ТОМУ СВИДЕТЕЛЕМ БЫЛА Я

 

 

С самого раннего детства жизнь моя и моего брата была связана с Удмуртским театром. Отец наш, Перевощиков Яков Николаевич, был в числе первых артистов открывшегося в 1931 году Удмуртского театра. Чуть позднее туда же в костюмерный цех пришла мама. Мы с братом были частыми зрителями на репетициях и спектаклях. У труппы не было своего помещения и театру приходилось работать на различных сценических площадках, большей частью гастролировать. Артисты не имели нормальных жилищных условий: проживали на частных квартирах. Так продолжалось в течение двух десятков лет. Но театр всегда боролся с трудностями и мужественно их преодолевал. Трудности всегда были второстепенны в работе актеров 30-40-х годов, на первом плане стояло чувство необходимости театра людям. Во имя этого служили и служат артисты всех поколений, а ведь театру уже 82-ой год.

Благодаря театру, благодаря отцу мы с братом приобщились к русской и удмуртской культуре, литературе, удмуртскому языку. Впоследствии театр оказал нам бесценную услугу, мне – в литературной работе, брату – как артисту. Когда брату исполнилось 10 лет, по предложению администрации театра отец подготовил его к участию в концерте вместе с профессиональными актёрами. Он читал стихи. Тогда в печати отмечались успехи юного чтеца, ученика 24-ой школы Ижевска. Это был дебют будущего заслуженного артиста РСФСР и УАССР Перевощикова Василия Яковлевича (1928-1986), отдавшего театру более 40 лет своей жизни. Неотделимо от его творчества и жизни имя жены и друга Бакишевой Нины Петровны (1927-2008), заслуженной артистки РСФСР, народной артистки УАССР.

Моя судьба сложилась так, что через много лет я пришла туда, где прошло моё детство, где для меня открылся мир театра. До этого были учеба, работа в комсомоле, на радио, педагогическая деятельность, которой отдано более 30 лет. Но не только с театром я связала свою судьбу. Я стала женой журналиста Николая Николаевича Евсеева (1931-1998), который отдал журналистике более 40 лет из прожитых им 66. Теперь я и сама член союза журналистов, занимаюсь историей театра, собираю материал, пишу о тех, кто создавал, творил, кто продолжает любить и бережно поддерживает национальное театральное искусство.

В памяти моей сохранилось много разных эпизодов, начиная с раннего детства, связанных не только с театром. Я всегда жила бурной, кипучей жизнью: меня увлекала пионерская и затем комсомольская работа, художественная самодеятельность. Я читала стихи, играла на сцене в любительских спектаклях. Романтичная по натуре, я до сих пор не состарилась и даже как-то «не повзрослела», несмотря на то, что у меня уже взрослые не только дети, но и внуки, и есть даже правнук. Для меня дорого всё, чем я занималась и занимаюсь.

 

Со словом «театр» связаны мои первые осознанные воспоминания.

…Маленькая комнатушка, кровать, стол, две табуретки, сундучок, шкафчик, несколько полочек с десятком книг. Просыпаюсь, не вижу мамы, за столом брат что-то пишет или рисует.

- Где мама?

- В театре.

- А папа?

- Тоже. Спи.

- Не хочу.

- Вставай. Умойся, оденься. Быстро!

Выходим в коридор, на скамейке вёдра с водой, ковш, в уголке таз. Брат из ковша поливает на мои ладошки, подает полотенце. Из соседней комнаты выходит бабушка Гавриловых.

- Ты уже встала, дитятко? А Тома с Лёвой еще спят, после приходи.

- Вась, а Томина мама тоже в театре?

- Ага.

- А папа? Я его боюсь, он сердитый.

- Не сердитый. Серьёзный.

- А наш – несерьезный?

- Дурочка

- Я не дурочка. Скажу вот маме.

- Ладно. Садись и ешь. Никуда пока не выходи, а я пока к Вовке сбегаю. Скоро приду. Вовка – товарищ моего брата. Живёт в большом доме напротив. Они часто играют

вместе. Мне становится скучно, снова выхожу в коридор, спускаюсь по ступенькам вниз и иду во двор. В коридоре первого этажа, как и второго, несколько дверей, за которыми живут те, кто, как наши мама и папа, «ходят в театр». Театр тогда в моём понимании отождествлялся со словом «работа», точнее место, где работали наши родители и наши соседи в двухэтажном деревянном доме по улице Коммунальной (теперь ул.Горького). Сколько мы там прожили – не знаю, год-два не больше, потом разъехались по частным квартирам.

