ЧТО ДЕЛАТЬ, КОГДА ИЗВЕСТНО, КТО ВИНОВАТ?
К 115-летию со дня рождения Кузебая Герда
«Что делать?» – это вопрос вопросов, шествующий с человечеством от обезьяньего периода до межпланетных прогулок. Он стар, как мир, и каждый день даёт на него свой ответ. Но проблема в том, что ответ не может нравиться всем. Перехожу к конкретике: есть европейски образованный учёный, поэт, общественный деятель. Это Кузебай Герд (Чайников Кузьма Иванович).
Как это: что делать? Изучать. Читать и учить наизусть, что душе ближе. Продолжать начатое просветительское дело. Логично? Разумно? Естественно? Да, да и да.
Но уже с 20-х годов прошлого столетия, с первых шагов Герда, глухо доносится: «Нет». Вершители жизни возомнили себя властелинами истории. Они в тридцатые годы стёрли это имя со страниц истории. Кто знал его – не соглашался, но несогласных тоже стали стирать. Рефлекс самосохранения подсказывал: надо делать вид, будто в истории вовсе не было тех, кто посмел расцвести, кто сумел ознаменовать своим творчеством историю.
Наконец, сама история заставила вершителей опомниться, цветам снова разрешили благоухать. Но с оговорками, подправили себя вершители: одним (Г.Медведев, М.Коновалов) без ограничения, другим велено кое от чего отказаться. Ашальчи Оки, как цветку, исчезнуть, а как врачу – практиковать.
Кедра Митрею – преступление, которого не оказалось в наличии, снять, а наказание… оставить. С Гердом того круче: реабилитировать полностью не печатать. Без запятой. Вершители запятую поставили, но не показали, где именно.
Тут на авансцену истории пробирается дотошный грамотей, который требует разобраться с запятой. Вернуть историю в естественное русло. И назвать – вот наглец! – кто виноват.
Чем кончилось это единоборство и кончилось ли – позже. А пока пусть на сцене истории и на большой сцене Москвы в переполненном зале происходит триумфальное явление 100-летия Кузебая Герда. Это было 29 января 1998 года. Вся читающая Россия (и не только она) отмечала удмуртского энциклопедиста и просветителя, учёного и поэта. Человека короткой, но чрезвычайно наполненной творческой жизни, которая – увы! – пришлась на тот период, когда плодоносную живую историю, запихивали в прокрустово ложе очередной идеологии и отсекали на погибель проявившиеся животворные и животворящие начала в литературе, искусстве, в общественной мысли.
Здесь, на залитой светом сцене, и на фоне полного театрального мрака, высвеченный разящим лучом софитов, в речах, стихах, песнях ожил сам триумфатор, сам Герд. Такой, какой он был до своих тридцати трёх, когда был приговорён на погибель в Соловках: молодой, обаятельный, с ясными, заглядывающими в душу глазами… Больше шестидесяти лет его уже не было в живых… У Герда-триумфатора оказалось очень много друзей. На самом деле их ещё больше, много больше. Тех, кто не в зале, не на сцене.
Все ли пишущие и выступающие о Герде – его друзья, или только примкнувшие к ним – судить не берусь, чтобы раздоров не множить. Непродуктивны они, раздоры. Но об одном хочу громко заявить именно в связи с триумфом 100-летнего юбилея Кузебая Герда. О том, кто знал, что делать, и искал, кто виноват. Кто тем самым обрекал себя, если не на плаху, то на отторжение от науки, на наказание без преступления. Он десятилетия прорубал просеку в обществоведении и литературоведении, чтобы история обошла прокрустово ложе, разрубившее Герда, и пошла, с возродившимся из пепла мастером, руслом, предназначенным ей природой.
Это не миф, такой человек не придуман, он был, он есть и сейчас. Это литературовед Фома Кузьмич Ермаков. К Герду, который стал для него судьбоносным, он пришёл не сразу. Потому что ни в школе, ни в вузе – он учился на факультете языка и литературы в УГПИ – такого деятеля, по велению земных вершителей, якобы и не было никогда. Наверное, поэтому первую книгу он написал о Михаиле Петрове, и стал кандидатом наук. Потом открыл для читателей только что реабилитированных Г.Медведева и М.Коновалова.
По сути первыми учёными литературоведами удмуртского народа были Кедра Митрей (Д.Корепанов) и Кузебай Герд (К.Чайников). Оба они работали, исполняя обязанности доцентов и старших научных сотрудников. Но до защиты степени их не допускали. Первым остепенённым стал он, Фома Ермаков. Возможно это и закономерно. Не он, так кто-то… Чудно, необъяснимо другое: хотите верьте, хотите нет, но так случилось, что как будто чёрная энергия гонений и репрессий прихватила, принакрыла не кого-то другого, а именно его, Ф. Ермакова. Сменилось время, изменился общественный строй, а вот – поди же.
