ОТЛОМИВ, РАСТЕРЗАЛИ ЦВЕТУЩИЕ ВЕТВИ…
(Как разогнали Правление Союза писателей в Удмуртии)
В этот вечер Степан Павлович Барышников, первый секретарь Удмуртского обкома партии, засиделся в своём кабинете много позже обычного. Постановление ЦК партии доставили где-то около полудня, он по привычке изучил его от строчки до строчки и только потом принялся за другие скопившиеся документы. Работа с документами требует сосредоточенности, но приходилось постоянно отвлекаться на текущую повседневность: подписать, распорядиться, принять аппаратчика, посетителя Да и телефонные звонки донимали весь рабочий день, а он старался не передоверять телефонные переговоры своим подчинённым. «Сам всё взвалил на себя – вот и крутись! – корил себя. – Изучая бумаги, принимай пришедшего по важному делу товарища и при этом изъясняйся с телефоном… Прямо Юлий Цезарь. – Он устало усмехнулся самоиронии. – А ведь как хочется пообщаться с людьми по душам, без помех, без спешки, дать выговориться и самому услышать говорившего. Да не тут-то было: первый секретарь, как тот исторический персонаж, одновременно несколько дел должен уметь делать. Полагалось бы главной партийной работой считать именно душевное общение. Дойти до сердца каждого – это должно быть призванием и долгом партийного секретаря. Канцелярщина, бюрократические штучки, всякое крючкотворство заваливает всю партработу. Так дальше дело не пойдёт», – думал Степан Павлович.
Начал было думать, как дело пойдёт, ещё не додумал, но придвинул разлинованную бумагу, обмакнул перо в чернильницу, начал писать ровным разборчивым почерком: «В Центральный Комитет…»
«Нет, надо ещё подумать, собраться с мыслями», – отложив в сторону листы и ручку, снова начал вчитываться в стенограмму заседания пленума ЦК от февраля-марта 1937 года. От стенограммы и от Постановления веяло холодом и тревогой. Такое ощущение было непривычным для Степана Павловича, ему хотелось поскорее избавиться от присутствия этих бумаг на столе и от тревоги.
Зашевелились, недобитые золотопогонники, на старое повернуть захотели, буржуйский дух потешить… Враги народа отовсюду, как черти из табакерки, выскакивают. Напасть за напастью. А это значит…
Значит, мы, ленинцы, что-то упускаем, мы недорабатываем. Так получается, если помнить о критике и самокритике. Потому-то доклад об усилении, об обострении борьбы с врагами народа на пленуме сделал не кто-нибудь из Политбюро, а сам Иосиф Виссарионович. Сам Сталин. У него всё чётко, логично: в период ускорения строительства социализма классовая борьба не утихает, а обостряется. Повсюду. Значит, и у нас. Враг ловко научился маскироваться, в глаза не бросается. Ослабь борьбу с ним, не заметь опасность, он, как сорняк, всю ниву заглушит, косить его надо, безжалостно косить, пока он силы не набрал. Урожай спасать.
В общих рассуждениях у Барышникова всё складывалось гладко. Как в докладе товарища Сталина. Но как только он приближался к конкретизации вражеского портрета в своей удмуртской земле, чёткость размывалась, затягивалась туманом. А опасность, он ощущал, стояла прямо за его спиной, совсем близко.
Телефонный звонок вмиг вырубил вдумчивую тишину кабинета.
- Здравствуйте, Степан Павлович! – услышал он, сняв трубку с рычага. – Шлёнов беспокоит, – густым басом представилась трубка.
- Здравствуйте, Дмитрий Васильевич!
- Припозднились вы, Степан Павлович, на работе, вторую смену отсиживаете никак. Это у нас, в НКВД, вся основная работа по ночам продвигается. Вам, обкомовским деятелям, положено справляться с делами в дневное время. А вечерами культпоходы в кино и театр устраивать.
- Вы правы, Дмитрий Васильевич, отдохнуть бы не мешало. Но сегодняшнюю работу не вчера делают и на завтра не сбрасывают. Так? Осваиваю вот февральско-мартовские документы. Вы уже освоили?
- Прицельно стреляете, Степан Павлович. Из-за них и звоню. Если не возражаете, Степан Павлович, я бы хотел безотлагательно встретиться с вами. Я мигом. Машина у подъезда, домчит. Примете?
- Вы ещё и спрашиваете! Жду с нетерпением!
Не прошло и десяти минут, как нарком внутренних дел Удмуртии входил в кабинет первого секретаря обкома партии. Д.В. Шлёнов, как положено, был членом бюро обкома. Посторонним он себя здесь не чувствовал.
Оба сильные, крупного телосложения, они обменялись привычно чувствительным рукопожатием. Разговор начал нарком.
- Мне давно, признаюсь, хотелось поговорить с вами, Степан Павлович, об этом, да всё как-то не складывалось…
- Удивительно. Я всегда готов общаться с вами, Дмитрий Васильевич. Мои двери в любое время открыты для вас.
- Степан Павлович, постарайтесь, прошу, правильно понять меня. Я всё ждал да ждал, что вы сами проявите инициативу и начнёте этот разговор. Особо прошу учесть: после Пленума ЦК прошло целых четыре месяца, даже больше. Вопросы там поднимались наиважнейшие. Разве не так?
- Конечно же – так. К чему вы клоните, Дмитрий Васильевич? Не пойму.
- К тому, Степан Павлович, что вождь бьёт тревогу, а у нас вопрос не поставлен и не обсуждён ни на секретариате, ни на бюро обкома, ни на Пленуме. А?
- От заседаний у нас, как в болоте: одну ногу выдернешь – другой увязнешь. Заседаем и на бюро, и на пленуме, и чёрт-те где ещё.
- Только вот об обострении классовой борьбы что-то никто и нигде даже не заикнулся.
- Но вы, товарищ нарком, тоже член бюро обкома. Мы же вместе на секретариате утверждаем повестку дня, все вопросы, которые выносятся на обсуждение. Вместе и отвечаем за всё-про всё, а? Вот потому-то и у меня лично к вам есть вопрос: почему вы, руководитель наркомата, после такого исключительно острого Пленума не приходите к секретарю обкома со своими соображениями, со своими предложениями. А?
У Барышникова не было предвзятого отношения к товарищам по работе, он старался в себе отсечь всё личное, что может помешать делу, придерживался всегда ровного отношения с окружающими. Но его что-то насторожило в поведении Шлёнова, не понравилась какая-то нарочитость, фальшь, а этого он не терпел.
- Напрасно вы так. – Нарком почувствовал перемену в настроении секретаря. – Я верю вам, Степан Павлович. Пришла пора подтянуть подпруги, крепче держать вожжи в руках, приструнить рысаков.
- Красиво сказано. Но давайте лучше говорить без метафор. Скажите, Дмитрий Васильевич, как вы считаете: здесь, у нас, тоже есть основания и факты обострения классовой борьбы?
- А вы как полагаете? А, Степан Павлович?
- Думаю, что обстановка у нас вполне терпимая, можно сказать, нормальная. Конечно, наш вождь, абсолютно своевременно, сформулировал обострение классовой борьбы и активность враждебных элементов на данном этапе современности. Гений и провидец. А какая обстановка у нас, вы и ваши органы осведомлены не меньше меня. Вы же разбирались с «Софином», с троцкистско-националистической группой Данилова, с контрреволюционной группой Коновалова и с прочими – разобрались, разогнали. Всех причислили к врагам народа. Лихо рубанули. А ведь среди них некоторые всего лишь заблуждались, ошибались, не разобрались по неграмотности и малограмотности. Их, как слепых котят повели, а они и пошли следом. По себе сужу: в молодости я совсем не разбирался в современной политической обстановке, метался, как рыба в сетях, искал стержневое течение. В молодости кто не ошибается. А потом, видишь, не последним стал. А таких, как я когда-то, и теперь немало. Что ж, их всех мы теперь врагами станем считать? По-моему, это несправедливо, наверно, вредно. Среди них и наши с вами кадры, в которых мы так нуждаемся. На ошибках люди учатся, сознательными становятся.
- Ну, уж нет, Степан Павлович! Вы меня с собой не равняйте. Вы принципом классовой солидарности не пренебрегайте. Буржуй, кулацкое отродье, хоть два века они живи, а так до самой смерти и останутся мироедами.
- Зачем же так… Фатализм какой-то беспросветный. Из аристократических фамилий, из поместного дворянства вон сколько передовых людей, революционеров известно. Сумели же они преодолеть свою классовую зависимость, отдать жизнь за пролетарскую революцию.
- Проводите со мной урок политграмоты? Лестно. Эх, Степан Павлович! Да вы и глазом не успеете моргнуть, как эти наши доморощенные националисты, троцкисты, прочие подпевалы с чужого голоса все завоевания советского строя под метёлку сметут. Уж не меня ли вы хотите поучить классовой борьбе? Повседневно только ею и занимаемся…
- Знаю, Дмитрий Васильевич, помню и то, что именно вашим органам переданы неограниченные права и чрезвычайные полномочия. Но права нарушать законы, не признавать законность вам никто не позволял и не позволит, хоть вы и нарком НКВД.
- Кодексом законов вы меня не запугаете, даже не пытайтесь, Степан Павлович. Мы его не меньше вашего изучали. На том и порешим: я вас предупредил. Думайте. Счастливо оставаться! Жизнь покажет, Степан Павлович, кто из нас прав, а кто заблуждается.
- Здесь я полностью с вами согласен. Жизнь всё расставит на свои места. Доброго здоровья вам, нарком!
Не отличаясь лихостью и храбростью, нарком был очень осмотрителен и расчётлив. И не просто «на огонёк» заявился к секретарю обкома, и совсем не случайно всплыл вопрос о националистах и троцкистах. Он давно уже присматривался к первому. В столе поднакопилось сигналов более чем достаточно – о самом Барышникове, о его окружении с националистическими замашками, всё грамотеи – учёные, писатели, партийные и культурные работники – и все с националистическим душком. После Пленума ЦК 1937 года по всей нашей стране массы трудящихся выступают с разоблачениями врагов народа, партийные секретари покоя не знают, крутятся, а тут – тишь да гладь. Пригрелись под крылышком этого умника Барышникова. Он ведь тоже пописывает и очень любит поучать.
Самому Шлёнову с его командой было бы не под силу справиться с поставленной задачей, не сильно много гранита науки грызли. Помощь пришла, откуда не ждали – от этой самой интеллигенции. Завистники да обиженные даже без вызова в «серый дом» сами доставили доносные «сигналы» о буржуазной заразе в своих рядах. Кто покрепче и поосмотрительней – тем пришлось подсказать, а то и припугнуть, Герда-то все пока помнили. Все, как миленькие настрочили, что положено знать органам внутренних дел, когда партия призывает к бдительности. Этому Барышникову лишь бы поучать, политграмоту проверять, а ему, с его НКВД, грязь надо разгребать. «Дела» заводились почти на всех более или менее творческих работников. И на самого С.П. Барышникова в том числе.
