Откровение

Памяти журналиста Н.Н. Евсеева

Всё в этом мире связано с тобою…

 

Глава 1

 

Наступил 1945 год. Деревня Бызиново Шарканского района, как и вся страна, жила ожиданием конца войны. Это вселяло надежду на то, что жить станет легче: может быть, колхоз хлеба будет выделять побольше. Коля уже давно забыл, что значит не хотеть есть: в желудке всегда было пусто. Мать выбивалась из сил, чтобы не только как-то прокормить семью, но и сдать государству всё, что положено: молоко, масло, яйца, которых Коле с сестрой никогда не доставалось. Каждое лето с раннего утра Коля с мальчишками и девчонками пас колхозных овец. Это была маленькая помощь матери: всё-таки начислялись трудодни. Однажды председатель колхоза Васильев вызвал в правление всех пастушков и очень строго спросил:

- Как работаете? Не устали ещё?

Все опустили головы, думая, что будет нагоняй, а за что, не понимали.

И вдруг:

- Вы молодцы, ребята! Я хочу вам сделать подарок. Хлебом накормить вас не могу, а вот по стакану мёда получайте.

Ребята опешили.

- Ну что стоите? Подходите, вот стаканы.

Четыре мальчика и одна девочка, осмелев, по очереди подходили к столу. Янтарный мёд был тягучим, сладким, от которого у голодных детей закружилась голова. Потом ещё несколько раз председатель колхоза потчевал мёдом изрядно отощавших ребят. Он понимал, что растущему организму нужна поддержка, работали же они наравне со взрослыми женщинами. Не только пасли овец, коров, а ходили за тяжёлым плугом, который тащили быки. Мужчин, кроме хромого председателя, не было: кто воевал, кто лечился в госпиталях. На многих ещё в начале войны пришли похоронки, а некоторые, не прислав ни одного письма, пропали без вести, как дядя Миша Евсеев, Вовкин отец. Вовка – Колин друг, а по-родственному дядя двоюродный. Он на два года старше Коли. С самого детства они были вместе: делили хлеб, соль, защищали друг друга во время ребячьих драк.

Вовкин отец Михаил Иванович – младший брат Колиного деда Романа Ивановича Евсеева. До ухода на фронт он преподавал в Сосновской школе биологию, а мать работала учительницей младших классов. Жили Вова и Коля на одной улице в Бызинове в домах, которые стояли напротив друг друга. Оба эти дома когда-то принадлежали отцу Михаила Ивановича и Романа Ивановича – Ивану Евсеевичу. У Ивана было много детей. Разбрелись они по белу свету, а средний сын Николай Иванович Евсеев был выслан в Томск. Об этом Вова и Коля узнали много лет спустя, когда были уже взрослыми.

А тогда, в 1945-ом, подростку Коле пришлось быть опорой матери и ждать с фронта отца.

 

9-го мая, в день рождения Коли, радио принесло долгожданную весть: окончилась война. О дне рождения не думалось. Просто на год он стал ещё взрослей. Как бы ни было трудно, занятия в школе не пропускал: успевал и уроки выучить, и матери помочь, и побегать со своими сверстниками.

Однажды в жаркий июньский день возле ворот дома Евсеевых остановилась грузовая машина. Коля взглянул в окно и обомлел: из кузова на землю соскакивают трое мужчин в военной форме. Опрометью бросился Коля во двор, открыл ворота и замер: никак не поймет, кто это такие. Один из них как будто похож на отца, но за разговором не замечает мальчика. Через минуту-две все направились к воротам, и только тогда Коля услышал хрипловатый голос:

- Сынок, так это ты что ли?

- Я, – волнуясь, выдавил из себя Коля и тут же оказался в объятиях отца.

Три брата Евсеевых вернулись с фронта живыми. Встретились случайно в Ижевске и направились в родное гнездо. Вскоре вся деревня узнала о вернувшихся братьях, и к вечеру в доме уже яблоку негде было упасть.

Вместе с отцом вернулись его братья: Василий, Павел – старший из них. Павел Романович (дядя Паша – так называли его Коля и Вова) жил в Ижевске, там у него была семья: жена, дочь. В Бызинове – первая жена и два сына – Леон и Валентин, чуть старше Коли. Леон и Валентин с матерью и старшей сестрой Анной Павловной жили в одной части дома, а меньшую часть занимала Колина семья. Праздник затянулся до утра. На другой день встречались у Вовиной мамы – Клавдии Кузьмовны. Много было радостных и горьких слёз. Большинство Бызиновских осталось на полях сражений, многие пропали без вести.

Через два дня Павел Романович вернулся в город. Для всех остальных наступили будни, которые для Колиной семьи часто оборачивались горечью. Начались неурядицы во взаимоотношениях родителей: отец стал часто выпивать, мать не могла свести концы с концами. Семья увеличилась: у Коли появились младшие брат и сестра. В колхозе на трудодни толком ничего невозможно было получить. Мать пошла работать в школу техничкой и одна поднимала на ноги детей. Отец несколько раз уходил из семьи и возвращался обратно. Николаю было жаль мать, но и против отца идти не мог. Он знал, что у него золотые руки: он отличный столяр, единственный катавал в Сосновском отделении Шарканского промкомбината.

Но несмотря на трудности, Николай решил окончить школу и пойти учиться дальше. Он всегда помнил слова матери: «Капчиез, пие, жок вылын» («Легко то, что на столе»).

С 6-го класса Коля начал интересоваться журналистикой. Тогда он не понимал ещё, что такое журналистика, но читал «Пионерскую правду», знакомясь со статьями пионеров, таких же как он. Решил тоже написать и выслать в редакцию свой материал. И хотя ответ пришёл неутешительный: «Коля, ты молодец, что написал нам, но пока твой материал мы опубликовать не можем. Ты должен подумать над более интересной темой, например, как пионеры помогают колхозу, о знатных людях села», – Коля не сокрушался и продолжал надеяться, что когда-нибудь напечатают и его.

Руководитель литературного кружка Анатолий Александрович поощрял его и вселял надежду. Так же хорошо оценивала его творческую работу и учитель истории Лидия Георгиевна. Под руководством Анатолия Александровича в литкружке писали рассказы, различные информации, даже стихи. Колю выбрали редактором журнала «Молодой поэт». Заниматься было интересно. Предлагает Анатолий Александрович тему, все пишут, а Коля не только пишет, но и рисует, стараясь написанное проиллюстрировать. Поощряли пятерками с припиской «Молодец!». От этого вырастали крылья. Однажды Анатолий Александрович пришёл на занятие и сказал, что занимаются они в последний раз: его переводят на другую работу. Было очень жаль расставаться с человеком, познакомившим и приобщившим учеников к творческому труду.

Много лет спустя, когда Николай был уже профессиональным журналистом, ему довелось встретиться со своим учителем, открывшим ему путь на литературно-журналистское поприще. Встреча была тёплой, с множеством воспоминаний. Анатолию Александровичу хотелось знать дальнейшую судьбу своих учеников, как и сколько человек закончили школу.

