КАНОНИК ИЗ ФРАУЕНБУРГА
(жизнь Коперника)
киноповесть
(Окончание. Начало в №1, 2017г.)
2-я часть
1506 год
Ему исполнилось 33 года. Проведя десять лет в Италии, сдав экзамен на звание доктора медицины, теперь он направлялся к месту своей службы в сане каноника в Гейльсберг и по пути заехал в Польшу. Стоя во дворе Краковского университета, он испытывал странное чувство: непрерывно размышляя о будущем, вдруг оказаться в прошлом. Концентрические круги, влекущие тело по замкнутой траектории – от начала к концу, – не являющиеся ни началом, ни концом.
- Коперник! Николай! – к нему спешили старые знакомые, профессора университета Бернард Ваповский и Лаврентий Корвин. Друзья обнялись.
- Приветствую картографа Бернарда Ваповского и поэта Лаврентия Корвина! – Николай был счастлив. – На свете нет никого моложе старых друзей.
- Рады, рады видеть доктора медицины синьора Коперникуса! – Бернард сделал удивлённое лицо. – А где же седые волосы, морщины, ворчливый голос?
- Мы ждали учёного сухаря, а приехал италийский Аполлон, – ахал Корвин.
- В результате опытов я отыскал средство против старения. Забудь о старости – и она в отместку тоже махнёт на тебя рукой.
- Надо предложить идею открыть в университете медицинский факультет. Аудитория рухнет от наплыва сколаров, – картограф зацокал языком.
- А мы с тобой останемся без учеников, – заметил поэт.
Ваповский посерьёзнел:
- Мы получили твоё письмо. Ты пишешь, что нуждаешься в совете. Я и, надеюсь, Лаврентий всецело в твоём распоряжении.
Коперник помолчал, как бы собираясь с духом.
- Не так давно, – начал он неуверенно, – после накопленных за десять лет наблюдений и расчётов, я решил-таки взяться за написание большого труда – о небесных светилах, их движении и взаимном влиянии. Вероятно, многие гипотезы вызовут недоверие или критику со стороны астрономов. Я готов отстаивать свою правоту. Необходима единая целостная система: математические доказательства, чертежи и рассуждения. Нужна зримая вещь. Её можно взять в руки, над ней можно задуматься, она должна быть поводом к рождению самой смелой мысли.
- Книга? – осторожно спросил Корвин.
Николай кивнул:
- Я изложил основные тезисы в коротких записках. К вам меня привело желание утвердиться в своём намерении. Если, выслушав мои идеи, вы одобрите затею с книгой, значит, она будет написана.
Учёные переглянулись. Ваповский покачал головой и пригладил бороду:
- Зачем тебе это?
- Что это?
Корвин заложил руки за спину и стал раскачиваться на каблуках:
- Ну, наше отношение к твоему замыслу?
- Просто… Мне не хватает решимости. Книга о моих астрономических идеях может сотрясти основы нашего мировосприятия. Наверное, из меня можно будет вылепить врага, разоряющего наш родной дом. Дьявола в личине благонравного каноника.
Корвин продолжал раскачиваться. В его голосе звучала если не насмешка, то лёгкое превосходство:
- Хорошая книга – всегда переобустройство мира. Она добра, но не враждебна. В этом её близость к божественному, а не к дьявольскому. Книга пишется вопреки, но только для того чтобы обновить смысл понятий «вместе» и «заодно».
Ваповский дружески приобнял Николая:
- Если тебе понятна эта мысль, вряд ли наши слова скажут тебе что-то большее.
- И если уж быть до конца откровенным: вижу, ты давно решил, что книга будет написана, – Корвин перестал раскачиваться и погрозил Копернику пальцем. – Я помню студента Краковского университета, который, задавая на лекции вопрос учителю, наперёд знал ответ. Всего лишь проверял вопросом готовность учителя к теме лекции.
Профессора молчали и внимательно смотрели на гостя. Николай перевёл взгляд с одного на другого – и вдруг расхохотался:
- Вы правы. Решение давно принято. Наверное, я хотел послушать себя ещё раз. Иногда есть желание вновь объяснить самому себе то, что непонятно. Или кажется непонятным.
Ваповский и Корвин учтиво поклонились другу-учёному. Потом развернулись и, надув щёки и задрав кверху носы, притворно важно пошли в сторону университетской галереи. Николай выпятил колесом грудь и, подражая друзьям, чинно двинулся следом за ними.
В Сократовой аудитории было уже темно, когда Коперник, склонившись над пачкой исписанных листов и держа в руке масляную лампу, заканчивал чтение своих записок:
- «После того, как я принялся за пересмотр Птолемеевой системы, за эту почти неразрешимую задачу, мне стало ясно, что она может быть разрешена при помощи меньшего числа построений. Для чего мною и были выведены данные аксиомы», – он поставил лампу на стол и собрал листы в стопку. – Это всё. Я назову работу «Малый комментарий о гипотезах, относящихся к небесным движениям».
Два профессора сидели за широким деревянным столом, на котором лежали книги и стояли астрономические приборы, и недоумевали. Мало того, сейчас, после прочтения Николаем Коперником своих записок, они были похожи на студентов, выслушавших заумную, совершенно непонятную лекцию: то ли о чудесах, то ли о сказочной, никогда не существовавшей стране, то ли о невиданных обитателях невиданных земель, которых тем не менее видел вот этот странный черноглазый, черноволосый человек.
Николай достал платок и вытер намокший лоб. Платок выпал из его руки и вспыхнул, так как накрыл лампу. Все трое заворожённо смотрели на горевший платок, наконец, Коперник опомнился, скинул его на пол и затоптал ногами.
- Неслыханно! – первым очнулся картограф Ваповский. – Семь аксиом, которые ставят точку во всей истории познаний.
- Мне кажется, это начало новой истории, – негромко сказал астроном.
Ваповский прошёлся по аудитории.
- Твои теории разожгут пламя, в котором сгорят тысячи трудов и тысячи жизней, – картограф бродил взад-вперёд, и за ним по стенам металась тёмная бесформенная тень. – Люди не любят, когда их выставляют глупцами. Чёрт возьми! Мы похожи на злодеев, затевающих страшный заговор! Ты понимаешь, что рушишь здание, которое выстраивали тысячелетиями?
Коперник молчал, низко опустив голову. Он ожидал, что его записи подействуют на друзей как бомба, поэтому не спорил, не возражал, а лишь терпеливо выслушивал их соображения.
- Подожди, Бернард, – поэт откашлялся. – Успокойся. Возможно, Николай поддался фантазии. Пережил завидное увлечение, ведущее к красивому вымыслу. Возможно, это только выдумка, не имеющая под собой достаточных доказательств.
Ваповский воздел руки:
- Выдумка? Не скажи! Семь аксиом изложены им как стройная, незыблемая система. Центр Земли не есть центр Вселенной, центром является Солнце, движение на небе мы видим в результате движения Земли, Земля летит вокруг Солнца и при этом вращается вокруг собственной оси… И что, что там ещё?
- Расстояние до звёзд во много раз превосходит расстояние от Земли до Солнца, Земля есть лишь центр лунной орбиты и нет единого центра для всех небесных окружностей и сфер, – Корвин говорил всё это, не отрывая взгляда от Коперника. – Николай! Что всё это значит?
- Птолемеева система не верна. Она слишком сложна и неестественна. Природа всё строит проще и потому надёжней.
- Природа? Или Бог?
- В данном случае, я размышляю как учёный, а не только как верный прихожанин.
- Николай, ты понимаешь, что твоя система с Солнцем в центре Вселенной и с Землёй, являющейся только лишь одним из небесных тел, может стать началом Апокалипсиса?
- Я думаю, что спустя полторы тысячи лет после Птолемея люди стали умнее. Узнать истину – не значит поколебать веру. Движение к первой не требует отказа от второй.
Поэт и картограф подошли к астроному. Николай поднял голову – он был очень спокоен. Он убедился в том, что его десятилетний труд не был напрасен.
- Кажется, в твоих доводах есть логика, – Корвин поджал губы и одобрительно подмигнул.
- Скажите тогда, что дальше?
- Нужно поразмыслить, – Ваповский сказал это тихо, но уверенно. – Вот мой совет – поразмыслить.
Масляная лампа фыркнула и погасла. Сократова аудитория погрузилась во тьму. Три тени-фигуры – Коперник, Ваповский и Корвин – не двигаясь, чернели в темноте.
Лукаш Ваченроде и Николай Коперник гуляли в окрестностях резиденции. Предзакатное солнце золотило деревья. Епископ и каноник прошли буковой аллей и остановились на берегу не быстрой и не широкой речки Лына, огибавшей холм, на котором стоял замок-резиденция епископа. Их сопровождал слуга, державшийся в отдалении, но готовый в любую минуту исполнять приказания господ.
- Итак, твоё решение окончательное? – дядя смотрел на серую, лениво струившуюся воду, и говорил так же спокойно и размеренно. – У меня были планы оставить лейб-медика Николая Коперника в Гейльсберге, возле стареющего и нуждающегося в поддержке дяди.
- Мне хотелось бы пока освоиться во Фрауенбурге, на месте своей прямой службы.