* * *
10 декабря 1937 года Александр Волков и Василий Лебедев – секретарь обкома партии и член комиссии партконтроля – отправили письмо в ЦК ВКПб. В нём красочно расписали неблаговидные художества зазнавшихся, обуржуазившихся удмуртских писателей. Кузебая Герда в докторантуру не пропустили, а в Ижевске от дел не отстранили. А с ним заодно орудуют Д.И. Корепанов, М.П. Петров, народ баламутят.
Герд, по их понятиям, доизмышлялся до того, что развитие удмуртской культуры провозгласил важнее коллективизации, превозносит выше некуда народную мудрость, богатство мужицких загадок и прочих речений. Дескать, в Удмуртии и кулаков-то никаких не имелось, не то, что буржуазии. Бороться у нас, выходит, не с кем, великий вождь меньше его знает. Герд призывает не через колхоз, не через индустриализацию новую жизнь строить, а через Финляндию.
Там, мол, социализм не строят, а живут лучше, потому что культурное развитие на высоте. Хорошо, мол, найти способ объединиться с Финляндией.
Авторы признавались, что не сразу обратились в такую высокую инстанцию, они уже надежду потеряли на решение вопроса, на месте их сигналы во внимание не принимаются. Гердовцы по-прежнему процветают в Удмуртии, их можно заметить не только в литературе и культуре, но даже на командных постах, среди руководителей и в самом обкоме партии, напоказ выставляют низкопоклонство перед национальным укладом, где все такие умные и культурные. Их всех прикрывает гердовский приспешник второй секретарь обкома партии Ельцов, который не сделал никаких выводов из разоблачения Герда в 1932 году, даёт красную дорожку ему и всем его буржуазным проискам. С ними заодно орудуют также П. Иванов, А. Белослудцев, В. Вотинцев, не отстают и прежний председатель Совнаркома Г. Иванов, В. Будин, В. Тронин, которые развернули активную работу среди молодёжи, развращая незрелые умы. Идеи Герда, не принявшего коллективизацию сельского хозяйства, безнаказанно пропагандирует Д. Корепанов. А руководство в обкоме и Совнаркоме – всё те же Ельцов и Г. Иванов – помогают Герду и гердовцам во всём. Например, в 1936 году и чуть ли не до сей поры Д.И. Корепанов, числясь в штате, получал жалованье в Наркомпросе Удмуртии, в научно-исследовательском институте и гонорары в книжном издательстве. Из года в год издаются и переиздаются вредительские произведения. Кроме того у него и ещё была постоянная должность: председатель Союза писателей Удмуртии. И это ещё не всё. Он читал лекции и вёл занятия со студентами пединститута. Можно подумать, будто на нём свет клином сошёлся, он один всех обогнал в развитии. Так оно получается. Стоит познакомиться с протоколами заседаний и собраний наших писателей и журналистов, чтобы убедиться, как его превозносят собратья, сплошное восхваление.
Истинная слава Кедра Митрея (а это и есть Д. Корепанов, по поводу которого так негодуют сочинители письма-доноса), его образованность, интеллект и талант художника и в самом деле выносили его далеко вперёд, за пределы того времени. Он положил блестящее начало удмуртскому эпосу романом «Тяжкое иго». Не менее блестящ и его дебют в жанре высокой трагедии, опубликованные «Эш-Тэрек» и «Идна-батыр». Ни одна младописьменная литература не имела такой изначальной высоты, такой идейно-художественной добротности. Причём Д. Корепанов, как и К. Герд, был билингвистом, одинаково мастерски владея родным и русским языками. Слава К. Митрея, против которой так ополчились несостоявшиеся писатели, была в то время скорее приглушена и уж никак не преувеличена. Да и заработки, скрупулёзно подсчитанные авторами, позволяли семье первого удмуртского прозаика, драматурга и литературоведа едва сводить концы с концами. Ни приличного жилья, ни предметов роскоши и достатка – типа дачи, музыкальных инструментов, стильной мебели – в многодетной семье со множеством родственников, не покидавших дом его семьи, и никто не жил праздно. С горечью хочется заметить, что писательство в нашей стороне, а, может, – в стране – не позволяло раньше и не позволяет того пуще теперь сочинителям сытно кормиться на гонорары, даже когда они есть, теперь вот они и вовсе вывелись. Одно хорошо: никому и дела нет, как и за счёт чего жив писатель. А то, видим, письма в ЦК писали.
Завистники (а как ещё их назвать?) напоминали на всякий случай о статье в газете от 3 ноября 1936 года, которую они возводят в образец литературной критики, открывшей истинное лицо не признаваемого ими сочинителя.
* * *
2 июня 1937 года, продолжая дискуссию на страницах газеты, появилась статья за двумя подписями. Да, да, вот этих самых «борцов» против талантов. После Пленума ЦК публикация прибавила в весе, раздалась в объёме, стала ещё заносчивей и пустозвонней. Одним словом: «Бей своих, чтобы чужие боялись!»
Самый зрелый, самый талантливый и крупный удмуртский писатель, признанный в творческой среде мастер, Кедра Митрей, с остервенелой подачи этих авторов после Пленума ЦК на страницах местной прессы превратился в заклятого врага своего народа, безмерно коварного, многоликого, калечащего молодёжь, которую он ловко заманивал в сети. Этих сетей не избежали Михаил Петров, Фёдор Пономарёв, которые объявлялись подпевалами, приспешниками врагов народа.
Фёдора Пономарёва можно, наверно, отнести к удмуртской интеллигенции первой волны, из тех, кто пробивался к печатным страницам со ступенек селькоров, рабкоров, чья активная жизненная позиция побуждала к вмешательству в жизнь. Судя по его откликам, заметкам, выступлениям в газетах, при благотворной творческой обстановке он мог стать скорее всего литературоведом, потому как задатки литературного критика в его заметках проявлены ярче и самобытнее, чем у многих, писавших в ту пору.
«Сигналы» борцов с «врагами» обернулись для начинающего критика поворотом судьбы. Хоть и не в скорбную, но и не в лучшую сторону. Внушения силовых органов и литературная невостребованность вынудили начинающего автора отойти от литературного труда. Так Пономареву не суждено было состояться…
А Михаил Петрович Петров, вопреки всем препятствиям – состоялся. Он вписал ярчайшую страницу в советскую историческую литературу и в удмуртскую поэзию и драматургию. Роман «Старый Мултан» стал своеобразной визитной карточкой удмуртского народа и распространился на языках России и мира. Его поэзия и фронтовая лирика прежде всего разошлась в народе, зазвучав песенными напевами. Он в истории стал первым Народным и широко признанным деятелем литературы. Он умер вскоре после того, как было отмечено его 50-летие. Он, после начавшейся в 1936 году травли, жил в ожидании не состоявшихся тогда угроз, чувствуя их реальность. Ведь заветный «Старый Мултан» пробивался в печать чуть не через десятилетие всё тех же угроз и обвинений в национализме. Сколько сил у него ушло в никуда! В счёт 1937 года.
По письму в ЦК Михаилу Петрову, хотя он в то время сам работал в ОГПУ, пришлось объясняться и виниться перед начальством, а впредь стать осмотрительней, держаться подальше от писательских сообществ. И он, таким образом, сумел сохранить себя, причём как достойного человека – патриота и художника.
В письме попали под прицел ретивых кляузников и ещё несколько жертв, с которыми обошлись без показательной строгости.
Кузебай Герд был уже выбит – и показательно, и сверхстрого. Повелительным жестом из литературы, с книжных полок изъяли всё до строчки, сочинённое им. И, тогда об этом ещё не знали, в Соловках пулей запечатали и его жизнь.
Дароносной ветвью в удмуртской литературе в 1937 году оставался Дмитрий Корепанов. Не срубить – сад разрастётся. Сами ли авторы письма сообразили это или кто-то из рулевых подсказал? Не исключено. Они так нажимали перьями от озлобленности, что, казалось, каждая буква наливается кровью. Все обвинения в адрес председателя Союза писателей Удмуртии были расстрельными.
Попробуем взглянуть по-обывательски, не мудрствуя: человек не видит ни восходов, ни закатов солнца, потому что и днём, и ночью делает дело: выполняет обязанности по службе, читает лекции, проводит встречи с молодёжью, с читателями, решает вопросы, подбирает материал… А когда все спят, сидит за столом, пишет, обдумывает, творит. Каторжный ритм жизни, а он счастлив: всё получается, хоть и не сразу, не с первого захода. Героев книг он подсмотрел в жизни, а теперь они обступают его, наперебой просятся на страницы. Не успеешь угомонить героев одного эпизода – закрывай в папку с рукописью. Пора ребят будить, в школу собирать. Да не забыть к костюму присмотреться, где почистить, где подгладить, и без того всё хозяйство на жену взвалил. Поздно опять уснула, жалко будить, пусть поспит…
Любящий муж, отец, дядя. Любимый учитель, доцент, лектор. Увлечённый учёный, способнейший организатор. Талантливый художник, он ко всем своим многочисленным обязанностям и поручениям относился со скрупулёзностью, занося для самого себя на бумагу, что намечено на день, как и когда выполнено. А, в общем – нормальный талантливый человек. Ему суждено было стать не только первым прозаиком и драматургом в истории удмуртской литературы. Он имел всё, чтобы стать и её, литературы удмуртского народа, первым историком. У него уже был разработан курс лекций, который он читал студентам пединститута.
Мог. Но не после этих обвинений. Да и не обвинения то были вовсе, а приговор, не подлежащий обжалованию.
«Левацкий уклонист» – пли!
«Буржуазный националист» – пли, пли!
«Вредитель, враг народа» – пли! пли! пли!
Расстреляв написанные и не написанные произведения в прозе, недооформленную историю литературы, оформленный организационно и набирающий цвет и силу Союз писателей – замазано чёрным сплошным крестом. Как бы исчезло в ночи.
Но сам Кедра Митрей ещё остался жив. В безвестности. Вдали от родины. Он доживёт и до Победы в Великой Отечественной войне. Но всё так же без права на писательский труд, без надежды на перелом в судьбе. Доживёт до 1949 года. И вопреки всему, всем невзгодам, мучениям, запретам и ограничениям, с риском для жизни, через эти два последние десятилетия доживания в неволе, он не оставит попыток продолжить, претворить в страницы литературные мысли и замыслы.
* * *
Беспощадная борьба с происками буржуазных националистов, как понимали авторы письма, выглядела бы слишком легковесной, если бы они ограничились всего лишь именами Д. Корепанова, председателя Союза писателей, мало проявивших себя в творческой работе Ф.Понамаревым и М. Петровым.