Для десятиклассников Сосновской средней школы выпускным был 1949 год.

Выпускной вечер – праздник незабываемый. Ученики расстаются с детством и вступают в новую, взрослую жизнь. Все стараются, по возможности, одеться понарядней, а у Коли нет обуви. Мать с трудом справила брюки, рубашку. Тогда Коля решился попросить у отца его сапоги. Это были чёрные армейские сапоги. Казалось, в большой жизни это мелочь, но для 18-летнего паренька, заканчивающего школу, это очень важно. Первый раз в жизни в настоящих сапогах! Теперь он почувствовал себя равноправным среди своих сверстников. На память осталась фотография. Вот они, выпускники 1949 года Сосновской средней школы: 12 человек повзрослевших, красивых, нарядных по тому времени.

 

 

Глава 2

 

По окончании школы у Коли был один путь. По примеру Лидии Георгиевны, замечательного учителя истории, Коля решил поступить в педагогический институт на исторический факультет и, по возможности, писать. Поступить, несмотря на конкурс, оказалось нетрудно: экзамены сдал хорошо или, как говорили тогда, на стипендию. И это было важно. Но через месяц-два стало ясно, что стипендии на жизнь не хватает. Надо было не только кушать, но и одеваться, и иногда высылать матери по 20-30 рублей. Мать едва-едва могла прокормить младших детей, а отец, к сожалению, о семье не думал.

Учиться нравилось. Город, новые люди, интересные педагоги: Плющевский, Миллиор, Майер, Александров.

Первый семестр закончился, можно ехать домой на каникулы. До сессии несколько вечеров работал на разгрузке вагонов на вокзале, но платили очень мало. От заработанных выделил несколько рублей матери, раза два поел хорошо в студенческой столовой, и на этом деньги кончились.

Не на что даже было купить билет на автобус. Ехать-то всего 40 километров до Якшур-Бодьи, а там до Сосновки 30 километров пешком. И взаймы ни у кого не попросишь – все почти в одинаковом положении. Недалеко от общежития располагалась барахолка (толкучка), рядом небольшой магазин. «Зайду-ка я туда, – подумал Коля, – может, знакомых встречу». Зашёл, в нос ударил запах хлеба. Ещё больше засосало под ложечкой. У прилавка стояло несколько человек. Последней – небрежно одетая женщина. Вдруг Коля заметил торчащую из кармана её стеганки денежную купюру. Подошёл почти вплотную и, набравшись смелости, затаив дыхание, двумя пальцами вытянул бумажку. Крепко сжал её в кулаке и быстро вышел. Не помнил, как добежал до общежития. Дрожали руки и ноги под коленками, трудно было дышать, что-то давило в груди, лицо горело от стыда. В комнате никого не было: ребята уже разъехались. Не раздеваясь, плюхнулся на кровать. «Что теперь делать, как быть?» Коля разжал кулак, увидел 50-рублёвую бумажку.

«Ну вот, теперь я вор…» Быстро собрал свой деревянный чемоданчик, захлопнул за собой дверь и направился на автовокзал. Купил билет на очередной рейс автобуса, зашёл в буфет, набрал гостинцев ребятишкам, себе батон булки.

В Бодье Коля встретил знакомого товарища из Сосновки. Сосновку и Бызиново отделял небольшой пруд и мостик через него. Сосновка и Бызиново по сути были одним селом.

Решили добираться вместе. Попуток не дождались, пошли пешком. Дорогу замело так, что она сравнялась с полем. Но 30 километров – это ведь, собственно, ерунда. Сейчас даже представить невозможно, как такое могло быть: шли по колено в снегу. Началась метель, начало темнеть. Ребята не заметили, как оказались в стороне от дороги. Когда совсем стемнело, идти стало ещё трудней, к тому же от мороза заледенела промокшая одежда. Но надо было идти, не оставаться же в поле. Так и замёрзнуть недолго. Решили передохнуть. Коля кое-как открыл чемодан, достал кусок оставшейся булки, у товарища оказалась колбаса (тоже вез гостинец домой), всё заели снегом и двинулись дальше. Теперь уже почти ползком. Наконец вдалеке мелькнул огонёк, за ним другой, и стало понятно, что цель близка. Сил сразу прибавилось, им удалось выйти на узенькую, занесённую снегом тропинку. Забрезжил рассвет.

Увидя мокрого, замёрзшего Николая, мать всплеснула руками, заохала. Обогрела, обсушила, накормила, чем могла.

- Господи, как жить-то будем, сынок?

- Как-нибудь… Работать пойду.

Николай никогда не забывал об украденных деньгах. Всю жизнь жгла ему руку та 50-рублёвая бумажка. В одном из его блокнотов обнаружился некий биографический список. На букву «в» есть запись: «Воровство. 50 рублей». Очевидно, хотел написать об этом. Случай этот мне известен из воспоминаний самого Николая.

В институт Коля решил не возвращаться. «Устроюсь на работу, буду помогать матери растить младших», – думал он. Сестрёнке только что исполнился год.

Учиться хотелось, но возвращаться в группу, где сидят в основном те, чьи отцы в городе занимают высокие посты, не хотелось. Деревенских было всего несколько человек. Правда, ребят не оскорбляли, не ехидничали над ними, но таких, как Коля, к себе не подпускали. Наверное, от этого у некоторых деревенских выработался комплекс нерешительности, униженности. Всё-таки сказывалась разница в материальном положении.

Работать Коля устроился воспитателем в Сосновский детский дом. За плечами у него была хорошая репутация: в школе учился хорошо, отличался скромностью, трудолюбием. Коля быстро сдружился с ребятами. Проводил занятия по рисованию, вместе читали книги, ходили в походы. А в походах их почти всегда сопровождал Володя Евсеев со своей собакой.

Приказ о расформировании Сосновского детского дома был неожиданным. В нём значилось: «…в связи с малочисленностью». Часть воспитанников, достигших 14-летнего возраста, устроили в ремесленное училище в Воткинске, а младших перевели в Шарканский детский дом.

 

Как-то в Сосновке появился уполномоченный из Челябинской области для набора рабочих в леспромхоз. Долго думал Николай над заманчивым предложением: зарплата хорошая, есть жильё. Посоветовался с матерью. Мать тяжело вздохнула, произнесла незабываемые слова: «Капчиез жок вылын гинэ, пие. Поезжай, может, и нам будет возможность помочь. Отец-то сдурел совсем: молодую жену привёл. Как жить-то так?»

Николай круто поговорил с отцом, поставил перед ним условие: или пусть живёт с семьёй, или пусть уходит. Отец ушёл в недостроенный дом, стоявший по соседству. Уезжал Николай с тяжёлым сердцем, думая, как будут жить мать, брат и сёстры. Велика ли зарплата уборщицы, в колхозе работать – всё равно ничего не получишь на трудодни.

 

Всех, приехавших в Челябинск, распределили по разным участкам. Коля попал в Катав-Ивановский леспромхоз треста «Магнитстрой», определили его грузчиком. Поначалу всё складывалось нормально. Работали в полную силу, кормили в общей столовой, через месяц выдали зарплату – 300 рублей. Сразу же половину выслал домой: пусть порадуются. Себе купил костюм, рубашку, ботинки. По выходным ходил в клуб на танцы, в кино.