Из записок брата: «Мне лет около шести. На Коммунальной жили (сейчас ул.Горького).

Мама и папа пилили дрова под окном нашей комнаты. Мы с Анной смотрим в окно – зима. Почему мне захотелось видеть маму и папу поближе, не знаю. Открыл я окно, а рама, оказывается, держится еле-еле. Анна ручками упёрлась в неё, створки раскрылись и… нет ни Ани, ни створок, ни двора с мамой и папой… Несколько месяцев (не могу вспомнить) Аня ходила, держась за стулья… Чувствовал, что виноват, убежал и ничего не помню далее. Но наказания не было!

…Я мальчик и старший. Аня едва ходит. Играть мне хочется. Беру ремень и говорю: «Спи. Не будешь спать, нащелкаю…»

Она покорно ложится на сундук (кровать одна на всю семью) и начинает засыпать якобы. Я стою с ремнём, жду… А она ждёт, когда я уйду. Всё-таки я убегаю, так как Аня на самом деле уснула».

Как-то родители решили сфотографироваться всей семьёй. Это была самая первая семейная фотография. Мама позднее рассказывала, чтобы её Аня была одета по-особому, надела на неё матросочку Тамары Гавриловой, которую предложила её мама Клавдия Кузьминична. С Тамарой мы были ровесницами. Так мы и запечатлены на семейном снимке, где брату 6 лет, а мне 2 года.

Постепенно мы с братом приобщались к работе родителей, за кулисами всегда стоял специфический запах костюмов, декораций. На сцене шли репетиции. В середине 30-х годов театр располагался в клубе «Динамо» (ныне ДК им.Дзержинского).

Начиная с мая и до августа театр был вынужден гастролировать, живя в райцентрах по несколько недель. Гастроли – одна из первых прочных традиций театра, продолжающаяся и сегодня. Но тогда, уезжая на все летние месяцы из Ижевска, некоторые артисты, уже семейные, не имели возможности оставлять семью в городе, так как хозяева частных квартир не соглашались на это. Приходилось выезжать с маленькими детьми и со всем необогатым скарбом. Сейчас молодому поколению, наверное, трудно это понять и представить, но это были годы становления театра. Те, кто решил ему посвятить себя, готовы были переносить все невзгоды, не взирая ни на что. Главное – у них была не только интересная работа, нужная удмуртскому народу, но и цель – создать настоящий театр.

В поездках случались различные казусы и недоразумения. Кто-то потерял денги, кто-то отставал от поезда, бывали и случайные встречи с людьми, которые оказывались жуликами. Артисты – люди эмоциональные, открытые, доверчивые, к тому же тогда ещё очень молодые. Отец с матерью рассказывали нам драматическую историю, которая случилась с ними в 1934 году.

Я не помню, куда они ехали, не то в Можгу, не то на Уву. Кого-то, видимо, отправили раньше, а Перевощиковым с двумя маленькими детьми определили в поезде плацкартные места, где можно было поспать. Мои родители устроились поудобнее, уложили детей, надеясь, что скоро доедут до места. Сколько времени прошло, отец не помнил, но вдруг почувствовал, что кто-то сильно трясёт его за плечи:

- Яков Николаевич, вставайте, давно уже приехали. Вы что так крепко уснули?

Отец, толком ничего не понимая, увидел администратора театра, вскочил, начал будить маму, детей. Наспех собрались, хватились, а вещей-то нет. Ни сундучка с одеждой, ни узлов – ничего нет. Папа стал ощупывать карманы и ахнул: исчез кошелёк с деньгами и паспорт. Партийный билет и военный на месте. Администратор с отцом быстро побежали вызывать милицию.