«Заставь дурака Богу молиться, так он готов лоб расшибить» – гласит русская пословица.
Сочинители (или переписчики?) были не дураки. И не Богу, изъятому в те времена из обращения, молились они. Спешили не опоздать пристроиться к тем, кто с нетерпением ждал сигнала начать и развернуть очередную, выражаясь по-современному, зачистку – правых, левых уклонистов, бухаринцев-троцкистов, националистов… Потом-потом – паникёров, дезертиров, марровцев, клеветников… За весь Советский Союз не берусь судить, не располагаю материалами. А по Удмуртии, ссыльном крае при царизме, пробуженной к светлой жизни Октябрьской революцией, ликвидировавшей почти поголовную неграмотность народа, давшей письменность, то есть начало литературы.
Прорыв к культуре от разрухи, болезней, отсталости социума и экономики, как бы сейчас не проклинали Октябрь, был поразительным. Скачок. Может, не везде и не все успели подскочить? Может, пониже бы высотку наметить? Ответа не знаю. Вопрос риторический, потому что история не знает сослагательного наклонения. В истории было то, что было.
Было злобное изощрённое, из-за угла, нападение на безвинные жертвы. Со смертельным исходом. Первым скончался К. Герд, потом – Союз писателей Удмуртии, объединявший зачинателей удмуртской литературы. В небывало короткий срок она уверенно заявила о себе мастерским освоением жанров лирики, эпоса и драматургии, разнообразием тематики, форм и стилей. Разговор делегатов первого съезда писателей СССР от Удмуртии с Максимом Горьким был предметным и поучительным для всех участников, включая великого пролетарского писателя.
Но пострадали не только они, члены правления СП Удмуртии и гости Горького.
Кроме уже названных выше, отлучённых от литературы и серьёзно предупреждённых, чтоб впредь не забывали об осмотрительности, не слишком много писали и не обо всём, что знают.
Кроме Кедра Митрея и Кузебая Герда, к начальной истории нашей литературы относятся имена Григория Медведева и Михаила Коновалова. Первый родился в 1904-ом, второй – в 1905-м. Ровесники Михаила Петрова… Их известность, их литературная слава – увы! – не превзошла Михаила Петрова. К несчастью, они ушли далеко вперёд в литературном мастерстве раньше его. И очень ярко.
Григорий Медведев к тому времени, когда писалось то самое письмо, создал роман в трёх книгах – трилогию на удмуртском языке, причём в период его формирования, когда он, литературный язык, ещё не сложился. Русский читатель, знакомый с «Лозинским полем» Медведева, своеобразия богатейшего языка оригинала не может ощутить, потому что перевод сведён к очень и очень усреднённому газетно-журнальному русскому языку. Отражая время, герои романа в прямой речи не избегают особенностей диалекта и наречий, мешающих им иногда понимать друг друга. Эта трилогия удмуртского писателя о том, как проходила у нас коллективизация, была написана раньше, чем «Поднятая целина» Михаила Шолохова. Раньше не значит лучше. Материал у писателей разный, но очень современный, почти журналистский, горячий очерк. Если бы роману Медведева выйти в свет ко времени! Полностью. Уж поверьте, это живое бытописание художника нам и сегодня может помочь понять и самих себя и свою историю.
Михаил Коновалов успел увидеть в виде книг и исторический роман из эпохи Емельяна Пугачева («Гаян»), и впервые затронутую у нас тему индустриализации в романе «Лицо со шрамом». Я вот думаю, чем объяснить такое непонятное явление: Удмуртия, зона рискового земледелия, давно причислена к промышленным регионам, все города у нас, включая столицу, ведут начало от заводов. Так? А в литературе тему индустриального города, заводского рабочего, инженера, хоть в драматургии, хоть в романах или поэмах – ни гу-гу, в микроскопических срезах можно обнаружить. Не связано ли такое обстоятельство с судьбой этой первой книги о заводских людях. Жанр исторического романа получил достойное развитие, как и роман о современной сельской жизни. Может потому, что корешки в те далекие годы успели прижиться? «Лицо со шрамом» – нет, не успело, его изъяли, не допустив к читателю, изъяли из процесса литературного созидания.
В 1938 году эти молодые талантливые первооткрыватели своего народа закончили жизненный путь. Не добровольно. Книги, которые могли стать украшением и радостью личных и библиотечных полок, остались ненаписанными.
Далее скорбный список жертв может показаться не таким разительным. Кто-то был слишком ещё молод, кто-то забрёл в литературу мимоходом, а после всего случившегося свернул на иные тропы. Как можно заметить, это оказались не бездарные люди. Они внесли свой вклад в развитие республики. А останься они в литературе? Проблема не в количестве книг. «Дадим стране больше хлеба и масла!» – в таком призыве ещё есть смысл. Тогда как явной нелепицей воспримется другой: «Дадим больше книг и газет!» Сейчас, к примеру, этого добра, как и боевиков, сериалов, шоу с демонстрацией и с побуждением низменных черт человека – пруд пруди. Из всех щелей, из всех ящиков и экранов к нам пристают, в глаза бросаются. А мы не перестаём удивляться: преступность процветает по всем статьям Уголовного кодекса. А отчего бы ей не процветать при такой массовости наглядных пособий и соблазнов. Не в том ли беда, что нет ТЕХ книг, ТЕХ фильмов, которые не написаны, не созданы отечественными дарованиями, изничтоженными, сметёнными в замыслах, в зародышах из садов национальной Литературы.
Кого же ещё, причисляя к националистам, называют авторы?
Александр Эрик (Наговицин Александр Никифорович, 1909-1952). Уроженец деревушки Глазовского уезда окончил Московский институт журналистики и уже в 20-ые годы (до своего 20-летия!) выпустил два сборника – стихов и рассказов. Можно сказать, что он не вошёл, он ворвался в литературу. Образованный, энергичный, серьёзный редактор, активный корреспондент, публицист, комсомолец – он увлёкся детской литературой и стал одним из первых детских писателей Удмуртии. Письмо поставило крест на его литературно-журналистской карьере, которая обещала быть слишком блестящей. От творческой работы А.Эрик был отлучён, жить стало нечем как психологически, так и экономически. В Отечественную войну сражался на фронте. Попал в плен. Бежал. Во Франции вступил в Сопротивление. Как и другие, сражался на фронте с фашистами, прошёл концентрационные лагеря, сначала Европы, а потом России. В 1951 году вернулся в Удмуртию, а в 1952 году… Был расстрелян якобы за измену Родине. Реабилитирован.
Не жизнь, а сюжет трагедии похлеще «Короля Лира». Короля дочери предали, когда он им отдал всё, а тут… А тут два подлеца от имени Родины лишили молодого человека права отдать Родине недюжинный талант и всё, чем мог обогатить Родину.
* * *
Продолжаю вычитывать имена не главных жертв, с которыми расправляются в письме. Они провинились перед авторами в том, что входили в окружение таких страшных националистов, как казалось авторам, как Григорий Медведев и Михаил Коновалов, учились у них писательскому ремеслу, участвовали в обсуждениях и диспутах на литературные темы. Это Русских, Тронин, Невоструев.
15 января 1938 года состоялось заседание бюро Обкома ВКПб Удмуртии, в повестке дня которого стояло обсуждение «Письма в ЦК ВКПб». Каким было это обсуждение, как и что обсуждалось, наверное, никто и никогда не узнает. Известно, что заседание не закончилось в один день, оно продолжилось еще 7 февраля. Каким было постановление по обсуждаемому вопросу, для меня осталось тайной, потому как до сих пор, оказывается, не всем и не всё доступно в некоторых архивах. Нарком внутренних дел Д.В. Шлёнов, будучи и членом бюро обкома партии, не мог допустить, чтобы факты, изложенные в письме, не подтвердились или подтвердились не полностью. Уж он-то знал, как отбираются и как отрабатываются такого рода материалы. Как и положено, он держал их под строгим личным контролем. Все важные факты всегда находили подтверждение.
Кадры в НКВД были проверенные, прекрасно знали своё дело и уж, конечно, знали, с помощью каких способов и приёмов в каждом конкретном случае расследование вести успешно, добиваться нужных результатов, то есть нужных им показаний. Следователи по политическим делам отличались не только особой выправкой, но и железной хваткой, умением видеть человека насквозь, подчинять его своей воле, воздействовать психически, поражать логичностью умозаключений. Кажется, они исходили из убеждения, что у каждого человека непременно есть слабости, через которые человека можно взять голыми руками. Слабостей не было и не могло быть только у них. Каждый человек – это целый мир, пробиться в его душу, угадать его мысли, раскрыть замыслы – не всякому удаётся. Приходится думать, да – думать, как над шахматной задачей. Всем ли такое по плечу? И тогда, чтобы соответствовать, они прибегают к насильственным деяниям, к разного рода устрашениям, к болевым приёмам, к физиологическим пыткам.
В материалах можно было найти кое-что в этом плане. Лет эдак двадцать назад такие материалы тянули на сенсации, на клубничку-перевёртыша. Выходит, опоздал я. Потому что в настоящее время, в новом столетии, в газетах, журналах, книгах нашей России и всех даже не стран, а континентов этих страшилок, этих хитроумных ужастиков – со счёту собьёшься. Пример доброго деяния днём с огнём искать – не сыщешь.
Не тогда ли начало положено такому повороту?
В общем, следователи и тогда выбивали необходимые им показания. Не все. Были и глубоко порядочные работники, но их всё равно обгоняли ловкие и не щепетильные. Д.В. Шлёнов таких любил. Он жаловал тех, кто клал к нему на стол ожидаемые документы.
В те страшные годы таких карьеристов в органах правопорядка, в карательных органах было немало. Удивляться этому не приходится, если вспомнить, что верховным прокурором в те времена был А.Я. Вышинский, НКВД возглавлял Н.И. Ежов с Л.П. Берия. На местах, как в Москве, орудовали их приспешники, люди-перевёртыши, в любой момент готовые преобразиться хоть в правых, хоть в левых, хоть в красных, хоть в белых, если это сулит им выгоду.
* * *
Среди подследственных тоже встречались как стойкие, верные своим убеждениям и отстаивающие их до последнего вздоха, так и незакалённые, не готовые к таким жёстким испытаниям, и просто случайные люди. Поняв, какая беда над ними нависла, они пускались во все тяжкие наговаривать, разоблачать, свидетельствовать всё, что требовалось этим следователям, умеющим работать в угоду начальству, возводя клевету, оговор на безвинные жертвы. Оговорённые, в свою очередь, узнав о том, что их предали хорошо и по-доброму знакомые товарищи, тоже начинали «соглашаться» с коварными следователями и подписывать признательные показания, оговаривая и себя, и друзей. Поверив следователям, многие, чтобы остаться в живых, подписывали все протоколы, все бумаги, которые нужны были следователям.