Учёный исследовал жизнь и творчество одарённого самородка Герда, искал его следы, его заметы в анналах репрессивных, то есть реабилитирующих органов, невольно упираясь в стену под названием «Кто виноват?», а обстоятельства оборачивались против него, против его вторжения в науку, отторгали его, «Отступись!» – прямо и косвенно подсказывали они Ф.Ермакову. Не отступился.
Позднее, в 80-90 годы, когда причастность к пропаганде Герда стала престижной и, кроме славы, ничем не грозила, среди литературоведов разгорелись бои за право причислять себя к первооткрывателям подвижничества поэта и учёного К.Герда. Некто из них являл себя на пике торжества Кузебая Герда перед родственниками поэта и всеми, шедшими на торжество, самой матерью Историей, собственноручно отряхнувшей все наветы, оговоры и подарившей поэта народу.
Да, это был знаменательный день в судьбе удмуртского поэта…
…Рано, чуть ли не с середины двадцатых годов, молодого талантливого деятеля начали осаживать за семимильные шаги в развитии национальной науки и культуры, придирчиво выискивая то ли западничество, то ли национализм. Студенты-однокашники, учившиеся с ним в Москве, написали письмо-кляузу в Удмуртское представительство и перекрыли даровитому собрату дорогу в академическую докторантуру. Его, вошедшего в науку и рвущегося идти дальше, не испрашивая согласия, отправили обратно в Ижевск. В явную почётную пока ссылку.
Увы! Не на радость и творчество: здесь, на родной земле, поэта ждала слабо прикрытая травля. За что? Читаешь письма в «органы», СКУТ строки газет и становится ясно – ни за что. Не будь первоцветом! Не высовывайся раньше и благоуханней всех, за это. Некто Ельцов в «Ижевской правле» от 3 марта 1930 года, не затрудняя себя доводами, изречёт: «Выразителем идеологии национальной буржуазии является всем известный поэт Герд…» Этот доморощенный злоумышленник даже не подозревает, что Герд, как ищущий художник и учёный, шёл немощёной дорогой, умел искать, умел признавать и свои заблуждения, идейные колебания. «Все года и периоды моей литературно-общественной деятельности и научно-педагогической работы, начиная с 1919 года, если их начертать на бумаге, получили бы вид волнообразной линии…»
Истинная беда в том, что 2 ноября 1937 года в конце этой линии на Соловках была поставлена свинцовая точка. После неё о Герде глухо и надолго замолчали.
Лишь незадолго до столетия мы узнали: за неполные полтора десятилетия он успел опубликовать около четырехсот стихотворений, тринадцать поэм, две повести, десятки рассказов, пять пьес и свыше ста научных статей. Надо признать, что, несмотря на неблагоприятствование, интерес к наследию просветителя был непреходящ, хотя и притаённый, как бы неопознанный. Бдительные госидеологи противились и не жалели патронов тем, кто пытался прорваться через завесу замалчивания и беспамятства.
Одним, можно сказать, первым, был учёный Ф. К. Ермаков. Нам довелось познакомиться друг с другом в годы студенчества, я учился в УГПИ на историческом, а он – на факультете языка и литературы. Он стал студентом позже меня, но сразу влился в актив, проявил организаторские способности и был избран председателем профкома института. И после окончания института его карьера обещала быть блестящей – редактор республиканского книжного издательства, аспирантура в Московском институте Мировой литературы имени М. Горького, сектор литературы и фольклора УдНИИ. Он первым из удмуртов стал остепенённым учёным… В гору шёл легко и с полной выкладкой. Имел всё, чтобы покорять вершины национальной филологической науки, защитив диссертацию, написал первую в Удмуртии литературоведческую монографию. Ему идти бы и идти, если бы не одна полумистическая заковыка. На его пути встал призрак Кузебая Герда. Ни Кедра Митрей, ни Григорий Медведев почему-то не сдерживали продвижения, а, напротив, способствовали ему. Но стоило лишь прикоснуться к феномену Герда, как начались пробудились неведомые тёмные силы, крушившие мосты и дорожное полотно впереди исследователя.