- Разумно.
- Тем не менее, я буду в полном вашем распоряжении и исполню любое приказание.
Епископ подал знак слуге. Тот приблизился и передал господину конверт.
- Я получил письмо из Фрауенбурга, – Ваченроде протянул конверт Копернику. – Настоятель собора подтвердил, что выделил комнаты на втором этаже южной крепостной башни лично для тебя и твоей астрономической лаборатории. Инструменты и книги, которые ты просил, туда уже отправлены.
Николай взял конверт, вытащил письмо и быстро его перечитал.
- Дядюшка, – сказал он с признательностью, – вы даже не представляете, насколько я вам благодарен!
Лукаш двинулся дальше по берегу, дав знак слуге отстать и идти в отдалении. Николай спрятал конверт с письмом под камзол и поспешил за дядей.
- Боюсь, Николай, что, кроме этого, я также не представляю, чем ты вообще собираешься заниматься, прикрывшись титулом каноника.
Коперник послушно шёл за Лукашом Ваченроде, внутренне готовый к схватке.
- Ваше преосвященство чем-то недовольно? – он спросил это с лёгкой агрессией, чтобы дядя понял, что племянник знает себе цену.
Епископ смотрел прямо перед собой и говорил, не обращаясь напрямую к канонику, а словно рассуждая вслух:
- Мне всегда было интересно жить, имея определённые идеи. Соответственно, я допускал, что кто-то тоже копит идеи и ставит перед собой иные цели. Разность в этих целях говорила мне, кто мой друг, а кто враг, – Ваченроде остановился и резко повернулся к Копернику. – Но я никогда не терпел, когда друзья начинали скрывать свои цели друг от друга. Товарищам это несвойственно, так?
- Я осмеливаюсь повторить: ваше преосвященство может не сомневаться в моей преданности.
- Довольно! – взгляд у епископа стал жёстким. Он поджал губы, нос его побелел, а на скулах заходили желваки. – Зачем тебе весь этот астрономический хлам? Ты мнишь себя новым Эвксеном или Гиппархом, который расставит все планеты и звёзды как ему вздумается? Тебе мало подлунного мира? Наша несчастная страна существует между германским копьём и тевтонским мечом. Я трачу все силы, чтобы сохранять мир с кровожадными львами и не дать им перегрызть нам горло. Дни и ночи мой ум отягощён этой заботой. Я рассчитывал, что твой молодой ум и твоя энергия дополнят мои усилия. Но я ошибся? У моего любимого племянника иные планы?
Коперник отрицательно помотал головой:
- У него иные масштабы.
Лукаш осёкся. И спросил:
- Как изволишь тебя понимать?
- Мне очевидно, что любое явление: мир, война, успех, крах, падение или вознесение – только часть общей, огромной системы. Они как соты в гигантском пчелином улье. С одной стороны, можно озаботиться тем, чтобы стать выгодной частью улья. А можно, поняв механику и устройство всей системы, в нужный момент покинуть её и встать над ней. Мой астрономический хлам, как выразилось ваше преосвященство, только лишь одна из ступеней лестницы, которую каноник задумал соорудить над системой.
Коперник наклонился, нашёл камешек, размахнулся и кинул его в реку.
- Видите, как от центра расходятся круги? – он следил за рябью на воде. – Лавируя между германцами и тевтонами, вы озабочены тем, чтобы увернуться от этих волн. А я предлагаю изменить позицию. Изучив динамику и свойства явления, всегда быть в самом спокойном месте – в центре. Разве эта цель противоречит вашей?
Епископ с уважением посмотрел на каноника:
- Браво! Неожиданный взгляд на проблему. Действительно, другой масштаб.
- Я благодарен вашему преосвященству за благосклонное отношение к моим замыслам, – Николай шагнул к дяде.
- Николай! – Лукаш отступил от Коперника. – Что ты задумал?
Коперник оглянулся. Слуга напрягся и держался наизготовку.
- Начать с Фрауенбурга, – племянник опять повернулся к дяде, церемонно поклонился и поцеловал ему руку, украшенную огромными перстнями.
Группа всадников въехала в разорённую деревню. Серыми облаками расползался дым от выдохшегося пожара, кругом торчали клочья раскуроченных плетней, улица была усеяна головнями, развороченным скарбом. Валялась убитая собака. Николай Коперник, окружённый тремя слугами-охранниками в лёгком вооружении, с копьями и мечами-кальцбаргерами, остановился у крестьянского дома. Каноник спешился.
- Не стоит задерживаться, ваше преподобие, – один из охранников говорил быстро, озираясь и удерживая пританцовывающую лошадь. – Тевтоны-крестоносцы совсем озверели. Грабят деревни, жгут всё подряд, угоняют скот. Вернёмся в крепость.
- Ждите здесь, – Николай осмотрел двор с полуразрушенным сараем, заглянул в разбитое окно и потом вошёл в дом. В большой комнате всё было перевёрнуто вверх дном. Струганный стол осел на одну сторону, посуда перебита, по полу разбросано тряпьё, сломанные табуреты, корзины, ящики, рваные мешки. И ни одной живой души в доме. Только страшные бурые разводы подсыхающей крови на стенах, на столе и в болтающейся в углу на верёвках люльке. Коперник поморщился: горелая вонь и сладковато-рвотный запах смерти.
Внезапно на улице хлестанул дикий свист, заржали кони и заорали люди. В проёме двери возник слуга:
- Тевтоны возвращаются! – вопил он, срываясь от ужаса на визг. – Бежим пока целы!
Ему в спину ударила стрела. Парень вздёрнулся, прикусил до крови губы, потом осел на колени и рухнул лицом вниз. Коперник видел, как в низком разбитом окне мелькают человеческие фигуры, воздух пронзают крики и удаляющийся конский топот. Он бросился к убитому слуге, перескочил через него и выглянул во двор.
- Вот ещё одна тварь! – три всадника в железных шлемах и с белыми холщовыми нагрудниками, украшенными тевтонскими крестами, крутились перед домом. Один спрыгнул на землю, подбежал к Николаю и сбил его с ног ударом в лицо. За ним ловко спешился второй. Третий всадник захохотал и, крикнув:
- Держите этого таракана за лапы! Мы скоро! – ускакал прочь.
Придя в себя, Коперник понял, что лежит в доме на полу, а напавшие на него тевтоны-крестоносцы, сняв шлемы и отстегнув мечи, сидят у колченогого стола и едят с ножей солонину. Николай боялся пошевелиться, лежал в неудобной позе, даже не слизывая кровь с нижней губы, и прислушивался к дёрганому разговору солдат.
- Я хочу домой, – говорил худой и лысый крестоносец, обсасывая с ножа солёный жир. – Говорили, война. Пошёл не глядя. С юности бедовый, война мне как игрушка. Как спор. За что, не важно. А хватать чужие мешки в темноте – дело для ворья. Грабёж – это не война.
- Ты, я гляжу, разборчивый, – рыжий толстяк с клочковатой бородкой ел мясо кусками. – Орденская служба не для таких. Такие как ты, только всё портят.
- Да заткнись ты!
- Сам заткнись! Мой отец и старший брат пришли в Орден рядовыми солдатами, и стали рыцарями. Оба перед смертью носили серебряные медальоны под доспехами. Таких хмырей, как ты, они вздёрнули бы на первой же осине.
- Может быть.
- Клянусь, вздёрнули бы. Чтобы другим неповадно было распускать сопли.
- Тише, ты! – лысый повернул голову в сторону двери. – Вроде бы, едут. Посмотрю.
Он воткнул нож в столешницу и вышел на улицу. Толстяк отрезал ещё кусок солонины, сунул его в рот и, держа в руках шмат мяса и нож, встал в дверном проёме, облокотившись на косяк. Николай бесшумно поднялся, пригнувшись, добрался до стола, вынул нож из столешницы и, держа его наизготовку, медленно стал красться к толстяку.
- Едут, да? – крикнул толстяк, разжёвывая мясо. Крик словно послужил командой Копернику. Он прыгнул на спину тевтону-крестоносцу и потащил его от двери внутрь дома. Толстяк заверещал истошно и забился в руках у Николая. Но тот уже вошёл в раж. Наметив глазом врача сонную артерию на шее у толстяка, он молниеносным секущим движением хирурга перерезал её, за ухо отогнул голову жертвы в сторону и дал крови хлынуть чёрно-бордовым фонтаном. Толстяк задёргался у Николая в руках, жутко храпя и выплёвывая забившую рот солонину. Коперник повалил тевтона на пол, отшвырнул нож, кинулся к разбитому окну и, выбив ногой остаток рамы, вывалился наружу.
Умирающий на полу толстяк пузырями испускал кровь из вспоротой шеи и шамкал ртом, как будто дожёвывал недоеденное мясо.
С холма сквозь утренний туман видна крепость Фрауенбург: массивные каменные стены, обитые железом ворота на цепях, шпиль собора над стеной. Загудел размеренно колокол, возвещающий начало утренней мессы.
Из ворот вышли два вооружённых аркебузами солдата-монаха. Увидев что-то в траве, оживлённо замахали руками, подбежали и склонились над находкой – присев, подняли с травы тело человека. Подхватили его подмышки и потащили в крепость. Тело казалось неживым, руки висели, голова болталась из стороны в сторону, ноги, словно отшибленные, волочились по траве.
