РАССКАЗЫ

КРАЙ СВЕТА

1
— Я прочитал, я прочитал! — с этими, а не какими другими, как могут утверждать в селе, словами ворвался к нам Митяй. Он размахивал худенькими лапками, да так, что опрокинул трехлитровую банку с молоком; он вращал черными бусинками глаз и имел вид человека, узнавшего, что он вчера умер. — Я только что выловил в реке обрывок немецкого глянцевого журнала с названием… Ну, в общем не важно, какое было название. Так вот, там написано, что мы стоим на китах.
— Каких таких китах? — не понял Колян, наш председатель и по совместительству муж местной красотки Лукерьи. — Чего ты там молотишь без передыху? Сядь, отдышись и говори нормально.
Мы отставили (на небольшое расстояние, сантиметров так на семь-восемь) стаканы, полные самогоном, и уперли еще пока тверезые взгляды в Митяя. А тот несколько раз взмахнул лапками, плюхнулся на скамейку и, вновь вскочив на ноги, закричал:
— Земля, братцы, оказывается, плоская. Как блин.
— Какой еще блин? — осведомился Колян (к слову сказать, кому Колян, а кому и Николай Павлович).
Бывает, что наш председатель вообще туго въезжает в разговоры на посторонние темы. На данный момент все темы, помимо спиртосодержащих и рыбацких, являлись для него посторонними. Поэтому наш председатель строго глянул на Митяя и, возможно, подумал: а не дать ли тому в глаз и продолжить пить?
— Ну, Лукерья твоя блины на масленицу жарит? Жарит. Такие круглые.
— Ты только что говорил плоские.
Глаза нашего председателя сдвинулись ближе к переносице. Мне показалось, что мысли о митяевом глазе всё больше и больше его занимают.
— При чем тут масленица? — добавил он, видимо решив повременить с избиением нашего доморощенного гения.
— Да ни при чем, в сущности. Я просто хотел, чтобы вы поняли.
— Налейте ему стаканчик.
Ванька, брат Коляна, налил гостю самогонки, тот, давясь и фыркая, осушил стакан и нетвердым голосом принялся объяснять:
— Мы с вами, братцы, всю сознательную жизнь считали, что Земля круглая. Даже в школе Марьпетровна рассказывала про Джордано Бруно, про «е равно эм це квадрат», про полеты в космос. И Петька Силин байки травил, что якобы в Америку ездил. Вот и верили мы, что земля — шар, ну, не шар — эллипс. А тут в журнале такое пишут, пишут, что у нас в стране железный занавес и мы всей правды не знаем, ничегошеньки не видим. А там…
Ему налили еще, и мы выпили вместе с ним.
— Всё, что вы знаете про Землю, — враки, враки, придуманные нашим правительством. Земля — плоская и стоит на трех китах: один синий и два зеленых.
— Не бывает зеленых китов, — вдруг ни с того ни с сего возразил сидевший возле самого окна Петька Смирнов. Он в возбуждении не только не выпил вместе со всеми, отодвинув от себя стакан (более чем на пять сантиметров — это надо ж до такой степени разволноваться!), но и отдернул руку от баяна, который хотел немного потерзать после возлияний. — Врешь ты, Митяй, не бывает зеленых китов.
— А ты видел, что не бывает? Ты вообще китов видел?
— По телеку.
— По телеку, — передразнил Митяй. — Телеки и газеты ваши делают из человеков зомби.
— Что еще за зомби такие? — в очередной раз не понял Колян. Он вроде бы слышал слово, произнесенное Митяем, но вот только не помнил где: в разговорах про вырубку леса японскими суперсовременными механизмами или про бермудский треугольник.
— Это мертвецы такие, — объяснил Митяй, — которые ни черта не понимают. Только жрут и работают, работают и жрут. Вот таких мертвецов делает из нас телевизор, рассказывая, что Земля круглая, а на самом деле она как блин. И еще, что киты синие, а они бывают зелеными. И про детей говорят… а они на самом деле в капусте…
— Эгей, полегче о детях, — возмутился Петька Смирнов. Поморщив лоб, он вдруг изрек: — Дети из бабы вылазят. Я сам видел.
В селе он был единственным, кто присутствовал при родах. Два года назад он повез жену в город, потому что наша единственная акушерка баба Сима последний раз принимала роды лет эдак тридцать назад. В том году ей стукнуло ни много ни мало девяносто восемь.
— Она же слепая, как мышь подвальная, — плакался тогда нам Петька, запрягая лошадь. — Она же не отличит ребенка от огурца. Как мы с Маришкой можем ей довериться?..
В городе они со своей телегой, запряженной клячей, которой даже до известного всем Росинанта было как до Китая ползком, дважды попали под автобус «ПАЗ», но не сильно, один раз свалились в яму (два на семь метров), но ненадолго, а потом мчались по мостовой, словно ветер… до первого перекрестка. Но всё закончилось хорошо: родилась девочка весом два триста с голубыми глазками и крохотными ручонками, которыми она через неделю ухватила папку за нос. Вот радости было!
Поэтому Петька имел право возразить:
— Я сам видел.
— Он сам видел, — снова передразнил Митяй. — Всё, что ты якобы видел — фикция. Врачи ведь государственные служащие, так?
— Они не служащие.
— А кто? Рабочие?
— Нет, не рабочие… они…
Начался спор, посредством которого мы хотели выяснить, какой у врачей статус, но Митяй, видя, что тема разговора вошла в другое, не нужное ему русло, с жаром перебил нас:
— Важно не то. Важно другое. Врачи навострились подменять детей. Вот глядишь ты — никого там нет, чихнул или отвернулся — он уже тут как тут, глазенками помаргивает да на тебя смотрит. Каждый из докторов настоящий фокусник своего дела.
— Дурак ты, Митяй.
— Давайте еще выпьем, — предложил Колян, и мы не смогли отказаться.

Митяй был странным парнем, если не сказать больше. Однако его безумные идеи не раз завораживали и увлекали односельчан, заставляли их совершать необдуманные поступки. А то, что практически все идеи оказывались по-настоящему безумными и, как следствие того, пустыми, это откладывало отпечаток (кулаков) на лице и (подошв ботинок) на спине Митяя.
