НЕСКОЛЬКО СТРАНИЦ

ИЗ ПРОШЛОГО

Для меня свято всё, что связано с Аркадием Николаевичем Клабуковым. Разница в возрасте в тридцать лет не мешала ощущать его духовно близким, настроенным на ту же волну интересов и ожиданий от жизни. Его присутствие иногда за нашим столом украшало нашу жизнь, освещало присущим ему молодым задором, остроумием, умением шутить. Детский писатель, он до последних лет оставался в душе ребёнком, по-детски открытым, непосредственным, словно заново познающим мир. Эту его особенность подчеркнул Алексей Ермолаев в статье «Молодость в шестьдесят лет: К 60-летию А.Н. Клабукова» в молодёжной газете «Комсомолец Удмуртии (март, 1964г.)
Как-то принёс в подарок Алексею Ермолаеву старинный огромный, невиданный ни в одном музее фотоувеличитель, предмет изумления всех наших гостей. Им можно было увеличивать фотоснимки до размеров стены. Аркадий Николаевич сказал со своей всегдашней улыбкой: «Теперь, Алёша, помещай в квартире снятые тобой леса, сады, речки, озёра и знай, в их глубине я, посылающий тебе благословления на великие свершения в удмуртской литературе, на правдивость и бесстрашие. Ты мне как сын, Алёша, другого нет». Дороги были его слова Алексею особенно потому, что он почти не знал своего отца Афанасия; тот воевал на финской войне, пропал без вести на Великой Отечественной. Для Аркадия Николаевича Алексей был последователем, как сын для отца. Окончил тот же Московский государственный университет имени Ломоносова – редкость в любые времена, стал тоже литератором. Это была неистощимая тема бесед.
Фотоувеличитель я намеревалась отдать в музей. Меня опередил внук Ваня. Решил, что такой старый большой предмет не нужен в квартире и вынес его во двор к мусорным контейнерам. Конечно, он сразу исчез; не успела я его вернуть. И показалось, из моей квартиры ушли душа Аркадия Клабукова и душа Алексея Ермолаева; поплыли вдвоём на одном облаке в беспредельную высь.
В прижизненный очередной день рождения Аркадия Николаевича (17 марта), вручая ему лукошко с хрустальными рюмками вместо грибов, сказала: «Эти грибы мы собрали в том лесу на фотостене, в котором вы обретаетесь». И это была правда – как постоянное ощущение присутствия Аркадия Николаевича.
Вторая супруга писателя Фаина Степановна Эшмакова всегда очень радушно встречала его друзей. Она была старшей сестрой его первой покойной супруги. Этнограф, фольклорист, он чтил обычаи своего народа. И этот обычай выполнил: брать в жёны сестру умершей супруги. Когда не стало на удмуртской земле её прекрасного сына – Аркадия Николаевича Клабукова, Фаина Степановна продолжала приглашать нас на дни его памяти. Третьим бывал Леонид Никандрович Данилов, корреспондент ТАСС по Удмуртии, всегда хмурый, сосредоточенный. Может, мы не нравились? Потом Фаина Степановна по какой-то причине уехала на жительство в город Глазов. Но писала нам, советовалась по разным ситуациям. Храню её письма, как память о незабываемых встречах.
Забыла, почему не заладились отношения Аркадия Николаевича с родным сыном. Из-за какой-то пустяковины, как нередко бывает. Мне о том рассказывала внучка писателя. С ней встретилась в бытовавшем в 90-ые годы издательстве «Алфавит». Она там работала, а я издавала книгу «Яблони в вашем саду». «Расскажите мне про деда, – попросила внучка, – я же о нём ничего не знаю. Родители не позволяли мне с ним общаться. Дед же пытался привлечь меня к себе, приносил постоянно подарки, которыми мне хотелось играть. Но мать их выбрасывала. Приходил дед повидать меня в садик, в школу. Но я отмахивалась от него: «Уходи, ты мне не нужен». – «Вы, – говорю, – дорогая для меня внучка Аркадия Николаевича, лишились общения с прекрасным, добрым, светлым человеком, безукоризненно честным, правдивым, открытым для диалога со всем миром, со всем человечеством, с любым человеком. И уж в первую очередь заслуживал быть понятым родными людьми». – «Теперь я буду чтить его память!»