Солдаты со своей добычей скрылись в воротах.
Колокольный набат рос. Крепость просыпалась и будила округу: низкорослые крестьянские дома, огороды и пашни, клочки рощиц, похожие на комки сырой пакли, и свинцово-серебристое небо.
По тёмной деревянной лестнице солдаты втащили найденное тело в неброскую, но, вместе с тем, солидно убранную комнату, и уложили на кровать. Комната формой напоминала округлый зал с четырьмя высокими стрельчатыми окнами. Двое монахов принесли широкое корыто, наполнили горячей водой. Подняв человека, раздели его донага и усадили в корыто. Но как только облили водой, человек застонал, поднялся на ноги и попытался рукой убрать с лица низкую смоляную чёлку.
Николай Коперник возвращался к жизни.
Но пока он только отфыркивался, едва стоя на оседавших ногах. Один монах поддерживал его под руки, другой поливал из большого медного кувшина водой, от которой шёл пар.
В окна комнаты летел мелодичный колокольный перезвон.
Наконец, монахи растёрли спасённого каноника широченными полотенцами, одели в чистую шёлковую рубаху, холщовые штаны и остроносые туфли. Молча поклонились и ушли, забрав корыто, кувшин и полотенца. На каменном полу росой блестели следы купания.
Николай сидел на кровати и внимательно рассматривал лежащие на коленях раскрытые руки. Потом осторожно потрогал большим пальцем подушечки остальных пальцев, потом стал растирать их, всё сильнее и сильнее, закрыл глаза и сжал правую руку в кулак.
- Никогда не жалей о содеянном, – сказал треснувший голос.
Коперник поднял голову. Вдоль стены, от одного окна к другому, покашливая и шаркая ногами, бродил старый знакомый – Клавдий Птолемей. Но в этот раз он был, похоже, с постели: на плечи накинут широкий потёртый халат, на босые ноги – спальные войлочные тапки, седые нерасчёсанные волосы висят сухими перьями, пепельная борода съехала набок. Астроном всё время задирал плечи и горбился, тёр нос и глаза. На Николая косился с неприязнью, словно очень не хотел его здесь встретить. – Иногда содеянное мучит и отравляет нам кровь. Но и это прах. Всё рассыплется в прах, прахом станет мысль, желания, человек.
Коперник ещё раз посмотрел на свой кулак и медленно его раскрыл.
- Я убил его, – сказал он еле слышно.
- Знаю, знаю. Страшное время. Зачем нам даны глаза, уши? Зачем мы дышим, говорим? Видим и слышим всё наизнанку, говорим не то, что желаем сказать. И удивляемся: за что нас наказывают? За какие такие грехи? Да не за грехи! Господи боже! Да если бы мы воистину грешили, земля давно почернела и развалилась как гнилое яблоко. Только не грехи всё это, а так – сор всякий и паутина.
Николай словно очнулся:
- Измены, ложь, разврат, безделье – не грехи? Трусость или злоба, способные довести до убийства – не грех? Сказать человеку, что душой и сердцем ты с ним – а потом предать его, бросить в самую грязь – не грех? Взяться за дело – и отступиться от него, потому что изгрызло тебя сомнение хуже голодного волка – тоже не грех? Что тогда это?
- Случайность.
- И только?
- Туман. Малодушие. Малознание.
- Но не годы ли мы тратим, чтобы преодолеть малознание? Закалить душу? Выйти на свет божий из тумана?
- Да не то всё это! Не то!
- Да как же не то?
- Не грех это, как ты не поймёшь? Чтобы грешить, прежде святым надо стать, возлюбить свою святость, и потом надругаться над ней. Мёртво надсмеяться, как в могилу шагнуть. Верить хотя бы во что-то – и разочароваться в своей вере. Без этой силы не выйдет греха. Будет тлен, паутина.
- Мне так не кажется.
- А мне это всё равно! Я постарше тебя и знаю, о чём говорю. Великий грех тебе пока недоступен.
- Почему?
Старик погрозил пальцем:
- Сомневаешься. Всё ищешь случайности. Учился одному, другому, баловался живописанием, стишки кропал, уже других поучать начал, а сам ещё ничему не научился. Я не бурчу. Ты не думай, что я просто старый болтун. Память у меня крепкая. Помню, о чём мы в тот раз беседовали. «Храм веры вечен, ничто его не поколеблет!» – не твои разве были слова? Сам убеждал меня в вечности моих открытий, а я предупреждал, что любое открытие сильно лишь тем, что зовёт к следующему открытию. Одно за одним, одно за одним, и так без конца. Мой «Альмагест», мои тринадцать учёных книг – складны, умны, хороши, кто спорит? Но они не символ веры. Я же помню твои горящие глаза и твой медный голос: «Я убеждаю вас в величии вашего открытия!» Шумел, чтобы самого себя убедить в моих просчётах. Ну так давай! Замахнись на великий грех разоблачения устаревшей веры. Сначала грех, а потом святая истина. Но никогда не наоборот.
Птолемей прошёлся вдоль рабочего стола Коперника, перелистал записи, потрогал приборы, покачал головой:
- Твой инструментарий хуже моего. Но это не так важно. Главное, что ты не совершишь главной ошибки: имея точные измерения, сделать абсолютно неточный вывод. Мне простительно, я уже замшелый старик. Тебе следует думать об иной точности. Что молчишь?
Николай не отрывал взгляда от великого учителя.
- Правильно, молчи. Говори только о главном. Остальное – забудь и выброси из головы. Полтора десятка лет на подготовку вполне достаточно. Давай, действуй! Чёрте как хочется побыть в отстающих! Сладкий грех!
Птолемей закашлялся и задёргал рукой, прося помощи.
- Воды! – кашель сыпался, как старая черепица с крыши. – Быстрее, юноша!
Коперник вскочил с кровати и побежал в дальний угол, где на тумбе стояли узкий изящный кувшин и маленький пузатый стаканчик. Наполнив стаканчик, он обернулся и протянул его в сторону гостя.
Но Птолемея в комнате уже не было.
Коперник осмотрелся, поставил стакан на тумбу и подошёл к окну. Отсюда хорошо было видно, как во двор группками выходили из собора монахи. В сторону кухни бежали служанки в цветастых фартуках. Утренняя служба закончилась. Колокола звонили умиротворённо и почти что ласково.
1512 год
Николай Коперник в одиночестве стоял на берегу речки Лына, на том самом месте, где когда-то, перед отъездом во Фрауенбург, вёл диалог с епископом Лукашом Ваченроде. Ранняя зима раздевала природу. Противоположный берег был чёрен и гол. В воздухе танцевали снежинки. Они осыпали, порошили всё такие же густые, смоляные, но уже тронутые пеплом седины волосы сорокалетнего мужчины, белили воротник и плечи его шубы.
Астроном был занят нелепой забавой: бросал камешки в реку. Очевидно, давно. Движения Коперника повторялись механически, безо всякого смысла, без азарта, лениво и равнодушно.
К нему подошёл препозит Вармийского капитула. Глядя в спину канонику, церковник мрачно прогудел:
- Ужасное событие. Капитул и вся община скорбит.
Коперник прервал своё занятие и, не оборачиваясь, сказал:
- Мир праху его преосвященства.
- Ваш дядя был значительной фигурой, – препозит старался говорить без пауз. – Перед смертью он объявил свою последнюю волю: каноник Николай Коперник перемещается из Фрауенбурга в Гейльсберг и становится правой рукой нового епископа, который будет избран в течение двух дней.
- Воля покойного священна. Что-нибудь ещё?
Церковник добавил в голосе значительности:
- Смею предупредить, что не в ваших интересах и не в вашей силе уклоняться от исполнений обязанностей каноника. Капитул наслышан о той научной работе, которая занимает пана Коперника. Он может продолжить её здесь, в резиденции. Но это, так сказать, в свободное время. Главное – церковная служба и наместничество. Капитул и его преосвященство после своего избрания укажут ваши обязанности.
Николай через плечо посмотрел на препозита.
- Ad hoc[i], – сказал он сухо. И, глядя церковнику прямо в глаза, смиренно и в то же время двусмысленно добавил. – Правая рука договорится с левой.
Церковник слегка поклонился и, отступая, сообщил:
- Поминальная трапеза пройдёт в рыцарском зале.
Коперник ответил кивком и отвернулся. Оставшись в одиночестве, он вновь швырнул камешек в реку.
Но Лыну ещё ночью сковал первый лед. Поэтому камешек не плюхнулся в воду, а стукнулся о шершавый ледовый настил и поскакал дальше. Пока, наконец, не уткнулся в россыпь камней, заброшенных сюда Николаем прежде.
Солнечный зимний полдень сиял над двором крепости. Свежий снег запеленал площадь, все постройки, крыши и карнизы. Возле низкого кирпичного домика, в каких обычно хозяйствовали небогатые жители Фрауенбурга, щебетала ватага любопытных ребятишек – заглядывали в окошко, толкали друг друга, спорили. У стены на низкой скамеечке, спрятав голову в колени, сидел наспех одетый мужчина, хозяин дома. Он не обращал внимания на ребячью возню. Слух его был прикован к протяжным женским крикам, рвущимся из дома наружу.