Вот, к примеру, в позапрошлом году он изобрел машину времени. «Ха, — скажете вы, — невозможно создать машину времени». И я так же скажу. А Митяй нам с вами возразит. «Можно, — возразит он с самым что ни на есть умным видом, — можно ее, проклятую, создать». И за пару месяцев сотворит из обрывков кабелей, выброшенных на свалку ламповых телевизоров и старых погнутых пластиковых бутылок нечто подрагивающее, повизгивающее и помаргивающее многочисленными лампочками.
Две недели он шастал по всему селу и хвастался насчет своего изобретения. Девки, прям, все заборы кипятком забрызгали. Ишь, в селе своя машина времени появилась — можно теперь на пару лет назад слетать и Ваньке Рябому морду начистить, за то, что сбежит потом с городской секретаршей… в будущем году. Наши девки ух как подкованы в вопросах временных парадоксов, не по разу смотрели «Назад в будущее» у деда Павла на стареньком видике, который тому сын привез, чтобы не выбрасывать на свалку.
А Митяй тем временем решил устроить пробный запуск своего агрегата. Взял взаймы у бабы Маши козу (кстати, обещался вернуть не позднее вечера), привел бедное животное к «М.В.», засунул в какую-то полую бочку и сделал так, чтобы коза исчезла. Всё село ахнуло, скорее с целью приободрить изобретателя. А чего, мы, как козы пропадают, не видели, что ли? Пару лет назад у старухи Изергиль (по паспорту — Анна Ивановна Павлова, а в душе — сущая Изергиль) одна за другой исчезло восемь коз. Старуха грешила на соседа, да, как говорится, не пойман — не вор. Она с пеной у рта утверждала, что проклятый сосед крадет ее коз и обдирает в сарае: шкура — отдельно, мясо — отдельно; сосед, напротив, говорил, будто старуха совсем из ума выжила, на простых мужиков бросается. Что, теперь уже из дома на улицу выйти нельзя, чтобы не быть оболганным?
— Я отправил ее ровно на одну минуту в будущее, — Митяй во время запуска сиял, как лампочка Ильича, люди даже глаза прикрывали — так свет бил. А мне казалось, он уже представлял себя в Швеции. Вот стоит Митяй в Стокгольме-городе, в том самом зале, где премии раздают Нобелевские, с иголочки одетый: пиджак, галстук красивый и кроссовки на босу ногу, — а шведские академики, одетые чуть похуже нашего, хлопают ему (уже все ладони отбили), а самый главный, с величайшим уважением, написанным во взгляде, вручает ему премию. Вместе с документиком, подтверждающим, что Митяй является самым лучшим изобретателем в мире. И так ясно читалось это в его взгляде, что плакать от умиления хотелось.
Прошла минута, но козы не было, потом еще одна, подошел к концу час, а к вечеру Митяю по просьбе бабы Маши выбили два зуба. Машину времени, естественно, переоборудовали, и из нее получился прекрасный самогонный аппарат. А вот коза так и не нашлась. Митяй потом сокрушался, говорил, мол, ошибочка вышла, и коза отправилась не на минуту, а на год вперед. Или на два.
После этого наш доморощенный гений не раз еще повергал общественность в шок: то он умудрился побороть гравитацию и пообещал сделать любого человека, даже Савелия Михалыча (к сведению, С.М.Подгорный весит около ста восьмидесяти кило), легче перышка; то научился скрещивать морковь обыкновенную с яблоней. Принародно божился, что в недалеком будущем морковь станет расти на деревьях.
— Представьте только, — вращал он зрачками при большом скоплении народа, — не надо выкапывать, не надо от земли отбивать, даже мыть не надо.
— Не надо! — верещала в ответ баба Маша, памятуя случай с козой, за которую Митяй до сих пор не рассчитался. — Не надо нам моркови высоко в небе! Как я стану доставать ее, родимую? Я же, в конце-то концов, не девочка.
— Мы сделаем вам ходули, мамаша, будете на ходулях ходить, — выдумке и остроумию Митяя не было границ. — Да мы…
Но местный самородок был прерван на полуслове.
— Какая я тебе мамаша? Да будь я твоей матерью, я бы не рожала тебя, я бы тебя своими руками задушила, а потом сказала, что в пуповине запутался.
— Злобой вы, мамаша, так и пышете, — сторонясь угрюмого вида старушки, замечал Митяй и тут же добавлял: — Но я прощаю вам все уколы.
А потом он расписывал перед односельчанами плюсы сельскохозяйственной революции. Яблоки, в размерах не уступающие арбузам, горох, сам собой осыпающийся в специально заготовленные лунки, виктория…
А через неделю после неудачной попытки вывести на огороде того самого ставосьмидесятикилограммового Савелия Михайловича новый сорт конопли высотой с трех-этажный дом наш доморощенный гений был бит палками и месяц на улицу носа не показывал. Отлеживался. А в голове его тем временем зрели другие, не менее вредные для села и всего человечества планы.

2
Однажды — прошло, наверное, с неделю после нашей попойки, на которую, как буря в пустыне, ворвался Митяй, — приходит этот гений ко мне, приходит, естественно, не с пустыми руками (полтора литра бражки, батон хлеба и баночка маринованных огурцов).
— Сань, а Сань!
— Ну! — довольно грубо поприветствовал я Митяя.
— Сань, ты же не считаешь меня неудачником?
— Честно? Считаю. И всё село считает.
— Но мои идеи…
— Всякий раз проваливались. Взять хотя бы вечный двигатель.
— Он работал целых восемь дней, а признай, что для вечного двигателя, созданного в глубинке, восемь дней — это определенный рекорд. Но мой новый проект… — Я подозрительно покосился и успел заметить огонек, блеснувший в его глазах. Поняв, что огонь замечен, Митяй, дабы притупить мою бдительность, опустил веки. — Санька, с краем мира я прав на все сто… или на сто двадцать процентов. Правительство делает из нас, из своего народа, послушных марионеток. А как оно это делает?
Я пожал плечами. Я сегодня навкалывался в поле и теперь хотел пойти к Польке. Кстати, она знала, что я приду и готовила что-то там вкусненькое. А поскольку в желудке у меня начинало урчать, я думал, как бы поделикатнее выкинуть надоедливого Митяя вместе с его выпивкой на улицу.
— С помощью тэ вэ, газет, как центральных, так и провинциальных, еще надо принять в расчет журналы и книги. Как ты не понимаешь, — Митяй аж затрясся весь, видя, что мне, честно говоря, по барабану все его теории, — они же кормят нас сказками. Мол, инопланетян нет.
— Слышь, Митяй, а может, ты сам один из них? С Венеры, допустим.