Следствие по делу С.П. Барышникова было взято под контроль самих руководителей наркомата; свидетели по «делу» П.Т. Берёзкин и П.А. Кривошеин. Оба прежде не имели отношения ни к каким органам правопорядка, занимались сельским хозяйством и попали на руководящие должности по выдвижению.
На высоких постах оба продержались недолго. Их карьера завершилась сразу после судебного процесса трибунала Уральского военного округа. Во время судебного заседания они изменили свои показания, подписанные в ходе следствия. Дело под номером 1737 военный трибунал приостановил для доследования. Доследование завершилось отстранением выдвиженцев. И случайно попавшие в свидетели наркомземцы Берёзкин и Кривошеин, отделавшись пережитым нешуточным страхом в предварительном заключении, были отпущены на свободу.
Но почему? Почему Степан Павлович Барышников допустил сокрушительное, разгромное действо в своём крае, находившемся полностью под его началом? Для чего понадобилось ставить под удар, отдавать на растерзание дикому произволу цвет национального достояния, цвет и гордость самобытной культуры – учёных, писателей, журналистов, специалистов народного хозяйства? Как стало возможным такое? Множество животворных талантов фактически одним махом, одним росчерком были обращены в единую буржуазно-националистическую общность, а по сути обстановки того периода, в банду.
Это и есть вопрос вопросов, мучительно трудный и тревожащий душу. Как мог такой человек давать показания, без основания обвиняя единомышленников в троцкизме, в буржуазном национализме.
Прямого и ясного ответа, наверное, не найдётся никогда.
* * *
Попробую вернуться в день 15 августа 1938 года. Самое знаменательное в этом дне – не обременённые точной записью вопросы и ответы.
Вопрос. В чем заключалась буржуазно-националистическая деятельность Барышникова?
Ответ. Барышников с самого начала своей революционной деятельности окружал себя националистически настроенными кадрами и вёл такую линию до последнего времени. Вместо того, чтобы разоблачать этих националистов, он до сей поры пытался оградить их от разоблачения.
Вопрос. В чем конкретно состояла прежняя националистическая деятельность Барышникова, какова его роль в развитии национализма?
Ответ. Все буржуазные националисты вышли из кулаков. Например, С.П. Барышников, Г.А. Иванов и другие. В первые годы после революции эти кулацкие выкормыши пристроились в начальники, стали советской властью хоть в деревне, хоть в городе. Засели сами и потом весь государственный и партийный аппарат обеспечили своими ставленниками, кулаками и подкулачниками, потянули их вверх.
Вопрос. Каким образом удалось раскрыть вредительские замыслы их?
Ответ. Все началось ещё в двадцатые годы. Националистическое формирование пошло начиная с таких, как Михеев, Яковлев, Борисов, Медведев (выехали из Удмуртии или репрессированы), Г.А. Иванов, С.П. Барышников. Все они были связаны друг с другом и у всех кулацкое происхождение. К тому же Яковлев с Михеевым были эсерами. После революции все они облюбовали для себя места руководителей в административной и культурной работе. В 1919 году в Сарапуле и в Елабуге открывались курсы по подготовке учителей. Там главной задачей стала подготовка национальных кадров для работы с молодежью и населением. За это взялись прежде всего националисты Я. Ильин, М. Ильин. Когда в 1922 году в Можге открыли педтехникум, то его директором был назначен тоже буржуазный националист Яков Ильин. Все они очень удобные выбрали места для ведения своей контрреволюционной националистической деятельности. Там было легче всего распространять националистические идеи и настроения. Националисты Константин Иванов, Решетников, Ефимов и Н. Андреев часто устраивали в техникуме встречи со студентами, внедряя им в сознание националистические идеи и настроения.
Вопрос. Какую работу в Можге проводил Ефимов?
Ответ. Он был секретарём укома ВКПб. Готовил националистов для партийной работы. Коммунистическая воспитательная работа велась слабо. Политическое сознание у молодёжи было на самом низком уровне. Молодёжь – юноши и девушки – с их помощью оболванивалась националистической буржуазностью. Таким образом, Тимашев, Медведев, Коновалов и другие воспитывали контрреволюционеров.
Вопрос. Кто из буржуазных националистов вёл вредительскую работу в Можге?
Ответ. Я ведь уже говорил о вредительской работе буржуазных националистов среди молодёжи. Можно добавить ещё о том, чем занимались с молодёжью Ефимов, Решетников и Красильников. Этого не могли не знать такие партийные руководители, как Барышников и Борисов. Работа можгинской партийной организации была неудовлетворительной, процветало пьянство, склоки под видом борьбы за удмуртскую культуру велось натравливание на русских, прибывающие по направлению из центра русские спецы к работе не допускались… Все руководящие кадры комплектовались за счёт удмуртов. Можга превратилась в националистический центр. Отсюда в 35-37 годы националисты прижились в руководстве республики в Ижевске.
Вопрос. И вы тоже вместе с ними?
Ответ. Да. И я вместе со всеми. Но в те годы я ещё не был активным националистом.
Вопрос. А разве в Ижевске буржуазные националисты не вели контрреволюционной пропаганды?
Ответ. Такая работа проводилась и в Ижевске. Такое время было… Даже лозунг в жизнь внедрялся: «Удмуртия – для удмуртов!» Старинный родовой уклад, отрицали классовое расслоение и классовую борьбу у удмуртов. Ярче всего это отразилось в националистической литературе, предводителем которой выступал верный последователь Герда Д.И. Корепанов.
Вопрос. А кто из буржуазных националистов вёл контрреволюционную работу в 1925-1927 годы?
Ответ. До 1926 года Борисов. Барышников позже вернулся в Ижевск. И начал он с должности оргинструктора парткомиссии. Лишь потом его избрали секретарем обкома партии.
Тогда в руководстве обкома работали Медведев, Амосов, Тимофей Максимов – бывший эсер, Павел Иванов – троцкист, В. Максимов, Баграшов, Д. Корепанов, П. Красильников, А. Ефимов, Вотинцев, Гр. Иванов…
Барышников и Борисов окружали себя кадрами с буржуазно-националистическими замашками и взглядами, и они себя чувствовали очень уютненько под прикрытием их крылышка. А чтобы было удобнее сообща обделывать делишки, организовали даже клуб наособицу, так и назвали удмуртский.
Вопрос. Какова была в то время роль так называемого Удмуртского клуба?
Ответ. Формально клуб должен был способствовать развитию удмуртской культуры, бороться с предрассудками и отсталостью. Но такое назначение значилось лишь на бумаге. На самом деле клуб стал удобным прикрытием и гнездовьем ярых буржуазных националистов. Они устраивали удмуртские спектакли, вечера, танцы с посиделками и с чтением стихов националистов. Молодёжь вокруг всего этого клубилась, как мухи возле мёда. Потому и клуб, значит. Проводились там и собрания-совещания по текущим вопросам и всегда обсуждения получались антисоветскими. Тон всему задавали недобитые белогвардейцы и националисты. И все преклонялись перед Кедра Митреем и Кузебаем Гердом. А те расхваливали патриархальный уклад удмуртов, семейную общность, миролюбие и благоденствие, при котором не было ни бедняков, ни мироедов-кулаков.
Вопрос. Следовательно, уже в 1925-27 годы буржуазные националисты проводили большую целенаправленную работу среди удмуртской молодёжи и интеллигенции. Так?
Ответ. Так. Это была самая настоящая националистическая организация, возглавляемая буржуазными идеологами. Герд, Корепанов, Максимов и другие использовали её, чтобы тысячными тиражами издавать литературные произведения контрреволюционного и антисоветского содержания. Из тысячи экземпляров книг восемьдесят процентов были буржуазно-националистического содержания.
Вот эти и подобные им показания и обличения можно найти в «Деле» П.Т. Березкина в архиве НКВД.
Буйная напористая весна 1937 года уступила, одарив цветущей зеленью уральское короткое лето. Щедрая осень одарила ненасытную зиму-подбериху прибранным урожаем…
А начатая борьба с буржуазно-националистическим обострением всё расширялась, распухла в папках.
В процессе переваривания многое сбрасывалось в отходы, потому что переваривать там было нечего. Вот и это «Дело» 1737 постигла такая, в общем-то, светлая участь. Кроме общих деклараций и готовности услужить и хоть чем-то помочь выкорчевать привившиеся невиданные доселе ростки, занесённые революционной бурей.
* * *
Вдумываешься в суть этих нарочито деловых и наводящих тоску (да простит мне читатель!) вопросов и ответов – и горько становится на душе от причинённой в те времена неправедной расправы, несправедливости умерщвления первых всходов нашей литературы.
Березкин, Кривошеин… Как и многие другие, они тоже жертвы. Их уже тогда «уволили» из националистов. А были другие, столь же непричастные к обрушившейся на них вине, но дождавшиеся реабилитации слишком поздно, а то и вовсе не узнавшие о ней.
Писатели, журналисты, учёные, работники партийных и советских органов, руководство заводов, колхозов, словно одурманенные неведомым газом, строчили сигналы, доносы, вопросы-разоблачения, которые оседали мелкой пылью в НКВД, в районной печати, в многотиражках предприятий.
Не меньше других грешили этим и солидные республиканские издания. Вот «Удмуртская правда» от 16 сентября 1937 года. Броско, безапеляционно, шаг влево, шаг вправо: «Буржуазный националист во главе союза писателей». Без подписи, значит, редакционная. Не статья, а приговор: будучи закоренелым буржуазным националистом, Д.И. Корепанов ловко устроился, чтобы иметь все возможности выращивать новое поколение буржуазных националистов. Называются и прирученные им птахи, которые учатся у него летать в литературных высях…
Можно бы и гордиться. Обруганные, сметённые в мусор, они всё же остались ИМЕНАМИ. Не народными, не заслуженными, не лауреатами, которыми у нас порою оценивается достоинство пишущего или выступающего, не просто писателями, не сравниваемыми, не приравненными к кому-то, а личностями, писателями, которые похожи лишь сами на себя. Это Александр Эрик. Да, этот загнанный в угол, расстрелянный. Это Анатолий Писарев. Воспитанник детдома, выпускник (с отличием) Можгинского педтехникума. Без поддержки – творческой, моральной, дружеской – думается, такому обойтись трудно. И он нашёл такую у Д. Корепанова. На беду и на счастье. Он сумел выстоять, остаться самим собою, но разбег был сбит, если не этой статьёй, то её тенью. Тут есть одна то ли досадная, то ли смешная деталь: Анатолий Иванович был русский. И его причислили к удмуртским националистам. Анекдот. Грустный, правда. Он и стихи начинал писать на удмуртском. Переводил удмуртских поэтов. Литературный критик, публицист. Один из самых постоянных сотрудников «Удмуртской правды». Не мог жить без журналистики, на литературную деятельность оставался вечный цейтнот. Жаль. Это первый и почти единственный русский член союза писателей в Удмуртии, не нуждавшийся в подстрочниках и в переводчиках с удмуртского.