Стоны женщины перебил детский, почти что кошачий, ор. Ясно – на свет появился младенец. Распахнулась низкая дверь и на улицу выскочила повитуха в колпаке, длиннополом платье из тёмной холстины и с тазом, полным окровавленной воды. Повитуха широко размахнулась и выплеснула содержимое таза на снег. Темное пятно на снегу зашипело, выпустив облачко пара. Женщина с тазом бросилась обратно в дом и на пороге столкнулась с выходившим оттуда Николаем Коперником. Он вытирал руки полотенцем, висевшем на плече, и щурился от солнца. Было заметно, что доктор доволен только что принятыми родами.
Ребятня у окошка завозилась шумнее. Мужчина вскочил со скамеечки и осторожно подошёл к врачу. Он протягивал руку с монетами, пытаясь заглянуть в лицо Копернику из-за спины:
- Ваше преподобие… Вот то немногое…
Врач обернулся.
- Достаньте рыбьего жира. И пока не поите жену горячим. Загляну завтра.
Мужчина покорно улыбнулся и юркнул в домишко, в котором нарастала суматоха, метались женские возгласы и плаксивый крик младенца. Коперник наклонился, зачерпнул ладонями свежего снега, протёр руки, шею, лицо. Потом пошёл по направлению к своей башне, пристроенной к крепостной стене наподобие полукруглого кирпичного гнезда с острой черепичной крышей, поднимавшегося на несколько метров над фундаментом на высоких стропилах. Четыре стрельчатых окна напоминали бойницы.
В одном из окон Николай увидел мужской силуэт. Незнакомец смотрел вниз, причём лицо его было какой-то странной, прямоугольной формы. Коперник одёрнул рукава камзола и, отряхивая снег с рук и лица, прибавил шагу. Он оттолкнул монаха, стоявшего у крыльца и открывшего было рот, чтобы предупредить хозяина о визитёре, и взбежал вверх по лестнице.
Мужчина в тёмно-синем мятом камзоле стоял у окна. Как только Коперник зашёл в большую полукруглую комнату, гость тяжело развернулся. Николай побледнел. Лицо незнакомца – от бровей до подбородка – закрывала маска из куска батиста с дырами для глаз, ноздрей и рта. Свалявшиеся волосы топорщились на голове наподобие вытоптанной и опалённой травы. Шею мужчины обматывал несвежий шарф, завязанный плотным узлом, на руках – старые кожаные перчатки.
- Господи Иисусе! – астроном не верил своим глазам. – Анджей! Откуда ты? Что за маскарад?
Анджей молчал и не двигался. Он только пошевелил пальцами, упрятанными в перчаточную кожу, видимо, приветствуя младшего брата. И почти сразу Коперник понял, что с Анджеем стряслась беда. Что не надо кричать, изображая радость от встречи, а лучше дождаться, пока гость заговорит сам.
Братья рассматривали друг друга. Коперник заметил, что у Анджея дробит правая нога – он еле стоит и вот-вот рухнет на пол. Схватив стул, он подтащил его брату и показал – садись, не мучайся. Тот кивнул, но продолжал стоять. Коперник протянул руку. Но Анджей тут же отвёл свои руки за спину.
- Прости. Я ничего не понимаю, – Николай пытался рассмотреть выражение глаз Анджея, черневших сквозь тряпичную щель.
- Болезнь. Второй месяц. Меня не хотели впускать в город. Но я сказал, что твой брат и приехал лечиться.
- Болезнь?
- Ты знаменитость, – Анджей словно не услышал вопроса. – Красив. Богат. Здоров. А я приполз к тебе. Почти за подаянием.
Николай шагнул к брату и, не давая ему продолжать, крепко обнял. Анджей попытался вывернуться, но он был слаб и ему это не удалось.
- Не боишься? – плаксиво спросил Анджей.
- Хватит! – Николай сказал это очень нежно, успокаивая брата. – Ты дома. Остальное сейчас не важно.
Старший брат, точно ребёнок, доверчиво обнял Николая за плечи. Он сбивчиво дышал, тряпочка на лице волновалась, кожаные перчатки ощупывали брата.
- Что случилось, Анджей? Как доктор, я должен знать твой диагноз. Говори, всё как есть.
Анджей передёрнулся всем телом.
- Проказа. Доктора в Болоньи сказали, что это не типичный случай.
- Ну и хорошо, что не типичный. Возможно, это вообще не проказа. Покажи, не бойся!
Старший брат снял маску. Его лицо было изрыто синевато-жёлтыми оспинами и красноватыми морщинами. Над глазами нависли дряблые кожаные мешки. Опухшие губы обметали белесые струпья.
- Ничего страшного. Коже требуется наш северный воздух. Ну-ка! – Николай стянул с рук Анджея перчатки. Пальцы и кисти тоже были покрыты струпьями. – Болит?
- Чешется.
- Ничего. Сейчас вскипятим воды и всё промоем, – Николай усадил Анджея на стул и деловито зашагал по комнате. Он доставал из ящиков материю, рвал её на бинты и ловко выкладывал их на столе полосами. – Сырой ветер и лёгкое обморожение. Надо согреться. И ещё – везение! – на днях мне доставили отличную мазь, коралловая пыль с живой солью. Прямо твой случай. Отдохни немного и пойдём мыться.
Анджей внезапно затрясся и заревел в диком отчаянье. Он махал руками, протягивал их к брату, хотел что-то сказать, но сквозь вой и слёзы не мог протолкнуть ни одного слова. Николай дождался, пока брат преодолеет пик ужасного припадка, и вновь заговорил как ни в чём ни бывало:
- Жить будешь наверху, там тебе устроят комнату. Если это действительно проказа – найдём необходимое лекарство. Если нет – приглашу знакомых докторов, чтобы они подсказали, с чем нам бороться.
Анджей продолжал подвывать и методично раскачиваться на стуле. Николай встал у него за спиной.
- Мне нужно, чтобы ты хотел вылечиться, Анджей. Тогда всё возможно.
Больной притих и вдруг спросил, слизывая с губ слёзы и белые слюни:
- Ты врёшь?
- Когда я увидел тебя в окне, то понял, что тебе плохо. И сразу вслед за этим – что всё будет хорошо. Оконная рама и ты внутри – как будто здоровый птенец в яйце.
- Болтун. За столько лет не переменился.
- Помнишь, как весело нам было в родном доме? Я просто оберегаю в памяти то хорошее, что спасает. И тебе советую. Побудь птенцом – пусть о малом позаботится большое.
И как когда-то Анджей в шутку, в карете и в краковской корчме, Николай поводил перед лицом старшего брата рукой. – Помнишь? А драться будем потом… Ну, подымайся! Пошли!
Коперники вышли из комнаты и стали спускаться по лестнице вниз. Слышны были стук каблуков по деревянным ступеням, затихающий разговор и короткие вспышки смеха.
У Николая Коперника в рабочем овальном кабинете с высокими стрельчатыми окнами, несмотря на поздний зимний вечер, было светло. Горели несколько масляных ламп и свечей, на столе сверкали стеклянные пробирки и ёмкости, лежали пирамидками матерчатые пакетики со смесями лекарственных трав. Каноник в коричневой сутане, то заглядывая в раскрытые медицинские фолианты, то сверяясь с показаниями весов и мерной ложечки, готовил лекарство для старшего брата.
Наконец, он изучил на просвет большую реторту с зеленоватой жидкостью, тщательно её взболтал, понюхал, поставил на стол и накрыл тёмной тряпицей. Вытерев руки насухо широкой батистовой салфеткой, он откинулся на спинку стула и крикнул в сторону двери:
- Анджей!
Но никто не ответил. Николай встал и шагнул к двери. Вспомнив по пути ещё об одном лекарстве, вернулся к столу, снял с шеи крохотный ключик на цепочке и открыл маленькую дверцу внизу под столешницей. Потом вынул оттуда деревянный ящичек и откинул крышку. Взволнованно перебрал содержимое и не нашёл то, что искал. Осмотрел поверхность стола, вспоминая, куда мог переложить лекарство. И вдруг понял, что оно украдено.
- Анджей… – пробормотал опустошённо.
- Николай?
В дверной проёме стоял старший брат.
- Как дела? – спросил младший.
- Не знаю.
Николай взял лампу и, подойдя к брату, осветил его лицо:
- Опухоли не растут. Кожа как будто бы чище. Мы на верном пути. Я приготовил дополнительный бальзам, на основе мяты, чистотела и серебра. Начнёшь приём с завтрашнего утра.
Анджей кивнул и развернулся, собираясь уйти. Но его становил внезапный вопрос:
- Зачем ты украл мышьяк?
Анджей замер, по-утиному вжал голову в плечи, и, как нашкодивший ребёнок, ничего не ответил. Братья стояли, выжидая. Наконец, Николай мягко протянул руку с раскрытой ладонью в сторону Анджея. Тот, не оборачиваясь, вынул из-за пазухи небольшой стеклянный пузырёк с пробковой крышкой и вернул его брату.