— Не смешно. Вот сказали тебе, что земля круглая, а ты и уши развесил.
— Но она — круглая. Это еще Джордано Бруно говорил. За что и поплатился.
— И несмотря ни на что земля — плоская!
— Дурь это твоя. А если даже и так, то, помимо китов, под землей должен еще быть слон, — показал я свои познания в мифологии, одновременно припоминая нашу недавнюю беседу.
— Слона не приметил…
И тут Митяй поведал о том, как в прошлом году ходил за грибами. Ну, вы должны знать, как это делают настоящие грибники: берут ножик, полиэтиленовый пакет, надевают сапоги, плащ и заходят в лес. Митяй почему-то взял с собой вилку и лукошко, надел майку и шлепанцы. Хотя, я удивлен, почему он вообще не пошел за грибами голым да с березовым веником под мышкой. В лесу Митяй, понятное дело, заблудился, потерял вилку, был нещадно искусан комарами и мухами. Так он проплутал три дня, а потом его нашли геологи. Я помнил тот случай. Митяя привезли в коляске мотоцикла в шоковом состоянии. На его голове красовалось потрепанное лукошко, а сам он твердил что-то о крае земли — но тогда мы его речам значения не придали. А теперь он рассказывал мне, что во время хождений по лесу совершенно случайно набрел на тот край.
— Какой еще край? — спросил я, стараясь не показывать свое удивление.
— Земля там обрывается, пропасть страшенная, а под ней — океан без конца и без края. Только волны кривыми линиями идут от горизонта к горизонту. И хвосты китовые: один синий и два зеленых.
И до того красиво всё шельмец описал, что я даже сумел представить картинку целиком: и бескрайний океан голубого цвета, и три кита, от которых видны только хвосты, время от времени бьющие по воде, и солнечная блямба, поднимающаяся из-за горизонта, и коричнево-зеленый блин земли — нет, один лишь край этого блина.
Попытавшись отогнать от себя митяевские наваждения, я выглянул в окно, однако и там видел призрачный океан. И солнце, оно поднималось над верхушками деревьев.
Я уже начал погружаться в приятную негу… только успел спросить:
— А какой тебе прок с этого края?
— Так это не мне, не для себя же я, — забормотал Митяй. — Это подарок всем влюбленным. Помнишь ведь: «Пойду с любимым на край света…». Пусть идут, пусть видят этот самый край. Эту красотищу.
Но мужики в селе еще долгое время сомневались, открыто называя Митяя дебилом, а меня «немного поддавшимся» или «чуть-чуть поверившим». Мы же с Митяем пытались доказать всем и каждому, что край с его океаном, и китами, и восходом — не вымысел. И он необходим всем.
— Его должен увидеть каждый, — верещал Митяй.
— Каждый влюбленный, — добавлял я, бросая счастливые взгляды на Польку, стоявшую в очереди за мылом.
Кстати, Полина отнеслась к нашей с Митяем (не подумайте, что я решил подмазаться к его славе, просто без меня его давно бы наши ребята приговорили к смертной казни через «клизму») идее с пониманием. Она даже спрашивать не стала, а кому он нужен, этот край, просто обняла меня за плечи и прошептала:
— Наверное, край света действительно необходим людям, Сашенька, и мне будет очень приятно, если найдешь его именно ты. Для меня и для других влюбленных.
— Ради тебя, ласточка моя любимая, я не только найду его, но и за шкирку приволоку к твоим ногам.
— К ногам не надо, милый. Если он действительно существует, ты отведешь меня к нему. Потом, когда вы вернетесь из экспедиции.

С месяц, наверное, мы готовились к экспедиции. Всего по предварительным подсчетам в ней должны были принять участие не более восьми человек. Но желающих увидеть очередное фиаско местного гения было намного больше. Мужики приходили записываться в экспедицию и спрашивали, можно ли им взять с собой ножичек, чтобы после казни вырезать на теле Митяя свои инициалы. Я, естественно, пресекал подобные настроения — мне не улыбалось заодно с Митяем оказаться растерзанным толпой.
В окончательном варианте количество участников было увеличено до пятнадцати человек, включая нас с Митяем, пятеро из которых основательно готовились к расправе, предвкушая, как начнут пинать Митяя ногами, молотить руками и всем, что под эти руки попадется. А возможность такая не исключалась.
Как-то за неделю до выступления в поход я конфиденциально сообщил о своих подозрениях гению, на что тот невозмутимо сказал:
— Все мы когда-нибудь умрем.
— Но не таким способом, не в лесу, не от кулаков односельчан.
— Всех когда-нибудь не понимают, не принимают.
— Ты, прям, Бруно, Джордано Бруно. Только более сумасшедший.
— Нет, я пытаюсь доказать обратное. Хотя это неважно.
Накануне выступления мы с Митяем обсуждали план предстоящей экспедиции. Я боялся, что он неправильно начертит на карте наш путь и заведет мужиков в дебри.
— Всё нормально, — заверил он меня, раскрывая карту.
Карта была порванная, облитая чаем и вином, некоторые названия совсем стерлись. Практически от центра, где махонькой точечкой Митяй обозначил родное село, тянулась кривая линия, должная показать весь маршрут нашего движения.
— Мы пойдем на запад, потом немного севернее, — объяснял Митяй, — а вот у этого дерева (высоченная сосна) свернем на восток, здесь будет поворот, разворот, топтание на месте, перекур, потом направо, еще раз направо…
— А почему нам не пойти по прямой? Так было бы быстрее.
— Потому что в тот раз я не шел по прямой. «Прямую» я не найду, — вдруг признался он, а я увидел страх, написанный в митяевских глазах.
— Не боись, — попытался я успокоить приятеля.
— Если бы смог, то не боялся бы. Страшно. Страшнее, чем с машиной времени.

3
Итак, после сбора урожая пятнадцать мужиков написали заявление на отпуск. Колян не препятствовал, поскольку сам шел с нами, он только оставил за себя своего зама. И мы двинулись в путь на поиски края света. Мы вошли в лес под углом в сорок два градуса.
— Именно так я входил в прошлый раз, — убеждал нас Митяй, но мужики по большей части усмехались.
Мы прошли километров сорок и сделали привал. Разложили рюкзаки, соорудили костер и сварили супец с тушенкой. Вскоре все ели из общего котла и хвалили Митяя за то, что вытащил нас всех в лес: мол, хороший воздух, прогулка и добрые товарищи рядом — что может быть лучше? Но я-то чувствовал фальшь в их голосах. Колян, тот вообще всё время прятал в продолговатом рюкзаке нечто длинное, похожее по форме на кавалеристскую саблю, прятал и улыбался, сходя за лучшего друга.