Так и подмывает сделать небольшое авторское отступление.
В 1938 году я возможно бы и сдержался, чего доброго и меня бы тогда причислили к буржуазным националистам. За годы работы в журналистике и литературе, в радиокомитете Удмуртии и т.д. могу назвать не так уж много фамилий деятелей культуры, которые подобно А. Писареву знали бы удмуртский язык (таких немало), и пользовались этим знанием в профессиональной работе. Валентина Иринарховна Юшкова работая на радио овладела удмуртским языком настолько, что могла писать, редактировать и быть диктором удмуртских текстов. Эльза Алексеевна Борисова тоже нашла применение знанию языка, работая на телевидении. Профессиональной переводчицей с удмуртского в Союзе писателей СССР (теперь России) стала Надежда Кралина.
Не густо. И не издержки ли это борьбы с национализмом? Как можно убедиться, не всё – национализм, с чем боролись. Разноязыкость – не ущерб культуре, а благо, благодать. Ущерб человечеству наносят борцы за чистоту расы, нации, за превосходство одних над другими.
А. Эрик и А. Писарев, переводивший к тому же Эрика, – не держат удара, они вроде бы на обочине. Статья со всего маха разносит стволовое, знаковое имя – Д.И. Корепанова. Крупнее не было. В многословных толкованиях авторов-анонимов роман, трагедии, поэмы, которые вошли в историю удмуртской литературы как символы самобытной ценности и общественно-художественной зрелости молодой литературы, не более, чем набор плоских националистических извращений. Весь смысл, вся суть художественных открытий перевёрнуты и вывернуты. С налёту, с повороту – всё дозволено, мы прорвались, а потому правы, пусть потом История всё опять вернёт на свои места. Отвечать-то будет некому, с нас взятки гладки… Разве не так?
* * *
Авторы, как истые правоверные хозяева жизни, громогласно объявляют, что такие, как Д. Корепанов, не имеют права состоять в великой партии Ленина и не имеют права быть членами союза писателей. Я бы и поспорил, да меня засмеют. Потому что ни той партии, ни того союза и в помине нет. Сама принадлежность к ним, или ещё к каким-либо, не может ни унижать, ни возвышать человека. Здесь всё зависит от таланта и высоты человеческого достоинства, глубины его души, устремлённой к людям. В справочниках отметят: был Д. Корепанов членом партии и союза писателей. А в историю литературы он вошёл самым крупным рывком в начальной стадии формирования удмуртской художественной литературы.
В этом же номере опубликована и ещё одна убойная статейка – «Маска с буржуазного националиста Будина сорвана». Не заметка, а победная реляция, рапорт под фанфары. Правда, личность автора по скромности так же осталась безымянной. В общем, срывая маску, береги себя. Корреспонденция информирует о прошедшем партийном собрании в наркомпросе. Какой маской прикрылся Будин – не суть важно, а вот прикрыл он своё недавнее прошлое: работая в Юкаменском районе, он полностью развалил культурно-просветительскую работу. Надо думать, что это и было на руку буржуазным националистам. В других районах культпросветчики объявлялись буржуазными националистами за то, что много ездили по школам и играли спектакли. Работу Будин завалил, а в Ижевске он пошёл на повышение и стал заведующим культпросветотдела в обкоме ВКПб. С его приходом и в обкоме культпросветработа ослабла. Тут-то и выяснилось, что в 1924 году в газете «Гудыри» (Гром) было напечатано стихотворение, в котором проявились его националистические настроения грусти и печали.
Немногим раньше, 28 сентября 1934 года, в «Удмуртской правде» была напечатана статья А. Зорина «Кедра Митрей и другие». Насчёт Кедра Митрея – всё те же голословные конструкции об идеализации патриархальности и отсутствии классовой борьбы. А вот «и другие» богаче. Кроме привычного А. Эрика в окружении большого писателя обнаруживаются ещё фамилии. Это Ф. Кедров и А. Бутолин. Да, Филип Кедров – автор повести «Катя» и прекрасной фронтовой лирики, поэт-патриот – именно тогда начинал свой творческий путь и, как видим, был замечен, правда, не с характерной для него стороны и не в ожидаемой тональности. Андрей Бутолин – поэт, публицист, драматург, – после разгона союза писателей в 1938 году, стал в 40-50 годы председателем союза. Новое время ставило новые задачи.
К лету 1937 года целый творческий союз – союз писателей Удмуртии, входивший в СП СССР, – стёрт с лица земли, порушен, развеян, опорочен оговорами и репрессиями, которые через десятилетия признаются незаконными. Но поборникам «обострения классовой борьбы» этого явно казалось недостаточно. Гонения не утихали.
Теперь под прицельный огонь оговоров, сигналов, разоблачений, не имеющих зачастую ни малейшей разумной основы, попадали чуть не все, кто когда-то, где-то, с кем-то из литераторов встречался, читал их книги, наконец, был замечен с теми, кто встречался… Можно заметить – увы! – как некоторые нехотя, но спешили опередить своих товарищей и успеть опорочить их первыми, пока они не спохватились. Виноваты ли они? Не берусь судить.
В обстановке всеобщей паники и страха, нагнетаемых всеми средствами «от Москвы до самых до окраин», думаю, адекватного поведения ожидать трудно. Мы ведь тоже ведём себя неадекватно, прячась, к примеру, за железными дверями с засовами. Они ведь ничуть не помешают нам оказаться в заложниках, быть ограбленными, подбитыми и пробитыми…
* * *
Время всеобщего психоза настигло и нас, хотя и в другой стране, с другим общественным строем. Я не могу оставаться равнодушным, читая газетные и архивные страницы того периода. Начинает щемить где-то там, где притаился уже предъявлявший свои права инфаркт. Я не осуждаю тех, кто писал, и тех, на кого писали. Мне жалко всех, чьи судьбы были покорёжены, пришиблены, подпорчены.
Но больше всего меня встревожила (да простите мне, пострадавшие люди!) судьба перечёркнутого союза писателей. Разгон, разгром союза, объединявшего всего-то около двух десятков единиц, – не падение Карфагена, не всякий историк занесёт его в список исторических вех. Причём и к разряду государственных или военных тайн такое событие тоже не относится.
Досадую: в истории Удмуртии начальный союз писателей, обеспечивший освещение на страницах прессы военного времени патриотический пафос, и возрождение удмуртской литературы послевоенного периода, почти не занимает места. Репрессии репрессиями, а литература-то всё равно оставалась. Развивалась – от тех корней, от тех цветущих веток.
Есть и ещё одна особенность в том разоблачительном угаре. Писатели К. Герд, Кедра Митрей, Г. Медведев, М. Коновалов, А. Эрик и все, кто шёл с ними и за ними, обратились, образно говоря, в ствол могучего древа – с вросшими глубоко в землю корнями, с густой цветущей кроной. Вроде Пушкинского дуба, включая и кота, что ходит по цепи кругом. А ствола-то и не стало. А рубить охота не пропала. И на самом деле – не пропала. Тогда на прицел или на карандаш взяли и тех, кто к стволу, как к жизни, был причастен. Высмотрели учёных-историков, лингвистов, этнографов, географов. Н. Латышев, И Кутявин, Ильин, Макаров, Максимов, С. Жуйков, В. Алатырев, М. Волков, С. Невоструев, Данилов, Кельдибеков, Стрелков, А. Жидков, Мыльников, Кутергин, Степанова, Пономарев, Клабуков… Учёные, журналисты, работники радио, газет, издательств, институтов. Работники культуры, умственного труда, а иными словами – интеллигенция. Борьба с троцкизмом, с буржуазным национализмом к началу 1938 года завершалась штурмом интеллектуальной прослойки, как тогда считали. Цвет нации не вписывался в стройные ряды классов, строго разграниченных самим вождём народов. Когда начнётся Великая Отечественная война, он спохватится. Может, и поэтому поступательное развитие не прервётся и некоторые из названных выше имён в военные и послевоенные годы увидят свои труды признанными и продолженными. А это и есть наивысшая награда, признание. В 1938 году до этого было ещё далеко и не просматривалось в обозримом будущем. Ни писателям, ни литературе, ни науке, ни культуре не высвечивалась защита от устойчивого штурма ни с какой стороны, защитников не находилось.
* * *
С.П. Барышников всё ещё оставался первым секретарём обкома ВКПб. Мог ли он остановить эту разбушевавшуюся стихию? Разве что на миг, причём ценой собственной – не карьеры, нет, ценой жизни. И он понимал это. Чувствовал первый секретарь и поддержку товарищей. Да, он не был в одиночестве. Его поддерживали такие руководители как С.К. Ельцов, И.А. Наговицин, Т.К. Борисов, П.Т. Иванов, Г.А. Иванов и некоторые другие. Вместе они сделали всё, что могли, чтобы противодействовать жесткой репрессии против расправы с цветом удмуртской интеллигенции и прежде всего писателей, властителей дум.
Прежде всего, им пришлось противостоять наркому НКВД Д.В. Шлёнову и начальнику 4 отделения управления Госбезопасности С.А. Фатиеву. Но за ними высились зловещие фигуры, олицетворявшие то время – Н.И. Ежов и Л.П. Берия. И это были не просто устрашающие признаки – это были звери алчущие, ненасытные. Они, не зная сомнений, не чувствуя угрызений совести, отправляли в тюрьмы, на каторгу, на расстрел. Причём не только талантливых сочинителей, но и партийных, советских работников, культпросветчиков, учёных. За что? Объявилась всеохватная, не требующая фактических доказательств, статья – «Троцкизм», «Национализм буржуазный». Виновность, как и невиновность, не доказуемы, однако по закону революционной обстановки толковать допускалось лишь в пользу обвинения.
Нарком внутренних дел Д.В. Шлёнов был всегда в курсе всех общений первого секретаря обкома, всех встреч и разговоров и, прежде всего, с посетителями, с теми, кто шёл к нему на приём не по производственной необходимости. И вот однажды где-то ближе к августу он снова завёл тот, некогда прерванный разговор с первым секретарём обкома партии. Время у наркома было горячее, с делами – полная запарка, а дела между тем государственной важности. На заседание бюро обкома он даже не к началу явился. А когда закончилось заседание, он задержался наедине с секретарём.
Степан Павлович убрал в папку бумаги со стола и вопросительно посмотрел на Шлёнова. Помолчал, тот заговорил первым:
- Хочу признаться, Степан Павлович. До этого самого вечера я всё ждал. Ждал, когда, наконец, секретарь решиться признать свою вину, свои уклонистские заблуждения перед партией, перед коммунистами. Но так и не дождался, а время не терпит расхлябанности от руководителя такого масштаба. Всякому терпению приходит конец. Терпение кончилось. Всё. Это-то вы можете понять, товарищ Барышников? – В голосе Шлёнова прорвались угрожающие нотки.
