ОСМЫСЛЯЯ ДНИ И РАССТОЯНЬЯ
из новых стихов
Прощёный день
В прощёный день воистину простится,
Что днём укромным принято скрывать:
Льстецам простится;
тем, которым льстится,
Ворам и сущим кражу покрывать.
Простится поседелым в миг единый,
Когда и солнце кажется черно,
И тем, кто был причинен тем сединам:
За так простится, в прочем, заодно…
Приветим ближних, путним вслед помашем,
Любезных нам почтим уста в уста
В исходе жирной масленицы нашей,
В преддверии великого поста.
Простим пустой надеждой обольщённым,
Носителям и блага, и вреда
В надежде:
он и к нам придет прощёным –
Горючий день Последнего Суда!
* * *
памяти Валерия Болтышева
Позову, а зов не отзовётся,
Или отзыв тот не будет благ…
Как, родимый, можется-живётся
В темных плёсах, средь нездешних влаг?
Помнишься усмешливым и странным
В доле – перетянутой струне.
Лейтенантом помнишься экранным
В германовской серой солдатне…
Редко мы по силе ношу грузим
На себя, шагая напролом…
Затянулся твой рыбацкий узел
Гордиевым тягостным узлом…
Но каким другим ещё примером
Отомкнуть и очи, и уста
Ближним, что не ведают:
за серым
В мир нисходит только чернота?
Знаешь: в обоюдной нашей страсти,
На берег, по-тихому скорбя,
Я теперь беру двойные снасти:
На тебя беру и на себя…
* * *
Когда у нас совсем дошло до точки
И впереди маячил тот же швах –
Носил и я мальчишкой лапоточки
В селе, у крёстной мамы на хлебах.
У крёстной мамы лычко липы вешней
И кочедыг – снаряд, чем лапти плесть,
У крёстной мамы пальцы словно клещи,
А сердца нет, хоть я-то думал – есть:
Ведь это мне, о чём помыслить жутко,
В додачу прочим прочным схлёсткам бед
Плетёт она убогую обутку,
Позорнее которой в свете нет!
Тут стар и млад, понятно, лапти носят…
Ну, как ей объяснить и упросить:
Ведь в городе, куда вернусь под осень,
Мне прозвища «лаптёжник» не сносить!..
Меня мальцы издёвками замучат…
Но крёстная, привычные дела,
Проворно намотала мне онучи,
Оборами крест-накрест обвила.
- Старалася… Носи неизносимо,
Топчи крепчае Гитлера в гробу!
Скажи ишо и Сталину спасибо:
Всюё Расею в лапотки обул…
Вот так, спроста, моею крёстной мамой
И воздалось всем сестрам по серьгам…
Я в лычке том побегал мало-мало,
И стали лапти сходчивы к ногам!
И мимо неразумного вниманья
Кто чем богат, во что обут-одет,
Ушёл я в них в простое пониманье,
В ком сердце есть, а думалось, что – нет…
* * *
Белым-бела была моя кошурка –
Глаза да нос на первой из порош.
Белым-бела подаренная бурка,
По нашей студи толку ни на грош…
Черёмухи белели как сугробы
В обманчивом предвестии тепла
И чистым серебром высокой пробы,
Белым-белёхо таволга цвела…
Наследует живому неживое,
В положенный затягивая круг…
Над белою моею головою
Кружит столетний чёрный ворон-крук…
* * *
Щемит в душе… Как будто кто-то помер
В душе, где обитает только жизнь…
Вот матушка моя, мой вечный помин,
Твердила в час нерадости: – Держись…
Крутым всходило тесто караваев,
Спечённых счастьем – долей для меня,
Крутым-круто вела тропа кривая,
Куда-то по-над пропастью маня.
Всё мнилось мне, что это понарошке,
Как брань на ворот, пуля в «молоко»,
Что станет в сердце, как в лесной сторожке –
Отдохновенно, тихо и легко.
Держусь, пока не вышел вечный роздых,
За рай земной в убогом шалаше,
Пока не призовут: – Держись за воздух… -
Но то уже не телу, а душе.
* * *
Лёгкого хлеба не надобно даром,
Фарт и халява горите огнём:
Всё-таки я начинал кочегаром –
Пекло котла да мальчонка при нём.
Копотный, липкий, что килька в рассоле,
Спецмолоко за лихие труды:
Ковшик с водою да пригоршня соли –
Пригоршня соли на ковшик воды!
