В НЕТОЧНОМ МИРЕ СЛОВ…

 

* * *

Легко меняются фигляры

и те, кто сдался моде в плен,

кто не готов сносить удары,

живя по воле перемен.

 

Всё новое, конечно, мило,

когда б не суета сует.

Но гений – вечное светило,

ему меняться смысла нет.

 

Ещё есть бог, любовь, отчизна.

Менять себя – не их удел.

И с ними смерти нет – есть тризна

по грубым измененьям тел.

 

Они, скорее, нас отринут,

чем переменят свою суть.

Они останутся, не сгинут.

Ты, модник, уж не обессудь.

 

* * *

Наследник Пушкина, рассеянный поэт,

о чём ещё бубнишь на всякий случай?

Неужто болтовливый интернет

тебя молчанью скромному не учит?

 

Давно все зарифмованы слова,

описаны все пагубные страсти.

Твоя всклокоченная музой голова

не интересна ни толпе, ни власти.

 

К кому ты обращаешься в тиши,

когда читатели стихов на ладан дышат?

Что ж, обличай, пророчествуй, греши,

рыдай, не бойся – люди не услышат!

 

Дантесы кончились – им тоже всё равно.

Другую находи себе подмогу.

Живи, живи пустынно и темно.

С поэтом и пустыня внемлет Богу.

 

Лермонтов

 

Он не понравился царю,

а мог бы ниже поклониться.

За проницательность свою

беспечно мог бы извиниться.

 

«Мальчишка вздорный, дуэлянт!

Еще один скандальный гений!

Да, кстати, что там де Барант?

Все обошлось без осложнений?..

 

Под пули горцев, на Кавказ!

Ужо там он остепенится…».

Ни рок, ни бог, ни друг не спас.

А рана вот она – дымится.

 

Спасенья нет, и смерти нет.

Дух страждущий над миром реет.

Отсплетничал и сгинул свет,

а кровь точится – не хладеет.

 

У звездной бездны на краю.

Века – и те давно истлели.

Он не понравился царю.

А вы б понравиться хотели?

 

* * *

Иосиф Бродский в мире программистов.

К чему скрывать? Его зовут иначе.

Еврей из православных оптимистов,

как джентльмен, но не совсем удачи,

 

мурлыкал что-то мне о взрослых детях,

о женах, коих было три-четыре,

о странностях вообще, а также этих,

вращающих светила в нашем мире.

 

Чтоб знала я – есть полный арсенал.

И сложный кофе мне сооружал.

 

Хотя сама не сильно обнищала,

я восхищалась боевым комплектом.

Но кухонная техника смущала

меня своим блестящим интеллектом.

 

А чистый кафель, не лишенный шарма,

не позволял беседу торопить.

Молчала я и по законам жанра

свой кофе кротко продолжала пить.

 

Хотя не все прельщало в интерьере –

светило солнце сквозь дыру в портьере.

 

Я не сторонница таких иллюминаций,

но, может быть, сия деталь как раз

была правдивее его интерпретаций

на тему встречи, захватившей нас.

 

Ну, вот и все. Меня увез троллейбус,

отчалив медленно, в пути не торопясь,

как будто бы разгадывая ребус

и на меня отчаянно сердясь.

 

Вернись-вернись! Все можно разрешить.

И штору бедному Иосифу зашить.

 

Играет Кейко Мацуи

 

Я вижу ангелов полет

и хищной птицы грезы.

Стекает с клавиш звуков мед

и океана слезы.

 

Жемчужной россыпью у скал

они дрожат и тают,

но снова в шепоте зеркал*

внезапно проступают.

 

Кристальных сумерек аккорд!

Вот в лунном царстве света

корабль воздушный входит в порт

по воле струн и ветра.

 

Жаль ангелов и птицу жаль,

жаль участь океана

и жаль, пока звучит рояль,

седого капитана.

 

Через три такта должен сам

он принимать решенье:

остаться рядом или там,

в моем воображеньи.

______________________________________________________________________

* «Полет ангелов», «Ночные грезы ястреба», «Слезы океана», «Шепот зеркала» – музыкальные композиции, исполняемые японской пианисткой.

 

* * *

Саксофоновым вздохом апрель отболел,

пробежался по клавишам май,

и листвой, как монисто, июнь отзвенел,

соловьями отщелкал – прощай.

В золотые литавры ударил июль –

его дни промелькнули быстрей быстрых пуль.

Вот забрезжил и месяц восьмой.

О, приди же, приди, полнозвучный, приди!

Оставайся – у нас все еще впереди –

«Бранденбургским концертом» со мной.

 

* * *

Течёт, течёт и – истекает.

Что остаётся от ручья?

Вода мутнеет, замолкает,

потом становится ничья.

 

Ещё свежи и сочны травы,

ещё прохладно и черно

под плотным пологом дубравы

истока гибнущего дно.

 

Вот только в воздухе паренье –

былой волны живые сны.

И приближенье, приближенье

необратимой тишины.

 

И это всё? Помилуй, Боже!

Ужели справедлив итог?

Я не обидчива, но всё же

твой оскорбителен намёк.

 

* * *

Ну вот, опять слезами облилась

над вымыслом своим сентиментальным.

Всё кончено. И связь оборвалась.

Роман мой оказался тривиальным.

 

Эротоманка. Что ещё сказать!

Маньячка романтического склада.

Терзай себя, раз хочешь так терзать.

А мальчик пусть живёт, как ему надо.

 

Тебе ли возноситься к небесам

и слёзы лить невинными глазами!

Героя нет. И веры нет слезам.

Нет больше слов. И Богу скучно с нами.

 

* * *

В неточном мире слов,

а значит, – заблуждений,

мы сотканы из снов,

верней, из пробуждений.

 

А там, где числа чтут,

ни с чем не разминуться.

Там грезить не дадут,

но можно не проснуться.

 

* * *

Льву Роднову

 

Ничего не может наше слово.

На губах – заветная печать.

Хорошо с тобою, друг мой Лёва,

просто так, без повода молчать.

 

Есть мороженое и идти по скверу,

улыбаться солнечному дню,

никого не призывать к барьеру.

Я тебя за это и ценю.

 

Ты-то знаешь, как меня заносит,

как бывает трудно мне простить.

Друг об этом ничего не спросит.

А другим – не терпится спросить.