Кажется, впервые нарком Шлёнов так подчёркнуто официально назвал первого секретаря «товарищ Барышников». Отметив это, Степан Павлович поймал себя на невесёлой мысли: «Хорошо хоть, что не гражданин»… Не позволяя себе расслабиться, тоже предпочёл строго официальный ход разговора.
- Не уполномочен знать, товарищ Шлёнов, чего вы от меня ожидали, – спокойно и медленно ответил он, глядя в упор в глаза собеседника, но тот взгляда избежал. – Я, как и все работники обкома, как все коммунисты в партию вступали не для того, чтобы чего бы то ни было ждать, сидя сложа руки, а жить по Уставу и выполнять Постановления ЦК ВКПб. А вы? – но сдержался, чтобы не съехидничать.
Нарком был настроен решительно и сделал вид, что вопрос посчитал за риторический, не требующий ответа.
- На мой взгляд, товарищ нарком внутренних дел, вы слишком рьяно принялись копать. Не боитесь дров наломать?
- По-вашему, дрова не ломать надо, а в рамочку под стекло вставлять? – Шлёнов сдержанно усмехнулся, почувствовав вдруг своё полное превосходство над прекраснодушным секретарём.
- Уж лучше под стекло, чем с плеча рубить, – непримиримо заметил Степан Павлович.
Иносказательный диалог был понятен обоим, как расстановка фигур при игре в шахматы, они не примирились друг с другом, но приготовились к сеансу игры, который обещал быть нелёгким.
- Считаю ошибочным, даже преступным в любом и каждом из советских людей видеть врагов и вражеских приспешников. Большевики всегда сильны поддержкой народа, этих вот советских людей, в которых вы видите врагов. Революцию с ними свершили, советскую власть установили с ними и для них… А теперь что? В щепы будем разносить? Не выйдет, нарком! Партия не позволит вам воевать с народом, потому что народ, наш советский народ, и партия, наша, большевистская, сильны, когда вместе, когда едины.
- Приберегите пафос, не на трибуне! – прервал Шлёнов. – Подумайте-ка, откуда в советской стране вредители завелись. Или товарищ Сталин, по-вашему, тоже рубит с плеча?
- Не забывайтесь, коммунист Шлёнов! Наш вождь – стратег, и я верю ему не меньше вашего. А люди вот разные, и не все среди них инмары и ангелы, от ошибок и заблуждений никто не заговорён. Что же их сразу под расстрел? Зачем же так разбрасываться? А если прежде попробовать указать им на ошибку? Разубедить? Конь, говорят, о четырёх ногах, и тот спотыкается. И человек может ошибиться. Таким помогать надо осознать ошибку, исправить. Именно такой работой и занимается сейчас наша республиканская партийная организация. Вот такую линию ведёт наш обком и впредь её же будет продолжать.
- Вас послушать, товарищ Барышников, то вы и не секретарь обкома, а новый теоретик марксизма-ленинизма, самого Иосифа Виссарионовича перескочили. Если вам поверить, то в нашем обществе сплошное благоденствие, ни тебе враждебных происков, ни вредительства нет и быть не может. Очень уж вы своеобразно, на свой манер, истолковываете чёткие и ясные указания ЦК ВКП(б) и лично товарища Сталина. Постановление февральско-мартовского Пленума ЦК не чьё-то благое пожелание, а Директива. Для всех коммунистов поголовно. Директиву положено выполнять неукоснительно, а не толковать каждому на свой салтык. Так я понимаю политическую задачу. Как приказ к исполнению.
- Вот, значит, как вы передёргиваете текущий момент. Хлёстко. Запугать пытаетесь, товарищ Шлёнов? Тогда ещё раз повторяю: перегибаете, ох, перегибаете, товарищ нарком! – Тоном, не терпящим возражений, сказал секретарь, распрямляя спину и расправляя плечи в знак того, что разговор окончен.
- Нисколько не перегибаю, товарищ секретарь. Всего лишь неукоснительно выполняю директивные указания нашего великого вождя товарища Сталина и руководимого им ЦК. А вы, товарищ Барышников, в трёх соснах заблудились, ориентир потеряли. У вас под носом вороньё гнездовье вьёт, под вашим крылышком пригрелось, а вы в упор не видите. Не опоздайте спохватиться!
- Болтовня! Одна пустая болтовня всё это. Раздуваете у себя там из мухи слона, да сами же и пугаетесь – вот и всё исполнение директив.
- Заблуждаетесь, сильно заблуждаетесь, товарищ Барышников! Может быть, вы и газет больше не читаете? А? Из номера в номер в «Удмуртской правде», в «Удмурт коммуне», во всех районках и многотиражках гул стоит от разоблачений и сигналов о враждебных происках и их грязной возне, об этих буржуазных националистах. Сколько ещё вы намерены терпеть буржуазно-националистическую вредительскую возню в союзе писателей, которым руководит троцкист Дмитрий Корепанов? Он же почти всю удмуртскую интеллигенцию призвал под свои троцкистские знамёна. Обком, будто и не его дело, никаких мер не принимает, по головке поглаживает. Вот и приходится нам самим с врагами разделываться, без вашей помощи обходиться, скручивая этого вашего писательского коренника Корепанова. Защитнички…
- А вы, кажись, готовы и секретаря обкома скрутить, товарищ нарком?
- А вам не кажется, что юмор тут не уместен, товарищ секретарь? – Вопросом на вопрос ответил Шлёнов и продолжил: – Как вы сами изволили выразиться, и среди обкомовцев, включая секретаря, не все безгрешные святые и ангелы. Почаще вспоминайте об этом, товарищ секретарь обкома, так что лучше уж выполняйте решения февральско-мартовского Пленума как положено, не увиливайте. Впредь к этому разговору возвращения не будет. Пока!
* * *
Спровоцированный Шлёновым разговор заставил секретаря обкома забыть о текущих вопросах и глубоко задуматься.
«Шлёнову, конечно, зазря пугать меня нет никакого резона. У него и в самом деле в руках великая сила, хоть кого скрутит – не поперхнётся. Малейшую шероховатость в биографии приметит и вцепится мёртвой хваткой. Такой и душу вытрясет, и косточки пересчитает. Чему-чему, а уж этому там, в НКВД, совершенствование растёт с курьерской скоростью. У них не изловчиться, не увернуться никому не светит, гэбисты похлеще овчарок натасканы. Только на моей памяти сгинули некоторые замечательные ребята из партийных и советских органов! Может, кто-то когда-то и был не безгрешен, допускаю. Но ведь ни один не выкарабкался… Жуть. За решёткой очутились не «мелочишка» вроде наших писателей, а сами руководители – партийные и советские – союзных республик, краёв, автономных республик, вся держава трепещет. Вот и секретарь соседнего Татарстана уже угодил за решётку, и секретарь Свердловского обкома там же. Вятка, Пермь… Со мной расправиться Шлёнову труда не составит. Так что нарком ничуть не бравирует, демонстрируя своё превосходство. Стоит только вспомнить хотя бы 1921 год, дискуссию о профсоюзах. Защищал платформу Троцкого. Меня никто не уличал, сам покаялся в заблуждении, когда избирался в секретари сначала горкома, потом обкома. Разве имеет это значение? Да никакого! Шлёнов сумеет всё повернуть именно так, как выгодно ему, как надо для его карьеры. Писателей и учёных он мне ни за что не простит, это ж его конёк в расправе с буржуазными националистами, то есть с писателями. Он не упускает случая попрекнуть меня в попустительстве творческим товарищам. С его подачи писателя Дмитрия Корепанова газеты во всех смертных грехах обвиняют. Теперь он уж до белогвардейцев докатился. Он и правда, как и многие другие, был призван в царскую армию. Там и дослужился, сам – не по роду-званию до офицерского чина. Разве это позор? А у него попал в белогвардейцы. Но разве таких, как Шлёнов, переубедишь? У гэбистов любой закон, что дышло: куда повернул, то и вышло. После того, как о союзе писателей и о самом председателе Дмитрии Корепанове столько было понаписано в газетах, пришлось и на бюро ставить вопрос. Заведующего отделом культпросветработы товарища Будина председателем назначили…»
Да, действительно было. 16 сентября 1837 года на заседании бюро обкома ВКПб обсуждался вопрос о работе союза писателей Удмуртии. Было принято решение:
«Д.И. Корепанов, председатель правления, скрывая свои буржуазно-националистические убеждения, в практической работе и в произведениях пропагандировал и воспевал воззрения буржуазных националистов и троцкистов. Враги народа Коновалов, Бурбуров, Медведев, Наговицын, Эрик проникли не только в союз, но и в его правление.
Бюро обкома постановило:
1.Д.И. Корепанова освободить от должности председателя правления союза писателей Удмуртии и от прочих обязанностей и должностей. Принять во внимание то, что решением общего собрания членов ВКПб Д.И. Корепанов был исключён из рядов партии, одобрить и утвердить решение партсобрания УдНИИ, где он состоял на учёте.
2. Правление союза писателей Удмуртии считать утратившим полномочия. Временным уполномоченным Правления союза писателей утвердить В.К. Тронина.
3. Издание журнала союза писателей «Молот» возобновить. От имени бюро поручить В.К. Тронину вести заседания редколлегии журнала «Молот», обсудив, подготовить предложения по кандидатуре редактора журнала.
И всё…Без кругов на воде, без колокольного и всякого прочего звона и шума. Правление – первое, в котором избранниками были участники Первого съезда писателей СССР, – кануло в Лету…
Это если пытаться излагать историю более или менее образно и красиво. Если же быть ближе к правде жизни: во имя исполнения решений февральско-мартовского Пленума ЦК партии с Правлением союза писателей республики было покончено разведёнными во времени выстрелами и временным, к счастью, истреблением с полок – частных и библиотечных – книг зачинателей истории удмуртской литературы.
К чести высшего руководства республики надо признать, что и бюро обкома партии, и специальная комиссия, созданная им и НКВД, были вынуждены согласиться с таким исходом не совсем по доброй воле, а под жёстким давлением руководства НКВД. Нельзя обойти молчанием и то, что 1937-38-й годы репрессии буквально захлестнули всю советскую державу, в которой не оставалось ни единственного островка надежды. После февральско-мартовского Пленума Удмуртия не могла не разделить участи всех национальных образований и их литератур.
* * *
Вскоре после достопамятного заседания бюро ОК ВКПб Удмуртии, 28 сентября 1937 года, начал работу Пленум Удмуртского обкома. В повестке заседаний значились такие вопросы, как подготовка к выборам в Верховный Совет СССР, развитие животноводства в Удмуртии и о втором секретаре обкома партии С.Ф. Арешеве.
