ЯСНЫЙ СВЕТ

— В Москве все только и мечтают, что о деньгах и о славе.

— А то зачем еще сюда ехать…

Люди говорили и шли мимо. На нее не взглянули, бумажку не взяли. Наверное, тоже мечтали.

И она мечтала. Стояла у лестницы под землю и раздавала листовки. Загля­дывала в глаза людям и тихо напевала. Только вот гитары с собой не было. Но с гитарой сложно раздавать листовки.

Тигр сидел неподалеку на бордюре. Он ничего не раздавал, он просто си­дел.

— Нет-нет, ты тут всегда немного фальшивишь, — поправлял. Тигр хорошо всё слышал, даже тихое пение на шумной улице. И он один знал, о чем она меч­тала.

Была осень и сильный ветер. Прозрачный, зыбкий и плотный воздух кру­тил он, крутил и клубил, и метались в нем листья, птицы, пыль и песок, листов­ки, мусор, и люди метались и прятались в дома и под землю.

Ветер сместил границы, сам воздух он сделал зримым, и всё, что плот­нее его, казалось статичным. Ветер, безжалостный и резкий, учил не­постоянству.

Они с Тигром смотрели на ворону. Ворона сидела на натянутом через ули­цу проводе, и ее крутил ветер. Ворона хваталась за провод клювом, крепко дер­жась лапами, растопыривала хвост и крылья, но ветер переворачивал ее через голову, и ворона вращалась, как колесо. Это было смешно, они даже о листовках забыли.

— Сколько тебе за это платят? — обратился незнакомец.

— Два доллара в час.

— Хочешь больше?

— А что надо делать?

— Есть такая сфера — шоу-бизнес. Там-то и будешь работать.

Тигр спрыгнул с парапета, подошел ближе, уставился в упор.

— А что, покатит, — кивнула она.

Так и покатило.

 

Работать надо было ночами, до закрытия метро.

Тигр знал город лучше нее, она еле за ним поспевала. Он не бежал, шел бы­стрым шагом, а она спешила за ним вприпрыжку. Тигр находил удобные места как охотник: чтобы было людно, чтобы ничто не загораживало, не отвлекало, чтобы недалеко от метро или остановок или же рядом со светофорами, ларька­ми, витринами, стоянками машин… И он настаивал, чтобы она делала всё неза­метно.

— Как обычно о таких вещах говорят? — говорил он. — Появилось. Появи­лось — это внезапно. Вдруг возникло из ночи. — И его глаза вспыхивали.

Ей говорили: берегись милиции. Поэтому Тигр всегда бдительно стерег ее, при любой опасности давал сигнал. Она сама ни на что кругом не смотрела, ви­дела только белый квадрат бумаги. А того, что оказывалось под ним, не разгля­дывала.

 

Впервые в Москве…

Сдаю комнату в центре…

Захватывающая шоу-программа…

Презентация нового переизданного альбома…

Такого вы еще не видели!

Ветер рвал бумагу из рук, мешал работать. Было холодно, они с Тигром бежали мимо распахнутых дверей ресторанов и баров, откуда веяло теплом и уютом. В центре много теплых мест. Там не бывает безлюдно. Они спешили в метро отогреваться.

Они стояли между стеклянными дверями метро, из стены громко и горячо дуло. У другой стены стояло бесполое и безликое существо в обносках. Оно гло­дало пирожок и не смотрело на них. Они не долго там грелись.

Стояли на пустой платформе, ветер доносил сверху, из перехода, серебри­стую, звенящую рябь — играла гитара. Перебор струн сплетался легкой сетью, ее качало долгое эхо гранитных стен. Она представила, как музыкант обнимает чер­ное блестящее тело инструмента, как мягко лежит в ладони чуткий гриф; он смотрит на него, он обращен к музыке и не видит людей, идущих мимо, деньги, которые кидают ему в раскрытый футляр. Его глаза видят только блестящую антрацитовую черноту гитары. И он ничего не знает ни о вет­ре, ни о холоде, ни о ней, ни о Тигре, что втолкнул ее в раскрывшуюся дверь ваго­на.

 

В сумерках приятно прогуляться по бульварному кольцу. Они шли медленно и смотрели на людей. Люди спешили по до­мам. Они с Тигром никуда не спешили — еще не было достаточно темно.