Прочие бучи и прочие кручи
Я без нужды беспокоить не стал:
Жар преисподний и пламень игручий
В ревностных топках моих клокотал…
Следуя зову, без спору придётся
Вскоре земное оставить земле,
Но, полагаю, работа найдётся
Мне и в аду при моём ремесле.
Горькие грешники воют хрипато –
Фарт и халява сочлись огоньком…
Здравствуй, шуровка и здравствуй, лопата!
Как там у бесов со спецмолоком?
* * *
Осенью в природе оробелой
Тишина медлительно-строга,
И по тёмной речке нитью белой
Ледостав сшивает берега…
Не освоил, сколько ни портняжит,
Древнее занятие своё –
Скоро всё одно пороша ляжет
На его нехитрое шитьё.
И соткёт пороша, и отбелит
Тонкое льняное полотно.
Никого в шедротах не обделит,
Так уж у неё заведено.
Ледостав шуршит осенним «салом»…
Поутру увидим из окон
Кто-то первый снег,
А кто-то – саван,
Так оно ведётся испокон.
Осмысляя дни и расстоянья,
Всё в конце концов сойдёмся в том,
Что по праву время расставанья
Избирает чёрно-белый тон…
* * *
Юрию Евдокимову
Запрета мечтанью и помыслу нету,
Там небо синей и трава зеленей,
Но вольной дороги по белому свету
Не тронут копыта покорных коней.
Коней изнурённых, коней заморённых,
Кнутом иссечённых иль шашкой в бою,
Когда-то стремительно жить одарённых,
Зачем-то утративших сказку свою…
Сознанье утраты мучительней пыток,
Обидней калечества, горше потерь
И
- топы копыта,
и
- топы копыта
Былых рысаков, першеронов теперь.
А вольная воля зовет родниково,
Где небо синей, где трава зеленей…
К столбу коновязи прибита подкова
На ржавое счастье покорных коней.
* * *
Книжкина сказка про Синюю птицу:
Птицу прищучить – и счастье познать…
Сойка, щегол, зимородок, синица,
Что поиначе лазоревкой звать –
Вот они, рядышком… Всякий затишек,
Всякий приют под укромным листом –
Это не в бедствия гнать ребятишек,
Чтобы в удаче ограбить потом!
Не отвергают ни чести, ни права
С нами, высокими, ладить добром
Синие птицы счастливого нрава,
Синие птицы, живые пером.
Как нам, высоким, до них опуститься?
И, упадая в ладони лицом –
Тешимся сказкой про Синюю птицу,
Книжкиной сказкой с тоскливым концом.
Дежа-вю
Ежели дано оборотиться
В бытность зазеркальную свою,
Мог бы я снегириком родиться
В ледовитом, в северном краю.
Алым огоньком, не в силу вьюгам,
Стылым зимам песни пел спроста:
Потому как почитал бы югом
Эти вот закамские места.
Но приметив, что снега осели,
Копит силу первая гроза,
Улетал опять к себе на север,
Где озер русалочьи глаза –
Мне ли выжить
В здешнем летнем пекле? –
Вил гнездо, и снова ждал денёк
Воротиться в стужу и затеплить
Малый снегириный огонёк…
Чтобы жить да быть не унывая,
Ближнего собой обогревать,
Всё-таки должна душа живая
Цветом цвесть и голос подавать!
…Дежа-вю причудливыми снами
Смесит в тесто истину и лжу…
Снегири свистят: – А нуте – с нами!..
Погожу. А там и – погляжу…
* * *
Средь чистых зорь, душевных изобилий
И всяческих от горестей пощад
Меня шторма в форштевень раньше били,
Теперь от волн шпангоуты трещат…
Бывали наши плаванья убоги,
Байдарки да ледащие плоты –
Но всё же в каждом обитали боги
Познания и редкой доброты.
Средь наших путешественных идиллий,
Во имя романтических прикрас
Мы в лоцманах и боцманах ходили –
И даже как-то Кацман был средь нас…
Хранили не на карте или в плане,
А в сердце, где положено беречь,
Архипелаги Сбывшихся Желаний
И с ними острова Счастливых Встреч.
Но, то ли врали скверные компасы,
Или теченья мимо увели,
Но кончились надежды и припасы,
А мы до дальних пирсов не дошли…
Что ж, люди мы, и доля нам людская:
У берега обыденной земли,
Ни флага и ни гюйса не спуская,
Мы затопили наши корабли…