Николай зажал склянку с ядом в руке:
- Может быть, ты чего-нибудь хочешь? Я невнимателен и что-то упускаю?
Больной попросил:
- Убери зеркало из моей комнаты.
- Хорошо. Не беспокойся.
Николай вернулся к своему рабочему месту, затушил лампу, поставил её на стол, рядом приткнул баночку с мышьяком, начал складывать книги, собрал мешочки с лекарствам и убрал их в шкафчик на стене. Переложил грязные пробирки и реторты в небольшой деревянный тазик, чтобы потом их вымыть.
- И ещё, – Анджей продолжал говорить, стоя в дверях спиной к брату. – Таким, как я, нельзя входить в церковь. Пригласи сюда патера. Я хочу помолиться.
- Я проведу тебя в собор и вместе с тобой прочитаю молитвы. Никто об этом не узнает.
Анджей выслушал Николая и вдруг спросил:
- Ты устал от меня?
Коперник-младший двумя руками опёрся о столешницу, опустил голову, ещё раз осмотрел книги и приборы:
- Нет. Просто не всегда хватает времени обо всём позаботиться. Я злюсь на время за то, что оно такое скользкое.
- Я всегда говорил тебе, что ты умнее меня, хотя и младше. А теперь мне вообще кажется, что ты растёшь куда-то вверх, а я сохну, старею и уменьшаюсь на глазах, как гнилушка в лесу. Ты ловишь время, гонишься за ним, а меня пугает, что для меня оно навсегда остановилось.
Николай положил пузырёк с ядом в нижний ящик стола и запер его на ключ:
- Я кладу мышьяк на место. Он нужен для приготовления некоторых полезных снадобий. Не сходи с ума! Завтра попробуем новый бальзам. Постарайся внимательнее следить за собой и за временем.
Он поднял голову и посмотрел в сторону Анджея. Однако брата не увидел. Проём двери был пуст, молчалив и чёрен.
Панораму широкого зала, чьи стены были забраны тёмно-красными гранитными плитами, перекрывали три фигуры в чёрных сутанах – вернее, их спины. Инквизитор и два священника стояли над длинным деревянным столом и смотрели прямо перед собой, в глубину зала. Гудели их голоса, трибунал читал молитву:
- Domine Deus, spero pergratiam tuam remissionem omnium peccatorum, et post hanc vitam aetemam felicitatem me esse consecuturum: quia Тu promisisti, qui es infinite potens, tidelis, benignus, et misericors. In hac spe vivere et mori statuo. Amen.
Как только молитва была окончена, трибунал сел за стол и спины открыли вид на зал. Слева за маленьким чугунным столиком сидел секретарь, а прямо перед трибуналом стоял бледный Николай Коперник: парадно одетый, взволнованный, переводивший взгляд с одного члена трибунала на другого. Видя, что священники и инквизитор сели, он тоже опустился на неудобный, узенький стульчик с низкой спинкой.
- Пан Коперник!
Каноник поспешил встать. Инквизитор – сухенький старичок с лицом в форме подсохшей сливы, с внушительной тонзурой на голове и в круглых, похожих на глаза змеи, очочках, – миролюбиво сказал:
- Святая Коллегия сочла необходимым пригласить вас для разъяснений. Вы готовы ответить на вопросы?
Коперник кивнул.
- Можете уклониться от ответов. В таком случае Коллегия как представитель Святой Инквизиции оставляет за собой право более пристально рассмотреть ваше дело и запретить вам в ближайшее время покидать город.
- Какое дело, ваше святейшество?
Инквизитор и два священника пошептались. Секретарь держал перо наготове.
- Сядьте, ваше преподобие.
Коперник опять сел на стул. Члены трибунала разложили перед собой несколько стопок желтоватых исписанных листов.
- В наши руки попала следующая рукопись с любопытным названием: «Малый комментарий о гипотезах, относящихся к небесным движениям», – сказал сидевший справа от инквизитора-старичка толстолицый священник. – Слышали когда-нибудь о такой рукописи?
Коперник поднял брови, изобразил раздумье и, в конце концов, отрицательно покачал головой:
- Нет.
- Но, возможно, она заинтересует вас как человека, много лет посвятившего астрологическим прогнозам и изучению взаимодействий планет и созвездий?
- Да.
- Вы можете предположить, кто является автором сего комментария?
- Нет.
- Тем не менее, вам хорошо известны наиболее видные фигуры астрологов и математиков, которые могли бы совершить подобную работу?
- Да.
- Вы могли бы догадаться, кто эти люди?
- Нет.
Инквизитор и священники переглянулись. Старичок поправил очки и улыбнулся:
- Почему?
- Сначала мне надо внимательно изучить данные комментарии. Если я смогу понять логику и ход мысли их авторов, тогда появится возможность высказать догадку. Не знаю, сколь достоверна она будет и сможет ли удовлетворить справедливое любопытство Святой Коллегии.
- Допустим, что сможет, – старичок сказал это доверчивым шёпотом. Священники закивали головами.
- В таком случае, позвольте мне лично ознакомиться с интересующими Коллегию рукописями.
Члены трибунала опять многозначительно переглянулись.
- Не кажется ли вам странным подобное предложение? – спросил инквизитор.
- Нисколько, ваше святейшество.
- Ясно.
Инквизитор неторопливо выбрался из-за стола, подошёл к Николаю Копернику и поверх очков посмотрел ему прямо в глаза.
- Позвольте открыть вам одну тайну, ваше преподобие?
Коперник встал.
- Автор данного комментария – вы, доктор медицины Николай Коперник. Не отпирайтесь. Эту рукопись передал нам верный сын церкви, нашедший её в вашем доме среди прочих ваших работ. В рукописи подвергается сомнению мироустройство и высказывается идея рассматривать Землю не как центр нашего мира, а как второстепенное, обычное природное тело. То есть содержится противоречие Божественному замыслу. Страшная крамола, изобретённая на досуге ловким умом. Для чего?
Коперник расстегнул ворот, словно ему стало душно.
- Вы молчите? – старичок-инквизитор обошёл Коперника и встал у него за спиной.
- Я в растерянности, ваше святейшество! – каноник не то притворялся, не то на самом деле нервничал. – В моём доме никогда не было и не могло быть никаких странных рукописей. Да, я позволяю себе вести астрономические наблюдения и кое-какие расчёты. Но они не противоречат доктринам великого Клавдия Птолемея, воспринятым святой Католической Церковью, и символу веры святой Католической Церкви. Я с полной ответственностью ношу титул каноника и ни одним противоправством не посмею запятнать избранный мною чистый путь.
Священник, сидевший слева, заговорил неожиданно низким и грозным голосом:
- Если хотите, Святая Коллегия покажет вам человека, обнаружившего рукопись.
- Боюсь, что Коллегия поставит себя в неловкое положение.
Инквизитор склонил ухо к канонику:
- Боитесь? Почему?
- Потому что такого человека нет. И, значит, всем нам, здесь собравшимся, придётся усомниться в величии Святой Инквизиции. Малый промах повлечёт за собой большую беду.
Инквизитор понимающе вздохнул, вернулся за стол и кивнул священнику, сидевшему справа. Тот постучал ладонью по столу, привлекая внимание допрашиваемого:
- Взгляните-ка на рукопись.
- Только если Святая Коллегия будет на этом настаивать.
- О чем это вы, ваше преподобие?
- Мне не хочется прикасаться к бумаге, пропитанной ересью и безбожием. Я – слабый человек. И ищу защиты у Святой Коллегии.
Инквизитор неожиданно резко выкрикнул:
- Пан Коперник!
- Ваше святейшество? – Николай быстро вскочил и послушно склонил голову.
- Святая Коллегия не ошибается, даже когда совершает ошибку, – сухонький старичок не отрывал взгляда от каноника. По маленькому лицу в форме подсохшей сливы скользнула нехорошая, кривенькая улыбка. – Но запомните: если ошибётесь вы, Святая Коллегия найдёт способ разочаровать вас в этой ошибке.
Небольшая комнатка в доме Николая Коперника, в которой последнее время обитал его брат Анджей. Сейчас в ней светло и воздушно – белые занавески на окне раздёрнуты, весенний день в самом разгаре. Комнатка пуста. Заметно, что её покидали наспех, разбрасывая вещи, бельё, книги, посуду. На деревянном полу листы рваной бумаги, разбитый цветочный горшок со сломанной геранью, чёрные пятна рассыпанной земли.
Дверь в комнату была раскрыта и слышался крик младшего Коперника на лестнице:
- Когда он сбежал? Куда? Что происходит в этом доме?
Ему, запинаясь, вторил голос прислужника-монаха:
- Он собрался, как только вы отбыли по вызову Коллегии. Почти ничего на взял. Но оставил вам письмо.
В комнату влетел Николай, осмотрелся и, увидев на скомканной постели бумагу, схватил её и быстро перечитал.
- Всего за тысячу дукатов! Не утерпел. Струсил.
- Ваш брат уверял, что срочно едет лечиться в Италию. Что ему повезло и он нашёл нужную сумму.
Николай показал монаху бумагу и усмехнулся:
- Везунчик! Кладоискатель!
