейке, опустив голову и ни на кого не обращая внимания, сидел мужчина. Петру он показался знакомым. Несколько раз он прошёл мимо, потом подошёл и спросил:

- Вы Горбунов?

Мужчина медленно поднял голову, задумчиво посмотрел на Петра и ответил:

- Да…

Судьба опять порадовала Петра неожиданной встречей с земляком! Это был Мефодий Горбунов, председатель колхоза «Эш», одного из самых передовых и успешных в их районе. Мефодий рассказал, что в начале войны ушёл на фронт, воевал, попал в плен, пережил все «прелести» фашистских концлагерей, работал на шахте в Чехословакии, чудом остался жив и мечтает только о том, чтобы поцеловать родную землю и порадовать близких своим возвращением.

Домой они возвращались вместе.

Порог родного дома Пётр переступил поздней осенью 1946 года. Душа его ожила от нежности и ласки любимой жены и дочери. Рассказывая родным о перипетиях военной судьбы, он не раз удивлялся сам и удивлял слушателей её крутыми поворотами. Выслушав рассказ о фронтовой жизни и его мытарствах, односельчане дали ему прозвище Француз-Петыр. В колхозе Пётр был уважаемым человеком, работал бригадиром тракторной бригады.

В мирной жизни Пётр Васильевич Тараканов стал отцом большого семейства, у него родились ещё четверо детей. Он прожил 72 года и за свою жизнь успел сделать многое: построить дом, вырастить пятерых детей, посадить много деревьев, вспахать не одно поле и самое важное – с честью исполнить свой долг перед Родиной. И хотя за годы войны он не получил ни одной фронтовой медали, он понимал, что главной наградой для него стала жизнь.