Прошло полгода. Приехала новая партия завербованных рабочих, в основном бывшие зэки. Вели себя нахально, на работу не выходили, ругались нещадно, играли в карты на деньги. Однажды, придя с работы, Коля обнаружил, что у него пропали новый костюм и ботинки. Исчезли деньги. У соседа по общежитию – то же самое. На другой день выяснилось, что всех, кто жил в этом корпусе, обокрали. Вечером в столовой разразился скандал. Трое здоровых парней, из зэков, с кулаками набросились на невысокого паренька, совали ему в нос грязные денежные бумажки: «На подавись, сопляк, мы тебя всё равно кончим рано или поздно».

Паренёк отбивался как мог, уворачивался от кулаков и пинков, но кто-то ударил его в живот, и он свалился. Хулиганье с шумом и гамом повалило к выходу, крича: «Всем молчать, курвы, никого не пожалеем!»

Такие истории с драками, заканчивающиеся иногда поножовщиной, были нередкими. На душе становилось скверно, хотелось от этой мрази бежать куда подальше. «Хоть бы ещё немного продержаться, заработать чуть-чуть, но такая жизнь до хорошего не доведёт». Не успел Николай ещё придти к твёрдому решению, как дня через три, в перерыве, его окликнул один из рабочих, видимо «из тех»:

- Эй, парень, поди-ка сюда. Давно приглядываюсь к тебе. Видать, ты не шумный, не болтливый, однако, работящий. Откуда будешь?

- Из Удмуртии.

- Не знаю такую. Да ладно. Дело у меня к тебе есть.

- Какое?

- Завтра вечером, как стемнеет, приходи вон туда, к складу, где инвентарь запирают. Слышь?

- Слышу.

- Приходи, смотри не обмани, а то пеняй на себя.

Весь день Николай думал о предстоящей встрече, гадая, что нужно этому подозрительному парню. Вечером пришёл в назначенное место, его уже поджидали.

- Как звать тебя?

- Николай.

- А меня предположим Пашка или Федька.

- Ну и что?

- Ишь, какой шустрый. Не понукай, не запряг ещё. Слышь ты, Колька, умеешь ли держать язык за зубами?

- Когда надо, умею.

- Вот мне очень надо, чтобы ты держал его крепко за зубами.

С этими словами он трясущимися руками протянул Николаю небольшой свёрток.

- Что это?

- Потом увидишь, не сейчас. Помни, никто об этом не должен знать. Проболтаешься, тебе каюк. Спрячь куда-нибудь подальше так, чтобы ни одна крыса не пронюхала. Я должен на время исчезнуть, как можно скорей, или, как говорят, «залечь на дно». Может, я вернусь, тогда и увидимся. А пока прощай.

Он ушёл куда-то в сторону леса, Коля остался стоять ошеломлённый. Засунул свёрток за пазуху, вернулся в общежитие. Ночью, когда все спали, Коля решился развернуть сверток и обомлел: в руках у него оказался небольшой пистолет. Коля завернул его обратно и сунул под подушку. Уснуть он так и не смог. «Что делать, куда его девать? Пойти и сдать коменданту, либо в милицию. Нет, не годится. Будут искать того, кто дал мне пистолет на хранение. Найдут, арестуют… Нет, никому сдавать не надо. Зарою где-нибудь». Когда чуть-чуть рассвело, ещё до завтрака, Коля пошёл в лес, дошёл до просеки, где недавно вырубили деревья, выбрал большой пень. Вырыл возле него яму ножом, положил пистолет и засыпал землей, а сверху набросал сучьев. Пропустив завтрак, сразу пошёл на работу. В голове, не переставая, сверлила мысль: зачем незнакомый человек доверил ему оружие? Ответа на этот вопрос Николай так и не узнал никогда.

Ближе к весне Николай твёрдо решил уйти из леспромхоза. Такие мысли волновали не только его. Побегать, чтобы оформить расчёт и получить документы, пришлось немало. Но насильно задерживать не стали. Собрав свои небольшие пожитки, двинулся он к Челябинску. Где-то шёл пешком, где-то на поезде, где-то на попутках.

 

И вот снова родные места. Мать, сестрёнки, братишка были рады встрече. Бегали, прыгали возле него, обнимали.

Отец обратно вернулся в семью, но часто скандалил, мать с ребятишками убегали из дома. Когда вернулся Николай, отец присмирел, почувствовав, что сын стал взрослым и спуску не даст.

…Николай часто думал, чего не хватает отцу, почему он так себя ведёт. Воевал, вернулся живым, хотя и контуженным. Все его родственники: братья, сестры – солидные люди и живут в городе. Старший брат Павел Романович – инспектор в Министерстве просвещения. Тётка Анна Романовна, младшая сестра отца, замужем за секретарём горкома партии Ижевска Михаилом Сергеевичем Трониным. Имея хороший голос, она вместе с другой сестрой, Ниной, работала в хоре на радио. Но Коля не был знаком с ними, только знал их по рассказам матери и деда. Лишь несколько лет спустя, будучи студентом, в 1952 году он, благодаря своему родственнику и детскому другу Володе, познакомился со своими родственниками. Все, в первую очередь Павел Романович (дядя Паша), отнеслись к нему очень тепло, даже помогали иногда в самые трудные дни. Но это было потом. Коля хорошо знал и уважал другую свою тётю – Клавдию Романовну и её мужа Михаила Егоровича Шибаева, подполковника в отставке. Выйдя на пенсию, Михаил Егорович возглавлял колхоз, объединявший деревни Дэмен, Табанёво, Бызиново и село Сосновку.

Отец, Николай Романович, по характеру добрый, работящий. Глядя на разгулявшегося отца, Коля вспоминал день, когда тот вместе с братьями вернулся с фронта. Светлое пятно в жизни пичи Коля. Так звали его в отличие от отца, Николая Романовича. Позднее Коля и я вместе с ним (мы были уже женаты) узнали часть истинной причины поведения Николая Романовича. Жена его, мать Коли и моя свекровь Клавдия Алексеевна пришлась не ко двору в большом доме Романа Ивановича, деда Коли: она была из бедной семьи. Николай Романович наперекор всем привёл в дом 17-летнюю Клавдию. Клавдия Алексеевна – очень скромная, неприхотливая, покорная – чувствовала себя чужой и не была рада своему замужеству. Но мать и отчим сказали, что нечего рыться, пока берут, надо идти. Так она оказалась в семье Евсеевых. Молодым отвели меньшую часть большого дома. Через год родился первенец, назвали Николаем. Под влиянием старших Евсеевых Николай Романович охладел к жене, докучал мелкими придирками. Когда началась война, ушёл на фронт, оставив жену с тремя детьми. В начале войны заболела семилетняя дочь. Спасти не смогли. Незабываемым событием для Коли, скрасившим нерадостное детство, был день встречи с отцом, когда он вернулся с фронта.