Потом он, чуть не сбив стоявшего в проёме двери слугу, выскочил из комнаты и, стуча башмаками, посыпался вниз по лестнице. Монах тревожно прислушался.
В нижней комнате раздался стеклянный грохот, падение мебели, удары кулаком в стены. Ясно, что каноник в сердцах крушил свою небольшую лабораторию. Глухим фонтаном бурлил внизу его гневный монолог – неразборчивый, но предельно яростный.
Когда всё стихло, монах отклеился от косяка и тоже ушёл вниз.
Почти минуту светлую комнату Анджея пронизывали розовые солнечные лучи и сочная тишина.
Вдруг оконное стекло со страшным звоном лопнуло, точно от напряжения или удара снаружи. Осколки градом посыпались вниз. Створки рамы распахнулись, нижние края белой занавеси волной взмыли к потолку и заплескались в воздухе. Потом упали на подоконник, по-змеиному изогнулись и двумя белыми языками уползли в разбитое окно.
А с улицы летело эхо дневного шума. Кричала ребятня, смеялись женщины, лаяла собака и мужик-работник, откашлявшись, пробовал затянуть песню.
1535 год
Осенним вечером на рыночной площади Фрауенбурга было шумно и весело. Горели факелы, моросил мелкий дождь, в общем хаосе и неопрятности было нечто запретное и лихое. Десятки возбуждённых людей толпились вокруг сколоченного из досок просцениума, на котором давала представление бродячая труппа.
- Собирайтесь! Протрите ваши глаза и уши! – кричал здоровый детина и дудел в кривую трубу. – Если наберётесь терпения, то увидите, какая кошмарная история случилась на небесах. Спешите! Протрите глаза и уши! Мы начинаем!
Затрещали барабаны, запиликали дудки, детина, изображавший Хор, замер в центре сцены с глупым видом.
Из-за грубого, цветастого занавеса на подмостки выскочили семь артистов. На головах у них были закреплены большие картонные диски, из них выглядывали крашеные рожи. Это были планеты Солнечной системы. Они спорили и скандалили вокруг шуточного трона: какой из планет сидеть на троне и быть главной? Детина-Хор начал гонять их пинками, стараясь навести порядок. Наконец, планеты кое-как успокоились. Трон заняла планета Земля, и все остальные пошли вокруг неё в организованном хороводе.
- И была Земля царицей всех планет и всего подлунного мира! – проорал Хор.
Зрители завыли и зааплодировали.
Но тут в углу сцены появился карлик с клочковатой бородой и в огромных, нелепых очках. Из карманов штанов у него торчали бумаги и верёвки.
- Но подрос в университетах титан и умняга доктор Коперник. Вон какого он гигантского роста. Не дотянешься. А он до самого верха дорос и всё, что надо, увидел. Поскрипел он мозгами, посчитал, на бумажках порисовал – и решил навести на небе свой порядок.
Карлик стал бегать по сцене за актёрами-планетами, опутывать им ноги верёвками, валить их на пол и топтать.
Но тут на сцену вышли Папа и Кардинал в смешных, разукрашенных костюмах. Они латинской скороговоркой начали выговаривать карлику, стараясь остановить творимое им безобразие. Однако, карлик-Коперник оказался хитрее церковников. Он достал из штанов листы бумаги и стал залеплять Папе и Кардиналу бумагой глаза и запихивать бумагу им в рот.
Зрители завизжали и захохотали от восторга.
- Что ты делаешь, умняга Коперник? – в ужасе завопил детина-Хор. – Ты всех сделаешь слепыми и немыми. С такой церковью и с таким беспорядком на небесах мы все окажемся в Аду!
Карлик подскочил к Хору и стал отвешивать ему тумаки. Детина побежал от карлика прочь и сослепу повалил наземь церковников. Те закричали и забились на полу, словно прокажённые.
Зрители зааплодировали.
- Ату их! Ату! – кричала толпа. – Покажи им правду, карлик-Коперник!
Карлик стащил с трона Землю, надавал ей пинков, а потом ухватил за макушку Солнце и усадил его на трон.
- Вот какой небесный порядок виден мне с высоты моего роста! – крикнул карлик и захихикал. – Солнце на троне, а мелочь пузатая – под троном. Кто считает, что он выше меня и видит небо лучше меня? Выходи сюда скорее. Померимся!
Тут появились из-за занавеса кривобокие и кривоногие рогатые и лохматые персонажи, ведьмы и сатиры, они стали скакать, орать всякие бессмыслицы, корёжа язык и речь, и огромными мётлами заметать сцену. Земля успела спрятаться за спину Солнца, а другие планеты, визжа и ругаясь, покатились, подгоняемые мётлами, за кулисы. В конце концов, шайка ведьм и сатиров подхватила карлика на руки, стала носить его по всей сцене и дико орать:
- Аве, Коперник! Аве, гигантский карлик! Аве переустроителю небес, превратившего весь мир в глухих, немых и слепых! Аве!
Зрители хохотали и били в ладоши. Представление пришлось всем по вкусу. Кто-то даже полез на подмостки, чтобы самому пинать и дубасить несчастные планеты.
От толпы зрителей отделился высокий пожилой человек в тёмном плаще и широкополом берете. Опираясь на внушительную трость, он, прихрамывая, медленно пошёл прочь от площадного театрика. Это был Николай Коперник: шестидесяти двух лет, с тихим, спокойным лицом, по-прежнему чёрными жгучими глазами и спадавшими на плечи длинными, но изрядно поседевшими волосами. Он нисколько не переживал после увиденного представления. Только губы пожилого учёного беззвучно шептали молитву, а правая рука поднималась и осеняла лоб и грудь крестным знамением.
Следом за Коперником брела остромордая собака с очень умными глазами и сторожкими ушами. Надо думать, они так и ходили по городу вдвоём: Николай Коперник и эта внимательная, осторожная дворняга.
Внезапно пёс остановился и, словно задумавшись, посмотрел в спину удалявшемуся учёному. Коперник почувствовал цепкий собачий взгляд, обернулся и легонько свистнул.
Собака присела и склонила морду набок.
- Ладно. Пойдём отсюда, – учёный несколько раз хлопнул себя по бедру, подзывая четвероного спутника. – Чего ты испугался? Это не страшно, это только глупость людская. Знаешь, что? Пора бы тебе привыкнуть. Мир не хочет умнеть, потому что сам всего боится. Понял, надеюсь? Ну пойдём, молчун, пойдём!
Пёс встал, отряхнулся и побежал вслед за хозяином. Коперник, опираясь на трость, шёл впереди. Зрители ещё гоготали вокруг балагана, а эти двое, словно близкие приятели, словно носители только им известной тайны, уходили прочь с дурацкой и крикливой площади.
Октябрьский вечер был сух и прозрачен. В крепостные ворота Фрауенбурга въехала запряжённая четверкой лошадей карета и остановилась. Стражники проверили бумаги, поданные им из двери кареты, и пропустили экипаж в город.
Двое путешественников: состарившийся картограф Бернард Ваповский и франтовато одетый молодой двадцатипятилетний математик-немец Георг-Иоахим Ретик – волновались перед намеченной встречей. Поэтому разговор между ними походил на маленький сговор.
- Мечтал увидеть господина Коперника, – математик пожимал плечами. – А что я ему скажу? Ведь я – никто. Читаю в университете лекции по математике – и только.
- В вашем возрасте это не мало. Главное, не упоминайте о трёх вещах.
- Да?
- Что вы считаете гелиоцентрическую теорию доктора непререкаемой. Он вам не поверит. Коперник, насколько я его знаю, доверяет только сомнениям. Второе – не упоминайте, что вы лютеранин. Мартин Лютер для него – шут в церковном одеянии. Коперник преданный слуга Католической Церкви. И третье – не просите у него никаких советов, а лучше прямо скажите, что приехали его поддержать и помочь с расчётами. В работе вы с доктором поймёте друг друга быстрее, чем преклоняясь перед ним и рассыпая любезности.
- Профессор! Вы сообщили господину Копернику, что приедете не один?
- Он просил у меня помощи. Я везу ему помощь. Так что уж не подведите вы меня, дорогой магистр. И его. Двадцать лет работы над книгой – это очень серьёзно.
Николай Коперник и Бернард Ваповский, обнявшись, стояли посередине овального кабинета доктора-астронома. Математик держался ближе к двери. К нему подошёл пёс, и молодой человек осторожно потрепал ему холку. Одновременно прислуга-монах накрывал на столе ужин.
- Сколько же мы не виделись, Николай? – картограф слегка отодвинулся от Коперника и осмотрел его. – Ты в полном порядке.
- Я работаю, Бернард. Заботы лечат мои горести. Дядя Лукаш и брат Анджей ушли в мир иной. Один отравлен, другой убит проказой. Со мной только тени. Но я стараюсь об этом не думать. Я лейб-медик капитула, служу в титуле каноника, присматриваю за жизнью области, решаю проблемы войны, мира, бедноты и достатка, наблюдаю за небом и молюсь. Мне нужны ещё годы, чтобы обо всём договориться с небесами и завершить молитву. А что ты?
Но Ваповский решил переменить тему.