Не успели мы с мамой и братом выйти из вагона, как в купе вошли два милиционера. Потом отца увели в отделение. Что было дальше, мы с братом не помнили, да и не знали. Только спустя много лет, уже после Великой Отечественной войны, отец, показывая фотографию коллектива театра периода 1934 года, рассказал, что тогда нас обокрали, не оставили даже ни одной рубашки. А для запечатления коллектива во время репетиции был приглашен специально фотограф, и папа был вынужден прикрыть открытую грудь белым шерстяным шарфом. Эта фотография и сейчас в моём архиве, а копия с неё в архиве театра. Репетицию ведет А.И.Саратов. Ещё папа рассказал, что в купе, где мы ехали, пробрался кто-то, подсыпал сонный порошок и, надеясь, что никто скоро не проснётся, взял всё, что можно было взять. А было-то всего: детская одежда, несколько пар белья, верхняя одежда родителей, портмоне с небольшой суммой денег и папин паспорт. После закрытия следствия по этому делу, папе сказали, что вора не поймали, но порошок исследовали. Оказалось, что он не просто сонный, а даже ядовитый. Хорошо, что администратор театра вовремя поднял отца. Об этом неприятном случае можно было бы забыть, но эхо его отзывалось несколько раз в жизни отца. Перед самым началом войны папу вызвали в НКВД, обстоятельно допрашивали во всех подробностях об утере паспорта, хотя он был восстановлен с помощью свидетелей и ходатайства администрации театра. После нескольких вызовов на допросы отца оставили в покое. Но вот однажды, уже в 1947 году, отца увели прямо с репетиции. Это уже было на моей памяти. Брат в это время учился в Ленинграде. Мама, встревоженная этим событием, пришла домой и не знала, что делать. Мы решили вместе пойти в милицию. Нас не приняли. На другой день мы снова попытались что-либо узнать. Только на третий день разрешили свидание. Папа вышел к нам осунувшийся, но вполне бодрый. Он успокоил нас, что скоро вернётся. Через несколько дней его освободили. Без всяких подробностей он сказал, что ищут человека, живущего по его паспорту. Года через три отца снова вызвали в КГБ. Оттуда он вернулся возбужденный. Оказывается, его вызвали на очную ставку с Перевощиковым Яковом Николаевичем. Только тогда выяснилось, кто есть кто. Долго же искали двойника моего отца.

 

Любимыми ролями моего отца были Ондруш из «Кезьыт ошмес» И.Гаврилова и Подколёсин из «Женитьбы» Н.Гоголя. В 1940 году «Женитьбу» поставил главный режиссер В.Ф.Морозов, приглашённый для этого из Москвы,. Более точных сведений не знаю. Помню только со слов отца, что актеры его любили так же, как и М.И.Федосимова, работавшего до прихода Морозова. Мне кажется, что артисты по-настоящему ощутили дух творческой атмосферы классического театрального искусства. Работали все с удовольствием. Об этом же вспоминала заслуженная артистка РСФСР А.В.Шкляева. Художественное руководство театра того периода И.Гаврилов, К.Ложкин, А.Саратов, несомненно, получали плодотворное творческое обогащение. Именно в этот период был расцвет Удмуртского театра, длившийся до начала Великой Отечественной войны. С ноября 1937 года по апрель 1941 поставлено более тридцати новых спектаклей. Все они пользовались неизменным успехом у зрителя не только в Ижевске, но везде, куда выезжал на гастроли театр. Большие спектакли в сельскую местность не вывозили, они в основном шли в Можге, Глазове. Кроме основных репетиций на сцене артисты много работали самостоятельно. Помню, как тяжело давался отцу текст Городничего из «Ревизора». Да и не только отцу, всем было тяжело, хотя и на удмуртском языке. Перевёл комедию И.Гаврилов. Трудно, потому что текст литературный, а не разговорный, к чему всё-таки у актёров навыка не было. Но В.Ф.Морозов тщательно работал с каждым актёром. Не зная языка, работал по подстрочнику вместе с переводчиком. Спектакль получился красивым, добротным. Отдельные сцены из спектакля запечатлены на фотографиях. Оформлял спектакль художник И.Д.Леонов. Не помню всех актёров, игравших в спектакле, только некоторых: Бобчинского и Добчинского – В.Г.Гаврилов и А.П.Колесников, Анну Андреевну – К.К.Гаврилова, Марью Антоновну – А.Г.Перфилова. Я же в силу своего возраста не вникала в суть пьесы, глубину образов, мне нравилось всё. Не спуская глаз, смотрела на отца – Городничего, вспоминая, как он репетировал дома. Он тогда был тридцатилетним мужчиной, довольно худым. Поэтому его одевали в так называемые «толщинки». К концу спектакля и после него он был, как из парной бани. Эмоциональное и физическое напряжение у него доходило до предела. Эта работа была высоко оценена зрителем. Режиссер-постановщик остался очень доволен спектаклем в целом и работой отца. А мне было его жаль, когда в последней сцене он ударял себя в лоб и темечко кулаком, в отчаянии повторяя: «…Как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!..» Хлестакова играл Л.И.Перевощиков. Мне он нравился: симпатичный, мне даже казалось красивый молодой человек с обаятельной улыбкой. Я всё думала, почему папа назвал себя «дураком» и почему спрашивал у зрителей: «…Чему смеетесь? Над собой смеетесь!».