Однако, как много было наветов на этого необыкновенного по человеческим и гражданским качествам человека. Как на всякого хорошего человека. Почему-то злые, коварные, изощрённо хитрые, притворные люди, готовые гадить в души других, в их жизнь, в деятельность, в отношения, разрушающие клеветой чужие судьбы и семьи, оказываются вознесёнными на вершины славы и почестей, осыпанными почётными званиями, наградами. Чем несуразнее их высказывания, клеветнические измышления, тем большим почётом их окружают. А простые, добросердечные, отзывчивые на чужое горе и беду, готовые по первому зову и без зова прийти на помощь, такие как Аркадий Николаевич Клабуков, оказываются не в чести, на обочине дороги, легко забываются со всеми их достижениями.
Как гром среди ясного неба, прозвучали посмертные обвинения А.Н. Клабукова из уст Клавдии Николаевны Дзюиной, редактора издательства «Удмуртия» и газеты «Дась лу!», в том, что он якобы присвоил сундук с рукописями своего друга Кузебая Герда, и намёки на то, что их использовал в своём творчестве. Ссылалась Клавдия Николаевна на письмо некой Ираиды Сергеевны Меньшиковой, в погребе которой А.Н. Клабуков хранил, мол, этот сундук. Это «одна баба сказала» по сарафанному радио. К.Н. Дзюина сарафанное сказание донесла до читателей «Советской Удмуртия» и «Удмуртской правды» 16 марта 2004 года. (Ах, сегодня, когда я это пишу – 16 марта – за окном мне кивает двумя вершинами берёза. Приветствует меня и моё дело.) Следом за журналисткой те же заявления стал повторять Фома Кузьмич Ермаков. Оба они родом из того же Вавожского района, что и А.Н. Клабуков. Какая собака тут зарыта, вот в чём вопрос. Зачем им нужно стало сеять недоверие к чудесному, редкой души человеку-писателю – после публикации воспоминаний Надежды Герд, супруги Кузебая Герда, которая рассказывала, как в ужасе после ареста Кузебая они топили в реке весь его архив: рукописи, документы, письма, книги. «У слов есть совесть», – сказано Анной Ахматовой, гениальной русской поэтессой. Но цвет у совести бывает разный, как и у слов, хочется добавить.
Были намеки ещё на какие-то нелицеприятные отношения Аркадия Николаевича с великой удмуртской поэтессой Ашальчи Оки. В книгах, газетах периодически печатают фотографию А.Н. Клабукова с Ашальчи Оки, увлечённо беседующих за столом в её избе в Алнашах. Автор фотографии не указывается, а сделана она Алексеем Ермолаевым, не придававшем значения указаниям на авторство своих фотографий. Пригласил его к Ашальчи Оки Аркадий Николаевич, и Алексей Ермолаев был свидетелем, как восторженно принимала его, как старого дорогого друга, поэтесса. Ашальчи Оки тонко почувствовала душу и Алексея Ермолаева, созвучную душе Аркадия Клабукова, и навсегда прониклась к нему симпатией и доверием, о чём свидетельствуют письма её мужа Ивана Ивановича Карачёва, сына Валерия. Эти письма я опубликовала в книге «Алексей Ермолаев известный и незнаемый» в 2009 году и передала в Государственный архив УР.
На публикации К.Н. Дзюиной и Ф.К. Ермакова А.А.Ермолаев ответил обширной статьёй в газете «Советской Удмуртия» 8 июня 2004 года «Тырмоз ини Геростратъёсты будэтыны» («Не быть Геростратами»), ярко обрисовав образ незабытого друга и важность его деятельности для удмуртского народа.
27 сентября 1960 года в газете «Советской Удмуртия» Арк. Клабуков (так он тогда подписывался) опубликовал статью-рецензию «Исторической прозамылэн сюресэз» на первую книгу Алексея Ермолаева «Удмуртская историческая проза». Положительная эта рецензия, отмечавшая талант молодого критика-исследователя литературы, была актом мужества. Ведь Ермолаева громили на обсуждении его рукописи в УдНИИ, обозначили диссидентом, ниспровергателем социалистического реализма, хулителем удмуртской литературы, советовали всем печатным органам крепко думать, прежде чем публиковать А.А. Ермолаева. Статья Арк. Клабукова позволила вдохнуть свежий воздух в грудь, стало легче существовать. И снова творить, не прерывая путь.