- Знакомься, – он показал в сторону своего молодого спутника. – Господин Ретик, магистр математики из Виттенберга. Молод, но чертовски умён и образован. Знает о твоих идеях и вызвался тебе помочь. Согласен уточнить таблицы планетных смещений. Собственно, о чём ты и просил. Георг-Иоахим – трудяга вроде тебя, вы ещё друг друга помучаете.
Коперник и Ретик с достоинством пожали протянутые руки. Николай опустил взгляд на стоявшего у него в ногах пса.
- Опять голоден? Тогда принимай гостей, молчун! – и весело добавил. – Прошу к столу, господа профессора, доктора и магистры!
Бернард и Николай сидели за трапезой, с аппетитом ели, пили вино, неторопливо болтали. Георг-Иоахим уже отделился от старых приятелей, он давно стоял над рабочим столом Коперника и изучал толстую и аккуратно уложенную рукопись. Каноник, не теряя нити разговора с картографом, бросал короткие взгляды в сторону математика.
Ваповский проследил за взглядом друга и спросил:
- Если честно: твоя книга далека от окончания?
- Написано шесть частей. О форме Вселенной, форме Земли, её орбите и суточном вращении, о круговом движении планет и необъятности небесного пространства. Сейчас раздумываю над продолжением. Вероятно, понадобится ещё три или четыре раздела. Лет пять работы. Нужны дополнительные наблюдения за Луной и Солнцем. Доказывать и опровергать, и вновь опровергать и вновь доказывать.
- Не слишком ли долгая затея?
- Меня никто не торопит.
- А вдруг ты ошибаешься? Убить идею тем легче, чем дольше она зреет. Университетский мир слышал кое-что о твоих намерениях, но полон сомнений. А белый свет – чёрных слухов. Слухи растут там, где нет ясного слова. Ты молчишь, и у простаков, живущих слухами, зреет бешенство. Все думают, что ты очередной шарлатан, набивающий себе цену.
- Это смешно, Бернард. С каких это пор люди европейского образования, высокого знания и великого разума стали преклоняться перед тупицами и идиотами? Нам ли дрожать и лебезить перед толпой карликов, пережёвывающих слухи? Они будут орать свои глупости всё громче и громче, как только почувствуют, что отстают от нас всё больше и больше. Они не в силах противостоять нам. Они умеют только грабить, убивать, душить правду и всё живое. Идти войной на тех, кто создал мир, который они не в силах осмыслить. Лить чужую кровь, боясь поцарапать себе палец. Не ведая искуса созидания, тонуть в пошлости и жиреть от лени. Поэтому они хотят, чтобы мы оплевали себя сами. Сами признали поиски истины пустой затеей. Тогда можно будет ржать над нами во всю глотку. Тогда можно будет и град Божий назвать вонючим сараем. Но оскверняющий храм оскверняет только себя и никого больше. Бессильный гад, кусающий собственный хвост. Перед своей смертью!
Шум упавшего на пол тяжёлого предмета прервал речь Коперника. Каноник резко повернулся к Ретику.
Математик, извиняясь, приложил руку к груди, наклонился и поднял рукопись с пола.
- Что случилось? – Николай нахмурился.
- Кажется, угловые измерения выполнены не вполне точно. Возможна ошибка в несколько минут. Но это легко проверить. Тем не менее, ваши расчёты и выводы, господин Коперник, потрясающие! – Георг-Иоахим тщательно уложил рукопись на стол. – Простите! Разрешите взглянуть, откуда вы ведёте наблюдение за планетами? Какие у вас приборы?
Николай посмотрел на Ваповского. Картограф погладил бороду и подмигнул приятелю: ну что я тебе говорил о бойком уме этого юноши?
- Выйдите через коридор на галерею. Там вся моя лаборатория.
Ретик поклонился и быстро ушёл. Коперник поднялся из-за стола, собрал остатки еды в большую деревянную миску и отнёс её к дальней стене.
- Иди сюда, молчун! – позвал он лежавшую под столом собаку. Она подбежала, уткнулась мордой в миску и стала есть, поскуливая, вздрагивая всем телом, раздувая бока и урча от удовольствия.
Астроном оставил пса расправляться с едой, а сам вернулся к столу. Пёс ел, а приятели-учёные – их теперь не было видно – продолжали беседу.
- Они готовы на любую пакость. Будь осторожен, Николай.
- Я понимаю.
- Ты должен опередить их своей книгой.
- Она для них уже недостижима.
- Кто это решил?
- Я. Ты. Другие мыслители. Этот мальчик из Виттенберга. Мы разошлись с ними во времени.
- Но у них церковные догматы, неограниченная власть, суды, тайные ордена, инквизиция.
- Это уже неважно. Среди слепых даже одноглазый будет королём.
Пёс оторвался от миски и посмотрел на учёных. Потом отряхнулся и звонко пролаял несколько раз, со знанием дела и с наслаждением.
Николай Коперник, опираясь на палку, медленно поднимался по деревянной полутёмной лестнице наверх, в своё «гнездо». Состарившийся учёный тяжело дышал, преодолевая с перерывами по две-три ступени, и внимательно смотрел себе под ноги, чтобы не споткнуться. Он погрузнел, сильно поседел, и – пожалуй, главное – больше не был столь резок и энергичен. Учёный словно о чём-то глубоко задумался и не находил в себе сил прийти к окончательному выводу.
Войдя в овальный кабинет, Коперник, глядя прямо перед собой, дохромал до рабочего стола, сел в кресло с гнутой кожаной спинкой и провёл рукой по чистой и пустой столешнице. Потом опустил голову на грудь и, похоже, задремал.
В соборе зазвонили колокола к вечерней мессе.
Коперник шевельнулся, перекрестился, но глаза не открыл, а только ещё раз провёл рукой по поверхности стола, словно желая обнаружить то, чего там давно уже не видел.
- Святой Николай! – певуче и насмешливо окликнул его хрипловатый голос. – Я здесь, твой озорной спутник. Я обещал тебе крупную игру, и сдержал своё слово. Ты, кажется, собрался подводить итоги? Не рано ли?
Коперник открыл глаза и увидел сидевшего на стуле красноглазого и остроухого шутника. Сказочный чертяка закинул ногу на ногу, ёрзал, кривлялся лицом и то и дело взмахивал руками, словно живая мельница.
- Явился, притворщик. Что тебе надо? – Коперник был сонно-равнодушен.
- Подумай.
- Не знаю.
- Благодарности!
- Обойдёшься.
- Давай по справедливости. Я выбрал тебя для испытания. Ты его, в общем, выдержал. По молодости хотел несколько раз увильнуть, но всё-таки не сдался. Так, иногда фантазировал не в меру, шарахался, но с кем не бывает от избытка желаний? Тем не менее, тебе удалось главное. Обрести знание без греха. Как я и предполагал. Затеять игру с мирозданием по новым правилам. Браво! Теперь твоё имя будет принадлежать не только тебе одному. Великий выигрыш! Разве он не стоит благодарности?
- Какой благодарности?
- Скромной. Принять как должное всё то, что последует за первым выигрышем.
- Ну хорошо. И что дальше?
- Через год твою книгу «Об обращении небесных сфер» напечатают. Ты сможешь её увидеть. Молодой математик, Георг-Иоахим, помогавший тебе в последние годы и забравший рукопись книги в типографию, выполнит своё обещание. Но заговорят о ней всерьёз только через двести лет. Любая наука – очень большая игра. И требует времени. Познание мало кого интересует. Люди предпочитают выигрывать. Особенно, случайно.
Коперник сладко вздохнул, словно просыпаясь, поднял голову с груди и обвёл взглядом комнату. Он был совершенно один.
Колокола звонили всё громче и шире.
В глазах старого астронома сверкнула слеза. Комната, качаясь, плыла сквозь колокольный перезвон и золотистый свет масляной лампы. Коперник жестом слепца проводил рукой по столу, на котором некогда лежала рукопись его книги, и легко и беззвучно плакал.
1543 год
Георг-Иоахим Ретик в возбуждении бродил по цеху типографии. Он натыкался на рабочих в фартуках, останавливался над бочонками красок, задумывался над ящиками с набором. Печатный станок, похожий на квадратную каракатицу с двумя широкими решётчатыми крыльями, гудел и содрогался.
Рабочие смеялись и хватко переругивались. Показывали грязными пальцами на франта в атласном синем берете и щегольском камзоле с коротким плащом. Их забавляло его нервное бездействие.
Наконец, один из рабочих провёз мимо Ретика тележку с только что отпечатанными листами книги. Она пока не была сброшюрована. Рабочий вёз её бережно, как новорождённого, только странной, неземной формы.
Молодой математик быстро пошёл за рабочим. Тот ногой открыл дверь в конторку хозяина типографии, в которой было не так шумно и где горели несколько ярких масляных ламп. Хозяин – толстяк с пышными курчавыми волосами, с огромным носом и густыми бровями – широким жестом скинул с длинного стола бумаги и коробки, освобождая место для свежеотпечатанной книги. Рабочий грохнул стопу листов на столешницу, поклонился и вышел.