Воспоминаний о репетициях, спектаклях, об артистах много из тех далеких времен и последующих, но не хочется повторяться. О некоторых из них я уже писала в своих очерках.

 

Когда началась Великая Отечественная война, мне было 8 лет, я окончила первый класс. На четыре года старше был мой брат Вася. Театр выехал на очередные свои гастроли в Глазов. Артисты привезли глазовчанам спектакли «Ревизор» Н.Гоголя, драму И.Гаврилова «Камит Усманов», А.Островского «Невольницы». В конце 30-х годов гастроли в одном населённом пункте длились полтора-два месяца. На частных квартирах размещали семейных артистов с детьми. Кроме моих родителей с детьми приехали А.В.Шкляева, В.Г.Гаврилов с сыном Рудиком, В.Е.Садовников, Я.Н.Вахрушев, главный машинист сцены Д.Н.Ершов, кто-то из музыкантов. Вообще Глазов отличался гостеприимностью, доброжелательностью, интересом к культуре и искусству. Спектакли имели огромный успех, труппа работала с большой отдачей. В один из выходных дней, 22 июня, коллектив решил отдохнуть на природе и выехал на берег Чепцы. В разгар веселья прибежал мужчина и крикнул: «Война!» Сразу все оцепенели. Прибежавший сказал, что мужчинам немедленно надо явиться в военкомат. Быстро собрали разложенные продукты, кое-какие вещи, и взволнованные страшным известием пошли в город. Почти всех мужчин-артистов призвали на фронт. В старом глазовском клубе устроили проводы. Был накрыт длинный стол, артисты произносили какие-то речи, прощались с товарищами, с семьями. Было печально и грустно. Помню, как брат Вася собрал всех детей, которым было по пять-шесть лет, устроил с ними игры, всячески отвлекал от взрослых. Я почему-то очень плакала: жалко было всех и папу тоже. Лазарь Иосифович Перевощиков посадил меня на колени, гладил по голове, утешал, вспоминал своих детей. Я встречалась с ними только однажды и плохо их помню, только знаю, что это были девочка и мальчик. А после войны у Лазаря Иосифовича была другая семья, так как жена его не дождалась с фронта. На другой день с утра все двинулись к военкомату, возле которого толпились женщины и дети. Мы тоже провожали отца. В течение дня вызывали по списку мужчин, усаживали на грузовые машины и отправляли в Ижевск. Кое-кого из артистов тоже отправили. Такая же история была и на следующий день. Отца, дядю Васю Гаврилова, Григория Максимовича Баженова вернули обратно, оставив в резерве. Мы возвратились в Ижевск. Вскоре театр был расформирован. Актеров, оставшихся в резерве, мобилизовали на оборонные заводы. Все они работали по 12-14 часов в сутки за станками. Папа был свинцовщиком. Жили мы тогда на улице Свободы, 179. В глубине от частных домов, которые стояли вдоль улицы, находился двухэтажный деревянный дом. Мы жили на первом этаже, рядом с нами какая-то семья. На втором этаже – Овечкины, Гавриловы (Василий Гаврилович), Волковы, Анастасия Васильевна Шкляева. Тогда артисты и их семьи были всё-таки более или менее устроены. Не так, как приходилось ютиться на частных квартирах. Но всё поломала война. Когда мы вернулись из Глазова, всем, кто жил в этом доме, пришлось потесниться, так как сюда же вселяли приезжих эвакуированных. К нам вселили какого-то музыканта, совершенно неприспособленного к неудобствам: туалет на улице, за водой ходить на колонку через весь двор, с наступлением холодов он очень замерзал. Месяца через два его куда-то переселили.

Для моего поколения война явилась испытанием недетского мужества и стойкости. Мы не слышали здесь разрывов снарядов, над нами не свистели пули, но война ощущалась во всём: в суровых лицах взрослых, в тревожных сводках Информбюро, в хлебных и продовольственных карточках, которые не отоваривались из-за отсутствия продуктов. Глубокой осенью 1941 года вышло постановление об установлении в городе светомаскировки. В ход пошли какие-то старые одеяла, ещё что-то, чем завешивали окна. Дежурные по городу с наступлением сумерек ходили и проверяли, не светится ли где огонёк через маленькую щёлочку, хорошо ли прикрыты окна. Вскоре нам опасаться было нечего: электрическая лампочка перегорела. Мама на толкучке у спекулянтов на что-то выменяла маленькую лампочку. Но она нас радовала недолго. Не в меру разыгравшись, мы с братом её разбили. Потом сидели в темноте, иногда при свете коптилки. В небольшой пузырёк наливали масло, которое тоже покупалось на барахолке, заправляли скрученный из старой ваты шнурочек. Отверстие флакона прикрывалось жестяной пластинкой с дыркой, из которой выставлялся кончик пропитанного в масле шнурка. Его и зажигали. Это была коптилка, освещавшая наше жилище.