С начала 70-х Фома Ермаков начал выступать в республиканских газетах и в журнале «Молот» с заметками и статьями, касающимися творчества Герда. Глыбища вырисовывалась такая, что исследователь, вдохновлённый благодатным материалом, написал свою вторую монографию – о творчестве Кузебая Герда и о его судьбе. Тут и началось. Уже на обсуждении громыхнул нешуточный фугас с идеалогической начинкой, некогда убойной сила, но и в то время не бенгальская игрушка. Автора упрекали в некритическом отношении к Герду, в однозначности оценки его значения. Участники обсуждения не в очень широком кругу дружно пришли к выводу, который звучал как приговор: беспомощно, очень слабо отразил идейные искания, вернее, колебания исследуемого деятеля. Причём аргументированность доказательств при обсуждении больше светилась заданностью исхода, а не фактографией, не аспектами самого творчества поэта.
Ему бы смолчать… Поблагодарить, доработать, не наступая на горло собственной песни. Но он уже не мог позволить себе идти верной тропой, потому что теперь он подчинялся только ему, Герду.
Исследователь изливает свою озабоченность неправедностью в письме, которое он адресует обкому КПСС… Он пытался объясниться, приводил дополнительные доводы своей правоты, приводил доказательства некомпетентных обвинений при обсуждении его рукописи.
Произошла ошибка двух мнений. Двух правд? Такого быть не может: правда, истина одна. Сокрытая ли она, выставленная ли напоказ – она голая. Её надо искать под прикрытием.
Поиск истины привёл меня в Центр научной документации новейшей истории Удмуртской республики.
11 мая 1971 года бюро Удмуртского обкома КПСС рассмотрело вопрос «О письмах Ермакова Ф.К.» и приняло постановление…
Постановление – не отписка, не оговорка, оно внушительно и солидно и приводить его от слова до слова, пожалуй, не имеет смысла, а потому позволю себе воспользоваться сокращенным вариантом (по собственному усмотрению).
«Согласиться с выводами отделов пропаганды и агитации, науки и учебных заведений обкома КПСС, изложенных в справке по письмам Ермакова Ф.К. об отношении к творчеству К.Герда (К.П.Чайникова);
…обратить внимание первичной партийной организации и директора УдНИИ истории, экономики, языка и литературы на слабую работу по повышению ответственности отдельных сотрудников за глубокое изучение и объективное освещение истории удмуртской литературы;
потребовать от Удмуртского издательства более внимательного подхода к отбору художественных произведений, критических и исследовательских работ по литературе для опубликования в печати».
Через неделю состоялось партсобрание УдНИИ с обсуждением персонального дела Ермакова. На собрании его упрекали за недооценку «шатаний» Герда националистического плана. А кроме того – в необоснованных обвинениях отдельных писателей, негативно относящихся к исследуемому им Герду. Внимания – и серьёзного! – удостоилась и дата рождения в паспорте ответчика. Это уж совсем худо: уклонение от воинского призыва в военное время.
Итог: строгий выговор с занесением в учётную карточку. Чего-чего, а уж партийная структура сбоев не допускала, каждое дело доводилось до логического результата – от малого до великого.
15 июня 1971 года на заседании Первомайского райкома партии Ермакову снова ставят в вину огульную критику в адрес коллег за негативное отношение к Герду, за недооценку его значения в истории. К тому же райком привнёс и ещё кое-что не в пользу ответчика, разумеется. Да, именно так: Ермаков после справедливой партийной критики на бюро обкома, выступая на очередном писательском съезде Удмуртии, вновь пытался представить себя безвинно пострадавшим за правое дело Герда, называл имена тех, кто словно бы продолжает жить в 1937 году.
«Решение первичной партийной организации от 19 мая 1971 года отменить. За грубую и необоснованную критику в адрес писателей и партийных работников, за нечестность, неискренность перед партией, выразившихся в сокрытии истинной даты рождения в 1……..?»» году и при вступлении в партию Ермакова Фому Кузьмича из членов КПСС исключить…»
Слава Богу! Это уже не Соловки, к которым пришибло Герда, но о дальнейшей карьере учёного-гуманитария, о преподавательско-воспитательной деятельности нужно забыть. В сорок с небольшим лет, в расцвете творческих и физических сил…
Нет, тяжело переживая крушение всех надежд, он пытается спастись…
Апелляция.
В Ижевский горком КПСС. В городе райком – инстанция всё же низовая, есть и повыше – горком.
Заседание горкома, которое состоялось 11 августа 1971 года, несколько обнадёжило положение «бывшего коммуниста», ибо постановило: «…принимая во внимание признание Ермаковым Ф.К. своей вины во изменение решения Первомайского райкома КПСС, объявить ему строгий выговор с занесением в учётную карточку…»
Насчёт «осознания», кажется, поспешили. Ермаков не собирался прощать слитые на него помои, он хотел, чтобы все видели его таким, каким он и был – чистым человеком, с чистым лицом и чистыми помыслами.
9 ноября он обращается с письмом к первому секретарю Удмуртского обкома партии Валерию Константиновичу Марисову.