 

 

Глава 3

 

Вернувшись из леспромхоза, Коля решил снова поступить в пединститут. До августа, до приёмных экзаменов оставалось полгода. В это время, по предложению председателя сельсовета, Коля стал заведовать Сосновским клубом. В начале июня со спектаклем в клуб приехали артисты Удмуртского театра. Председатель сельсовета строго наказал Николаю провести генеральную уборку, подготовить сцену. Сцена не сцена, а что-то вроде этого. Клуб размещался в бывшей церкви и был неприспособлен для театра. По селу на основных зданиях – магазине, сельсовете, столовой – красовались афиши, приглашавшие на встречу с артистами. Коля со своей помощницей и одновременно уборщицей Настей волновались: всё-таки приезжают настоящие артисты.

Под вечер к клубу подъехала грузовая машина. Из кузова стали спрыгивать люди, громко разговаривать, весело смеяться. «Это и есть артисты, – подумал Коля, – какие обыкновенные!»

- А ну, пияш (молодой человек), где нам можно разместиться, показывай свое хозяйство.

Николай повёл их за сцену, в комнату, где можно переодеться, загримироваться.

 К началу спектакля в клубе набилось столько народу, что нечем было дышать. Зрители разместились на скамейках, плотно прижавшись друг к дружке, дети на полу перед сценой, с любопытством наблюдая, что творится на сцене. В перерыве все повалили на улицу передохнуть, покурить. Артисты тоже отдыхали на улице, с другой стороны здания. Коля стоял среди зрителей. К нему подошла Настя:

- Ох, едва разыскала тебя. Иди-ка к артистам. Зовут тебя.

 Коля пошёл за Настей, она подвела его к мужчине среднего роста. Коля узнал в нём одного из играющих в спектакле.

- Как зовут тебя, парень?

- Николай.

- Вот что: есть ли у вас в деревне у кого-нибудь кумышка. Наверное, есть. Принеси нам. Мы после спектакля хотим немного попробовать деревенского напитка.

Николай удивился такой просьбе, но всё же побежал к матери посоветоваться. Мать попросила подождать и вышла. А через некоторое время вернулась с трёхлитровой бутылью.

- Откуда? – спросил Коля.

- Не спрашивай. Где взяла, там уже нет. Молчи, а то ещё отец узнает.

Коля схватил бутыль, обернул полотенцем и помчался в клуб. Спектакль подходил к концу. «Жаль, не удалось досмотреть», – подумал и пошёл к артистам. Его встретил тот же человек, обрадовавшись, взял бутыль.

- Молодец! – сказал он и протянул рублёвую бумажку.

- Да что вы, не надо, это вам подарок.

- Спасибо. Будешь в Ижевске, приходи в театр. Моя фамилия Гаврилов. Зовут Василий Гаврилович.

Так состоялось знакомство Николая с актёрами Удмуртского театра. Всех он, конечно, не запомнил. Оказывается, среди артистов был и мой отец, будущий тесть Николая. Но тогда об этом они и подумать не могли. А Василий Гаврилович и Николай впоследствии часто вспоминали этот эпизод.

 

В августе Николай рассчитался с работы и поехал в Ижевск поступать в пединститут, снова на исторический факультет. Теперь это был не тот деревенский наивный парнишка, а вполне взрослый, возмужавший человек. Кстати, группа первого курса исторического факультета в большинстве своём состояла из ребят, которые пришли не со школьной скамьи: одни из них отслужили в армии – Николай Глушков, Иван Кропотин, Борис Марков, другие – после мытарств и скитаний в поисках своего места – Вася Наумов и другие. Я всех хорошо помню: я поступила на филфак, и мы оказались с Николаем на одном курсе. Встречались на общих лекциях, иногда на общеинститутских вечерах. Ребята с исторического были люди серьёзные, деловые. Под стать им были и девушки. Те, кто жил в общежитии, общались больше, там не было деления кто с какого курса или факультета.

Девочки из моей группы однажды пригласили меня на встречу Нового года. Наступал 1956-й.

Брат сказал мне, что год принято встречать в кругу семьи. Я согласилась и пошла к подружкам лишь утром первого января. Все были веселы, гостеприимны. Где-то достали баян, под который пели и танцевали. На память сфотографировались. Я танцевала с Колей Евсеевым, он же и фотографировал. Праздник, проведённый в общежитии, оставил приятные воспоминания. Потом началась зимняя сессия, за ней каникулы. Все разъехались. Я включилась в работу организованной комитетом комсомола агитбригады, которая обслуживала леспромхозы. У нас сложилась добротная концертная программа, за которую я, как культмассовик, несла ответственность.

Начался второй семестр последнего года учёбы в институте. Прошло общее комсомольское собрание, на котором я отказалась входить в комсомольское бюро, мотивируя тем, что скоро госэкзамены. Да и за три года этой общественной работы (я отвечала за культмассовую работу всего института) уже надоело бегать по институтским этажам, по группам, организуя студентов на различные мероприятия. И прозвище-то у меня было «метеор», но участвовать в самодеятельности продолжала.

В феврале одна из девушек нашей группы, Роза Караваева, объявила, что выходит замуж за Толю Волкова (Анатолий Волков – удмуртский поэт), историка с нашего курса. Мы все активно начали готовить свадьбу. Комсомольскую. Тогда это было принято среди молодёжи. Через несколько недель свадьба состоялась в красном уголке институтского общежития. Историки и литераторы – основные гости. Стол небогатый, но сделали всё, что могли, по скромным студенческим меркам. Зато было весело: танцевали, играли. Рядом со мной и за столом, и во время перерывов между танцами постоянно оказывался Коля Евсеев. Весь вечер мы о чём-то болтали, выходили на улицу гулять, потом снова танцевали. В коридоре нечаянно наткнулись на ведро с водой и опрокинули его. Нашли где-то тряпку и вытирали пол, смеялись над собой за неуклюжесть. К утру гости стали расходиться, молодых отправили в отведённую для них комнату. Я тоже начала собираться. И Коля вызвался меня провожать. Было начало марта – третье число. Снег, подтаявший за день, покрылся коркой льда. Мы шли пешком до моего дома. Это довольно далеко. У меня замёрзли ноги. Капроновые чулки, резиновые боты не могли их защитить от холода. Но я терпела: неудобно жаловаться. Наконец дошли до моего подъезда, распрощались. С этого времени почти каждый день мы встречались и не только на общих лекциях в институте. Чуть позже я познакомила Николая со своими родителями и другими родственниками. Николай понравился моему отцу и брату серьёзностью, самостоятельностью.

В апреле намечалось распределение. Мы с Колей решили, чтобы нас направили вместе, зарегистрироваться. И договорились сделать это после выпускных экзаменов. Но тут вмешался брат Василий:

- Летом мы все будем на гастролях. Одни что ли будете отмечать своё бракосочетание? Нечего оттягивать. Вот вам срок – четвёртое апреля. После спектакля мы свободны. Вечер проведём у нас. Квартира всё-таки побольше родительской комнаты. Расходы я беру на себя.