 

Одно за другим наплывают воспоминания, но как-то не по порядку, а отдельными эпизодами.

…В конце сентября, начале октября 1941 года открылись коммерческие столовые. Одна из них по улице Советской на первом этаже дома №16. Там висела вывеска с названием «Кафетерий» ещё довоенного времени. Другая столовая – по улице Свободы, почти на Сенной. Каждое утро с 5 часов утра мы с мамой и братом стояли в очередь в столовую за тарелкой супа. Поев, отправлялись в школу. Потом столовые закрылись. Многие жили впроголодь. У меня было такое ощущение, что я никогда не наемся досыта.

Но люди жили, работали, и мы, ребятишки, не плакали, не жаловались. Мы понимали: идет страшная, жестокая война, и на фронте в тысячу раз трудней. Часто приходили похоронки тем, с которыми мы жили рядом. Ненависть к врагам росла в нас, детях. В школах разместили раненых. Теперь это были госпитали, школы перевели в разные помещения, неприспособленные для учебы, в основном в деревянные бараки. Школу № 24 по улице Советской, где мы учились, перевели в двухэтажное здание тоже по улице Советской, напротив цветочного магазина, который назывался «Зеленхоз».

В архиве моего отца сохранился любопытный листочек. На одной странице школьной тетради моей детской рукой написано: «Социалистическое обязательство ученицы 3-го класса Перевощиковой Анны». На другой странице выступление моего отца перед товарищами 7-го ноября с призывом работать, не щадя сил, для разгрома врага.

 

20 октября 1942 года Совнарком УАССР принимает постановление о восстановлении деятельности Удмуртского театра с временной базой в селе Алнаши, позднее в городе Можге. Этим же постановлением директорам ряда заводов Ижевска предлагалось освободить актеров, работавших на предприятиях, для работы в театре. Небольшая группа из 7-8 человек под руководством народного артиста РСФСР К.А.Ложкина приготовила концертную программу и разъезжала по колхозам. Эта группа стала основным ядром театра, который должен был базироваться в Алнашском РДК. За ноябрь-декабрь 1942 года перевезли всех оставшихся в Ижевске артистов. Переезд был сложным. Транспорта не было, до Можги ехали в товарняках, оттуда на лошадях. Такой переезд длился почти месяц, так как одновременно перевезти всех не предоставлялось возможности.

…Трескучий мороз. Я сижу в санях, прикрытая одеялом, заваленная сеном, ещё чем-то. Но всё равно мерзли руки, ноги. Лошади скачут рысцой. За санями бегут отец с матерью. Так они согреваются. Мы добираемся до Алнашей. Терпеть тридцатиградусный мороз больше не было сил, и мы в селе Можга ночью попросились скоротать время до утра в одном из домов. Наутро обогревшиеся, накормленные (спасибо хозяевам!) мы отправляемся дальше.

В Алнашах нам уже была приготовлена квартира: деревянная изба. Хозяева по договору с администрацией театра за определенную плату на совместную площадь вселяли к себе квартирантов – артистов. Одна большая комната, стол, две кровати, тут же печь. Вдоль стола – скамья. Мне отвели место на полатях. Каждую театральную семью устраивали таким образом. Старались подыскать место поближе к РДК. Мы оказались всех дальше: на улице Ленина, которая выходила на главную дорогу, откуда въезжали в село. На этой же улице отвели квартиру семье К.А.Ложкина. Позднее мы переехали в другой дом, поближе к клубу. Наискосок от нашей хозяйки жил в семье своего старшего брата художник Г.Е.Векшин. Брат его был на фронте, дома хозяйничала жена брата с детьми. Тогда мы подружились с Люсей Векшиной, племянницей Георгия Ефимовича. Она была чуточку старше меня. Люся Векшина – это теперь Людмила Ивановна Посадова, хранительница дома-музея Ашальчи-Оки.