В метро она всегда разглядывала людей. В метро все близки и беззащитны. Иногда шла за кем-нибудь: хотела коснуться чужого мира. На улице же всех сторонилась.

Раньше все для нее делились на ровесников и взрослых. Взрослые думали о насущном. Даже их мечты были насущные. Ровесники ни о чем не думали и ни о чем не мечтали: их окружал мир, у которого не было будущего, хотя от­чего-то он продолжал быть. Ровесники слушали музыку, такую, чтобы сильнее чувствовать тупик, и учились жить в нем. В конце концов ровесники перестали ви­деть тупик и стали взрослыми. А они с Тигром нет.

Бульвар кончился крутым спуском. Дорога перебегала с одного холма на другой, на вершине дальнего стояла церковь. Внизу, в овраге, лежал туман. Как река, тек он между двумя холмами, и они остановились, не решаясь ступить в реку, чтобы перейти ее вброд. Даже не знали, хотят ли на другой берег. Стояли и любовались простором.

Когда кто-то подошел сзади, Тигр обернулся первым.

— Скажи, мы победим?

Черный человек: пальто черное, стриженая борода и волосы с проседью, очки тонкие, взгляд за ними рассеянный.

— Мы победим ночь? Мы сделаем день? — сказал опять воинственно. Бро­ви Тигра взметнулись на лоб.

— Победим, — кивнула. — А разве сейчас ночь? – улыбнулась. Она-то знала, что еще рано.

— Ночь, — кивнул человек горько и уверенно. — А если день, то пасмурный. — Он сделал широкий жест на мглистый бульвар. — Как у Моне. Помнишь? Знаешь? Не видела? Не интересуешься? А чем ты интересуешься?

— Музыкой.

— А-а-а. Музыка — это самосознание времени. Ты знаешь это? Искусство… Ты знаешь, что такое искусство?

— Искусство — это когда в метро играет музыка. Так играет, чтобы всё становилось в ритм. Тогда всё становится искусством.

— A, carpe diem и mеmento mori… Ты прости, мне поговорить надо. А я та­кой пьяный… я настолько пьян, и мне приятно говорить с тобой. Я художник, я хороших людей вижу. А вот хожу по улице и — ничего не вижу!

Он занервничал. Попытался сунуть руку в карман  (Тигр дернулся), но за­метил, что в руке пакет, открыл его — там были две бутылки пива и хурма. Одна бутылка оказалась открыта, упала, и фрукт плавал в янтарной жидкости.

— Будешь? — он достал хурму. С нее капало. Она мотнула головой. — Бери, это юг!

— Не, вяжут.

— Дитё! А пиво будешь?

— Нет, не хочу.

— Дитё! А курить? — он залез все-таки в карман, достал сигареты, с трудом открыл пачку и протянул ей. Она помотала головой. — Дитё! — он впал в восторг. — Ты только не подумай, я не этот, я не… даже сказать не знаю как, не извращенец! Я такой пьяный, что говорить хочу. Я хожу и не вижу в молодых, чтобы они хотели чего-то, кроме долларов. Кроме долларов чего-то. Я не вижу. Да еще это… я не знаю, как тебе и сказать… ты дитё. — Он вдруг подался на нее и сказал громко: — А ведь здесь Есенин гулял! Есенина знаешь? «О Русь!» Знаешь?!

Они с Тигром закивали.

— Я пойду.

— Иди, иди. А я тут живу. — Он махнул неопределенно. Они с Тигром по­шли наверх. Обернулись — его не было: растворился в тумане и сумерках.

— Взлетел, — кивнул Тигр серьезно.

Тут она вспомнила, что сегодня во сне в кого-то безнадежно влюбилась.

 

Клуб открылся недавно. Она приходила туда, когда посетителей еще не было. Особенно в будни семь часов не время для таких мест.

Опрятные, хрупкие официантки, похожие на коллекцию фарфоровых куко­лок, и блестящие, прямые бармены смотрели на нее приветливо и безразлично, как на ребенка, пока шла через пустой зал. Звуки из колонок потряхивали стены. Девушки с упругими плотными телами разминались у полированных столбиков.

Она шла мимо барной стойки в помещение для персонала. Сразу за сценой располагалась гримерная. Там ей обычно оставляли работу — сразу всю, ее дело было распределить так, чтобы хватило до дня концерта.