В тот день мы прошли еще километров тридцать, после чего нашли удобную поляну, на которой решили остановиться на ночлег. Развели костер и до полуночи травили охотничьи байки. Хоть никто из мужиков охотником не был (только Петька Силин раз ходил на лису, да и то прострелил себе ногу, потерял ружье и вообще зарекся больше охотиться), каждый знал не меньше десятка историй, реальных и нет, про охоту. Вскоре Колян вытащил из потрепанного рюкзака завернутую в полотенце бутылку, первую, но не последнюю из наших общих запасов. С первачом разговор постепенно перетек в обычную пьянку.
Проснувшись на следующее утро, мы обнаружили, что пропала вся провизия и карта. Как позднее выяснилось, провизию слопал Никитка Узконос, слопал, не подумав о товарищах, не подавившись, в конце концов. Кое-кто из мужиков предложил прирезать Узконоса — мяса, мол, хватит на всю дорогу. Узконос каялся, закатывал рукава, показывая, какие у него худенькие ручки — в них и мяса-то нет, одни косточки, так, поглодать немножко.
А вот карту найти так и не смогли. Поговаривали, что Митяй сам ее спрятал в дупле старого дерева, дабы завести мужиков в непроходимые дебри.
— Сусанин, — так и звали они его, — куда ты нас ведешь, падла?
— К самому краю света, — осторожно отвечал он, не на шутку встревожившись. Он нутром чуял: ляпни сейчас что-нибудь лишнее, и можно загреметь костями по лесной тропинке.
— И как мы найдем край?
— Я помню дорогу.
— Ну-ну…
Теперь, шагая след в след за Митяем и затылком чувствуя тяжелое дыхание тринадцати мужиков, я думал: кой черт дернул меня тащиться с Митяем? Всё равно ни хрена мы не найдем в этом лесу, потому что не существует никакого края света, ну нет такого места с китовыми хвостами, с океаном от горизонта до горизонта. В конечном итоге наша экспедиция упрется в горную гряду или вонючее болото, а Митяй заявит, что сбился с дороги. Благо еще, если ему дадут возможность вернуться домой. А если обессилевшие и голодные мужики решат заняться каннибализмом? Тогда мне самому придется рвать когти, и рвать их до самого дома… если найду обратную дорогу, в чем, после всех этих митяевских «туда-сюда, плюс направо через левое плечо», я начал сомневаться.
Митяй же сделался совершенно спокойным. Как-то ночью я подполз к нему и, высказав опасения, предложил бежать.
— Куда? — Митяй сделал глаза круглыми.
— От них, — довольно туманно сообщил я свою мысль. — Ты хочешь жить?
— Как любой другой.
— Ты псих, Митяй.
— Может быть, — не то согласился, не то просто решил потакать мне сельский гений. — Хотя я не более сумасшедший, чем любой другой.
— Они убьют тебя. И меня заодно.
— Успокойся, Саня. Осталось совсем немного. Завтра мы выйдем к краю. И ты его увидишь, и все увидят. Только верь мне.
— Митяй, никто ничего не увидит, потому что нет никакого края, он лишь в твоих фантазиях.
Он посмотрел на меня как на сумасшедшего. Его взгляд словно бы говорил: «Как это нет края Земли? Саня, всё ли с тобой ладно? Край существует, он реальнее и тебя, и меня, и всего нашего мира». Так говорил его взгляд, а сам он произнес следующее:
— Зачем тогда мужики пошли за мной? — Митяй даже закашлялся от возмущения. — Почему они не послали меня куда подальше и не остались дома, рядом с юбками жен и горшками детей? Они же поверили, и я их не подведу.
— Митяй, ты маленький? Они же только и ждут, чтобы расправиться с тобой.
— Такого не может быть! Это было бы слишком глупо.

Так я и не смог убедить гения в том, что он не прав. Оставалось поискать Коляна. Нашел я председателя на краю поляны. Он, задрав голову, рассматривал звезды.
— Ты только глянь, Санька, сколь их там, — вместо приветствия сказал он. — Висят и смотрят вниз. Парадокс, а? Мы их разглядываем, а они — нас.
— Я от кого-то это уже слышал… — неуверенно начал я.
— Кого-то из наших?
— Не, из приезжих. Или в журнале каком читал.
— А хотел-то чего?
— Поговорить, Колян. Ты ведь меня хорошо знаешь, с самого, можно сказать, рождения.
— Еще скажи, что я акушером был при родах.
— Колян, поверь, он заколдовал меня, он это умеет. И вас всех заколдовал. Он этот самый, как его там… гипнотизер долбаный.
— Я знаю.
— Знаешь… Правда, знаешь? А то, что никакого края света нет, тоже знаешь?
— Конечно. И все наши это знают.
— Какого хрена тогда вы тащитесь за этим обалдуем и молчите? Ведь уже завел нас черт знает куда — без компаса не выбраться.
— Никуда он нас не завел, нет у него сусанинской жилки. Я тут день назад деревцо сломанное заметил, так мы через него уже четвертый раз проходим. Ты сам-то не видишь, Санька, мы же кружим около села.
— Это шутка такая?
— Нет, приятель, это жизнь такая, страшная и противная. Мы с мужиками так решили: Митяй в село не вернется. Несчастный случай или еще чего-нибудь. На грузде подорвался, лопухами объелся, в паутине запутался. Не нужен селу такой гений, не нужен, и всё тут.
Если быть до конца откровенным, я заранее чувствовал, в какое русло вольется разговор с председателем, но его слова всё равно ошарашили. А если добавить, что он произнес их совершенно спокойным тоном…
— А почему вы не … — я замялся, не в силах произнести то слово, которое подразумевалось. — Почему не сразу, не вчера, не позавчера, зачем ждать столько времени, идти, дышать ему в спину и изображать приятельские отношения?
— Пускай напоследок почувствует себя героем, спасителем села, человечества всего. Будем считать это его последней волей. Ха, как перед смертной казнью.
Ошеломленный, я побрел к костру, понимая, что заснуть в эту ночь не смогу. Вслед мне донеслись слова председателя:
— Санька, ради твоей безопасности: как только почуешь что неладное, жмись ко мне — в обиду не дам. По старой дружбе.

