ГЕОМЕТРИЯ ПРОСТРАНСТВА
* * *
А всё о себе, о себе, о себе…
Ни слова о том, что ко мне не относится,
о том, что другими порою заносится
на лист, жесткий диск и тэ дэ и тэ пэ.
Ни слова о том, что снежинки летят
и мягко на плечи людей опускаются,
что город уснул, фонарями оскалился,
что пуст у бомжа подзаборного взгляд.
Нет, всё о себе, даже не о тебе,
о том, как нежны твои руки и волосы.
Сухие стихи, как газетные полосы,
шуршат под руками в безумной божбе.
Кого ни писал бы я — Бога, плебея,
себя лишь в словесный одену наряд…
И даже когда я покаяться рад,
мол, всё о себе, — и тогда о себе я.
Апокриф
Когда серое племя, разбившись на первый-второй
и пристроив меж крыльев мечи, побрело в две колонны,
и в раю, и в аду посчитали, что выигран бой,
раз к воротам такая подмога пришла — миллионы.
И те и другие ворота открылись для них,
не примкнувших в былую годину ни к черным
ни к белым:
наконец, мол, пришли, мы вас ждали, таких и сяких,
наконец, мол, и серые ангелы действуют смело.
Но с началом боев встали серые плотной стеной,
и светлым и темным закрыв к отступленью дороги,
их погнали в последний, решительный, гибельный бой.
И Господь с Сатаной не вмешались, спокойны и строги.
Крестовый поход
(Евангелие от меча)
Деревянные ножны в себя не впускают мечи,
на щитах покоробилась кожа и высохли краски.
Боевым топорам не лежать у домашней печи,
потому что мы верим в Христовы слова о закваске.
Кто ты — конный боец или пеший отчаянный люд,
слезший с бабы своей оттого, что запахло разбоем
и железные полчища сеют кровавую жуть,
славу павшим в бою и позор убоявшимся боя?
Кто б ты ни был — вставай в общий строй или прыгай
в седло!
Сотник, нас не томи, мы давно всем святым
отмолились!
Нам сегодня свезет так, как нам никогда не везло,
потому что разведчики крепко вчера потрудились.
В том, что мы — соль земли, убедится сегодня земля,
когда к вечеру станет соленой от пролитой крови.
Мы железной пятою пройдем по врагам короля,
языками огня им расскажем о Божьей Любови!
…Деревянные ножны расселись, впуская мечи,
на обломках щитов сладко жарится свежее мясо.
Э, монах, расскажи о Петре, стерегущем ключи,
отпусти нам грехи, зря ты, что ли, напяливал рясу?!
Мы войдем в Райский Сад, громыхая металлом брони,
принесем Богу жертву из моря языческой крови.
В битвах с духами зла полетят бесконечные дни:
мы оружие ночью привыкли держать в изголовьи.
Мать-и-матика
I
Восьмиугольная коробка —
куб комнаты, закрытый робко.
Двенадцать ребер частоколом,
две грани — потолком и полом
назначены не мной — Судьбою.
Две пары стен — канвой? конвоем?
Каких-то точек толкотня —
Я.
II
Бесконечная плоскость, пересеченная лишь
взглядом. Нет горизонта. Тишь
и гладь. Параллели смыкаются где-то
в бесконечности. Вечное ровное лето —
вот моя родина. Те места
вспоминаю, если душа пуста,
как у новорожденного. Это — место,
где я был — женихом и была — невестой.
Потому я люблю математику: так
горсть земли уезжающий прячет в кулак
и хранит в рюкзаке; я в извилинах прячу
запах родины.
Место, где был я зачат,
и рожден в страшных муках, и в них живу;
этот шарик, летящий сквозь мрак и тьму
по безумным спиралям вокруг светила,
где любой забывает о том, что было
до рожденья, и после — нетвердо помнит;
этот шарик, где мясом и кожей морда
обрастает, чтоб легче сносить удары;
где прямы только струны твоей гитары,
но они коротки, чтоб пересечься
в бесконечности; как говорит мне сердце —
это — ссылка. Тюрьма. Долговая яма.
Я не спорю с ним — ведь сердца упрямы.
III
Ухожу не в дожди, ухожу не в дела,
не в себя ухожу, а в трехмерность пространства,
словно жизнь — не была и мечта — не была,
был лишь повод для вечных скитаний и странствий.
За моею спиной — не два белых крыла,
не безлюдье толпы, не прохладность сугроба.
Там лежат сиротливо мои удила,
что сжевала беда, лишь беда, но не злоба.
Припорошены пылью часы, зеркала —
от стеклянных вещей в геометрию чисел.
Даль ошую светла, не таит в себе зла,
даль одесную помнит рассыпанный бисер.
Ночь врачует тела, но сгорает дотла,
оставляя багровые раны рассвета.
Позади — только прошлых деяний зола,
впереди — бесконечность… Не будем про это.
IV
Впереди по-прежнему просторы,
позади по-прежнему пустыня.
Я не мыслил о горах — и горы
растворялись, исчезали; ныне
я стою на выжженной равнине.
Взад-вперед, куда ни кинешь взглядом —
кровь не горячится и не стынет,
вечер не алеет; шоколадом
почва не ложится мне под ноги —
страннику, забывшему как будто,
что бывали аватары, боги
на Земле: Иисусы, Кришны, Будды.
Что меня загнало в эти дебри?
Отчего я вижу в каждом миге
голую прохладу геометрий,
алгебр бесчисленные пики?
Это даже не равнина — это
старика Евклида заморочки.
Здесь нет камня, воздуха и света,
только лишь прямая, плоскость, точка.
Это просто голое Пространство,
это не Ничто, но и не Нечто.
Место, идеальное для странствий —
в каждой точке сыщешь бесконечность.
V
Возвращение
В Пространстве появляются черты
пространства с малой «п». Полуподобье
того, что по ночам у изголовья
меж сном и тьмой бесстрастно пела Ты.
В Пространстве появляются черты
каких-то лиц. И профиль горизонта,
дождь, след сухой на темени от зонта,
вчерашние забытые мечты —
всё поддается вдруг материа-
лизации. Пространство с малой буквы,
с «п» прописной, все тары, нетто, брутто,
сны, книги, вещи, улицы, дома —
прет напролом. Хрустит под каблуком
земля — всё чаще въявь, а не тайком.