Аркадий Николаевич открыл дорогу другим положительным публикациям ценителей правдивого слова: Василию Ванюшеву, Петру Поздееву, Анне Зуевой в журнале «Дружба народов» (№ 4, 1977г), другим. О Ермолаеве потом писали многие и много. Рука Аркадия Клабукова была не только доброжелательной, но и лёгкой для других.
Аркадию Николаевичу Клабукову можно сделать лишь один упрёк: за статью 1937 года «Враждебный роман» о романе Михаила Коновалова «Гаян». Но сам же он о том напомнил всей республике, покаялся принародно. Читала его газетную покаянную статью (вот дату не помню). Кто ещё способен на такой мужественный, честный поступок? Не нашлись такие из тех, кто клеймил друг друга в годы репрессий. В те годы и в наши, нового поколения, мы все были опутаны идеологической сетью и часто не способны были отличить действительное от кажущегося, смирялись с поворотами то влево, то вправо. А чуткая душа А.Н. Клабукова, видимо, сильно болела, если он сам представил себя на суд общественности. Никто бы наверняка и не вспомнил ту его злополучную статью.
О его творениях. Первая книга «Тараканъёс» («Тараканы») под псевдонимом Аркаш Багай вышла в 1926 году в Москве; повторным изданием в Ижевске в 1929-м. Сочинённая им поэма для самых маленьких читателей «Тютю Макси» («Гусята и Макси») после первого издания в 1936 году переиздавалась множество раз. В том числе в Детгизе массовым тиражом, на молдавском, чувашском и коми языках. Меж этими книгами были и другие, менее популярные, но свидетельствующие о таланте писателя. Все – до ареста Кузебая Герда, то есть, безусловно, принадлежащие Аркадию Клабукову. Упомяну ещё такие его популярные, хрестоматийные книги как «Наши друзья» – «Тынад пичи эшед» («Твой маленький друг»), «Петушок», букварь и «Мынам азбукае: Кылбуръёс», «Можай тыпы» («Дуб Можая»), «Палбам» («Пёстрый»). Всё не перечисляю. Не могу не упомянуть о сборе, обработке и издании преданий и сказок удмуртского народа, пословиц и поговорок, зачастую в соавторстве с Надеждой Петровной Кралиной. С ней же – фундаментальный труд «Зарождение удмуртской художественной литературы» для «Записок УдНИИ» в 1954 году, «Писатели Удмуртии: Библиографический справочник» в 1963 году – при соавторстве и с Ф.К. Ермаковым. Аркадий Клабуков проявил себя и как переводчик на родной язык произведений А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.А. Некрасова, Т.Г. Шевченко, А. Барто, С. Маршака, С. Михалкова, К. Чуковского, Б. Житкова, Д. Дефо… Его переводы немаловажную роль сыграли в просвещении народа, в приобщении к мировым культурным ценностям.
Рождённый с душой защитника, Аркадий Клабуков, как воин прошёл дорогами Великой Отечественной войны. Это мы тоже не должны забывать.
Было бы А.Н. Клабукову в нынешнем марте 2015 года 111 лет. Пройдёт ещё 111 и 111. Он останется молодым. Имя его не может забыться, а засияет новым светом. Осмеливаюсь считать себя поручителем чести и благородства друга моего и Алексея Ермолаева, каким целых двадцати лет был Аркадий Клабуков.

ИЗ НАСТОЯЩЕГО

Шестидесятые годы двадцатого века. В Ижевске, на третьем этаже Дома печати по улице Пастухова, 13 еженедельно идут занятия литературного клуба «Радуга». Ведёт их уже известный в литературном мире Удмуртии и России поэт Флор Васильев, редактор молодёжной газеты «Комсомолец Удмуртии». Иногда посещаю эти занятия и я, тем более, что работаю рядом – на том же третьем этаже в издательстве «Удмуртия». У меня уже изданы переводы на русский язык романа П. Блинова «Жить хочется», повести М. Петрова «Перед рассветом», рассказов Е. Самсонова «Вдоль рощи», что-то ещё, мои басни и детские рассказы публикует и «Комсомолец Удмуртии», и «Дась Лу!», и «Советской Удмуртия». Меня приглашают на встречи с читателями. Вроде уже нет оснований причислять себя к начинающим. Но мне интересен круг творческих личностей, которые собрал вокруг себя Флор Васильев. Меня завораживает их молодой задор, яркие дебаты вокруг какого-то, хотя бы и незначительного, явления, страстная, эмоциональная декламация своих творений.