Следующее утро началось с криков Митяя. Он расталкивал народ, заявляя, что сегодня мы дотопаем до самого края.
— Осталось совсем немного, — кричал он, носясь между просыпающимися мужиками. — Я уже чувствую ЕГО.
Нехотя мужики вставали, потягивались, разминали застывшие тела, на чем свет стоит костеря как Митяя, так и «его приспешника», а я затылком чувствовал полные ненависти взгляды, бросаемые в мою сторону.
Спустя час, пока позавтракали ягодами и листьями щавеля, которые нашли тут же на поляне («Мы что, коровы или козы, жрать эти листья?!» — «Листья намного полезнее мяса…» — «Вот сам и жри их!» — «А я и ем. У, как вкусно!»), вереница недоспавших мужиков выстроилась вдоль траектории движения солнца.
Шли мы с небольшими остановками весь день. Я напоминал себе того самого зомби, о котором рассказывал Митяй: я тыкался ему в затылок, я буравил его взглядом, я хотел, чтобы он узнал, кто его предал. И в то же самое время я боялся, что правда может всплыть, и всплыть-то в самый неподходящий момент.
К концу дня Митяй стал нервным, он всё чаще припадал к земле, нюхал траву и прислушивался к лесным звукам. Наконец он вывел нас на небольшую поляну, со всех сторон окруженную малинником и заявил:
— ЭТО здесь!
Он упал на колени и пополз к малиннику, с головой забрался в кусты и, матерясь, исчез из вида. Спустя минуты три, в течение которых до нас доносились лишь его стоны и проклятия, он появился на поляне, недоуменный и растерянный.
— Ты точно помнишь поляну? — поинтересовались у него.
— У меня феноменальная память.
И он начал буравить кусты с другой стороны. Так прошло полчаса. Митяй обследовал кусты: он заползал внутрь, рычал оттуда минут пять, после чего выползал к нам. Разводил руками и прикладывал ухо к земле, словно хотел услышать шум океана. Но, вероятно, кроме стрекота кузнечиков, ничего не слышал и потому как-то виновато улыбался. Мы стояли, уперев руки в бока, и ждали, когда он закончит издеваться. Наконец он поднялся на ноги и пожал плечами:
— Я действительно мог ошибиться поляной. Или проход к краю света закрылся. Или его не было вовсе. Я ничего не понимаю, ребята.
— Его не было, — как эхо, отозвались мы, начиная медленно приближаться к Митяю.
— Надо будет еще немножко поискать вон в тех кустах. Или?..
— Или, — это был приговор.
Сказали так и повалили гения на траву. Когда одни уставали пинать Митяя, отходили в сторону, освобождая места для других. Каждому хотелось приложить отпечаток своего ботинка к телу гениального человека. Я старался не хуже остальных, искоса замечая дружественные взгляды мужиков: я снова был в команде.
Колян тем временем отошел отлить. Ему надоело смотреть на то, как мы мутузим Митяя. Краем глаза я видел его фигуру, скрывшуюся в зарослях малины, краем уха слышал журчание струи в кустах. И вдруг всё затихло, затихло, чтобы взорваться криком, примерно таким:
— О-о-о-у-у-а-а-б!
Мужики бросили Митяя и побежали смотреть, что же так поразило председателя, а я получил возможность упасть на траву и положить разбитую в щепки голову гения себе на колени.
— Прости, Митяй, я — Иуда, — мне оставалось плакать, и слезы действительно текли по щекам.
— Всё нормально, — Митяй попытался улыбнуться изуродованными губами. — Ты здесь не при чем, это жизнь такая, поганая.
— Мы же просто-напросто боимся тебя, мы всегда боялись и будем бояться всех, кто думает не так, как остальные, смотрит на мир под другим углом, слышит то, что не дано остальным. Ты даже представить себе не можешь такой страх.
— Нормально, Санька, страх пройдет. Страх всегда проходит.
— А что останется?
И я понял, что, когда страх исчезнет, подобно несчастной козе бабы Маши, в моей душе резко, с хлопком возникнет пустота, пустота, которую ничем нельзя будет заполнить, пустота, с которой жить и жить миллионы лет… или не жить.

Мужики вопили, как сумасшедшие, а Митяй тянул голову, покрытую кровоподтеками и синяками, пытаясь разглядеть, что творилось в кустах.
— Что там? — спрашивал он. — Что там происходит, Саня? Что они нашли?
А я знал.
Мужики выскочили из кустов и остановились на краю пропасти, пропасти, резко уходящей вниз. Как шахта лифта пятидесятиэтажного здания. И увидели они, что Земля на самом деле — блин, точно такой же, какие жарит на постном масле Лукерья. И еще увидели они далеко внизу растянутое от горизонта до горизонта полотно океана, по которому ветер гонит светло-голубые волны. И еще яркая блямба солнца, медленно опускающаяся в воду…
Я знал, что не пройдет и двух дней, как мы с Полиной будем стоять на краю, и Полина скажет:
— Красотища! — Моя любимая прижмется ко мне всем своим мягким и теплым телом и промурлычет: — И вся эта красотища для меня? Сашенька, ты правда нашел ее только для меня?
— Конечно, — после смущенного кашля останется произнести мне, произнести, опустив взгляд до самой земли, обрывающейся у наших ног, и еще дальше, дальше, дальше, до чернильного в лучах заката океана и китов, от которых видны лишь хвосты: два синих и один зеленый.

К ВОПРОСАМ КЛОНИРОВАНИЯ

Случилось это в стародавние времена, времена холодной войны и железного занавеса, дешевой водки и дефицита заграничных шмоток, фильмов про Верную Руку — друга индейцев и планов постепенного перехода от социализма к коммунизму, минуя любые другие стадии развития общества. Исходя из всего вышеперечисленного,а главное, основываясь на том, что осталось за строками данного рассказа, можно предположить, что существовало негласное соперничество между заграницей и «дограницей», ими и нами. Соперничество во всех отраслях государственной деятельности: науке и технике, кино и винопроизводстве, даже рождаемость являлась объектом споров и зависти.
А началась эта история на периферии необъятной страны, в те времена еще Советского Союза. Нашелся там изобретатель один, и звали изобретателя Николаем Сусловым-Клоновым. Небольшое уточнение: в природе не существовало человека такого, Суслова-Клонова. Целое НИИ в составе тридцати двух человек носило имя этого достойнейшего персонажа сибирских рассказов другого не менее достойного человека — Кирилла Хайруллина. Почему НИИ было названо именем какого-то там книжного героя, неизвестно; а что до произведения, которое вы сейчас читаете, то, поскольку перечисление имен всех ученых было бы слишком обременительным, то ограничимся одним именем, соединившим в себе все остальные.