Женю в клубе звали арт-директором. Он выдавал ей работу, и его она счи­тала своим начальником. Еще он находил и приглашал тех, кто должен в клубе выступать. Обычно это были дорогие исполнители. Если же музыканты выходили на клуб сами, Женя не назначал выступления без прослушивания. Он говорил: «Я всего лишь бизнесмен, который любит музыку», — и звал Стаса.

Стас — тот, который ее нашел. Но с тех пор он о ней забыл. Стас был совсем взрослый, быстрый в движениях и решениях, как дикая собака. Он считался главным в группе, которая всегда выступала в начале вечера, перед любыми исполнителями. Это давало ему право выбора.

«У вас проблемы, ребята», — говорил он, заходя в гримерку после того как исполнители показали себя. «Вы не в потоке: сюда люди ходят отдыхать, их нельзя грузить», — говорил тяжелым группам. «Это бардовщина», — кидал соль­ным певцам. «Ну что за детский сад?» — капризно тянул, изображая вялого бара­банщика. «В вас же энергии никакой! — выговаривал девушкам, медитативно наигрывавшим что-то всё время, пока им ставили микрофоны. — Вы зал не удер­жите. Зал надо хватать — и держать. Чтобы поток шел, чтобы быть в потоке, что­бы все его чувствовали. — Он вращал рукой к себе, как будто проворачивал коле­со, потом клал ладонь ниже пупа: — Прямо вот здесь чувствовали. Как угодно держите зал. Не умеете игрой держать — раздевайтесь».

Он редко принимал тех, кто приходил к ним. Женя без Стасова прослуши­вания не принимал никого. Он даже научился говорить как Стас. Но оба они боялись Директора. Он создал клуб. На его вкус равнялись и Женя, и Стас. Но что нужно ему, точно никто из них не знал. Они же с Тигром Директора никогда не видели.

Женя сидел в гримерке и курил. Женя был полноватый и нервный. Рядом с ним лежали белые листы с черными буквами. У клуба обычно были яркие, цветные.

— Это исполнитель принес, — кинул Женя, не глядя на них с Тигром. — Впишешь сама, что надо. Наши позже будут. Когда название придумаем. Стас вернется — придумаем.

Стас уехал на неделю, которая еще не кончилась.

— Главное — быть в потоке, — оправдывался Же-ня. — Он хочет экзотики.

На бумаге стояло имя музыканта. «Испанская гитара. Авторская програм­ма». Она увидела черный блестящий бок и чуткий прямой гриф. С бумаги пахло краской, бумага была простая, не глянцевая.

 

Больше часа сидела и вписывала место и дату. В зале гремело. Высокий, красивый ди-джей в ярко-желтой рубахе зашел в гримерку, намочил свои черные волосы и стал их укладывать сладко пахнущим гелем. Волосы блестели и легко держали форму. Они с Тигром сидели прямо под зеркалом. Ди-джей их не заме­чал. Капли падали, когда он расчесывался, и оставляли на ее бумагах мокрые следы. Тигр заворчал, встал и отошел в угол, когда капли упали на него тоже.

Ночью стало холоднее, дыхание превращалось в пар. Распускалась полная луна. Группа панков, черных и рваных, со стоячими цветными волосами, держалась поближе к входу в метро. На свету, под музыку из киоска, какую-то ки­словато-плаксивую, медленно крутились двое из них, положив руки друг другу на талию и плечи. Толстые металлические цепи симметрично свисали через бед­ра обоих.

Работы предстояло немного, и она решила сделать сразу всё, хотя знала, что го­род часто меняет свои листья. Повесишь, а через пару дней вешать снова: либо сорвали, либо заклеили. Но за всё время они с Тигром ни разу не встретили кол­лег. Чужие бумаги будто появлялись сами по себе. И думалось не без гордости, что для всех остальных их работа тоже незаметна — внезапно возникает из ночи.

В этот раз она работала вдохновенно. Тигр это заметил.

— Не суетись, ты слишком возбуждена.

— Холодно.

— Ты этого человека никогда не видела. Может, он тебе не понравится. Может, его никто и не захочет слушать.

— Ну и что. Музыка — самосознание времени. Должно же что-то меняться.