Мы пригласили в гости три пары приятелей, Колиных родителей, его дядю Павла Романовича, Володю Евсеева и двух актрис – Нину Байсарову и Аню Саттарову.

Устраивать большую, в современном понимании, свадьбу у нас не было возможностей. Даже белый материал на платье не могли достать. Кольца дарить в то время было не принято, это считалось мещанством. Да и не на что было их покупать.

Вечер мы провели, как и предполагали,  четвёртого, а на следующий день зарегистрировались.

 

 

Глава 4.

 

Уже в августе, молодожёнами, нас встретили в Нылгинской средней школе.

Когда мы приехали в Нылгу (это был ещё районный центр), оказалось, что кроме нас в эту школу получили направление физик-математик, биолог, физрук и литератор с нашего курса Аркадий Кузнецов. 8 человек молодых специалистов. Директором школы был тоже историк, поэтому Николаю учебных часов не хватало. Ему дали уроки рисования и директорство в вечерней школе. Началась жизнь в Нылге. Заботясь о молодых специалистах, новых учителей обеспечили жильём. Целый большой дом отвели под общежитие. Нам, как молодожёнам, выделили отдельный большой дом с двумя комнатами и кухней. Если бы не Николай, я бы ничего толком не смогла сделать: непрактичная, неприспособленная к самостоятельной жизни, я с трудом растапливала печь, с трудом носила воду из колодца, и всё это взял на себя Коля. Благодаря ему и его новым приятелям мы привели внутренность дома в порядок. Оклеили стены, покрасили окна, побелили печку. Даже кошку завели. В городе мы с родителями скитались по частным квартирам, гастрольным поездкам и только спустя два года после войны, получили комнату в коммуналке, да и то в цокольном этаже. Но зато в доме была вода, и даже туалет. Я всегда была обласкана родителями, братом и сейчас никак не могла привыкнуть к новым условиям. Очень скучала по родным и театру. Николай мой сетовал:

- Как можно жить с любимым человеком и скучать?

Я в ответ:

- Да… ты давно уже из дома, а я только что.

Постепенно жизнь вошла в колею. В школе сложился крепкий коллектив. Молодые учителя создали свою концертную программу, выступали в клубе, работали на комсомольских субботниках. Своими силами отремонтировали клуб, построили теплицу на пришкольном участке. Ходили друг к другу в гости. Директор школы был очень принципиальный, от учителей требовал беспрекословного подчинения. Поурочные планы должны были быть расписаны по минутам. Все работали, как положено: готовились к урокам, проводили классные часы. Каждый месяц встречались с родителями учеников по месту их жительства в деревнях.

К весне я вдруг тяжело заболела, признали гепатит, попросту, желтуху. Болела долго и только в Ижевске, в республиканской больнице, меня поставили на ноги.

Новый учебный год начался торжественно и празднично. Но что-то мне опять стало нездоровиться. Мы ждали ребёнка и боялись за его жизнь. Коля решил уехать из Нылги.

Работая в школе, он писал небольшие стихи, статьи, печатался в районной газете. Послал письмо редактору газеты «Советской Удмуртия» П.М. Яшину с просьбой взять на работу. Ответ пришёл положительный.

Мы стали собираться в дорогу. Скарб у нас был небольшой. За полтора года приобрели диван, раздвижной стол, этажерку, кровать, несколько десятков книг, кое-что из кухонной утвари. Провожать вышла вся школа: учителя, ученики, уборщицы. Как мы добирались вспоминать и смешно, и горько. Середина ХХ-го века – 1958 год, конец февраля. Выехали из Нылги на тракторе в 11 часов утра, в Ижевск прибыли ровно в 11 часов вечера. Родители приняли нас радушно, несмотря на то, что площадь их комнаты составляла всего 16 кв.м. Папа сказал: «В тесноте, да не в обиде».

А через несколько дней, 8-го марта, у нас родился сын. Это был первый день работы Николая в редакции. Этот день он считал самым счастливым в своей жизни.

 

 

Глава 5

 

Устроился он в редакции газеты «Советской Удмуртия» литсотрудником. Сначала не всё получалось, но постепенно перо оттачивалось, приобретались навыки журналисткой работы. Прежде чем Николай приобрёл опыт, ему пришлось пройти через все отделы. Больше всего ему нравилось в отделах партийной жизни и советской работы. Вообще ему импонировала атмосфера в редакции: деловитость, чёткость, обязательность, внимательное отношение к читателям, авторам. Он всегда с благодарностью вспоминал тех, с кем начинал, кто его учил, с кем работал бок о бок. Это были настоящие единомышленники: А.Н. Кузнецов, М.И. Абрамов (товарищи по институту), молодой П.В Ёлкин, Л.П. Ураков, В.Е. Рысьев, Д.Н. Леконцев, С.В.Шкляев, с которым до конца дней сохранял дружеские отношения, М.А. Перевощиков, В.М. Михайлов. Это были аксакалы удмуртской журналистики.

Отдельно можно вспомнить Петра Михайловича Яшина, редактора газеты. Всегда спокойный, без лишних слов, как мне казалось по рассказам Николая, тактичный и в то же время деловой. Коля относился к нему с благоговением. У Петра Михайловича трудная судьба. Жена не дождалась его с фронта. После войны женился, но в силу различных обстоятельств пришлось с новой семьей расстаться. Хотя была уже дочь. Так сложилось, что дочь Петра Михайловича Татьяна Петровна, теперь наша соседка по огороду. Очень милая женщина, такая же скромная, как отец. У неё хорошая семья: муж профессор Медицинской Академии, две дочки тоже пошли по медицинской части. Был период, когда с Петром Михайловичем и его третьей женой мы были в приятельских отношениях. Тогда я узнала его поближе. Они с Николаем часто беседовали на различные темы, дискутировали, но больше всего по работе. Петр Михайлович в то время был директором издательства «Удмуртия». Николай критически относился к некоторым проблемам, относящимся непосредственно к газете, горячо выражал свои мысли, может быть и правильно, но порой слишком резко. В такие минуты Пётр Михайлович, похлопывая Николая по плечу, говорил:

- Коля, Коля, не руби с плеча. Будь поспокойней, посдержанней. Горячность никому ещё не приносила пользы. Поменьше категоричности.

Ко мне Пётр Михайлович относился очень тепло и ласково, называл Анкой. По возрасту ведь я ему годилась в дочери. Жаль, последние годы его жизни были безрадостны. Женщины, с которыми он был в близких отношениях, предали его. Им удалось оставить Петра Михайловича без материальных средств. В силу своей порядочности, доверчивости (я так думаю) он ничего от них не требовал. Вскоре, тяжело заболев, – его мучили припадки эпилепсии – совсем слёг.