- Ну? Что? – Георг-Иоахим вперил взгляд в курчавого толстяка. Тот поднял первый лист, аккуратно покачал его в воздухе, держа за углы пальцами, внимательно рассмотрел и даже понюхал. – Не молчи, Петрей! У меня сейчас разорвётся сердце. Я как влюблённый на первом свидании.
Хозяин положил отпечатанный лист на стол, отошёл к шкафу, достал оттуда небольшую глиняную бутылку, две посудины и наполнил их вином.
- За вашего учителя, магистр, – издатель протянул посудину Ретику. – За человека. Выпьем!
Выпили. Георг-Иоахим склонился над печатными листами, перечитал надписи на титуле:
- Николай Коперник. «О вращении небесных сфер». Нюрнберг, год 1543». Я обещал привезти ему экземпляр. Он писал трактат 36 лет, четыре по девять, как сказано в его предисловии-посвящении папе Павлу VIII. Он так уверен в точности своего взгляда на строение Солнечной системы, что готов противостоять любым возражениям. Сила и ясность. «Если и найдутся какие-нибудь пустословы, которые, будучи невеждами во всех математических науках, всё-таки берутся о них судить и на основании какого-нибудь места Священного Писания, неверно понятного и извращённого для их цели, осмелятся преследовать и порицать это моё произведение, то я, ничуть не задерживаясь, смогу пренебречь их суждением как легкомысленным», – процитировав по памяти слова учителя, Ретик хлопнул себя по лбу. – На свете нет ничего могущественней человеческой мысли. Мы будем достойны похвалы, если великий человек увидит свою великую книгу в день семидесятилетия. Скажи, Петрей, что теперь?
- Заказ составляет тысячу экземпляров. Книгу ждут в нескольких университетах и в Ватикане.
- Понятно, такое событие! – математик с радостью потёр руки – и вдруг переспросил, понизив голос. – В Ватикане? Зачем она Ватикану?
Толстяк Петрей выглянул за дверь, потом прикрыл её плотнее и высказал свои соображения:
- Римско-католическая Церковь внимательно следит за благонравием в книжном деле. Как издателю, мне предписано цензурой на каждой книге иметь гриф «nigil obstat» – «никаких препятствий» или «imprimatur» – «да будет напечатано». В противном случае, она будет занесена в Индекс запрещённых книг и на много лет исчезнет для мира. Так что Ватикану ваш Коперник интересен как возможный грешник.
- Учитель знает, с кем имеет дело. Его посвящение-предисловие в начале книги снимет все вопросы к учёному, – Георг-Иоахим несколько раз перевернул свежие типографские листы. – Я не понимаю… Куда исчезло предисловие?
Издатель нашёл необходимый лист и ткнул в него пальцем.
- Где подпись Николая Коперника?
Петрей уклончиво заметил:
- Подозреваю, что мы имеем в виду не одно и то же.
Ретик внимательно начал перечитывать текст, на который ему указал хозяин типографии. Лицо у магистра вытягивалось, он непроизвольно ухватил себя за горло и совсем по-детски потащил с головы атласный берет.
- «Обращение к читателю о предположениях, лежащих в основе этой книги», – прочитав вслух это название, математик посмотрел на Петрея. – Откуда здесь эта чушь? – он вновь вернулся глазами на страницу, быстро читал и поражался прочитанному. – «О новизне гипотезы, лежащей в основе этой книги»… «Земля движется, а Солнце остаётся неподвижным»… «никакой разум не в состоянии исследовать истинные причины этих движений»… «нет необходимости, чтобы эти гипотезы были верными»… Нет необходимости? Какой червь это накорябал?
- Богослов-лютеранин Осиандер. Представил себя верным сыном Церкви и сторонником учения Коперника.
- Почему без подписи?
- Из скромности.
- Вывернул смысл великой теории и облил её помоями – тоже из скромности?
- Возможно, это политика. Небольшая уступка Ватикану. Чтобы не влипать в интриги.
Но Георг-Иоахим уже бегал по комнате в ярости и кричал так, что звенели стёкла:
- Это не политика! Это жалкое лизоблюдство! Зачем ты пошёл на этот подлог, Петрей? Ты оскорбил великого человека. Я же передавал тебе рукопись предисловия Коперника. Что ты наделал?
- Я – всего лишь издатель. У меня не было выбора.
Ретик замер, смерил взглядом Петрея – и бросился на него с кулаками:
- Жирная свинья! Трусливая задница! Шлюха!
Дрались они с остервенением, ломая стулья, опрокидывая коробки и ящики с книгами. Останавливались на несколько секунд, набирали в лёгкие воздуха и кидались друг на друга снова. В конце концов, в конторку ворвались двое рабочих типографии: здоровяки в грязных фартуках и в заляпанных красками платках на головах. Они с ходу налетели на дерущихся, несколько раз ударили математика наотмашь по лицу и отшвырнули его в угол комнаты.
Ранним бесцветным утром Георг-Иоахим Ретик, скорчившись и держась за отбитый живот, сидел на земле у запертых дверей типографии. Правый глаз у него заплыл, губа была рассечена и почернела от кровавых струпьев. Но его это не очень волновало. Вокруг квадратными штабелями стоял упакованный в пергамент, отпечатанный и вынесенный из типографии тираж книги Николая Коперника «О вращении». Ретик по-черепашьи переползал со штабеля на штабель, ощупывал обёртку книг, утирал нос и бормотал:
- Нечего страдать, нечего… Аромат отпечатанных книг… Пойманных мыслей… Бумаги и краски… Самый вкусный запах…
Подъехала грубовато отделанная дешёвым деревом карета, запряженная вороной парой. Математик махнул рукой вознице:
- Сюда! Сюда! – поднялся и стал подтаскивать книги к карете и укладывать их внутрь. Кучер помогал ему, а когда ронял книги на землю, чертыхался.
Загремел замок в дверях типографии. На пороге возник Петрей. Рука у него висела на перевязи, нос был заклеен марлей. Хозяин мрачно наблюдал за погрузкой книг, но неожиданно, то ли выругавшись, то ли помянув по-своему святых и Господа, тоже принялся таскать книги к карете – орудуя здоровой рукой и взваливая книги на здоровое плечо.
Последняя пачка, завёрнутая в пергамент, легла в кузов кареты, и дверца захлопнулась. Лошади фыркнули, тряхнули головами и перебирали копытами.
- Вроде, всё, – сказал Ретик.
- Счастливо добраться, – откликнулся Петрей.
И в эту секунду хлынул дождь, слепой, отчаянный, словно упавший с опрокинутого неба. Мостовая зашипела, отвесные струи ударили в камень что есть силы, загудели и заныли.
- Повезло! – прокричал сквозь шум ливня Георг-Иоахим.
- Успели! – завопил хозяин типографии.
Весенний утренний ливень вмиг поглотил улицу. Серебряный туман запеленал, окутал и смыл тёмную карету, одинокого толстяка на мостовой, стены домов и стёр без следа угловатую и торчавшую тяжёлыми лбами городскую геометрию.
ЭПИЛОГ
Дождь продолжал шуметь.
Небольшая площадь европейского средневекового городка была замкнута двухэтажными домами из светлого камня. Тёмные квадратные окна и островерхие крыши придавали игрушечность и благостность городскому пейзажу. Свободное от домов пространство заполняли дети. Они весело возились на площади, во дворах, в палисадниках и возле самих зданий, перекликались, задирали и дразнили друг друга. Детей было очень много, отсюда, издали, их нельзя было сосчитать, но по клубящемуся детскому шуму и бойкой разноголосице чувствовалось, насколько они увлечены.
В целом экранное пространство занимал как бы оживший сюжет картины Питера Брейгеля-старшего «Игры детей».
Очевидно, что в воздухе висело сочное весеннее тепло, потому что падающие на землю волны дождя выжимали из земли белый, невесомый пар. Он активно поднимался от земли вверх и наподобие белых и чистых клубов тумана заполнял пейзаж.
Дома и детские фигурки растворялись в этом уплотняющемся тумане. Голоса были всё ещё слышны, но туман, казалось, понемногу заглушал и их.
Появился одинокий пёс, постоял, оглянулся и убежал в толщу тумана.
Теперь вместо города перед нашими глазами раскинулась молочно-белая, похожая на предварительно загрунтованную поверхность холста, бесконечная плоскость. Если присмотреться, то на ней можно было различить кракелюры: крохотные пузырьки, бугорки и трещинки, составляющие хитроумный рисунок-основу написанного масляной краской очень и очень старого холста.
Светлое поле перечеркнул графически идеальный титр:
«Я вовсе не увлечён моими идеями настолько, чтобы не придавать никакого значения тому, что говорят о них другие. Я знаю, однако, что мысли философа не подлежат суду толпы, потому что его обязанность заключается в поисках истины повсюду и насколько провидение это только позволяет человеческому разуму».
Николай Коперник
(1473-1543)
Тишина дышала и казалась слышимой.
Несколько раз в этой тишине, с большим промежутком, прошелестели эхом еле различимые, далёкие звуки.
Кажется, детский голос позвал: «Эге-ге-гей!»
Некоторое время было тихо.
А потом в ответ кто-то где-то далеко и коротко рассмеялся. Наверное, перед тем, как окончательно пропасть в этом живописном тумане.