Ждёт. Как-никак кроме личных объяснений, прибавились и такие как диктат директора УдНИИ, вольное обращение с финансовыми средствами.
Увы, увы… Дождался? Да. Его письмо секретарю обкома вернулось к тем, кто не хотел или не сумел понять Ермакова – коммунистам УдНИИ. Родная парторганизация отреагировала достойно и грамотно: да, указанные в письме недостатки в институте имеют место быть, учтём, благодарны, учтём… А вот этот письмоносец Ермаков по-прежнему упорствует и не сдаёт позиций, проявляет политическую близорукость, отказывается развенчать «врага народа». Решением партийного собрания института «за настойчивое отстаивание и проявление объективистских позиций в науке, за сознательную ревизию решений вышестоящих партийных органов, за систематическую дезинформацию их и клевету исключить тов. Ермакова Ф.К. из КПСС».
Бюро Первомайского райкома и бюро Ижевского горкома КПСС, куда снова обратился отчаявшийся в поисках справедливости загнанный в угол учёный, решение общего собрания коммунистов института поддержали.
А на бюро обкома КПСС 17 апреля 1977 года был принят следующий вердикт:
«…Ермаков Ф.К. длительное время нарушает параграф 2 пункт «Д» Устава КПСС, продолжает отстаивать свои ошибочные националистические взгляды. Неоднократно обвиняет обком партии в проведении антиленинской политики по отношению к культурному наследию удмуртского народа, клевещет на коммунистов, несогласных с его точкой зрения… Раскаиваясь в своих ошибках, должных выводов для себя не делает. В нарушение инструкции «О порядке вывоза за границу несекретных материалов и осуществлении международного книгообмена» в декабре 1976 года под разными предлогами вновь пытался издать свои статьи за пределами страны.
Бюро обкома постановляет: в восстановлении Ермакова Фомы Кузьмича членом КПСС отказать».
Работу в УдНИИ он, естественно, потерял. Литературоведов-филологов с учёными степенями на удмуртских кафедрах УдГУ было всего ничего, один Д.А.Яшин. Пятый год объявлялся конкурс, пятый год Фома Кузьмич подавал документы на должность старшего преподавателя. Безуспешно. А кому охота вступать в единоборство с высшими силами?
Вот и работал Фома Кузьмич в бюро по пропаганде литературы при Союзе писателей Удмуртии. Должность вынужденная, многого от исполнителя не требовала: получи заявку, обеспечь встречу. Вскоре, после того, как её занял Ермаков, бюро уже не выклянчивало заявки, а, можно заметить, лишь отбивалось, не успевая за возросшими аппетитами предприятий и учреждений. У писателей, в кои-то веки, приработок появился, который нашим писателям никогда не был лишним.
Нашёл свою нишу? Вписался, наконец, в поворот? Ну, знаете… Это же был Ермаков! Разве он мог смириться, пока мистическая фигура его судьбы – Кузебай Герд – полупризнан, звучит вполголоса?
Персональным делом Ф.К.Ермакова в 1978 году занялся КПК при ЦК КПСС. Несгибаемый неподкупный Пельше от своего всесильного ведомства затребовал объективную оценку творчества Кузебая Герда учёных института Мировой литературы. Известные учёные А.А.Петросян и заведующий кафедрой литературы Института общественных наук при ЦК КПСС М.Н.Пархоменко. Они оценили гердовский вклад в науку и литературу очень высоко, то есть, по справедливости, за что и испортил свою биографию воитель Фома Ермаков.
На заседании КПК 21 мая 1978 года Фому Кузьмича Ермакова восстановили в рядах членов партии с сохранением партийного стажа.
Человеку, познавшему, что надо делать, когда известно, кто виноват, вернули имя порядочного человека и право заниматься любимым делом. Тут бы и сказке конец, да остался после всего то ли шрам, то ли родимое пятно. Оставался выговор «за невыдержанные обвинения… необоснованные обвинения… товарищей, которые он писал в различные органы».
Это взыскание на несколько лет отодвинуло защиту докторской диссертации: не положено с таким взысканием допускать к защите… Закон хоть и неписанный, но соблюдался неукоснительно. 21 мая 1986 года выговор был снят.
С такой-то ношей полтора десятилетия мыкаться… Виват, Ермаков!
Выстоял, вынес, добился… Теперь Фома Кузьмич Ермаков работает профессором в Удмуртском институте усовершенствовании учителей. Его последняя книга о Кузебае Герде открывается сердечным, уважительным отзывом самого Дмитрия Лихачёва – совестью и гордостью российской науки и культуры.
Они выстояли. Не потому, что пришли иные времена. Потому, что стояли за Правду. .
1998
Перевод Надежды Кралиной