 

Жить в комнатушке с маленьким ребёнком было тяжело, никакой квартиры нам не светило. Министр народного образования Е.А. Никифорова, узнав о наших трудностях с жильём, предложила Николаю директорство в восьмилетней школе учебного хозяйства сельскохозяйственного института. Школа располагалась в районе старого аэропорта, учхоз относился к Завьяловскому району. Елена Александровна обещала выстроить финский домик. Других перспектив не предвиделось. И Коля решил, скрепя сердце, уйти из редакции. То же пришлось сделать и мне – я работала диктором на радио. Но финский домик оказался «карточным»: дощатые стены не сохраняли тепло, и мы отказались от него. К тому времени у нас было уже двое детей. Через полгода Николай вернулся в редакцию, а я, поработав в школе 3 года, перевелась по приглашению в культпросветучилище. Там открылось театральное отделение, и мне предложили должность заведующей с преподаванием сценической речи.

Отцу с Николаем дали двухкомнатную квартиру. Быт несколько улучшился.

В 1963 году редакции газет «Советской Удмуртия» и «Удмуртская правда» по решению ОК КПСС объединили. В обеих газетах печатались одни и те же материалы: на русском и их перевод на удмуртский язык. Работать стало неинтересно: пропал дух творчества, самостоятельность. Неожиданно Николаю предложили поехать учиться в Москву – в Высшую партийную школу при ЦК КПСС на отделение журналистики. Он, конечно же, посоветовался с родителями, так как уехать на два года, оставив меня с маленькими детьми, всё-таки не решался. Отец сказал:

«Поезжай, Коля. Мы детей не бросим, будь спокоен».

Через два года учёба в Москве закончилась, он вернулся на своё место в редакцию. К тому времени редакции были вновь разделены.

Работа Николаю нравилась, относился он к ней творчески, оперативно откликался на все события, на письма, приходящие в его отдел от читателей, и вскоре его назначили заместителем редактора.

 

 

Глава 6

 

Спустя двенадцать лет Николая пригласили в Обком КПСС. Тогдашний первый секретарь В.К. Марисов предложил ему должность заместителя председателя удмуртского телевидения. Предложил так, как будто этот вопрос уже был решённым. Возражать было бесполезно: рука первого всегда была очень жёсткой. Николай перенервничал, и у него подскочило давление. Новую работу он начал с больничного листа.

Через неделю его представили коллективу. Не сразу Николай разобрался в телевизионной специфике, в технике, в людях. Журналисты здесь отличались от газетных несоблюдением твёрдой рабочей дисциплины, у них проявлялась какая-то своя напористость, иногда корыстная, особенно в получении гонораров, к чему не привык Евсеев. Я не хочу обижать телевизионных журналистов, людей творческих, отлично разбирающихся в своей работе, отличающихся эрудицией, интеллектом. Но за этим стоял какой-то нездоровый душок: зависть, интриги, предвзятость.

Как-то одна известная журналистка отмечала свой юбилей. В стране в это время была развёрнута безалкогольная кампания. С разрешения властей женщина арендовала маленький зал в ресторане. Гостей было не очень много, друзья, родные и близкие. Среди них были и член бюро обкома партии, и руководители творческих союзов, и другие известные лица. Мы с Николаем тоже были приглашены. Спиртного, соотносительно  моменту, было тоже немного. Мы не притронулись ни к рюмкам с водкой, ни к шампанскому. Поздравили юбиляршу, посидели и ушли. Через несколько дней в Индустриальный райком партии пришла анонимка, в которой описывался прошедший юбилей. Персонально отмечен присутствующий на нём Н.Н. Евсеев – директор телевидения и его жена. Письмо переслали в партийную организацию телевидения для разбирательства. Завели «Персональное дело Евсеева Н.Н.». Было ли собрание бурным, я не знаю, но, по-моему, нет. Люди в основном отмалчивались. Кажется, выступили два-три человека, которые осудили «недостойное» поведение коммуниста Евсеева. Главный режиссер внес предложение об исключении Евсеева из партии. Для Николая это был страшный удар. Он не мог понять, как могли коллеги проголосовать за это предложение. Что он натворил, в чём тяжко провинился?

Спустя несколько дней его вызвал секретарь райкома партии. Он очень тактично побеседовал с Николаем, выслушал его. Узнав, в чём суть дела, отбросил в сторону анонимку, протокол партийного собрания и сказал:

«Какая ерунда. Идите, Николай Николаевич, и работайте так, как работали».

После этого доброжелатели и недоброжелатели стали поздравлять Евсеева с благополучным исходом дела.

Вот такая история.

Конечно, не всё было так мрачно. Были люди, которые понимали своего директора, одобряли его требовательность и работали отлично. Николай не мог терпеть подхалимаж, расхлябанность. Сам был не из таких. За время работы на телевидении им было затрачено много сил и энергии. При нём телевидение переехало с улицы Пушкинской, из старого здания, в новое – на Песочную, 13. Совершён переход на цветное вещание. Создана программа «Шаер».

Десять сложных, мучительных лет унесли много здоровья.

Помимо основной работы, Коля не забывал о творческой: написал пьесы «Сюреслэн пумыз овол» («У дороги нет конца»), «Тушмонэн ваче син» («Наедине с врагом»). По ним поставлены телеспектакли.

Осенью 1987 года Николай твёрдо решил уйти с телевидения, как он говорил, в свою родную редакцию. Но к этому времени и там многое поменялось. На пенсию ушёл Василий Михайлович, почти все ветераны. В Совете министров не одобряли Колиного решения, долго не соглашались с ним. Наконец решили отпустить, чтобы не потерять человека.

Редактором газеты был назначен А.Е. Комаров, а Коля его заместителем. Фактически литсотрудником. Коля окунулся в свою стихию: писал очерки, статьи, ездил в командировки. Глубоко заинтересовался Можгинским стекольным заводом, несколько раз ездил туда, знакомился с ветеранами, с производством. Опубликовал несколько материалов, посвященных стекольному заводу.

 

 

Глава 7

 

Наступили девяностые, перевернувшие всю жизнь, и  не только России…

Август 1991-го – ГКЧП, распад СССР; октябрь 1993-го – запрет компартии. Для истинных коммунистов, людей, которые верили Горбачёву, Ельцину, события 90-х годов не прошли даром: кто-то после инсульта или инфаркта остался инвалидом, кто-то ушёл из жизни раньше времени. Другие старались продолжать борьбу за справедливость, но и их сломил ельцинский режим. Наиболее предприимчивые смогли быстро перестроиться и даже занять престижные руководящие посты. Их стали называть «перевёртышами». Такие, как Коля, перестраиваться не хотели, оставаясь на своих местах, они честно продолжали работать. Рядом с Колей в эти годы был Михаил Иванович Абрамов. Когда-то Миша тоже закончил исторический факультет пединститута. Позднее работал в Обкоме КПСС, потом пришёл в редакцию. Они хорошо понимали друг друга и поддерживали во всём. (В мае 2001 года в газете вышли его воспоминания о Николае). Коля много писал (газету переименовали в «Удмурт дунне»), создал несколько новых рубрик.

Все свои опубликованные материалы аккуратно собирал в отдельные папки. Их набралось двенадцать. После ухода Коли из жизни такими же аккуратно подшитыми я сдала их в Национальную библиотеку, решив, что так будет надежнее. Некоторые рукописи и публикации всё же оставила в домашнем архиве.