К выборам разных уровней мы, дожившие до начала нового века более, чем охладели, они стали непрекращающимися, перетекая из одних в другие, причём зачастую с одними и теми же сверхплавучими фамилиями. Но тогда эпопея выборности делала первые дыхательные движения. О! Они, эти первые выборы Верховного безальтернативного Совета СССР, были грандиозны и величественны, демонстрировали торжество приблизившегося социализма. Вся государственная машина под руководством обкомов партии работала на то, чтобы они стали таковыми. Животноводство, конечно, несравнимо с партийностью литературы. Но горе той партии, которая забудет о нём, как и обо всём, чем живо человечество.
Но каково назначение и роль третьего вопроса в поступательном движении развития нашей республики?
С.Ф. Арешев… Он, как хвост кометы, у которой голова – выборы в Верховный Совет, плечи – животноводство, а всё остальное, длинное и туманное, – хвост. Потому что два вопроса повестки промелькнули молнией. Третий – Арешев, растянулся на два дня. Потому что он увяз, соприкоснувшись с отравленной атмосферой обострения классовой борьбы и активизацией буржуазного национализма. Главные решения уже были приняты, «виновные» названы, смещены, ликвидированы, правление союза писателей низвергнуто, «Молот» взметнулся, готовый ковать новую литературу. Участники пленума, поднимаясь на трибуну, снова и снова говорили о писателях, об их творчестве, о влиянии литературы на общество.
Некоторые выступления даже в протокольном изложении показались мне очень любопытными. Они не уходили из моей памяти, тревожили, и я перечитывал свои выписки из архива. Мне хочется поделиться ими с читателями. Они, как ожившая История, принадлежат деятелям той поры, хранят их взгляды, устремления. Но они – не взгляды, а люди – нашли продолжение в последующие периоды нашей истории, в военные, послевоенные, вплоть до наших дней. Как же нас мало на земле! Как же нам надо дорожить жизнью, дарованием, счастьем друг друга…
Корнил Иванович Шибанов. Ученый, крупный общественно-политический деятель Удмуртии, ректор Ижевского сельхозинститута. Его имя вошло почти во все справочники и энциклопедию Удмуртии. Светлый, глубоко порядочный человек, неустанный труженик и прекрасный семьянин. В то время он был членом обкома партии, одним из видных комсомольских вожаков. Враги партии и комсомола были и его врагами. Он никогда не лукавил, не пользовался маской, потому что не скрывал убеждений.
Выступление на Пленуме К.И. Шибанов начинает с прямого обвинения редактора газеты «Удмурт коммуна» Русских в национализме. Основанием для такого заключения считает опубликованную в номере газеты от 11 марта статью Семёнова, в которой тот написал: «Сталинская Конституция урезала права народов»… Товарищ Русских не поправил автора заметки. Потому что он, редактор газеты, входил в состав Правления союза писателей республики. Туда же были избраны известные националисты писатели Медведев, Коновалов, Кедра Митрей. Националист Жуйков работает в пединституте… Калинин в наркомпросе. После него в наркомпросе работал Будин, тоже человек нестойкий и с работой не справился.
Такое вот выступление было у К.И. Шибанова. Бескомпромиссное, прямолинейное, максималистское. Молод был ещё. Оправдывать его не хочется, а он и не нуждается в этом. Он убеждён в своей правоте. Таково было время. Оно калечило человека. Его – не искалечило. И он воспитал достойных детей, которые остались порядочными людьми в иные времена.
Выступление П.Т. Березкина интересно несколько в ином плане. Нарком сельского хозяйства вряд ли читал первые книги Корепанова, Медведева, Коновалова, которыми зачитывались студенты пединститута и техникумов, но его суждения банально безапелляционны:
«Как и всюду, националисты работают в культуре. Их всех надо до единого как следует проверить. Первый руководитель наркомпроса Борисов разоблачён, а его сотрудники продолжают начатое им. Из националистов же там долгое время работал ещё Медведев. И хочется получить ответ: когда мы, наконец, узнаем, кто отправил на учёбу в Москву Герда и Поздеева».
По безошибочной направленности выступления, оно явно претендовало на аплодисменты, начались которые в президиуме и были подхвачены работниками НКВД. Сам ли он писал? Может, озвучил? Как-то некстати высветился Герд.
А вот и ещё историческая личность, ещё один известный общественно-политический деятель – А.В. Тронин. Он уже в то время был председателем Совнаркома УА ССР. Крутился из конца в конец республики, чтоб не по докладам одним аппаратных работников знать положение дел в республике. Любил учиться сам, не только поучать подчинённых. Явление нечастое в чиновном мире. Как воспитывал детей при ненормированной загруженности по работе, остаётся неясным. Однако его сын А.А. Тронин стал видным историком, профессором, доктором наук.
С чем он тогда вышел на трибуну, Председатель Совнаркома?
Ценя время, начал с главного, с того, чего все ожидали: в союзе писателей и в наркомпросе орудуют вредители, делая своё чёрное дело, насаждая национализм. Но у нас никто не торопится разоблачать их. Писатели в своих произведениях в неприглядном виде показывают партию и партработников, представителей советской власти. Тысячи рублей из Литературного фонда пошли непосредственно в руки этих вредителей. Например, за два года враг народа Медведев получил из фонда около девяти тысяч рублей… Школьные учебники распространяют среди детей враждебные, буржуазно-националистические воззрения…
В выступлении так и чувствуется деловитость, напористость, знание фактов и даже попытка отойти от принятой схемы обвинительных речей. С сочинением на вольную тему «Враги народа. Кто и какие они?» в школе можно бы самую высокую оценку получить. Мысль ясна, факты работают на мысль. А.В. Трониным социальный заказ от сильных мира сего выполнен без отвратительных мерзостей, которыми грешили в те времена сплошь и рядом.
Знать бы ещё, сколько Председатель Совнаркома, не написавший ни одной книги для читателя, получил в рублях за те же два года. Допустим даже, что столько же. Не исключено, что много меньше. Потому что в то социалистическое внерыночное время оклады начальства были весьма скромными, в отличие от нынешних, когда они не в десятки, а в сотни и более раз превосходят учительско-инженерские. Товарищ Тронин приметил подачку писателю от Литфонда. Не от стариков, инвалидов, не от детей, даже не от рабочих и крестьян. От Пушкина, Чехова, Толстого… От изданий писателей создавался Литфонд. Для помощи писателям.
В России, к сожалению, писательский труд не ценился достойно и авторские права никогда по-настоящему не были правами, а лишь обязанностями. Писали и пишут писатели, а богатели и богатеют те, кто их обкрадывает. Произведения Медведева печатаются до сих пор и будут печататься и печататься. Заметим: всё за те же девять тысяч Литфонда. Ему, писателю. А всё остальное? Произведения – народу, доход – государству. Литфонд теперь разогнали. Дорогое государство, за что же ты так немилостиво к нам, писателям? Дорогие правители, председатели, мэры, миллионеры!.. Ознакомьтесь хотя бы со списками произведений и книг каждого из писателей Удмуртии, хотя бы самых «удачливых» и плодовитых, осчастливленных Госпремией, а то и званием… Навскидку наберётся фамилий тридцать. А теперь пусть самые дотошные следователи порыщут, движимое-недвижимое поищут: коттеджи, виллы, поместья, усадьбы, яхты, джипы… За границей не ищите, потому что и шесть соток в пригороде не все имеют. В квартиры пусть наведаются: ни двух уровней, ни евроремонта, ни гарнитуров мебельных, ни гостиных. «Панельки» преимущественно, да и те не у каждого.
И что сказал бы ныне Председатель Совета министров А.В. Тронин? За Литфонд уж точно не попрекнёт, потому что его не стало для наших писателей. А знаете, сколько надо бумаги и ленты для пишущей машинки? На 375 рублей в месяц, что получил Медведев, её не насытишь. К чему техника вчерашнего дня? А всё к тому же, что компьютер не влезает в габариты денежного довольствия.
Видите? А.В. Тронин важные вопросы затронул. До наших дней они актуальны. Спасибо ему!
П.М. Русских – творческий работник, редактор республиканской газеты «Удмурт коммуна». Комплекс вины, которым всегда маялась и мается теперь российская интеллигенция, заставила его каяться. «Будучи членом Правления союза писателей, – заявил он, – я признаю свою вину. Я не сумел разобраться в ситуации и помочь в разоблачении вражеских замыслов. Обнаружил у Коновалова политический загиб и успокоился…»
На это так и хочется воскликнуть: «Ах, если бы так поступали все советские люди!»
Члену обкома Удалову самокритика не к лицу, его увлекает критика. Для него Д.И. Корепанов – ответственное лицо, которому председатель Ижевского горсовета товарищ Вотинцев подарил костюм и денежную премию.
Нет, нет, граждане, не о взятке речь, о принародном юбилейном подарке от города.
Да, небогато же жили эти, как их тогда охаивали, буржуазные националисты… По сравнению с ним, мы кто постарше, просто буржуи, потому что костюмчики с советской эпохи приберегли. Не так ли?
Работник наркомпроса не считает нужным касаться литературной деятельности, потому что он ещё в 1924 году сам два месяца работал в редакции газеты «Гудыри» – после окончания педтехникума.
Видимо, преуспел, потому что потом он продвинулся на партийную и советскую работу. Писать больше даже и не пытался…
- А ты расскажи, как в 1923 году, когда был секретарём укома комсомола, как боролся с процветающей борисовщиной…
Закалённый оратор попался, за словом в карман не полез, рубанул по-комсомольски:
- Не мог тогда я быть секретарём укома, потому что в техникуме ещё учился. И писательской организации в 1927 году ещё не существовало. Были группы. Одна была из черносотенцев, другая – из буржуазных националистов. Тогда читали все публикации произведений, а потом уж они в книгах издавались. Тут контрреволюционное стало заметнее. Когда я работал в обкоме партии, то не раз предупреждал, что писатель Корепанов по-прежнему живёт националистическими настроениями.
Зал, по-моему, не был расположен слушать ненаправленные излияния Будина, и он почувствовал это.
На трибуну вышел тот, кого хотели послушать – Председатель Ижевского горсовета В.П. Вотинцев.
- Тут товарищ Удалов бросил мне упрёк за то, что я вручал премию Д.И. Корепанову. И я тут должен объяснить, как на самом деле всё происходило. Организатором этого мероприятия был С.К. Ельцов, наш второй секретарь. В 1934 году он на юбилее Д.И. Корепанова делал о нём двухчасовой доклад. Решение о выделении премии облисполкома подписывал, так как работал в то время заместителем председателя. Ельцов меня вызвал и дал задание выделить Д.И. Корепанову денежную премию, квартиру и мебель. Тогда на бюро обкома подробно обсуждали произведения писателя и дали им очень высокую оценку и признали его ведущую роль в развитии удмуртской литературы. Особо отметили тогда удачное освещение исторической темы. А я об этом доложил и представителю ЦК по Удмуртии Решетникову. Даже почётную грамоту тогда вручили Д.И. Корепанову. Что касается произведений писателя, то я их не читал. Медведева начал было читать, но до конца дочитать не смог, очень неинтересно… А теперь уж и совсем читать некого. Вся литература конфискована, художественной литературы на удмуртском языке больше не существует.