Заметно выделялись для меня Альберт Серов, Гриша Рубинштейн, Толя Гусев. Первый – особой рассудительностью и психологизмом. Второй – ироничностью, язвительностью и ортодоксальностью оценок. Третий, Толя Гусев, был заметен своей незаметностью: светлые волосы, светлые брови и ресницы, светлые беззащитные глаза, молчаливость, замкнутость на чём-то своём, внутреннем. Почему-то именно этого тихого парня Флор Васильев зачисляет в штат редакции, предпочтя многим претендентам. Но мало ли по каким причинам и соображениям.
Анатолий Гусев оставался незаметным для меня пятьдесят лет. Вот и соседями с ним оказались: квартиры на одном этаже, через общую стену. Изредка в одном лифте спускаемся. Но неожиданно «в месяц волчьих свадеб», как его назвал Флор Васильев, в феврале 2015 года Анатолий Николаевич – так теперь уважительно его именую – протягивает мне книгу, на обложке которой значится: А. Н. Гусев. Перекаты. Избранное. Ижевск, 2014. Беру со «спасибо», но без радости: спросит, как всё, понравилась ли, то есть должна прочитать. А мне надоело читать всякую дарёную белиберду, хотя бы и получающую разные награды и премии – кстати сказать, в отличие от меня.
Листаю поначалу небрежно. Но на очередной странице затормаживаюсь… И возвращаюсь к первой странице, продолжая чтение уже вдумчиво и бережно. Боже мой! Открывается объёмный талант автора, умение немногословно, но очень зримо выразить суть события, человека знаемого и мелькнувшего, самого себя. Значит, Флор Васильев разглядел настоящее в этом человеке в самом начале его творческого пути. Я уже не могу оторваться от книги, сижу ночь и следующий день. Но по порядку.
Начало книге дают рассказы об Ижевске – старинном и современном, разраставшемся вокруг искусственно созданного из речки Иж пруда, о секретах и города, и пруда, и горожан. «16 июня 1919 года сброшенный с заводской башни двуглавый царский орёл был вывезен на середину пруда и торжественно утоплен под звуки Интернационала… А бронзовый «отец всех народов» сверху снисходительно смотрел на нас. Потом, когда кончилось единоначалие коммунистов, «гения всех времен» тоже тайком утопили в Ижевском пруду. Так и сожительствуют они сейчас в донном иле – две минувших власти. Всё меняется, а пруд остается» (с.5). Зримо, как линии на ладони, раскидываются перед глазами городские улицы. Не освоенный мной полностью за 57 лет Ижевск легко становится своим в мельчайших деталях, в ярких и неприметных, но по-своему значимых событиях. Незаурядное мастерство рассказчика – остроумно, с юмором и с грустинкой – сопровождает нас в увлекательном путешествии по улицам и по судьбам. Совершенно разные люди, со своими перекатами, перипетиями, бедами и праздниками, становятся близкими твоей душе. Искренность автора то светлая, то горькая. И вызывает такие же ответные чувства. Чего не остаётся в душе – равнодушия. «Сейчас на том месте, где стояла развалюха общества слепых, разбит сквер. Сюда сослали с центральной площади города бывшего вождя мирового пролетариата. Он стоит и озабоченно смотрит вперёд. Возможно, на Кавказ, где временами неспокойно. А может, глядя на роскошь банка, взметнувшегося напротив, думает: где же те деньги, на которые обещали давным-давно дать каждой семье отдельную квартиру или жилой дом?» (с. 68-69).
Цитировать Анатолия Николаевича можно бесконечно, так талантливо неожиданны его высказывания. Но позволю себе ещё. «Сейчас рынок берет своё. Строят фирмы неохотно: проще и дешевле купить готовое, покупают бывшие детсады, здания ранее государственных, а позднее «прихватизированных» организаций. Предприниматели рангом пониже скупают у жильцов квартиры на первых этажах домов и перестраивают их под магазинчики, офисы, парикмахерские. Так что сервис оказывается рядом с домом – почти как в Европе, где одной ногой стоит наша страна» (с.72). Я твёрдо встаю обеими ногами в центре открытого мне Анатолием Гусевым города и временно с городом прощаюсь.