 

Отношение к нам алнашцев было очень доброжелательное, сочувственное. Иногда, когда родители выезжали с концертами, меня старались подкармливать – то картошкой угощали, то стаканчиком молока. Говорили все на удмуртском языке. Я не всё понимала, а говорить почти не могла. Но постепенно привыкла к говору, в котором преобладали слова, не похожие на те, которые употребляли в разговоре мои родители и их товарищи: «бон», «кешир». «кагас», «кияр», «пиала (стекло)», «йолпыд», «кыстыбей» и т.д.

Доброжелательное отношение алнашцев проявлялось и к эвакуированным. Одним из них был Н.Р., Зрайченко, назначенный директором театра, его жена актриса Шейнина. Тогда театр работал над подготовкой малых драматических форм – постановкой одноактных пьес и концертов не только на удмуртском языке, но и на русском. Работать приходилось в очень трудных условиях. Готовили программы и выступали в холодных, неприспособленных помещениях. Костюмы, декорации переносили на себе. Актёры старшего поколения часто вспоминали о работе театра в дни войны. В дождь, в снег, мороз передвигались на санях, телегах из деревни в деревню, оставляя маленьких детей на попечение хозяев, соседей. Мне, тогда десятилетней девочке, несколько раз приходилось нянчить Толеньку, сына Марии Васильевны и Василия Гавриловича Гавриловых, да и других ребятишек, которые были младше меня. Вспоминаю, как иногда тетя Нюра (Анна Владимировна Чубукова) просила посидеть с дочерью Таней. Незадолго до войны у Анны Владимировны умер сын Юра, а вслед за ним сын Анастасии Васильевны Шкляевой Толик. Обоим было по 5-6 лет. В те годы многих детишек унесла эпидемия скарлатины. Дочка Анны Владимировны Таня родилась после начала войны, летом 1941 года. С ней она и приехала в Алнаши. Добиралась тоже с трудом на подводе, закутавшись в одеяла на морозе в тридцать градусов. Об этом вспоминал В.Е.Садовников, назвав Анну Владимировну мужественной женщиной, не испугавшейся трудностей, по первому зову приехавшей к своим товарищам, чтобы поддержать их и сохранить театр. Летом 1943 года муж Анны Владимировны М.К. Савиных приезжал с фронта в отпуск. До войны он в театре работал баянистом. Говорили, что он виртуозно владеет инструментом. Позднее он, как и многие его сверстники, погиб.

Дочка Анны Владимировны была не совсем здоровая, плаксивая. Как бы ни было трудно, артисты, в том числе и Анна Владимировна, ехали в деревни, в колхозы с концертными программами, старались поддержать дух, настроение людей, отдающих все силы для победы.

Артистка Нина Карповна Байсарова вспоминала: «Приезжаешь в деревню, а клуба нет. Предлагают школу, а она едва держится, скорее напоминает сарай, не развернуться никак. Иногда выступали в заброшенных домах или полуразрушенных церквях. Огромные деревянные чемоданы с костюмами, реквизитом несли на себе, а порой вместо лошади запрягали коров. Но когда после концерта видели радостные лица ребятишек, глаза старых женщин, полные слез, слышали ласковые слова благодарности, сердце наполнялось радостью оттого, что и наша работа помогает людям жить».

В 1943-1944 годах театр переводят в Можгу, спектакли шли на сцене Можгинского РДК. В репертуар театра в эти годы входили пьесы, написанные по горячим следам войны: «Бессмертный» А.Арбузова, «Русские люди» К.Симонова, «Встреча в темноте» Ф.Кнорре. Кроме того, ставилась русская классика: «Бедность – не порок», «Без вины виноватые» А.Островского. Спектакли эти шли на русском языке, так как в труппу влились эвакуированные артисты. На удмуртском языке поставлена драма «Анок» И.Гаврилова без музыкального сопровождения. Кроме того, труппа не прекращала выезжать с концертными программами в колхозы. За годы войны актерами театра в колхозах, госпиталях, райцентрах дано свыше 600 концертов и спектаклей. Удмуртские артисты всюду были самыми дорогими гостями. Это были актёры, сохранившие национальную самобытность. Все, что они делали на сцене, людям было знакомо, близко и дорого.

В статье «Удмуртский театр в дни войны», опубликованной в газете «Удмуртская правда» 14 ноября 1944 года, директор театра того времени В.Я. Голдобин писал: «В августе-сентябре этого года успешно прошли большие гастроли всего коллектива нашего театра в Камбарке. Успехами мы обязаны заслуженным артистам УАССР В.К. Виноградовой, А.В. Чубуковой, А.В. Волковой (Шкляевой), Г.П. Овечкину, артистам В.Г. Волкову, Я.Н. Вахрушеву, Я.Н. Перевощикову, В.Г. Гаврилову и другим. В каких бы условиях мы ни работали, нас вдохновляло сознание того, что мы выполняем важное, нужное дело, воспитывая в наших зрителях средствами искусства любовь к Родине и ненависть к врагу».