— Сейчас у каждого своя музыка.

Они бегали быстро, чтобы везде успеть. Бумаг было мало, она экономила.

— Вот там еще, — сказала, перебегая к углу дома. С него совсем недавно всё счистили, остались следы. Она смазала лист клеем.

— Сворачивайся, — скомандовал Тигр, она подняла голову и увидела мили­цейскую «газель». Два больших милиционера лениво вылезли на холод и не спеша шли к ним. Они хотели бежать, но их окликнули:

— А ну пойди сюда.

Послушно подошли. Милиционеры смотрели по-отечески. Сделалось спокойно.

— Что делаем? Знаешь, что это запрещено?

Они с Тигром помотали головой.

— Что расклеиваем? — Тот, что стоял ближе и, наверное, старший, взял из ее рук бумаги. Читал молча и задумчиво.

— Хорошая музыка. Хотите прийти послушать?

— Нет, прийти не хотим, а вот кто послал, узнать хотим.

Они с Тигром молчали.

— Документы есть? — спросил тот, что стоял позади — он выглядел покруглее и помягче первого. Они с Тигром кивнули. — Или сейчас будешь говорить, что сама по себе? — Они снова кивнули. — Сейчас за всё деньги платят. А за рекламу знаешь какие деньги пла­тят?

— Зачем же делаешь это? Ночью? — недоуменно спросил первый. Они с Тигром молчали.

— Значит так, сейчас поедем с нами в отделение, составим опись и прото­кол, потом найдем этого певца, взыщем с него штраф, а контору вашу прикроем, — первый заговорил неожиданно жестко. — А наш эксперт проедет и выяснит, сколько уже успела повесить.

Он выждал паузу. Они с Тигром молчали. Им было интересно, как будут составлять протокол.

— Значит, это тот случай, когда доброта наказуема, — философски молвил второй.

Они с Тигром ничего не отвечали.

— Ладно, что девушку морозим? — сказал первый. — Пройдемте в машину.

Они подошли к «газели». Первый открыл дверь, кинул бумаги на сиденье. Из машины повеяло теплом. Они с Тигром обрадовались, что сейчас залезут туда и согреются.

— Ну, чего у тебя тут? — первый стал нехотя хлопать ее по карманам. — Вдруг колюще-режущие предметы носишь. Вынимай. Документы-то есть? — Она кивнула. — А почему сказала, что нет? — попытался он повысить голос.

— Я сказала, что есть.

— Есть-есть, — закивал второй. Он, похоже, уже тоже замерз.

— А почему не предъявила? — продолжал первый.

— Так не спрашивали. — Она достала паспорт. Первый прикрыл дверь ма­шины, стал рассматривать фотографию. Потом вернул и спросил второго: — Ну, что будем делать?

— Конфисковать всё, — ответил тот меланхолично. Он мечтал о теплом мягком кресле машины.

— Так уже конфисковали, — сказали они с Тигром.

— Ну что, еще будешь? — обернулся к ней первый.

— Нет, — ответили они хором. Работы у них всё равно больше не оста­лось.

— Ну иди. Наш патруль тут всю ночь дежурит, если мы еще раз тебя засе­чем!..

Они уже убегали.

 

Метро еще работало. Переход, где раньше играла гитара, пустовал. Они спустились на станцию, она села на скамью, вспоминала, кого полюбила во сне. Поезд не шел, Тигр ходил кругами.

Напротив стоял человек. За его спиной виднелось что-то черное.

— Как тебя зовут? — прозвучало в пустом пространстве.

Она молчала.

— Я хочу с тобой познакомиться. Как тебя зовут? — Голос отозвался эхом.

— А ты уверен, что тебе это нужно? — произнесла наконец.

Тигр остановился у скамьи, пристально посмотрел на нее, потом на челове­ка напротив. Человека не стало.

Подземелье загудело, отдаваясь во всем теле. С не их стороны подошел по­езд. На платформу вышли подростки: несколько низкорослых, крепких, бритых мальчиков и высокая стройная девочка в короткой юбке. Она жевала, немного рассеянным взглядом смотрела поверх голов спутников, пока те прощались.

— Молодец, — остался доволен Тигр. — «А ты уверен, что тебе это нужно?» Очень хорошо.

— Помолчи, пожалуйста, — сказала устало и закрыла глаза.