Николай одним из первых среди удмуртов включился в работу по освещению реабилитации жертв политических репрессий 30-х годов. Очерки о Трокае Борисове, Барышникове были опубликованы в газете «Удмурт дунне».

 

В последние годы жизни Коля работал над книгой «Пеймыт уй гинэ вералоз» («Знает только тёмная ночь») о репрессированных. Писал не понаслышке, тщательно изучал материалы, по возможности встречался с близкими тех, о ком повествуется в книге – с Макаром Волковым, его женой и дочерью, с Елизаветой Ивановной Камашевой, с сыном Федора Владимировича Шишлина – Геннадием Федоровичем.

Чтобы точнее узнать о своём двоюродном дедушке Николае Ивановиче Евсееве, сделал с помощью КГБ УР запрос в Томский архив. Оттуда пришли копии ценных бумаг: протоколы допросов Николая Ивановича. Многое он узнал из рассказов родной сестры Николая Ивановича Елизаветы Ивановны.

Елизавета Ивановна, Николай Иванович приходились сестрой и братом деду Коли, Роману Ивановичу Евсееву. В детстве Коля слышал кое-что о Николае Ивановиче, но толком никто ничего не знал. Говорили, что он был каким-то политическим деятелем, шёл против советской власти и поплатился за это.

Родной дядя Коли Павел Романович Евсеев осторожными намёками буквально в нескольких словах как-то сказал, что в Сибири живут родственники Евсеевых. А в 1957 году случайно на старом автовокзале по ул. Красной (мы с Колей уезжали на место работы в Нылгу) повстречали дядю Пашу (Павла Романовича). С ним был Володя Евсеев, родственник Коли, и две женщины. Нас познакомили: Анна Ксенофонтовна, её дочь Шура. Они ожидали транспорт на Сосновку в Шарканский район. Приехали в гости из Томской области. Это были жена и дочь Николая Ивановича. У Коли был с собой фотоаппарат, по просьбе он сфотографировал их. На вопрос Коли, почему они так далеко оказались от родных мест, Павел Романович ответил: «Не спрашивай. Потом когда-нибудь узнаешь».

Уже позднее, работая в редакции, Коля познакомился с книгой Костромского писателя Никитина «Мятежный 18-ый», вышедшей в издательстве «Удмуртия». Речь в ней идет об антибольшевистском мятеже в Ижевско-Воткинском районе. В числе имен, стоявших во главе восстания, упоминается Н.И. Евсеев. Николая уже несколько лет интересовал, в общем-то, не столь далёкий родственник, а то, кем он был на самом деле.

В 1990 году в том же издательстве «Удмуртия» известный краевед Е.Ф. Шумилов выпустил книгу «Город на Иже». Книга интересна тем, что в ней приводится много фактов, проливающих свет на историю нашего города. Автор тоже пишет о большевистском мятеже в Ижевске и Воткинске. В главе «Вывеска красная, а дела чёрные» характеризуются руководители мятежа. Очень нелицеприятные. Вот что пишет Шумилов о Евсееве Николае Ивановиче: «Выкатился рыженький кулачок – удмурт из Шарканской волости Николай Иванович Евсеев, самодур и вдохновитель учредилки…» И далее: «Гораздый на интриги, коварный, как рысь, Евсеев вырвался-таки к рулю власти…» («Город на Иже», Ижевск, «Удмуртия», 1990 год, стр.325, 327).

В 1992 году П.Н. Дмитриев и К.И. Куликов выпустили свою книгу «Мятеж в Ижевско-Воткинском заводе».

Коля решил изучить все материалы, касающиеся восстания, роли в нём Николая Ивановича. Вот тогда он многое узнал от Елизаветы Ивановны. Николай Иванович совсем не был похож на того «рыженького кулачка – самодура, коварного, как рысь», как пишет о нём Шумилов. Любопытно, что тот же Е.Ф. Шумилов в газете «Удмуртская правда» 6 августа 1998 года в статье «Восьмое августа – урок демократии», давая оценку Ижевско-Воткинскому мятежу, пишет: «Замечательно, что ижевских и воткинских рабочих, в основном русских, горячо поддержали удмуртские крестьяне. Они обрели наконец-то настоящую свободу! Крупным гражданским лидером не только самого Ижевска, но и всего «Прикамского района», охваченного огнём восстания, явился Николай Иванович Евсеев. Это удмурт, энтузиаст кооперации из Шарканской волости. В том числе благодаря ему прекратился грабёж удмуртов продотрядовцами…»

Как только я познакомилась со статьей, решила позвонить автору, назвав свою фамилию. Я спросила: «Где же правда?» Шумилов недружелюбно ответил: «Изменились времена». Жаль, Коля об этом уже не узнал.

Елизавета Ивановна познакомила Колю с фотографиями 18-29-х годов своих родителей, братьев, ближайших родственников. Она была самой младшей из детей. Поэтому Николай Иванович взял заботу о ней на себя: устроил учиться в гимназию в Сарапул. Хотел, чтобы она получила хорошее образование, воспитание и даже приобщал её к своей работе. Когда Елизавета Ивановна (мы её звали тётя Лиза) достигла совершеннолетия, она вышла замуж за друга и сподвижника Николая Ивановича – Якова Вострова.

 В Сосновке (Бызинове) в доме Николая Ивановича после его ареста и ссылки осталась большая библиотека. Книги в основном были по биологии, естествознанию, сельскому хозяйству. Это говорит о том, что Николай Иванович много занимался самообразованием. Когда он занялся вопросами кооперации в селе Сосновка, содержал два магазина, доставшихся ему от отца Ивана Евсеевича Евсеева. В 20-ые годы магазины конфисковали, Николая Ивановича арестовали, отправили в ссылку. Большой двухэтажный дом тоже был конфискован и сдан под детский сад. За Евсеевыми оставили первый этаж, в котором жила семья младшего брата Николая Ивановича – Михаила Ивановича, учителя биологии Сосновской средней школы. Михаил Иванович пропал без вести в Отечественную войну. Когда я впервые приехала в Бызиново, я бывала в доме, в котором когда-то жил Иван Евсеев, его дети, позднее Михаил Иванович, его жена, две дочери, сын – Володя Евсеев, тот самый Вовка, который приходился двоюродным дядей Коле, а по сути, его другом, товарищем. На другой стороне дороги, напротив, жил дед Коли Роман Иванович с семьей, в другой половине – родители моего Коли.

Книга «Пеймыт уй гинэ вералоз» вышла в 1995 году. Незамедлительно вышли отзывы о ней. Вот что пишет, к примеру, известный журналист М.В. Гаврилова-Решитько в своей рецензии «Быремъёс понна жожомоно» («Скорбим о погибших») в газете «Удмурт дунне» от 27.04.1996: «Написана проникновенно. Такая книга нужна: мы ещё мало знаем о тех, кто безвинно погиб, не успев реализовать свой потенциал».