Что же изобрел Николай Суслов-Клонов? Первым в мире он (а если вы еще не забыли, то целая группа ученых, многие из которых имели докторские степени, а один в недалеком прошлом даже угадал шесть из шести цифр в «Спортлото») научился множить живую материю. Оторвет, бывало, хвост у лабораторной крысы и на молекулярном уровне воспроизведет эту самую крысятину и, соответственно, наживает себе двух врагов из животного мира: обе крысы смотрят этак зло исподлобья на него, да еще думают: «Попадись ты нам, товарищ Суслов, как там тебя дальше, мы тебе ноги-то повыдергиваем. Попляшешь ты у нас еще на своих обрубках».
Суслов-Клонов смущенно улыбается, поглядывая на творение рук своих, и вроде как бы даже не боится крыс — а чего их бояться? Чего они ему сделают?
Прознали о смелых экспериментах способного ученого силовые ведомства (кстати говоря, это они сейчас силовые ведомства, а в те времена они были просто людьми в черном) и начали думать, как бы обратить открытие во благо… во благо себе, естественно. И вот собрались они на совет.
Представьте себе государственное учреждение с тяжелыми железными дверями, которые охраняют двое крупнокалиберных ребят с пистолетами под футболками и автоматами, выглядывающими из ширинок брюк. К зданию подъезжают черные «волжанки», водители выбегают, чтобы открыть двери для пассажиров. Сами пассажиры, по большей части заплывшие жиром тела на коротких ножках, с трудом вылезают из автомобилей и, прихватив портфели, проходят сквозь железные двери. Они поднимаются на третий этаж — а это без лифта, уж поверьте мне, становится для них настоящим трудом товарища Сизифа — и проходят в актовый зал. Постепенно зал заполняется, о чем свидетельствует заметное сокращение свободных мест, потом ведущий бьет деревянным молоточком по столу президиума и предоставляет слово первому выступающему. Тот, хрипя и вытирая платком мокрый нос, рассказывает об опытах клонирования.
— Нужно так всё обстряпать, чтобы мир вздрогнул, — говорит после его выступления один из людей в черном. — Представьте: выходим мы перед мировым сообществом и заявляем, что, мол, первыми в мире научились клонировать людей.
— Что за слово такое — «клонировать»? — спросили у него.
— Образовано от имени изобретателя Суслова-Клонова. Клонов — клонирование.
— Ну и название придумали. Ничего получше в голову не пришло?
— А по-вашему «суслить» лучше, чем «клонировать»?
Тут люди в черном поняли, что без уже упомянутой в начале рассказа дешевой алкогольной продукции думы не думаются и решения не принимаются. Тут же самый младший по званию (следует уточнить: капитан) сбегал в ближайший продуктовый магазин, где обслуживали их брата, и думаться стало легче. И порешили они устроить перед мировым сообществом представление, чтобы в очередной раз прогремело имя Советского Союза. К примеру, взять и клонировать какого-нибудь известного человека из уже умерших. Вот, мол, какие мы, всё нам по плечу и по колену.
Только вопрос встал: кто из жмуриков достоин быть воспроизведенным вторично?
— Давайте клонируем Пушкина, — предложил романтик.
В этом месте вы можете мне не поверить, спросите: «Какой еще романтик? Не бывает среди людей, работающих в силовых структурах, романтиков! Там все сплошь материалисты, и вообще жесткие люди». А я еще раз повторю: романтик. Сам не знаю, как он затесался в ту компанию, случайно, наверное, зашел, думал, колготки жене купить, слышал, завезли в галантерейный колготки польские, вот и поплелся в магазин, а тут как назло обсуждать клонирование начали, не утерпел и в разговор вмешался.
— Давайте, — говорит, — Пушкина клонируем. Живой классик у нас будет. «Я помню чудное мгновенье. Передо мной явилась ты, как мимо…»
— Мимо! — самым грубым образом перебили его. — На каждого Пушкина придется по Дантесу клонировать. И вообще, что за нелепые предложения?
— Ну, давайте тогда клонируем Чарли Чаплина, — не замечая нападок, попросил романтик. — Вы ведь должны его знать: низенький человек в смешной шляпе… А этот его трюк про зажатый поливочный шланг… А как он от голода жрал туфли вместе со шнурками…
Но от иностранных клонов тоже отмахнулись: нечего-нечего, у нас и самих выдающихся людей хватает. Думайте лучше, товарищи, думайте, зря, что ли, водку жрете здесь?!
— Владимира Ильича! — выкрикнул вдруг один из офицеров. — Как же мы сразу не догадались, что клонировать нужно именно Владимира Ильича?
— Конечно, можно, — неуверенно сказали из темноты зала, — но кто его знает, что у него на уме будет. А вдруг ему захочется каких-нибудь военных действий, революцию какую совершить надумает? Пускай лучше лежит себе.
— Тогда Толстого, — подал голос романтик. — Льва Николаевича. Пускай напишет вторую «Войну и мир»… Да и мало ли что сможет сделать полезного писатель такого размаха… «Анна Каренина», «Крейцерова соната»…
— У нас нет безработных, и нищих нет, — принялись терпеливо объяснять ему, тем временем проверяя, кто таков, как попал на практически закрытое заседание, есть ли в родне судимые и не живет ли кто из родственников за границей.
Вся проверка происходила тихо и быстро, как это часто бывает в подобных ситуациях.
— И как мы выйдем перед мировым сообществом с босоногим бородачом? «Это что, русский бомж?» — поинтересуются они, — объясняли тем временем романтику и всем, кто оказался подвержен его обаянию. — И точно вам говорим, поинтересуются. Мы, конечно, будем отнекиваться. Лев Толстой, заявлять станем, он, мол, граф, писатель известный, но, боюсь, попадем в глупую ситуацию… Да и к тому же, зачем нам вторая «Война и мир», одна ведь есть уже?
В этот момент выступил человек с темными кругами вокруг глаз — это он тени сам подрисовал, чтобы страшнее выглядеть, — и всё расставил по своим местам. Следовало клонировать человека, который принес наибольший вред человечеству, чтобы перед лицом мировой общественности его наказать. Опять же встал вопрос: кого?