Девочка отошла в сторону с одним из мальчиков, наклонилась и методич­но, будто выполняла хорошо знакомую работу, стала с ним целоваться.

Из черных тоннелей дул ветер, и она думала, что в метро все-таки тоже хо­лодно.

 

Луна отцвела. По ночам лужи превращались в черный лед. В них были видны вмерзшие мертвые листья, и это было красиво. Но Тигр не любил лужи — он скользил и не мог ходить, как привык, быстро.

У них закончилась работа, пришлось возвращаться в клуб за новой партией. Было недостаточно поздно, в вагоне толпа. Женщина с ребенком проталкивалась через народ, заглядывая в лица просящими глазами. Ребенок свисал через ее пле­чо, у него был отсутствующий взгляд.

Они стояли в тупике и держались за ручку двери. Смотрели на людей, и все им казались красивыми, но усталыми, потому что слишком много ду­мали о том, как жить. И все боялись метро, потому что здесь слишком заметно, что у всех судьба одинаковая. В соседнем вагоне, за два стекла от нее, взрослые мужчина и женщина обнимались так, словно каждый миг у них последний. Они с Тигром думали, что так, наверное, бывает перед войной. Пара стояла молча, не замечая, что поезд едет и вагон качается. Им с Тигром каза­лось, что чужой вагон качается сильнее, чем их.

Человек, которого она продолжала безответно любить во сне, показывал ей свои картины. На всех картинах был нарисован один и тот же скат крыши, что виден из окна его комнаты, и можно было идти по этой крыше из картины в картину. Она так и шла, шла и смотрела на город сверху, в городе белый свет заливал асфальт, и она могла бы идти так долго, и крыша никогда бы не кончилась, но на последней картине оказалось нарисовано мельничное колесо.

«У вас проблема, ребята, — усмехнулся старший по званию милиционер. — Главное — быть в потоке. Больше ничего не надо, только быть в потоке. — Мили­ционер крутил руками, как мельница. — В вас страсти не хватает. Вы должны быть внезапны! Ну что это за детский сад?» Они с Тигром, потупившись, стояли у стены. Из-за спины милиционера взлетел черный человек.

Темный холодный воздух светился красными и желтыми лампочками. Ули­ца полнилась музыкой — из каждой открытой двери своя. Людей вокруг немного, все, кто мог, уже нашли свою теплую дверь, только безродное гряз­ное племя пряталось в тенях у стен. Они с Тигром шмыгнули в клуб.

В зале тоже светилось и мигало, от звуковых ударов они почти за­дохнулись, незаметно проскользнули мимо стойки, толкнулись в гримерную, но дверь держали. Они толкнулись еще.

— А я тебе говорю: надо быть в потоке! Надо чувствовать его, надо держаться на волне! Ну что ты делаешь? Техника — да, но где энергия, тебе страсти не хватает!

Говорил Стас. Говорил громко. Дверь открылась, из комнаты выскочил Женя, захлопнул дверь за собой, уставился на них шалыми глазами:

— Тебе чего?

— За работой пришла.

— Не до тебя.

У Жени в руках была бумага, которую она расклеивала последние дни:

Зажигательные латиноамериканские ритмы!

Акустическая гитара и электроника ди-джея!

Танцы до утра!

Слоганы придумывал Стас. С глянца лезли в глаза разноцветные перья на шоколадных боках танцовщиц. Вспомнился антра­цит гитарного бока и чуткий гриф — черные буквы на обычной бумаге. Вдруг стало ясно, что она клеила и чей сегодня концерт.

Из комнаты выскочил Стас, на ходу надевая черную блестящую рубашку, застегивал пуговицу под красной напряженной шеей. Наскочил на Женю.

— У нас проблемы, ребята: он в зале. Надо гитариста прикрывать.

— Может, его совсем убрать, — испуганно шепнул Женя.

— Нет, совсем нельзя.

— Но ты же знаешь, сколько стоит выход на сцену!

— Заявлено — убирать нельзя. Должен быть. Мои ребята уже строятся.

Они с Тигром знали, что, если б вечер был полностью танцевальный, Стасо­ва группа на сцену бы не вышла. А концертов давно не случалось. Стасу нужен был гитарист.

В коридоре появился беззаботный ди-джей, хотел пройти в гримерную.