Осенью 1944 года театр перевели в Ижевск. Ехали в товарных вагонах. Такое небольшое расстояние, а в пути несколько суток. Наши вагоны отцепляли, долго не присоединяли к основному составу, потому что все пути переполнены вагонами с ранеными. Мы, дети, не до конца осознавали ситуацию, считали, что так должно быть.

Вернулся театр в Ижевск по решению правительства, а здания для него нет. Сценическую площадку для него определили в Детском клубе, недалеко от нынешнего ЦУМа. В клубе был небольшой зрительный зал, для участников художественной самодеятельности маленькая сцена. В течение полутора лет там шли спектакли Удмуртского театра. В 1945 году театр принял участие во Всероссийском смотре национальных театров, где были представлены спектакли «Русские люди» К.Симонова, «Вуж Мултан» М.Петрова. Держу в руках программки 1944-1945 годов, в которых значатся фамилии тех, кто играл в те годы, кто не вернулся с войны, кто не дожил до наших дней.

 

Детский клуб (Дом пионеров), ставший на какое-то время пристанищем для Удмуртского театра, помог ему не потерять творческое лицо. Здесь на маленькой сцене прошли спектакли, вошедшие в золотой фонд театра. К сожалению, в самом театре сегодня это не зафиксировано, нигде не отмечено, как и вся история театра. Газетные, журнальные статьи, фотографии, программки спектаклей, бережно собираемые главным художником театра, заслуженным деятелем искусств РСФСР, служившим театру более 50-ти лет, Г.Е.Векшиным и переданные мне с большим желанием сохранить, сегодня никого не интересуют. К сожалению, я не до конца успела выполнить завет работников театра первого поколения. За 18 лет работы на посту завлита сделано немало, но с изменением общественной жизни в стране, изменились люди вообще и в частности те, кто сегодня пришёл в театр. Возможно, я категорична и пристрастна к прошлому театра, к тому, что связано с моим детством, юностью, с моими воспоминаниями, что было так дорого тем, для кого театр был жизнью, а не только работой. Не случайно заслуженная артистка РСФСР Н.П. Бакишева постоянно повторяла: «Театр – моя любовь, моя жизнь». А.И. Саратов, режиссер, художественный руководитель, начальник управления по делам искусств Удмуртской Республики в военные и первые послевоенные годы, писал в письме заслуженной артистке РСФСР А.В. Шкляевой: «Хочется обнять, крепко поцеловать всех моих однокашников по Удмуртскому театру, сходить к могилкам умерших, низко поклониться и в тумане с благодарностью вспомнить обо всем хорошем…». Нина Карповна Байсарова перед самым уходом из жизни специально пришла в театр, чтобы поговорить со мной о театре, в последний раз дотронуться руками до занавеса, вдохнуть специфический родной запах кулис и зрительного зала. Со слезами на глазах сказала мне: «Теперь всё. Спасибо тебе, Анечка, за то, что помогла мне на минутку окунуться в то время и вспомнить всех моих товарищей». Анастасия Васильевна Шкляева до последних своих дней интересовалась театром, как молодежь хранит память о нём, почему все забыли об И.Г. Гаврилове. С горечью она говорила и писала: « И.Г. Гаврилов всю жизнь работал для Удмуртского театра, боролся за поднятие культуры. Я хочу, чтобы прислушались к моему предложению: театру надо присвоить имя Гаврилова. Почему мы не умеем беречь выдающихся людей?». Эти слова – крик души человека, который много сделал для театра и работал бок о бок с теми, кто его создавал. К сожалению, этот «крик души» не находит у молодого поколения руководителей театра отклика. На мой взгляд, причина в поверхностном отношении к тем, кто и как строил, творил до тех, кто пришёл сегодня на их место. Администрация театра не откликнулась на предложение провести 100-летний юбилей драматурга в стенах театра в масштабах республики, ограничившись премьерой по пьесе И. Гаврилова «Вышитая рубашка». На родине писателя почтили его память, туда выезжали представители Союза писателей, театра на открытие стелы на территории школьного музея. Театр показал землякам И. Гаврилова спектакль по пьесе А. Григорьева «Атас Гири – 2». А. Григорьев – земляк поэта, драматурга, писателя. Но мне кажется, у него придёт своя пора, а Гаврилова можно было вспомнить его же произведениями различного жанра.