«Когда она рассказывает о своей работе, о друзьях, о перекрытии реки, в её глазах вновь вспыхивают те самые удивительные огоньки, как тогда, когда она спрашивала: «Дедо, а куда текут реки?» или смотрела вслед уходящему пароходу. Огоньки, которые природа выдает на всю жизнь особым людям – романтикам». Это цитата из рассказа «Куда текут реки». Его героиня Галина одержима идеей исследовать, откуда начинаются и куда текут реки, перекрывать их плотинами, чтобы служили людям. Ради своей идеи она покидает любимого человека, городской уют. Сначала идёт по пути Камы, потом Енисея, а впереди другие реки. Свои черты характера вложил в этот образ Анатолий Гусев. Он ведь сам романтик. Не потому ли работал на многих стройках родного Ижевска и страны, примеривал на себя амплуа артиста, футболиста, путешественника, военного корреспондента… Почему я не видела те самые удивительные огоньки в его глазах? Проглядела из-за своей невнимательности. А вот он удивительно внимателен к человеку, к его быту, душевным порывам.
В мою дверь периодически стучался бомж. Просил что-нибудь поесть. Выносила ему из своих скудных припасов, ставила кружку чая на лестничное окно. А однажды рассердилась, что второй раз за день пришёл. Рассердилась больше от неловкости, что дать уже было нечего. И попрекнула бомжа из-за своей несостоятельности. И он перестал появляться, даже в подъезде. Они гордые, бомжи. Кричу мысленно: «Ну, приходи, приходи. Я теперь всегда держу про запас немудрёное съедобное. Приходи столько раз за день, сколько захочешь». И болит душа: что с ним, тем несчастным? Книга «Перекаты» усилила мою душевную боль.
Толя Гусев посвящает бомжам повесть «Вниз по течению». Печальную повесть крушения человеческой судьбы, вроде бы благополучно складывавшейся. Кто виноват? Да мы все вокруг: равнодушные или сами несостоявшиеся в своих ожиданиях и амбициях, не видящие, не слышащие, как плачут рядом человеческие души. История, описанная Анатолием Николаевичем, потрясает; естественно, более всего тех, кто сам испытал несчастья и беды. А для главного героя повести жизнь заканчивается самоубийством, перед которым он совершает свой последний благородный жест: снимает со счетов все оставшиеся деньги и отсылает в детский дом – думает о других, печалится за чужих, обездоленных. Перед читателем прорисовываются два пути. Первый – сказать, слава Богу, что у меня всё же иная, благополучная почти жизнь, без такого ужаса и безысходности. Второй – сказать, чего же мы стоим, все люди в этом мире, если при нашем участии или без нашего участия возможна такая жизнь у кого-то; и зачем все правители в мире, если такая жизнь становится возможной.
Но есть, по мнению автора, и третий путь. Его выбирают герои повести «Троица». Образуют троицу люди трёх поколений, бывшие ветераны Великой Отечественной войны, афганской и чеченской, случайно встретившиеся в госпитале в наши дни. Они себя называют дедом, сыном и внуком. Это не «отцы и дети», со времён Ивана Тургенева утвердившиеся в реалиях. Это крепко утвердившееся в дружбе и общем деле триединство. Борьба идёт за справедливость – за право остаться в своей палате, на которую нашлись претенденты из военкомата, захотевшие отдохнуть после трудов по очередному призыву в армию. Интересы столкнулись потому, что в этой палате было «очко, или туалет, или клозет – признак цивилизации… Вот в Москве туалет в полсотне шагов от Спасской башни. А взять наш город: сначала построили их возле ЦУМа, собора и в других людных местах, потом сделали платными, а потом посчитали, что выгоднее в этом помещении чем-нибудь торговать. И всё, кончилась цивилизация» (с.216). Смешно бороться за такой мелкий признак цивилизации? Нет, отнюдь.
На тропе борьбы с «несвятой троицей» происходят и забавные ситуации. Но, конечно, обретшие на всю оставшуюся жизнь дружбу и единение, терпят поражение. Их просто выписывают до срока.
События моей жизни перекликаются с перипетиями героев книги «Перекаты». Но воспоминания приходят потом, не помешав правильно оценить прекрасную книгу, привлекательную оригинальностью сюжетов и коллизий, простотой и выразительностью языка, остроумием и ироничностью. А у автора всё такой же беззащитный взгляд, тихость, непритязательность, незаметность среди других. Может, это органичное свойство таланта?