— Готовь всю латинику, — кинулся к нему Стас. — Сначала мы отыграем, потом его пустим — минут пятнадцать, потом ты.

Ди-джей заулыбался. Стас тоже заулыбался, хлопнул его по плечу.

— Ты молодчина.

Ди-джей шагнул в гримерную, Стас побежал на сцену, Женя помялся и быстро ушел по коридору. Из зала послышалась знакомая ресторанная музыка: Стасова группа пела только чужие, хорошо известные песни, под них легко пи­лось и елось. Они с Тигром припали ухом к двери гримерки: невесомая серебри­стая сеть еле-еле просачивалась оттуда.

— Людям будет приятно его слушать, — сказала она.

— А ты вспомни, на что эти люди пришли? — усмехнулся Тигр.

— Может, не все…

Тигр пожал плечами, он не любил гадать. А ей очень хотелось, чтобы возникла новая музыка, от которой не нужно было зарываться в себя.

Наконец включилась запись, дверь в гримерку открылась, оттуда стали выходить музыканты Стаса, пахнущие потом, и было видно, как Стас, расстегивая свою рубашку в мокрых потеках на спине, говорит тому, кто сидит у стены: «Ты же хороший музы­кант. Но люди лучше понимают слова. Ты бы спел несколько хороших песен, люди остались бы очень довольны. Ты же любую песню можешь сыграть».

— Иди, — шепнул сзади Тигр и легонько толкнул ее в спину. — Иди туда. Ты же об этом мечтаешь. Сейчас или никогда. А то можешь еще очень долго мечтать.

Она испугалась и шагнула в гримерку. Там было жарко от света ламп со всех стен и пахло мужским потом. Шумел аппарат в углу, и на сцену через тол­стую рифленую трубу шел искусственный туман.

— Я могу спеть, — сказала так, что не услышала се-бя. — Я умею.

Она не взглянула на музыканта. Увидела недоуменное лицо Стаса: «Ты кто?». Вблизи оказалось, что на его красной шее дряблая кожа. Она испугалась, а кто-то сзади дернул ее за собой.

На сцене горели желтые и красные прожекторы, в зале почти не видно лиц через темноту и туман, фигура гитариста совсем смутна, он сел на высокий стул, склонился над инструментом и стал иг­рать. Очень долго было очень тихо — никогда не слышала такой объемной, глубокой тишины. Белый туман заполнил зал и поднимался всё выше — вот он уже по колено, по грудь, по шею… Туман качался, из волн показыва­лись лица, и одно она узнала — старший по званию милиционер, в штат­ском, лицо серьезно и задумчиво, рядом с ним немолодая блекло одетая женщина.

Они с Тигром стояли в проходе между сценой и барной стойкой. Стихал последний аккорд, и они слышали, как рассеивался туман.

Только гитарист ушел со сцены, обрушился удар самбы.

В коридоре у двери в гримерную сидел расслабившийся Стас. У него на ла­дони лежала небольшая травная таблетка, он аккуратно разминал ее пальцами. На коленке лежала маленькая трубка для этой таблетки.

Из зала прибежал радостный, пьяный и красный Женя:

— Ему понравилось!

— Еще бы, — не поднимая от таблетки глаз, кивнул Стас. — Реальный поток.

Они с Тигром не стали заходить в гримерную за работой. В зале всё еще пахло туманом, там танцевали.

 

Шли на метро, было холодно, безлунное небо поблескивало чернотой. Перед ними, ссутулившись, шел человек, нес через плечо черный футляр, и этот человек был безумно далек от нее, словно на другой планете и между ними весь космос.

Они спустились в метро. Вместе проехали станцию. Перешли на другую по гранитному коридору, где когда-то играла гитара. Сели на скамьи по разные стороны пустого зала. Сидели и смотрели друг на друга через пустоту.

Под потолком — белый барельеф: люди, кони и машины последней вой­ны. Она вспомнила древнюю кентавромахию.