 

В работе над книгой Николаю Николаевичу помог Николай Спиридонович Кузнецов, который долгие годы работал в органах госбезопасности. Благодаря ему в руки Евсеева попали копии документов о периоде пребывания Николая Ивановича в Томской тюрьме. В свою очередь Коля был редактором первой книги Кузнецова «Шимес пеймтысь» («Из мрака к свету») и в числе редакторов второй книги «Из мрака…».

В августе 1995 года мы отдыхали в санатории «Металлург». Коля с нетерпением ждал конца, когда же этот отдых закончится, очень хотел на работу. 31-го августа – первый рабочий день после отпуска. Радостный ушёл Коля в редакцию. Часа через два раздался телефонный звонок. Снимаю трубку и слышу глуховатый голос:

- Анна, я работаю последний день.

- Что случилось?

- Соберу все свои папки, всё, что тут накопилось. Приду домой – узнаешь.

Вечером кое-что прояснилось. Новый редактор предложил Коле написать заявление об освобождении в связи с уходом на пенсию. В общем-то ничего особенного в этом нет: 64 года – возраст пенсионный. Но для Николая это было неожиданностью, потому что до отпуска и намёка на это не было. Во-вторых, когда человек не только справляется с работой, когда может помочь кому-то, научить, когда осознает свою необходимость и способен ещё принести немало пользы, так просто с ним не расстаются. Поэтому такой поворот дела Николая поверг в шок. Видимо, понимая это, редактор решил пойти окольным путём. Откровенно говоря, вспоминать, тем более писать об этом, неприятно. Он успокаивал Николая, обещая, что это временное явление, он вынужден ввиду финансовых затруднений на некоторое время освободить пенсионеров от занимаемых должностей. Только на четыре месяца, то есть до января следующего года – потом снова восстановит Николая: нельзя же такого опытного журналиста просто отделить от газеты. Но это были лишь слова. Коля понимал тактику редактора, не возражал, быстро оформил расчёт, обещая, что будет писать дома. Так он и делал. Но в душе переживал. Неожиданное увольнение обернулось таким стрессом, что в сентябре 1995 года у него случился инсульт, первый. Потом ещё несколько. Руки, ноги работали, плохо было с головой и со зрением. Попытки писать не увенчались успехом, никакие очки не помогали, строки ровно не ложились, иногда налезая одна на другую. Телевизор он только слушал, но чаще – радио. С каждым годом ему становилось хуже. Раз в полгода он лечился в стационаре. Это его поддерживало, поднималось настроение, даже гулял самостоятельно. Вместе мы ходили на спектакли. Я водила его под руку, и никто не догадывался, что Николай Николаевич плохо узнает людей. Сидя в зрительном зале, он только слушал, о чём говорят на сцене. Как много у нас говорят о чуткости, внимании к человеку, но когда касается конкретного дела, об этом забывают. Человек ведь очень хрупок, от малейшего неосторожного прикосновения к нему ломается. Особенно ранимы люди творческого труда, сколько примеров о сломанной судьбе писателей, поэтов, артистов. В моей семье это брат – Василий Яковлевич Первощиков и Нина Петровна Бакишева, его жена – оба заслуженные артисты РСФСР.

Весной 1998 года Николаю стало хуже. Его положили в очередной раз в больницу. Через несколько недель его готовили к выписке, но неожиданно по телефону мне сообщили, что у него инфаркт. Его перевели в реанимацию.

Начались трудные, тревожные дни. Он не выдерживал предписания врачей. Не вставать, не делать лишних движений – не в его характере. Буквально недели через три снова телефонный звонок: Евсеева готовим к выписке. Я была удивлена: с инфарктом так быстро не отправляют домой. А догадаться о том, что это неслучайно, не могла. Тогда, 30-го апреля, он вошёл в квартиру и не сразу понял, что дома. Постепенно освоился, успокоился. В соседней комнате, тоже с инсультом, лежала мама. Когда я уходила, они оставались одни. Несмотря на то, что Коля был под контролем врачей, боли в сердце почти не унимались. Наступили майские праздники. Целыми днями, не в силах лежать, Николай просто сидел на диване, слушал радио. Возмущался Ельциным, Горбачёвым, очень хорошо понимая, что они делают не то. Не мог простить Ельцину уничтожение партии, Горбачёву – развал Союза. Считал их предателями и не мог смириться с тем, что происходит. Это всё было на руку болезни, которая не хотела оставлять его. В один из приездов скорой помощи доктор, посмотрев на сделанную электрокардиограмму, сказала мне: «Готовьтесь ко всему…» Я не готовилась и не думала ни о чём плохом, просто не верилось.

В начале мая Коля вдруг спросил меня:

- Какое сегодня число?

- Третье.

- Ну, я живу только до 9-го.

Я вздрогнула от этих слов и решила забыть о них.

9-ое мая праздник Победы и день рождения Николая. Ежегодно мы отмечали их шумно, весело. И теперь я старалась не нарушать традиции: сделала любимые в нашей семье перепечи, пришли сын с невесткой. Сели за стол, перепечи стояли уже на столе горячие, вызывали аппетит. Мы поздравили Николая с Днём Победы, вспомнили его отца. Вдруг Коля встал из-за стола, отодвинул тарелку, сердито сказал: «Что это за праздник?» Я поняла, о чем речь.

- Коленька, нельзя тебе.

- Как нельзя? Можно!

- Не сердись. Сейчас…

Переглянулась с сыном и налила рюмку, тогда он успокоился, повеселел.

Вечером, ещё не было восьми, лег на диван. Как раз транслировали «Минуту молчания». Он слушал, спрашивал, как проходит церемония.

Начался фильм «А зори здесь тихие…» Вдруг он попросил соду, сказал, что изжога. Потом снова лёг и его не стало… Был конец дня 9-го мая. Как он мог предугадать свой последний день? Непонятно. Мне кажется, он не мог примириться с тем, что жизнь пошла не такая, к какой привыкли мы. Преобразования в ней не принесли облегчения никому.

Сильный физически, мужественный человек оказался ненужным Ельцинскому режиму и всем тем, кто с радостью служил ему.

Такова краткая история жизни Евсеева Николая Николаевича, журналиста и гражданина, для меня просто Коли, незабываемого, верного, надежного друга, мужа, отца наших детей, с которым я прожила 42 года. До сих пор храню маленький листочек, на котором с трудом можно прочитать: «Не хочу жить полумёртвым. Умру сильно тебя любя».

 

Давно меня волновала мысль о том, чтобы рассказать детям, внукам, правнуку, который не знает того, чью фамилию он носит, об их отце, дедушке и прадедушке. Каким он был в домашней обстановке, дети помнят: строгий, требовательный, трудолюбивый, хозяйственный, заботливый, любил их по-своему, без сюсюканья. Дети – сын и дочь – унаследовали отцовский характер: они выросли такими же самостоятельными, как он, имея на всё своё мнение. Что пережил их отец в детстве, юности, каким был в работе, они не совсем представляют. Да и всем, кто познакомится с моим откровением, думаю, не безынтересно будет узнать о путях-дорогах журналиста Николая Николаевича Евсеева.