Настроение зала, видимо, раскалялось. Да и моё тоже. Только направленность возмущения была прямо противоположной.
Возглас из зала: «Почему его никто не читает?»
Вотинцев чистосердечно раскаивается с трибуны не за то, что не прочитал ни одного произведения писателя. Нет и нет: сожалеет, ни за что, оказывается, Д.И. Корепанов урвал в юбилей денежную премию и даже почётную грамоту.
Как же таким вотинцевым хотелось, чтобы никто и никогда так и не приник к чистейшему роднику высокой нравственности и духовности художественного творчества Д.И. Корепанова! И какое счастье, что мы сумели опомниться и что современный читатель имеет возможность наградить себя и писателя удовольствием от прочтения его произведений, познанием давних и близких исторических вех из жизни нашего края.
А Вотинцев всё же справедлив и так отвечает:
- Это неправда, его даже очень многие читают. Наш бывший первый секретарь обкома Берман о произведениях Д.И. Корепанова много выступал и на бюро обкома, целиком посвящённом творчеству писателя, и в других местах. Он так говорил: у Герда есть очень хорошие стихи о труде. Особенно стихотворение «Люр-люр» и другие. Их надо бы взять для использования в повседневной работе…
Золотые слова! Спасибо, Вотинцев, хотя и не вы их сказали первым.
Но в зале нашлись спецы и покруче. Например, руководитель, то есть заведующий отделом сельского хозяйства обкома партии А.Г. Касаткин.
- До сих пор ещё носятся с Гердом, читают наизусть. Однажды секретарь обкома Берман вызвал меня к себе в кабинет и приказал прочитать наизусть это стихотворение его «Люр-люр». Заявляю: никакой контрреволюционности здесь у Герда я не вижу. Берман на это ответил: у Герда, мол, много добротных стихов осталось. И отказываться от них, от творчества Герда целиком и полностью нельзя. Это будет неправильно.
Вот оно как обернулось на заседании Пленума обкома партии…
* * *
И кажется мне: ещё бы чуть-чуть и кто-то из зала напомнил бы о чудом сохранившихся книгах в сельских глубинках, на городских чердаках, в потаённых скрынях читателей, впервые, иной раз и по складам, пробравшимся к дивному чтению о себе, своих корнях на родном, необычном, но понятном языке… Да разве народ так глуп и туп? Да разве могут создатели таких произведений, такой литературы быть врагами народа, какими-то там троцкистами, правыми уклонистами, буржуазными националистами? Если и есть ненароком у кого из писателей какая ни то морщинка подозрительная – она же не от низости души, а от времени. Простить её иль не заметить – вот и весь народный приговор. Народный. А в зале всё больше члены обкома. Как видим, разные. Это значит: ещё чуть-чуть и все окажутся среди приговорённых за вредительство…
Положение спас всё тот же Андрей Васильевич Тронин. Он с присущей ему жесткостью и умением лавировать вернул заседание на исходные позиции. Собрались же не почётные грамоты раздаривать, а одобрить решение бюро обкома о разгоне вредительского Правления союза писателей. Ему пришлось напомнить товарищу Будину, что он не посторонний наблюдатель, а ответственный работник, в ведении которого и находился Союз писателей и его руководство, то есть Правление союза. Он заключил:
- Товарищ Будин в ответе за всё, что происходило в союзе писателей. Как получилось, что товарищ Будин совершенно ни в чём не разобрался, что произошло с Правлением союза? Я так понимаю: Будин и сам из этих же буржуазных националистов. Иного объяснения у меня не находится.
Товарищ Тронин назвал и ещё одного виноватого – Данилова, заведующего отделом печати обкома партии.
- Он так же утратил политическую бдительность и не заметил контрреволюционной деятельности в союзе писателей. Да секретари обкома Ельцов и Иванов проморгали активизацию наших буржуазных националистов. Вот только сейчас и прозрели. Как дальше-то будет обстоять дело с союзом писателей?
Хороший поворот в рассуждениях А.В. Тронина, не правда ли?
Но его заботит своё:
- Приближается двадцатая годовщина Октябрьской революции. А у нас нет ни одного произведения на удмуртском языке, ни пьес, ни рассказов. Считаю, что сейчас перед нами стоит наиважнейшая задача: создать в Удмуртии настоящий Союз писателей.
Хотел или не хотел Председатель Совнаркома А.В. Тронин, но получилось, что всем пришлось признать очевидную истину: с разгоном Правления союза писателей фактически было покончено и в целом с самим союзом, и даже больше – со всей сделавшей первые шаги молодой удмуртской литературой. Резануло по сердцу и другое, на первый взгляд, несущественное. Двадцатая годовщина Великой Октябрьской революции… Писатели – свадебные генералы, без них, без их творений товарищам или, как теперь, господам, говорить нечем, свой язык коряв, это они и сами чувствуют, с народом, особенно по праздникам, надо говорить складнее и ярче. «Тщательнее, тщательнее», как предупредил Жванецкий.
* * *
Как это ни печально, литература сама по себе для властей не имеет ценности, её духовные начала не в состоянии пробиться к начальственным душам. Нечиновный читатель рано или поздно находит своего писателя, свой заветный набор книг любимых авторов, без которых не мыслит обойтись в жизни, он читает и перепечатывает, пополняя своё богатство. Чиновное лицо – совсем иное дело. Ему, чтобы не уронить себя, важно быть в курсе, а не читать в своё удовольствие. Знать кое-что об авторе, чтобы не попасть впросак, когда надо похвалить или похулить где-то какого-либо деятеля по художественной части.
Советская власть оставила нам в наследство поголовную среднюю грамотность. И это неплохое наследство, неизмеримо превосходит криминализацию и наркоманию нашего времени. Беда лишь в том, что серая грамотность, возможности интернета упрочили в создании некоторых, что писательство – лёгкий хлеб, ни мысли, ни знаний, ни умений не требующий, знай рифмы подбирай да с чувственным придыханием выражайся поизысканнее и «покрасивше». Такое, как никогда, крупно проявилось в начале этого века у нас, в Удмуртии. Властные структуры – сплошь грамотные и даже при учёных степенях, чтобы выглядеть перед народом поимпозантнее, как и тогда, в 30-тые, спохватились, что к юбилеям у них чего-то эдакого не хватает, благо Союз писателей сохранился на последнем издыхании, амбициозных придыхателей, рифмотворцев и искать не надо, сами липнут. Правление Союза писателей, не 37-мой год! – не разгоняли. Потому что оно и так ручное, а главное, ничего не делает. Ничего из того, для чего создавался Союз: не помогает издавать книги, не помогает выживать немало написавшим и пишущим оригинальные произведения. Карманных писателей немного, 3-5, не разорительно для власти, но зато какой имидж, какой антураж! К тому же показатели роста, как в животноводстве, – от голов.
В советское время никак председатели Правления союза не могли пересечь какое-то роковое число 30, десятилетиями. А ныне? Около сотни в Союзе. Имеются ли среди них Хлестаковы? Кто знает. Однако «лёгкость в мыслях необыкновенная» тиражируется даже не у молодых, которым и простительно бы, а у масштабных фигур со степенями и званиями чуть не королевскими. Сама литература Удмуртии при этом с трудом, но выживает, не замеченная властью и не пригретая Правлением. Кто-то сам исхитряется издать книгу–другую мини тиражом. Ну, а менее пробойные и более хилые (не по уровню книг!) всё равно работают, пока пишут в стол. Так что река нашей литературы течёт подо льдом, а зима что-то затянулась, советская республика стала парламентской, потом президентской, а литература, а писатели живут для читателей. А для власти – до востребования, по юбилеям и праздникам, в качестве свадебных генералов.
На Пленуме в сентябре 1938 года выступающие не стеснялись заявлять, что книг писателей, которых они объявляли вредителями, троцкистами, контрреволюционерами, правыми уклонистами, черносотенцами, белогвардейцами, буржуазными националистами… Продолжать? Думаю, довольно. Что они книг НЕ ЧИТАЛИ. Это и есть красная цена всех обвинений. Один Степан Павлович Барышников сказал, что читал книги и на удмуртском языке, читал не по праздникам, а когда ему выпадал отпуск. Значит, это я так подумал, чтение ему нужно было не для имиджа, оно было для него праздником.
Многие из участников того Пленума под бдительным недреманным оком Шлёнова и его службистов вскоре сами попали туда, куда спровадили Правление писателей. Такая же участь постигла и С.П. Барышникова, одного из самых крупных политических лидеров Удмуртии.
Вывод первый: лучше все-таки, товарищи и господа управители республики, читайте и современную и прошлого века литературу Удмуртии. Читайте, чтобы не остаться профанами в истории: ведь писатели, которые и сейчас, не печатая, пишут книги, опишут вас не такими, какими вы себя считаете, а какими они сами видят вас. Спешите встретиться с живущими писателями, хотя для них-то это и хлопотно и не очень интересно. Это вам только кажется, что они внимают вам и взирают на вас, как на нечто значительное.
Вывод второй: расстрелянные писатели жили не напрасно. Больше того, они живы и сейчас. И в истории, и в книгах, которые читаются и будут читаться, пока на земле будет жить человек разумный. Над книгой нет власти, кроме разума. Порочная власть может не пустить книгу к читателю, изъять её из хранилищ, снять с полок, не допустить к изданию, наконец, сжечь на кострах. В истории все это уже было. Как река течёт и подо льдом, так и книга – выстраданная, написанная мудрым, со страждущим народу человеком, одолеет все препоны, чтобы отдать людям накопленную ею духовную энегретику.
…И ствол покалечили, и цветущие ветви переломали. Но остались, остались корни, остались и люди, помнившие сполохи цветов на ветках, чудный свет и свежесть диковинной сказки, собранной из печатных букв… Всё возродилось, всё вернулось к людям. Кроме самих создателей.
…Современная литература Удмуртии богата, разножанрова, многоязыка, несмотря на то, что издаётся всего лишь верхушка айсберга, потому что, как и было всегда, писатели бедны, рыночная экономика преподнесла им ваучер. Имущие власть и деньги до интеллектуального рейтинга не охотники и наших книг не читают. А ведь литература могла бы – ложная скромность тут ни к чему – противостоять и разным порно, триллерам, боевикам, пакемонам и прочим изделиям, включая и наркотики.