В узком коридоре темно, открылась дверь, из нее вышел человек с футля­ром, но остановился, отклонился назад и щелкнул выключателем. Где-то среди деревьев на бульваре зажегся фонарь. Моросило, капли, подсвеченные желтым светом, летели прямо в лицо, она стояла на углу бульвара, смотрела на водосточ­ную трубу, и выше — у трубы круглые колена, и выше — вода течет в широкий желоб, и выше — темное мокрое небо, и выше — белесое каменное брюхо римской волчицы с отвисшими, набрякшими сосками. До них хочется дотянуться, к ним хочется прикоснуться, они вечные, они мягкие, они теплые, из них капает на ли­цо горячий и растекается везде вокруг ясный свет. Она тянула к ним руку.

— Как тебя зовут? — спросил парень.

Она вздрогнула, сморгнула — он сидел напротив. Она помнила, как могла ответить, но молчала.

— Ты слышишь? Как тебя зовут? — повторил парень. Голос откликнулся эхом от гранитных стен.

— Зачем тебе мое имя? — спросила через зал.

— Да так… хочется поговорить… пусто же. — Он помолчал. — А я иногда вижу тебя. Я играю тут в переходе. Ты всегда поздно ходишь.

— А сегодня почему не играл?

— Сегодня у меня был в другом месте концерт.

Они сидели на противоположных берегах реки. Очень легко оказалось пе­рейти реку вброд. Даже Тигр не заметил, как это произошло. Подошел поезд, и они поехали.

 

Стояли в тупике пустого вагона. Гитара вытягивала шею из-за его плеча. То говорили о чем-то, то молчали в шуме. Ехали долго. Ей нравилось стоять рядом: вокруг него был другой мир, где-то на том конце космоса. Когда-то она мечтала о старшем брате. Чтобы этот брат брал ее с собой гулять. Чтобы он объяснял ей всё непонятное в этом мире — почему этот мир такой. Но брата не было. А потом она поняла, что, если бы он был, он не стал бы ей ничего объяснять: у него была бы своя музыка.

Она поднялась с ним из подземелья. Молча стояли, глядя друг на друга.

— Тебе есть где ночевать? — спросил он.

— Да.

— Ну, может, еще встретимся.

Он пошел в темноту, хрустко позвякивая льдом луж.

Ей было тепло.

— Ну и зачем тебе это надо? — спросил Тигр.

— Но я же не могу разговаривать всё время только с тобой.

— А ты считаешь, что вы, люди, способны друг друга понимать?

— Помолчи, пожалуйста…

— А ты вспомни теперь, о чем вы говорили. Вспомни, давай! Ведь ни о чем. Что бы изменилось, если б его не было? А если я скажу, что его не было? Ма­ло ли кого у тебя не было?

— Он был.

— Откуда ты знаешь? Почему ты уверена?

— Помолчи! Он был, был!.. Хотя что это?.. Ведь ты… ведь тебя тоже… — Она закрыла глаза.

— Скажи: нет.

— Н-е-е-т, — замотала головой.

— Скажи: нет.

— Н-е-е-т!

— Скажи: ты всё выдумала! Что?! Ты боишься? — От его голоса веяло холодом. — Ты боишься, что его нет? А что есть?

На нее потекла толпа. Она рвалась против потока: грязные старухи, суще­ства в обносках, бесполые подростки, женщины с усталыми детьми, люди без рук, люди в колясках, раздраженные женщины, пьяные мужчины, красивые девушки, самовлюбленные юноши, люди, хорошо и плохо одетые, — шли навстречу, шли по туннелю, стены у которого из света.

— Этого нет. Этого нет. Этого нет, — металлически произносил Тигр, и свет стен поглощал людей: светом становились черные панки и бритые гопники, стано­вились светом цыганки и служащие охраны, становились светом старики, без­домные, богатые, умные, дети, рабочие, веселые, угрюмые, красивые, уроды — всех пожирал свет, и всё вокруг стало ясным светом, и себя она уже не видела.

— Этого нет. Этого нет. Этого нет, — говорил Тигр, будто падали мельнич­ные крылья.

— А что есть?! — сумела крикнуть, и он замолчал.

Она увидела, что стоит в зале метрополитена.

Вокруг пусто. Перед ней сидел мужчина.

Он сидел на краю платформы и смотрел перед собой, будто сидел на обры­ве реки и смотрел на другой берег, которого не было видно. Он гадал, сумеет ли переплыть эту реку. В туннеле загудело. Мужчина обернулся, будто хотел ей что-то сказать, улыбнулся светло и канул.

С ветром налетел поезд.