Начали выдвигать предложения, а человек с тенями вокруг глаз стоит возле стола президиума и приговаривает вполголоса:
— Мы его судить будем. Мы его пытать будем. И он расколется. А кто у нас не раскалывался? Не было еще таких. И мы его казним. Перед телекамерами. И народ проголосует за казнь. Как говорится, и после смерти достанем гада.
Предлагали казнить Стеньку Разина (вторично?), но побоялись оказаться не понятыми народом; выдвигалась кандидатура Чингисхана, но засомневались, а возможно ли найти хоть мельчайшие частицы его тела? Чем дольше думали люди в черном, тем лучше водка прочищала мозги и глотки, и, следовательно, больше они возбуждались.
А через какое-то время встал знакомый нам романтик и вполне трезвым голосом сказал:
— Ребята, вы что, ополоумели? Вы хотите предстать извергами перед целым миром? Вам же этого не простят. Не стоит начинать новый проект со злого дела.
Его попросили заткнуться и вообще запретили появляться на совещаниях. И лишь то, что он оказался нигде и ни при каких обстоятельствах не замечен, спасло его от дальнейших неприятностей.
— В чем-то он прав, — произнес после ухода романтика человек с подведенными глазами. Он поднялся на сцену актового зала и налил себе из графина водки. — Нас действительно могут неправильно понять. Скажут, мол, мы больны психически, мол, неосознанно тянемся ко злу. Поэтому нельзя казнить просто какого-нибудь убийцу. Надо найти настоящего народного антигероя.
В этом месте рассказа появляется еще один персонаж, сыгравший немаловажную роль во всей истории с клонами, — Колька Рябой, в прошлом цирковой актер, ныне охотник-браконьер. Он как раз ждал приговора суда за убийство некой дичи (по слухам, кабана и пары белок) в закрытом для простого смертного охотзаказнике. Сам он оправдывался совершенно нелепо: «Шел, шел себе да потом развел костер, заночевал, а утром пришли лесники, а с ними милиция…». Прокурор уже потирал руки, считая дело сделанным. Так бы и коротать Кольке Рябому последующие несколько лет за тюремной решеткой, но, на его счастье, один из людей в черном был ему родственником, правда очень дальним. Что-то там по материнской линии, с вывертами и переломами. И вот Колька, сидя в камере рядом с матерыми бандюками, у которых на спинах места свободного от наколок нет, посредством самой обыкновенной малявы просит родственника помочь ему. Что тут поделаешь — родственник прилагает некоторые усилия, и Кольке дают условный срок: два по два. Потом они вдвоем сидят в ресторане и за бутылкой «Столичной» беседуют о том о сем. И вдруг родич, изрядно приложившись к бутылке, начинает жаловаться на некоторые свои проблемы. Он рассказывает про клонирование, про решение найти антигероя, которого потом можно будет казнить.
— Но нужно найти такого человека, который бы олицетворял собой настоящее зло. Абсолютное.
— А что значит «абсолютное»? — спрашивает Колька. Слово казалось ему знакомым, но и только.
— Это значит самое-самое.
— То исть самее самого?
— Точно!
— Так видь знаю я такого, — заявляет вдруг Колька Рябой. — Видел я, где он висит. Ну, то исть, не он сам, а мощи егойные.
— Что еще за мощи? Ну-ка, рассказывай, приятель!
И Колька, перескакивая с одного на другое, путаясь в словах, как в дремучем лесу, поведал влиятельному родичу невероятную историю о том, как в прошлом году ходил по тайге и набрел на огромный дуб. Никогда раньше таких не видел, а на дубе том висела коробочка…
— И что в коробочке той? — еле сдерживая возбуждение, спросил родич.
— Я ее не доставал, но потом спросил старожилов из местной деревушки. Они там все поголовно пьянь и рвань.
— Не тяни — отвечай!
— Так вот, в ларце том…
— Коробка уже ларцом стала? — усмехнулся родич. — Быстро же у тебя превращения делаются.
— Не суть! Так вот, в ларце том лежит утка, в утке…
— Постой, я где-то о таком слышал.
— … в утке — яйцо, в яйце — игла…
— Что за хренотень? Какая такая игла?
— Кощеева.
Ну правильно, существует ли более достойный кандидат для клонирования и последующей казни, чем Кощей Бессмертный? Это же выход из тупика! Родич даже задохнулся от радости, представляя, как на его плечи ложатся погоны полковника (из этого мы можем понять, в каком чине он был в то время). Перед его мысленным взором проносятся сладкие грезы. Вот он самолично приводит злобного старикашку с костлявой фигурой и длинным мечом, засунутым за кожаный пояс, в самое главное управление, после чего ему говорят: «Вы заслужили все награды, которые только есть в нашей стране, да и тех может оказаться для вас слишком мало. А потому просите, что посчитаете нужным…».
— Постой, Колька, — вернувшись к действительности, произнес родич, — Кощей — сказочный герой, его не было на самом деле.
— Кто сказал? Так и меня можно причислить к сказочным героям. И вас. И Леонида Ильича.
— Ты прав, ты чертовски прав. Если Кощей существовал на самом деле, то мы клонируем его по предметам, найденным в ларце. А когда клонируем, я получу полковника. — Родич вдруг вспомнил человека с подведенными глазами и уверенным тоном произнес: — Но прежде мы, конечно, казним гада.
Кольку Рябого снарядили в экспедицию за «сущностью кощеевой», как стали называть ларец в определенных кругах. Вместе с ним пошли еще пятьдесят человек отборных солдат, настоящих коммандос, которые могли в одиночку разделаться со взводом условного противника. Но, как оказалось, одной голой силой мало что можно было сделать, здесь в роль вступило психологическое давление. Начать с того, что ни один человек из команды не знал истинной цели путешествия, за исключением, естественно, Кольки Рябого. Среди солдат гуляли самые дикие версии. Одни говорили, что их послали за пером птицы Феникс. Якобы одно маломальское перо, если его правильно затолкать в человеческое тело, сделает обладателя этого тела практически бессмертным. Сразу же возник спор: куда нужно заталкивать перо? Конечно же, в рот, а вы что подумали? Ну, или не совсем в рот… Еще говорили о том, что в лесах южнее Сызрани — а Колька Рябой, выступавший следопытом, по всем прикидкам вел их в ту сторону — упал самый натуральный летающий объект. Он был так огромен, что местным сызранским властям стоило большого труда спрятать устройство передвижения инопланетян в космосе от любопытной толпы. И вот теперь они направляются к тарелке, чтобы выяснить, не прикол ли это америкашек, готовых на всё из вредности. Если во всем виноваты американцы или англичане с их пресловутым агентом ноль-ноль семь (а к тому времени по стране ходили в рукописях истории Яна Флемминга о похождениях Джеймса Бонда), то нашим доблестным воинам следовало взять шпионов живьем.