С отрадой вспоминаю день 15 июня этого года, когда была приглашена для участия в научно-практической конференции, посвященной 100-летию классика «Гавриловские чтения». Организатором мероприятия явился Институт повышения квалификации и переподготовки работников образования. Конференция проходила на родине Гаврилова в деревне Б.Сибы Можгинского района. С докладами выступали учителя школ Можгинского, Якшур-Бодьинского районов. По тематике они были очень разнообразны, но во всех красной нитью проходила одна идея: произведения классика живы, любимы, изучаемы и воспринимаемы современными школьниками и читателями. К участию в конференции подключились школьники, они читали стихи поэта, исполняли песни на его слова, показывали отрывки из его пьес, посвященные детям. Слушая выступления учителей, я была до глубины души тронута тем, с какой любовью они работают с учениками, внедряя современные технологии, прививая им любовь к родному краю, к родной литературе, опираясь на творчество большого классика. Участники конференции приняли резолюцию, в которой обратились к правительству Удмуртской Республики с просьбой о присвоении Удмуртскому театру имени И. Гаврилова.

Хочется вспомнить о 80-летнем юбилее Удмуртского театра, не принёсшем радости и праздника. Хотя с этого времени прошло уже полтора года, но забыть об этом невозможно. И пока я помню, я пишу.

80-летний юбилей театра отмечался 11 февраля 2011 года. 7 февраля 1931 года впервые удмуртский зритель увидел на сцене клуба им. Октябрьской революции (позднее ДК «Ижмаш», сегодня Русский драматический театр Удмуртской Республики) спектакль по пьесе молодого драматурга И. Гаврилова «Вало ор куашетэ» («Река Вала шумит»). Это был поистине праздник для молодых актёров, для всей республики. В спектакле выступила вся труппа, режиссер-постановщик – молодой студент третьего курса ГИТИСа Кузьма Ложкин.

После первого спектакля, родившего удмуртский театр, много было радостных и печальных дней. Но вернёмся к 80-летнему юбилею. Я не знаю, кто сидел в зале. Наверное те, кто знает и любит театр. Юбилей превратился в чествование реконструкции театра, в чествование тех, кто занимался строительством здания. Артисты же, благодаря которым живёт и дышит театр, сидели позади авансцены и выглядели, по меньшей мере, жалко. Ни одной фамилии артистов, работающих сейчас или стоявших у истоков, не прозвучало со сцены. В речах выступающих исчезла история театра. Как можно было не вспомнить в юбилей театра первых талантливых актеров – И. Гаврилова, К. Ложкина, К. Гаврилову, В. Виноградову и многих других, которые посвятили всю свою жизнь служению искусству.

Первая реконструкция театра производилась в 1958 году при министре культуры А.Н.Вахрушеве. А сколько позднее было сделано министрами культуры Забельских, Е.П.  Ильиных, А.П. Сидоровой. Разве об этом можно было не вспомнить! Как и то, что к первому пятилетнему юбилею театра, который отмечался в 1936 году, Удмуртское издательство специально выпустило книгу «5 лет Удмуртскому театру». Каждому актёру была подарена такая книга. К счастью, в моём архиве она хранится. Также у меня хранятся программки юбилейных концертов, посвящённых 20-летию, 30-летию театра и его 60-летию. Я хорошо помню, как они проходили. Это были настоящие праздники, а не трафаретные речи, похожие одна на другую! Просто надо помнить, что театр – это не только красивые стены, а, прежде всего, духовность, воспитывающая в людях любовь к искусству, что неумолимо высоко значение истории театра для удмуртского народа.

В моих мыслях возникает иногда такой вопрос: не устарел ли сегодня театр в век высоких технологий, в пору расцвета компьютеризации, телевидения и радио? Но у театра есть великое достоинство: присутствуя на спектаклях, мы видим, как каждый актёр заново творит роль, а значит, творит жизнь того героя, которого изображает на сцене. Обычно мы видим результат творчества художника, процесс же создания произведений искусства остаётся за пределами наших наблюдений. И лишь театральный актёр продолжает творить на глазах у зрителя. Каждый вид искусства стремиться к эмоциональному воздействию, добивается сопереживания. И только в театре это сопереживание связано с живыми людьми, с теми, кто действует на сцене.

Я надеюсь, что это далеко не последний юбилей Удмуртского театра, их впереди будет ещё много. Одно поколение артистов будет сменяться другим, а история останется историей и она со временем всё расставит на свои места.