Сам путь был нелегким: половина из числа группы полегла, подкошенная страшными таежными болезнями типа плешивой диореи и крупозного насморка; пять человек сорвалось в глубокие пропасти, это случилось где-то в горах (в отчетах, кстати, названия гор отсутствуют, что создает некоторую путаницу); трое были задраны дикими животными (по словам свидетеля — Кольки Рябого — хомячками); еще четверо утонули в бурных реках; а семь человек перестреляли друг друга из самодельных рогаток с оптическими прицелами. В итоге к дубу подошли восемь человек, не считая, естественно, Рябого. Один из членов экспедиции полез наверх, но сорвался и сломал позвоночник, его пришлось пристрелить, чтоб не мучался, бедолага. Он кричал, чтобы его оставили в живых, но солдаты не вняли его просьбам. А чтобы не кричал, еще и рот закрыли. Судя по всему, сказывалось нервное напряжение, которое присутствовало всё время пути.
Наконец достали ларец, посмотрели на него — обычный ларец с крышкой, усыпанной бриллиантами, и кодовым замком. Сержант с мирной фамилией Лапушкин решил отколупнуть бриллиант — хорошо ведь привезти любимой девушке подарок.
— А чего? — спрашивал он. — Кому эти долбаные брюлики нужны? Начальству самое главное, чтобы содержимое было в сохранности.
Его пытались отговорить, но Лапушкин уже ножом принялся отковыривать драгоценный камень. Вдруг ларец задрожал, а вместе с ним задрожал и сержант. Кругом закричали:
— Бросай его!
— Сейчас же…
— Да оторвите вы его от шкатулки!
Солдаты бросились на помощь своему сослуживцу, но тот был уже мертв. Лейтенант поднял ларец с земли и произнес, обращаясь ко всем:
— Чтобы ни одна падла больше!
И они отправились в обратный путь. По пути домой у одного с виду миролюбивого парня съехала крыша, и он напал на остальных с пистолетом. Из всех передряг вышел только Рябой. Принес он ларец с «естеством кощеевым» и аккуратно передал из рук в руки родичу, а тот уже отдал его комиссии.
Ученые сразу же столкнулись с проблемой кодового замка, да тут еще Рябой рассказал о том, как сержанта Лапушкина, пытавшегося отколупнуть бриллиант, убило ларцом. Суслов-Клонов просидел над задачкой полночи. Перебор вариантов кода был бессмыслен, поэтому предложили сопоставить буквы русского алфавита с цифрами и попробовать набирать слова. Начали с общих понятий: «мир», «мать», «отец», «земля». На слове «смерть», что показывало на отсутствие воображения у Кощея, ларец открылся, обнаружив жирную утку, в которой, судя по всему, должны были прятаться другие сказочные предметы.
И начались эксперименты.
Откусывают ученые крохотный кончик от иглы кощеевой, кладут этот самый кончик в растворы, колдуют над ним и выращивают копию. В итоге получается… вторая иголка, идентичная первой.
— Что за херомантия такая? — возмущаются высокие чиновники, присутствующие при смелых экспериментах. — Почему получилась обыкновенная иголка, а не Кощей Бессмертный, абсолютное зло русского народа? Как мы, спрашивается, будем казнить иголку перед мировым сообществом? Да ведь нас засмеют.
Но ученые не унывают: не получилось с иглой, получится с яйцом. Берут они яйцо, откалывают кусочек и через неделю создают такое же яйцо, только в профиль. И с уткой ничего у них не получается. Теперь у них появляется два почти полных комплекта сказочных артефактов, на деле оказавшихся самыми обычными: две иглы, два яйца и две утки.
— Вы что, издеваетесь? — закричали тогда на Суслова-Клонова люди в черном. — В ларце должно быть естество Кощея, там должно содержаться его зло, которое вам надо было только воспроизвести. Что тут сложного?
— Кого же прикажете нам казнить? — завизжали они же, размахивая руками.
— Может, вас самих?
— Сволочи!
— А что, сейчас быстренько состряпаем обвинение и расстреляем.
— Ну-ка, руки вверх! К стенке, пожалуйста! Скажите: «Чи-и-из».
Возмущенные крики летели к Суслову-Клонову со всех сторон, били со страшной силой по рукам, ногам и другим частям тела, и от них невозможно было спрятаться. После того как ему пообещали долгую и мучительную смерть в ретортах, встал человек с закрашенными глазами.
— Отвечайте, — приказал он, — если вы начнете клонировать ларец, получится ли из него Кощей как олицетворение абсолютного русского зла? И сможем ли мы после этого убить его, предварительно вынеся приговор?
Не успели ответить ученые — встал зашедший сюда совершенно случайно романтик (спешу предупредить ваши вопросы: он в магазин шел, клей обувной купить, а то ботинки совсем расклеились, а тут вновь клонирование обсуждают, а чего бы не зайти, не посмотреть, благо, что охрана на обед ушла, пост оставив), встал и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Нет никакого абсолютного зла, не существует оно в природе, и, даже если удастся воскресить Кощея Бессмертного, вы увидите перед собой обыкновенного сморщенного старичка в поношенном плаще. Он будет шамкать беззубыми челюстями и стрелять чинарики… А если так хочется увидеть зло, то посмотритесь в зеркало: оно там, но его вы вряд ли захотите казнить. Это зло очень уж близко к собственной шкуре.
Что тут поднялось: все кричат, ругаются, романтика взашей выталкивают из зала, начинается драка, о которой мне приказано умолчать. Могу лишь сказать: набили они в тот день друг другу морды, ох как набили.
Вы, наверное, думаете, эксперименты на том и закончились — не тут-то было. Еще несколько лет люди в черном решали, кого бы им клонировать, а потом казнить, думали-думали, думали-думали…
А потом ихние ученые представили всему миру овечку Долли, тихую и такую симпатичную. И никто ее убивать не пытался, даже в голову такое никому не пришло. Жила и жила себе, жевала траву, на мир огромными глазенками смотрела.
И писали еще в газетах, что ученые заграничные нашего Пушкина ей читают, ну, знаете ведь эти строки. «Я помню чудное мгновенье. Передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты…»